Страница:
Сняв беловерхую фуражку, адмирал долго смотрел с кронштадского форта на взрытое ветром море, откуда ему и очень немногим подводникам посчастливилось вернуться…
СУДЕБ СКРЕЩЕНЬЕ…
…На чугунной доске со списками погибших экипажей польские гости Конгресса обнаружили фамилии двух поляков: матрос-ефрейтор Тадеуш Ожимковский служил на немецкой подлодке U-250, краснофлотец Михаил Наливко - на советском охотнике М-105. Оба нашли свой последний причал на кронштадтской земле. Была в том грустная символика… Нечто подобное случалось и в наполеоновские времена, когда одни поляки под знаменами Бонапарта встречались на поле боя с другими поляками под стягами Кутузова. Об этом, а также о трагической судьбе польского подводного флота в годы второй мировой войны говорили мы с бывшим командиром подводной лодки «Дзик» капитаном 1 ранга Эдвардом Кинасом, главой польской делегации на Конгрессе. Это он, заядлый яхтсмен, привел в Питер из Гдыни яхту «Секстант», доказав, что подводникам подвластны не только морские глубины, но и стихия ветра - исконно моряцкая стихия. «Секстан» отдыхает после штормов у клубного причала в Шкиперском протоке, а мы, устроившись в тесной (подводникам к тесноте не привыкать), но уютной кают-компании, пьем доставленный из Польши «Живец» - Конгресс продолжается.
- На обратном пути мы зайдем в Таллин, - говорит командор, - положим цветы у мемориальной доски нашему «Орлу»…
То была одна из самых героических авантюр второй мировой войны. Польская подводная лодка «Орел» пришла в Эстонию, чтобы укрыться в нейтральном порту от преследовавших ее фашистских кораблей. По международным законам корабль подлежал разоружению, а экипаж - интернированию. Однако подводники хотели сражаться против гитлеровцев, и ночью, сняв эстонскую охрану, совершили по сути дела предерзкий побег в море на подводной лодке. С «Орла» уже были выгружены торпеды, из штурманской рубки изъяты карты. Польские моряки вслепую (нарисовав «карту» Балтики по памяти) сумели пробраться сквозь проливы, захваченные немцами, и прийти в Англию. Там, в составе британского флота они боролись с поработителями своей родины, топили вражеские суда, пока однажды сами не погибли в боевом походе.
В 1999 году в Таллин пришел новый «Орел» - третий по счету в польском флоте. Его моряки и установили на стенке Минной гавани памятную доску в честь отважных соотечественников. Далее планировался поход в Англию по маршруту храбрецов, но… не хватило финансов. У тех ребят не было ни денег, ни карт, ни торпед и они дошли. Новый «Орел» - дизельная подводная лодка типа «варшавянка» - была построена на питерских верфях и передана польскому флоту в 1986 году. Теперь он входит в состав объединенных ВМС НАТО. Судьбы кораблей неисповедимы так же, как и их командиров.
Эвард Кинас учился когда-то в Ленинграде, водил свою подводную лодку из Гдыни в Мурманск на совместные учения с нашим Северным флотом. Теперь у него не укладывается в голове, что ему, как и многим другим его бывшим сослуживцам запрещен вход на родные причалы. Там теперь натовская база, там теперь другой пропускной режим…
- Мы очень хотели, чтобы визит «Орла» в Петербург совпал бы с днями международного Конгресса, - говорит Кинас, - но вмешалась политика…
Право, стоило бы иным политикам поучиться духу взаимопонимания у тех, кто по долгу службы были призваны топить друг друга.
«БРАВО ЗУЛУ»!
«Скипетр Нептуна», оставленный на хранение в морской столице России, символ не менее почетный, если не более, чем пресловутый «Оскар». Ведь речь идет о всемирном признании заслуг страны в таком наукоемком и архисложном в технологическом, производственном, психологическом плане деле, как подводное плавание, как воинское мастерство в гидрокосмической сфере.
Выбирать в России место проведения Конгресса не приходилось. Конечно же, Санкт-Петербург - научно-техническая колыбель подводного флота России. Именно здесь век назад была построена первая боевая подводная лодка нашего флота - «Дельфин». Именно здесь были разработаны проекты самой быстроходной подводной лодки в мире К-162 и самой глубоководной К-278; их рекорды не превзойдены и по сию пору. Именно здесь покоится прах и первых создателей «Дельфина» - Беклемишева и Бубнова, и легендарного командира С-13 Александра Маринеско. Именно здесь здравствуют, слава Богу, и герой «карибской корриды» командир Б-4 Рюрик Кетов, и командир С-360, чей перископ напугал когда-то самого Эйзенхауэра, Валентин Козлов, и «флотский Маресьев» капитан 3 ранга Сергей Лохов - не перечтешь всех героев, ветеранов и создателей подводного флота, живущих ныне в Питере. Незримыми участниками Конгресса были и экипажи тех 38 советских подводных лодок, которые так и не вернулись с прошлой войны к кронштадтским причалам. О них говорили, о них помнили, за них пили.
Град Петра по полному праву принял регалию властителя подводного царства. И несмотря на нынешнюю нищету, не ударил перед гостями в грязь лицом. Напротив, просиял во всем блеске своих куполов, флотских мундиров и надраенной корабельной меди. Гостям конгресса Клуб моряков-подводников подарил Эрмитаж и фонтаны Петергофа, сцену Мариинки и форты Кронштадта, щедрые застолья в старейшем из морских училищ и в роскошном банкетном зале гостиницы «Прибалтийская». А самое главное подарил радушие моряцких сердец, помноженное на русское хлебосольство, сохранил традиционный дух подобных встреч, когда за общими столами нет ни морских сверхдержав, ни флотов третьего мира, нет ни адмиралов, ни старшин, есть подводное братство. Надо было видеть «чопорных» британцев, которые сняв пиджаки и засучив брюки до колен, исполнили на прощальном вечере старинный матросский танец… Такое они позволяют себе только на самых свойских вечеринках.
