Черри Кэролайн. Угасающее солнце: Кесрит

   Творение Интель. Как и он.
   Ему хотелось верить, что где-нибудь в укромном уголке башни Сенов Мелеин отбросит свою гордость и заплачет по Медаю. Но он сомневался в этом. Холодность, рассчитанная холодность была в ее голосе — то была школа Сенов.
   Лампы мигнули, пламя задрожало. Двери эдуна оставались на ночь открытыми — то была древняя традиция, выражающая почтение к мертвым. Скачущие извивающиеся тени плясали по стенам, покрытым загадочными знаками. Эти знаки, казалось, жили своей собственной жизнью. Госпожа говорила, что в них содержится вся история и мудрость Народа. Всю жизнь он был окружен этими знаками. Они были нарисованы на стенах Святилища, стенах главного холла, стенах башни госпожи, и Келов, и башни Катов. Точно такие же знаки, говорила госпожа, изображены в каждом эдуне, который когда-либо существовал. По этим знакам сен'ейны учились, постигали мудрость. Кел'ейнам они были недоступны. Ньюн знал лишь то, что происходило с ним, на его глазах, или то, что рассказывали старики.
   Но Мелеин понимала эти знаки, она познала мудрость, и это знание сделало ее холодной и непонятной. Он как-то спросил госпожу, когда Мелеин перешла в касту Сенов, нельзя ли и ему тоже стать сеном, ведь они с Мелеин никогда не расставались. Но госпожа взяла его руки, повернула ладонями вверх, посмотрела, улыбнулась и сказала, что это не руки ученого, — и отклонила его просьбу.
   Что-то зашевелилось в холле. Медленная переваливающаяся походка, постукивание когтей по каменному полу — это один из дусов покинул башню Келов. Обычно они ходили совершенно свободно, никто им ничего не запрещал, даже когда они мешали или ломали что-нибудь. К тому же было смешно подумать, что им можно что-то запретить: они отличались немалой силой и не терпели принуждения. Какой-то инстинкт подсказывал им, когда их присутствие необходимо, а когда — нет.
   Они без труда понимали кел'ейнов — те были слишком на них похожи — они не знали страха, сомнений, и совсем не имели комплексов. Поэтому каждый дус выбирал себе кел'ена или кел'е'ен и оставался с ним навсегда. Но никто из них не выбрал Ньюна с'Интеля, хотя однажды он пытался и, к своему стыду, безуспешно, привязать к себе молодого дуса. Тот быстро разгадал его детские уловки, сломал западню и ударом лапы избавился от своего преследователя, оставив его лежащим без сознания.
   Ньюн решил, что неправильно подошел к этому, но, поразмыслив, решил, что зверь почувствовал в нем какое-то недовольство, разочарование, и отверг его.
   Он надеялся, что ему удастся избавиться от внутреннего недовольства, но в глубине души знал, что все это потому, что он не настоящий кел'ен. Для женщин Народа были доступны все касты, но для мужчин только две — Келы и Сены. Но Ньюн отрицал обе касты, а в другие путь ему был закрыт, ведь он был последним сыном и защитником Дома. Лучшие учителя занимались с ним и довели его искусство до вполне приемлемой степени. Но он знал, что будь в эдуне больше его ровесников, он бы не выжил — его упрямство и строптивость привели бы его к поединку, и Народ быстро бы избавился от него. Ньюн подумал, что он был бы неплохим кел'еном, если бы не постоянное вмешательство Матери, но тогда многое было бы другим, ведь в этом случае он не был бы последним.
   Мать гордилась Медаем, но Медай мертв, а Ньюн, живой, сидит у его тела, — самый упрямый и строптивый сын. Она, наверное, что-нибудь скажет ему после того, как он похоронит Медая в горах и вернется в эдун. Это будут горькие, очень горькие слова, а ему нечего будет ответить. И Мелеин будет на стороне госпожи. Он поежился при мысли о том, что предстоит услышать ему.
   Но она скажет ему все.
