Чэнь Мастер. Амалия и Генералиссимус

   И я взглянула в непроницаемые глаза убийцы – китайского Ромео, который не забыл и не простил ничего.
   – Нет, на велосипеде до Ампанга все-таки далековато, – заметил он и потом добавил со странным выражением лица: – Да, это был мой дом. Заблудились и остановились спросить дорогу. Ах, вот как…
   Великолепно. Мануэл спросил у охраны на воротах его дома, как проехать на Стоунер, к дому Ричарда. Был бы он на каком-нибудь «форде»… А так даже хозяину, конечно, доложили о таком событии. Настоящая «испано-сюиза» в городе. Через сутки этот человек, если захочет, будет знать как меня зовут и все остальное, если адрес мой он уже знает – Мануэл ведь его назвал. Амалия де Соза, тайный агент, к вашим услугам, Стоунер, дом два. Выполняет абсолютно конфиденциальное задание его превосходительства.
   Тем временем Бок – как его там зовут полностью, Бок Чуа Чен? – улыбнулся и занялся своим прямым делом:
   – Велосипед. А если так, то давайте согласимся вот на чем. Вот это. Это будет для вас в самый раз.
   – Это? Но никогда в жизни… – слабо выговорила я после изумленной паузы.
   – Нет, нет, конечно вы правы. То был «ралей». Игрушка, не более того. А вот как насчет того, что стоит рядом с ним? Гораздо более мягкий и послушный вариант. Спокойный. Хотя не надо доверять такому спокойствию. Это ведь «роуял-энфилд».
   – Но, господин Бок…
   – Подождите, вы еще не все выслушали. К покупке прилагается вот этот человек, его зовут Лим. Он все вам покажет прямо сейчас, покажет и завтра, а потом еще научит нескольким интересным штукам. Будет учить столько, сколько потребуется.
   Лим с его прямым пробором черных масляных волос, стоявший неподалеку, смущенно показал зубы, два передних сверкали золотом – это было модно и означало, что китаец добился кое-какого успеха в жизни.
   – Мем, – сказал он.
   – Заплатите, когда вам будет удобно, – небрежно махнул рукой владелец «Сайкл энд кэрридж». – Четыреста шестьдесят девять долларов, вполне разумно. И почему бы вам не зайти как-нибудь в наш «Ротари-клуб»? Там танцы по пятницам. Всем расам дверь открыта. Можете приехать туда на том самом авто, хочу его посмотреть, а можете – вот… на этом.
   Я молчала, полностью сбитая с толку.
   «Это» стояло передо мной, чуть наклонившись (держась на какой-то подставке), и отсвечивало хромом. Если же не считать хрома, все остальное было черным и, в общем, страшным. Какой-то могучий широкогрудый зверь – пантера, что ли?
   Мотоцикл.
   Боже ты мой, сейчас я впервые в жизни оседлаю мотоцикл? Не может быть. Это не жизнь, это лишь сон, сказал бы Тони.

4. День плантатора

   «Что не так в этом городе?» – размышляла я, робко продвигаясь по центральной Ява-стрит на своем черном урчащем звере. Пока что я освоила на нем лишь черепаший шаг, любой велосипедист мог меня обогнать. И они обгоняли, в то время как я размышляла, путая педаль тормоза и газа, о том, что Бок уговорил меня купить, в общем, тоже велосипед, только очень толстый и немножко сумасшедший, живущий какой-то самостоятельной и недоброй жизнью.
   Впрочем, сегодня в «Сайкл энд кэрридж» мне предстоял еще один урок обращения с этим безумным велосипедом, вот только для этого требовалось сменить костюм. В этот странный новый век, когда юбка вдруг вернулась к щиколоткам, стало неудобно ездить даже на авто, не говоря об этом двухколесном ужасе.
