Страница:
– Мне эту хату на зоне «петушок» подогнал – старший брат Леки и Наташки, такой же красавчик. Мол, займись моей сестрой, а осенью откинусь, ко мне ходить будешь. Родители лет восемь назад бросили их, чухнули в разные стороны, ни слуху ни духу, вот детки и пошли по рукам: старший брат – педик, сестра – проститутка, по младшему тоже зона плачет, а там его быстро запетушат, смазливый больно.
За столом сидели вчетвером: Наташа на коленях у Толика, Сергей и Оля. Валерки ели на полу, а Света подходила к столу, медленно, как холодную воду, выпивала самогонку, отламывала половину цыплёнка-табака, брала помидор, кусок хлеба и с ногами залезала на кровать, где жевала с таким хрустом, будто одни кости грызла. Откуда взялись цыплята и парниковые помидоры – Сергей не осведомлялся. Кормят, фамилию не спрашивая, – ну и не задавай глупые вопросы. Скорее всего, «одолжили» в «Белом аисте», потому что вся посуда была со штампом этого кафе.
Толик рассказал о драке в пивнушке. С его слов получалось, что повырубал всех сопляков Сергей, а он только на подхвате был. Ольга придвинулась поближе к Сергею и то ли действительно заинтересовалась, то ли по привычке обрабатывала. Какая разница?! Девка хорошая, а то, что проститутка, – что ж, не свататься пришёл.
– Слышь, Серёга, ты где работаешь? – поинтересовался Толик. – Или бичуешь?
– Наверное, бичую. Студентом был, теперь выгонят.
– Студент?! Ты смотри, а похож на своего парня! – иронично заметил Толик и посмотрел как-то по-другому, не презрительно, однако без былой радушности.
Надо было оправдываться, стать достойным компании, в которой пил.
– В институт попал случайно, без экзаменов после Афгана приняли.
– Ты в Афгане был?! – восхитился Толик.
Все смотрели на Сергея, как на оживший памятник, Валерки даже встали с пола. Вернувшись со службы, первое время благодарил Афганистан за такие минуты – за возможность быть в центре внимания, наслаждаться изумленными взглядами, темечком ощущать ореол славы, вспыхивающий над головой. Постепенно темечко огрубело, а чрезмерное внимание стало раздражать, особенно, когда с советской извращенностью требовали подвига и в мирной жизни: если ты чем-то лучше остальных, значит, должен задаром горбатиться на них.
– В каких войсках?
– В пограничных, – ответил Сергей и уточнил: – ДШМГ – десантно-штурмовая маневренная группа.
– Десантник?! – Толян поджал губы и понимающе покивал головой. – Слышал, вы там творили дела... Людишек убивал?
– Приходилось.
– И много?
– А сколько это – много?
– Эт-точно: пять лет гулял – мало, пять лет сидел – до фига, – согласился Толик. – Ну, десяток замочил?
– В день?
Толик удивленно присвистнул.
– Не считал, некогда было, – сказал Сергей.
– Награды есть?
– Орден «Красная звезда», медаль «За отвагу» и афганская побрякушка.
– Так у тебя полная рука козырей! Эх, мне бы такой расклад, жил бы, как человек! – восхитился Толик и недоуменно посмотрел на Сергея. – А какого ж ты?!.. Ладно, давайте дёрнем за то, что живым вернулся. – Он разлили на семерых последнюю бутылку. – Жаль, мало. Надо было ещё литру прицепить.
– Лека, – обратилась Оля к Валерке-брату, – неси коньяк.
Лека сходил на балкон, принес оттуда две бутылки пятизвёздочного. Он обменялся с Олей взглядами, с чем-то не согласился и отрицательно помотал головой. Мало принёс, но коньяк, видимо, его, и Оля не имела права требовать больше. Сергей подивился умению пацанов прятать, ведь он с Толиком топтался на балконе минут десять и не заметил, что в ворохе тряпья, сваленного в дальнем углу, лежит такая ценность.
Под коньяк Сергей рассказал несколько наработанных частыми повторениями баек об Афганистане, которые нравились всем слушателям, кроме тех, кто служил там. Но ведь не любят слушать то, что было до и после этих эпизодов, начинают зевать, перебивать вопросами. А ему всегда хотелось рассказать о буднях, которые были труднее своей незначительностью и повторяемостью. Он помнил каждое дежурство, каждый боевой день, каждую операцию. Дежурства всплывали в памяти лицами напарников и главной темой разговора, дни – погодой и часами отдыха, операции – местностью и потерями, особенно потерями. Когда в группе вспоминали какую-то операцию, то говорили: та, в которой погиб тот-то или ранены тот и тот.
Самогон и коньяк разморили, все сидели будто связанные прорезиненными верёвками. Пропала охота и говорить, и слушать. Наташа перебралась на кровать к Свете, а Оля прижималась к Сергееву плечу тёплой щекой и посматривала снизу вверх сонным взглядом сытой кошки. Толик лениво щёлчками гонял по столу скрученную металлическую пробку от коньяка, пока не слетела а пол.
– Ну, пора с лялей в люлю, – произнёс он, поднимаясь со стула. – Светка, вали с кровати.
Пришлось ей ложиться вместе с Валерками в кухне на полу. Они развернули два матраца, лежавшие у стены, и завалились, не раздеваясь, – Светка в центре, а мальчишки по краям. Толик и Наташка долго стучали сеткой кровати, причем казалось, не по раме, а по полу. Затем толик беззлобно матюкнулся и через несколько минут надсадно захрапел.
Сергей смирно лежал рядом с Олей. Отвык от женщин за три с половиной месяца да отупел от выпитого и съеденного. Она было приласкалась, но Сергей попросил:
– Подожди, устал я что-то.
Оля послушалась и даже, как ему показалось, с облегчением отодвинулась немного, свернулась калачиком лицом к стенке. Хорошо, что не обиделась. Не хотелось бы, чтобы грызущая его тоска передалась, подобно заразной болезни, другому человеку, ведь обида – мать тоски. Он повернулся к девушке и с благодарностью погладил по голове. Мягкие прямые длинные волосы прилипали к ладони, точно притянутые исходящим от нее душевным теплом. А он гладил, надеясь, что вместе с Олей заснет и тоска. Когда пальцы случайно соскользнули на щеку, в ложбинку у носа, то вдруг оказались на узкой мокрой полоске. Бедная девочка: умеет плакать молча. Глядишь, и без слез научится. Теперь он ласкал ее еще нежнее, словно извинялся, что не в силах помочь. Сам не знал, как распорядиться проклятой жизнью. Может только предложить спиваться на пару, но она и без него успешно делает это...
