Чэнь Мастер. Амалия и Генералиссимус

   «Молодец», – сказала я мысленно. Мне начинал нравиться этот человек без лица и имени.
   Инспектору Робинсу принесли здешний знаменитый бифштекс на раскаленной сковороде – бой нес его на укутанных салфеткой и вытянутых вперед руках, над влажно блестящей золотистой корочкой мяса реяло облако соусного пара. Народ в баре, слыша приближающееся шипение, уважительно расступался.
   – Готовится, пока его несут к столу. Я ведь уже спрашивал вас, госпожа де Соза, – как насчет второго ланча? Ах, «карри ми» на Ява-стрит… Хороший выбор. А кусочек вот с этой сковородки?
   Я представила себе, как аккуратно беру зубами сочный кусок мяса с его вилки, – это ведь должно быть забавно, почему же тогда?.. И что со мной творится?
   Гул в баре не ослабевал. На эстраде, на пару часов раньше обычного, раздавались звуки настраиваемых инструментов. Магда тренькала клавишами, беседуя у края эстрады с барабанщиком, – о, только не это! Мне она была тут нужна для совсем других дел. Джереми у стойки бара, среди плантаторов… так, Джереми стоя поглощал некий британского вида сэндвич. Точнее, делал это не сам – сэндвич в щель между его усиками и нижней губой просовывала женская рука, вторая же, лодочкой, была подставлена под подбородок для крошек. А что там, кроме руки? Перманент на волосах, обесцвеченных до белого, рост – никакой. Ну, веснушки. Что-то вроде уменьшенной и ухудшенной копии Магды.
   – А вот эта женщина? – поинтересовалась я у Робинса.
   – Эта? Это его жена, – сказал он. – А кто бы еще стал тут…
   – А вот эти люди, в углу и вокруг дивана…
   Робинс с интересом взглянул на меня.
   – Не сочтете ли невежливым, госпожа де Соза, если я поинтересуюсь, почему вы задали такой вопрос?
   – Не сочту. Потому что ваши глаза постоянно делают круги по этой комнате, как прожектор у крейсера, и еще заглядывают в соседнюю залу, где музыка. У вас такой вид, будто вы работаете.
   – А вы как думали – в день плантатора, когда у каждого второго в кармане вот такая пачка денег? Моя работа, и Джереми, хотя бы в том, чтобы тут сидеть так, чтобы нас было видно. А мой коллега Джарвис так же присматривает за Селангор-клубом, и так далее. Плантаторы это знают и относительно спокойны. Но, видите ли, госпожа де Соза… сегодня какой-то странный день плантатора. Дело в том, что в общем здесь – все обычные подозреваемые, да-да, вот здесь. Но, кроме них, еще куча неизвестного мне народа. Как они только вмещаются в такой маленький зал.
   Я обвела взглядом зал: Магда уже обосновалась на эстраде всерьез, Тони щелкал пальцами, требуя еще виски (и то и другое – потенциальный кошмар). Что еще тут стоит внимания, кроме толпы у самого бара? Тихие заводи, наверное. Они тоже интересны. Вот за спиной Тони – столик, где в полутьме сидел какой-то светловолосый европеец, с ним китаец, а к столику этому продвигался сквозь толпу на странно тонких ногах какой-то юноша, тоже китаец.
   И тут Тони, продолжая щелкать пальцами (тщетно), рассеянно кивнул этому юноше, тот тоже кивнул, оба отвернулись друг от друга, и Тони погрузился в беседу. Так бывает, когда люди плохо помнят, где же они встречались раньше.
   А в дверь входили все новые люди, всех возрастов и рас.
   – Что-то происходит, – задумчиво сказал Робинс.
   – Что же?
   – Ну, с одной стороны, тут исчезают люди. Вот ваш китаец, и у моих секретных коллег тоже кто-то пропал, то есть не явился на встречу. Но люди и появляются. В последние дни. И очень специфические люди. Причем в немалых количествах. Вы умеете смотреть краем глаза?