Вот тут-то и кроется разгадка того, почему чилийские, равно как и французские, германские, российские, американские танкисты, пехотинцы, артиллеристы не устраивают подобных встреч. Дело в том, что подводники с особой остротой ощущают не только свою личную, человеческую бренность, но и смертность всего мира, поскольку ходят по морям-океанам с наимощнейшим термоядерным оружием. Под прицелами подводных крейсеров ныне не корабли, а континенты. Тут особая ответственность. О ней очень хорошо поведал бывший командир подводной лодки Б-130 Николай Шумков. В дни карибского кризиса 1962 года, на его субмарину, вооруженную ядерными торпедами, стали падать американские гранаты. Шумкову, кстати сказать, единственному в той дьявольской корриде моряку, имевшего реальный опыт стрельбы торпедами с атомным зарядом (на новоземельском полигоне) пришлось мучительно решать - отвечать ударом на удар или нет.
- Сегодня с горы своих лет ясно вижу по краю какой бездны мы ходили. Конечно, я мог уничтожить своей ядерной торпедой американский авианосец. Но что бы потом стало с Россией? С Америкой? Со всем миром?
Вот почему подводники всех стран, воевавших когда-либо меж собой или все еще конфликтующих, положили сами себе - встречаться и общаться, знать друг друга в лицо, а не только по силуэтам подводных лодок. Это движение возникло на неправительственном уровне, а само по себе, стихийно, и превратилось в мощное средство народной дипломатии. И то, что российские подводники тоже включились в международное общение, - большая личная заслуга председателя санкт-петербургского клуба моряков-подводников бывшего командира атомного ракетного подводного крейсера стратегического назначения капитана 1 ранга Игоря Курдина. Он только что получил телеграмму из Америки:
«Дорогие друзья из Клуба подводников! В ВМС США есть сигнал «БРАВО ЗУЛУ» (BZ), который означает «Отличная работа». Это для вас. Фантастическая работа! Все говорят, что это был лучший из конгрессов… Поверьте на слово, мне не приходилось видеть ничего лучшего! Ли Стил (США)».
«В Париже днем шел дождь, вызвавший ностальгические воспоминания о друзьях, с которыми мы только что расстались. Все члены нашей группы переполнены чувствами от того приема, который оказали всем участникам Конгресса. Будет трудно превзойти вас в организации подобных встреч… Ален Петэш и все члены французской делегации».
Подобными посланиями была забита электронная почта Клуба. Трудно представить, что столь престижную для чести государства акцию, точнее международный праздник души и сердца, в котором приняли участие свыше четырехсот посланцев 14-ти флотов мира, устроили, организовали всего семь клубных энтузиастов - четыре женщины и трое бывших подводников. Как не назвать их имена: Лариса Морозова, Надежда Полякова, Ирина Руденко, Людмила Волощук, Валентина Леонова, Елена Кузнецова, Евгений Азнабаев, Игорь Козырь, Иван Малышев.
Так получилось, что заключительный день Конгресса совпал с городским праздником Пива, которому были отданы все святоисторические места Петербурга - от Дворцовой площади до Невского проспекта.
А радоваться-то надо было вовсе не по поводу дармового пива компании «Балтика». Право, у всех нас был более серьезный повод для ликования.
Не пивной кураж, а законная национальная гордость россиян должна была отметить тот день. День, когда Европа с Америкой передали России «скипетр Нептуна». Увы, никто этого не заметил, кроме самих участников еще одного потаённого праздника великой морской державы.
ПОД КАРТОЙ МИРОВОГО ОКЕАНА
СУДЕБ СКРЕЩЕНЬЕ…
…На чугунной доске со списками погибших экипажей польские гости Конгресса обнаружили фамилии двух поляков: матрос-ефрейтор Тадеуш Ожимковский служил на немецкой подлодке U-250, краснофлотец Михаил Наливко - на советском охотнике М-105. Оба нашли свой последний причал на кронштадтской земле. Была в том грустная символика… Нечто подобное случалось и в наполеоновские времена, когда одни поляки под знаменами Бонапарта встречались на поле боя с другими поляками под стягами Кутузова. Об этом, а также о трагической судьбе польского подводного флота в годы второй мировой войны говорили мы с бывшим командиром подводной лодки «Дзик» капитаном 1 ранга Эдвардом Кинасом, главой польской делегации на Конгрессе. Это он, заядлый яхтсмен, привел в Питер из Гдыни яхту «Секстант», доказав, что подводникам подвластны не только морские глубины, но и стихия ветра - исконно моряцкая стихия. «Секстан» отдыхает после штормов у клубного причала в Шкиперском протоке, а мы, устроившись в тесной (подводникам к тесноте не привыкать), но уютной кают-компании, пьем доставленный из Польши «Живец» - Конгресс продолжается.
- На обратном пути мы зайдем в Таллин, - говорит командор, - положим цветы у мемориальной доски нашему «Орлу»…
То была одна из самых героических авантюр второй мировой войны. Польская подводная лодка «Орел» пришла в Эстонию, чтобы укрыться в нейтральном порту от преследовавших ее фашистских кораблей. По международным законам корабль подлежал разоружению, а экипаж - интернированию. Однако подводники хотели сражаться против гитлеровцев, и ночью, сняв эстонскую охрану, совершили по сути дела предерзкий побег в море на подводной лодке. С «Орла» уже были выгружены торпеды, из штурманской рубки изъяты карты. Польские моряки вслепую (нарисовав «карту» Балтики по памяти) сумели пробраться сквозь проливы, захваченные немцами, и прийти в Англию. Там, в составе британского флота они боролись с поработителями своей родины, топили вражеские суда, пока однажды сами не погибли в боевом походе.
В 1999 году в Таллин пришел новый «Орел» - третий по счету в польском флоте. Его моряки и установили на стенке Минной гавани памятную доску в честь отважных соотечественников. Далее планировался поход в Англию по маршруту храбрецов, но… не хватило финансов. У тех ребят не было ни денег, ни карт, ни торпед и они дошли. Новый «Орел» - дизельная подводная лодка типа «варшавянка» - была построена на питерских верфях и передана польскому флоту в 1986 году. Теперь он входит в состав объединенных ВМС НАТО. Судьбы кораблей неисповедимы так же, как и их командиров.
Эвард Кинас учился когда-то в Ленинграде, водил свою подводную лодку из Гдыни в Мурманск на совместные учения с нашим Северным флотом. Теперь у него не укладывается в голове, что ему, как и многим другим его бывшим сослуживцам запрещен вход на родные причалы. Там теперь натовская база, там теперь другой пропускной режим…
- Мы очень хотели, чтобы визит «Орла» в Петербург совпал бы с днями международного Конгресса, - говорит Кинас, - но вмешалась политика…
Право, стоило бы иным политикам поучиться духу взаимопонимания у тех, кто по долгу службы были призваны топить друг друга.
