Страница:
Наконец Танский монах потянулся всем телом, встал с места, почтительно сложил руки ладонями вместе и обратился к государыне с такими словами:
– Премного благодарен тебе, государыня, за богатое угощение. Но вина больше не надо, достаточно! Прошу тебя пройти в тронный зал и выдать проходное свидетельство моим ученикам, пока не стемнело пусть отправляются в путь.
Государыня послушалась, взяла за руку Танского монаха и прошла с ним в тронный зал Золотых колокольчиков. Тут она, не мешкая, предложила Сюань-цзану занять место на своем троне.
– Сейчас это невозможно, – воскликнул Танский монах. – Ведь твоя старшая советница сказала, что завтра, когда солнце пересечет полуденную линию, только тогда я осмелюсь занять это высокое место и принять звание верховного правителя. А сегодня тебе надлежит как полновластной государыне поставить государственную печать на проходном свидетельстве.
Государыня и на этот раз послушалась. Она взошла на трон, придвинула к нему золоченый стул и попросила Танского монаха сесть. После этого она велела позвать его учеников. Когда они явились, Великий Мудрец Сунь У-кун велел Ша-сэну развязать узел и достать свидетельство. Затем он взял его и обеими руками почтительно вручил государыне. Та внимательно прочла все, что там было написано, и осмотрела все девять печатей великого Танского императора, под которыми стояли еще печати разных царств: Баосянго, Уцзиго и царства Цзюйчи.
Тщательно осмотрев проходное свидетельство, государыня рассмеялась и своим нежным голоском спросила:
– Выходит, что ты, брат Танского императора, носишь еще и другую фамилию – Чэнь? Как же так?
Танский монах разъяснил ей:
– В миру моя фамилия Чэнь, а монашеское имя Сюань-цзан. Великий и милосердный император Танского государства удостоил меня высокой чести, назвав меня своим младшим братом, и позволил мне носить фамилию Тан.
– А почему в проходном свидетельстве не значатся твои спутники – ученики? – спросила государыня.
Сюань-цзан отвечал и на этот вопрос:
– А это потому, что они не являются уроженцами Танского государства.
– Почему же они, в таком случае, последовали за тобой? – полюбопытствовала государыня.
– Мой старший ученик, – стал объяснять Сюань-цзан, – родом из страны Аолайго, расположенной на материке Дуншэньчжоу; второй ученик из селения Усы – на материке Синюхэчжоу, а третий – из Люшахэ. Все они в прошлом провинились перед небом, и бодисатва Гуаньинь, проживающая у Южного моря, приняла их обет и сняла с них кару, при условии, что они будут сопровождать и охранять меня в моем путешествии на Запад за священными книгами. Как видите, они стали моими учениками уже в дороге. Вот почему их не занесли в проходное свидетельство.
– Хочешь, я занесу их? – спросила государыня.
– Пожалуйста, – отвечал Танский монах. – Как тебе угодно.
Государыня велела немедленно принести писчую кисть и ароматную тушь, густо растерла ее, жирно обмакнула кисть и на оборотной стороне свидетельства собственноручно написала монашеские имена трех спутников Сюань-цзана: Сунь У-кун, Чжу У-нэн, Ша У-цзин; затем она достала государственную печать и поставила ее где следовало. Наконец она расписалась и передала проходное свидетельство Сунь У-куну. Сунь У-кун принял бумагу и отдал ее Ша-сэну, чтобы он спрятал ее. Государыня велела принести поднос с золотом и серебром, взяла его в руки, сошла с трона и хотела отдать Сунь У-куну.
– Возьмите пока эту мелочь, – сказала она, – на до – рожные расходы, чтобы скорее добраться до Запада. А когда будете возвращаться со священными книгами, я щедро вознагражу вас.
Однако Сунь У-кун не принял денег и сказал:
– Мы покинули суетный мир, и теперь нам не нужны ни золото, ни серебро. В пути мы собираем подаяние и тем кормимся.
Тогда государыня велела принести десять кусков парчи и снова обратилась к Сунь У-куну:
– Вы так стремились поскорее отправиться в путь, что я не успела даже сшить для вас одежду. Возьмите с собой хоть эту ткань. Может быть, в пути вы сошьете себе какое-нибудь платье, чтобы защититься от холода.
– Мы не миряне, – отвечал Сунь У-кун, – и нам нельзя носить парчовые одежды. А по дороге всегда найдется рубище, чтобы прикрыть бренное тело.
Убедившись в том, что и этот дар не будет принят, государыня велела принести три меры чистого риса.
– Тогда возьмите с собой крупы, – молвила она, – будете варить кашу.
Услышав про еду, Чжу Ба-цзе не вытерпел и сразу же засунул этот дар в узел.
– Брат, – поддел его Сунь У-кун. – Ты все жаловался, что поклажа чересчур тяжела, как же хватит у тебя сил тащить еще и рис?
Чжу Ба-цзе рассмеялся:
– Что ты понимаешь, – говорил он сквозь смех, – ведь рис тем и хорош, что каждый день расходуется. Если же сразу все съесть, тогда и дух вон.
Затем все трое мгновенно сложили руки и совершили поклоны в благодарность за оказанную милость. Наконец Танский монах обратился к государыне:
– Осмелюсь потревожить тебя еще одной просьбой, – сказал он умоляющим тоном, – проводи вместе со мной моих учеников за городскую заставу, там я скажу им напутственное слово, чтобы они с честью выполнили свой долг. А когда вернемся во дворец, будем наслаждаться вечным счастьем. Мы станем жить с тобой счастливо и мирно, не зная ни забот, ни тревог, словно птицы Люань и Фын.
Государыня, ничего не подозревая, велела тотчас же приготовить выезд и, крепко прижимаясь к Танскому монаху, села с ним вместе в колесницу, которая повезла их к западной заставе города. Улицы были политы чистой водой, воздух напоен ароматом благовоний. Толпы народа вышли на улицу, чтобы увидеть поезд государыни, послушать замечательный звон колокольчиков, и поглядеть на Танского монаха – избранника государыни.
Здесь не было ни одного мужчины, только женщины – напомаженные, напудренные, с высокими прическами.
Вскоре поезд выехал из ворот города и оказался за западной заставой.