   – И еще как, – храбро ответила я.
   – Тогда скосите глаз незаметно к самой стойке бара. Вот тот похожий на молодого быка китаец в лимонном костюме. Его тут не было уже месяца три.
   – Бандит, – сказала я, посмотрев уголком глаза на китайца, физиономия которого буквально трескалась от здоровья, а лицо было носатым, гордым и опасным.
   – Бандит, – подтвердил полицейский. – По имени Вонг. Когда вы дома, в Джорджтауне, вы не читаете наших газет, госпожа де Соза? А у вас не писали о громком деле убитого ювелира по имени Картрайт? Весь европейский Куала-Лумпур ворчал по поводу его бурного романа с девятнадцатилетней Марианной ди Карвалью… простите, если задел ваши национальные чувства.
   – Еще не задели, так что продолжайте. Евразийских жуликов я люблю не больше, чем китайских или индийских.
   – Кстати, о евразийцах, с вашего позволения, – состав ее крови просто немыслимый, там сколько угодно и китайской, и тамильской… Шокирующе хороша. Первая красавица в Малакке. И в свои девятнадцать успела побывать девушкой особых услуг, подругой плантатора и еще кем угодно. А Картрайт – ну, ему был 51 год, это был один из самых богатых англичан города. Марианне он успел тут снять бунгало, потом начались разговоры о браке и вечной любви, а главное – завещание в ее пользу он успел составить. Я имею в виду, успел до того момента, когда он вышел на веранду своего дома – где в очередной раз ссорился с женой, – и получил пулю из темноты. Жена схватила свой револьвер и послала пулю в кусты, туда, где была вспышка, – это по ее словам.
   Господин Робинс аккуратно вонзил нож в середину своего бифштекса, оттуда просочилась капля рубиновой крови, он удовлетворенно кивнул, я отвернулась.
   – А теперь поставьте себя на место присяжных: другого трупа в кустах нет, вторая пуля улетела туда и не найдена, да и была ли она вообще? Есть, конечно, показания амы о том, что выстрелов она слышала два, но что такое слова китайской амы? Зато есть обиженная изменой жена и ее муж с дыркой в груди. Что интересно, калибр совпадает с револьвером жены – кто-то хорошо подготовился. И поэтому вдова Картрайта на данный момент находится на пути в эту каторжную Австралию.
   Ну, конечно, сказала я мысленно. Если ты англичанин, то сидеть в местной тюрьме ты не будешь, так же как в больнице тебе не будут переливать кровь местных коренных жителей.
   – А я, – продолжал Робинс, – сижу здесь. И знаю одну вещь, которую бесполезно было рассказывать присяжным. Что до убийства богатую наследницу Марианну ди Карвалью мои люди видели раза два вместе вот с этим Вонгом, вне всякого сомнения бандитом. Известным и очевидным бандитом. Но это ничего не доказывает, к сожалению. За встречу или разговор не арестуешь. А после убийства они оба исчезли с горизонта. И вот он снова здесь. А зачем?
   Я задумчиво посмотрела в направлении стойки бара, где Вонг с каменным лицом глотал коктейль. Какое дело мне было до всего этого? Моего китайца если и звали Вонгом, то бандитом он не был. Шпионствующим поэтом или поэтичным шпионом – да. Томик Рембо, вот это здорово!
   Тут к Вонгу кто-то подошел. Мальчик. Нет, просто очень худой юноша, да вовсе и не юноша, лицо его украшало несколько волосков бородки. Тонкий, как тростинка, с длинными худыми руками и ногами. Что-то сказал Вонгу, тот неожиданно вежливо ответил. Они кивнули друг другу, и хрупкий молодой человек странным образом исчез. Только что он был здесь, а вот его уже и нет. А, да это же с ним как бы здоровался Тони.
   – А это кто? – обратилась я к Робинсу.