   Центральных улиц тут, похоже, всего три – Ява, Хай-стрит и Кросс-стрит. Но это в той части города, которая за рекой, там, где две рыночные площади, – на одной есть рынок, а на другой нет. На той, где его нет, я привязала своего зверя цепочкой к акации, поколебавшись между двумя вечными сингапурскими конкурентами – «Джоном Литтлом» и «Уайтуэйз». Выбрала последний, из-за знаменитого полукруглого фасада и больших букв названия на соломенных шторах до земли.
   И попала внутри в странно густую толпу европейских женщин, обсуждавших чулки искусственного шелка (1 доллар), дамские панталоны – белые, розовые и лиловые, того же шелка, – до колен на резинке (1 доллар) и еще детскую одежду – за тот же доллар. Впрочем, кажется, они больше общались друг с другом.
   Продавцы как-то выделили меня из этой толпы, поняв, что тут налицо намерения более серьезные, выдали несколько вариантов желаемого, задернули штору в душной кабинке. Из которой я вышла совсем другим человеком, вызвав некоторую оторопь все тех же европейских женщин. Дополнила свой новый костюм похоронными очками, как у Магды, вышла на улицу с пакетиком из моего прежнего платья, с трепетом обвязанного ленточкой. Ударила ногой по педали, порычала мотором и начала пробираться обратно, за реку, туда, где был какой-то совсем другой Куала-Лумпур.
   На улицах было тесно – проезжали или даже выстраивались в очереди весьма потертые и запыленные авто. Что происходит? Откуда эти англичане с характерно загорелыми лицами, чем-то странно похожие на ковбоев с афиш «Колизеума»? Почему я их раньше не видела? Где эти люди были еще вчера?
   Ах, да, ведь сегодня – первая суббота месяца.
   День плантатора.
   День, когда эти замечательные люди, еще недавно – соль нашей красной земли, основа всей экономики как ФМС, так и Стрейтс-Сеттлментс (в общем – Малайи), с раннего утра, всеми поездами и по всем дорогам Селангора, приезжают сюда в Чартерд бэнк оф Индиа или Острэлиа энд Чайна бэнк. За жалованьем для своих рабочих. За чем-то необходимым из магазинов.
   И город меняется. В его жарком воздухе появляется какой-то новый компонент – веселый, возбужденный, нахальный и грубый. Голоса звучат громче, рикши едут быстрее.
   А потом бьет пушка в штаб-квартире полиции на Блафф-роуд: это полдень, и плантаторы, с женами и без, собираются в Селангор-клубе. Он знаменит не только самым длинным баром на всем Дальнем Востоке, но и индийцем-парикмахером. У рук его волшебные качества – с отстриженными кончиками волос уходят заботы.
   И только на другой день город приходит в себя, подсчитывая доходы.
   Так было годами.
   Но кто бы мог сказать еще два года назад, что мир свихнется, что Америка перестанет покупать одновременно и каучук, и олово с шахт. Сингапурская торговая палата считает, что цены сейчас уже точно достигли дна, сдержанно сообщает сегодняшняя «Малай мейл». А если палата ошибается, и это еще не дно? А ведь запасы каучука уже негде хранить, и даже так, как сейчас – с убытком, – продать уже никто и ничего не может.
   И кто мог представить, что губернатор всех ФМС и Стрейтс-Сеттлментс, человек с глазами, которые смеются и плачут одновременно, откроет в прошлом году в Сингапуре лагеря для этих несчастных, которые вчера еще были счастливыми хозяевами длинных рядов гевей с серыми стволами? Лагеря, где вместо бунгало в джунглях им полагалась солдатская кровать, к ней, в виде дополнения, общий для всех суп, иногда – какая-то работа. Для кого-то наскребались деньги на билет домой, в Англию, где дела, впрочем, были куда хуже, чем здесь. Здесь хотя бы тепло.
   Я виновато посмотрела на миску лапши (в соусе из кокосового молока плюс немножко креветочной пасты), которую поедала стоя. Двадцать пять центов. Быть богатой сегодня неделикатно.
   «Бедные ребята», – сказал в моей голове голос инспектора Робинса.
