Страница:
- Эй!.. - полуголосом позвал воя. - Пойдите вынесите младшего воеводу...
Игоря Голубова уложили на расстеленную войлочную попону. Константин Юрьев подсел около изголовья, осторожно подправил повязку на глазу.
- Полежи-ко эдак - полегчает. Подплывать будем - занесем...
Если бы не темень, совсем как на Вятке...
Рядом уселся боярин Андрей Воронцов. Подошел палубный сторож, засопел носом.
- Ну, говори, что случилось?! - повернулся к нему воевода.
Сердце тревожно заторкало под пластинчатой броней. "Как слабо человеческое сердце по сравненью с разумом - духом!" - подумал Константин Юрьев. Сторож-вой показал рукой вперед - в ночную тьму.
- Идут...
- Кто?!
- Кажись, наши вертаются...
Двухвесельная лодка уцепилась за корму. С помощью палубных сторожей поднялись русские ведомцы - московские татары - во главе с десятником Елисейкой. Они бросили на просмоленные доски двух связанных ордынцев с тряпочными кляпами во рту.
Десятный ватаман доложил воеводе:
- Русская не прошла - осталась... Бизде сторож - от Сарая одник татар только быпускай...
- Сарай далеко, не проедем мимо?!
- Нит - сразу увидай - близка...
Константин Юрьев радостно блеснул глазами. Облегченно вздохнул сзади стоящий боярин.
Застонал пленный, шевельнулся. Елисейка нагнулся, пошарил рукой второго:
- Улям! - кончал... Боебода Басил бэлел тэбэ, Большая Боебода, сийчас жи брать Сарай - заптра будет Хан, - Елисейка - маленький, коренастый, в лисьем треухе, - в темноте ощерил зубы, пнул пленного - тот замычал. - Она тоже гаварила...
Воевода нетерпеливо затопотал - в глазах синие искорки:
- Выкиньте того - сам, взяв лежащего раненого пленного за шиворот, проволок тяжелое тело ордынца по палубе и, рывком приподняв, заставил сесть рядом с Игорем Голубовым.
Пленный, упершись длинными руками об пол, застонал, скрежетнул зубами.
- Спроси-ко у его, собаки, когда Ахмедка в Сарае будет?! - приказал Елисейке.
Раненый татарин приоткрыл веки - в темных глазках-щелках забегали желтые злые огоньки, - прохрипел сквозь зубы. Елисейка перевел.
- Себодня будит... Сарай, гаварит, не бзять - там и биз Хан многа батыров... Псе умрете, гаварит...
"Так быстро?! Но все равно раньше, чем к полудню, не будет, - а может, врет татарин - это у них принято? - Константин Юрьев взглянул на пленного и, в подтаявшей темноте, близко увидел - наткнулся на горящие от ненависти и презрения глаза своего врага. - Бэк али мурза!.. не врет..."
- Ти раб!.. - у ордынца что-то забулькало в груди, закашлялся. Будто плетью воеводу - вздрогнул, схватился за рукоять ножа, зарыкал-зарокотал:
- Великий народ не может быть рабом, а я сын его! И не взойдет Светило, как сожгу твое логово! - лик у вятского воеводы стал грозен и страшен, пленный понял. Константин Юрьев тряхнул головой, убрал руку с пояса, полусогнул в локте, прижал к груди и вдруг забасил осипшим голосом:
- Слушай, Бэк, отпущу, дам злато - много дам, только скажи, когда будет хан?! Много ли в Сарае войска?.. И поклянись Аллахом, что правду говоришь!..
Татарин шумно, с клокотом дышал и молча, не отводя безумных от ненависти глаз, смотрел на воеводу.
Приподнял голову Игорь Голубов (лицо напряглось) и слабым, но твердым голосом Константину Юрьеву:
- Пред ним унижаться!.. Не смей!..
Небо посветлело, не стало комаров. Поднимающийся от воды туман темной тенью на миг окутывал палубу и тут же исчезал, унесенный боковым тугим ветром, оставляя после себя теплую парную влагу.
Все чаще передовые лодки и ушкуи вступали в скоротечные яростные стычки с ордынскими сторожами.
В тумане не сосчитать - много, - бухая веслами, неудержимо шли на Сарай малые и большие ушкуи. Русские плыли теперь открыто - в едином порыве была мощь и дерзость...
Татары в большинстве своем, протараненные ушкуями, тонули, или же, попадая на своих лодчонках между русскими, немедленно расстреливались.
... - Пойди-ко, Игорек, вниз, в избу - скоро Орда.
Игорь Голубов начал поднимать голову, пытаясь сесть.Константин Юрьев торопливо нагнулся и осторожно помог.
- Смотри, какая сила, - и он показал прояснившимся глазом на мачты, борта ушкуев, то тут, то там чернющих сквозь обрывки уже не густого тумана. - Не жаль и мово Никитки - чую, погибли ведомцы вместе с Васькой... лишь бы удача была...
- Все Богом предопределено... - перекрестился боярин Андрей Воронцов.
- Бох не вмешивается в земную жизнь... - прервал его Игорь Голубов, зыркнул по сторонам, - вокруг собирались вои (все были на палубе), некоторые только что отстрелялись с бортов ушкуя и часто, шумно дышали. - Он сотворил Землю, людей и все остальное. Мы должны сами все - на то и люди... - помолчал. Шлепали, бухали по воде весла, где-то впереди вновь послышал ся треск, стук дерева об дерево, донеслись приглушенные туманом душераздирающие визги ордынцев. Игорь Голубов тряхнул головой - мокрые пегие волосы легли на повязку: - Я это еще раз проверил: просил оставить последнево сына-наследника... Мне недолго осталось... А может, он жив?! - черный округлившийся глаз горел-ждал ответа, но Константин Юрьев отвернулся. - Нет, погиб, - ответил сам себе Игорь и продолжил, обращаясь к другу зятю: - Костя, ты останешься жить... (Вятский воевода замахал руками - дескать, сглазишь). - Не маши - обязан! - на лице Игоря Голубова погасла тревога, высветились воля, ум. - Я тебе правду глаголю: сам не сплошаешь - и бох поможет, - помнишь, ты однажды эдак-то сам говорил - и победил... От тебя, как поступишь, как полк поведешь, зависит судьба Великой рати... Ты первый из русских воевода, да и не только русских, который разгромит Сарай и вернется... Тебя народ не забудет - памятник - церковь воздвигнут... В летописных книгах опишут... От сына к сыну будут передавать имя твое, как Святого Дмитрия 58... И пока жив русский народ, - а он никогда не исчезнет с лика земли, - будешь жив и ты... Вместе с тобой и нас помянут...
Я обещал перед смертью сыну и тебе рассказать, почему о боге немного по-другому думаю.
Мне было двенадцать, когда я умертвил свою сестренку...
- Как умертвил?! - охнул в ужасе московский боярин и быстро-быстро закрестился.