   Снова стук когтей. Дус. По отрывистому дыханию и тяжелой походке Ньюн понял, что зверь подошел совсем близко. Ньюн мысленно приказал ему выйти из Святилища, так как здесь ему не место. Однако тот не шелохнулся. Ньюн повернулся и увидел огромный темный силуэт зверя с покатыми плечами. Дус снова издал странный звук и подошел еще ближе.
   — Яй, — сказал Ньюн, поворачиваясь на колене и мысленно приказывая идти вон.
   И вдруг он увидел, что дус покрыт пылью и грязью, на теле его были видны едва зажившие старые раны. Сердце остановилось в груди Ньюна, дыхание перехватило. Он понял, что это не их прирученный дус, а дикий, чужой.
   Иногда дикие дусы спускались с гор и бродили вокруг эдуна, сея смятение среди домашних дусов. Ньюн помнил, как один из кел'ейнов погиб, пытаясь прогнать такого дуса. Эти звери чувствовали намерения мри, их было невозможно обмануть. Они считались одними из самых опасных зверей Кесрит.
   Дус стоял, опустив голову. Массивное туловище загораживало весь дверной проем. Он покачивался взад-вперед, издавая леденящий кровь звук. Затем он протиснулся через дверь, отчего та затрещала. Двери специально были сделаны небольшими, чтобы сюда не могли пройти дусы — следовало защитить священные Тайны от зверей.
   Он вошел в Святилище, так как был меньше, чем хорошо откормленные домашние дусы. Ньюн отпрянул в сторону. Одна из ламп покатилась по полу, когда дус задел ее плечом. К счастью, огонь сразу погас, хотя горячее масло обожгло зверю задние лапы. Дус приблизился к телу Медая и тронул его когтями — такой коготь мог без труда распороть живот мри или регулу. Ньюн отступил в тень упавшей лампы и замер, неподвижный, как камень. Тело зверя заполняло почти всю комнату и загораживало выход. Это было жуткое создание. От него исходил тошнотворный запах. Когда он повернул массивную голову, чтобы взглянуть на хрупкого мри, скорчившегося в углу, Ньюн увидел, что из бегающих глаз зверя на мозаичный пол стекает жидкость.
   Мьюк! Это безумие! В теле зверя нарушен баланс душевных сил, он обезумел, и безумие толкнуло его в эдун, где жили мри. Ньюн знал, что нет существа страшнее, чем безумный дус. Не будь дусы эдуна заперты на эту ночь, они бы не подпустили мьюк'ко к эдуну; они бы погибли, защищая вход, но не позволили зверю войти сюда.
   И Ньюн с'Интель приготовился к смерти, к ужасной смерти. Комната была такой маленькой, что братья найдут здесь утром только клочки его тела. Дус вонзил когти в тело Медая, словно собираясь потом расправиться с живым. Жуткий зверь раскачивался взад и вперед; текущая из глаз жидкость ослепляла его. Откуда-то из башни Келов донеслось рычание. Это дус, недовольный неожиданным заключением, издал утробный звук. А, может, он почувствовал вторжение дикого дуса и пытался вырваться на свободу. К нему присоединились и другие звери, но затем наступила тишина. Вероятно, кел'ен приказал им успокоиться.
   Ньюн затаил дыхание, когда зверь поднял глаза, прислушиваясь к этим звукам. Челюсти зверя нервно дергались. Он снова фыркнул и переступил с лапы на лапу. Плечом он ударил экран. Тот со скрипом рухнул. Зверь резко повернулся, так как в глаза ему ударил свет из другой комнаты, прежде закрытой экраном. Ньюн в ужасе закрыл глаза рукой, чтобы не видеть запретное, а затем поспешно достал свой пистолет, бесполезный в схватке с дусом.
   Ньюн должен нападать, чтобы защитить запретное, чтобы предотвратить вторжение к святыням Сенов. Он целился в мозг, хорошо зная, что смертельно раненое животное будет биться в конвульсиях, и в этом тесном помещении неминуемо погибнет и он сам.