«БРАВО ЗУЛУ»!
«Скипетр Нептуна», оставленный на хранение в морской столице России, символ не менее почетный, если не более, чем пресловутый «Оскар». Ведь речь идет о всемирном признании заслуг страны в таком наукоемком и архисложном в технологическом, производственном, психологическом плане деле, как подводное плавание, как воинское мастерство в гидрокосмической сфере.
Выбирать в России место проведения Конгресса не приходилось. Конечно же, Санкт-Петербург - научно-техническая колыбель подводного флота России. Именно здесь век назад была построена первая боевая подводная лодка нашего флота - «Дельфин». Именно здесь были разработаны проекты самой быстроходной подводной лодки в мире К-162 и самой глубоководной К-278; их рекорды не превзойдены и по сию пору. Именно здесь покоится прах и первых создателей «Дельфина» - Беклемишева и Бубнова, и легендарного командира С-13 Александра Маринеско. Именно здесь здравствуют, слава Богу, и герой «карибской корриды» командир Б-4 Рюрик Кетов, и командир С-360, чей перископ напугал когда-то самого Эйзенхауэра, Валентин Козлов, и «флотский Маресьев» капитан 3 ранга Сергей Лохов - не перечтешь всех героев, ветеранов и создателей подводного флота, живущих ныне в Питере. Незримыми участниками Конгресса были и экипажи тех 38 советских подводных лодок, которые так и не вернулись с прошлой войны к кронштадтским причалам. О них говорили, о них помнили, за них пили.
Град Петра по полному праву принял регалию властителя подводного царства. И несмотря на нынешнюю нищету, не ударил перед гостями в грязь лицом. Напротив, просиял во всем блеске своих куполов, флотских мундиров и надраенной корабельной меди. Гостям конгресса Клуб моряков-подводников подарил Эрмитаж и фонтаны Петергофа, сцену Мариинки и форты Кронштадта, щедрые застолья в старейшем из морских училищ и в роскошном банкетном зале гостиницы «Прибалтийская». А самое главное подарил радушие моряцких сердец, помноженное на русское хлебосольство, сохранил традиционный дух подобных встреч, когда за общими столами нет ни морских сверхдержав, ни флотов третьего мира, нет ни адмиралов, ни старшин, есть подводное братство. Надо было видеть «чопорных» британцев, которые сняв пиджаки и засучив брюки до колен, исполнили на прощальном вечере старинный матросский танец… Такое они позволяют себе только на самых свойских вечеринках.
Вот тут-то и кроется разгадка того, почему чилийские, равно как и французские, германские, российские, американские танкисты, пехотинцы, артиллеристы не устраивают подобных встреч. Дело в том, что подводники с особой остротой ощущают не только свою личную, человеческую бренность, но и смертность всего мира, поскольку ходят по морям-океанам с наимощнейшим термоядерным оружием. Под прицелами подводных крейсеров ныне не корабли, а континенты. Тут особая ответственность. О ней очень хорошо поведал бывший командир подводной лодки Б-130 Николай Шумков. В дни карибского кризиса 1962 года, на его субмарину, вооруженную ядерными торпедами, стали падать американские гранаты. Шумкову, кстати сказать, единственному в той дьявольской корриде моряку, имевшего реальный опыт стрельбы торпедами с атомным зарядом (на новоземельском полигоне) пришлось мучительно решать - отвечать ударом на удар или нет.
- Сегодня с горы своих лет ясно вижу по краю какой бездны мы ходили. Конечно, я мог уничтожить своей ядерной торпедой американский авианосец. Но что бы потом стало с Россией? С Америкой? Со всем миром?
Вот почему подводники всех стран, воевавших когда-либо меж собой или все еще конфликтующих, положили сами себе - встречаться и общаться, знать друг друга в лицо, а не только по силуэтам подводных лодок. Это движение возникло на неправительственном уровне, а само по себе, стихийно, и превратилось в мощное средство народной дипломатии. И то, что российские подводники тоже включились в международное общение, - большая личная заслуга председателя санкт-петербургского клуба моряков-подводников бывшего командира атомного ракетного подводного крейсера стратегического назначения капитана 1 ранга Игоря Курдина. Он только что получил телеграмму из Америки:
«Дорогие друзья из Клуба подводников! В ВМС США есть сигнал «БРАВО ЗУЛУ» (BZ), который означает «Отличная работа». Это для вас. Фантастическая работа! Все говорят, что это был лучший из конгрессов… Поверьте на слово, мне не приходилось видеть ничего лучшего! Ли Стил (США)».
«В Париже днем шел дождь, вызвавший ностальгические воспоминания о друзьях, с которыми мы только что расстались. Все члены нашей группы переполнены чувствами от того приема, который оказали всем участникам Конгресса. Будет трудно превзойти вас в организации подобных встреч… Ален Петэш и все члены французской делегации».
Подобными посланиями была забита электронная почта Клуба. Трудно представить, что столь престижную для чести государства акцию, точнее международный праздник души и сердца, в котором приняли участие свыше четырехсот посланцев 14-ти флотов мира, устроили, организовали всего семь клубных энтузиастов - четыре женщины и трое бывших подводников. Как не назвать их имена: Лариса Морозова, Надежда Полякова, Ирина Руденко, Людмила Волощук, Валентина Леонова, Елена Кузнецова, Евгений Азнабаев, Игорь Козырь, Иван Малышев.
Так получилось, что заключительный день Конгресса совпал с городским праздником Пива, которому были отданы все святоисторические места Петербурга - от Дворцовой площади до Невского проспекта.
А радоваться-то надо было вовсе не по поводу дармового пива компании «Балтика». Право, у всех нас был более серьезный повод для ликования.
Не пивной кураж, а законная национальная гордость россиян должна была отметить тот день. День, когда Европа с Америкой передали России «скипетр Нептуна». Увы, никто этого не заметил, кроме самих участников еще одного потаённого праздника великой морской державы.
