Страница:
Рукавишников пожаловался:
– При установившейся в корабле температуре 20 градусов в полетном костюме спать очень холодно. Мы спали всего два-три часа. Вместо сна сидишь и дрожишь. Нужны спальные мешки. Связь в зоне была хорошая. Но когда уходили из зоны, оставались без связи – это плохо. Когда начались большие колебания, было желание включить ручное управление и компенсировать ручкой эти возмущения, но мы испугались.
Шаталов перебил Рукавишникова:
– Мы подошли практически с нулевыми рассогласованиями осей корабля и станции. Поэтому никак не ожидали, что начнутся такие колебания. Штанга вошла в приемное гнездо мягко, без всякого удара. И вдруг началось такое, чего мы совершенно не ожидали. До стыковки давление в баллонах ДПО было 220 атмосфер, а после – всего 140. Невероятно много израсходовали на эту болтанку.
После откровенных разговоров с нами экипаж встретился с жаждущими космических новостей корреспондентами.
Им все было представлено так, как будто переход в станцию и не предполагался. Была только репетиция, и она показала надежность всех систем.
В официальном сообщении говорилось, что «24 апреля космонавты В.А. Шаталов, А.В. Елисеев, Н.Н. Рукавишников на корабле „Союз-10“ провели ряд экспериментов в совместном полете со станцией „Салют“. В том числе были испытаны новые стыковочные устройства». В энциклопедии «Космонавтика» [14]написано, что особенностью полета была «отработка усовершенствованной системы стыковки КК „Союз-10“ с орбитальной станцией „Салют“.
Когда мы возвращались из Звездного в Подлипки, то дали волю самокритике.
– Какие же мы лопухи! – возмущался Раушенбах. – Никто не досмотрел, что сразу по касании надо выключать систему управления, а уж отключать ДПО и подавно.
Со Львом Вильницким, Виктором Кузьминым, Владимиром Сыромятниковым, Всеволодом Живоглотовым к концу дня обсудили перечень доработок. Штанга дожна начинать стягивание только после успокоения колебании корабля. Нужно иметь возможность вручную управлять штангой: подтягиваться и отходить. Автоматику всю задублировать ручным управлением! Динамикам уменьшить скорость соударения до 0,2 метра в секунду. На корабле установить специальный пульт для возможности ручного управления стыковкой. А самое главное, береженого Бог бережет, – решили кроме рычагов выравнивания вокруг штанги соорудить этакое «жабо», только не кружевное, а хороший стальной воротник, принимающий на себя нагрузку при колебаниях.
– Все запускать немедленно! Когда будет документация на доработки? – был обычный вопрос.
– С учетом ночной работы служебную записку и белки дадим завтра к вечеру, – ответил Вилъницкий.
– Хорошо, звоним Хазанову.
Хазанов тут же приказал объединиться технологам цехов с конструкторами.
– На доработку узлов и приборов цехам не больше недели, – распорядился он.
Я докладываю по телефону Мишину наши предложения. Он одобряет и предупреждает:
– Завтра в цех № 439 приедут Устинов и Сербии. Хотят посмотреть на стыковочные агрегаты и процесс стыковки. Подготовить плакаты, отрепетировать стыковку, все объяснить и показать наши мероприятия.
– Свистать всех наверх! Переселяемся в цех № 439! – скомандовал я Калашникову и Вильницкому.
После неудачной стыковки «Союза-10» с «Салютом» демонстрация процесса секретарю ЦК КПСС Устинову и заведующему оборонным отделом ЦК Сербину была делом весьма ответственным. Они обещали высшим политическим руководителям, что пилотируемая орбитальная станция позволит ослабить то воздействие, которое оказали на наше общество четыре экспедиции на Луну, совершенные американцами.
Устинов и аппарат ЦК, а в конце концов и Сербии поддержали инициативу энтузиастов: Бушуева, Охапкина, Чертока, Раушенбаха, Феоктистова – и при немалых усилиях министра Афанасьева, в ущерб работам Челомея, помогли всего за полтора с небольшим года построить и вывести в космос настоящую орбитальную станцию.