Возле дома затарахтел мотоцикл. Звуки ударялись о стену дома напротив и рикошетили в приоткрытую балконную дверь. Оля вскинулась, тревожно прислушалась.
– Чего ты?
– Тихо! – шепотом попросила она.
Мотоцикл остановился у их подъезда.
– Участковый приехал!.. Шиша! Толь!.. Наташ, буди его!
Наташа лягнула так, что Толик чуть не слетел с кровати.
– Ты, стерва!.. – взбеленился он и замахнулся дать сдачи.
– Мусор идет сюда! – остановила его Оля.
– Точно?
– Отвечаю! – тоном матерого преступника поклялась она и потянулась к включателю, который был на стене в метре от кровати.
– Сдурела, падла?! – остановил ее Толик. – Может, на улице еще один.
Сергей прыгал на одной ноге, никак не мог надеть джинсы. Проснулись Валерки и подали ему рубашку и пиджак.
– Не успеем одеться, – понял Толик, – придется так лезть в шкаф.
– Он всегда проверяет, – сообщила Наташа.
Давай на балкон, – предложил Сергей, – и дверь оставим открытой.
В квартиру требовательно, по-хозяйски постучали.
– Включишь свет и откроешь, как скажу, – предупредил Толик, выходя на балкон.
Сергей стал справа от двери, прижался к шершавой холодной стене. Толик, сложив вещи у ног и опершись на них, согнулся в три погибели под окном, потому что дальний конец балкона был завален всяким хламом.
– Как педик – в позе «обезьянка, пьющая воду»! – выдал он шепотом перл лагерного юмора, замысловато выматерился и приказал в открытую дверь: – Впускай.
В комнате зажегся свет. Хорошо, что возле мотоцикла никого нет, а то бы заметили Сергея. Вскоре по квартире застучали подкованные сапоги. Участковый обошел все помещения, поскрипел створками шкафа. Ходил медленно и тяжело, говорил тихо и с пришепётыванием. Наверное, пожилой мужик, тучный, с багровым затылком, двойным подбородком и вставной челюстью. Любит поспать и пожрать, поэтому взятки берет не только деньгами, но и продуктами. Милиционер нудно читал мораль, как догадался Сергей по отдельным понятым словам, и разглагольствовал бы долго, если бы не заплакала Оля. Жалостливо у нее получалось, прямо, как на похоронах. Скоре к ней присоединились Света и Наташа. Вволю насладившись их слезами и собственным могуществом, милиционер застучал подкованными каблуками в сторону входной двери.
Подождав немного, Толик шепнул в дверь:
– Топчи фазу!
Свет погас.
Они вернулись в комнату, замерли у балконной двери, ожидая, когда тарахтение мотоцикла растворится в глубине квартала. Толик быстро оделся в потемках.
– Не хата, а мусорная явка! Хотел же свалить! – Он посмотрел на Сергея. – Идешь со мной?
– В общагу не пустят, поздно уже.
– Ну, дело твоё... Хотя, чего тебе бояться? Оставайся.
Сергей закрыл за ним дверь и зашел в туалет. Сливной бачок, приделанный к стене почти у потолка, и отходящая от него к унитазу труба были покрыты буро-зеленой краской, местами вспучившейся или обсыпавшейся. В плешины проглядывал ржавый, покрытый каплями воды чугун. Унитаз такой разбитый, что неясно, как им пользовались. Он походил на раззявленную, острозубую пасть заядлого курильщика – боковые стенки скалились разной высоты и ширины клыками всех оттенков коричневого цвета. Ванна служила емкостью для мусора, в который, наверное, чтобы прибить пыль, капала вода из двух кранов, причем один был повернут носиком кверху. Живут же люди! Впрочем, не старшина он им...
Леки вновь устроились на полу, что-то обсуждая шепотом. Света перебралась к Наташе, легли в обнимку. Оля сидела на кровати, ждала. Когда Сергей подошел к ней, обняла за талию и прижалась головой к его животу с такой радостью, будто вернулся из боя, а не из туалета.
– Какой ты смелый, Серёженька!
Он так и не понял, в чем заключалась его смелость, но возражать не стал. Тем более, что тревожное ожидание на балконе встряхнуло его, и теперь каждым напряженным мускулом, как никогда, чувствовал себя мужчиной. И Оля ощутила это. С восторженным щенячьим скулением она обняла Сергея за шею и потянула на себя, заваливая на кровать, а затем обхватила за талию ногами, сцепив их на его спине, точно боялась, что он сбежит, не выдержав ее ласк.
Утро было холодное и пасмурное. По небу ползли темные тучи. Скоро дождь ливанёт, испортит праздник. А какая разница: никто ведь не погонит на демонстрацию. Сергей закрыл дверь на балкон и пошлепал босиком на кухню. Воду пил из-под крана и никак не мог утолить жажду. Трубы горят, как шутят алкаши. Залив пожар в животе, сел на тумбочку, стоявшую у окна, оперся озябшими, покрасневшими ногами в подоконник, когда-то бледно-голубой, а теперь не понятно какого цвета. Курил сигарету и наблюдал, как из домов выходят нарядные люди, вооруженные зонтами, красными флажками и воздушными шарами, и торопливо маршируют в сторону автобусной остановки, где желтые, переполненные «Икарусы» натужно всосут их и повезут в центр города. Там маленькие стада людей собьются в два больших, одно из которых будет стоять и глазеть, а второе по щелчку кнута протопает мимо первого. И те, и другие будут очень довольны собой.
А все-таки в стаде, даже маленьком, легче. Получается, что спасли его от одиночества в благодарность за удар бокалом, который в свою очередь был благодарностью за кусок вяленого леща. Дешево продался. Впрочем, ни за какие бы деньги не вмешался в драку, а только так – непрошеная помощь за непрошеную помощь. Когда-нибудь оплатит и второй долг.
На полу заворочался во сне Валерка-псих. Темно-зеленое казарменное одеяло с обтрепанными желтоватыми краями сползло с него во впадину между телами, оголив грязные ступни на когда-то в красно-белую полоску, а теперь сером матраце, как раз на прорехе, в которую выглядывала посеревшая вата. Ступни дергались, словно били по мячу, – дерется с кем-то или убегает. Царапнув ногтями лицо, Лека вскрикнул и сел, вцепившись руками в оделяло, готовый загородиться им от любой напасти. Испуганные глаза уставились на Сергея, опознали, кто это, – и грязная ладонь размазала капли пота на лбу.