- Руками удушил... Ненарошно... Перестань же креститься - руками махать! - зло засверкал черным глазом на боярина. - Штобы победить - не нужно обманываться - бог сам не поможет: он через нашу голову, тело все делает... Да не таращь на меня глазища неразумные!.. - У боярина Андрея Воронцова затряслась толстая нижняя губа в бороде. - В своем я уме... - помолчал, а потом скорбным голосом: - Мною проверено - еще раз говорю: просил сына оставить в живых...
- Как это случилось?.. - шепотом, еле слышно, но поняли все - спросил Константин Юрьев.
- Ты ж знаешь. Што я тоже рос сиротой, приезжий...
Татары налетели. Не успевших вооружиться мужей зарубили, - и мово отца, братьев тож... сестренку Улю - ей три года было - бабушка спрятала... Я и мати с младшей титешной сестренкой моей в скирду схоронились...
Стали они по полю рыскать: женок и ребенков ловить, хлеб жечь... Вижу через желтые соломинки - и к нам скачут... мати сунула распелененную... Только што грудь сосала... В одной холщовой пеленалке... Крикнула: "Беги!" - и сама аки птица через поле к дальнему лесу... татарва за ней - визжат, смеются... Заарканили... Я замешкался, а когда побежал к рядом стоящему лесу, заметили, и за мной... Я в лесок, в овражек, в яму... Сверху кусты, трава - притаился, а сестренка начала... Прижал ей ротик - молоко еще не обсохло, - она пуще... Они рядом копьями в кусты тычут - не слышат... Пальчиками царапает мою руку, изгибается тельцем... Смотрю - синеет, а как отпустишь?! Молю-умоляю неистово про себя бога, штобы не допустил убийство...
"Раз ты есть, говорю, не допустишь!.." - Игорь Голубов вкогтился сухими пальцами в плечо Константина Юрьева. - Не внемлил он - изогнулось судорожно тельце и закаменело...
После... просил-молил бога оживить, али же убить меня, но безмолвствовал он, и тогда - проклял ево!.. Думал - сейчас же ударит, убьет, но ничего - только ручеек журчал, да птицы весело переговаривались... Я еще долго безумствовал... Вот тогда впервые убедился, што бох через нас все делает...
Все в мире после сотворения Мира в своем естестве живет: рождается, растет, умирает - человек ли, зверь али дерево, - трава - все из семени, плоти... Бог наблюдает, смотрит, и в наши дела, создав нас, вмешивается через нас же самих... Мы сами должны делать!..
Туман исчез - дымило парком над самой водой. Слева степной вражеский берег, заросший черной стеной деревьев и кустов.
Впереди уже шли постоянные стычки - бои...
Судя по долетающим обрывкам голосов с берега, и там были татары.
Константин Юрьев смотрел на летящую навстречу темную воду, - возбужден, мышцы напряжены, мысленно рисовал предстоящее сражение, думал о боге...
Нет, не может поверить в такого бога, который стоит в стороне человеческих дел, давая возможность все самим решать в жизни, делать! Для чего тогда божьи храмы, святые места?! - "Не в разуме говорил Игорек - прости его, господи!.." - ему, стоящему под развернутым стягом-иконой Георгия Победоносца, его полку, рвущемуся к столице самого могучего из азиатских ханств - Золотой Орды - нужен был бог - помощник...
Впереди, слева, на берегу мелькнул огонек, второй... Много. Чуть выше, правее, - как будто открылся занавес, - затрепетали свечками язычки пламени - они горели, мигали, гасли, вновь зажигались...
- Сарай-Берке... - боярина Андрея Воронцова не узнать; голова смело поднята, в глазах огонь, ноздри грозно раздуваются - рядом стоял вой - могучий храбр. Повернулся к Константину Юрьеву и, приглушая в голосе ярость и возбуждение: - Вон сигнальные огни на мечетях - переговариваются со сторожевыми разъездами в степи, а может, и с самим ханом... Пора разворачиваться сотнями - подходим!.. - Впереди вырисовалась сплошная, густая цепь огней - красных искорок - то татары с факелами вышли на лодках встречать дорогих гостей - очень редко уж русские эдак-то отгостивать приезжают в Орду!.. На востоке покраснело, посветлело над водой. Пахнуло полынью, дымом.
Константин Юрьев окинул лихорадочно блестящими глазами свой полк - передние ушкуи ("Ни одной лодки?!") приближались к татарам, задние - за островом. "Не так уж и мало нас, - увидел вытянутые от напряжения, построжавшие лица воев, гребцов. - Начинается!.. Что ж я - давай, русский воевода! Решается судьба твоей Земли, народа... Не посрамись перед Миром, потомками!.." Глянул на другов-воев; в льдисто-голубые очи, вычеканенное торжественное лицо великокняжеского боярина:
- Трубите бой!
Заревели зазывно-грозно боевые берестяные трубы, - чудился в могучем реве призыв самой Родины с ее многочисленными городами, селами и деревнями, раскинувшимися на бескрайних просторах Великой Руси, - звали на смертный бой с самым лютым, ненавистным врагом на свете - татарином.
Откликнулись, как лоси-бойцы в осеннем лесу, трубы на других ушкуях, каждая ревела по-особому, но все они пели один и тот же мотив могучей боевой песни русичей... Передовая сотня Афанасия Веригина приблизилась к дощатым суденышкам и лодкам татар. Он вывел большой ушкуй вперед. За ними пристроились: самый сильный отряд - из вятчан, московичей и трех сотен устюжан - во главе с Андреем Воронцовым; две сотни на девяти средних ушкуях вел ватаман Юрий Волковцев.
Замыкали: запасная сотня во главе с воеводой и сторожевая сотня на малых ушкуях - для охраны судов...
Сотенный Афанасий Веригин перекрестился:
- С богом!.. - и подал знак: "Стреляй!" Молодые вои (ударная сотня состояла из самых сильных, в большинстве молодых) - многие без бород - лишь курчавился на лицах золотистый пушок, - радостные, возбужденно-злые, повели прицельный бой из самострелов, луков, выбивая ордынских факельщиков и лучников с дымящими зажигательными стрелами... От самострельных стрел не было спасения - пробивали татарские щиты, кожаные пластины на груди, рвали древнюю кольчугу...
Ханские вои не сдержали натиск - частично были перебиты, потоплены, другие смешаны и рассеяны.
Огромные, по сравнению с перевернутыми, крутящимися пустыми лодками, ушкуи с пляшущими на палубах (затаптывали зажигательные стрелы) и беспрестанно стреляющими русскими устремились на Пристань.
Юрий Волковцев отвернул налево - вошел в устье Старицы.
...Попрыгали-попадали на землю, - кое-кто в дымящихся кафтанах, - ушкуйники ударной сотни ринулись на ордынцев, смешали их ряды; как ураган, грохоча и все сметая, прошли небольшую полосу суши-пристани, - поднимая тучи брызг, кинулись в ров вслед за покиданными туда татарами... И поднялся до неба, заполнил всю вселенную гром боя: треск копий, грохот железа, визг и крики дерущихся... Кипела вода, выплеснутая множеством тел, омыла стены-заборы, запертые ворота...
...Последний ушкуй с Федотом из Афанасьевой сотни, вместе с догнавшими воями боярина Андрея Воронцова, причалил чуть в стороне от загоревшегося пустого судна.
