Страница:
"Видимо, я недостаточно убедительно излагаю свою политику, если возникают сомнения относительно того, каким мы хотим видеть Советский Союз. Я бы мог понять, если бы возник вопрос о том, что могли бы сделать Соединенные Штаты, чтобы помочь Советскому Союзу. Но если на обсуждение опять поставлен вопрос о том, каким США хотят увидеть Советский Союз, то я попробую ответить еще раз.
Мы хотим, чтобы Советский Союз был демократической, рыночной страной, динамично интегрированной в западную экономику.
Наконец, — пусть не покажется, что я вмешиваюсь в ваши внутренние дела, но я говорю это в связи с экономикой — Советский Союз, в котором успешно решены проблемы между Центром и республиками. Это принципиально важно для притока частных капиталовложений.
Итак: первое — демократия, второе — рынок, третье — федерация…"
Горбачев, по-моему, тогда не понял, что ему был «дан отпор» (употребляя советский термин).
Время поджимало. Ланч закончен. Оба президента только с переводчиками удалились на минутку в соседнюю комнату, о чем я уже упоминал. Американцы все вместе проводили нас вниз к машинам.
Так что, реагируя на «информацию», которую довел до меня М. С., я понимал, в чем дело. Тогда за ланчем М. С. оставил впечатление человека, который своей словесной агрессивностью пытается прикрыть неуверенность, растерянность перед лицом ситуации в стране. И американцы это усекли.
Горбачев перевел разговор на… Мицотакиса. Потом сказал, что примет американского генерала Пауэлла — завтра в 10.15. Вечером позвонил и велел написать ему текст для выступления перед секретарями обкомов и членами ЦК — об итогах «семерки».
Завтра будет их «убеждать». Три четверти из них, наверное, ненавидят его — в духе сегодняшнего призыва к согражданам, опубликованного в «Советской России». Кликушеский вопль, смысл которого — гнать Горбачева и К¤, пока совсем не загубил Россию. Подписано: Бондарев, Варенников, Громов, Зыкина, Распутин, Зюганов, Проханов, Клыков (скульптор), еще кто-то. Опять большинство тех, кого он ласкал и улещивал, ублажал и «привлекал». Еще одна позиция предателей. Видит? Видит. Но почему тогда хотя бы двух генералов — Варенникова и Громова — завтра же не отправить в отставку?! Нет, не сделает.
Митька в письме из Копенгагена бабушке пишет: лучше жить в голодной Москве, чем в сытом Копенгагене. Дания — самый скучный уголок рая. Читает «Войну и мир». Впечатление: «Лев Николаевич — самый великий»… и т. п. избранные мысли. Спрашивает, не отобрали ли у нас уже Успенку?!
25 июля
Сегодня Пленум… Выхожу из подъезда своего дома. Навстречу Шапошников, мой бывший коллега по Международному отделу ЦК, тоже зам. Пономарева. Несет в руках коньяк и консервы. Спрашивает: «Что будет с партией?» — «Развалится, наверное», — отвечаю я. «Ну, вы даете!!»
После телефонного разговора с Колем (о Кенигсберге) М. С. задержал меня в кабинете. Подключил селектор на Прокофьева (секретаря МГК). Разговор идет об указе Ельцина (департизация). Прокофьев ему: «Значит, мы переходим на территориальный принцип партработы».
М. С.: «Я уже получил 100 телеграмм. Секретари обкомов требуют издать указ, отменяющий указ Ельцина».
Я вмешался: «Не надо этого делать… Указ не сработает. А ново-огаревская тенденция будет сорвана. И ваш престиж пойдет опять на понижение».
Но он, вижу, уже и без меня решил — не вмешиваться. Рассуждал с Прокофьевым, почему Ельцин сделал это именно сейчас… — вроде бы исходил из благородных побуждений: сейчас надо работать, нужно спокойствие, а коммунисты «мутят» людей на предприятиях, в коллективах!.. И как я, президент, буду выглядеть, мешая установить порядок?!
Прокофьев не настаивал…
Но Пленум! «Веселая работенка будет», — сказал он барону Креспо (председателю Европарламента).
Рассказал Прокофьеву, как Ельцин ерзал (?) в Но-во-Огареве, все расспрашивал у присутствовавших, как реагируют на его указ. Отмалчивались. Ельцин задал Горбачеву вопрос: «Что будете делать на Пленуме?» Тот в ответ: «Будем обсуждать Программу партии». «Какая Программа, кому нужна?» — реагировал раздраженно Б.Н. Горбачев с нажимом: «Будем обсуждать Программу!»
Видно, он решил «валить» партию. Даже вышеупомянутому барону сказал: кто «не за нее (т. е. не за новую Программу), пусть уходит вправо ли, влево!».
Прокофьев возражал против «добровольности парт-взносов». М. С. понукал его решительно смещать Полоз-кова, иначе, мол, возникнет «другая партия» — внутри партии. «Она и так уже возникла», — произнес я «в сторону».
28 июля
Вчера вкалывал с материалами для встречи М. С. — Буш. Проворачивал ворохи ведомственных заготовок, которые даже я не мог прочитать от начала до конца. Оказался самым спасительным моим консультантом Палажченко, хотя основная его работа — переводить Горбачеву. Он фантастический знаток английского языка , и широко образованный. Я оформил его к себе в группу из МИДа. Мои «старички» теряют тонус, а Кувалдин вообще, по-моему, делает все с неохотой, «смотрит в лес», как и Малашенко, который уже сбежал к Игнатенко.
М. С. доволен Пленумом. Шах подготовил ему блестящий доклад. Это был порог, который он наконец перешагнул — в деидеологизированный период. «Независимая газета» дала ехидный заголовок: «Горбачев победил марксизм-ленинизм». И ортодоксы, и пошляки на Пленуме не осмелились его свергать… Особенно «перед лицом» указа Ельцина о департизации. Важно ворчали в негодовании и ненависти…
В перестроечном смысле Пленум — еще одно запоздалое «преодоление», осуществленное лично Горбачевым. Но не «обновление» партии нужно, а создание новой партии, «во что» уже и пошли Руцкой и прочие.
Речи для встречи с Бушем. М. С. правил их вчера по телефону, выбивая изюминки, оскучняя и делая более «взвешенными» с точки зрения похвал в адрес своего Джорджа… А жаль!.. Скупой он на похвалы и благодарности… Не помешало бы, тем более — «по заслугам».
1 августа 1991 года
Буш сегодня уезжает в Киев и потом совсем. Вчера я был в Ново-Огареве. Главное мое наблюдение: исторический смысл визита не в договоре по СНВ — тут дело все равно пойдет, потому что ядерное оружие перестало быть политикой, это уже экономика, психология, социальная сфера. Глобальный вывод, думается, вот в чем: США и СССР фактически начинают проводить в мире единую политику (Ирак, Ближний Восток, Европа — Югославия)… Но это произошло тогда, когда США убедились, что мы им не опасны.