Об этом оповещен весь мир. И вдруг экипаж транспортного корабля, блестяще осуществив подход и стыковку, не мог войти в станцию. Как это объяснить там, «наверху»? Брежнев еще поймет. Косыгин скажет, что опять разгильдяйство, а деньги тратятся огромные. Но остальные просто не поймут что к чему. Наша неудача очень болезненно была воспринята в аппаратах ЦК и ВПК.
С тех пор, как не получилась стыковка у Берегового, прошло два с половиной года. За это время Шаталов два раза летал. Первый раз обеспечил успешную стыковку. Второй раз стыковка сорвалась якобы по вине радиотехнической системы. Теперь, наконец, Шаталов состыковался, а проникнуть в станцию не смог. «Кто же там все это организует? Кто проверяет?» – такие вопросы задавал Косыгин.
После того как Мишин объяснил и показал высоким гостям, что могло поломаться, чтобы помешать стягиванию, Сербии спросил:
– А кто это у вас делал? Покажите мне конструктора.
Лев Вильницкий не стал ждать, пока его вытолкнут вперед из толпы собравшегося руководства, и, выйдя на «линию огня», решил перехватить инициативу у «нападающей стороны».
– Начальник отдела Вильницкий. Разрешите, я доложу, – представился по-военному бывший капитан. – Этот стыковочный агрегат по сравнению с уже трижды испытанными в полете коренным образом переделан. Он совмещен с конструкцией внутреннего перехода. Мы должны не только соединить корабль с ДОСом, но и обеспечить герметичную конструкцию переходного туннеля. Мы рассчитывали прочность всех механизмов, используя опыт по скорости встречи, боковым скоростям и возможным углам отклонений, который получили на трех предыдущих стыковках. Провели предварительно вот на этой установке целую серию стыковок для отработки. Многие детали после экспериментов доработали. Стыковка началась нормально. Но при стягивании «Союз» раскачивался относительно ДОСа на значительно большие углы, чем мы ожидали. Здесь, на этой установке, мы аналогичный режим воспроизвели и нашли слабое место. Нам все понятно, и через неделю будет подан на испытания уже доработанный агрегат.
– Так что, прикажете выпустить сообщение ТАСС, что товарищ Вильницкий ошибся? Через неделю он исправится, и следующий экипаж проберется через люк в «Салют»?
– Для меня честь попасть в сообщение ТАСС, но следующая стыковка будет нормальной, даю слово.
– Вы все тут умеете давать слово, а потом срываете сроки, надеясь на полную безнаказанность.
Вильницкий не успел отреагировать. Вмешался Устинов:
– Кого и как наказывать, министр с ними без нас разберется, а вы нам покажите, через какой люк надо пролезать из корабля в ДОС.
Теперь уже Хазанов, выручая Вильницкого, быстро поднялся на стремянку, чтобы показать, как открываются крышки люка-лаза в стыковочном агрегате.
Вероятно, не я один облегченно вздохнул. Увидев Хазанова, Устинов просветлел. Может быть, всплыл в его памяти образ Бориса Абрамовича Хазанова – генерал-майора, а в начале войны военного инженера 1-го ранга, «особо уполномоченного народного комиссара вооружения Союза ССР по обеспечению заданий Государственного комитета обороны».
Во время войны он, Устинов, бросал Бориса Хазанова на самые трудные места производства артиллерийского вооружения. Хазанов-старший ни разу не подвел, работал с полной отдачей профессиональных знаний, духовных и физических сил. В 1942 году его назначили директором артиллерийского завода в Красноярске. В тяжелейших условиях он вытаскивал завод из глубокого прорыва. В те дни у него был острый конфликт с уполномоченным ЦК Сербиным. Но Устинов не допустил расправы над Хазановым.
И вот спустя четверть века сын Хазанова ему, Устинову, показывает стыковочный агрегат космического корабля. Впервые увидев дыру, в которую должен пролезть космонавт, Устинов удивился:
– Кто же в такой туннель протиснется? Я даже в невесомости не пролезу.
По поводу диаметра люка у нас с проектантами было много споров. Устинов наступил на больную мозоль. Я ратовал при проектировании за диаметр люка в один метр, как на «Аполлоне». Феоктистов, пользуясь властью главного проектанта и опытом бывшего космонавта, «додавил» конструкторов до диаметра 800 миллиметров. Его поддержал Бушуев. Теперь Вильницкого надо было выручать, и я сильно толкнул Бушуева.