– Утро уже, да?
– Вроде бы, – ответил Сергей.
– Вставать, значит, надо, – решил Лека-псих и обиженно толкнул друга. – Ты!.. Просыпайся!
Разбудил он и всех остальных. Веселая и счастливая Оля прибежала к Сергею, чтобы приласкал, но, заметив, что он не в духе, пошла, мурлыкая какую-то задорную мелодию, в ванную комнату умываться, а затем приготовила завтрак – на шестерых разделила четыре цыпленка-табака, три помидора и бутылку коньяка, принесенную Лекой-братом с балкона. Сергею всего досталось больше, но никто не возражал. Ели быстро и с хмурыми лицами, будто предстоял тяжелый рабочий день, лишь Оля улыбалась все время и норовила поделиться своей долей с Сергеем. Он молча отстранял ее руку.
После завтрака Наташа, Света и Леки поехали в центр города смотреть демонстрацию. Сергей от скуки лежал на кровати и курил одну за одной, благо сигарет было навалом и разных сортов, как в табачной лавке. Оля, примостившись рядом, время от времени дергала его за рукав рубашки и задавала глупые вопросы, а Сергей вместо ответов выпускал в потолок клубы сизого дыма, пока не понял, что влюбленная проститутка – это так же нелепо, как палач-самоубийца.
– Сереж, а...
– Оставь меня в покое!
Краем глаза видел, как скривилось от обиды ее личико, как огорчение сменилось жалостью к нему, и длинные тонкие пальцы с обгрызенными ногтями легли на его руку и погладили осторожно, чуть касаясь, словно ёжика.
– Какой-то ты неприкаянный, Сережа, будто не ты, а тебя бокалом ударили.
3
За столом сидели вчетвером: Наташа на коленях у Толика, Сергей и Оля. Валерки ели на полу, а Света подходила к столу, медленно, как холодную воду, выпивала самогонку, отламывала половину цыплёнка-табака, брала помидор, кусок хлеба и с ногами залезала на кровать, где жевала с таким хрустом, будто одни кости грызла. Откуда взялись цыплята и парниковые помидоры – Сергей не осведомлялся. Кормят, фамилию не спрашивая, – ну и не задавай глупые вопросы. Скорее всего, «одолжили» в «Белом аисте», потому что вся посуда была со штампом этого кафе.
Толик рассказал о драке в пивнушке. С его слов получалось, что повырубал всех сопляков Сергей, а он только на подхвате был. Ольга придвинулась поближе к Сергею и то ли действительно заинтересовалась, то ли по привычке обрабатывала. Какая разница?! Девка хорошая, а то, что проститутка, – что ж, не свататься пришёл.
– Слышь, Серёга, ты где работаешь? – поинтересовался Толик. – Или бичуешь?
– Наверное, бичую. Студентом был, теперь выгонят.
– Студент?! Ты смотри, а похож на своего парня! – иронично заметил Толик и посмотрел как-то по-другому, не презрительно, однако без былой радушности.
Надо было оправдываться, стать достойным компании, в которой пил.
– В институт попал случайно, без экзаменов после Афгана приняли.
– Ты в Афгане был?! – восхитился Толик.
Все смотрели на Сергея, как на оживший памятник, Валерки даже встали с пола. Вернувшись со службы, первое время благодарил Афганистан за такие минуты – за возможность быть в центре внимания, наслаждаться изумленными взглядами, темечком ощущать ореол славы, вспыхивающий над головой. Постепенно темечко огрубело, а чрезмерное внимание стало раздражать, особенно, когда с советской извращенностью требовали подвига и в мирной жизни: если ты чем-то лучше остальных, значит, должен задаром горбатиться на них.
– В каких войсках?
– В пограничных, – ответил Сергей и уточнил: – ДШМГ – десантно-штурмовая маневренная группа.
– Десантник?! – Толян поджал губы и понимающе покивал головой. – Слышал, вы там творили дела... Людишек убивал?
– Приходилось.
– И много?
– А сколько это – много?
– Эт-точно: пять лет гулял – мало, пять лет сидел – до фига, – согласился Толик. – Ну, десяток замочил?
– В день?
Толик удивленно присвистнул.
– Не считал, некогда было, – сказал Сергей.
– Награды есть?
– Орден «Красная звезда», медаль «За отвагу» и афганская побрякушка.
– Так у тебя полная рука козырей! Эх, мне бы такой расклад, жил бы, как человек! – восхитился Толик и недоуменно посмотрел на Сергея. – А какого ж ты?!.. Ладно, давайте дёрнем за то, что живым вернулся. – Он разлили на семерых последнюю бутылку. – Жаль, мало. Надо было ещё литру прицепить.
– Лека, – обратилась Оля к Валерке-брату, – неси коньяк.
Лека сходил на балкон, принес оттуда две бутылки пятизвёздочного. Он обменялся с Олей взглядами, с чем-то не согласился и отрицательно помотал головой. Мало принёс, но коньяк, видимо, его, и Оля не имела права требовать больше. Сергей подивился умению пацанов прятать, ведь он с Толиком топтался на балконе минут десять и не заметил, что в ворохе тряпья, сваленного в дальнем углу, лежит такая ценность.
Под коньяк Сергей рассказал несколько наработанных частыми повторениями баек об Афганистане, которые нравились всем слушателям, кроме тех, кто служил там. Но ведь не любят слушать то, что было до и после этих эпизодов, начинают зевать, перебивать вопросами. А ему всегда хотелось рассказать о буднях, которые были труднее своей незначительностью и повторяемостью. Он помнил каждое дежурство, каждый боевой день, каждую операцию. Дежурства всплывали в памяти лицами напарников и главной темой разговора, дни – погодой и часами отдыха, операции – местностью и потерями, особенно потерями. Когда в группе вспоминали какую-то операцию, то говорили: та, в которой погиб тот-то или ранены тот и тот.
Самогон и коньяк разморили, все сидели будто связанные прорезиненными верёвками. Пропала охота и говорить, и слушать. Наташа перебралась на кровать к Свете, а Оля прижималась к Сергееву плечу тёплой щекой и посматривала снизу вверх сонным взглядом сытой кошки. Толик лениво щёлчками гонял по столу скрученную металлическую пробку от коньяка, пока не слетела а пол.