Это общение ближе, чем в свое время с «друзьями» из социалистических стран: нет фарисейства, лицемерия, нет патернализма, похлопывания по плечу и послушания.
М. С. в Ново-Огареве за ланчем вдруг поднял тост за меня и Скоукрофта. Но вообще Буш, Бейкер — ко мне равнодушны, может быть, где-то в душе и чувствуют, что я играю какую-то роль… Но контакта и признания нет, потому что, увы, я «без языка» (сравни Добрынина и вообще!).
Ехать в Крым с М. С. жутко неохота — сладкая жаркая каторга. Да еще теперь, видимо, ужмут в комфорте: «Южный» стоит нынче — 4000 рублей в месяц!
Возвращаясь к визиту: мои с Палажченко «тосты» оказались сильнее, чем у Буша. Неплохие мы пока «спич-райтеры». Интересно, кто меня в этом заменит?
3 августа
Завтра улетаю с М. С. в Крым… Опять.
Вчера М. С. — после разговора с югославами (между прочим, пахнуло прежней дружбой, как бывало с союзниками по ОВД, только искренней, товариществом, полной открытостью, какой-то родственностью) — присел на край кресла: "Вот, Толя, устал я до черта!.. Завтра придется еще заседание Кабинета министров проводить: урожай, транспорт, долги, связи (производственные), денег нет, рынок… Павлов говорит, что «если вы не придете (на заседание), ничего не получится. Все тянут в разные стороны: дай, дай, дай!.. Везде — труба». Вспомнил о Ельцине и Назарбаеве — как он с ними накануне встречи с Бушем в том же Ново-Огареве пьянствовал до 3 утра и договаривался о Союзном договоре и о последующих выборах. «Ох, Толя. До чего же мелкая, пошлая, провинциальная публика. Что тот, что другой! Смотришь на них и думаешь — с кем, для кого?.. Бросить бы все. Но на них ведь бросить-то придется. Устал я»… И тем не менее вечером дал интервью о Союзном договоре — все сказал… Заангажировался фактически на будущую свободную конфедерацию.
Если подумать глубже, не Ельцин им воспользовался (в историческом перестроенном плане), а он Ельциным как бульдозером для расчистки поля своим идеям. Ведь ни Ельцин, ни его команда ничего не придумали — ни одной большой идеи, которой не было бы в задумке (я-то знаю) или даже публично не сказанной Горбачевым. Кто поумнее среди всех его врагов и соперников, тот это понимает. И пробавляются за его счет, его нервов, ума и тактического мастерства…
4 августа
Вчера утром приходил Игнатенко. «Помирились». Принес три бутылки вина — «в дорогу»… Поговорили о негодности президентского аппарата, о Болдине, который совершенно не годится. Рассказал мне о своем разговоре с Сунуну и Скоукрофтом на приеме в «Спасо-хаузе»…
Спрашивают: почему нет Черняева? Отговорился: мол, оформляет итоги Ново-Огарева и вообще у него много хлопот перед отпуском М. С. Тогда они сказали: для нас рядом с вашим президентом признаны и важны три «фигуры»: вы (Игнатенко), Черняев и Ревенко.
А Шахназаров? — спрашивает Виталий. — Ну, он — тоже, но не больной ли он, уж очень старым выглядит? Мы его меньше знаем. (Лукавят, потому что Мэтлок у Шаха часто бывал и журналисты то и дело шастают.)
Думаю, их мнение идет от Бейкера и Мэтлока, который в последнее время зачастил ко мне и который «отплачивал» мне за похвалы в его адрес со стороны М. С.
Поговорили о Яковлеве: он «увольняется» из советников президента и переходит в… Думу Москвы?! М. С. так рассуждал на днях о нем: не понимаю: он — фигура, с именем, в общественном мнении о нем всякое — и отрицательное, и положительное. Как бы то ни было, он второе лицо среди инициаторов перестройки. Ушел бы в науку или даже на пенсию — остался бы таким в истории. А он суетится, идет в подручные к Гавриле Попову. Занялся вместе с Шеварднадзе новой партией — какое-то движение демократических реформ… «Фигу-ряют» оба на всех оппозиционных собраниях, у Руцкого — тоже. Чуть ли не каждый день какое-нибудь интервью в оппозиционных газетах… Словом, тщеславие превыше здравого смысла и даже самого уважения к тому, что действительно сделано и Яковлевым, и Шеварднадзе для преобразования государства. Удивительно!
У А. Г. Ковалева — язва. Он в Барвихе. Я его отговорил перемещаться в больницу. Он согласился, главным образом чтоб не исчезать из МИДа на месяцы… Там уже и сейчас с ним не считаются. И, увы, действительно незаметно его отсутствия: «уже сыгранная игра», как выразился М. С., имея в виду, правда, Абалкина, когда я предложил его на днях на роль советского «шерпа».
Ох-ох!.. Смотрю я на людей вокруг себя, своих коллег в том числе. Пора бы уже, кажется, думать, что скоро перед Богом представать, а все все суетятся… кроме меня. Потому что глубинный смысл моей жизни — женское ее начало! И постоянное мое прикосновение к нему.
Санечка Безыменская заигрывала два дня: «Я еду в Израиль… Мне надо обязательно поговорить с вами»… Звала, назначала время. Я колебался, но когда решился и сказал, что надеюсь, что не только разговоры про Израиль у нас произойдут, она спасовала и уже не настаивала, чтоб приехал… Что нужно от меня ей, окончившей классическую гимназию в Бонне и весьма интеллигентной? Пора ехать. Ох, как неохота…
Глава III. Обрыв
О том, что увидел и услышал, оказавшись вместе с М. С. Горбачевым в Форосе 18-19 августа 1991 года , я рассказал вскоре по возвращении в Москву в интервью журналистке Саше Безыменской для журнала «Шпигель», А. Любимову для телепрограммы «Взгляд», а также в газете «Известия» и в американском журнале «Тайм». Здесь я попытаюсь все соединить.
Несколько предварительных пояснений. Дневниковые записи я начал делать 21 августа , еще будучи вместе с президентом в блокаде. Но не успел их там закончить, завершил уже в Москве.
Очевидно, нужны некоторые пояснения. Ольга Васильевна Ланина, референт в секретариате президента, Тамара Алексеевна Александрова, мой референт, и я жили в санатории «Южный», километрах в 12 от президентской дачи, а работали в служебном помещении метрах в 50 от дома Горбачева в «Заре».
Когда я писал там, через каждые полчаса включал «Маяк»: между новостями шли «симфонии» и музыка из балета Чайковского «Лебединое озеро», от которых в той обстановке тошнило. Потом в памяти миллионов слушателей они навсегда остались «позывными путча». Информацию «Маяка» я тут же фиксировал в дневниковой записи.
Итак — из дневника.