   Я и мой черный хромированный монстр в итоге заблудились в тех самых трех улицах и чуть не повернули совсем в другую сторону. Что за город, повторяла я. Вот кончается центр, тот центр, который по эту сторону реки, – и далее ничего не стоит ошибиться улицей. Ни одна из них не прямая, все огибают какие-то холмы, покрытые нетронутыми джунглями. Не повезет – уедешь к Ампангу, за город, где я сейчас живу. Повезет – и ты попадаешь… куда? В еще один центр города, там, где Петалин-стрит, сердце китайских кварталов. И дальше эти извивающиеся ленты асфальта приведут тебя совсем уже за город, туда, где по земле жабой расползлась местная достопримечательность – тюрьма.
   Кто планировал этот город, в котором тюрьма (и вокзал) сделаны как будто для иной расы, расы великанов? Это крепость в полмили длиной, куда можно упрятать все население Куала-Лумпура, крепость с индийского вида башнями и глухими стенами, страшноватая и мрачная. Но каждый клочок стен снаружи расписан нежными красками – голубое небо, зеленая листва, цветы и птицы.
   Мне пять лет, еду с мамой на рикше: мама, можно мне жить в этой крепости с цветами и листьями? Лучше не надо, моя дорогая…
   Но если бы я там когда-нибудь оказалась, и меня уже готовились бы освобождать, то в последние дни я получила бы в руки длинную малярную кисть и несколько ведерок с веселыми красками. Украшать свой бывший приют.
   Как все это непохоже на мой родной Пенанг.
   Итак, черепашьей скоростью через мост, в еще один – британский центр, в другую часть города, вытянувшуюся между рекой и подножьем Правительственного холма. Слева направо: вокзал – дальше аркады и «нео-сарацинские» колоннады административных зданий – они выходят на неизбежный зеленый паданг, где происходит все, от парадов до крикетных матчей. По другую его сторону – Селангор-клуб и темная черепица маленькой церкви Святой Мэри. И начиная от нее – идущая на север знакомая Бату-роуд, тоже в своем роде центр города, только уже по счету не меньше чем четвертый центр, с заметным индийско-малайским оттенком.
   А на разделяющей город реке, там, где она сливается с другой рекой, – мыс, похожий на нос корабля. И на нем низкие колоннады и купола мохамеданского храма среди пальм. Это ведь тоже как бы центр города, только для самой особой его части – для малайцев, улыбчивых сыновей и дочерей этой земли.
   И какое странное и грустное у этого храма название: Джамек масджид. Мне все кажется, что где-то тут запрятано французское «жамэ» – «никогда».
   Наконец, вот она, Бату-роуд, окрестности «Сайкл энд кэрридж». Доехала, ни разу не упав. А дальше – полчаса рычания мотора, брызжущих струй бежевого песка, подбадривающих криков: «Вот на что он способен» и «Вы это можете».
   И звучащий среди сонных домов, заборов и повозок дикий хриплый хохот – тут вспоминаются вороны на моем пляже в Пенанге. Как ни странно, хохот – мой.
   По завершении процедуры я с содроганием представила, что мне предстоит путь домой, на Ампанг, по жаре. И решила, что зайду к Магде и Тони, позвоню от них домой и скажу А-Нин, что ужинаю дома, пусть итальянец Чунг приготовит что-то скромное – одно маленькое блюдо из рыбы, другое из овощей, третье из свинины, не более того.
   Помню, что в тот день я почему-то везде смотрела на часы. Часы на возвышающейся над падангом и всем городом башне – я буквально видела, как ползет на них стрелка. Часы на моей небольшой золотой «Омеге» на запястье.
   И когда я вошла в широко распахнутые двери «Колизеума», то и там первым делом посмотрела на часы, висевшие над стойкой портье, под нависающей над ней галереей, – полдень.
   Тут отдаленно грохнула пушка на Блафф-роуд: вот теперь уже точно полдень.