– А мы вас, Дмитрий Федорович, и не пустим, – быстро оттеснив Вильницкого, сказал Бушуев. – У американцев на «Аполлоне» диаметр больше – почти метр. Когда мы им сказали, что у нас 800 миллиметров, они не испугались и считают, что этого достаточно.
Теперь включился в разгорающийся спор директор завода Ключарев.
– Дмитрии Федорович, должен вам доложить, что для стыковки с американцами конструкторы проектируют совсем новый стыковочный узел. Нам предстоит всю отработку проводить заново.
– Это что, столько труда и опять все начинать сначала? – возмутился Устинов.
– Да, мы начали переговоры, в которых приходим к идее андрогинного узла. Чтобы не было обидно ни той, ни другой стороне, на каждом корабле будут совершенно одинаковые половинки.
– А почему вы его называете андрогинным, что это значит?
Тут уже Вильницкий пришел на помощь Бушуеву:
– Это будет узел «гермафродит». В отличие от теперешней схемы, когда «активный» штырь попадает в «пассивный» конус, там конструкция на «активной» и «пассивной» стороне будет одинаковой. Гермафродит, как считали древние греки, был сыном Гермеса и Афродиты. Он был так красив, что боги сделали его двуполым. Вводить в техническую документацию термин «гермафродит» сочли неэтичным. Поэтому воспользовались терминологией, принятой в ботанике для двуполых растений, – «андрогины».
– Да, с вами не соскучишься, – заключил Устинов.
– Все готово, разрешите начать, – обратился к Устинову Хазанов, предупреждая опасность дискуссии на тему о новой разработке.
Внимание начальства переключилось на макет «активного» корабля, который с вытянутой вперед штангой устремился к «пассивному» конусу на весовом эквиваленте ДОСа. Для демонстрации начальству динамические параметры стыковки на экспериментальной установке были выбраны щадящие. Удар штанги по внутренней поверхности конуса, ее захват приемным гнездом, последующие покачивания макета корабля и весь процесс стягивания произвели на высоких гостей умиротворяющее действие. Когда высокое партийное начальство уехало и мы обменивались впечатлениями, повеселевший Хазанов признался:
– Мы хотели сразу начать с показа стыковки, но сработал подлый закон «визит-эффекта». У Живоглотова что-то не ладилось на пульте. Пока Сербии исповедовал Вильницкого, а потом Устинов – Бушуева, нашли «боба». Когда я работал у Василия Гавриловича Грабина, он нас учил: «Если хочешь в чем-нибудь убедить разгневанное начальство, не надо спорить и раздражать его многословием. Надо быстрее продемонстрировать „натуру“ на полигоне или в цехе. Начальство приобщается к твоим идеям, успокаивается, и никаких выговоров не будет».
– Пример Грабина говорит обратное, – возразил я Хазанову. – Сталин ни разу не был в цехах и тем более на полигоне, но Грабина всегда поддерживал, а Устинов, который все видел, был его противником.
С этих событий начался аврал доработок и всевозможных испытаний стыковочного агрегата «штырь-конус». Вильницкий, Сыромятников, Уткин, Живоглотов, Бобков, Розенберг, Вакулин, Чижиков – я мог бы продолжить перечень. По две смены вместе с производственниками проводили серии испытаний, проверяя прочность конструкции и логику новой автоматики. Агрегат подвергали различным статическим нагрузкам, доводя до разрушения. Варьировали скоростями и углами сближения от номинальных до предельно возможных в аварийных ситуациях.
Конструкции, логика автоматического и ручного управления стыковкой, отработанные в 1971 году с небольшими улучшениями, по мере набора статистики безотказно работают вот уже 28 лет и будут использоваться до конца жизни орбитальной станции «Мир».