21 августа
18-го, в воскресенье, после обеда в «Южном» мы с Ольгой вернулись на службу. Тамара (по случаю воскресенья) попросила остаться. Дел действительно особых не было, справились бы вдвоем. Речь при подписании Союзного договора готова. Горбачев ее несколько раз переиначивал, все требовал от нас с Шахназаровым «укрупнять», а от меня — еще и «стиля». Георгий Хосроевич (Шах) в отпуске в «Южном» и у Горбачева не бывал, общался с М. С. по телефону.
Итак, около 4 часов мы с Ольгой въехали в зону дачи: как обычно, две милицейские машины, лента с шипами, которую для нас отодвинули.
Около 5 в кабинет ко мне вбегает Ольга: «Анатолий Сергеевич, что происходит? Приехал Болдин, с ним Бакланов и Шенин, и еще какой-то генерал, высокий, в очках, я его не знаю» (потом оказалось, Варенников). Я выглянул в дверь: у подъезда нашего служебного дома скопилось множество машин — все с антеннами, некоторые с сигнальными фонарями, толпа шоферов и охраны. Выглянул в окно — в сторону дома М. С. По дорожке ходит смурной Плеханов. На балконе виден издалека Болдин.
Ольга: «Анатолий Сергеевич, все это неспроста… Вы знаете, что связь отключили?» Я снял одну трубку, другую, третью, в том числе СК, — тишина. Стали гадать. Вслух я фантазировал насчет какой-нибудь новой аварии на АЭС (поскольку среди приехавших — Бакланов): накануне сообщили о неполадках на Тираспольской АЭС и на одном из блоков Чернобыля…
Но дело оказалось гораздо хуже!
Четверо были у М. С. Плеханов, Генералов (его зам.) и Медведев сидели на парапете лестницы под моим окном… Поглядывали, когда я подходил к окну. Включил транзистор — обычные передачи. Потом в этот день сообщили, что М. С. приветствовал какую-то очередную конференцию, что было передано его обращение к Наджибулле по случаю «ихнего» праздника (заготовки делал я)…
Примерно через час четверо отбыли. Уехал и Плеханов, забрав с собой Медведева, личного адъютанта президента. На всех официальных фотографиях и на экранах телевизора он всегда стоял за спиной Горбачева, никогда и нигде его не покидал. На этот раз уехал в Москву, бросив и предав «своего президента». Это был уже знак. Да и когда я говорил Ольге насчет АЭС, я уже понимал, что речь идет о Горбачеве.
Связь была отключена начисто. Еще когда ехали сюда, Ольга попросилась отпустить ее пораньше, часов в 5, чтоб поплавать и т. д. Но машина за ней не пришла. Шоферу я сказал, чтобы он за мной приехал в 6.30. Но и за мной он не приехал. Через охранника-дежурного я попросил, чтобы тот, кто остался среди них за старшего, объяснил мне, что происходит.
Минут через 10 явился Вячеслав Владимирович Генералов. Мы с ним хорошо знакомы по поездкам за границу с М. С. (он обычно там руководил безопасностью). Очень вежливый, попросил Ольгу оставить нас. Сел. «Анатолий Сергеевич, поймите меня правильно. Я здесь оставлен за старшего. Мне приказано никого не выпускать. Даже если бы я вас выпустил, вас тут же задержали бы пограничники: полукольцо от моря до моря в три ряда, дорога Севастополь — Ялта на этом участке закрыта, на море, видите, уже три корабля»…
Я задаю наивный вопрос: «А как же завтра с подписанием Союзного договора?»
Он: «Подписания не будет. Самолет, который прилетел за М. С., отправлен обратно в Москву. Гаражи с его машинами здесь на территории опломбированы, и их охраняют не мои люди, а специально присланные автоматчики. Я не могу распустить по домам даже многочисленный обслуживающий персонал (люди местные — садовники, повара, уборщицы). Не знаю, где я их тут буду размещать».
Я опять наивно: «Но как же так — у меня в „Южном“ вещи, в конце концов ужинать пора! Там Тамара Алексеевна, наверно, мечется, ничего не может понять».
Я понимал, в каком ужасном положении она оказалась, когда вечером мы не вернулись в санаторий. Потом рассказывала, как металась, пытаясь связаться с нами. Но там связь тоже была отрезана. И в машине ей отказали.
Он: «Ничего не могу сделать. Поймите меня, Анатолий Сергеевич. Я военный человек. Мне приказано: никого и никуда, никакой связи».
Ушел…
Вернулась Ольга. Она живая, остроумная (недавно замужем, ребенку — полтора года, и муж Коля здесь — он шофер одной из президентских машин). Стала крыть Болдина, своего давнего начальника. Не терпит его: «Он-то зачем сюда явился?.. Показать, что уже лижет… новым хозяевам?» И т. п.
Смеркалось, когда новый прикрепленный (вместо Медведева), красавец Борис передал, что М. С. просит меня выйти из дому. Он, мол, здесь, гуляет рядом с дачей.
Я быстро оделся. Иду и думаю: каким я его сейчас увижу, как он?
10 утра. По «Маяку» сообщение коменданта Москвы: ночью первые столкновения, нападение на БТРы и патрули на Смоленской площади (кстати, возле дома, где я в Москве живу, каково-то родным!), у здания Верховного Совета РСФСР и у гостиницы ВС. Есть убитые и раненые. Значит, первая кровь. Комендант все валит на «хулиганствующие элементы» и уголовников…
В 12.00 по «Маяку» Ивашко заявил в обращении к Янаеву: ПБ и Секретариат ЦК не могут вынести свое суждение о событиях до тех пор, пока не встретятся с Генеральным секретарем ЦК КПСС М. С. Горбачевым! Это — да!.. Особенно — после пролитой крови.
Итак: у входа в дачу стояли М. С., Р. М., Ирочка-дочь и Толя-зять. Пошутили: кому холодно, кому жарко: М. С. был в теплой кофте, за два дня перед тем ему «вступило» в поясницу. Проявился старый радикулит, в молодости он в проруби купался: был «моржом» и получил это недомогание, которое время от времени его посещало. М. С. пояснил: «Врачи просили беречься». Он вообще боится сквозняков.
Спокоен, ровен, улыбался. «Ну, ты, — говорит, — знаешь, что произошло?»
— Нет, откуда же мне знать! Я только из окна наблюдал. Видел Плеханова, Болдина. Говорят, какой-то генерал в очках, большой… и Бакланов.
— Генерал — это Варенников. Он и был самым активным. Так вот слушай, хочу, чтоб ты знал.
Р.М.: «Вошли без спроса, не предупредив, Плеханов их вел, а перед ним вся охрана расступается. Полная неожиданность. Я сидела в кресле, прошли мимо, и только Бакланов со мной поздоровался… А Болдин! С которым мы 15 лет душа в душу, родным человеком был, доверяли ему все, самое интимное!!!»
М. С. ее остановил:
— Слушай. Сели, я спрашиваю, с чем пожаловали? Начал Бакланов, но больше всех говорил Варенников. Шенин молчал. Болдин один раз полез: Михаил Сергеевич, разве вы не понимаете, какая обстановка?! Я ему: мудак ты и молчал бы, приехал мне лекции читать о положении в стране. (Слово «мудак» произнес «при дамах». Иришка засмеялась и интерпретировала: «Мутант» — очень удачно". Она вообще умная, образованная.)