ПОД КАРТОЙ МИРОВОГО ОКЕАНА
Сначала были книги. И самая первая из них, которая ныне - раритет: «Заиндевелые провода», выпущенная в «Библиотечке журнала «Советский воин» в годы моего детства. Эта тонкая книжица кочевала с нашей семьей по всем военным дорогам отца по Белорусскому военному округу, а потом переместилась в Москву на постоянное место жительства в моей домашней библиотеке. Рядом с ней стоят «Соленый лед», «Среди мифов и рифов», «Завтрашние заботы», «Полосатый рейс», «Морские сны», «Вчерашние заботы»…
Самую первую из них прочитал - «Соленый лед» - прочитал в 1969 году студентом московского университета. Книга с первых же страниц покорила и великолепным флотским юмором, и совершенно новой поэтикой моря, и иронической интонацией…
Нам не довелось плавать вместе по морям и океанам. Хотя, вполне могло быть такое - где-нибудь в Атлантике или Средиземном море подводная лодка, на которой я служил, разошлась на контркурсах с очередной «целью» - судном, которое вел капитан дальнего плавания Виктор Конецкий.
Однако наше знакомство состоялось под сенью карты Мирового океана, которая висела, да и сейчас еще висит, в кабинете Виктора Викторовича. И все наши дальнейшие встречи-беседы происходили на фоне этой замечательной карты с рельефом океанического ложа, с маршрутами рейсов, прочерченных штурманской рукой Конецкого.
В 1992 году знакомые моряки представили меня любимому писателю. Это было не самое лучшее время в его жизни, да и в жизни всех нас: земля уходила из-под ног, как палуба корабля, взявшего слишком крутой крен. Мутная рыночная волна разнесла вдребезги некогда налаженное книгоиздательское дело. Процветали лишь авторы детективов да любовных мелодрам. Маринистика почти сошла с редакторских столов и книжных прилавков. Виктор Викторович тяжело переживал подобную издательскую «перестройку». Не раз повторял, что если и дальше так пойдет, то он займется продажей своих акварелей. Какие-то корейцы взялись за издание его восьмитомника, но потом вдруг исчезли… Издатели всех мастей пиратствовали в книжном море, как хотели.
Говорили много и обо всем, но всегда возвращались к главной теме: моря, Север, флот. В памяти остались фрагменты великолепных монологов Конецкого. Например, об Арктике.
- Только там чувствуешь, что Земля - космическое тело. Космос нависает… Сейчас вот американцы требуют себе наш остров Врангеля, дескать, вы там ничего не делаете, даже метеостанции закрыли, а мы его преобразим… Говорить об этом больно - ведь все маяки по Севморпути погасили. Немцы с норвегами к нам в лоцмана набиваются. Если мы потеряем Север, мы предадим всех, кто положил за него свои жизни - Седова, Русанова, Брусилова… Наши потомки не простят нам такой потери, как мы не прощаем сейчас Екатерину, которая за два рубля Аляску продала.
- Между прочим, в этом самом доме умерла Анна Ахматова… А в соседнем подъезде живет Вадим Шефнер. Иногда звонит, плачет - некому почитать стихи. И читает мне по телефону… Такое вот время - никому стихи не нужны. А это - страшно…
Не могу вот акварель закончить…
На недописанном этюде - четыре хризантемы. Я заметил, что хризантема - цветок камикадзе.
- Правда? Вот не знал…
- Виктор Викторович, а почему четыре? Четное число цветов это к скорбям и печалям.
- А хрен его знает… Так вышло. Такая у нас страна…
Потом помолчал и добавил:
- Я смерти жду. Жутковато, конечно. Все уже отмеряно. Но сам знаешь, кто со смертью в морях поиграл, тому она не «здрасте, я ваша тетя!». Я же спасателем, Коля, служил. Я такое в свой лобовой иллюминатор повидал. Эх…
Его память таила страшные вещи. Он рассказывал, как вытаскивал трупы из затонувшей в Кольском заливе баржи со снарядами… Иногда вспоминал ситуации, которые старался забыть, которые бередили душу и никакой флотский юмор не мог скрасить их жуткую суть. Испытания атомных бомб на Новой Земле, например…
- Корабли нашего 442-го отряда АСС (аварийно-спасательной службы ВМФ - Н.Ч.) стояли в дальнем охранении. Я видел, как шли транспорты на новоземельские полигоны с животными для опытов. Там были овцы, свиньи, козы, коровы. И верблюды! Представляешь - верблюды в Арктике! Нонсенс! Они мерзли, хотя и были покрыты густой шерстью. Потом, после взрыва атомной бомбы, ученые выдергивали у них эту шерсть для анализов. Я видел это… Недавно просил Алеся Адамовича - напиши об этом!
- Но вы же сами должны написать об этом!
- Не могу… Душа не выдерживает. И потом - там был жуткий режим секретности. Я не мог делать заметки. Запрещено! Я давал присягу, подписку. Ну, не мог быть предателем Родины - по-офицерски.
Кое-какие штурманские записи сделал. Для истории. Но описать, все что там творилось - не могу…
Март 1997 года. Я снова в Питере, звоню Конецким, получаю приглашение, еду на Петроградскую сторону… В.В. недомогает, лежит на тахте под пледом. Оформляет пенсию. Со всей морской выслугой, северными льготами пенсия всего-навсего 800 тысяч рублей (в деноминированных деньгах - 800 рублей!)
- А люди думают, у Конецкого денег куры не клюют… Рад любому гонорару… Вот, перестанут деньги за книги платить, пойду на Невский акварели свои продавать.
Речь зашла о судьбе «Цусимского» храма, поставленного в память моряков, погибших в русско-японскую войну.
- Киров после того, как подписал решение о сносе храма Спасения на Водах, прожил всего три года. Это ему кара свыше была за святотатство.
30 марта 1997 года решается судьба Севастополя: Ельцин встречается с Кучмой. На телевизионном экране - виды Северной бухты, Константиновской батареи, Приморского бульвара… В.В. Приподнимается на локте:
- Потерять Севастополь!… У меня слов нет…
Слова, впрочем, находятся, но очень крепкие, непечатные.
Под рукой моя книжка «Севастопольское море», подаренная в прошлый визит. Получаю весьма лестный отзыв:
- Это даже не литература… Любовью написано. Пера не видно.
Лучшей рецензии я не получал ни на одну книгу. Разве что от Константина Симонова. Заговорили о Симонове. Конецкий вспоминал:
- На первую встречу к нему пришел с благоговением. Оробел и нес какую-то ахинею.
- У меня было точно также.
- Но когда он сунулся в полярные воды с женой и дочкой… Честно скажу, задело полярное достоинство… И суеты же вокруг него было…
В.В. считал Симонова баловнем судьбы и не мог простить ему близости к высокому партийному начальству. Но готов был отпустить ему все грехи за одно только стихотворение «Жди меня».