Сунь У-кун, Чжу Ба-цзе и Ша-сэн встретили приближение колесницы радостными возгласами:
– О великодушная государыня, – кричали они, – не провожай нас дальше. Распрощаемся здесь.
Танский монах медленно сошел с колесницы, молитвенно сложил руки и с поклоном обратился к государыне:
– Прошу тебя, вернись во дворец и позволь мне, бедному монаху, отправиться на Запад за священными книгами.
От этих слов государыня даже в лице изменилась. Она схватила Танского монаха за руку и вскричала:
– Мой дорогой! Ведь я обещала отдать тебе все мое состояние, только бы ты стал моим мужем. Завтра тебе предстоит занять престол и принять титул государя, я же передам тебе бразды правления и буду только твоей женой – государыней. Ведь мы пировали по этому случаю. Как же можно так неожиданно нарушить свое слово!
Чжу Ба-цзе слушал, слушал и разозлился. Он начал поворачивать то в одну, то в другую сторону свое свиное рыло и захлопал своими огромными ушами.
– Да понимаешь ли ты, что мы честные монахи? – заорал он, кинувшись к колеснице. – Неужели мы станем осквернять свое тело и жениться на такой размалеванной и напомаженной, как ты? Отпусти моего наставника и не приставай к нему!
Государыня пришла в ужас от его грозного и страшного вида. Душа у нее ушла в пятки, и от страха она свалилась со своего сиденья прямо на пол.
Между тем Ша-сэн и Сунь У-кун вывели Танского монаха из толпы и помогли ему сесть на коня. Вдруг на обочине дороги мелькнула женщина. Она бросилась к Танскому монаху с возгласами:
– О младший брат Танского императора! Не покидай нас! Дай мне насладиться с тобой утехами любви!
Ша-сэн стал отгонять ее.
– Куда лезешь, негодница!
Выхватив свой волшебный посох, он собрался было ударить женщину по голове, но вдруг поднялся страшный вихрь, раздался свист, и Танский монах исчез.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ,
Итак, в тот самый момент, когда Великий Мудрец Сунь У-кун и Чжу Ба-цзе собрались заколдовать силянскую государыню, вдруг налетел вихрь, бешено завыл ветер и раздался крик Ша-сэна. Наставник исчез. Сунь У-кун стал спрашивать Ша-сэна:
– Кто же мог похитить нашего наставника?
– Какая-то женщина, – растерянно отвечал тот. – Она вызвала вихрь, который подхватил и унес нашего учителя.
Услышав эти слова, Сунь У-кун стрелой взлетел на облако и, тормозя его движение своей одеждой, которую он распахнул, стал внимательно оглядываться по сторонам. Вдруг он заметил вдали столб пыли, исчезавший в северо-западном направлении. Обернувшись к монахам, он крикнул им:
– Братья! Живей взбирайтесь на облако, полетим выручать нашего наставника!
Чжу Ба-цзе и Ша-сэн быстро привязали поклажу на коня; раздался шум, и они оказались вместе с конем в воздухе. Силянская государыня и вся ее свита при виде этого необыкновенного зрелища разом опустились на колени прямо в дорожную пыль.
– Нам удалось воочию увидеть средь бела дня настоящих праведников – архатов, – говорили в толпе. – Государыня наша пусть не страшится и не огорчается. Младший брат Танского императора – прозревший последователь Будды, постигший тайну самосозерцания. А мы были слепы, приняв его за простого смертного, за красавца мужчину из Серединного цветущего государства. Все наши стремления оказались тщетными. О государыня, повелительница наша! Садись в свою колесницу и возвращайся к себе во дворец.
Терзаемая стыдом, государыня возвратилась со всей своей свитой во дворец, и мы здесь покинем ее.
Тем временем Сунь У-кун и его помощники, воспарив к небесам, на облаке мчались сломя голову вслед за вихрем, унесшим их наставника. Они догнали его у высокой горы, но в этот момент пыль исчезла, ветер стих и неизвестно было, куда скрылась чародейка. Монахи прижали вниз край облака, заметили тропинку, спрыгнули вниз и пустились на поиски. Вдруг перед ними выросла стена, сложенная из темного блестящего камня. Она напоминала щит, предохраняющий внутренний двор от злых духов. Ведя за собой коня, монахи зашли за щит и увидели огромные каменные ворота, а над ними надпись, состоящую из шести больших иероглифов. Надпись гласила: «Пещера Лютни «пиба» в горе Погибель врагам».
Чжу Ба-цзе по своему невежеству бросился к воротам и хотел было сломать их граблями, но Сунь У-кун вовремя удержал его.
– Не торопись, брат, – сказал он, – мы мчались вдогонку за вихрем, не догнали его и вот очутились здесь. Эти ворота мы видим впервые и не знаем, кто за ними живет. Что, если мы будем ломиться не в те ворота, которые нам нужны? Мы просто обидим их владельца! Вы лучше отведите коня за каменный щит и ждите меня там; я проберусь внутрь и узнаю, как там обстоят дела. Тогда и решим, что делать.
– Прекрасно! – воскликнул Ша-сэн. – Поистине ты умеешь, как говорится, вместо грубости действовать осторожностью, а при спешке быть неторопливым.
Монахи повели коня обратно. Между тем Сунь У-кун снова пустил в ход свои чары, произнес заклинание, встряхнулся всем телом и сразу же превратился в маленькую пчелку, легкую и проворную:
В это время в беседку вошли еще две женщины, тоже с затейливыми прическами, и подали два блюда с яствами, от которых шел ароматный пар. Одна из них сказала:
– Госпожа! Вот горячие пирожки, приготовленные на пару. На одном блюде скоромные, с начинкой из человечьего мяса, а на другом – постные с начинкой «дэнша».
Чародейка улыбнулась и тут же приказала:
– Приведите сюда названого брата Танского императора!
Служанки бросились во внутренние покои и вскоре вывели оттуда несчастного Сюань-цзана. Он весь пожелтел и осунулся, губы его стали мертвенно-бледными, из покрасневших воспаленных глаз катились слезы. Сердце Сунь У-куна сжалось от боли, когда он увидел своего учителя в таком ужасном виде. И он подумал: «Видно, немало страданий перенес наставник!»