– Ну, пора с лялей в люлю, – произнёс он, поднимаясь со стула. – Светка, вали с кровати.
Пришлось ей ложиться вместе с Валерками в кухне на полу. Они развернули два матраца, лежавшие у стены, и завалились, не раздеваясь, – Светка в центре, а мальчишки по краям. Толик и Наташка долго стучали сеткой кровати, причем казалось, не по раме, а по полу. Затем толик беззлобно матюкнулся и через несколько минут надсадно захрапел.
Сергей смирно лежал рядом с Олей. Отвык от женщин за три с половиной месяца да отупел от выпитого и съеденного. Она было приласкалась, но Сергей попросил:
– Подожди, устал я что-то.
Оля послушалась и даже, как ему показалось, с облегчением отодвинулась немного, свернулась калачиком лицом к стенке. Хорошо, что не обиделась. Не хотелось бы, чтобы грызущая его тоска передалась, подобно заразной болезни, другому человеку, ведь обида – мать тоски. Он повернулся к девушке и с благодарностью погладил по голове. Мягкие прямые длинные волосы прилипали к ладони, точно притянутые исходящим от нее душевным теплом. А он гладил, надеясь, что вместе с Олей заснет и тоска. Когда пальцы случайно соскользнули на щеку, в ложбинку у носа, то вдруг оказались на узкой мокрой полоске. Бедная девочка: умеет плакать молча. Глядишь, и без слез научится. Теперь он ласкал ее еще нежнее, словно извинялся, что не в силах помочь. Сам не знал, как распорядиться проклятой жизнью. Может только предложить спиваться на пару, но она и без него успешно делает это...
Возле дома затарахтел мотоцикл. Звуки ударялись о стену дома напротив и рикошетили в приоткрытую балконную дверь. Оля вскинулась, тревожно прислушалась.
– Чего ты?
– Тихо! – шепотом попросила она.
Мотоцикл остановился у их подъезда.
– Участковый приехал!.. Шиша! Толь!.. Наташ, буди его!
Наташа лягнула так, что Толик чуть не слетел с кровати.
– Ты, стерва!.. – взбеленился он и замахнулся дать сдачи.
– Мусор идет сюда! – остановила его Оля.
– Точно?
– Отвечаю! – тоном матерого преступника поклялась она и потянулась к включателю, который был на стене в метре от кровати.
– Сдурела, падла?! – остановил ее Толик. – Может, на улице еще один.
Сергей прыгал на одной ноге, никак не мог надеть джинсы. Проснулись Валерки и подали ему рубашку и пиджак.
– Не успеем одеться, – понял Толик, – придется так лезть в шкаф.
– Он всегда проверяет, – сообщила Наташа.
Давай на балкон, – предложил Сергей, – и дверь оставим открытой.
В квартиру требовательно, по-хозяйски постучали.
– Включишь свет и откроешь, как скажу, – предупредил Толик, выходя на балкон.
Сергей стал справа от двери, прижался к шершавой холодной стене. Толик, сложив вещи у ног и опершись на них, согнулся в три погибели под окном, потому что дальний конец балкона был завален всяким хламом.
– Как педик – в позе «обезьянка, пьющая воду»! – выдал он шепотом перл лагерного юмора, замысловато выматерился и приказал в открытую дверь: – Впускай.
В комнате зажегся свет. Хорошо, что возле мотоцикла никого нет, а то бы заметили Сергея. Вскоре по квартире застучали подкованные сапоги. Участковый обошел все помещения, поскрипел створками шкафа. Ходил медленно и тяжело, говорил тихо и с пришепётыванием. Наверное, пожилой мужик, тучный, с багровым затылком, двойным подбородком и вставной челюстью. Любит поспать и пожрать, поэтому взятки берет не только деньгами, но и продуктами. Милиционер нудно читал мораль, как догадался Сергей по отдельным понятым словам, и разглагольствовал бы долго, если бы не заплакала Оля. Жалостливо у нее получалось, прямо, как на похоронах. Скоре к ней присоединились Света и Наташа. Вволю насладившись их слезами и собственным могуществом, милиционер застучал подкованными каблуками в сторону входной двери.
Подождав немного, Толик шепнул в дверь:
– Топчи фазу!
Свет погас.
Они вернулись в комнату, замерли у балконной двери, ожидая, когда тарахтение мотоцикла растворится в глубине квартала. Толик быстро оделся в потемках.
– Не хата, а мусорная явка! Хотел же свалить! – Он посмотрел на Сергея. – Идешь со мной?
– В общагу не пустят, поздно уже.
– Ну, дело твоё... Хотя, чего тебе бояться? Оставайся.
Сергей закрыл за ним дверь и зашел в туалет. Сливной бачок, приделанный к стене почти у потолка, и отходящая от него к унитазу труба были покрыты буро-зеленой краской, местами вспучившейся или обсыпавшейся. В плешины проглядывал ржавый, покрытый каплями воды чугун. Унитаз такой разбитый, что неясно, как им пользовались. Он походил на раззявленную, острозубую пасть заядлого курильщика – боковые стенки скалились разной высоты и ширины клыками всех оттенков коричневого цвета. Ванна служила емкостью для мусора, в который, наверное, чтобы прибить пыль, капала вода из двух кранов, причем один был повернут носиком кверху. Живут же люди! Впрочем, не старшина он им...
Леки вновь устроились на полу, что-то обсуждая шепотом. Света перебралась к Наташе, легли в обнимку. Оля сидела на кровати, ждала. Когда Сергей подошел к ней, обняла за талию и прижалась головой к его животу с такой радостью, будто вернулся из боя, а не из туалета.
– Какой ты смелый, Серёженька!
Он так и не понял, в чем заключалась его смелость, но возражать не стал. Тем более, что тревожное ожидание на балконе встряхнуло его, и теперь каждым напряженным мускулом, как никогда, чувствовал себя мужчиной. И Оля ощутила это. С восторженным щенячьим скулением она обняла Сергея за шею и потянула на себя, заваливая на кровать, а затем обхватила за талию ногами, сцепив их на его спине, точно боялась, что он сбежит, не выдержав ее ласк.