Переживал, что не сложились отношения с Александром Твардовским. Тот не напечатал в «Новом мире» ни одного посланного ему рассказа.
О Владимире Богомолове воодушевленно:
- Преклоняюсь перед ним за «Ивана»!
И снова о Севере.
- Губа Белушья на Новой Земле есть. Вот туда выбрасывались остатки конвоя PQ-17, да и других тоже. Судов скопилось немало. После войны их подлатывали на месте, а потом буксировали в Мурманск. Так возник сюжет фильма «Путь к причалу»…
И прекрасная песня - «…,Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг».
На столе коллективное письмо в газету, которое принесли Конецкому на подпись. Письмо в защиту офицеров-подводников, которых избили питерские милиционеры. Среди пострадавших - Герой России. Конецкого трясет от возмущения. И опять все комментарии в адрес питерской милиции и ее шефа - непечатные. А что тут еще скажешь?
Возымеет ли действие это письмо? Они газет не читают…
Поражаюсь Конецкому, безнадежно больной человек, почти все время лежит, а работает в режиме народного депутата, хотя никуда и не избран. Шлют ему жалобы, просьбы, письма - и в каждом крик отчаяния: помоги, ты писатель, ты все можешь, заступись, позвони, напиши…
В кабинете, который и гостиная, и опочивальня, хранятся среди прочих реликвий - «алехинские шахматы». Дядя Конецкого играл на этой доске с самим Алехиным. У В.В., между прочим, первый разряд по шахматам.
Однажды - в год 300-летия российского военного флота - отдых на тахте был прерван звонком в дверь. Конецкий открыл и глазам не поверил - на пороге стоял Главнокомандующий Военно-Морским Флотом России адмирал Владимир Куроедов, а с ним - командующими флотами Севера, Балтики и Тихого океана. Проведать больного писателя пришли флотоводцы, выросшие на его книгах. Главком вручил именные часы. Подобного визита история отечественной маринистики не знает. Дорогого то стоит…
5 сентября 1997 года. Снова в Питере, снова у Конецких. Пьем чай и кое-что покрепче… Хмель выпускал из него старые морские стрессы, будто джинов, насидевшихся в обросших ракушками запечатанных бутылках.
- В послевоенные годы на репарационных и трофейных судах не хватало судоводителей. Капитанами назначали кого угодно. В Зунд ходили нас скорости в четыре узла. Минные поля не все сняли. Прикидывали: если нос на мину напорется, то корма уцелеет.
Помянули чаркой новопреставленную принцессу Диану. Он не сомневался: убили.
Спросил, над чем работаю. Честно признался - над добыванием средств к выживанию. Возмутился:
- Коля, посылай все на х… и садись за работу. У тебя еще есть шанс. Время уходит…
Боже мой, как хочется последовать его совету!…
Я получил от Конецкого три замечательных подарка (помимо книг с автографами). Это том «Храм Спасения на водах» с множеством редчайших фотографий и документов. Это фотография Анны Тимиревой, подписанная на обороте Валентином Пикулем: «Анна Васильевна, дочь директора московской консерватории В.И.Сафонова, жена командира крейсера «Баян» на Балтике - Тимирева. «Самоарестовалась» с адмиралом А.В.Колчаком (смотри стенограммы его допроса). Во втором браке за инженером Книппером, братом актрисы Книппер-Чеховой; Умерла под Москвой надавно, была подругой Анны Ахматовой. Вите Конецкому - от Вали Пикуля. Riga.» И приписка сбоку - «За траву с поля Аустерлица!» Надпись, к сожалению, не датирована. Но надо полагать, что сделана в конце 70-ых годов, поскольку Анна Тимирева умерла в 1975 году. Конецкий, как я понял, подарил своему бывшему однокашнику по военно-морскому училищу траву с Аустерлицкого поля. В ответ получил редчайшую (да и «крамольную» по тем временам) фотографию Анны Тимиревой. Это все равно, что Булгакову в разгар работы над романом, привезли бы горсть земли с Голгофы.
Подарок третий: увесистая связка с дневниками моряков, которые были интернированы в немецких портах 22 июня 1941 года. Всю войну экипажи попавших в ловушку пяти советских теплоходов «“Хасан”, “Потанин”, “Волгалес”, “Днепр”, “Эльтон” провели в замке Вюрцбург в Баварии… Уходили моряки в рейс на пару недель, вернулись - через четыре года, да и то не все… Те, кто вернулся, написали свои воспоминания и отправили их Конецкому.
- Возьми в Москву. Мне уже этим не заняться… А тут есть интереснейшие вещи…
То был царский подарок. Увез тетради в Москву. Месяц сидел над дневниками, разбирал почерки, делал выписки. В конце концов, что называется, с подачи Конецкого, получилось документальное повествование «Узники замка Вюрцбург». Открылась совершенно неизвестная страница войны.
Вечером 7 марта 2000 года позвонил Конецким из любимой гостиницы «Октябрьская». Трубку по обыкновению сняла не Татьяна Валентиновна, а сам В.В., судя по голосу - в настроении преотвратном:
- Приезжай, если можешь…
Приехал. В.В. открыл дверь:
- Проходи… Я холостякую… Таня в отъезде.
Выпили по рюмке. На морской карте были развешаны фото родственников. В.В. стал объяснять - кто есть кто:
- Это отец. Он был транспортным прокурором. Вторым браком женат на немке. Представляешь - беспартийный и женат на немке! Это в сталинские-то времена! Ох, сколько ж он отправил на тот свет во имя Сталина!
Об отце В.В. говорил со смешанным чувством боли и гордости…
Среди прочих родственников в импровизированной портретной галерее оказались и царский офицер в пенсне и кителе - штабс-капитан Гриббель, и балерина Конецкая, и прочая, прочая… Он помнил всех, он прощался со всеми.
Потом вдруг сказал:
- Знаешь, я скоро умру…
Сказано это было просто, без пафоса, как будто речь шла об отъезде на дачу, которой у него никогда не было. Бесполезно было разуверять его в обратном. Тут любые возражения, протесты, утешения отдают дешевым оптимизмом, наигранным бодрячеством, все аргументы - нелепы и пошлы.