Чародейка покинула беседку и пошла навстречу Сюань-цзану. Обнажив кисти рук, она взяла своими нежными пальцами Танского монаха за плечо и обратилась к нему с такими словами:
– О, будь великодушен ко мне, дорогой старший брат мой! Не взыщи, что здесь не так роскошно, как во дворце силянской государыни, нет такого богатого и изящного убранства. Зато тут царят покой и уют. Здесь тебе будет очень удобно молиться Будде и читать священные книги. Я буду во всем твоей верной спутницей и подругой, и мы с тобой проживем сто лет в мире и согласии.
Танский монах безмолвствовал.
Чародейка продолжала обольщать его:
– Перестань же сердиться и огорчаться, – говорила она. – Мне известно, что на пиру у государыни женского царства ты ничего не ел и не пил. Изволь же отведать моего угощения. Здесь два блюда с пирожками скоромными и постными. Выбирай, какие тебе по вкусу.
Танский монах между тем стал размышлять: «Если я буду молчать и не стану ничего есть, то эта ведьма, пожалуй, погубит меня. Это не то, что силянская государыня, та все же была человеком. Что же мне делать? Мои верные спутники не знают, что я попал сюда, и я могу ни за что ни про что погибнуть».
Танский монах терзался сомнениями, но ничего не мог придумать. Наконец он набрался храбрости и спокойным тоном спросил чародейку:
– А из чего сделаны ваши пирожки?
– Скоромные с начинкой из человечьего мяса, – отвечала чародейка, – а постные с начинкой «дэнша».
– Я монах и буду есть постное, – сказал Сюань-цзан.
– Эй, девушки! – позвала чародейка. – Принесите горячего чая и дайте постных пирожков нашему повелителю, хозяину дома!
Одна из служанок поднесла Танскому монаху чашечку с ароматным чаем, а чародейка дала ему пирожок, предварительно разломав его.
Трипитака взял скоромный пирожок и, не разламывая, отдал чародейке.
– Царственный брат мой, почему же ты не разломил мне пирожок? – кокетливо смеясь, спросила она.
Почтительно сложив ладони, Танский монах отвечал:
– Я ведь не мирянин, а монах, потому и не осмелился разломать скоромный пирожок.
– Если ты монах и боишься разломить скоромный пирожок, – сказала чародейка, – то как осмелился ты съесть пирожок «шуйгао» на реке Матери и младенца, а сейчас ешь пирожки с начинкой «дэнша»?
Помышляя о спасении, Танский монах ответил так:
– Бесстыжая тварь! Совратительница!
Чародейка выдохнула пламя, окутавшее всю беседку, а затем приказала служанкам:
– Уведите Танского монаха.
Затем чародейка вооружилась волшебным трезубцем, выскочила из беседки и крикнула:
– Ах ты, невежественная обезьяна! Как осмелилась ты самовольно проникнуть в мой дом и любоваться мною! Стой, ни с места! Сейчас я тебя угощу!
Однако Сунь У-кун отбил удар своим посохом и стал пятиться от разъярившейся ведьмы. Сражаясь, они не заметили, как очутились за воротами пещеры. Чжу Ба-цзе и Ша-сэн, дожидавшиеся Сунь У-куна за каменным щитом, вдруг услышали шум. Чжу Ба-цзе всполошился и, передавая поводья Ша-сэну, сказал:
– Ты обожди меня здесь, постереги коня и поклажу, а я пойду на подмогу.
Чжу Ба-цзе все же был добрым малым. Подняв свои грабли обеими руками, он выскочил к воротам пещеры и закричал:
– Сунь У-кун! Передохни! Дай мне расправиться с этой чертовкой!
Но чародейка успела заметить Чжу Ба-цзе и прибегла к новому приему. Она пронзительно взвизгнула, из ноздрей у нее метнулось пламя, изо рта повалил густой дым, она встряхнулась всем телом и кинула в Чжу Ба-цзе свой трезубец. В тот же момент у нее появилось несметное количество рук. Сунь У-кун и Чжу Ба-цзе с двух сторон нападали на нее, а она иступленно кричала:
– Наконец-то ты мне попался Сунь У-кун. Ты меня не знаешь, зато я хорошо знаю тебя. Твой покровитель Будда Татагата, обитающий в храме Раскатов грома, и тот боится меня. Теперь вам от меня не уйти. Подходите, подходите! Каждому из вас достанется!
И тут разыгрался необыкновенный бой. Вот послушайте:
– Ой! Больно! – завопил Сунь У-кун и бросился бежать с поля боя. Чжу Ба-цзе, видя, что дело плохо, тоже пустился наутек, волоча за собой свои грабли.
Тут чародейка убрала оружие, празднуя победу.
Между тем Сунь У-кун, обхватив голову руками, стонал:
– Больно! Больно!
– Что случилось, братец? – спросил, подбегая к нему, Чжу Ба-цзе. – В самый удачный момент, когда мы вот-вот должны были выиграть бой, ты вдруг заорал «больно» и удрал!
Обхватив голову руками, Сунь У-кун продолжал стонать:
– Ой, как больно! Ой, как больно! Ой, как больно!
– У тебя голова заболела? – встревоженно спросил Ша-сэн.
При этих словах Сунь У-кун подскочил и заорал:
– Да нет же! Нет! Нет!
– Так скажи, в чем дело? – допытывался Чжу Ба-цзе. – Я не видел, чтобы тебя ранило, а между тем ты кричишь во все горло.
Продолжая охать, Сунь У-кун с трудом стал говорить:
– Когда я с ней дрался, чертовка почувствовала, что ей не устоять, и ударила меня чем-то по голове. С той минуты у меня началась нестерпимая головная боль, и я бросился бежать.
– А ты хвалился, что у тебя голова закаленная, – со смехом сказал Чжу Ба-цзе. – Что же ты такого пустяка не выдержал?