Федот вслед за десятником Егором Михайловым (неродным сыном воеводы) сбежал по сходням, пробежал - в два-три прыжка - по скользкой глинистой земле и, споткнувшись об убитого татарина, упал в бурлящую, темно-рыжую - при свете горящего корабля - воду. Тут же вскочил, опорожнил от ровной тухлой воды ноздри, снова рванулся вперед - по самую грудь вошел в воду, буравя и пеня ее, - вокруг крик-визг, оглушающий шум; кипела вода от стрел.
...Достигли забора. В одноголосье, затем в несколько голосов, все заглушив, как морской прибой, ударил клич штурмующих.
Федот тоже, заревев эту дедовскую грозную песню-клич, в несколько взмахов переплыл глубокое место, обогнал воя с бочонком смолы - с привязанным за шею огнивом. "Сарай в огне, а он с огнивом туда!" - удивился и возмутился бестолковости воя Федот, но в следующую секунду и сам забылся: перегнал своего десятного ватамана, выскочил из воды, ухватившись за мокрый слизкий верхний край глинобитной стены-забора, подтянулся и спрыгнул по ту сторону...
Вслед за охранной десяткой, со знаменем, Константин Юрьев прошагал-пробежал по перекинутому через ров качающемуся настилу, вошел в низкие сбитые русскими ворота: "Вот он - Сарай!.. Отец!.. Столица Золотой Орды!.."
Запасная сотня втиснулась в узкие, огражденные стенами приземистых глинобитных домов, улицы Сарай-Берке - засыпанные щебнем, заваленные трупами, ранеными (воями, жителями, рабами). С треском, жарко горели камышовые, из шкур крыши домов; дым - потемнело небо...
Хрустнув щебнем, остановился воевода. Оглядел полуразрушенную мазанку - крыша уже сгорела. "Уф!" - снял личину, изображающую морду медведя, подал ближнему вою.
- Подержи, - весь в золоте: на голове золоченый шлем; вышитый золотом парчовый кафтан - под ним броня - тоже великокняжеский подарок; в опущенной руке оголенный меч - дар вятчан, выкованный Устином... И сам сиял: глаза выплескивали море синего огня. Гордая, радостная улыбка - еще бы! - он в Сарае. Но тут же погасла улыбка: "Что ж это я... Чай, не на пир пришел!.."
По опыту знал: самое страшное для полководца - потерять управление войском, не видеть, не слышать ход битвы; а тут еще не получилось внезапности - татары все-таки не застались врасплох... неизвестно, как сложится сражение?! Нужно не только разгромить, но и, взяв в плен ханскую семью, выйти из Сарая, оторваться от преследования, вернуться на Вятку!..
- Мне нужно на глядень 59взойти! - обратился к вою-скоровестнику: - Найдите высокий целый мазанный дом, с которого бы я мог пасти войско...
Константин Юрьев тряхнул головой:
- Скоро там?! - кинул нетерпеливый взгляд вдоль узкой улицы. Один из раненых приподнял окровавленную русую голову...
Встал, закачался - длинный, рваная одежда чуть прикрывала наготу; в руке татарский меч, - разрубленное справа надбровье отвисло на пол-лица. У воеводы кольнуло в груди: "Это ж наш - русский полонянин!.." Константин Юрьев, ступая по наваленным трупам, подошел, заглянул в его мокрый от слез голубой глаз. Бородатое, измученное, обезображенное лицо улыбалось, протягивало навстречу руки.
- Братушки!.. Родненькие!.. Отобрали нас... Хотели заставить против воевать - не вышло... - продолжая счастливо улыбаться, тянул руку и падал - умирал...
Федот не ожидал, что так быстро, с ходу захватят полгорода.
С ревом, громом хлынули в улицы Сарая: разваливались стены домов, рушились горящие крыши-потолки...
Он врывался вместе с остальными, преследуя татар, в мазанки-дома, крутил мечом, бил ногами все, что сопротивлялось, мешало идти вперед.
Рука затяжелела, но он махал мечом - уж затупился он - не рубил, мял, как жесть, татарские шеломы, рвал шапки...
Федот все вертел и вертел направо и налево мечом, ближних добивал ножом (он где-то обломил копье), шел вперед, не давая ордынцам опомниться, прийти в себя, организовать дружную оборону...
Рубя, тыкая озверевших и полуобезумевших от горя и злости татар, пробились до следующего квартала, - до больших изукрашенных желтых юрт...
Уже полегли до единого - откуда взялись, не видел - огромные русские мужи-полоняне, без доспехов, вооруженные копьями и мечами; - если бы не они! - они бросались в самую гущу схватки - разметывали татар, сами гибли, помогая вятчанам.
Чаще стали попадаться женщины-татарки, дети, древние белоклинобородые бабаи 60и женщины-служанки. Все они, позабыв, кто есть кто, в ужасе, пронзительно визжа, с душераздирающими криками метались среди ханских воев, которые рубили в ярости и их... И только небольшая часть несчастных, пройдя сквозь ад-сечу, со страшными, зияющими ранами, в крови, как жертвенные животные, полуживые, - без рук, без ног, - выкидывалась под ноги и руки наступающих русских...
Несмотря на огромное усилие, чтобы не озвереть, не крушить все подряд, меч Федота попадал иногда в мягкие, незащищенные тела женщин, стариков...
В голове гудело, сердце стучало огромной кувалдой. То, что он делал, не мог сразу осмыслить и только потом, осознав, ужасался: "Што это такое? - Сами же!.. - Звери! - своих к нам под ноги бросают!.." Вспомнилось: надруганная, опозоренная, со вспоротым животом мать... Трупики младших братьев с размозженными головками... Не стало жалости ни к кому! Поднявшаяся в душе лютая ненависть закрыла кровавым туманом глаза; сковало, как льдом, мозг. И когда перед ним оказалась юрта, Федот, прорубив-прорвав в жесткой сухой коже-стене широкий лаз, ворвался вовнутрь; никого не щадил: размолотил склоненные седые головы стариков, затоптал бросившегося на него с кинжалом малая 61- подростка, ударил ножом, приподнял и отбросил легкое тело укутанной в плат женщины, кинувшейся спасать своего сына; пнул ногой, обутой в кожаные сапоги, очаг - головешки с малиновыми язычками пламени и оранжевыми углями, очертив в воздухе красные линии, оставив дымные хвосты, осыпали противоположную стену юрты, подожгли, - развернулся и бросился в другую сторону, где в богатой одежде с золотыми украшениями сидели две женщины, как курицы-наседки, обложенные татарчатами.
Федот выдернул онемевшую татарку, стряхнул с нее вцепившихся детей, посрывал драгоценные украшения, занес нож... В голове что-то лопнуло, разорвалось; в глазах - фиолетовый сноп искр - все погасло... Упал, но тут же очнулся, и не успел еще понять, что с ним, а рука сама выхватила меч из ножен, вскочил на дрожащие ноги, увидел Людмила - седобородого красавца-воя, его синие презрительно сверкавшие глаза.