- Давай попрощаемся…
Мы обнялись. Защемило сердце. Я и сам чувствовал, что это расставание навсегда. Уж если В.В., человек не склонный к сантиментам, вдруг «дал слабину», значит и в самом деле, предстал на пороге вечности, да простит он мне эту патетику. А потом он сказал слова, которые буду помнить всю жизнь:
- Знаешь, товарищество дороже дружбы. Друг по-дружески может подгадить… Товарищество - строже. Мы - товарищи.
О смерти беседовали и до этой встречи. В.В. говорил о ней без страха, но уважительно понижая голос:
- Симонов развеял свой прах. А я так не смогу. Я к своим лягу. К тете Матюне.
Свои лежали на старинном Смоленском кладбище, что посреди Васильевского острова. Собственно, именно там состоялась наша единственная встреча вне стен его кабинета. Не смотря на больные ноги, Конецкий приехал на перезахоронение праха Бориса Вилькицкого. Останки российского Магеллана, завершившего эпоху великих географических открытий, были доставлены на родину из Брюсселя. Пропустить такое событие Конецкий не мог. Он бессчетно проходил проливом Вилькицкого на запад и восток по Северному морскому пути. Он сроднился с его именем в Арктике. Превозмогая боль, подошел к его могиле и бросил горсть земли на гроб великого мореплавателя.
Потом мы отошли в сторону. В.В. смотрел сквозь всех и вся.
- Я тоже тут лягу. В «проливе Вилькицкого». - Усмехнулся он. - Вон там…
Так оно и вышло.
А перед глазами В.В. под огромной морской картой.
Завзятый охотник повесит над тахтой шкуру убитого медведя, казак-рубака - скрещенные шашки. У Конецкого - карта Мирового океана. Никто из российских писателей-маринистов не избороздил его так и столько, как капитан дальнего плавания Виктор Конецкий. Никто, кого не назовите… Даже патриарх и основатель жанра Константин Станюкович…
На карте - прокладка последнего рейса, оборванного в Карском море. В австрало-антарктическую котловину вбит гвоздик. На нем валдайский колокольчик. Звонкая точка в конце моряцкого пройденного пути, которого никто, как утверждает одна из книг писателя, не отберет… Он и сам был похож на ледокол (не сомневаюсь, впрочем, что когда-нибудь появится в Арктике ледокол с именем писателя Конецкого на борту), который из последних сил торил путь среди льдов безденежья, коварства издателей-ловкачей, болезней и прочих житейских невзгод. В утешение были - пословица английских моряков «а в море бывает хуже». Еще особенной пушистости персидский кот. И, конечно же, верная подруга жизни - библиограф, редактор, наборщица, справочное бюро, секретарь, письмоводитель, архивист - жена Татьяна Валентиновна.
Последний раз мы виделись в сентябре 2001 года. Даже и мысли не было, что это последняя встреча. Казалось, так будет всегда: утром звонок с вокзала, вечером - встреча под картой… Весь день носился по Питеру, пришел в гости голодный до неприличия. Татьяна Валентиновна подала к чаю великолепный пирог, чем и спасла от голодной смерти. В.В. бодрый и взъерошенный костерил Клебанова и иже с ним за вранье о «Курске».
- С ними погиб и я… - Сказал он о ребятах с К-141.
Подписал первые два тома долгожданного собрания сочинений. Потом показывал новые картины: «Кладбище в Порт-Артуре» и «Подлодка на закате. Памяти «Курска».
Самую первую из них прочитал - «Соленый лед» - прочитал в 1969 году студентом московского университета. Книга с первых же страниц покорила и великолепным флотским юмором, и совершенно новой поэтикой моря, и иронической интонацией…
Нам не довелось плавать вместе по морям и океанам. Хотя, вполне могло быть такое - где-нибудь в Атлантике или Средиземном море подводная лодка, на которой я служил, разошлась на контркурсах с очередной «целью» - судном, которое вел капитан дальнего плавания Виктор Конецкий.
Однако наше знакомство состоялось под сенью карты Мирового океана, которая висела, да и сейчас еще висит, в кабинете Виктора Викторовича. И все наши дальнейшие встречи-беседы происходили на фоне этой замечательной карты с рельефом океанического ложа, с маршрутами рейсов, прочерченных штурманской рукой Конецкого.
В 1992 году знакомые моряки представили меня любимому писателю. Это было не самое лучшее время в его жизни, да и в жизни всех нас: земля уходила из-под ног, как палуба корабля, взявшего слишком крутой крен. Мутная рыночная волна разнесла вдребезги некогда налаженное книгоиздательское дело. Процветали лишь авторы детективов да любовных мелодрам. Маринистика почти сошла с редакторских столов и книжных прилавков. Виктор Викторович тяжело переживал подобную издательскую «перестройку». Не раз повторял, что если и дальше так пойдет, то он займется продажей своих акварелей. Какие-то корейцы взялись за издание его восьмитомника, но потом вдруг исчезли… Издатели всех мастей пиратствовали в книжном море, как хотели.
Говорили много и обо всем, но всегда возвращались к главной теме: моря, Север, флот. В памяти остались фрагменты великолепных монологов Конецкого. Например, об Арктике.
- Только там чувствуешь, что Земля - космическое тело. Космос нависает… Сейчас вот американцы требуют себе наш остров Врангеля, дескать, вы там ничего не делаете, даже метеостанции закрыли, а мы его преобразим… Говорить об этом больно - ведь все маяки по Севморпути погасили. Немцы с норвегами к нам в лоцмана набиваются. Если мы потеряем Север, мы предадим всех, кто положил за него свои жизни - Седова, Русанова, Брусилова… Наши потомки не простят нам такой потери, как мы не прощаем сейчас Екатерину, которая за два рубля Аляску продала.
* * *
- Между прочим, в этом самом доме умерла Анна Ахматова… А в соседнем подъезде живет Вадим Шефнер. Иногда звонит, плачет - некому почитать стихи. И читает мне по телефону… Такое вот время - никому стихи не нужны. А это - страшно…
Не могу вот акварель закончить…
На недописанном этюде - четыре хризантемы. Я заметил, что хризантема - цветок камикадзе.
- Правда? Вот не знал…
- Виктор Викторович, а почему четыре? Четное число цветов это к скорбям и печалям.