Сунь У-кун обиделся:
– Голова у меня действительно закаленная. Что только с ней не делали! – сказал он. – После того как я вступил на путь Истины и закалил себя в самоусовершенствовании, я учинил буйство в небесных чертогах, похитил яства в Персиковом саду и выпил вино бессмертных небожителей, а также съел пилюли бессмертия, принадлежащие Лао-цзюню. Нефритовый император послал против меня царя духов умерших, обладающего неимоверной силой, и всех духов, обитающих на двадцати восьми созвездиях. Они схватили меня и доставили на лобное место у дворца созвездия Доу-ню. Мою голову пытались огрубить, метали в нее молнии и громы, жгли огнем, но ничего не вышло. Затем Лао-цзюнь поместил меня в свою волшебную печь с триграммами, в ней он плавил меня сорок девять дней – и все напрасно! А эта чародейка каким-то неведомым оружием причинила мне нестерпимую боль.
– Убери руки, – сказал Ша-сэн, – я погляжу, что у тебя с головой. Все цело! Ни единой царапины!
– Конечно, цело! – подтвердил Сунь У-кун.
– А не слетать ли мне в столицу Силянского государства, – предложил Чжу Ба-цзе. – Может быть, я достану там какой – нибудь мази или пластырь?
– Зачем? – удивился Сунь У-кун. – Ведь на голове нет ни шишки, ни царапины. Куда же прикладывать пластырь или мазь?
Чжу Ба-цзе рассмеялся.
– Вот видишь, послеродовой горячки у меня так и не было, а ты болячку в голове приобрел.
Ша-сэн одернул его:
– Брось свои шутки, сейчас уже время позднее, у Сунь У-куна болит голова, что с наставником, жив он или нет, – мы не знаем. Что же делать?
Сунь У-кун со стоном произнес:
– Наставник цел и невредим. Когда я, превратившись в пчелу, проник в пещеру, то увидел его. Эта ведьма сидела в беседке среди цветов. Затем служанки подали на двух блюдах пирожки: одни с начинкой из человечьего мяса – скоромные, другие – с какой-то начинкой «дэнша» – постные. Затем я видел, как две молодые служанки привели наставника в эту беседку, а ведьма стала угощать его пирожками и успокаивать. После этого она стала объясняться в своих чувствах и говорила, что хочет быть спутницей и подругой нашего наставника. Он сперва молчал, не отвечал ей и пирожков не брал, но потом, видимо, поддался ее сладким речам и нежным уговорам. Не знаю, почему он вдруг заговорил с ней и даже согласился съесть пирожок, правда, постный. Ведьма взяла пирожок, разломила его пополам и дала наставнику, а он взял скоромный пирожок и, не разломив, – передал ей. Она спросила: «Почему же ты не разломил пирожок?» – «Я – монах, – отвечал наставник, – и мне не положено разламывать скоромные пирожки». Тогда ведьма сказала: «Зачем же ты пил воду из реки Матери и младенца, а сегодня ешь пирожки с начинкой «дэнша»?» Он, видимо, не понял, что она сказала, и ответил:
Ша-сэн внимательно слушал и от волнения кусал пальцы.
– Интересно, когда эта чертовка стала следить за нами и откуда ей известно, что с нами произошло несколько дней тому назад?
– Неужели, – вскричал Чжу Ба-цзе, – после этого мы будем сидеть сложа руки? Нужно сейчас же, несмотря на поздний час, отправиться к воротам и вызвать ее на бой. Будем кричать и биться всю ночь, чтобы она не знала ни минуты покоя, и помешаем ей завлечь нашего наставника.
– Я никуда не пойду, – простонал Сунь У-кун, – голова у меня разламывается.
– Не надо сейчас никуда ходить, – сказал тут Ша-сэн, – Сунь У-кун заболел и, кроме того, я уверен за нашего учителя. Он настолько чист и непорочен, что никакие женские соблазны не смутят его покой. Давайте расположимся на ночлег где-нибудь здесь, на склоне горы, где нет ветра. За ночь мы наберемся сил, а утром подумаем, что предпринять.
Трое монахов крепко привязали белого коня и, по очереди карауля свою поклажу, стали отдыхать. Здесь мы их пока оставим и вернемся к чародейке.
– Премного благодарен тебе, государыня, за богатое угощение. Но вина больше не надо, достаточно! Прошу тебя пройти в тронный зал и выдать проходное свидетельство моим ученикам, пока не стемнело пусть отправляются в путь.
Государыня послушалась, взяла за руку Танского монаха и прошла с ним в тронный зал Золотых колокольчиков. Тут она, не мешкая, предложила Сюань-цзану занять место на своем троне.
– Сейчас это невозможно, – воскликнул Танский монах. – Ведь твоя старшая советница сказала, что завтра, когда солнце пересечет полуденную линию, только тогда я осмелюсь занять это высокое место и принять звание верховного правителя. А сегодня тебе надлежит как полновластной государыне поставить государственную печать на проходном свидетельстве.
Государыня и на этот раз послушалась. Она взошла на трон, придвинула к нему золоченый стул и попросила Танского монаха сесть. После этого она велела позвать его учеников. Когда они явились, Великий Мудрец Сунь У-кун велел Ша-сэну развязать узел и достать свидетельство. Затем он взял его и обеими руками почтительно вручил государыне. Та внимательно прочла все, что там было написано, и осмотрела все девять печатей великого Танского императора, под которыми стояли еще печати разных царств: Баосянго, Уцзиго и царства Цзюйчи.
Тщательно осмотрев проходное свидетельство, государыня рассмеялась и своим нежным голоском спросила:
– Выходит, что ты, брат Танского императора, носишь еще и другую фамилию – Чэнь? Как же так?
Танский монах разъяснил ей:
– В миру моя фамилия Чэнь, а монашеское имя Сюань-цзан. Великий и милосердный император Танского государства удостоил меня высокой чести, назвав меня своим младшим братом, и позволил мне носить фамилию Тан.
– А почему в проходном свидетельстве не значатся твои спутники – ученики? – спросила государыня.
Сюань-цзан отвечал и на этот вопрос:
– А это потому, что они не являются уроженцами Танского государства.
– Почему же они, в таком случае, последовали за тобой? – полюбопытствовала государыня.
– Мой старший ученик, – стал объяснять Сюань-цзан, – родом из страны Аолайго, расположенной на материке Дуншэньчжоу; второй ученик из селения Усы – на материке Синюхэчжоу, а третий – из Люшахэ. Все они в прошлом провинились перед небом, и бодисатва Гуаньинь, проживающая у Южного моря, приняла их обет и сняла с них кару, при условии, что они будут сопровождать и охранять меня в моем путешествии на Запад за священными книгами. Как видите, они стали моими учениками уже в дороге. Вот почему их не занесли в проходное свидетельство.