   Но дус остался на месте. Он опустил плачущую голову и обнюхал труп, сбив носом вуаль. После этого он простонал и медленно, неохотно повернулся, протиснулся мимо Ньюна и вышел из Святилища.
   И когда он вышел, когда двинулся через большой холл, все еще плача, словно потерявшийся ребенок, Ньюн узнал его.
   Дус Медая.
   Никто не мог с уверенностью сказать, так ли это на самом деле. Дусы были очень похожи один на другого. Но этот дус не убил его, его интересовало только тело Медая. И он ушел недовольным, в этом Ньюн был уверен. Дусы не любили смерть. Другим животным было все равно, но дусы не понимали смерть и не принимали ее. Они тосковали, горевали, искали хозяина — и даже умирали от горя. Они редко переживали свои хозяев.
   И этот искал что-то. И не нашел.
   Дус Медая пришел к телу своего хозяина.
   Дус был болен; безумие глубоко поразило его, а эта болезнь быстро не проходит. Но регулы сказали, что Медай умер прошлой ночью.
   Дус выглядел истощенным, как и его мертвый хозяин.
   Внутренняя дрожь потрясла Ньюна. Потом задрожало его тело. И не дус был этому причиной. Он спрятал пистолет и со страхом взглянул во внутреннюю комнату Святилища, куда никогда не должен был смотреть.
   Но ничего не произошло. Он вымыл руки и, не переступая за черту, поставил на место экран. Пальцы его почтительно касались безжизненного металла. Ньюн все еще был жив. Боги, как и люди, могли простить вторжение дуса. Ньюн заглянул в святилище Сенов и был потрясен, но остался жив. Он видел яркий свет, но не видел ничего, что он мог бы считать Святынями. Ньюн выбросил все из головы. Это было зрелище не для кел'ена. Он не хотел вспоминать об этом.
   И Медай…
   Он поставил лампу на место, наполнил ее маслом, зажег, восстановив ее спокойный свет. Затем, ползая на коленях, он вытер разлившееся масло, которое, благодаря богам, не вызвало пожара. И пока он работал, дрожа от слабости, от бессонной ночи, холод не отпускал его сердце.
   После этого он вытер руки и протянул их к телу Медая. Пока он не проверит свои подозрения, он не сможет успокоиться. Собрав все свое мужество, он быстро откинул мантию и осмотрел рану. И увидел, что подозрения не подтвердились — регул прав.
   Ик'аль.
   — Прости меня, — сказал он духу Медая. Он почтительно поправил мантию, вытер кузену лицо и поправил вуаль. Затем уткнулся лицом в пол и вознес молитвы древним богам своей касты, чтобы они дали покой душе Медая. И сделал это он с куда большей искренностью, чем раньше, чем молился тогда, когда кузен его был жив.
   Это должно было успокоить его, дать мир, позволить понять, что верно и честно, а что нет.
   И все же его не покидала уверенность, что, несмотря на характер раны и заверения регулов, Медай не сам покончил с собой.
   Дус Медая был так худ, что прошел в узкие двери святилища, а тело Медая, прежде — сплошные мускулы, было тощим и почти прозрачным.
   На кораблях регулов у келов были свои каюты — из-за дусов, которых регулы почему-то ужасно боялись, и из-за суровых законов касты, которые не позволяли кел'ейнам сближаться с чужаками.
   Но каждый кел'ен во всем зависел от милости регулов, которые доставляли в его каюту пищу, воду и даже воздух, чтобы дышать. Любой кел'ен мог уединиться, просто заперев дверь.
   Если регулы захотели убить кела, им было достаточно перекрыть подачу воздуха в каюту, а затем выбросить труп в холодный космос. Но они были ци'мри, они были чуждыми для Народа, их мышление тоже было чуждым, и они не могли понять кел'ена. Регулы не были воинами.
   Обдумав все как следует, Ньюн поднялся и покинул Святилище, взяв сосуд с водой и чашу. Он вышел во внешний холл, где у двери сидел сумасшедший дус.