Что касается андрогинного агрегата, то он был разработан и в 1975 году обеспечил стыковку и встречу экипажей «Союза-19» и «Аполлона». После этого в наших отечественных программах он использовался только еще один раз при стыковке корабля «Союз ТМ-16» к одному из модулей станции «Мир». При объективном сравнении наших и американских вариантов стыковочных агрегатов без особых споров приоритет был отдан нашим. Мало кому известный в том памятном 1971 году инженер Владимир Сыромятников принял на себя ответственность за создание стыковочных агрегатов для многоразовых американских космических кораблей «Спейс шаттл» и международной космической станции. Американцы отказались от конкуренции. Таким образом, небольшие по нынешним масштабам коллективы Сыромятникова управления космическим аппаратом – отдел Легостаева, хозяина по нагрузкам на стыковочный агрегат после стыковки – отдел Вильницкого. А динамика процесса с момента касания до стяжки осталась беспризорной.
Доклад Вильницкого о мероприятиях по защите конструкции стыковочного агрегата от динамических, ЗЭМа и Азовского оптико-механического завода стали монополистами в области конструкции и технологии стыковки космических кораблей.
Глава 16. ГОРОД СОЛНЦА
– При установившейся в корабле температуре 20 градусов в полетном костюме спать очень холодно. Мы спали всего два-три часа. Вместо сна сидишь и дрожишь. Нужны спальные мешки. Связь в зоне была хорошая. Но когда уходили из зоны, оставались без связи – это плохо. Когда начались большие колебания, было желание включить ручное управление и компенсировать ручкой эти возмущения, но мы испугались.
Шаталов перебил Рукавишникова:
– Мы подошли практически с нулевыми рассогласованиями осей корабля и станции. Поэтому никак не ожидали, что начнутся такие колебания. Штанга вошла в приемное гнездо мягко, без всякого удара. И вдруг началось такое, чего мы совершенно не ожидали. До стыковки давление в баллонах ДПО было 220 атмосфер, а после – всего 140. Невероятно много израсходовали на эту болтанку.
После откровенных разговоров с нами экипаж встретился с жаждущими космических новостей корреспондентами.
Им все было представлено так, как будто переход в станцию и не предполагался. Была только репетиция, и она показала надежность всех систем.
В официальном сообщении говорилось, что «24 апреля космонавты В.А. Шаталов, А.В. Елисеев, Н.Н. Рукавишников на корабле „Союз-10“ провели ряд экспериментов в совместном полете со станцией „Салют“. В том числе были испытаны новые стыковочные устройства». В энциклопедии «Космонавтика» [14]написано, что особенностью полета была «отработка усовершенствованной системы стыковки КК „Союз-10“ с орбитальной станцией „Салют“.
Когда мы возвращались из Звездного в Подлипки, то дали волю самокритике.
– Какие же мы лопухи! – возмущался Раушенбах. – Никто не досмотрел, что сразу по касании надо выключать систему управления, а уж отключать ДПО и подавно.
Со Львом Вильницким, Виктором Кузьминым, Владимиром Сыромятниковым, Всеволодом Живоглотовым к концу дня обсудили перечень доработок. Штанга дожна начинать стягивание только после успокоения колебании корабля. Нужно иметь возможность вручную управлять штангой: подтягиваться и отходить. Автоматику всю задублировать ручным управлением! Динамикам уменьшить скорость соударения до 0,2 метра в секунду. На корабле установить специальный пульт для возможности ручного управления стыковкой. А самое главное, береженого Бог бережет, – решили кроме рычагов выравнивания вокруг штанги соорудить этакое «жабо», только не кружевное, а хороший стальной воротник, принимающий на себя нагрузку при колебаниях.
– Все запускать немедленно! Когда будет документация на доработки? – был обычный вопрос.
– С учетом ночной работы служебную записку и белки дадим завтра к вечеру, – ответил Вилъницкий.
– Хорошо, звоним Хазанову.
Хазанов тут же приказал объединиться технологам цехов с конструкторами.
– На доработку узлов и приборов цехам не больше недели, – распорядился он.
Я докладываю по телефону Мишину наши предложения. Он одобряет и предупреждает:
– Завтра в цех № 439 приедут Устинов и Сербии. Хотят посмотреть на стыковочные агрегаты и процесс стыковки. Подготовить плакаты, отрепетировать стыковку, все объяснить и показать наши мероприятия.