Утро было холодное и пасмурное. По небу ползли темные тучи. Скоро дождь ливанёт, испортит праздник. А какая разница: никто ведь не погонит на демонстрацию. Сергей закрыл дверь на балкон и пошлепал босиком на кухню. Воду пил из-под крана и никак не мог утолить жажду. Трубы горят, как шутят алкаши. Залив пожар в животе, сел на тумбочку, стоявшую у окна, оперся озябшими, покрасневшими ногами в подоконник, когда-то бледно-голубой, а теперь не понятно какого цвета. Курил сигарету и наблюдал, как из домов выходят нарядные люди, вооруженные зонтами, красными флажками и воздушными шарами, и торопливо маршируют в сторону автобусной остановки, где желтые, переполненные «Икарусы» натужно всосут их и повезут в центр города. Там маленькие стада людей собьются в два больших, одно из которых будет стоять и глазеть, а второе по щелчку кнута протопает мимо первого. И те, и другие будут очень довольны собой.
А все-таки в стаде, даже маленьком, легче. Получается, что спасли его от одиночества в благодарность за удар бокалом, который в свою очередь был благодарностью за кусок вяленого леща. Дешево продался. Впрочем, ни за какие бы деньги не вмешался в драку, а только так – непрошеная помощь за непрошеную помощь. Когда-нибудь оплатит и второй долг.
На полу заворочался во сне Валерка-псих. Темно-зеленое казарменное одеяло с обтрепанными желтоватыми краями сползло с него во впадину между телами, оголив грязные ступни на когда-то в красно-белую полоску, а теперь сером матраце, как раз на прорехе, в которую выглядывала посеревшая вата. Ступни дергались, словно били по мячу, – дерется с кем-то или убегает. Царапнув ногтями лицо, Лека вскрикнул и сел, вцепившись руками в оделяло, готовый загородиться им от любой напасти. Испуганные глаза уставились на Сергея, опознали, кто это, – и грязная ладонь размазала капли пота на лбу.
– Утро уже, да?
– Вроде бы, – ответил Сергей.
– Вставать, значит, надо, – решил Лека-псих и обиженно толкнул друга. – Ты!.. Просыпайся!
Разбудил он и всех остальных. Веселая и счастливая Оля прибежала к Сергею, чтобы приласкал, но, заметив, что он не в духе, пошла, мурлыкая какую-то задорную мелодию, в ванную комнату умываться, а затем приготовила завтрак – на шестерых разделила четыре цыпленка-табака, три помидора и бутылку коньяка, принесенную Лекой-братом с балкона. Сергею всего досталось больше, но никто не возражал. Ели быстро и с хмурыми лицами, будто предстоял тяжелый рабочий день, лишь Оля улыбалась все время и норовила поделиться своей долей с Сергеем. Он молча отстранял ее руку.
После завтрака Наташа, Света и Леки поехали в центр города смотреть демонстрацию. Сергей от скуки лежал на кровати и курил одну за одной, благо сигарет было навалом и разных сортов, как в табачной лавке. Оля, примостившись рядом, время от времени дергала его за рукав рубашки и задавала глупые вопросы, а Сергей вместо ответов выпускал в потолок клубы сизого дыма, пока не понял, что влюбленная проститутка – это так же нелепо, как палач-самоубийца.
– Сереж, а...
– Оставь меня в покое!
Краем глаза видел, как скривилось от обиды ее личико, как огорчение сменилось жалостью к нему, и длинные тонкие пальцы с обгрызенными ногтями легли на его руку и погладили осторожно, чуть касаясь, словно ёжика.
– Какой-то ты неприкаянный, Сережа, будто не ты, а тебя бокалом ударили.
3
В армию Сергея Гринченко забирали в мае 1984 года. За день до отправки родители устроили проводы, пригласили одноклассников и друзей Сергея. Родственников и соседей по дому. Пришла и Таня. Из-за нее не поехал после строительного техникума по распределению в Тюменскую область, болтался до призыва без дела. Мать не возражала: впереди два года службы, пусть сын погуляет. Гостей усадили за составленные буквой «П» столы в зале – само большой из комнат их квартиры, для танцев отвели родительскую, поставив там магнитофон и большие пятидесятиваттные колонки, а в Сергееву комнату набили лишнюю мебель. Тамадой сам себя назначил муж сестры Роман – высокий и крепкий добродушный весельчак с неотмытыми после ночной смены, черными от угольной пыли веками и ресницами, отчего взгляд казался пристальным, из глубины. Работал он забойщиком на хорошем участке, на заработки не жаловался, любил поесть, попить, побалагурить – по мнению всех родственников и знакомых был образцовым мужем. Только жена постоянно была недовольна им. Правда, когда Романа неопасно травмировало в шахте, взяла отпуск за свой счет и несколько суток отсидела в больнице возле его койке.
– Все налили? – с наигранной строгостью спросил Роман, открывая застолье. Ну, Серега, в свое время я отслужил, теперь твой черед настал. Охраняй наш сон и покой надежно, лямку тяни исправно: в первые не лезь, но и сзади не телепайся; от начальства держись подальше, к кухне – поближе; «дедов» слушайся, плохому не научат, а сам станешь «дедом», понапрасну не обижай «молодых». Служить в погранвойсках, конечно, не сахар, но наших, донбассовских, именно туда и забирают, где нужны надежные парни – в воздушный десант (я служил!), на флот и на границу. Смотри, не подведи нас, держи ее на крепком замке! – так, чтобы мать не заметила сколько, Роман сунул Сергею в нагрудный карман пиджака три десятки. – На дорогу. Распорядись с умом, чтобы не скучно было ехать! – И, как пример распоряжения с умом, залпом выпил водку.
Потом напутствовали родители. Мама сумела произнести «Сереженька, сынок» и захлюпала носом, а отчим недовольно бурчал на нее и старался быть спокойным, даже суровым. Хотя Сергея любил, воспитывал его с десяти лет. Дальше произносили пожелания в дорогу родственники и соседи, друзья и одноклассники, и чем большим становилось расстояние между призывником и говорящим, тем короче была речь и быстрее выпивалась водка. А затем просто пили и ели, танцевали и пели. Знакомились и ссорились. Чудом обошлось без драки.
Сергей старался казаться веселым, но на душе было муторно. Армии не боялся, выматывало ожидание чего-то незнакомого, непривычного. И с Таней не хотел разлучаться. Она была у него первой, у которой был первым. Познакомились осенью, но серьезно началось два месяца назад, случайно, по пьянке, и Сергей догадывался, что Таня жалеет об этом.
Когда большая часть гостей ушла, он предложил:
– Пойдем в мою комнату.
– Давай еще потанцуем, – упиралась Таня, – так весело! – и смотрела на него грустными серыми глазами.