   – Понятия не имею, – оживленно отвечал тот, уничтожая бифштекс (и посверкивая обручальным кольцом). – А это уже само по себе очень странно. Да, что-то происходит…
   Подошел Джереми и его блондинка. Она еле заметно задела плечо инспектора Робинса мягкой частью тела, мило извинилась. Я посмотрела на нее, постаравшись не щуриться (что, пол бара качается, как палуба?), она посмотрела на меня.
   – Джереми, – радостно сказал Робинс, и в глазах его загорелся зловещий огонь. – И мадам Дебора. Познакомьтесь с Амалией де Соза, выдающимся человеком, она тут открывает некое деловое предприятие. Я заметил, что с вашим ланчем тоже уже покончено? У меня есть прекрасная идея насчет десерта. Для всех нас, четверых. Джереми, считайте, что это приказ.
   Джереми заметно напрягся. И был абсолютно прав.
   – Дуриан, – провозгласил господин Робинс. – Король фруктов. На рынке, по ту сторону речки. Пять минут езды. Сейчас, конечно, не сезон, и это хорошо, потому что, когда сезон наступает, излишне нервные европейцы на некоторых улицах закрывают нос платком с лавандовой водой. По эту сторону речки дурианы не встречаются, по крайней мере в окрестностях паданга. Как бы это вам описать, друзья. Я знаю, что наши собраться сравнивают вкус этого фрукта с давленым чесноком, смешанным с особенно зловредным сыром, который поедается рядом с лошадью, которая мучается газами. Простите, мадам и госпожа де Соза. Я бы, впрочем, описал этот вкус как-то по-другому: гниющие луковые шкурки, плюс сточная канава, куда вывалили гроздь перезрелых бананов, плюс кусок самого жуткого французского сыра, плюс крем-карамель с вишневым ликером. Примерно так. На вид – разлагающаяся плоть, и это еще мягко сказано. В туристических справочниках значится, что фрукт никоим образом не пригоден для человеческого употребления. И если бы сэр Стэмфорд Раффлз прибыл на остров Сингапур в 1829 году в сезон дуриана, он бы не очень спешил подписывать договор с султаном Джохора о переходе острова в британское владение. И покинул бы остров в спешке.
   – Ну, давайте упомянем кое-что еще, – сладким голосом добавила я, следя за сменой эмоций на лице Джереми. – Раффлз обожал есть дуриан у себя дома с местными друзьями и описал его вкус как «багус секали» – «очень хорошо». Он, кстати, знал малайский не хуже многих султанов… И он знал о силе фрукта как афродизиака.
   Лицо Джереми намного розовее не стало, но вот его жена, кажется, всерьез заметила мое присутствие.
   – И еще, – продолжила я, – лучшие дуриановые сады принадлежат здесь, по большей части, именно султанам, хотя обычные дурианы можно все же купить и простым смертным. Я видела людей, которые просто дрожат от счастья, засовывая в рот первый в году кусок.
   – Отлично, – подвел итоги Робинс. – Слушайте меня, юный Джереми. Я встречал людей, которые влюблялись в дуриан лишь на пятый-шестой год работы в этих краях. Но это редкость. Обычно тут все решается сразу. Или вы рождены для тропиков, или нет. Если вы возьмете в рот эту штуку и поймете, что вот это и есть то, о чем вы мечтали всю жизнь, – значит, ваша карьера в Малайе будет обеспечена. Если нет – плохо дело. Итак, где там этот Кришна с моим «фордом»? А, стоит за стеклом и в ужасе рассматривает чей-то новенький мотоцикл чудовищного вида… Нас четверо, как раз войдем.
   – Я встретила друзей, дайте наговориться, – сладким голосом сказала Дебора, она же Дебби, и улизнула. Джереми остался один на один со своей будущей колониальной карьерой; было видно, как он судорожно сглатывает слюну.
   Тарахтя мотором, полицейский «форд» прополз по Бату-роуд, вдоль паданга, и свернул влево, через мост, к рынку.