– Хочешь, я занесу их? – спросила государыня.
– Пожалуйста, – отвечал Танский монах. – Как тебе угодно.
Государыня велела немедленно принести писчую кисть и ароматную тушь, густо растерла ее, жирно обмакнула кисть и на оборотной стороне свидетельства собственноручно написала монашеские имена трех спутников Сюань-цзана: Сунь У-кун, Чжу У-нэн, Ша У-цзин; затем она достала государственную печать и поставила ее где следовало. Наконец она расписалась и передала проходное свидетельство Сунь У-куну. Сунь У-кун принял бумагу и отдал ее Ша-сэну, чтобы он спрятал ее. Государыня велела принести поднос с золотом и серебром, взяла его в руки, сошла с трона и хотела отдать Сунь У-куну.
– Возьмите пока эту мелочь, – сказала она, – на до – рожные расходы, чтобы скорее добраться до Запада. А когда будете возвращаться со священными книгами, я щедро вознагражу вас.
Однако Сунь У-кун не принял денег и сказал:
– Мы покинули суетный мир, и теперь нам не нужны ни золото, ни серебро. В пути мы собираем подаяние и тем кормимся.
Тогда государыня велела принести десять кусков парчи и снова обратилась к Сунь У-куну:
– Вы так стремились поскорее отправиться в путь, что я не успела даже сшить для вас одежду. Возьмите с собой хоть эту ткань. Может быть, в пути вы сошьете себе какое-нибудь платье, чтобы защититься от холода.
– Мы не миряне, – отвечал Сунь У-кун, – и нам нельзя носить парчовые одежды. А по дороге всегда найдется рубище, чтобы прикрыть бренное тело.
Убедившись в том, что и этот дар не будет принят, государыня велела принести три меры чистого риса.
– Тогда возьмите с собой крупы, – молвила она, – будете варить кашу.
Услышав про еду, Чжу Ба-цзе не вытерпел и сразу же засунул этот дар в узел.
– Брат, – поддел его Сунь У-кун. – Ты все жаловался, что поклажа чересчур тяжела, как же хватит у тебя сил тащить еще и рис?
Чжу Ба-цзе рассмеялся:
– Что ты понимаешь, – говорил он сквозь смех, – ведь рис тем и хорош, что каждый день расходуется. Если же сразу все съесть, тогда и дух вон.
Затем все трое мгновенно сложили руки и совершили поклоны в благодарность за оказанную милость. Наконец Танский монах обратился к государыне:
– Осмелюсь потревожить тебя еще одной просьбой, – сказал он умоляющим тоном, – проводи вместе со мной моих учеников за городскую заставу, там я скажу им напутственное слово, чтобы они с честью выполнили свой долг. А когда вернемся во дворец, будем наслаждаться вечным счастьем. Мы станем жить с тобой счастливо и мирно, не зная ни забот, ни тревог, словно птицы Люань и Фын.
Государыня, ничего не подозревая, велела тотчас же приготовить выезд и, крепко прижимаясь к Танскому монаху, села с ним вместе в колесницу, которая повезла их к западной заставе города. Улицы были политы чистой водой, воздух напоен ароматом благовоний. Толпы народа вышли на улицу, чтобы увидеть поезд государыни, послушать замечательный звон колокольчиков, и поглядеть на Танского монаха – избранника государыни.
Здесь не было ни одного мужчины, только женщины – напомаженные, напудренные, с высокими прическами.
Вскоре поезд выехал из ворот города и оказался за западной заставой.
Сунь У-кун, Чжу Ба-цзе и Ша-сэн встретили приближение колесницы радостными возгласами:
– О великодушная государыня, – кричали они, – не провожай нас дальше. Распрощаемся здесь.
Танский монах медленно сошел с колесницы, молитвенно сложил руки и с поклоном обратился к государыне:
– Прошу тебя, вернись во дворец и позволь мне, бедному монаху, отправиться на Запад за священными книгами.
От этих слов государыня даже в лице изменилась. Она схватила Танского монаха за руку и вскричала:
– Мой дорогой! Ведь я обещала отдать тебе все мое состояние, только бы ты стал моим мужем. Завтра тебе предстоит занять престол и принять титул государя, я же передам тебе бразды правления и буду только твоей женой – государыней. Ведь мы пировали по этому случаю. Как же можно так неожиданно нарушить свое слово!
Чжу Ба-цзе слушал, слушал и разозлился. Он начал поворачивать то в одну, то в другую сторону свое свиное рыло и захлопал своими огромными ушами.
– Да понимаешь ли ты, что мы честные монахи? – заорал он, кинувшись к колеснице. – Неужели мы станем осквернять свое тело и жениться на такой размалеванной и напомаженной, как ты? Отпусти моего наставника и не приставай к нему!
Государыня пришла в ужас от его грозного и страшного вида. Душа у нее ушла в пятки, и от страха она свалилась со своего сиденья прямо на пол.
Между тем Ша-сэн и Сунь У-кун вывели Танского монаха из толпы и помогли ему сесть на коня. Вдруг на обочине дороги мелькнула женщина. Она бросилась к Танскому монаху с возгласами:
– О младший брат Танского императора! Не покидай нас! Дай мне насладиться с тобой утехами любви!
Ша-сэн стал отгонять ее.
– Куда лезешь, негодница!
Выхватив свой волшебный посох, он собрался было ударить женщину по голове, но вдруг поднялся страшный вихрь, раздался свист, и Танский монах исчез.
О том, что случилось с нашим Танским монахом, остался он жив или погиб вы узнаете, если прочтете следующую главу.
Они исчезли! Что за наважденье?
Вот только были здесь и вдруг пропали!
Несчастный Сюань-цзан: ему едва ли
Удастся выбраться из плена наслаждений!
Избавившись от пут, попал в тенета,
Из ямы выйдя, угодил в болото,
И вновь готов для новых похождений!
Но та, что отняла его свободу,
Была ли человеческого рода?