- Ирод!.. Не смей марать русское оружие невинной кровью!..
Эдак дедами принято - нам завещано, и не тебе велено осквернять...
- Знаешь, как над моей мати надругались!.. Братьев моих!..
- Видел я, сучий сын, и поболе тебя ихние зверства! Помню отцовы рассказы о Бектуте 62, но не озверел, как ты, не потерял обличье и дух руссково человека! - Людмил повернулся, прорубил одним взмахом выход - вышел. Федот поднял нож и выскочил из занявшейся пламенем юрты...
Сзади бушевал огонь, - как огромный рыжегривый зверь, кидался на выстроившиеся в ряд юрты и с треском, с урчанием пожирал одну за другой.
С обгорелой бородой - тело мокрое, как в бане, - с обжигающим мечом в руке, погнавшись за тремя татарами, Федот выбежал из моря огня и, еще не успев увидеть, понял, почувствовал, что в ходе боя что-то изменилось. На миг - ровно на столько, чтобы глаза успели увидеть, что случилось, - он остановился - его тут же обогнали несколько русских - и увидел: на другой стороне улицы все пространство между домами-землянками заполнено ордынцами; впереди пешие, сзади сплошной стеной подпирала степная конница, окутанная рыжей пылью. "Только подошли! - различил лес копий, ощетинившихся в его сторону. Екнуло в груди: - Ахмедка?!"
* * *
...Плыли, вытянувшись гуськом, по середине Старицы - подальше от берегов: справа со стен-забора летели хвостатые зажигательные стрелы, слева - со степи - "стрелы стрелили" верховые татары.
Впереди, с первой сотней - на четырех ушкуях - шел ватаман Юрий Волковцев; со второй - на пяти - молодой сотенный Осип Кириллов.
Уже горели дома, гремела-шумела сеча в Сарае, а они все еще осторожно пробирались к мосту...
Вот-вот должен быть мост...
Рядом с кормщиком стоит Юрий Волковцев. Тревожно-напряженно всматривается, прислушивается, стараясь сориентироваться; негромким звенящим голосом командует; раздувая ноздри, вдыхает возбуждающе-тревожный запах дыма, - глаза его временами вспыхивают, как у большой кошки, жутким желтым светом...
"Почему так долго нет моста?! Уж Сарай прошли!" - пСтом покрылась спина у сотенного.
...Он вздрогнул, схлынул с груди холод тревоги, лицо ожило: по приближающимся звукам понял - мост! Сердце крутнулось белкой и успокоилось, застучало ровно и сильно - теперь знал, что делать...
Юрий Волковцев вытянул меч - впереди зажглись факела и широкой огненной лентой перекрыли Старицу, осветили мост с ордынцами, ослепили русский ушкуй.
"Ну, бох, помогай! А мы уж помолимся - покрестимся мечом по бусурманским головам!.."
Еще два-три взмаха, и... - факела, зажигательные стрелы сыпанули по ушкую - вспыхнули паруса, просмоленный борт...
- Русичи!.. - Юрий Волковцев поднял длинный меч - на бородатом лице бешеная ярость. - За Русь! - за мной!..
...Константин Юрьев, стоя с пятью воями с Георгием на площадке-гульбище полуразрушенного дома, в сотый раз развязывал-рвал, связывал на шее завязки накинутой на плечи ферязи 63. В груди - под парчовым кафтаном, булатной броней - мечется-бьется сердце...
Поднимающийся чадящий дым коптил чужим тошнотворным запахом, заставлял кашлять, чихать; ело глаза.
Порывы ветра рвали иногда дымовую завесу, и тогда лучшего места для обзора и не нужно: здесь, на "глядени", у воеводы открылись глаза, откупорились уши - он услышал бой, и, как опытный бортник по звуку определяет здоровье и силу пчелиной семьи, по ширине летка состояние улья, он определил, что ударный полк далеко продвинулся вперед, что - справа - боярин Андрей Воронцов все еще не прорвался в царский дворец...
Посмотрел налево - на север - темно, мост молчал.
Впереди - на востоке - покраснело. Теперь все как на карте: он стоит лицом на восход солнца, справа царский дворец за стенами - забором - у самой Ахтубы (весной она сливалась с Итилем, образовав широкое займище). Старица, как круто загнутая дуга лука, уходила на северо-восток, снова возвращалась. На основании лука-острова лежал Сарай; на вершине - холмы...
Ревела битва за город, вспыхивали юрты-дома, поднимая к небу огромные, загнутые на северо-запад, рыжие с чернобурыми опушками хвосты - дымы...
Он смотрел, напрягая зрение в темноте, за город, на холмы: "Где у них сторожевой конный полк, - во дворце? - Тогда ох как тяжко будет боярину; это не пеший татарин - на комони они вои..."
Повернулся направо: "Так и есть: не прорвались!.."
Воевода заметался по площадке-гульбище: такими небольшими силами нужно бы ударить ниже Пристани - сразу за стенами Дворец с мечетями...
Перерезать мост, и, сделав свое дело, - назад...
"Мы счас, аки щука, схватившая не по себе рыбину: ни заглотить, ни выпустить!..
Где ж Волковцев?!"
Поперек Старицы потянулась тонкая гирлянда искорок; расширяясь в середине, превратилась в живой рой-комочек шевелившихся огненных пчел; и вдруг этот рой взлетел, высветив ушкуи, - "Добрались!.." - осыпал их звездным дождем...
Яркой свечкой вспыхнул ближний к мосту ушкуй.
Константин Юрьев повис, перегнувшись через перила гульбища, смотрел, боясь дыхнуть...
С горящего ушкуя попрыгали, как вначале показалось, на мост; но присмотрелся - ловушка: бревна...
Вспыхнули еще два подошедших ушкуя, с них тоже посыпались черные фигурки воев...
Теперь отчетливо было видно, как бревна, приподнявшись одним концом, уходили вместе с воем на другом под воду. С моста стреляли... Это не чистая вода - не выплыть!..
"Иех!" - скрежетнул зубами воевода - тяжело - в груди сдавило, - он еще никогда так не страдал - в тысячу раз легче самому быть там: сражаться, умирать - чем смотреть, как гибнет войско!..
Подошла вторая сотня - пять ушкуев - замешкались... "Ну! - сворачивай!.." - и, как бы услышав его, один, затем остальные развернулись и стремительно понеслись к правому берегу...
- Смотри, воевода, кажись, прорвались во дворец! - Константин Юрьев повернулся, - отпустило в груди.
...Такого не ожидал Андрей Воронцов: на открытой площади перед Дворцом и налево перед амбаром с оружием плотно друг к другу разместилась конница ордынцев.
С пиками, с саблями встретили первых атакующих русских, прижали к стене-забору, не давали передыху, вытащить луки. Андрей Воронцов в кольчуге, с щитом - круглым, железным, - крутил мечом, отбиваясь от пик, ударов сабель... Слетела личина, кровью зашло лицо, но он не чувствовал боли: "О, Господи - помоги!.. Прости мне все грехи!.." Удар копьем надорвал стальное кольцо, жало застряло в подкольчужных кожаных платинах. Он упал на колени...