   Рынок – монументальный каменный сарай прошлого века, с его окнами от земли до потолка и ступенчатыми узорами поверху, отделяется торжественным рядом пальм с бутылкообразными стволами от другой стороны улицы. А именно от пяти слепленных друг с другом китайских домиков в два этажа, разных, но очаровательно одинаковых – с голландскими фронтонами, колоннами, балюстрадами, каждый в три окна, у каждого свой цвет, от белого до кирпичного. Все, и рынок тоже, выходят на маленькую площадь, до отказа заставленную затененными лотками с фруктами.
   Я покосилась в сторону Джереми. Чуть открыв рот, он смотрел на это великолепие – рыжие волосатые человечки рамбутанов (представьте себе, что орангутаны уменьшились в несколько десятков раз и стали фруктами), бежевые гроздья лонганов, желтые слитки кукурузы, которые как раз в этот момент грузили в пароварку. Ну, и манго минимум шести сортов, настоящие золотые и зеленые горы. А отдельно от всего – желто-зеленые мячи для регби, те самые красавцы-дурианы.
   Полицейская машина въехала бы на самую дышащую влажным жаром площадь, но тут ей перегородила дорогу ручная телега, оставляющая мокрый капельный след. На ней торжественно ехала ледяная глыба, внутри которой серебрился ломкий коралловый рисунок трещин.
   – Ну, так или иначе выходим, – сказал инспектор. – И помните, Джереми, что здесь вы – офицер полиции его величества.
   Джереми обреченно поднялся.
   – А знаете что, господин Робинс, – вдруг сказала я. – У меня возникла мысль. Давайте не будет вот так сразу – дуриан. Давайте начнем с совершенно безопасного и нормального фрукта вон в том углу. Я сейчас выберу самый лучший, если доверите…
   Джереми покосился на меня, не веря своему счастью. И двинулся вперед.
   – Вон в том углу? Но, дорогая госпожа де Соза, это же…
   Я предостерегающе подняла ладонь:
   – Это называется – пасар сини, Джереми. Садимся. Это вам понравится.
   Малаец у лотка с висящими на веревочках тяжелыми фруктами кинул на меня внимательный взгляд, признал местную жительницу, с которой не надо шутить. Мы с ним пощелкали ногтями по шипастой коже трех-четырех, единогласно остановились на самом небольшом, малаец уложил его на доску и торжественно надрубил небольшим ножом с широким лезвием. Разломал толстую шкуру с бледно-лимонной мякотью, из которой выглядывали тяжелые кремово-желтые дольки, в ладонь размером. Уложил перед нами на столик. Принял от меня целый доллар.
   – Пальцами, Джереми, – сказала я. – Нам потом принесут миску воды, чтобы их вымыть. Вот так, берете кусок и обсасываете эту косточку… Мякоть просто тает во рту. Как овсянка.
   Лицо инспектора приобрело бесконечно ироничное выражение.
   – Ум, – сказал, наконец, Джереми гнусаво. – Не овсянка. Пудинг. Яичный или ванильный. С жженым сахаром. Я бы сказал, здорово. И это у них растет на деревьях? А сколько у нас долек приходится на брата? А, у меня тут еще есть…
   – Я вам отдам половину своей доли, юный Джереми, – заметил Робинс. – Я их наелся за эти годы достаточно. И, к вашему сведению, – пасар сини на малайском означает не имя этого фрукта, а «базар китайский». Поздравляю, ваша карьера здесь обеспечена. Эта земля оказалась к вам добра. Вы отлично выбираете дурианы, госпожа де Соза. Почти не перезрелый.
 
   – Ну и бар. Кишат плантаторы, полицейские, шпионы, агенты Коминтерна, виски – сомнительного качества, якобы «Хейг»…
   – Моя дорогая, он просто пьян, но этого не показывает, – отрешенно сказала Магда. – Разжалуй его в подполковники немедленно.
   – Полковник Херберт, – сказала я. – Вы трезвы. Прошу вас и дальше поддерживать дружбу с главой специального отделения полиции Куала-Лумпура, штат Селангор, Федеральные Малайские Штаты. Заказывайте в этих целях виски лучшего качества.
   Тони смахнул с тенниски пылинку в сторону Магды.