   Ньюн знал, что тот должен был ждать там. Теперь все встало на свои места, и юноша был уверен в правильности своих умозаключений; он знал, почему дус потерял рассудок. Зверь был не менее опасен оттого, что когда-то был прирученным, он мог подняться и убить. Но когда Ньюн поставил воду перед дусом, тот фыркнул, опустил морду, обнюхал воду и начал пить. Вода быстро исчезла. Ньюн наполнил чашу еще раз, и еще, и только на четвертый раз животное отвернуло голову от чаши.
   Ньюн опустился на корточки и стал рассматривать зверя. Дус был очень тощим, шерсть свалялась клочьями. На боку зияла открытая рана.
   Дус Медая, сбежавший от регулов, от смерти. Полностью истощенный, он не покинул Медая даже после того, как тот умер.
   Регулы не могли действовать, как мри. Они были способны на хитрость, на подкуп, на обман, на предательство, на убийство своих молодых, но они не могли убивать взрослых. Они не могли ни убить, ни солгать. Они нанимали мри, чтобы убивать своих врагов.
   Этому Ньюна учили те, кто знал хорошо регулов, кто всю жизнь имел с ними дело.
   И он верил этому.
   И Медай верил.
   Он поднялся и пошел обратно в Святилище, сел рядом с телом кузена, сложив руки, и глядел на извилистые линии знаков, в которых была записана история Народа.
   Совершено убийство. Убийство тем или иным способом, тем или иным регулом — имя не важно. Кел'ен был убит теми, кому он служил, а дуса морили голодом до тех пор, пока не решили, что его можно выпустить умирать. Только тело вернули Келам. Такое могли сделать только регулы, неспособные скрыть случившееся, открыть свое преступление.
   Ньюну очень хотелось рассказать об этом кому-нибудь, посоветоваться с Эдданом, предупредить госпожу. Но у него не было никаких доказательств, кроме дуса, лежащего у дверей. Ну, конечно же, руки регулов и их совесть были чисты. Медай сам сделал то, чего они добивались от него, к чему вынуждали. Ньюн ничем не мог доказать свои подозрения, он не знал мотивов, по которым регулы поступили именно так, заставив Медая покончить с собой.
   У Ньюна мелькнула мысль, что по странной иронии он, старый соперник Медая, был единственным из всех, кому тот мог доверить месть за себя, а единственным свидетелем происшедшего был мьюк'ко.
   Считалось, что дусы жили лишь настоящим. Они не помнили того, что произошло. Они помнили только хозяина и места, где жили. Дус искал Дом, где он жил, он искал Медая. Он нашел первое и не нашел второго.

8

   Когда все еще спали, Ньюн начал готовиться к путешествию в Сил'атен. Он приготовил воду, ритуальную имитацию пищи для мертвого и настоящую пищу для себя.
   С трудом он вытащил тело Медая из Святилища и принялся привязывать его веревками к носилкам регулов, на которых его привезли сюда. Дус, сидя у двери, наблюдал за ним, но никаких враждебных действий не предпринимал.
   Начали собираться остальные: Эддан и Пасева, и Дахача, и все Келы. Дусы тоже спустились вниз, и мьюк'ко отошел от двери, выйдя на улицу. Там, на солнце, он улегся, положив голову между лап. Зверь впал в глубокое оцепенение.
   — Мьюк, — пробормотал Дебас, охваченный страхом при виде лежащего у ворот зверя.
   Но Пасева, которая, несмотря на множество убитых ею врагов, была по натуре очень мягкой, вышла и попыталась позвать его, оставаясь на почтительном расстоянии. Дус, рыча, попятился и снова улегся. Это усилие очень утомило его. Прирученные дусы держались в стороне от него. Они были очень возбуждены, ощущая опасность, исходящую от нового зверя. Дусы, окружив келов, приготовились защищать их от нападения врага.
   В обращенных к Ньюну взглядах читался безмолвный вопрос. Юноша пожал плечами и продолжал затягивать веревки.
   — Он пришел, — сказал Ньюн, — прошлой ночью в святилище. — Он посмотрел на Эддана. — Наверное, за кем-то охотился.