– Пойдем, Тань...
Она окинула ищущим взглядом комнату, не нашла за что или за кого зацепиться и произнесла почти со злостью:
– Ну, пошли.
Свет не зажигали, хватало отблесков лампочки, горящей над входом в подъезд. Отблески проникали сквозь тюлевые гардины, падали на стену над письменным столом и как бы проявляли висевшие там черно-белые фотографии лидеров тяжелого рока и каратэистов в боевых стойках. Таня забилась в угол диван-кровати, поджала ноги, и Сергею было неудобно обнимать ее, поэтому гладил округлые коленки, обтянутые скользкими колготками. Таня мягко, но настойчиво отводила его руки, а когда попытался поцеловать ее. Уперлась ладонями в его плечи – как говорили в школьные годы, держала на пионерском расстоянии.
– Подожди... Твоих одноклассников всех забрали?
– Почти. Кого в армию, кого в тюрьму. Двое уже должны вернуться, отслужили. И я мог с ними, если бы из-за техникума отсрочки не давали, – объяснил он и снова полез целоваться.
– Ну, не надо, платье помнешь!.. Ты видел, какое платье было на Катьке? Ужас, да?!.. Тебе она нравится?
– Нет.
– И мне. Зачем же ты пригласил ее?
– Она с Мишкой пришла.
– А Мишку зачем? Он, как напьется, ко всем девчонкам без разбора пристает.
Сергей объяснил, почему пригласил Мишку, затем – почему его забирают именно в погранвойска, хотя и сам толком не знал, потом – еще много чего. Таня зевала, раз даже заснула, а проснувшись, вновь завалила вопросами.
За окном посветлело, отблески на стене полиняли. Гости разошлись, и с кухни доносились голоса матери, сестры и соседки, моющих посуду. Ночь прошла без толку, ничего от Тани не получил, поэтому мстил – продолжал клянчить, не давал заснуть.
– Какой ты все-таки настырный, – вдруг произнесла она устало и опустила ноги к полу. – А если войдет кто-нибудь?
Ему, как скулящему щенку кидали подачку, чтобы заткнулся и отстал. Дать бы Таньке по мордяхе и прогнать – расплатиться за унижение, но он увидел, как взметнулся вверх подол платья и закрыл ее голову, затем платье полетело на журнальный столик. Положенный кверху ножками на кресло. Как, обнажая белые ноги, рывком стягивались колготки, которые сухо потрескивали и постреливали голубыми искорками и тоже полетели на столик, зацепились за ножку, свисли к полу, напоминая спущенные шары, – и с опозданием ответил торопливо:
– Не войдут, мама знает.
Таня легла навзничь, отвернула лицо к стене:
– Только осторожно.
– Хорошо, – пообещал он и решил отомстить, хотя понимал, что это всего лишь перестраховка, при всем его желании сегодня Таня не забеременеет. И может, поэтому, а может, из жалости к ней да и к себе, выполнил обещание.
Легче не стало. Подачка – она и есть подачка. И уже мстя себе за ночь унизительного нытья, предложил:
– Выходи за меня замуж.
– Я и так твоя жена, – зевнув, ответила Таня. Вернешься, тогда и распишемся.
– А дождешься?
– Конечно. Укрой меня: спать хочу – сил нет.
От ее вранья не хотелось никого и ничего видеть. И он лежал с закрытыми глазами, ожидая, когда в дверь комнаты осторожно постучит мать и избавит его от Тани и от самого себя.
Областной призывной пункт был обнесен высоким забором из железобетонных плит. Автобус выгрузил призывников во дворе и уехал. Ворота остались открытыми, но около них механической походкой вышагивал солдат. Он, казалось, не замечал призывников, и когда один из них попросился выйти за ворота и взять у родителей авоську с продуктами, ничего не ответил, даже не повернул голову, лишь четче поставил ногу, словно прихлопнув к асфальту чужие слова. Всё – уже не штатские. Складывалось впечатление, что и не люди уже.
Долговязый прапорщик с красным лицом и глазами проверил их по списку и отвел в полутемную казарму, заставленную двухъярусными нарами. Сергей устроился в дальнем темном углу на досках, изрезанных ножами, положил под голову вещмешок и моментально заснул. Несколько раз его будили и выгоняли на плац на перекличку. Стоял с закрытыми глазами, кричал «Я!», когда называли его фамилию и возвращался на нары. В последний раз какой-то сержант всунул ему в руки метлу и приказал гонять пыль по плацу. Сергей прислонил метлу к стене и ушел в казарму, где забрался на верхние нары, чтобы никто не беспокоил.
Проснулся от смеха внизу. Кто-то, матерясь через слово, рассказывал анекдот о тупости прапорщиков. Голос был сиплый, похмельный, из тех, что по утрам часто слышишь в пивном баре. Несколько человек вновь заржали, хотя анекдот был не острее прапорщиков, и к потолку поднялось облачко сигаретного дыма, будто подброшенного смехом, а следом прилетел запах свежего перегара. Для полного сходства с пивнушкой не хватало лишь звона бокалов.
Сергей наклонился, разглядел в полумраке четырех призывников, которые сидели на нижних нарах и курили в ладони. Анекдоты травил круглолицый парень, похожий на клоуна. Н был из Сергеевой команды, и, когда ехали сюда, всю дорогу трепался, причем казалось, что не умеет складывать слова в фразы, поэтому пользуется готовыми – поговорками, присказками, пословицами, анекдотами.
– Время сколько? – спросил у него Сергей.
– О-о, какие люди! И без охраны! А мы думали, домой чухнул. Раз строимся – тебя нет, второй – опять нет, ну, думаем, в бега ударился, – произнес похожий на клоуна парень и пропел: – «По тундре, по широкой дороге, опасаясь погони и криков часовых...»
– Чего мне бегать?! – буркнул Сергей, спускаясь на пол. – Я армии не боюсь.
– Мы не боимся с Трезоркой на границе: Трезорка смелый!
Все четверо весело засмеялись.
Сергей пожал плечами: дурносмехи.
– Ну, ладно вам. Время сколько?
– Четверть шестого.
– Всего?!
– А ты размечтался, что всю службу прокемарил? Солдат спит – служба идет?.. Не получится, придется самому походить, – подвел итог клоун. – Кстати, это, не послать ли нам гонца за бутылочкой винца? А то, пока сопли жевать будем, магазин закроется.
– А выпускают?