   – А теперь, раз я уж сюда заехала, перед тем как отправиться домой, – расскажу вам, наконец, зачем мы все втроем здесь собрались. Тони, я попрошу вас слушать особенно внимательно. Недели три-четыре назад из отеля «Грейт Истерн» пропал китаец…
   Пересказ разговора с Робинсом у меня вышел коротким. Тони, выпятив бородку, делал предельно серьезное лицо и вправду молчал.
   – А дальше, – сказала я, – в сингапурской газете… Син что-то…
   – «Синчжоу жибао», – приятным голосом подсказал Тони. Запах виски был развеян лопастями вентилятора в два счета.
   – Спасибо, полковник. Вот в этой самой газете начали появляться стихи. Как я понимаю, не простые, а очень хорошие стихи. Раз в три-четыре дня. Они приходили по почте из этого города. И продолжают приходить. Этого поэта ищет вся местная полиция. И безуспешно. Идея состоит в том, что нам надо делать то, что полиция не может. Попытаться найти его через стихи. Полиции это точно не по зубам. Тут нужен особый человек. Вы, полковник.
   – Да, но я же чертов инвалид, – сказал Тони, с недовольством стуча пальцами по поручням коляски. – Вы не находите, что это как-то несовместимо.
   – Да наоборот, – возразила я. – Уважаемый профессор, филолог, требует себе подшивку этой газеты. Сидит в комнате, читает, размышляет, делает выводы. Общается с местными любителями словесности – для чего вызывается такси. Согласитесь, это даже красиво. И не вызывает никаких подозрений. Конечно, китайцы вам будут говорить то, что полиции не скажут никогда.
   – Я буду перемещаться в коляске вооруженный, – решил Тони. – Потому что, когда мы найдем вашего китайца, мне ведь будет поручено его застрелить, без сомнения. Потому что это звучит уместно и красиво. Или не так?
   – Не так, – сказала я. – Потому что нам надо, чтобы мы нашли поэта тихо, втайне от местной полиции, и, видимо, перепрятали его еще лучше – иначе я не вижу, зачем мы его ищем. Но ваш поиск должен прояснить и эту загадку. Вдобавок его ищет еще кое-кто, похуже полиции, и этих людей надо тоже опередить.
   – Моя дорогая, скажи недоумевающей девушке, кто это такой – похуже полиции. Это ведь существенный момент.
   – Видишь ли, – повернулась я к Магде, – история странная. Мне было сказано очень немного, но получается, что в гости к британским коллегам был прислан для какой-то операции агент Чан Кайши, из самого Нанкина. И что вдруг он решил исчезнуть, потому что за ним погнался вот тот самый длинный китаец. Британцы ищут его потому, что пообещали Чан Кайши выявить его и вернуть. Я сомневалась, но получается, что так и есть. Потому что, допустим, за этим агентом погнались бандиты, например. Но почему тогда скрываться от собственных нанкинских коллег? Наоборот, они могли бы помочь. Нет, это беглый агент. За которым гонятся люди Чан Кайши. И который кое-кому тут нужен, живой и здоровый.
   Я остановилась. И вместе с Магдой повернулась к креслу Тони, который издавал какие-то сдавленные звуки.
   – Этот негодяй? Этот… этот длиннозубый недоумок, убийца и ничтожество?
   Кажется, до этого момента я никогда в жизни не видела Тони до такой степени серьезным.
   – Кто ничтожество? – деловито поинтересовалась Магда. – Моя дорогая, он все-таки пьян, несмотря на твой приказ.
   – Чан Кайши, – сказал сквозь зубы Тони. – За вашим агентом гонятся люди Чан Кайши? Мы должны помочь этому парню напакостить Чан Кайши? Да это подарок, а не поручение. Я сделаю это. В коляске или ползком. Сделаю.

5. E Lucevan le Stelle

   Стоя на теплой траве лужайки перед домом, я смотрела в желтые глаза кота, кот смотрел в глаза мне, друг другу мы не нравились.