   Войдя, я поняла, что сегодня в городе такой день, когда пустынно и прохладно не бывает нигде. Не все плантаторы ушли в Селангор-клуб. Столики в баре были заняты до единого, и новоприбывшие в хаки никоим образом не собирались уступать место подозрительной евразийке, которой они даже не были представлены. Это ведь был их день. (Удивительная шушера собирается теперь в старом добром «Колизеуме», ну и нос у этой дамы, не правда ли, Сирил? Верно, дружище, все не как в добрые старые дни, мир идет наперекосяк, и очень быстро.)
   И, наконец, я обнаружила, что мое спасение – у меня буквально под носом, в лице инспектора Робинса. Не в белом, но кремовом фланелевом костюме, окруженный группой плантаторов, он был занят любимым делом: воспитывал Джереми:
   – Есть только два способа добыть крокодила, если уж он вам так понадобился, Джереми: пристрелить на отмели, если он спит, или поймать его на леску с приманкой. Желательно на курицу, целую, он очень это любит.
   – Есть еще ловушки, Робинс, их отлично плетут малайцы. И приманка, конечно, там тоже курица, – небрежно заметил плантатор, за плечами которого угадывался неизбежный шлем-топи на ремешке. – Хотя если вам не очень нужен живой крокодил, то и ловушка служит той же цели – чтобы поганец показал из воды голову, тогда надо всадить в нее пулю, а лучше несколько. У него очень маленький мозг.
   – А тигры? – мгновенно отозвался Джереми.
   – А тигры! – радостно наклонился к нему Робинс. – Ну, это совсем другое дело. Тигры, Джереми…
   Тут он окинул взглядом мой новый наряд, потом перевел взгляд повыше такового и секунды две с недоумением вглядывался в мое лицо.
   – Боже великий, – наконец выговорил Робинс, не замедлив, впрочем, легко и грациозно приподнять свое внушительное тело над стулом, отдать этот стул мне и пощелкать пальцами в сторону боя у стойки.
   Стул для полиции, точнее, табурет, конечно, нашелся быстро, даже в такой день, как этот. Полы кремового пиджака Робинса образовали вокруг этого табурета аккуратную палатку, он поерзал и устроился надежно.
   – Бойс, Эддам, – госпожа Амалия де Соза, дама, достойная всяческого восхищения. Но что с вами произошло, дорогая госпожа де Соза? Куда вы дели свой японский шелк? А впрочем, и в этом наряде вы выглядите восхитительно – я бы, судя по нему, классифицировал вас как авантюристку высшей лиги, если вы согласитесь, что это комплимент, а не что-либо другое.
   – Из ваших уст – бесспорно. Здравствуйте, джентльмены. Рада снова вас видеть, Джереми. Но продолжайте, господин Робинс, – что там насчет тигров в Куала-Лумпуре?
   – А тигры, – с удовольствием продолжил он, – сейчас как-то застеснялись. Возможно, им не нравятся авто на дорогах и прочие новшества. Последнего тут видели год с лишним назад, в сезон дождей. Его несла река мимо малайского храма и китайского рынка, прямо в Малаккский пролив, если, конечно, он не сумел до того выбраться на берег. С тех пор – ничего. Но когда я был таким, как вы, Джереми, то тигры здесь славно кое-кого поели. Особенно, знаете, в районе Куала-Лангара. И еще Куала-Кубу.
   – Один железнодорожный инженер, Крокхарт, шел через тропу в джунглях и увидел тигра, так же спокойно идущего прямо на него, – небрежно и не глядя на меня, заметил один из плантаторов (мой кембриджский акцент его не впечатлил). – Это было на той неделе, в двадцати милях отсюда. Крокхарт догадался не бежать, а продолжать спокойно идти на тигра. И тот свернул в джунгли.
   – В двадцати милях! – воскликнул Робинс. – Я говорю о городской черте и пригородах. Но вам, Джереми, вне всякого сомнения, предстоит с ними встретиться. По долгу службы. Раз уж вы приехали в такую страну, где живет жуткое зверье, наливают змеиные коктейли, мучаются от малярии…
   – Да у нас в бунгало сейчас лежит плантатор – свалила малярия, – сказал Джереми.