Игоря Голубова уложили на расстеленную войлочную попону. Константин Юрьев подсел около изголовья, осторожно подправил повязку на глазу.
- Полежи-ко эдак - полегчает. Подплывать будем - занесем...
Если бы не темень, совсем как на Вятке...
Рядом уселся боярин Андрей Воронцов. Подошел палубный сторож, засопел носом.
- Ну, говори, что случилось?! - повернулся к нему воевода.
Сердце тревожно заторкало под пластинчатой броней. "Как слабо человеческое сердце по сравненью с разумом - духом!" - подумал Константин Юрьев. Сторож-вой показал рукой вперед - в ночную тьму.
- Идут...
- Кто?!
- Кажись, наши вертаются...
Двухвесельная лодка уцепилась за корму. С помощью палубных сторожей поднялись русские ведомцы - московские татары - во главе с десятником Елисейкой. Они бросили на просмоленные доски двух связанных ордынцев с тряпочными кляпами во рту.
Десятный ватаман доложил воеводе:
- Русская не прошла - осталась... Бизде сторож - от Сарая одник татар только быпускай...
- Сарай далеко, не проедем мимо?!
- Нит - сразу увидай - близка...
Константин Юрьев радостно блеснул глазами. Облегченно вздохнул сзади стоящий боярин.
Застонал пленный, шевельнулся. Елисейка нагнулся, пошарил рукой второго:
- Улям! - кончал... Боебода Басил бэлел тэбэ, Большая Боебода, сийчас жи брать Сарай - заптра будет Хан, - Елисейка - маленький, коренастый, в лисьем треухе, - в темноте ощерил зубы, пнул пленного - тот замычал. - Она тоже гаварила...
Воевода нетерпеливо затопотал - в глазах синие искорки:
- Выкиньте того - сам, взяв лежащего раненого пленного за шиворот, проволок тяжелое тело ордынца по палубе и, рывком приподняв, заставил сесть рядом с Игорем Голубовым.
Пленный, упершись длинными руками об пол, застонал, скрежетнул зубами.
- Спроси-ко у его, собаки, когда Ахмедка в Сарае будет?! - приказал Елисейке.
Раненый татарин приоткрыл веки - в темных глазках-щелках забегали желтые злые огоньки, - прохрипел сквозь зубы. Елисейка перевел.
- Себодня будит... Сарай, гаварит, не бзять - там и биз Хан многа батыров... Псе умрете, гаварит...
"Так быстро?! Но все равно раньше, чем к полудню, не будет, - а может, врет татарин - это у них принято? - Константин Юрьев взглянул на пленного и, в подтаявшей темноте, близко увидел - наткнулся на горящие от ненависти и презрения глаза своего врага. - Бэк али мурза!.. не врет..."
- Ти раб!.. - у ордынца что-то забулькало в груди, закашлялся. Будто плетью воеводу - вздрогнул, схватился за рукоять ножа, зарыкал-зарокотал:
- Великий народ не может быть рабом, а я сын его! И не взойдет Светило, как сожгу твое логово! - лик у вятского воеводы стал грозен и страшен, пленный понял. Константин Юрьев тряхнул головой, убрал руку с пояса, полусогнул в локте, прижал к груди и вдруг забасил осипшим голосом:
- Слушай, Бэк, отпущу, дам злато - много дам, только скажи, когда будет хан?! Много ли в Сарае войска?.. И поклянись Аллахом, что правду говоришь!..
Татарин шумно, с клокотом дышал и молча, не отводя безумных от ненависти глаз, смотрел на воеводу.
Приподнял голову Игорь Голубов (лицо напряглось) и слабым, но твердым голосом Константину Юрьеву:
- Пред ним унижаться!.. Не смей!..
Небо посветлело, не стало комаров. Поднимающийся от воды туман темной тенью на миг окутывал палубу и тут же исчезал, унесенный боковым тугим ветром, оставляя после себя теплую парную влагу.
Все чаще передовые лодки и ушкуи вступали в скоротечные яростные стычки с ордынскими сторожами.
В тумане не сосчитать - много, - бухая веслами, неудержимо шли на Сарай малые и большие ушкуи. Русские плыли теперь открыто - в едином порыве была мощь и дерзость...
Татары в большинстве своем, протараненные ушкуями, тонули, или же, попадая на своих лодчонках между русскими, немедленно расстреливались.
... - Пойди-ко, Игорек, вниз, в избу - скоро Орда.
Игорь Голубов начал поднимать голову, пытаясь сесть.Константин Юрьев торопливо нагнулся и осторожно помог.
- Смотри, какая сила, - и он показал прояснившимся глазом на мачты, борта ушкуев, то тут, то там чернющих сквозь обрывки уже не густого тумана. - Не жаль и мово Никитки - чую, погибли ведомцы вместе с Васькой... лишь бы удача была...
- Все Богом предопределено... - перекрестился боярин Андрей Воронцов.
- Бох не вмешивается в земную жизнь... - прервал его Игорь Голубов, зыркнул по сторонам, - вокруг собирались вои (все были на палубе), некоторые только что отстрелялись с бортов ушкуя и часто, шумно дышали. - Он сотворил Землю, людей и все остальное. Мы должны сами все - на то и люди... - помолчал. Шлепали, бухали по воде весла, где-то впереди вновь послышал ся треск, стук дерева об дерево, донеслись приглушенные туманом душераздирающие визги ордынцев. Игорь Голубов тряхнул головой - мокрые пегие волосы легли на повязку: - Я это еще раз проверил: просил оставить последнево сына-наследника... Мне недолго осталось... А может, он жив?! - черный округлившийся глаз горел-ждал ответа, но Константин Юрьев отвернулся. - Нет, погиб, - ответил сам себе Игорь и продолжил, обращаясь к другу зятю: - Костя, ты останешься жить... (Вятский воевода замахал руками - дескать, сглазишь). - Не маши - обязан! - на лице Игоря Голубова погасла тревога, высветились воля, ум. - Я тебе правду глаголю: сам не сплошаешь - и бох поможет, - помнишь, ты однажды эдак-то сам говорил - и победил... От тебя, как поступишь, как полк поведешь, зависит судьба Великой рати... Ты первый из русских воевода, да и не только русских, который разгромит Сарай и вернется... Тебя народ не забудет - памятник - церковь воздвигнут... В летописных книгах опишут... От сына к сыну будут передавать имя твое, как Святого Дмитрия 58... И пока жив русский народ, - а он никогда не исчезнет с лика земли, - будешь жив и ты... Вместе с тобой и нас помянут...
Я обещал перед смертью сыну и тебе рассказать, почему о боге немного по-другому думаю.
Мне было двенадцать, когда я умертвил свою сестренку...
- Как умертвил?! - охнул в ужасе московский боярин и быстро-быстро закрестился.
- Руками удушил... Ненарошно... Перестань же креститься - руками махать! - зло засверкал черным глазом на боярина. - Штобы победить - не нужно обманываться - бог сам не поможет: он через нашу голову, тело все делает... Да не таращь на меня глазища неразумные!.. - У боярина Андрея Воронцова затряслась толстая нижняя губа в бороде. - В своем я уме... - помолчал, а потом скорбным голосом: - Мною проверено - еще раз говорю: просил сына оставить в живых...