   Ужасная догадка мелькнула в глазах кел'анта: Эддан был очень мудр, он мог бы стать сеном. Эддан спокойно повернулся и отдал приказ Пасеве, Лирену, Дебасу и Литу.
   — Оставайтесь здесь, — сказал он. — Охраняйте госпожу.
   — Эддан, — начала было Пасева. — Госпожа запретила…
   — Любой, кто желает остаться здесь, может остаться. Пасева, охраняйте госпожу.
   Ньюн, не дожидаясь остальных, двинулся в дорогу. По сопротивлению носилок, которые он волок на веревке, Ньюн понял, что упрямство ему дорого обойдется. Он уже жалел, что госпожа не настояла на своем.
   Дус медленно поднялся и побрел следом. Он сделал несколько шагов и снова опустился на землю в полном изнеможении.
   Другие дусы следили за ним, все время оставаясь между ним и келами. Они не пошли за скорбной процессией. Они не хотели. Они остались охранять эдун.
   Эддан и остальные кел'ейны догнали Ньюна на склоне горы. Они тоже ухватились за веревки. Ньюн не возражал. Он чувствовал себя виноватым за то, что ему приходится принимать их помощь.
   Ньюн одной рукой опустил вуаль, чтобы сохранять влагу, выступающую на лице. Зная о предстоящих трудностях, он взял с собой воды больше, чем следовало. Одинокий мри на Кесрит был заведомо обречен. Эта планета годилась только для регулов, не знавших недостатка в технике.
   Чрезмерные усилия быстро лишают тело влаги, поэтому лишняя вода не помешает.
   Однако никто не сказал, что такое трудное путешествие никому не нужно.
   Ни один кел не мог оспаривать решения Матери.
   А ведь Ньюн поступил вопреки ее воле — и она могла через Эддана заставить его подчиниться. Но она не сделала этого.
   Ньюн не считал это проявлением ее любви к Медаю. Скорее всего она снова выпила комал и уже спала, когда вернулась Мелеин с отказом Ньюна подчиниться. Такова была Интель, госпожа эдуна. Подобное с ней уже случалось.
   Непочтительный гнев разгорался в нем. Он отказывался верить в то, что госпожа может быть так безжалостна, так жестока после стольких лет, которые он провел рядом с ней.
   Ньюну даже не приходило в голову, что после того, как он ослушался, она может изменить свое отношение к нему.
   Ньюн упрямо продолжал идти вперед даже тогда, когда подъем стал круче, острые камни начали впиваться в ноги, холодный воздух обжигал легкие.
   Корабли регулов продолжали взлетать в небо. Клокотавшая в них бешеная энергия, скорость невыносимо резко контрастировали с муками горстки медленно бредущих мри. Эти корабли увозили регулов и их добро с планеты, которой отныне будут владеть земляне.
   Тропа в Сил'атен вовсе не была тропой. Это был путь меж камней, который хорошо помнили те мри, что хоть раз прошли по нему. Тропа появлялась только тогда, когда требовалось обогнуть большое препятствие. Ньюн знал этот путь, так как на его веку было немало погребений. Зато на его памяти не было ни одной церемонии рождения. Он и Мелеин были последними детьми в Доме. Теперь Ньюн впрягся в веревки в одиночку и, с трудом передвигая носилки по мелким камням и выбоинам, тащился за высокой стройной фигурой Эддана. Он хрипло дышал, легкие его горели. Его готовили к войне, а не к такой работе. Каждые несколько метров подъема давались ему с большим трудом.
   — Ньюн, — сказал один из братьев, — давай я ненадолго сменю тебя. — Но Ньюн с негодованием оттолкнул руку помощи. С ним шли старики. Все, за исключением Пасевы, которая осталась охранять эдун. Ньюна мучила совесть, что из-за его глупого упрямства эти старые люди подвергали себя таким мукам. И возможно, кто-нибудь из них не выдержит и умрет по дороге. Скорее всего, госпожа, вынося свое решение, предвидела это, а он был слеп, думал только о себе. Он плохо думал о Медае и теперь сожалел об этом. Постепенно его стали посещать мысли, что он ошибался и во многом другом.