   – А это обычное дело, – подтвердил то ли Бойс, то ли Эдам. – Если это тебя настигает – лежишь там, где оно к тебе пришло, пьешь хинин. В этих случаях не отказывают никому.
   – Именно так… Так вот, Джереми, кого зовут, когда тигр все-таки оказывается в городе? Нас. Да вот не далее как в прошлом месяце… Цитирую по памяти нашу славную газету: «Два полностью выросших тигра, собственность г-на Лок Юн Чена, которые содержались в неволе в его резиденции на Серкулар-роуд уже несколько месяцев, были уничтожены вчера утром. Один – доктором У. Х. Уоллесом, ветеринарным хирургом Селангора, другой – Яп Сви Лимом, профессиональным охотником на крупную дичь. Ранее жители вокруг жаловались, что животные создают проблемы вследствие характерного шума и запаха и из-за опасности побега. Жалобы их были поданы два месяца назад на заседание куала-лумпурского санитарного бюро, и председатель, г-н В. Г. Эзекиель, рассмотрел их. Каждое из животных было уложено метким выстрелом сзади уха, а затем освежевано. Шкуры превратят в чучела. За операцией наблюдали капитан Ф. Дж. Шиди, главный ветеринарный врач ФМС и СС, большая толпа и – некто Энгус Робинс, старший инспектор полиции штата Селангор». В следующий раз я отправлю вас, Джереми.
   – Чертовски зверская акция, скажу я, – заметил плантатор над моей головой. – Лишили бедняг права защищаться или убежать.
   – Согласен… А вы охотник, Джереми?
   – Э-э-э, ну…
   – Пятьсот долларов вам придется заплатить за право уложить слона или буйвола, но тигры – бесплатно. Зато придется нанимать охотников, носильщиков, и ведь ружья тоже нужны. Наше с вами жалованье не располагает, если только вы не решите стать китайским предпринимателем. Да, нужен ведь еще и охотничий костюмчик. Я бы сказал, что госпожа де Соза одета сегодня вот точно для охоты на тигра. Одних карманов штук десять, войдет уйма патронов, и эти очки, и шорты ниже колена – все вместе внушает уважение. А что это за материал – лучший брезент, не правда ли? Любой американец позавидует.
   Когда над тобой издеваются, вот так посверкивая темными глазами и чуть наклоняя в твою сторону весь корпус, то это почему-то приятно. Тем более что я так и чувствовала, что и во время веселых рассказов о тиграх господин инспектор каждое мгновение держал меня в поле зрения – пусть и бокового.
   – Мне казалось, что пора стать менее заметной, господин Робинс. Мои прежние костюмы вызывали какие-то нездоровые чувства.
   – О, этот наряд бесспорно оздоровит все чувства… Он так контрастирует с вашей женственностью. Но я думал, что есть не столь радикальные способы стать менее заметной.
   Плантаторы, так и не воспользовавшись шансом заговорить со мной напрямую, откланялись. Впрочем, весь бар был в движении – все общались со всеми, хлопали друг друга по спинам и улыбались. Нас покинул Джереми, подошли на минуту другие, обменялись репликами, двинулись дальше…
   А над баром так и висела доска, на которой мелом были выведены имена – больше двух дюжин, список позора. Имена тех, кому в долг больше не наливают, пока они не рассчитаются по накопившимся счетам.
   Доску демонстративно старались не замечать.
   Я вздохнула и придвинулась к инспектору.
   – Господин Робинс, как ни неприятно, но у меня в городе действительно есть дела, как вам известно. И если бы вы помогли мне с некоторыми подробностями… Я знаю, что дело того китайца, который исчез из отеля, забрали ваши секретные собратья. Но ведь наверняка первыми на месте события были ваши коллеги, просто полиция.