– Конечно, нет! Но всё можно, если осторожно. Я вот сбегал и, как видишь, жив остался, и даже на сердце легче стало от песни веселой! – похвастался клоун. – Впереди дорога дальняя в казенный дом, не помешает винишка в дорогу накушаться. Идешь с нами?
– А вдруг за нами придут?
– Подождут. Армия может обойтись без оружия, без солдат, но без генералов – никак!
Напротив казармы стоял гараж с высокой крышей, а за ним, вплотную к забору, росло дерево. Нижние ветки были обломаны, а сучки отполированы руками и башмаками самовольщиков. По ту сторону забора широкой полосой росла сирень. Сергей спрыгнул в нее последним, задержался на минутку завязать шнурок, а когда вышел из кустов. Был схвачен за рубашку цепкой рукой старшины-милиционера с лицом, покрытым еле заметными, точно вылинявшими от старости, веснушками.
– Ага, дезертируем!
– Да нет, я в магазин... – оправдывался Сергей. Милицейская форма действовала на него парализующе, заранее чувствовал себя виноватым, даже если ничего не нарушил.
– Все говорят, что в магазин, а потом – ищи-свищи! – сказал милиционер и покосился на товарищей Сергея, которые наблюдали за ними из-за деревьев. – военный билет сюда.
Старшина полистал красную книжечку, внимательно изучая каждую страницу.
– Ну, что будем делать, призывник Гринченко? Протокол составим или... договоримся?
– Лучше договоримся. Я перелезу назад, – пообещал Сергей, не поняв многозначительности паузы.
– Так дело не пойдет, придется протокол составлять, – со вздохом произнес милиционер и поскреб щеку, будто хотел содрать блеклые веснушки. – Или все-таки договоримся?
– А сколько это? – сообразил Сергей.
Он ни разу в жизни не давал взятку, чувствовал себя неуютно: вдруг неправильно понял? Хотя рожа у «мусора» наглющая, ошибиться трудно.
– Военный билет какого цвета?
– Красного.
– Ну, вот...
– Десять рублей? – догадался Сергей и, радуясь, что так дешево отделался, достал из кармана красную десятирублевку.
– С каждого, – добавил старшина и кивнул в сторону прятавшихся за деревьями призывников, – с них тоже. Объясни им что к чему, а я здесь подожду. И военный билет подождет.
– Все налили? – с наигранной строгостью спросил Роман, открывая застолье. Ну, Серега, в свое время я отслужил, теперь твой черед настал. Охраняй наш сон и покой надежно, лямку тяни исправно: в первые не лезь, но и сзади не телепайся; от начальства держись подальше, к кухне – поближе; «дедов» слушайся, плохому не научат, а сам станешь «дедом», понапрасну не обижай «молодых». Служить в погранвойсках, конечно, не сахар, но наших, донбассовских, именно туда и забирают, где нужны надежные парни – в воздушный десант (я служил!), на флот и на границу. Смотри, не подведи нас, держи ее на крепком замке! – так, чтобы мать не заметила сколько, Роман сунул Сергею в нагрудный карман пиджака три десятки. – На дорогу. Распорядись с умом, чтобы не скучно было ехать! – И, как пример распоряжения с умом, залпом выпил водку.
Потом напутствовали родители. Мама сумела произнести «Сереженька, сынок» и захлюпала носом, а отчим недовольно бурчал на нее и старался быть спокойным, даже суровым. Хотя Сергея любил, воспитывал его с десяти лет. Дальше произносили пожелания в дорогу родственники и соседи, друзья и одноклассники, и чем большим становилось расстояние между призывником и говорящим, тем короче была речь и быстрее выпивалась водка. А затем просто пили и ели, танцевали и пели. Знакомились и ссорились. Чудом обошлось без драки.
Сергей старался казаться веселым, но на душе было муторно. Армии не боялся, выматывало ожидание чего-то незнакомого, непривычного. И с Таней не хотел разлучаться. Она была у него первой, у которой был первым. Познакомились осенью, но серьезно началось два месяца назад, случайно, по пьянке, и Сергей догадывался, что Таня жалеет об этом.
Когда большая часть гостей ушла, он предложил:
– Пойдем в мою комнату.
– Давай еще потанцуем, – упиралась Таня, – так весело! – и смотрела на него грустными серыми глазами.
– Пойдем, Тань...
Она окинула ищущим взглядом комнату, не нашла за что или за кого зацепиться и произнесла почти со злостью:
– Ну, пошли.
Свет не зажигали, хватало отблесков лампочки, горящей над входом в подъезд. Отблески проникали сквозь тюлевые гардины, падали на стену над письменным столом и как бы проявляли висевшие там черно-белые фотографии лидеров тяжелого рока и каратэистов в боевых стойках. Таня забилась в угол диван-кровати, поджала ноги, и Сергею было неудобно обнимать ее, поэтому гладил округлые коленки, обтянутые скользкими колготками. Таня мягко, но настойчиво отводила его руки, а когда попытался поцеловать ее. Уперлась ладонями в его плечи – как говорили в школьные годы, держала на пионерском расстоянии.
– Подожди... Твоих одноклассников всех забрали?
– Почти. Кого в армию, кого в тюрьму. Двое уже должны вернуться, отслужили. И я мог с ними, если бы из-за техникума отсрочки не давали, – объяснил он и снова полез целоваться.
– Ну, не надо, платье помнешь!.. Ты видел, какое платье было на Катьке? Ужас, да?!.. Тебе она нравится?
– Нет.
– И мне. Зачем же ты пригласил ее?
– Она с Мишкой пришла.
– А Мишку зачем? Он, как напьется, ко всем девчонкам без разбора пристает.
Сергей объяснил, почему пригласил Мишку, затем – почему его забирают именно в погранвойска, хотя и сам толком не знал, потом – еще много чего. Таня зевала, раз даже заснула, а проснувшись, вновь завалила вопросами.
За окном посветлело, отблески на стене полиняли. Гости разошлись, и с кухни доносились голоса матери, сестры и соседки, моющих посуду. Ночь прошла без толку, ничего от Тани не получил, поэтому мстил – продолжал клянчить, не давал заснуть.
– Какой ты все-таки настырный, – вдруг произнесла она устало и опустила ноги к полу. – А если войдет кто-нибудь?