— Словом, — продолжал М. С., — они мне предложили два варианта: либо я передаю полномочия Янаеву и соглашаюсь с введением чрезвычайного положения, либо — отрекаюсь от президентства. Пытались шантажировать (не пояснил —как). Я им сказал: могли бы догадаться, что ни на то, ни на другое я не пойду. Вы затеяли государственный переворот. То, что вы хотите сделать, антиконституционно и противозаконно. Это — авантюра, которая приведет к крови, к гражданской войне. Генерал стал мне доказывать, что они «обеспечат», чтобы этого не случилось. Я ему: извините, товарищ Варенников, не помню вашего имени-отчества…
Тот: «Валентин Иванович».
Так вот, "Валентин Иванович, общество — это не батальон. «Налево» — марш… Ваша затея отзовется страшной трагедией, будет нарушено все, что уже стало налаживаться. Ну, хорошо: вы все и всех подавите, распустите, поставите везде войска, а дальше что?.. Вы меня застали за работой над статьей.
— Так вот, — продолжал рассказывать мне Горбачев о своем отпоре непрошеным гостям, — в статье рассмотрен и ваш вариант — с чрезвычайным положением. Я все продумал. Убежден — что это гибельный путь, может быть, кровавый путь… И он — не куда-нибудь, а назад, в доперестроечные времена.
С тем они и уехали.
Все наперебой: Что же дальше?"
М. С.: «Ведь завтра они должны будут обнародовать. Как они объяснят „мое положение“?»
Порассуждали насчет тех, кто приезжал. Я не преминул ввернуть: это же все «ваши», М. С., люди, вы их пестовали, возвышали, доверились им… Тот же Болдин… «Ну, о Плеханове, обойдя Болдина, — сказал М. С., — и говорить нечего: не человек! Что он — о Родине печется, изменив мне?! О шкуре!»
М. С. стал вслух гадать насчет других «участников» всей этой операции: посетители ведь ему назвали членов ГКЧП. Никак не мог примириться с тем, что Язов там оказался. Не хотел верить: «А может, они его туда вписали, не спросив?» В отношении старого маршала я присоединился к его сомнениям. Но в отношении Крючкова «отвел» его колебания: «Вполне способен на такое… Да и потом, мыслимо ли без председателя КГБ затевать нечто подобное, тем более — действовать!!»
— А Янаев? — возмутился М. С. — Ведь этот мерзавец за два часа до приезда этих со мной говорил по телефону. Распинался, что меня ждут в Москве, что завтра Приедет меня встречать во Внуково!
Так мы походили еще в темноте минут 15.
Я вернулся к себе. И стал волноваться за Тамару. Она там, в «Южном», в панике, бегает, наверное, от Примакова к Шаху, от Шаха к Ю. Красину, умоляет хоть что-то узнать. На другой день я попросил прийти ко мне Генералова. Тот пришел, чего я уже не ожидал. Сказал ему, что так нельзя издеваться над женщиной, попросил отправить ее в Москву, помочь достать билет. Он: «Билета сейчас не достанешь» (ему-то не достать!..), однако, подумав, вдруг спросил:
— А она в какой степени готовности?
— Откуда мне знать! А что?
— У нас сегодня военный самолет пойдет. Аппаратуру связи и некоторых связистов повезет, одного больного из охраны.
— Так захватите Тамару!
— Ладно. Сейчас пошлю за ней машину.
— Пусть заодно она и мой чемодан соберет, прикажите привезти его сюда, а то мне и бриться-то нечем…
Чемодан мне принесли поздно вечером. Что в самолет Тамару посадили — мне сообщили на другой день.
Какова была степень нашей изоляции в «Заре»? Об этом меня постоянно спрашивали и журналисты, и знакомые по возвращении в Москву.
Генералов привез с собой не так уж много новых, «своих» людей. Часть он поставил у гаражей, где заперты были президентские машины с автономной системой связи, а также у ворот — тоже с автоматами. На берегу стояли и раньше пограничные вышки — на концах полукружия территории дачи. Там дежурили пограничники. Но за два-три дня до переворота их стало вдоль шоссе много больше. Мы с Ольгой тогда не придали этому значения. Появились вдоль шоссе и люди в необычной форме — в тельняшках, с брюками навыпуск, не в сапогах, а в ботинках, похожие на ОМОНовцев. Только потом мы сообразили, что это значило. Достаточно было выйти из нашего служебного помещения и посмотреть на кромку скал, вдоль дороги Севастополь — Ялта, чтобы увидеть: через каждые 50-100 метров стояли пограничники, иногда — с собаками.
Наблюдение за нами было тщательное.
Вот эпизоды.
19-го днем я пошел к Горбачеву. Часовой в будке на пути к даче остановил: «Вы кто такой?»
— Помощник.
— Куда идете?
— Легко догадаться, — показываю на дачу президента.
— Не положено.
Я взвился и стал ему говорить нехорошие слова. Вдруг сзади подскочил Олег (один из личной охраны) и ему: «Ты — марш в свою будку! И чтоб никогда больше не лез к нему (показывает на меня пальцем). Идите, идите, Анатолий Сергеевич».
Я сделаю отступление. Эти люди из охраны поддерживали атмосферу какой-то минимальной надежности. Во всяком случае — надежду, что нас голыми руками не возьмут. А если попытаются, дорого обойдется. К личной охране «публика» относится обычно с презрением, но эти ребята показали себя настоящими рыцарями. Их начальники, Плеханов и Медведев, предали и их, изменили президенту. А они не дрогнули. День и ночь, сменяясь, спокойные, напряженные, сильные ребята, с пистолетами и мини-рациями, часть вооружилась автоматами… Во всех «жизненных» пунктах вокруг дачи, иногда незаметные за кустами. Они были готовы стоять насмерть: и по службе, и по долгу, но главным образом — по-человечески, по благородству. Их было всего пять человек.
Второй эпизод. Утром 20-го Оля говорит: — А. С., чего вы сидите все время в кабинете. Сходим искупаться. Ребятам (т. е. охране, она знает через мужа) запрещено выходить к воде, но вас вряд ли остановят. А нас без вас не пустят.
— А куда?
— Ну, вон там за домом, где столовая, гаражи, где большинство ребят живет. Там есть спуск к воде. Правда, крутой — камни, сорваться можно, но ходят же люди.
Я согласился. Николай Федосьевич (Покутный — второй личный врач президента) принес что-то на тарелке из столовой. Поел. Зашли Оля с Ларисой — медсестрой и Татьяной — большой доброй женщиной, массажисткой.