   В принципе, передо мной было очень странное животное – ничего подобного я никогда не видела. Это, с одной стороны, был именно кот, свободно передвигающийся по газонам и зарослям вокруг моего дома – то есть дома Ричарда. Ну пусть не очень приятный кот – на традиционно высоких лапах и с коротким хвостом, с головой, постоянно наклоненной набок, и с каким-то недоброжелательным прищуром. С другой же стороны – ни у одного кота я не видела такой странной шкуры, шоколадной с прозеленью. Было ощущение, что шкура была им завоевана в бою с какой-то обезьяной. Или же…
   Что мы получаем, если какая-то кошка без ума влюбилась в обезьяну? Мы получаем… евразийского кота, вот это странное создание. Которого не пускают в клубы «только для обезьян», но и в кошачьих клубах на него смотрят косо. Так, как он смотрит на меня сейчас.
   Кис-кис, сказала я ему. Кот отнесся ко мне с еще большей подозрительностью и приближаться не стал.
   (А-Нин, как зовут этого кота? Кот имя нет, мем, он соседнее бунгало, где живет полицейский. Он сюда потому, что повар рыбные обрезки.)
   Я перевела взгляд на то, что располагалось за забором, вдоль которого росло несколько зеленых деревьев папайи. Там и правда среди зелени виднелось бунгало – то есть очень скромное одноэтажное сооружение, правда, не под аттаповой, а все же под черепичной крышей. Одна большая, на несколько комнат, веранда, приподнятая на кирпичных столбах над землей. Участок несколько заросший, но от этого живописный. Таких бунгало в городе было несколько десятков, и для полицейского с его жалованьем – в самый раз. В Англии простой инспектор о таком жилье и не мечтает, не говоря о двух-трех слугах, которые сейчас, кажется, готовы работать просто за остатки еды и жилье сзади кухни.
   А что это за женщина с блондинистыми волосами в окне этого самого бунгало? Так ведь это же Дебора, она же Дебби. Уже в малайском саронге, обмотанном вокруг талии. Говорит с кем-то лежащим на кровати (почему лежит и не встает?), с мужчиной, виднеется только краешек бритой головы и кончик большого носа. А, это, наверное, тот самый плантатор с малярией.
   Джереми – мой сосед? Что ж, жить рядом с полицейским – хорошая, наверное, примета. Особенно после того, как он явно потеплел ко мне после истории с дурианом. Это… безопаснее.
   Безопасность?
   Я посмотрела на дом Ричарда. На крепость он похож не был. Чистенький одноэтажный – хотя с высокой крышей – домик с белыми стенами и черными толстыми балками, украшающими эти стены под косыми углами. Кажется, этот стиль называется «тюдорианским», и нечто подобное я видела в городках Англии, когда приобретала свой акцент и многое другое в Кембридже. А здесь, в сердце Малайи… хотя чем Тюдоры хуже индийских махарадж, чей архитектурный стиль британцы так же любовно перенесли сюда, к изумлению местных жителей?
   Мне уже нравилось в этом доме, мне хотелось провести здесь целый день, ничего особого не делая. Бродя по большой круглой гостиной с высоким потолком, куда выходили все прочие комнаты, включая мою спальню. Гуляя по лужайке, которую от довольно слабого металлического забора отделяют те самые пять пальм, давшие этому особнячку его гордое имя. На лужайке хорошо, особенно в тени под старым манговым деревом – у корней его валяются не убранные главным боем, Онгом, круглые зеленые бомбочки плодов, расклеванные птицами, – сквозь дырки в кожуре проглядывает яично-желтая плоть.
   Купить себе еще один дом, в этом странном городе, приезжая сюда просто так?
   А почему нет?
   А зачем?
   Господин Эшенден, зачем вы меня опять втягиваете в странную историю, почему вы считаете, что я не пожалею об этом? И где вы вообще? Пишете очередную пьесу в домике на юге Франции? Или вытаскиваете империю из очередной позорной истории где-нибудь неподалеку, в Рангуне или Гонконге?