   Но теперь уже нельзя было повернуть назад. Он привел их сюда. Он и его упрямство. И он радовался, что его мучения и боль наполняют мозг туманом, не давая ему с полной ясностью осознать свою глупую жестокость к мертвому. Медай не был трусом. Ньюн знал это наверняка. Он был уверен, что его кузен очень долго сопротивлялся своим хозяевам, богам и кто знает, чему еще.
   Но как это было, Ньюн не знал.
   — Эддан, — тихо позвал он, когда процессия остановилась в тени скалы для короткого отдыха. Песок внизу переливался мелкими искрами в лучах Арайна. Там, где они прошли, осталась глубокая борозда от носилок. И ветер с песком уже набросились на борозду, словно на жертву, быстро засыпая ее.
   — Да?
   — Мне кажется, ты понимаешь, что регул сказал нам не всю правду о смерти Медая.
   Эддан опустил вуаль, жестом выразив свое согласие с Ньюном.
   — Мне кажется, — продолжал Ньюн, — что келы уже обсуждали смерть Медая, и я единственный из келов еще не знаю вашего мнения об этом.
   Эддан долго смотрел на него. Глаза его затуманились дымкой, затем снова стали ясными.
   — Ньюн, — сказал он. — Я думаю, что не следует держать тебя в неведении относительно того, что мы думаем о тебе.
   — Но, может, у вас есть для этого свои причины.
   Рука Эддана крепко сжала кисть Ньюна. Эддан учил Ньюна искусству владения ин'ейн; он и Пасева были непревзойденными мастерами и могли одним незаметным движением отделить душу врага от тела. И сила еще оставалась в руке Эддана.
   — Служба регулам — не для тебя. Ты служишь Госпоже и когда-нибудь займешь мое место. И думаю, этот день скоро придет.
   — Если я буду кел'антом, — сказал Ньюн, которого от слов старика бросило в холод; он пытался осознать их смысл, — я же буду самым младшим из келов. Все будут помыкать мной.
   — В тебе есть гордость и достоинство, Ньюн. Никто не сомневается в тебе. Лишь веры в себя, в свои силы нет в тебе. Но она придет.
   Сердце Ньюна тревожно забилось. Тяжкая ноша обрушивалась на его плечи.
   — Но я никогда не воевал. Как я могу быть старшим?
   Эддан пожал плечами.
   — Мы только Руки. Управляют нами другие. Но будь уверен, о тебе думают, и твой час придет. Помни об этом. И не забывай о судьбе Медая.
   Ньюн сидел, оглушенный. Все его подозрения улетучились и на душе стало спокойнее.
   — Но… — заговорил он, но Эддан отвернулся от него и поднялся, давая понять, что не хочет больше вопросов.
   Ньюн тоже поднялся. Руки его беспомощно повисли. Если Эддан не хочет отвечать, он не будет. И вполне возможно, он сказал все, что знал.
   «Госпожа довольна, что Медай умер с честью», — сказала Мелеин. Бесстрастность этих слов до сих пор вызывала в нем внутреннюю дрожь.
   Впервые Ньюн пожалел своего кузена. В душе юноши все перевернулось. Вся вина Медая состояла в том, что он стал засматриваться на Мелеин, а госпожа планировала другое. Кесрит — суровая планета, она не прощает ошибок. Мать Кесрит была такая же суровая и безжалостная.
   И он со своим упрямством воспротивился ее воле. Он отказался повиноваться, не зная, что движет ею. Он сделал то, чего не смел сделать никто из кел'ейнов: он выступил против воли Матери в то время, когда их маленький Народ должен объединиться.
   Вполне возможно, подумал он, что не только регулы убили Медая. Может быть, госпожа и Мелеин приложили к этому руку.