- Как это случилось?.. - шепотом, еле слышно, но поняли все - спросил Константин Юрьев.
- Ты ж знаешь. Што я тоже рос сиротой, приезжий...
Татары налетели. Не успевших вооружиться мужей зарубили, - и мово отца, братьев тож... сестренку Улю - ей три года было - бабушка спрятала... Я и мати с младшей титешной сестренкой моей в скирду схоронились...
Стали они по полю рыскать: женок и ребенков ловить, хлеб жечь... Вижу через желтые соломинки - и к нам скачут... мати сунула распелененную... Только што грудь сосала... В одной холщовой пеленалке... Крикнула: "Беги!" - и сама аки птица через поле к дальнему лесу... татарва за ней - визжат, смеются... Заарканили... Я замешкался, а когда побежал к рядом стоящему лесу, заметили, и за мной... Я в лесок, в овражек, в яму... Сверху кусты, трава - притаился, а сестренка начала... Прижал ей ротик - молоко еще не обсохло, - она пуще... Они рядом копьями в кусты тычут - не слышат... Пальчиками царапает мою руку, изгибается тельцем... Смотрю - синеет, а как отпустишь?! Молю-умоляю неистово про себя бога, штобы не допустил убийство...
"Раз ты есть, говорю, не допустишь!.." - Игорь Голубов вкогтился сухими пальцами в плечо Константина Юрьева. - Не внемлил он - изогнулось судорожно тельце и закаменело...
После... просил-молил бога оживить, али же убить меня, но безмолвствовал он, и тогда - проклял ево!.. Думал - сейчас же ударит, убьет, но ничего - только ручеек журчал, да птицы весело переговаривались... Я еще долго безумствовал... Вот тогда впервые убедился, што бох через нас все делает...
Все в мире после сотворения Мира в своем естестве живет: рождается, растет, умирает - человек ли, зверь али дерево, - трава - все из семени, плоти... Бог наблюдает, смотрит, и в наши дела, создав нас, вмешивается через нас же самих... Мы сами должны делать!..
Туман исчез - дымило парком над самой водой. Слева степной вражеский берег, заросший черной стеной деревьев и кустов.
Впереди уже шли постоянные стычки - бои...
Судя по долетающим обрывкам голосов с берега, и там были татары.
Константин Юрьев смотрел на летящую навстречу темную воду, - возбужден, мышцы напряжены, мысленно рисовал предстоящее сражение, думал о боге...
Нет, не может поверить в такого бога, который стоит в стороне человеческих дел, давая возможность все самим решать в жизни, делать! Для чего тогда божьи храмы, святые места?! - "Не в разуме говорил Игорек - прости его, господи!.." - ему, стоящему под развернутым стягом-иконой Георгия Победоносца, его полку, рвущемуся к столице самого могучего из азиатских ханств - Золотой Орды - нужен был бог - помощник...
Впереди, слева, на берегу мелькнул огонек, второй... Много. Чуть выше, правее, - как будто открылся занавес, - затрепетали свечками язычки пламени - они горели, мигали, гасли, вновь зажигались...
- Сарай-Берке... - боярина Андрея Воронцова не узнать; голова смело поднята, в глазах огонь, ноздри грозно раздуваются - рядом стоял вой - могучий храбр. Повернулся к Константину Юрьеву и, приглушая в голосе ярость и возбуждение: - Вон сигнальные огни на мечетях - переговариваются со сторожевыми разъездами в степи, а может, и с самим ханом... Пора разворачиваться сотнями - подходим!.. - Впереди вырисовалась сплошная, густая цепь огней - красных искорок - то татары с факелами вышли на лодках встречать дорогих гостей - очень редко уж русские эдак-то отгостивать приезжают в Орду!.. На востоке покраснело, посветлело над водой. Пахнуло полынью, дымом.
Константин Юрьев окинул лихорадочно блестящими глазами свой полк - передние ушкуи ("Ни одной лодки?!") приближались к татарам, задние - за островом. "Не так уж и мало нас, - увидел вытянутые от напряжения, построжавшие лица воев, гребцов. - Начинается!.. Что ж я - давай, русский воевода! Решается судьба твоей Земли, народа... Не посрамись перед Миром, потомками!.." Глянул на другов-воев; в льдисто-голубые очи, вычеканенное торжественное лицо великокняжеского боярина:
- Трубите бой!
Заревели зазывно-грозно боевые берестяные трубы, - чудился в могучем реве призыв самой Родины с ее многочисленными городами, селами и деревнями, раскинувшимися на бескрайних просторах Великой Руси, - звали на смертный бой с самым лютым, ненавистным врагом на свете - татарином.
Откликнулись, как лоси-бойцы в осеннем лесу, трубы на других ушкуях, каждая ревела по-особому, но все они пели один и тот же мотив могучей боевой песни русичей... Передовая сотня Афанасия Веригина приблизилась к дощатым суденышкам и лодкам татар. Он вывел большой ушкуй вперед. За ними пристроились: самый сильный отряд - из вятчан, московичей и трех сотен устюжан - во главе с Андреем Воронцовым; две сотни на девяти средних ушкуях вел ватаман Юрий Волковцев.
Замыкали: запасная сотня во главе с воеводой и сторожевая сотня на малых ушкуях - для охраны судов...
Сотенный Афанасий Веригин перекрестился:
- С богом!.. - и подал знак: "Стреляй!" Молодые вои (ударная сотня состояла из самых сильных, в большинстве молодых) - многие без бород - лишь курчавился на лицах золотистый пушок, - радостные, возбужденно-злые, повели прицельный бой из самострелов, луков, выбивая ордынских факельщиков и лучников с дымящими зажигательными стрелами... От самострельных стрел не было спасения - пробивали татарские щиты, кожаные пластины на груди, рвали древнюю кольчугу...
Ханские вои не сдержали натиск - частично были перебиты, потоплены, другие смешаны и рассеяны.
Огромные, по сравнению с перевернутыми, крутящимися пустыми лодками, ушкуи с пляшущими на палубах (затаптывали зажигательные стрелы) и беспрестанно стреляющими русскими устремились на Пристань.
Юрий Волковцев отвернул налево - вошел в устье Старицы.
...Попрыгали-попадали на землю, - кое-кто в дымящихся кафтанах, - ушкуйники ударной сотни ринулись на ордынцев, смешали их ряды; как ураган, грохоча и все сметая, прошли небольшую полосу суши-пристани, - поднимая тучи брызг, кинулись в ров вслед за покиданными туда татарами... И поднялся до неба, заполнил всю вселенную гром боя: треск копий, грохот железа, визг и крики дерущихся... Кипела вода, выплеснутая множеством тел, омыла стены-заборы, запертые ворота...
...Последний ушкуй с Федотом из Афанасьевой сотни, вместе с догнавшими воями боярина Андрея Воронцова, причалил чуть в стороне от загоревшегося пустого судна.