   – Вам повезло, госпожа де Соза, – не коллеги, а лично я. Что касается секретных собратьев, то я вижу, что с таковыми в данный момент общается солдат вашей личной армии, так что у вас все получается очень грамотно.
   Что такое? Я начала озираться и увидела, действительно, Тони – точнее, полковника Херберта, чья инвалидная коляска была придвинута к столику, за которым сидел джентльмен со странно раскрасневшимся лицом. Оба держали в пальцах стаканчики с чистым виски – что я вижу, всего лишь полдень! – и пытались перебить друг друга.
   – А что это ваш секретный собрат… как бы сказать… – намекнула я.
   – Да то самое, что видите. Скажем так, серьезно подорванное здоровье. Климат, знаете ли, и другие факторы. Ваш исчезнувший китаец оказался последней каплей. Замена этому джентльмену уже в городе, тем более что тут кое-что предстоит… Мы называем эту замену – господин библиотекарь. А этот бедняга иногда днями не выходит отсюда, у него там наверху комната, чтобы прийти в себя. Так вот, тот китаец. Исчез из «Грейт Истерн» на Ампанг-роуд, как же не помнить. И что вас интересует?
   – Мелочи, господин Робинс. То, на что упал ваш тренированный взгляд. Я читала лишь отчет (тут я постаралась сохранить уверенное лицо). Он слишком короток.
   – Ну, главный факт в нем есть. Деньги. Он так спешил, что оставил на секретере бумажник. С немалой суммой. Это необычно.
   – То есть он выбежал на улицу без денег?
   – И в одной рубашке. На заднюю улицу, чтобы быть точным. В лобби его ждал другой китаец, прямой как палка. И не дождался.
   – Один в чужом городе, без денег? Интересно. И что, вам трудно было найти здесь китайца из Китая, который остался без цента?
   – Было легко. Он пошел к католикам, к святому Джону на Букит Нанас. И жил там, в приюте, сзади школы четыре дня. Так что насчет денег – это был не пустяк. Карман его был точно пуст. А уж потом исчез и оттуда. До того, как мы на него вышли. Потому что опять за ним пришли. Судя по всему, тот же длинный китаец.
   – Тоже из Китая?
   – Это пусть уж ваш инвалид уточняет, за другим столиком. Но, по описаниям, да. Не местный китаец, это точно.
   – То есть он не просто христианин, а католик, как я… Что ж, у китайцев это не редкость. Вернемся в его комнату. Что ее хозяин там оставил?
   – Собственно, все. Все оставил, что было. Конечно, нас вызвали только на следующее утро, и за это время… Тот, длинный, китаец мог вынести все. Но ощущение такое, что вещи его не интересовали, следов обыска не было…
   – Простите, господин Робсон. А длинный поднимался к нему?
   – Конечно. Дело, по описаниям портье, выглядело так. Подошел чужой китаец – а портье сам, надо сказать, кантонец – и на ломаном кантонском спросил, в каком номере живет господин… ах, как же его зовут, ну, неважно – это ведь был гость господина Таунсенда (тут Робинс кивнул в сторону краснолицего собутыльника Тони), у них, секретных людей, имена не имеют значения. Сегодня одно, завтра другое. Портье назвал номер и снял трубку, чтобы позвонить наверх, вашему китайцу. Поднял глаза – а длинного уже нет. Можно предположить, что он быстро пошел наверх. Но недостаточно быстро.
   – Подождите, так это был друг или враг нашего постояльца?
   – Строго говоря, неизвестно. Мог подняться, чтобы предупредить его о чем-то, а мог… Нет, если бы это был друг, то ваш китаец не повторил бы потом свой акт с исчезновением уже у католиков, как только тот же китаец там его настиг. Портье произнес в трубку дословно следующее: к вам высокий человек из Китая. Но, кстати, еще неизвестно, как тот его понял. Потому что постоялец говорит только на каком-то ином диалекте. Портье считает, что на шанхайском, но черт же их там разберет, в их Китае.