Пошли. Первый часовой очень подозрительно посмотрел. Не остановил, но тут же сообщил по рации: «Черняев куда-то пошел». Когда проходили мимо хоздома, навстречу выбежали знакомые ребята из охраны, с мячом (рядом спортплощадка). Спрашиваю: «Развлечься хотите?..» — «А что делать-то?.. Никуда не пускают. Жарища. Тоска!»
Мы хотим, чтобы Советский Союз был демократической, рыночной страной, динамично интегрированной в западную экономику.
Наконец, — пусть не покажется, что я вмешиваюсь в ваши внутренние дела, но я говорю это в связи с экономикой — Советский Союз, в котором успешно решены проблемы между Центром и республиками. Это принципиально важно для притока частных капиталовложений.
Итак: первое — демократия, второе — рынок, третье — федерация…"
Горбачев, по-моему, тогда не понял, что ему был «дан отпор» (употребляя советский термин).
Время поджимало. Ланч закончен. Оба президента только с переводчиками удалились на минутку в соседнюю комнату, о чем я уже упоминал. Американцы все вместе проводили нас вниз к машинам.
Так что, реагируя на «информацию», которую довел до меня М. С., я понимал, в чем дело. Тогда за ланчем М. С. оставил впечатление человека, который своей словесной агрессивностью пытается прикрыть неуверенность, растерянность перед лицом ситуации в стране. И американцы это усекли.
Горбачев перевел разговор на… Мицотакиса. Потом сказал, что примет американского генерала Пауэлла — завтра в 10.15. Вечером позвонил и велел написать ему текст для выступления перед секретарями обкомов и членами ЦК — об итогах «семерки».
Завтра будет их «убеждать». Три четверти из них, наверное, ненавидят его — в духе сегодняшнего призыва к согражданам, опубликованного в «Советской России». Кликушеский вопль, смысл которого — гнать Горбачева и К¤, пока совсем не загубил Россию. Подписано: Бондарев, Варенников, Громов, Зыкина, Распутин, Зюганов, Проханов, Клыков (скульптор), еще кто-то. Опять большинство тех, кого он ласкал и улещивал, ублажал и «привлекал». Еще одна позиция предателей. Видит? Видит. Но почему тогда хотя бы двух генералов — Варенникова и Громова — завтра же не отправить в отставку?! Нет, не сделает.
Митька в письме из Копенгагена бабушке пишет: лучше жить в голодной Москве, чем в сытом Копенгагене. Дания — самый скучный уголок рая. Читает «Войну и мир». Впечатление: «Лев Николаевич — самый великий»… и т. п. избранные мысли. Спрашивает, не отобрали ли у нас уже Успенку?!
25 июля
Сегодня Пленум… Выхожу из подъезда своего дома. Навстречу Шапошников, мой бывший коллега по Международному отделу ЦК, тоже зам. Пономарева. Несет в руках коньяк и консервы. Спрашивает: «Что будет с партией?» — «Развалится, наверное», — отвечаю я. «Ну, вы даете!!»
После телефонного разговора с Колем (о Кенигсберге) М. С. задержал меня в кабинете. Подключил селектор на Прокофьева (секретаря МГК). Разговор идет об указе Ельцина (департизация). Прокофьев ему: «Значит, мы переходим на территориальный принцип партработы».
М. С.: «Я уже получил 100 телеграмм. Секретари обкомов требуют издать указ, отменяющий указ Ельцина».
Я вмешался: «Не надо этого делать… Указ не сработает. А ново-огаревская тенденция будет сорвана. И ваш престиж пойдет опять на понижение».
Но он, вижу, уже и без меня решил — не вмешиваться. Рассуждал с Прокофьевым, почему Ельцин сделал это именно сейчас… — вроде бы исходил из благородных побуждений: сейчас надо работать, нужно спокойствие, а коммунисты «мутят» людей на предприятиях, в коллективах!.. И как я, президент, буду выглядеть, мешая установить порядок?!
Прокофьев не настаивал…
Но Пленум! «Веселая работенка будет», — сказал он барону Креспо (председателю Европарламента).
Рассказал Прокофьеву, как Ельцин ерзал (?) в Но-во-Огареве, все расспрашивал у присутствовавших, как реагируют на его указ. Отмалчивались. Ельцин задал Горбачеву вопрос: «Что будете делать на Пленуме?» Тот в ответ: «Будем обсуждать Программу партии». «Какая Программа, кому нужна?» — реагировал раздраженно Б.Н. Горбачев с нажимом: «Будем обсуждать Программу!»
Видно, он решил «валить» партию. Даже вышеупомянутому барону сказал: кто «не за нее (т. е. не за новую Программу), пусть уходит вправо ли, влево!».
Прокофьев возражал против «добровольности парт-взносов». М. С. понукал его решительно смещать Полоз-кова, иначе, мол, возникнет «другая партия» — внутри партии. «Она и так уже возникла», — произнес я «в сторону».
28 июля
Вчера вкалывал с материалами для встречи М. С. — Буш. Проворачивал ворохи ведомственных заготовок, которые даже я не мог прочитать от начала до конца. Оказался самым спасительным моим консультантом Палажченко, хотя основная его работа — переводить Горбачеву. Он фантастический знаток английского языка , и широко образованный. Я оформил его к себе в группу из МИДа. Мои «старички» теряют тонус, а Кувалдин вообще, по-моему, делает все с неохотой, «смотрит в лес», как и Малашенко, который уже сбежал к Игнатенко.
М. С. доволен Пленумом. Шах подготовил ему блестящий доклад. Это был порог, который он наконец перешагнул — в деидеологизированный период. «Независимая газета» дала ехидный заголовок: «Горбачев победил марксизм-ленинизм». И ортодоксы, и пошляки на Пленуме не осмелились его свергать… Особенно «перед лицом» указа Ельцина о департизации. Важно ворчали в негодовании и ненависти…
В перестроечном смысле Пленум — еще одно запоздалое «преодоление», осуществленное лично Горбачевым. Но не «обновление» партии нужно, а создание новой партии, «во что» уже и пошли Руцкой и прочие.
Речи для встречи с Бушем. М. С. правил их вчера по телефону, выбивая изюминки, оскучняя и делая более «взвешенными» с точки зрения похвал в адрес своего Джорджа… А жаль!.. Скупой он на похвалы и благодарности… Не помешало бы, тем более — «по заслугам».
1 августа 1991 года
Буш сегодня уезжает в Киев и потом совсем. Вчера я был в Ново-Огареве. Главное мое наблюдение: исторический смысл визита не в договоре по СНВ — тут дело все равно пойдет, потому что ядерное оружие перестало быть политикой, это уже экономика, психология, социальная сфера. Глобальный вывод, думается, вот в чем: США и СССР фактически начинают проводить в мире единую политику (Ирак, Ближний Восток, Европа — Югославия)… Но это произошло тогда, когда США убедились, что мы им не опасны.
Это общение ближе, чем в свое время с «друзьями» из социалистических стран: нет фарисейства, лицемерия, нет патернализма, похлопывания по плечу и послушания.