Федот вслед за десятником Егором Михайловым (неродным сыном воеводы) сбежал по сходням, пробежал - в два-три прыжка - по скользкой глинистой земле и, споткнувшись об убитого татарина, упал в бурлящую, темно-рыжую - при свете горящего корабля - воду. Тут же вскочил, опорожнил от ровной тухлой воды ноздри, снова рванулся вперед - по самую грудь вошел в воду, буравя и пеня ее, - вокруг крик-визг, оглушающий шум; кипела вода от стрел.
...Достигли забора. В одноголосье, затем в несколько голосов, все заглушив, как морской прибой, ударил клич штурмующих.
Федот тоже, заревев эту дедовскую грозную песню-клич, в несколько взмахов переплыл глубокое место, обогнал воя с бочонком смолы - с привязанным за шею огнивом. "Сарай в огне, а он с огнивом туда!" - удивился и возмутился бестолковости воя Федот, но в следующую секунду и сам забылся: перегнал своего десятного ватамана, выскочил из воды, ухватившись за мокрый слизкий верхний край глинобитной стены-забора, подтянулся и спрыгнул по ту сторону...
Вслед за охранной десяткой, со знаменем, Константин Юрьев прошагал-пробежал по перекинутому через ров качающемуся настилу, вошел в низкие сбитые русскими ворота: "Вот он - Сарай!.. Отец!.. Столица Золотой Орды!.."
Запасная сотня втиснулась в узкие, огражденные стенами приземистых глинобитных домов, улицы Сарай-Берке - засыпанные щебнем, заваленные трупами, ранеными (воями, жителями, рабами). С треском, жарко горели камышовые, из шкур крыши домов; дым - потемнело небо...
Хрустнув щебнем, остановился воевода. Оглядел полуразрушенную мазанку - крыша уже сгорела. "Уф!" - снял личину, изображающую морду медведя, подал ближнему вою.
- Подержи, - весь в золоте: на голове золоченый шлем; вышитый золотом парчовый кафтан - под ним броня - тоже великокняжеский подарок; в опущенной руке оголенный меч - дар вятчан, выкованный Устином... И сам сиял: глаза выплескивали море синего огня. Гордая, радостная улыбка - еще бы! - он в Сарае. Но тут же погасла улыбка: "Что ж это я... Чай, не на пир пришел!.."
По опыту знал: самое страшное для полководца - потерять управление войском, не видеть, не слышать ход битвы; а тут еще не получилось внезапности - татары все-таки не застались врасплох... неизвестно, как сложится сражение?! Нужно не только разгромить, но и, взяв в плен ханскую семью, выйти из Сарая, оторваться от преследования, вернуться на Вятку!..
- Мне нужно на глядень 59взойти! - обратился к вою-скоровестнику: - Найдите высокий целый мазанный дом, с которого бы я мог пасти войско...
Константин Юрьев тряхнул головой:
- Скоро там?! - кинул нетерпеливый взгляд вдоль узкой улицы. Один из раненых приподнял окровавленную русую голову...
Встал, закачался - длинный, рваная одежда чуть прикрывала наготу; в руке татарский меч, - разрубленное справа надбровье отвисло на пол-лица. У воеводы кольнуло в груди: "Это ж наш - русский полонянин!.." Константин Юрьев, ступая по наваленным трупам, подошел, заглянул в его мокрый от слез голубой глаз. Бородатое, измученное, обезображенное лицо улыбалось, протягивало навстречу руки.
- Братушки!.. Родненькие!.. Отобрали нас... Хотели заставить против воевать - не вышло... - продолжая счастливо улыбаться, тянул руку и падал - умирал...
Федот не ожидал, что так быстро, с ходу захватят полгорода.
С ревом, громом хлынули в улицы Сарая: разваливались стены домов, рушились горящие крыши-потолки...
Он врывался вместе с остальными, преследуя татар, в мазанки-дома, крутил мечом, бил ногами все, что сопротивлялось, мешало идти вперед.
Рука затяжелела, но он махал мечом - уж затупился он - не рубил, мял, как жесть, татарские шеломы, рвал шапки...
Федот все вертел и вертел направо и налево мечом, ближних добивал ножом (он где-то обломил копье), шел вперед, не давая ордынцам опомниться, прийти в себя, организовать дружную оборону...
Рубя, тыкая озверевших и полуобезумевших от горя и злости татар, пробились до следующего квартала, - до больших изукрашенных желтых юрт...
Уже полегли до единого - откуда взялись, не видел - огромные русские мужи-полоняне, без доспехов, вооруженные копьями и мечами; - если бы не они! - они бросались в самую гущу схватки - разметывали татар, сами гибли, помогая вятчанам.
Чаще стали попадаться женщины-татарки, дети, древние белоклинобородые бабаи 60и женщины-служанки. Все они, позабыв, кто есть кто, в ужасе, пронзительно визжа, с душераздирающими криками метались среди ханских воев, которые рубили в ярости и их... И только небольшая часть несчастных, пройдя сквозь ад-сечу, со страшными, зияющими ранами, в крови, как жертвенные животные, полуживые, - без рук, без ног, - выкидывалась под ноги и руки наступающих русских...
Несмотря на огромное усилие, чтобы не озвереть, не крушить все подряд, меч Федота попадал иногда в мягкие, незащищенные тела женщин, стариков...
В голове гудело, сердце стучало огромной кувалдой. То, что он делал, не мог сразу осмыслить и только потом, осознав, ужасался: "Што это такое? - Сами же!.. - Звери! - своих к нам под ноги бросают!.." Вспомнилось: надруганная, опозоренная, со вспоротым животом мать... Трупики младших братьев с размозженными головками... Не стало жалости ни к кому! Поднявшаяся в душе лютая ненависть закрыла кровавым туманом глаза; сковало, как льдом, мозг. И когда перед ним оказалась юрта, Федот, прорубив-прорвав в жесткой сухой коже-стене широкий лаз, ворвался вовнутрь; никого не щадил: размолотил склоненные седые головы стариков, затоптал бросившегося на него с кинжалом малая 61- подростка, ударил ножом, приподнял и отбросил легкое тело укутанной в плат женщины, кинувшейся спасать своего сына; пнул ногой, обутой в кожаные сапоги, очаг - головешки с малиновыми язычками пламени и оранжевыми углями, очертив в воздухе красные линии, оставив дымные хвосты, осыпали противоположную стену юрты, подожгли, - развернулся и бросился в другую сторону, где в богатой одежде с золотыми украшениями сидели две женщины, как курицы-наседки, обложенные татарчатами.
Федот выдернул онемевшую татарку, стряхнул с нее вцепившихся детей, посрывал драгоценные украшения, занес нож... В голове что-то лопнуло, разорвалось; в глазах - фиолетовый сноп искр - все погасло... Упал, но тут же очнулся, и не успел еще понять, что с ним, а рука сама выхватила меч из ножен, вскочил на дрожащие ноги, увидел Людмила - седобородого красавца-воя, его синие презрительно сверкавшие глаза.
- Ирод!.. Не смей марать русское оружие невинной кровью!..