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ,
из которой вы узнаете о том, как обольстительница-чародейка завлекала Танского монаха, и о том, как он оказался тверд и не осквернил себя
Итак, в тот самый момент, когда Великий Мудрец Сунь У-кун и Чжу Ба-цзе собрались заколдовать силянскую государыню, вдруг налетел вихрь, бешено завыл ветер и раздался крик Ша-сэна. Наставник исчез. Сунь У-кун стал спрашивать Ша-сэна:
– Кто же мог похитить нашего наставника?
– Какая-то женщина, – растерянно отвечал тот. – Она вызвала вихрь, который подхватил и унес нашего учителя.
Услышав эти слова, Сунь У-кун стрелой взлетел на облако и, тормозя его движение своей одеждой, которую он распахнул, стал внимательно оглядываться по сторонам. Вдруг он заметил вдали столб пыли, исчезавший в северо-западном направлении. Обернувшись к монахам, он крикнул им:
– Братья! Живей взбирайтесь на облако, полетим выручать нашего наставника!
Чжу Ба-цзе и Ша-сэн быстро привязали поклажу на коня; раздался шум, и они оказались вместе с конем в воздухе. Силянская государыня и вся ее свита при виде этого необыкновенного зрелища разом опустились на колени прямо в дорожную пыль.
– Нам удалось воочию увидеть средь бела дня настоящих праведников – архатов, – говорили в толпе. – Государыня наша пусть не страшится и не огорчается. Младший брат Танского императора – прозревший последователь Будды, постигший тайну самосозерцания. А мы были слепы, приняв его за простого смертного, за красавца мужчину из Серединного цветущего государства. Все наши стремления оказались тщетными. О государыня, повелительница наша! Садись в свою колесницу и возвращайся к себе во дворец.
Терзаемая стыдом, государыня возвратилась со всей своей свитой во дворец, и мы здесь покинем ее.
Тем временем Сунь У-кун и его помощники, воспарив к небесам, на облаке мчались сломя голову вслед за вихрем, унесшим их наставника. Они догнали его у высокой горы, но в этот момент пыль исчезла, ветер стих и неизвестно было, куда скрылась чародейка. Монахи прижали вниз край облака, заметили тропинку, спрыгнули вниз и пустились на поиски. Вдруг перед ними выросла стена, сложенная из темного блестящего камня. Она напоминала щит, предохраняющий внутренний двор от злых духов. Ведя за собой коня, монахи зашли за щит и увидели огромные каменные ворота, а над ними надпись, состоящую из шести больших иероглифов. Надпись гласила: «Пещера Лютни «пиба» в горе Погибель врагам».
Чжу Ба-цзе по своему невежеству бросился к воротам и хотел было сломать их граблями, но Сунь У-кун вовремя удержал его.
– Не торопись, брат, – сказал он, – мы мчались вдогонку за вихрем, не догнали его и вот очутились здесь. Эти ворота мы видим впервые и не знаем, кто за ними живет. Что, если мы будем ломиться не в те ворота, которые нам нужны? Мы просто обидим их владельца! Вы лучше отведите коня за каменный щит и ждите меня там; я проберусь внутрь и узнаю, как там обстоят дела. Тогда и решим, что делать.
– Прекрасно! – воскликнул Ша-сэн. – Поистине ты умеешь, как говорится, вместо грубости действовать осторожностью, а при спешке быть неторопливым.
Монахи повели коня обратно. Между тем Сунь У-кун снова пустил в ход свои чары, произнес заклинание, встряхнулся всем телом и сразу же превратился в маленькую пчелку, легкую и проворную:
И так Сунь У-куну удалось благополучно пролезть в щелочку ворот. Оказавшись по ту сторону, он полетел вглубь, ко вторым воротам, но по пути заметил среди цветов небольшую беседку, в которой сидела женщина-чародейка, а с ней несколько разодетых служанок с причудливо зачесанными волосами. Женщины оживленно беседовали между собой и чему-то радовались. Сунь У-кун незаметно подлетел к ним поближе, пристроился на решетке беседки и, навострив уши, стал внимательно прислушиваться к разговору.
Ветру покорны тонкие крылышки пчелки,
Тельце блестит в полосатой одежде из шелка,
А хоботок торопливый пыльцу собирает с цветов.
Много у пчелки забот, и опасностей также немало,
Но уберечься от них помогает ей острое жало,
Жало – защита ее от жестоких врагов.
Что же такое задумала хитрая пчелка?
Вот подлетела к воротам, вот юркнула в щелку…
В это время в беседку вошли еще две женщины, тоже с затейливыми прическами, и подали два блюда с яствами, от которых шел ароматный пар. Одна из них сказала:
– Госпожа! Вот горячие пирожки, приготовленные на пару. На одном блюде скоромные, с начинкой из человечьего мяса, а на другом – постные с начинкой «дэнша».
Чародейка улыбнулась и тут же приказала:
– Приведите сюда названого брата Танского императора!
Служанки бросились во внутренние покои и вскоре вывели оттуда несчастного Сюань-цзана. Он весь пожелтел и осунулся, губы его стали мертвенно-бледными, из покрасневших воспаленных глаз катились слезы. Сердце Сунь У-куна сжалось от боли, когда он увидел своего учителя в таком ужасном виде. И он подумал: «Видно, немало страданий перенес наставник!»
Чародейка покинула беседку и пошла навстречу Сюань-цзану. Обнажив кисти рук, она взяла своими нежными пальцами Танского монаха за плечо и обратилась к нему с такими словами:
– О, будь великодушен ко мне, дорогой старший брат мой! Не взыщи, что здесь не так роскошно, как во дворце силянской государыни, нет такого богатого и изящного убранства. Зато тут царят покой и уют. Здесь тебе будет очень удобно молиться Будде и читать священные книги. Я буду во всем твоей верной спутницей и подругой, и мы с тобой проживем сто лет в мире и согласии.
Танский монах безмолвствовал.
Чародейка продолжала обольщать его:
– Перестань же сердиться и огорчаться, – говорила она. – Мне известно, что на пиру у государыни женского царства ты ничего не ел и не пил. Изволь же отведать моего угощения. Здесь два блюда с пирожками скоромными и постными. Выбирай, какие тебе по вкусу.