М. С. в Ново-Огареве за ланчем вдруг поднял тост за меня и Скоукрофта. Но вообще Буш, Бейкер — ко мне равнодушны, может быть, где-то в душе и чувствуют, что я играю какую-то роль… Но контакта и признания нет, потому что, увы, я «без языка» (сравни Добрынина и вообще!).
Ехать в Крым с М. С. жутко неохота — сладкая жаркая каторга. Да еще теперь, видимо, ужмут в комфорте: «Южный» стоит нынче — 4000 рублей в месяц!
Возвращаясь к визиту: мои с Палажченко «тосты» оказались сильнее, чем у Буша. Неплохие мы пока «спич-райтеры». Интересно, кто меня в этом заменит?
3 августа
Завтра улетаю с М. С. в Крым… Опять.
Вчера М. С. — после разговора с югославами (между прочим, пахнуло прежней дружбой, как бывало с союзниками по ОВД, только искренней, товариществом, полной открытостью, какой-то родственностью) — присел на край кресла: "Вот, Толя, устал я до черта!.. Завтра придется еще заседание Кабинета министров проводить: урожай, транспорт, долги, связи (производственные), денег нет, рынок… Павлов говорит, что «если вы не придете (на заседание), ничего не получится. Все тянут в разные стороны: дай, дай, дай!.. Везде — труба». Вспомнил о Ельцине и Назарбаеве — как он с ними накануне встречи с Бушем в том же Ново-Огареве пьянствовал до 3 утра и договаривался о Союзном договоре и о последующих выборах. «Ох, Толя. До чего же мелкая, пошлая, провинциальная публика. Что тот, что другой! Смотришь на них и думаешь — с кем, для кого?.. Бросить бы все. Но на них ведь бросить-то придется. Устал я»… И тем не менее вечером дал интервью о Союзном договоре — все сказал… Заангажировался фактически на будущую свободную конфедерацию.
Если подумать глубже, не Ельцин им воспользовался (в историческом перестроенном плане), а он Ельциным как бульдозером для расчистки поля своим идеям. Ведь ни Ельцин, ни его команда ничего не придумали — ни одной большой идеи, которой не было бы в задумке (я-то знаю) или даже публично не сказанной Горбачевым. Кто поумнее среди всех его врагов и соперников, тот это понимает. И пробавляются за его счет, его нервов, ума и тактического мастерства…
4 августа
Вчера утром приходил Игнатенко. «Помирились». Принес три бутылки вина — «в дорогу»… Поговорили о негодности президентского аппарата, о Болдине, который совершенно не годится. Рассказал мне о своем разговоре с Сунуну и Скоукрофтом на приеме в «Спасо-хаузе»…
Спрашивают: почему нет Черняева? Отговорился: мол, оформляет итоги Ново-Огарева и вообще у него много хлопот перед отпуском М. С. Тогда они сказали: для нас рядом с вашим президентом признаны и важны три «фигуры»: вы (Игнатенко), Черняев и Ревенко.
А Шахназаров? — спрашивает Виталий. — Ну, он — тоже, но не больной ли он, уж очень старым выглядит? Мы его меньше знаем. (Лукавят, потому что Мэтлок у Шаха часто бывал и журналисты то и дело шастают.)
Думаю, их мнение идет от Бейкера и Мэтлока, который в последнее время зачастил ко мне и который «отплачивал» мне за похвалы в его адрес со стороны М. С.
Поговорили о Яковлеве: он «увольняется» из советников президента и переходит в… Думу Москвы?! М. С. так рассуждал на днях о нем: не понимаю: он — фигура, с именем, в общественном мнении о нем всякое — и отрицательное, и положительное. Как бы то ни было, он второе лицо среди инициаторов перестройки. Ушел бы в науку или даже на пенсию — остался бы таким в истории. А он суетится, идет в подручные к Гавриле Попову. Занялся вместе с Шеварднадзе новой партией — какое-то движение демократических реформ… «Фигу-ряют» оба на всех оппозиционных собраниях, у Руцкого — тоже. Чуть ли не каждый день какое-нибудь интервью в оппозиционных газетах… Словом, тщеславие превыше здравого смысла и даже самого уважения к тому, что действительно сделано и Яковлевым, и Шеварднадзе для преобразования государства. Удивительно!
У А. Г. Ковалева — язва. Он в Барвихе. Я его отговорил перемещаться в больницу. Он согласился, главным образом чтоб не исчезать из МИДа на месяцы… Там уже и сейчас с ним не считаются. И, увы, действительно незаметно его отсутствия: «уже сыгранная игра», как выразился М. С., имея в виду, правда, Абалкина, когда я предложил его на днях на роль советского «шерпа».
Ох-ох!.. Смотрю я на людей вокруг себя, своих коллег в том числе. Пора бы уже, кажется, думать, что скоро перед Богом представать, а все все суетятся… кроме меня. Потому что глубинный смысл моей жизни — женское ее начало! И постоянное мое прикосновение к нему.
Санечка Безыменская заигрывала два дня: «Я еду в Израиль… Мне надо обязательно поговорить с вами»… Звала, назначала время. Я колебался, но когда решился и сказал, что надеюсь, что не только разговоры про Израиль у нас произойдут, она спасовала и уже не настаивала, чтоб приехал… Что нужно от меня ей, окончившей классическую гимназию в Бонне и весьма интеллигентной? Пора ехать. Ох, как неохота…
Глава III. Обрыв
Трое суток в Форосе
О том, что увидел и услышал, оказавшись вместе с М. С. Горбачевым в Форосе 18-19 августа 1991 года , я рассказал вскоре по возвращении в Москву в интервью журналистке Саше Безыменской для журнала «Шпигель», А. Любимову для телепрограммы «Взгляд», а также в газете «Известия» и в американском журнале «Тайм». Здесь я попытаюсь все соединить.
Несколько предварительных пояснений. Дневниковые записи я начал делать 21 августа , еще будучи вместе с президентом в блокаде. Но не успел их там закончить, завершил уже в Москве.
Очевидно, нужны некоторые пояснения. Ольга Васильевна Ланина, референт в секретариате президента, Тамара Алексеевна Александрова, мой референт, и я жили в санатории «Южный», километрах в 12 от президентской дачи, а работали в служебном помещении метрах в 50 от дома Горбачева в «Заре».
Когда я писал там, через каждые полчаса включал «Маяк»: между новостями шли «симфонии» и музыка из балета Чайковского «Лебединое озеро», от которых в той обстановке тошнило. Потом в памяти миллионов слушателей они навсегда остались «позывными путча». Информацию «Маяка» я тут же фиксировал в дневниковой записи.
Итак — из дневника.
21 августа
18-го, в воскресенье, после обеда в «Южном» мы с Ольгой вернулись на службу. Тамара (по случаю воскресенья) попросила остаться. Дел действительно особых не было, справились бы вдвоем. Речь при подписании Союзного договора готова. Горбачев ее несколько раз переиначивал, все требовал от нас с Шахназаровым «укрупнять», а от меня — еще и «стиля». Георгий Хосроевич (Шах) в отпуске в «Южном» и у Горбачева не бывал, общался с М. С. по телефону.