- А хрен его знает… Так вышло. Такая у нас страна…
Потом помолчал и добавил:
- Я смерти жду. Жутковато, конечно. Все уже отмеряно. Но сам знаешь, кто со смертью в морях поиграл, тому она не «здрасте, я ваша тетя!». Я же спасателем, Коля, служил. Я такое в свой лобовой иллюминатор повидал. Эх…
Его память таила страшные вещи. Он рассказывал, как вытаскивал трупы из затонувшей в Кольском заливе баржи со снарядами… Иногда вспоминал ситуации, которые старался забыть, которые бередили душу и никакой флотский юмор не мог скрасить их жуткую суть. Испытания атомных бомб на Новой Земле, например…
- Корабли нашего 442-го отряда АСС (аварийно-спасательной службы ВМФ - Н.Ч.) стояли в дальнем охранении. Я видел, как шли транспорты на новоземельские полигоны с животными для опытов. Там были овцы, свиньи, козы, коровы. И верблюды! Представляешь - верблюды в Арктике! Нонсенс! Они мерзли, хотя и были покрыты густой шерстью. Потом, после взрыва атомной бомбы, ученые выдергивали у них эту шерсть для анализов. Я видел это… Недавно просил Алеся Адамовича - напиши об этом!
- Но вы же сами должны написать об этом!
- Не могу… Душа не выдерживает. И потом - там был жуткий режим секретности. Я не мог делать заметки. Запрещено! Я давал присягу, подписку. Ну, не мог быть предателем Родины - по-офицерски.
Кое-какие штурманские записи сделал. Для истории. Но описать, все что там творилось - не могу…
* * *
Март 1997 года. Я снова в Питере, звоню Конецким, получаю приглашение, еду на Петроградскую сторону… В.В. недомогает, лежит на тахте под пледом. Оформляет пенсию. Со всей морской выслугой, северными льготами пенсия всего-навсего 800 тысяч рублей (в деноминированных деньгах - 800 рублей!)
- А люди думают, у Конецкого денег куры не клюют… Рад любому гонорару… Вот, перестанут деньги за книги платить, пойду на Невский акварели свои продавать.
Речь зашла о судьбе «Цусимского» храма, поставленного в память моряков, погибших в русско-японскую войну.
- Киров после того, как подписал решение о сносе храма Спасения на Водах, прожил всего три года. Это ему кара свыше была за святотатство.
30 марта 1997 года решается судьба Севастополя: Ельцин встречается с Кучмой. На телевизионном экране - виды Северной бухты, Константиновской батареи, Приморского бульвара… В.В. Приподнимается на локте:
- Потерять Севастополь!… У меня слов нет…
Слова, впрочем, находятся, но очень крепкие, непечатные.
Под рукой моя книжка «Севастопольское море», подаренная в прошлый визит. Получаю весьма лестный отзыв:
- Это даже не литература… Любовью написано. Пера не видно.
Лучшей рецензии я не получал ни на одну книгу. Разве что от Константина Симонова. Заговорили о Симонове. Конецкий вспоминал:
- На первую встречу к нему пришел с благоговением. Оробел и нес какую-то ахинею.
- У меня было точно также.
- Но когда он сунулся в полярные воды с женой и дочкой… Честно скажу, задело полярное достоинство… И суеты же вокруг него было…
В.В. считал Симонова баловнем судьбы и не мог простить ему близости к высокому партийному начальству. Но готов был отпустить ему все грехи за одно только стихотворение «Жди меня».
Переживал, что не сложились отношения с Александром Твардовским. Тот не напечатал в «Новом мире» ни одного посланного ему рассказа.
О Владимире Богомолове воодушевленно:
- Преклоняюсь перед ним за «Ивана»!
И снова о Севере.
- Губа Белушья на Новой Земле есть. Вот туда выбрасывались остатки конвоя PQ-17, да и других тоже. Судов скопилось немало. После войны их подлатывали на месте, а потом буксировали в Мурманск. Так возник сюжет фильма «Путь к причалу»…
И прекрасная песня - «…,Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг».
На столе коллективное письмо в газету, которое принесли Конецкому на подпись. Письмо в защиту офицеров-подводников, которых избили питерские милиционеры. Среди пострадавших - Герой России. Конецкого трясет от возмущения. И опять все комментарии в адрес питерской милиции и ее шефа - непечатные. А что тут еще скажешь?
Возымеет ли действие это письмо? Они газет не читают…
Поражаюсь Конецкому, безнадежно больной человек, почти все время лежит, а работает в режиме народного депутата, хотя никуда и не избран. Шлют ему жалобы, просьбы, письма - и в каждом крик отчаяния: помоги, ты писатель, ты все можешь, заступись, позвони, напиши…
* * *
В кабинете, который и гостиная, и опочивальня, хранятся среди прочих реликвий - «алехинские шахматы». Дядя Конецкого играл на этой доске с самим Алехиным. У В.В., между прочим, первый разряд по шахматам.
Однажды - в год 300-летия российского военного флота - отдых на тахте был прерван звонком в дверь. Конецкий открыл и глазам не поверил - на пороге стоял Главнокомандующий Военно-Морским Флотом России адмирал Владимир Куроедов, а с ним - командующими флотами Севера, Балтики и Тихого океана. Проведать больного писателя пришли флотоводцы, выросшие на его книгах. Главком вручил именные часы. Подобного визита история отечественной маринистики не знает. Дорогого то стоит…
* * *
5 сентября 1997 года. Снова в Питере, снова у Конецких. Пьем чай и кое-что покрепче… Хмель выпускал из него старые морские стрессы, будто джинов, насидевшихся в обросших ракушками запечатанных бутылках.
- В послевоенные годы на репарационных и трофейных судах не хватало судоводителей. Капитанами назначали кого угодно. В Зунд ходили нас скорости в четыре узла. Минные поля не все сняли. Прикидывали: если нос на мину напорется, то корма уцелеет.
Помянули чаркой новопреставленную принцессу Диану. Он не сомневался: убили.