Ему, как скулящему щенку кидали подачку, чтобы заткнулся и отстал. Дать бы Таньке по мордяхе и прогнать – расплатиться за унижение, но он увидел, как взметнулся вверх подол платья и закрыл ее голову, затем платье полетело на журнальный столик. Положенный кверху ножками на кресло. Как, обнажая белые ноги, рывком стягивались колготки, которые сухо потрескивали и постреливали голубыми искорками и тоже полетели на столик, зацепились за ножку, свисли к полу, напоминая спущенные шары, – и с опозданием ответил торопливо:
– Не войдут, мама знает.
Таня легла навзничь, отвернула лицо к стене:
– Только осторожно.
– Хорошо, – пообещал он и решил отомстить, хотя понимал, что это всего лишь перестраховка, при всем его желании сегодня Таня не забеременеет. И может, поэтому, а может, из жалости к ней да и к себе, выполнил обещание.
Легче не стало. Подачка – она и есть подачка. И уже мстя себе за ночь унизительного нытья, предложил:
– Выходи за меня замуж.
– Я и так твоя жена, – зевнув, ответила Таня. Вернешься, тогда и распишемся.
– А дождешься?
– Конечно. Укрой меня: спать хочу – сил нет.
От ее вранья не хотелось никого и ничего видеть. И он лежал с закрытыми глазами, ожидая, когда в дверь комнаты осторожно постучит мать и избавит его от Тани и от самого себя.
Областной призывной пункт был обнесен высоким забором из железобетонных плит. Автобус выгрузил призывников во дворе и уехал. Ворота остались открытыми, но около них механической походкой вышагивал солдат. Он, казалось, не замечал призывников, и когда один из них попросился выйти за ворота и взять у родителей авоську с продуктами, ничего не ответил, даже не повернул голову, лишь четче поставил ногу, словно прихлопнув к асфальту чужие слова. Всё – уже не штатские. Складывалось впечатление, что и не люди уже.
Долговязый прапорщик с красным лицом и глазами проверил их по списку и отвел в полутемную казарму, заставленную двухъярусными нарами. Сергей устроился в дальнем темном углу на досках, изрезанных ножами, положил под голову вещмешок и моментально заснул. Несколько раз его будили и выгоняли на плац на перекличку. Стоял с закрытыми глазами, кричал «Я!», когда называли его фамилию и возвращался на нары. В последний раз какой-то сержант всунул ему в руки метлу и приказал гонять пыль по плацу. Сергей прислонил метлу к стене и ушел в казарму, где забрался на верхние нары, чтобы никто не беспокоил.
Проснулся от смеха внизу. Кто-то, матерясь через слово, рассказывал анекдот о тупости прапорщиков. Голос был сиплый, похмельный, из тех, что по утрам часто слышишь в пивном баре. Несколько человек вновь заржали, хотя анекдот был не острее прапорщиков, и к потолку поднялось облачко сигаретного дыма, будто подброшенного смехом, а следом прилетел запах свежего перегара. Для полного сходства с пивнушкой не хватало лишь звона бокалов.
Сергей наклонился, разглядел в полумраке четырех призывников, которые сидели на нижних нарах и курили в ладони. Анекдоты травил круглолицый парень, похожий на клоуна. Н был из Сергеевой команды, и, когда ехали сюда, всю дорогу трепался, причем казалось, что не умеет складывать слова в фразы, поэтому пользуется готовыми – поговорками, присказками, пословицами, анекдотами.
– Время сколько? – спросил у него Сергей.
– О-о, какие люди! И без охраны! А мы думали, домой чухнул. Раз строимся – тебя нет, второй – опять нет, ну, думаем, в бега ударился, – произнес похожий на клоуна парень и пропел: – «По тундре, по широкой дороге, опасаясь погони и криков часовых...»
– Чего мне бегать?! – буркнул Сергей, спускаясь на пол. – Я армии не боюсь.
– Мы не боимся с Трезоркой на границе: Трезорка смелый!
Все четверо весело засмеялись.
Сергей пожал плечами: дурносмехи.
– Ну, ладно вам. Время сколько?
– Четверть шестого.
– Всего?!
– А ты размечтался, что всю службу прокемарил? Солдат спит – служба идет?.. Не получится, придется самому походить, – подвел итог клоун. – Кстати, это, не послать ли нам гонца за бутылочкой винца? А то, пока сопли жевать будем, магазин закроется.
– А выпускают?
– Конечно, нет! Но всё можно, если осторожно. Я вот сбегал и, как видишь, жив остался, и даже на сердце легче стало от песни веселой! – похвастался клоун. – Впереди дорога дальняя в казенный дом, не помешает винишка в дорогу накушаться. Идешь с нами?
– А вдруг за нами придут?
– Подождут. Армия может обойтись без оружия, без солдат, но без генералов – никак!
Напротив казармы стоял гараж с высокой крышей, а за ним, вплотную к забору, росло дерево. Нижние ветки были обломаны, а сучки отполированы руками и башмаками самовольщиков. По ту сторону забора широкой полосой росла сирень. Сергей спрыгнул в нее последним, задержался на минутку завязать шнурок, а когда вышел из кустов. Был схвачен за рубашку цепкой рукой старшины-милиционера с лицом, покрытым еле заметными, точно вылинявшими от старости, веснушками.
– Ага, дезертируем!
– Да нет, я в магазин... – оправдывался Сергей. Милицейская форма действовала на него парализующе, заранее чувствовал себя виноватым, даже если ничего не нарушил.
– Все говорят, что в магазин, а потом – ищи-свищи! – сказал милиционер и покосился на товарищей Сергея, которые наблюдали за ними из-за деревьев. – военный билет сюда.
Старшина полистал красную книжечку, внимательно изучая каждую страницу.
– Ну, что будем делать, призывник Гринченко? Протокол составим или... договоримся?
– Лучше договоримся. Я перелезу назад, – пообещал Сергей, не поняв многозначительности паузы.
– Так дело не пойдет, придется протокол составлять, – со вздохом произнес милиционер и поскреб щеку, будто хотел содрать блеклые веснушки. – Или все-таки договоримся?
– А сколько это? – сообразил Сергей.
Он ни разу в жизни не давал взятку, чувствовал себя неуютно: вдруг неправильно понял? Хотя рожа у «мусора» наглющая, ошибиться трудно.
– Военный билет какого цвета?
– Красного.
– Ну, вот...
– Десять рублей? – догадался Сергей и, радуясь, что так дешево отделался, достал из кармана красную десятирублевку.
– С каждого, – добавил старшина и кивнул в сторону прятавшихся за деревьями призывников, – с них тоже. Объясни им что к чему, а я здесь подожду. И военный билет подождет.