Итак, около 4 часов мы с Ольгой въехали в зону дачи: как обычно, две милицейские машины, лента с шипами, которую для нас отодвинули.
Около 5 в кабинет ко мне вбегает Ольга: «Анатолий Сергеевич, что происходит? Приехал Болдин, с ним Бакланов и Шенин, и еще какой-то генерал, высокий, в очках, я его не знаю» (потом оказалось, Варенников). Я выглянул в дверь: у подъезда нашего служебного дома скопилось множество машин — все с антеннами, некоторые с сигнальными фонарями, толпа шоферов и охраны. Выглянул в окно — в сторону дома М. С. По дорожке ходит смурной Плеханов. На балконе виден издалека Болдин.
Ольга: «Анатолий Сергеевич, все это неспроста… Вы знаете, что связь отключили?» Я снял одну трубку, другую, третью, в том числе СК, — тишина. Стали гадать. Вслух я фантазировал насчет какой-нибудь новой аварии на АЭС (поскольку среди приехавших — Бакланов): накануне сообщили о неполадках на Тираспольской АЭС и на одном из блоков Чернобыля…
Но дело оказалось гораздо хуже!
Четверо были у М. С. Плеханов, Генералов (его зам.) и Медведев сидели на парапете лестницы под моим окном… Поглядывали, когда я подходил к окну. Включил транзистор — обычные передачи. Потом в этот день сообщили, что М. С. приветствовал какую-то очередную конференцию, что было передано его обращение к Наджибулле по случаю «ихнего» праздника (заготовки делал я)…
Примерно через час четверо отбыли. Уехал и Плеханов, забрав с собой Медведева, личного адъютанта президента. На всех официальных фотографиях и на экранах телевизора он всегда стоял за спиной Горбачева, никогда и нигде его не покидал. На этот раз уехал в Москву, бросив и предав «своего президента». Это был уже знак. Да и когда я говорил Ольге насчет АЭС, я уже понимал, что речь идет о Горбачеве.
Связь была отключена начисто. Еще когда ехали сюда, Ольга попросилась отпустить ее пораньше, часов в 5, чтоб поплавать и т. д. Но машина за ней не пришла. Шоферу я сказал, чтобы он за мной приехал в 6.30. Но и за мной он не приехал. Через охранника-дежурного я попросил, чтобы тот, кто остался среди них за старшего, объяснил мне, что происходит.
Минут через 10 явился Вячеслав Владимирович Генералов. Мы с ним хорошо знакомы по поездкам за границу с М. С. (он обычно там руководил безопасностью). Очень вежливый, попросил Ольгу оставить нас. Сел. «Анатолий Сергеевич, поймите меня правильно. Я здесь оставлен за старшего. Мне приказано никого не выпускать. Даже если бы я вас выпустил, вас тут же задержали бы пограничники: полукольцо от моря до моря в три ряда, дорога Севастополь — Ялта на этом участке закрыта, на море, видите, уже три корабля»…
Я задаю наивный вопрос: «А как же завтра с подписанием Союзного договора?»
Он: «Подписания не будет. Самолет, который прилетел за М. С., отправлен обратно в Москву. Гаражи с его машинами здесь на территории опломбированы, и их охраняют не мои люди, а специально присланные автоматчики. Я не могу распустить по домам даже многочисленный обслуживающий персонал (люди местные — садовники, повара, уборщицы). Не знаю, где я их тут буду размещать».
Я опять наивно: «Но как же так — у меня в „Южном“ вещи, в конце концов ужинать пора! Там Тамара Алексеевна, наверно, мечется, ничего не может понять».
Я понимал, в каком ужасном положении она оказалась, когда вечером мы не вернулись в санаторий. Потом рассказывала, как металась, пытаясь связаться с нами. Но там связь тоже была отрезана. И в машине ей отказали.
Он: «Ничего не могу сделать. Поймите меня, Анатолий Сергеевич. Я военный человек. Мне приказано: никого и никуда, никакой связи».
Ушел…
Вернулась Ольга. Она живая, остроумная (недавно замужем, ребенку — полтора года, и муж Коля здесь — он шофер одной из президентских машин). Стала крыть Болдина, своего давнего начальника. Не терпит его: «Он-то зачем сюда явился?.. Показать, что уже лижет… новым хозяевам?» И т. п.
Смеркалось, когда новый прикрепленный (вместо Медведева), красавец Борис передал, что М. С. просит меня выйти из дому. Он, мол, здесь, гуляет рядом с дачей.
Я быстро оделся. Иду и думаю: каким я его сейчас увижу, как он?
10 утра. По «Маяку» сообщение коменданта Москвы: ночью первые столкновения, нападение на БТРы и патрули на Смоленской площади (кстати, возле дома, где я в Москве живу, каково-то родным!), у здания Верховного Совета РСФСР и у гостиницы ВС. Есть убитые и раненые. Значит, первая кровь. Комендант все валит на «хулиганствующие элементы» и уголовников…
В 12.00 по «Маяку» Ивашко заявил в обращении к Янаеву: ПБ и Секретариат ЦК не могут вынести свое суждение о событиях до тех пор, пока не встретятся с Генеральным секретарем ЦК КПСС М. С. Горбачевым! Это — да!.. Особенно — после пролитой крови.
Итак: у входа в дачу стояли М. С., Р. М., Ирочка-дочь и Толя-зять. Пошутили: кому холодно, кому жарко: М. С. был в теплой кофте, за два дня перед тем ему «вступило» в поясницу. Проявился старый радикулит, в молодости он в проруби купался: был «моржом» и получил это недомогание, которое время от времени его посещало. М. С. пояснил: «Врачи просили беречься». Он вообще боится сквозняков.
Спокоен, ровен, улыбался. «Ну, ты, — говорит, — знаешь, что произошло?»
— Нет, откуда же мне знать! Я только из окна наблюдал. Видел Плеханова, Болдина. Говорят, какой-то генерал в очках, большой… и Бакланов.
— Генерал — это Варенников. Он и был самым активным. Так вот слушай, хочу, чтоб ты знал.
Р.М.: «Вошли без спроса, не предупредив, Плеханов их вел, а перед ним вся охрана расступается. Полная неожиданность. Я сидела в кресле, прошли мимо, и только Бакланов со мной поздоровался… А Болдин! С которым мы 15 лет душа в душу, родным человеком был, доверяли ему все, самое интимное!!!»
М. С. ее остановил:
— Слушай. Сели, я спрашиваю, с чем пожаловали? Начал Бакланов, но больше всех говорил Варенников. Шенин молчал. Болдин один раз полез: Михаил Сергеевич, разве вы не понимаете, какая обстановка?! Я ему: мудак ты и молчал бы, приехал мне лекции читать о положении в стране. (Слово «мудак» произнес «при дамах». Иришка засмеялась и интерпретировала: «Мутант» — очень удачно". Она вообще умная, образованная.)