Танский монах между тем стал размышлять: «Если я буду молчать и не стану ничего есть, то эта ведьма, пожалуй, погубит меня. Это не то, что силянская государыня, та все же была человеком. Что же мне делать? Мои верные спутники не знают, что я попал сюда, и я могу ни за что ни про что погибнуть».
Танский монах терзался сомнениями, но ничего не мог придумать. Наконец он набрался храбрости и спокойным тоном спросил чародейку:
– А из чего сделаны ваши пирожки?
– Скоромные с начинкой из человечьего мяса, – отвечала чародейка, – а постные с начинкой «дэнша».
– Я монах и буду есть постное, – сказал Сюань-цзан.
– Эй, девушки! – позвала чародейка. – Принесите горячего чая и дайте постных пирожков нашему повелителю, хозяину дома!
Одна из служанок поднесла Танскому монаху чашечку с ароматным чаем, а чародейка дала ему пирожок, предварительно разломав его.
Трипитака взял скоромный пирожок и, не разламывая, отдал чародейке.
– Царственный брат мой, почему же ты не разломил мне пирожок? – кокетливо смеясь, спросила она.
Почтительно сложив ладони, Танский монах отвечал:
– Я ведь не мирянин, а монах, потому и не осмелился разломать скоромный пирожок.
– Если ты монах и боишься разломить скоромный пирожок, – сказала чародейка, – то как осмелился ты съесть пирожок «шуйгао» на реке Матери и младенца, а сейчас ешь пирожки с начинкой «дэнша»?
Помышляя о спасении, Танский монах ответил так:
Сунь У-кун внимательно прислушивался к их беседе. Заметив, что разговор становится все более игривым, Сунь У-кун стал опасаться, как бы наставник не зашел слишком далеко и не осквернил себя. Тут он принял свой настоящий облик, занес над головой железный посох и закричал на чародейку:
По высокой воде корабль плывет быстро,
А в зыбком песке конь идет медленно!
– Бесстыжая тварь! Совратительница!
Чародейка выдохнула пламя, окутавшее всю беседку, а затем приказала служанкам:
– Уведите Танского монаха.
Затем чародейка вооружилась волшебным трезубцем, выскочила из беседки и крикнула:
– Ах ты, невежественная обезьяна! Как осмелилась ты самовольно проникнуть в мой дом и любоваться мною! Стой, ни с места! Сейчас я тебя угощу!
Однако Сунь У-кун отбил удар своим посохом и стал пятиться от разъярившейся ведьмы. Сражаясь, они не заметили, как очутились за воротами пещеры. Чжу Ба-цзе и Ша-сэн, дожидавшиеся Сунь У-куна за каменным щитом, вдруг услышали шум. Чжу Ба-цзе всполошился и, передавая поводья Ша-сэну, сказал:
– Ты обожди меня здесь, постереги коня и поклажу, а я пойду на подмогу.
Чжу Ба-цзе все же был добрым малым. Подняв свои грабли обеими руками, он выскочил к воротам пещеры и закричал:
– Сунь У-кун! Передохни! Дай мне расправиться с этой чертовкой!
Но чародейка успела заметить Чжу Ба-цзе и прибегла к новому приему. Она пронзительно взвизгнула, из ноздрей у нее метнулось пламя, изо рта повалил густой дым, она встряхнулась всем телом и кинула в Чжу Ба-цзе свой трезубец. В тот же момент у нее появилось несметное количество рук. Сунь У-кун и Чжу Ба-цзе с двух сторон нападали на нее, а она иступленно кричала:
– Наконец-то ты мне попался Сунь У-кун. Ты меня не знаешь, зато я хорошо знаю тебя. Твой покровитель Будда Татагата, обитающий в храме Раскатов грома, и тот боится меня. Теперь вам от меня не уйти. Подходите, подходите! Каждому из вас достанется!
И тут разыгрался необыкновенный бой. Вот послушайте:
Долго сражались противники, но так и нельзя было сказать, кто из них победит. Вдруг чародейка выбросила вперед руку, и, прибегнув к приему «Ядовитое дерево, способное свалить с ног коня», ударила Сунь У-куна по голове.
Волшебница, полна воинственного пыла,
Призвав на помощь колдовские силы,
Противникам удары наносила,
А Сунь У-кун, не сдерживая гнева,
Кидался на нее в ожесточенье,
Подобно разъяренному удаву, –
Тогда как Чжу Ба-цзе, не знавший поражений,
Свою припомнив боевую славу,
То вправо граблями разил, то влево,
Выказывая в том великое уменье
Из-за чего же началось сраженье?
Из-за чего два доблестнейших мужа
Вдруг против женщины пустили в ход оружье,
Не зная милости, забыв о снисхожденье?
Зачем, внезапно изменив обличье
И окружив себя огнем и черным дымом,
Волшебница, борясь неутомимо,
Присущий женщинам нарушила обычай,
Презрев законы, правила, приличья?
Событьям этим лишь одна была причина
Понадобился женщине мужчина,
Который разделил бы с нею ложе
Для нежных ласк и для утех любовных…
Достойного нашла себе – и что же?
Он оказался вовсе ей не ровня!
Грешить монаху с женщиной не гоже,
И целомудрие ему всего дороже.
Мужское с женским не поладили начала,
И посему в жестокий бой вступили,
Начало женское – ответа не встречало,
Мужское – на любовь не отвечало,
И, не жалея ревностных усилий,
Они друг друга одолеть стремились.
Противники пыхтят и пышут жаром,
Изобретают новые уловки,
Обрушивают страшные удары,
Показывают дивную сноровку.
Трезубец, что в руках у чародейки,
Разит, как меч, а жалит, словно змейка,
Однако посох и большие грабли,
Что, как цепы тяжелые, взлетают,
Трезубцу грозному ни в чем не уступают!
И Чжу Ба-цзе и Сунь У-кун, не зная страха,
Сражаются за Танского монаха.
Всю кровь готовы, до последней капли,
Они отдать, чтоб победить злодейку,
Желающую их учителя заставить
Себя грехом великим обесславить
И путь за книгами священными оставить.
От шума битвы солнце лик свой скрыло,
Однако тьму луна не озарила,
И, как птенцы, покинувшие гнезда,
По небу разбрелись испуганные звезды.