   – Итак, на следующее утро вызвали вас, и вы нашли там…
   – Очень скромный чемодан, минимум незаметной одежды на вешалках. Всякие пустяки, типа бритвы и прочего. Бумажник на секретере. Да, а ведь там был еще и обратный билет на лайнер в Гонконг и потом Шанхай, и паспорт, что немаловажно, – он сейчас у коллеги (Робинс снова дернул головой в сторону Тони и его нового друга). Очков не было, но, что тут странного – он в них все время ходил, они были на носу, в них и выбежал. Оружия или патронов – никаких. Бумаг – никаких. Хотя… чтобы быть точным, на этом секретере лежал томик стихов, чуть ли не Рембо. На французском. Английским этот постоялец не владел, забыл вам сказать. И единственное, что в комнате было не так, – ручка. Отельная ручка на ковре. Пятнышко чернил у кончика пера.
   – То есть он что-то все же схватил на бегу с секретера, очень быстро. Уронил ручку. Допустим, лист бумаги, на котором эта ручка лежала.
   – Схватил что-то более важное, чем паспорт или деньги. Хм.
   – Итак, человек в очках, брюках и рубашке, без денег, без документов, не говорящий по-английски или даже на таком китайском, чтобы был тут понятен, выскакивает чуть ли не из окна второго этажа на заднюю улицу… точнее, в джунгли, потому что я провела недавно ночь как раз в «Грейт Истерн» и помню, что видела из заднего окна. Прямиком направляется в католический приют и сидит там несколько дней, пока не исчезает и оттуда. Интересно. Сколько он тут провел времени?
   – По билету – сутки.
   – Это что – он, значит, просто ориентировался, на бегу, по кресту на колокольне? Неплохо. А с отцом Эдвардом, главой братьев Ла Салль, он говорил на каком языке?
   – А, вы его знаете? Ну, этим фактом отец Эдвард как раз поделился. Они говорили на французском. Но больше из него никаких подробностей вытянуть не удалось.
   – Он выходил из приюта?
   – Да, прогуливался каждый день. Так что город в окрестностях Букит Нанас, возможно, знал к моменту второго побега хорошо. На взгляд знал – ведь говорить там ему было не с кем. Ни английского, ни диалектов… Все равно что глухонемой.
   – Ну, и последнее. Внешность. Приметы. И не говорите, что он похож на китайца.
   – А вот тут самое интересное. Ну, ладно еще отец Эдвард заявляет, что более обыкновенного китайца не найти. Но это же подтверждает и китайский портье. Средний рост. Лет, возможно, сорок. Лицо круглое, пухленькое. Глаз не видно – очки, круглые, обычные, в металлической оправе, как сейчас носят. Шрамов, родинок, бородавок – никаких. Волосы зачесаны назад, как у всех нас. В общем, человек без лица. И честно вам скажу, госпожа де Соза, я был безмерно рад, когда дело у меня забрали.
   – А что, вам трудно найти китайца в Куала-Лумпуре?
   – В том-то и дело, что никаких трудностей. Ну, в городе живет сто пятнадцать тысяч человек, из которых китайцев почти семьдесят тысяч. Не так уж и много. Если учесть, что все они подлежат регистрации. Рабочие на оловянных шахтах или каучуковых плантациях, пуллеры рикш, даже нищие на улицах. И кому нужно ссориться с нами и скрывать, что он вчера дал приют китайцу из Китая, который и в землячестве-то ни в каком не состоит? Одиноких китайцев, как вы знаете, у нас не бывает. В одиночку они не выживают. Ну, тут, конечно, есть такая штука. Нанимается китаец на шахту, забирает аванс и сразу бежит на поезд. Его догоняют и бьют, деньги отбирают. Но таких случаев в те самые дни не было. А поезда за это время, пока он отсиживался в приюте, уже были взяты под наблюдение. Как и улицы, ассоциации, лавки. Великий боже, вся полиция искала одного китайца, который тут – как ребенок в джунглях. Формально и сейчас ищет. И ведь не нашла.