   Я снова осмотрела участок и забор, совсем слабый, особенно сзади – там, где располагается длинный одноэтажный сарай с гаражом, кухней и комнатами для слуг.
   Чего я опасаюсь? Ведь если я пока ничего не знаю о деле, за которое взялась, то, значит, никто ничего не знает и про меня. Если закрываешь глаза, то опасности не видишь – а значит, ее нет.
   А что есть?
   Пока только несколько интересных фактов.
   В город приехало множество людей, которые незнакомы – или не очень нравятся – инспектору Робинсу. В том числе людей сомнительных занятий или просто откровенных бандитов.
   Тот же инспектор Робинс вскользь заметил, что у его «секретных собратьев» что-то готовится, и еще – что какой-то их агент не вышел на связь.
   Одновременно глава специального подразделения – или единственный в городе его европейский представитель – откровенно спился и будет заменен на днях, замена его уже здесь, занята тем самым делом, что у них «готовится».
   И в то же самое время в городе пропадает агент секретных служб нового Китая.
   Который приехал сюда – официально – к кому? Получается, что к тому же самому англичанину с красным лицом? Или к тем его сменщикам, которые тут что-то затевают? Пока неясно.
   Неясно также, почему он сбежал от тех людей, к которым ехал, и одновременно от некоего китайца, который, по описаниям, последовал за ним из того же Китая. То есть – и от тех, и от других. Потому что знал, что искать они его будут совместно? Значит, эта операция подразумевала участие в ней того самого китайца, пишущего стихи? Или есть другие варианты разгадки?
   Но все-таки зачем его сюда прислали? Чем мог быть для британской полиции ценен и полезен здесь китаец, который не говорит ни на одном языке из тех, что здесь пригодны, – а только на французском? Зачем нужно было присылать его сюда шпионскому ведомству главы нового китайского правительства?
   Наконец, связаны ли все эти факты вместе, и как?
   И еще… что-то вчера сказал Тони. Что-то важное… а я упустила это. И вспоминать поздно.
   Я сделала вывод, что начинать собственно поиски китайца мне рано, пока Тони не подружится окончательно со своим краснолицым другом. Потому что для меня нет другого пути, чтобы узнать, что знают англичане. Значит, у меня было время не спеша выполнять свой план – и начинать это делать мне предстояло сегодня, хуже того, через час.
   В доме, с удовольствием ступая по гладкому темному дереву пола, я переоделась в свою боевую одежду из брезента, с карманами и всем прочим. И Мануэл, который почетно помещался так же, как и я, в доме (а не в сарае для слуг), в комнатке справа от входа, вывел мне к порогу блиставшего чистотой черного монстра.
   Он обожал его.
   Может быть, Мануэлу просто нравилось каждое утро мыть и полировать что-то такое, пахнущее газолином и маслом.
   Кстати, а не поехать ли мне чуть побыстрее и попробовать пару тех штук, которые показал мне Лим – человек Бока?
   У меня все усиливалось странное чувство, что это мне только кажется, что расследование я еще не начинала и что еще есть сколько угодно времени. На самом же деле события несутся на немалой скорости, и только я одна этого пока не вижу.
 
   Это были очень старые ковры, неприлично потертые, ими были обиты все стены вокруг. На полу тоже лежало что-то мягкое – типа войлока. И по этому войлоку змеились провода, в палец толщиной, в матерчатой оплетке. В центре комнаты (вообще-то чердака обычного китайского дома на Хай-стрит) стоял стол, над которым нависала вешалка для одежды. Поперек вешалки была примотана веревками толстая бамбуковая удочка, один конец которой склонялся к столу. Вдоль удочки вились опять же провода, и вели они к странному предмету – размером с кулак, в проволочной сетке, который чуть не касался стола. И еще провода, повсюду, некоторые вели к каким-то тумблерам из черного бакелита. И весьма странные ящики вдоль стены. На некоторых из них были стеклышки, за стеклышками замерли стрелки.
   И все это было моим.