– Ой! Больно! – завопил Сунь У-кун и бросился бежать с поля боя. Чжу Ба-цзе, видя, что дело плохо, тоже пустился наутек, волоча за собой свои грабли.
Тут чародейка убрала оружие, празднуя победу.
Между тем Сунь У-кун, обхватив голову руками, стонал:
– Больно! Больно!
– Что случилось, братец? – спросил, подбегая к нему, Чжу Ба-цзе. – В самый удачный момент, когда мы вот-вот должны были выиграть бой, ты вдруг заорал «больно» и удрал!
Обхватив голову руками, Сунь У-кун продолжал стонать:
– Ой, как больно! Ой, как больно! Ой, как больно!
– У тебя голова заболела? – встревоженно спросил Ша-сэн.
При этих словах Сунь У-кун подскочил и заорал:
– Да нет же! Нет! Нет!
– Так скажи, в чем дело? – допытывался Чжу Ба-цзе. – Я не видел, чтобы тебя ранило, а между тем ты кричишь во все горло.
Продолжая охать, Сунь У-кун с трудом стал говорить:
– Когда я с ней дрался, чертовка почувствовала, что ей не устоять, и ударила меня чем-то по голове. С той минуты у меня началась нестерпимая головная боль, и я бросился бежать.
– А ты хвалился, что у тебя голова закаленная, – со смехом сказал Чжу Ба-цзе. – Что же ты такого пустяка не выдержал?
Сунь У-кун обиделся:
– Голова у меня действительно закаленная. Что только с ней не делали! – сказал он. – После того как я вступил на путь Истины и закалил себя в самоусовершенствовании, я учинил буйство в небесных чертогах, похитил яства в Персиковом саду и выпил вино бессмертных небожителей, а также съел пилюли бессмертия, принадлежащие Лао-цзюню. Нефритовый император послал против меня царя духов умерших, обладающего неимоверной силой, и всех духов, обитающих на двадцати восьми созвездиях. Они схватили меня и доставили на лобное место у дворца созвездия Доу-ню. Мою голову пытались огрубить, метали в нее молнии и громы, жгли огнем, но ничего не вышло. Затем Лао-цзюнь поместил меня в свою волшебную печь с триграммами, в ней он плавил меня сорок девять дней – и все напрасно! А эта чародейка каким-то неведомым оружием причинила мне нестерпимую боль.
– Убери руки, – сказал Ша-сэн, – я погляжу, что у тебя с головой. Все цело! Ни единой царапины!
– Конечно, цело! – подтвердил Сунь У-кун.
– А не слетать ли мне в столицу Силянского государства, – предложил Чжу Ба-цзе. – Может быть, я достану там какой – нибудь мази или пластырь?
– Зачем? – удивился Сунь У-кун. – Ведь на голове нет ни шишки, ни царапины. Куда же прикладывать пластырь или мазь?
Чжу Ба-цзе рассмеялся.
– Вот видишь, послеродовой горячки у меня так и не было, а ты болячку в голове приобрел.
Ша-сэн одернул его:
– Брось свои шутки, сейчас уже время позднее, у Сунь У-куна болит голова, что с наставником, жив он или нет, – мы не знаем. Что же делать?
Сунь У-кун со стоном произнес:
– Наставник цел и невредим. Когда я, превратившись в пчелу, проник в пещеру, то увидел его. Эта ведьма сидела в беседке среди цветов. Затем служанки подали на двух блюдах пирожки: одни с начинкой из человечьего мяса – скоромные, другие – с какой-то начинкой «дэнша» – постные. Затем я видел, как две молодые служанки привели наставника в эту беседку, а ведьма стала угощать его пирожками и успокаивать. После этого она стала объясняться в своих чувствах и говорила, что хочет быть спутницей и подругой нашего наставника. Он сперва молчал, не отвечал ей и пирожков не брал, но потом, видимо, поддался ее сладким речам и нежным уговорам. Не знаю, почему он вдруг заговорил с ней и даже согласился съесть пирожок, правда, постный. Ведьма взяла пирожок, разломила его пополам и дала наставнику, а он взял скоромный пирожок и, не разломив, – передал ей. Она спросила: «Почему же ты не разломил пирожок?» – «Я – монах, – отвечал наставник, – и мне не положено разламывать скоромные пирожки». Тогда ведьма сказала: «Зачем же ты пил воду из реки Матери и младенца, а сегодня ешь пирожки с начинкой «дэнша»?» Он, видимо, не понял, что она сказала, и ответил:
– Все это я слышал слово в слово и, опасаясь как бы наш наставник не увлекся и не осквернил себя, принял свой первоначальный облик, поднял посох и стал наступать на чародейку. Тут она применила свои чары, выдохнула пламя и дым, скрывший всю беседку, а служанкам велела немедленно увести нашего наставника. Вращая своим трезубцем, она стала наседать на меня, и шаг за шагом мы очутились за воротами пещеры.
«По высокой воде корабль плывет быстро,
А в зыбком песке конь идет медленно».
Ша-сэн внимательно слушал и от волнения кусал пальцы.
– Интересно, когда эта чертовка стала следить за нами и откуда ей известно, что с нами произошло несколько дней тому назад?
– Неужели, – вскричал Чжу Ба-цзе, – после этого мы будем сидеть сложа руки? Нужно сейчас же, несмотря на поздний час, отправиться к воротам и вызвать ее на бой. Будем кричать и биться всю ночь, чтобы она не знала ни минуты покоя, и помешаем ей завлечь нашего наставника.
– Я никуда не пойду, – простонал Сунь У-кун, – голова у меня разламывается.
– Не надо сейчас никуда ходить, – сказал тут Ша-сэн, – Сунь У-кун заболел и, кроме того, я уверен за нашего учителя. Он настолько чист и непорочен, что никакие женские соблазны не смутят его покой. Давайте расположимся на ночлег где-нибудь здесь, на склоне горы, где нет ветра. За ночь мы наберемся сил, а утром подумаем, что предпринять.
Трое монахов крепко привязали белого коня и, по очереди карауля свою поклажу, стали отдыхать. Здесь мы их пока оставим и вернемся к чародейке.