— Словом, — продолжал М. С., — они мне предложили два варианта: либо я передаю полномочия Янаеву и соглашаюсь с введением чрезвычайного положения, либо — отрекаюсь от президентства. Пытались шантажировать (не пояснил —как). Я им сказал: могли бы догадаться, что ни на то, ни на другое я не пойду. Вы затеяли государственный переворот. То, что вы хотите сделать, антиконституционно и противозаконно. Это — авантюра, которая приведет к крови, к гражданской войне. Генерал стал мне доказывать, что они «обеспечат», чтобы этого не случилось. Я ему: извините, товарищ Варенников, не помню вашего имени-отчества…
Тот: «Валентин Иванович».
Так вот, "Валентин Иванович, общество — это не батальон. «Налево» — марш… Ваша затея отзовется страшной трагедией, будет нарушено все, что уже стало налаживаться. Ну, хорошо: вы все и всех подавите, распустите, поставите везде войска, а дальше что?.. Вы меня застали за работой над статьей.
— Так вот, — продолжал рассказывать мне Горбачев о своем отпоре непрошеным гостям, — в статье рассмотрен и ваш вариант — с чрезвычайным положением. Я все продумал. Убежден — что это гибельный путь, может быть, кровавый путь… И он — не куда-нибудь, а назад, в доперестроечные времена.
С тем они и уехали.
Все наперебой: Что же дальше?"
М. С.: «Ведь завтра они должны будут обнародовать. Как они объяснят „мое положение“?»
Порассуждали насчет тех, кто приезжал. Я не преминул ввернуть: это же все «ваши», М. С., люди, вы их пестовали, возвышали, доверились им… Тот же Болдин… «Ну, о Плеханове, обойдя Болдина, — сказал М. С., — и говорить нечего: не человек! Что он — о Родине печется, изменив мне?! О шкуре!»
М. С. стал вслух гадать насчет других «участников» всей этой операции: посетители ведь ему назвали членов ГКЧП. Никак не мог примириться с тем, что Язов там оказался. Не хотел верить: «А может, они его туда вписали, не спросив?» В отношении старого маршала я присоединился к его сомнениям. Но в отношении Крючкова «отвел» его колебания: «Вполне способен на такое… Да и потом, мыслимо ли без председателя КГБ затевать нечто подобное, тем более — действовать!!»
— А Янаев? — возмутился М. С. — Ведь этот мерзавец за два часа до приезда этих со мной говорил по телефону. Распинался, что меня ждут в Москве, что завтра Приедет меня встречать во Внуково!
Так мы походили еще в темноте минут 15.
Я вернулся к себе. И стал волноваться за Тамару. Она там, в «Южном», в панике, бегает, наверное, от Примакова к Шаху, от Шаха к Ю. Красину, умоляет хоть что-то узнать. На другой день я попросил прийти ко мне Генералова. Тот пришел, чего я уже не ожидал. Сказал ему, что так нельзя издеваться над женщиной, попросил отправить ее в Москву, помочь достать билет. Он: «Билета сейчас не достанешь» (ему-то не достать!..), однако, подумав, вдруг спросил:
— А она в какой степени готовности?
— Откуда мне знать! А что?
— У нас сегодня военный самолет пойдет. Аппаратуру связи и некоторых связистов повезет, одного больного из охраны.
— Так захватите Тамару!
— Ладно. Сейчас пошлю за ней машину.
— Пусть заодно она и мой чемодан соберет, прикажите привезти его сюда, а то мне и бриться-то нечем…
Чемодан мне принесли поздно вечером. Что в самолет Тамару посадили — мне сообщили на другой день.
Какова была степень нашей изоляции в «Заре»? Об этом меня постоянно спрашивали и журналисты, и знакомые по возвращении в Москву.
Генералов привез с собой не так уж много новых, «своих» людей. Часть он поставил у гаражей, где заперты были президентские машины с автономной системой связи, а также у ворот — тоже с автоматами. На берегу стояли и раньше пограничные вышки — на концах полукружия территории дачи. Там дежурили пограничники. Но за два-три дня до переворота их стало вдоль шоссе много больше. Мы с Ольгой тогда не придали этому значения. Появились вдоль шоссе и люди в необычной форме — в тельняшках, с брюками навыпуск, не в сапогах, а в ботинках, похожие на ОМОНовцев. Только потом мы сообразили, что это значило. Достаточно было выйти из нашего служебного помещения и посмотреть на кромку скал, вдоль дороги Севастополь — Ялта, чтобы увидеть: через каждые 50-100 метров стояли пограничники, иногда — с собаками.
Наблюдение за нами было тщательное.
Вот эпизоды.
19-го днем я пошел к Горбачеву. Часовой в будке на пути к даче остановил: «Вы кто такой?»
— Помощник.
— Куда идете?
— Легко догадаться, — показываю на дачу президента.
— Не положено.
Я взвился и стал ему говорить нехорошие слова. Вдруг сзади подскочил Олег (один из личной охраны) и ему: «Ты — марш в свою будку! И чтоб никогда больше не лез к нему (показывает на меня пальцем). Идите, идите, Анатолий Сергеевич».
Я сделаю отступление. Эти люди из охраны поддерживали атмосферу какой-то минимальной надежности. Во всяком случае — надежду, что нас голыми руками не возьмут. А если попытаются, дорого обойдется. К личной охране «публика» относится обычно с презрением, но эти ребята показали себя настоящими рыцарями. Их начальники, Плеханов и Медведев, предали и их, изменили президенту. А они не дрогнули. День и ночь, сменяясь, спокойные, напряженные, сильные ребята, с пистолетами и мини-рациями, часть вооружилась автоматами… Во всех «жизненных» пунктах вокруг дачи, иногда незаметные за кустами. Они были готовы стоять насмерть: и по службе, и по долгу, но главным образом — по-человечески, по благородству. Их было всего пять человек.
Второй эпизод. Утром 20-го Оля говорит: — А. С., чего вы сидите все время в кабинете. Сходим искупаться. Ребятам (т. е. охране, она знает через мужа) запрещено выходить к воде, но вас вряд ли остановят. А нас без вас не пустят.
— А куда?
— Ну, вон там за домом, где столовая, гаражи, где большинство ребят живет. Там есть спуск к воде. Правда, крутой — камни, сорваться можно, но ходят же люди.
Я согласился. Николай Федосьевич (Покутный — второй личный врач президента) принес что-то на тарелке из столовой. Поел. Зашли Оля с Ларисой — медсестрой и Татьяной — большой доброй женщиной, массажисткой.
Пошли. Первый часовой очень подозрительно посмотрел. Не остановил, но тут же сообщил по рации: «Черняев куда-то пошел». Когда проходили мимо хоздома, навстречу выбежали знакомые ребята из охраны, с мячом (рядом спортплощадка). Спрашиваю: «Развлечься хотите?..» — «А что делать-то?.. Никуда не пускают. Жарища. Тоска!»