Эдак дедами принято - нам завещано, и не тебе велено осквернять...
- Знаешь, как над моей мати надругались!.. Братьев моих!..
- Видел я, сучий сын, и поболе тебя ихние зверства! Помню отцовы рассказы о Бектуте 62, но не озверел, как ты, не потерял обличье и дух руссково человека! - Людмил повернулся, прорубил одним взмахом выход - вышел. Федот поднял нож и выскочил из занявшейся пламенем юрты...
Сзади бушевал огонь, - как огромный рыжегривый зверь, кидался на выстроившиеся в ряд юрты и с треском, с урчанием пожирал одну за другой.
С обгорелой бородой - тело мокрое, как в бане, - с обжигающим мечом в руке, погнавшись за тремя татарами, Федот выбежал из моря огня и, еще не успев увидеть, понял, почувствовал, что в ходе боя что-то изменилось. На миг - ровно на столько, чтобы глаза успели увидеть, что случилось, - он остановился - его тут же обогнали несколько русских - и увидел: на другой стороне улицы все пространство между домами-землянками заполнено ордынцами; впереди пешие, сзади сплошной стеной подпирала степная конница, окутанная рыжей пылью. "Только подошли! - различил лес копий, ощетинившихся в его сторону. Екнуло в груди: - Ахмедка?!"
* * *
...Плыли, вытянувшись гуськом, по середине Старицы - подальше от берегов: справа со стен-забора летели хвостатые зажигательные стрелы, слева - со степи - "стрелы стрелили" верховые татары.
Впереди, с первой сотней - на четырех ушкуях - шел ватаман Юрий Волковцев; со второй - на пяти - молодой сотенный Осип Кириллов.
Уже горели дома, гремела-шумела сеча в Сарае, а они все еще осторожно пробирались к мосту...
Вот-вот должен быть мост...
Рядом с кормщиком стоит Юрий Волковцев. Тревожно-напряженно всматривается, прислушивается, стараясь сориентироваться; негромким звенящим голосом командует; раздувая ноздри, вдыхает возбуждающе-тревожный запах дыма, - глаза его временами вспыхивают, как у большой кошки, жутким желтым светом...
"Почему так долго нет моста?! Уж Сарай прошли!" - пСтом покрылась спина у сотенного.
...Он вздрогнул, схлынул с груди холод тревоги, лицо ожило: по приближающимся звукам понял - мост! Сердце крутнулось белкой и успокоилось, застучало ровно и сильно - теперь знал, что делать...
Юрий Волковцев вытянул меч - впереди зажглись факела и широкой огненной лентой перекрыли Старицу, осветили мост с ордынцами, ослепили русский ушкуй.
"Ну, бох, помогай! А мы уж помолимся - покрестимся мечом по бусурманским головам!.."
Еще два-три взмаха, и... - факела, зажигательные стрелы сыпанули по ушкую - вспыхнули паруса, просмоленный борт...
- Русичи!.. - Юрий Волковцев поднял длинный меч - на бородатом лице бешеная ярость. - За Русь! - за мной!..
...Константин Юрьев, стоя с пятью воями с Георгием на площадке-гульбище полуразрушенного дома, в сотый раз развязывал-рвал, связывал на шее завязки накинутой на плечи ферязи 63. В груди - под парчовым кафтаном, булатной броней - мечется-бьется сердце...
Поднимающийся чадящий дым коптил чужим тошнотворным запахом, заставлял кашлять, чихать; ело глаза.
Порывы ветра рвали иногда дымовую завесу, и тогда лучшего места для обзора и не нужно: здесь, на "глядени", у воеводы открылись глаза, откупорились уши - он услышал бой, и, как опытный бортник по звуку определяет здоровье и силу пчелиной семьи, по ширине летка состояние улья, он определил, что ударный полк далеко продвинулся вперед, что - справа - боярин Андрей Воронцов все еще не прорвался в царский дворец...
Посмотрел налево - на север - темно, мост молчал.
Впереди - на востоке - покраснело. Теперь все как на карте: он стоит лицом на восход солнца, справа царский дворец за стенами - забором - у самой Ахтубы (весной она сливалась с Итилем, образовав широкое займище). Старица, как круто загнутая дуга лука, уходила на северо-восток, снова возвращалась. На основании лука-острова лежал Сарай; на вершине - холмы...
Ревела битва за город, вспыхивали юрты-дома, поднимая к небу огромные, загнутые на северо-запад, рыжие с чернобурыми опушками хвосты - дымы...
Он смотрел, напрягая зрение в темноте, за город, на холмы: "Где у них сторожевой конный полк, - во дворце? - Тогда ох как тяжко будет боярину; это не пеший татарин - на комони они вои..."
Повернулся направо: "Так и есть: не прорвались!.."
Воевода заметался по площадке-гульбище: такими небольшими силами нужно бы ударить ниже Пристани - сразу за стенами Дворец с мечетями...
Перерезать мост, и, сделав свое дело, - назад...
"Мы счас, аки щука, схватившая не по себе рыбину: ни заглотить, ни выпустить!..
Где ж Волковцев?!"
Поперек Старицы потянулась тонкая гирлянда искорок; расширяясь в середине, превратилась в живой рой-комочек шевелившихся огненных пчел; и вдруг этот рой взлетел, высветив ушкуи, - "Добрались!.." - осыпал их звездным дождем...
Яркой свечкой вспыхнул ближний к мосту ушкуй.
Константин Юрьев повис, перегнувшись через перила гульбища, смотрел, боясь дыхнуть...
С горящего ушкуя попрыгали, как вначале показалось, на мост; но присмотрелся - ловушка: бревна...
Вспыхнули еще два подошедших ушкуя, с них тоже посыпались черные фигурки воев...
Теперь отчетливо было видно, как бревна, приподнявшись одним концом, уходили вместе с воем на другом под воду. С моста стреляли... Это не чистая вода - не выплыть!..
"Иех!" - скрежетнул зубами воевода - тяжело - в груди сдавило, - он еще никогда так не страдал - в тысячу раз легче самому быть там: сражаться, умирать - чем смотреть, как гибнет войско!..
Подошла вторая сотня - пять ушкуев - замешкались... "Ну! - сворачивай!.." - и, как бы услышав его, один, затем остальные развернулись и стремительно понеслись к правому берегу...
- Смотри, воевода, кажись, прорвались во дворец! - Константин Юрьев повернулся, - отпустило в груди.
...Такого не ожидал Андрей Воронцов: на открытой площади перед Дворцом и налево перед амбаром с оружием плотно друг к другу разместилась конница ордынцев.
С пиками, с саблями встретили первых атакующих русских, прижали к стене-забору, не давали передыху, вытащить луки. Андрей Воронцов в кольчуге, с щитом - круглым, железным, - крутил мечом, отбиваясь от пик, ударов сабель... Слетела личина, кровью зашло лицо, но он не чувствовал боли: "О, Господи - помоги!.. Прости мне все грехи!.." Удар копьем надорвал стальное кольцо, жало застряло в подкольчужных кожаных платинах. Он упал на колени...