   Он жалел Медая и боялся за себя. Ему хотелось бы поговорить с кузеном — ведь теперь они оба взрослые — и узнать от Медая то, о чем промолчал Эддан. Ньюн взглянул на носилки и лежащее на них тело. Снова взялся за веревки. Уверенность покинула его.
   Он не остался бы в одиночестве все эти годы, а Медай был бы жив, и многое бы не произошло, не заставь он госпожу выбирать между ним и Медаем.
   Да, не одни регулы убили Медая.
   Только к вечеру они добрались до своей цели — продуваемых всеми ветрами утесов, где в пещерах Сил'атена Народ хоронил своих сынов и дочерей. Здесь было много могил, а самые старые появились еще тогда, когда на Кесрит не было регулов. В свежих могилах покоились те, кто перебрался на Кесрит после падения Нисрена.
   Здесь у подножия утесов простиралась долина, засыпанная красным песком, резко отличавшаяся от белых долин внизу. Красный песок в долине перемежался полосами белого песка. Ветер, песок и вода за долгое время превратили каменные глыбы в странных чудовищ, охранявших вход в долину. Жуткое впечатление усугублялось уродливыми тенями, которые отбрасывали камни на зловещий красный песок.
   Теперь уже было стыдно отступать. Конец пути был близок. Ньюн почувствовал, как заструился у него под ногами песок. Он уже решил, что провалился в расщелину, которой не заметил. Но это оказалась всего лишь небольшая яма. Ньюн поднялся, отряхнул песок с колен и снова налег на веревки, оттолкнув руки тех, кто желал ему помочь. Перед глазами его плыли черно-красные тени, воздух с хрипом вырывался из груди.
   Они миновали тысячи старых могил, которые существовали с незапамятных времен. Затем они прошли мимо двенадцати свежих могил. Согласно обычаю, мертвые были похоронены так, чтобы видеть восходящее солнце. Это были каты — воспитатели детей. С ними были похоронены и те из детей, для которых суровые условия Кесрит оказались непереносимыми. Они, наверное, были бы живы, если бы Интель не выбрала Кесрит для основания эдуна. Регулы предлагали ей много миров — прекрасных зеленых планет, но Интель выбрала Кесрит. И она осталась непреклонной в своем решении. «Кузница нового народа», — сказала она. И безжалостные молоты кузницы убивали тех, кто не смог приспособиться к этому климату.
   Лицами к заходящему солнцу, в своих могилах спали вечным сном тысячи сенов, и среди них девятнадцать свежих могил тех, чью смерть Ньюн помнил. Сены, мягкие и уязвимые, тоже умирали, не выдержав сурового отбора, предложенного Интель. Из всех них остались в живых только Мелеин и Сатель.
   На самых высоких утесах находились могилы Матерей и тех кел'ейнов, что оставались с ними до конца. Никто не мог сказать, сколько Матерей было на Кесрит. Ньюну называли цифру пятьдесят девять, но он знал, что никто из кел'ейнов не мог сказать это с уверенностью. Все это промелькнуло в голове Ньюна, когда они наконец повернули к могилам келов.
   Их было всего несколько сотен — совсем немного по сравнению с могилами других каст. Конечно, Келы умирали гораздо чаще, чем Сены и Каты, но здесь, на Кесрит, их могил было немного.
   Ньюн остановился у свежей пещеры, где были погребены ветераны Нисрена. Он не позволил себе сесть и стал помогать откатывать тяжелые камни, загораживающие вход. Руки его дрожали от усталости, но он не мог не помочь этим упорным старикам. Кровь с израненных рук Ньюна падала на камни, которыми будет закрыт вход в гробницу Медая.
   Кел'ейнов хоронили иначе, чем мертвых из других каст. Каты и сены смотрели на долину Сил'атена с запада и востока; но лица мертвых келов были направлены на север, откуда, согласно их верованиям, приходит зло. Ряд за рядом лежали во мраке мертвые. Когда Ньюн зажег лампу, он увидел их закутанные в уже истлевшие черные мантии тела с накинутыми вуалями. Закрытые вуалями лица были обращены к северной стене пещеры.