   – Ковры я купил очень дешево, госпожа де Соза, – нервно сказал Джулиус Данкер, еще совсем подросток с типично португальским носом, стоявший у стены и следивший за моим лицом. – Просто на вес.
   – А зачем они вообще нужны?
   – Чтобы гасить звук, – с восторгом объяснил он. – Иначе, если упадет карандаш, то это будет слышно даже в Малакке. Голоса должны звучать мягко.
   – А что, нас могут услышать и там? – удивилась я.
   – Ну, вообще-то это все-таки средние волны, – непонятно объяснил он.
   И что мне теперь следовало делать в ожидании Магды? Придирчиво рассматривать эти странные предметы со стрелками и интересоваться, не слишком ли дорого он за них заплатил? А сколько это – недорого?
   Я присела за стол, губы мои оказались в непосредственной близости от этой толстой штуки в сетке. А, теперь понятно. Сюда говорят.
   Если хочешь кем-то быть и добиться успеха – значит, надо быть кем-то еще, сформулировала я первый закон Амалии. Второго и третьего закона пока не было. Смысл тут вот в чем: инспектор Робинс – вне всяких сомнений отличный полицейский, но у него или его коллег ничего не получилось с поисками моего китайца, и именно потому, что они полицейские и работали знакомыми методами. Такое бывает, хотя и редко. И тогда вытащили из унылого уединения меня – потому что я не работаю в полиции, то есть я – кто-то еще.
   Развивая этот принцип дальше: чтобы со мной говорили тут люди, мне надо быть не полицейской собакой в шелковых чулках, а опять же кем-то еще.
   Когда я оказалась в странной роли человека, ищущего секреты давно забытых тайных китайских обществ в Джорджтауне полтора с лишним года назад, я выяснила, что лучше всего быть репортером или автором очерков для газеты «Стрейтс Эхо». Потому что такой человек может задавать любые вопросы, и никого это не удивляет.
   А здесь… зачем приехала через половину страны в город Куала-Лумпур некая Амалия де Соза? Потому что ведет тайное расследование? Очень плохой ответ. Хороший – это что мисс де Соза кто-то совсем другой, она начинает здесь странное предприятие, из тех, что до сего дня считались дорогостоящей забавой свихнувшихся любителей. Хотя вообще-то мое приобретение – это тоже почти газета, только странная. И владелец ее вызывает острое любопытство, причем как раз такое, какое мне нужно. Это в итоге – человек, который может задавать кому угодно любые вопросы про город и его обитателей, и никого это не удивит.
   – Еще целых пятнадцать минут, – раздался над моим ухом низкий голос Магды.
   – Боже ты мой, ты подкралась как кошка на мягких лапах!
   – Ковры, – сияя улыбкой, объяснил Данкер. – И еще здесь надо закрывать дверь. Я это как раз и сделал. Чтобы в микрофон не проходили звуки улицы.
   – Но мы же через полчаса задохнемся! – удивилась я.
   – Конечно, – радостно согласился Данкер, энергично покивав португальским профилем. – Но иначе нельзя.
   Магда начала разворачивать, шурша бумагой, принесенные пластинки, потом они с моим собратом-евразийцем начали щелкать тумблерами и вести очень технический разговор. И откуда она все это знает? Или только делает умный вид? Я поднялась со стула.
   – О, пожалуйста, пожалуйста, – запротестовала Магда. – Посиди со мной, пока я буду говорить.
   – То есть как – целый час?
   – Ну, пойми, моя дорогая, – девушке же нужен какой-то собеседник. Я не могу играть на саксофоне в пустоте, мне нужно видеть лица тех, для кого я играю. Хоть в первый раз посиди. Поговори со мной. Иначе я растеряюсь.
   Собственно, почему и нет? Владелец должен разбираться в том, как работает его дело, до мелочей.
   «Три минуты», – показал Данкер на пальцах и закрыл за нами дверь – тут у меня началась паника. А если я захочу выбежать отсюда на асфальт, к торговцам фруктовыми дольками во льду или мороженым? А ведь уже нельзя.