Спросил, над чем работаю. Честно признался - над добыванием средств к выживанию. Возмутился:
- Коля, посылай все на х… и садись за работу. У тебя еще есть шанс. Время уходит…
Боже мой, как хочется последовать его совету!…
* * *
Я получил от Конецкого три замечательных подарка (помимо книг с автографами). Это том «Храм Спасения на водах» с множеством редчайших фотографий и документов. Это фотография Анны Тимиревой, подписанная на обороте Валентином Пикулем: «Анна Васильевна, дочь директора московской консерватории В.И.Сафонова, жена командира крейсера «Баян» на Балтике - Тимирева. «Самоарестовалась» с адмиралом А.В.Колчаком (смотри стенограммы его допроса). Во втором браке за инженером Книппером, братом актрисы Книппер-Чеховой; Умерла под Москвой надавно, была подругой Анны Ахматовой. Вите Конецкому - от Вали Пикуля. Riga.» И приписка сбоку - «За траву с поля Аустерлица!» Надпись, к сожалению, не датирована. Но надо полагать, что сделана в конце 70-ых годов, поскольку Анна Тимирева умерла в 1975 году. Конецкий, как я понял, подарил своему бывшему однокашнику по военно-морскому училищу траву с Аустерлицкого поля. В ответ получил редчайшую (да и «крамольную» по тем временам) фотографию Анны Тимиревой. Это все равно, что Булгакову в разгар работы над романом, привезли бы горсть земли с Голгофы.
Подарок третий: увесистая связка с дневниками моряков, которые были интернированы в немецких портах 22 июня 1941 года. Всю войну экипажи попавших в ловушку пяти советских теплоходов «“Хасан”, “Потанин”, “Волгалес”, “Днепр”, “Эльтон” провели в замке Вюрцбург в Баварии… Уходили моряки в рейс на пару недель, вернулись - через четыре года, да и то не все… Те, кто вернулся, написали свои воспоминания и отправили их Конецкому.
- Возьми в Москву. Мне уже этим не заняться… А тут есть интереснейшие вещи…
То был царский подарок. Увез тетради в Москву. Месяц сидел над дневниками, разбирал почерки, делал выписки. В конце концов, что называется, с подачи Конецкого, получилось документальное повествование «Узники замка Вюрцбург». Открылась совершенно неизвестная страница войны.
* * *
Вечером 7 марта 2000 года позвонил Конецким из любимой гостиницы «Октябрьская». Трубку по обыкновению сняла не Татьяна Валентиновна, а сам В.В., судя по голосу - в настроении преотвратном:
- Приезжай, если можешь…
Приехал. В.В. открыл дверь:
- Проходи… Я холостякую… Таня в отъезде.
Выпили по рюмке. На морской карте были развешаны фото родственников. В.В. стал объяснять - кто есть кто:
- Это отец. Он был транспортным прокурором. Вторым браком женат на немке. Представляешь - беспартийный и женат на немке! Это в сталинские-то времена! Ох, сколько ж он отправил на тот свет во имя Сталина!
Об отце В.В. говорил со смешанным чувством боли и гордости…
Среди прочих родственников в импровизированной портретной галерее оказались и царский офицер в пенсне и кителе - штабс-капитан Гриббель, и балерина Конецкая, и прочая, прочая… Он помнил всех, он прощался со всеми.
Потом вдруг сказал:
- Знаешь, я скоро умру…
Сказано это было просто, без пафоса, как будто речь шла об отъезде на дачу, которой у него никогда не было. Бесполезно было разуверять его в обратном. Тут любые возражения, протесты, утешения отдают дешевым оптимизмом, наигранным бодрячеством, все аргументы - нелепы и пошлы.
- Давай попрощаемся…
Мы обнялись. Защемило сердце. Я и сам чувствовал, что это расставание навсегда. Уж если В.В., человек не склонный к сантиментам, вдруг «дал слабину», значит и в самом деле, предстал на пороге вечности, да простит он мне эту патетику. А потом он сказал слова, которые буду помнить всю жизнь:
- Знаешь, товарищество дороже дружбы. Друг по-дружески может подгадить… Товарищество - строже. Мы - товарищи.
* * *
О смерти беседовали и до этой встречи. В.В. говорил о ней без страха, но уважительно понижая голос:
- Симонов развеял свой прах. А я так не смогу. Я к своим лягу. К тете Матюне.
Свои лежали на старинном Смоленском кладбище, что посреди Васильевского острова. Собственно, именно там состоялась наша единственная встреча вне стен его кабинета. Не смотря на больные ноги, Конецкий приехал на перезахоронение праха Бориса Вилькицкого. Останки российского Магеллана, завершившего эпоху великих географических открытий, были доставлены на родину из Брюсселя. Пропустить такое событие Конецкий не мог. Он бессчетно проходил проливом Вилькицкого на запад и восток по Северному морскому пути. Он сроднился с его именем в Арктике. Превозмогая боль, подошел к его могиле и бросил горсть земли на гроб великого мореплавателя.
Потом мы отошли в сторону. В.В. смотрел сквозь всех и вся.
- Я тоже тут лягу. В «проливе Вилькицкого». - Усмехнулся он. - Вон там…
Так оно и вышло.
* * *
А перед глазами В.В. под огромной морской картой.
Завзятый охотник повесит над тахтой шкуру убитого медведя, казак-рубака - скрещенные шашки. У Конецкого - карта Мирового океана. Никто из российских писателей-маринистов не избороздил его так и столько, как капитан дальнего плавания Виктор Конецкий. Никто, кого не назовите… Даже патриарх и основатель жанра Константин Станюкович…
На карте - прокладка последнего рейса, оборванного в Карском море. В австрало-антарктическую котловину вбит гвоздик. На нем валдайский колокольчик. Звонкая точка в конце моряцкого пройденного пути, которого никто, как утверждает одна из книг писателя, не отберет… Он и сам был похож на ледокол (не сомневаюсь, впрочем, что когда-нибудь появится в Арктике ледокол с именем писателя Конецкого на борту), который из последних сил торил путь среди льдов безденежья, коварства издателей-ловкачей, болезней и прочих житейских невзгод. В утешение были - пословица английских моряков «а в море бывает хуже». Еще особенной пушистости персидский кот. И, конечно же, верная подруга жизни - библиограф, редактор, наборщица, справочное бюро, секретарь, письмоводитель, архивист - жена Татьяна Валентиновна.
* * *
Последний раз мы виделись в сентябре 2001 года. Даже и мысли не было, что это последняя встреча. Казалось, так будет всегда: утром звонок с вокзала, вечером - встреча под картой… Весь день носился по Питеру, пришел в гости голодный до неприличия. Татьяна Валентиновна подала к чаю великолепный пирог, чем и спасла от голодной смерти. В.В. бодрый и взъерошенный костерил Клебанова и иже с ним за вранье о «Курске».
- С ними погиб и я… - Сказал он о ребятах с К-141.
Подписал первые два тома долгожданного собрания сочинений. Потом показывал новые картины: «Кладбище в Порт-Артуре» и «Подлодка на закате. Памяти «Курска».