– Свистать всех наверх! Переселяемся в цех № 439! – скомандовал я Калашникову и Вильницкому.
После неудачной стыковки «Союза-10» с «Салютом» демонстрация процесса секретарю ЦК КПСС Устинову и заведующему оборонным отделом ЦК Сербину была делом весьма ответственным. Они обещали высшим политическим руководителям, что пилотируемая орбитальная станция позволит ослабить то воздействие, которое оказали на наше общество четыре экспедиции на Луну, совершенные американцами.
Устинов и аппарат ЦК, а в конце концов и Сербии поддержали инициативу энтузиастов: Бушуева, Охапкина, Чертока, Раушенбаха, Феоктистова – и при немалых усилиях министра Афанасьева, в ущерб работам Челомея, помогли всего за полтора с небольшим года построить и вывести в космос настоящую орбитальную станцию.
Об этом оповещен весь мир. И вдруг экипаж транспортного корабля, блестяще осуществив подход и стыковку, не мог войти в станцию. Как это объяснить там, «наверху»? Брежнев еще поймет. Косыгин скажет, что опять разгильдяйство, а деньги тратятся огромные. Но остальные просто не поймут что к чему. Наша неудача очень болезненно была воспринята в аппаратах ЦК и ВПК.
С тех пор, как не получилась стыковка у Берегового, прошло два с половиной года. За это время Шаталов два раза летал. Первый раз обеспечил успешную стыковку. Второй раз стыковка сорвалась якобы по вине радиотехнической системы. Теперь, наконец, Шаталов состыковался, а проникнуть в станцию не смог. «Кто же там все это организует? Кто проверяет?» – такие вопросы задавал Косыгин.
После того как Мишин объяснил и показал высоким гостям, что могло поломаться, чтобы помешать стягиванию, Сербии спросил:
– А кто это у вас делал? Покажите мне конструктора.
Лев Вильницкий не стал ждать, пока его вытолкнут вперед из толпы собравшегося руководства, и, выйдя на «линию огня», решил перехватить инициативу у «нападающей стороны».
– Начальник отдела Вильницкий. Разрешите, я доложу, – представился по-военному бывший капитан. – Этот стыковочный агрегат по сравнению с уже трижды испытанными в полете коренным образом переделан. Он совмещен с конструкцией внутреннего перехода. Мы должны не только соединить корабль с ДОСом, но и обеспечить герметичную конструкцию переходного туннеля. Мы рассчитывали прочность всех механизмов, используя опыт по скорости встречи, боковым скоростям и возможным углам отклонений, который получили на трех предыдущих стыковках. Провели предварительно вот на этой установке целую серию стыковок для отработки. Многие детали после экспериментов доработали. Стыковка началась нормально. Но при стягивании «Союз» раскачивался относительно ДОСа на значительно большие углы, чем мы ожидали. Здесь, на этой установке, мы аналогичный режим воспроизвели и нашли слабое место. Нам все понятно, и через неделю будет подан на испытания уже доработанный агрегат.
– Так что, прикажете выпустить сообщение ТАСС, что товарищ Вильницкий ошибся? Через неделю он исправится, и следующий экипаж проберется через люк в «Салют»?
– Для меня честь попасть в сообщение ТАСС, но следующая стыковка будет нормальной, даю слово.
– Вы все тут умеете давать слово, а потом срываете сроки, надеясь на полную безнаказанность.
Вильницкий не успел отреагировать. Вмешался Устинов:
– Кого и как наказывать, министр с ними без нас разберется, а вы нам покажите, через какой люк надо пролезать из корабля в ДОС.
Теперь уже Хазанов, выручая Вильницкого, быстро поднялся на стремянку, чтобы показать, как открываются крышки люка-лаза в стыковочном агрегате.
Вероятно, не я один облегченно вздохнул. Увидев Хазанова, Устинов просветлел. Может быть, всплыл в его памяти образ Бориса Абрамовича Хазанова – генерал-майора, а в начале войны военного инженера 1-го ранга, «особо уполномоченного народного комиссара вооружения Союза ССР по обеспечению заданий Государственного комитета обороны».
Во время войны он, Устинов, бросал Бориса Хазанова на самые трудные места производства артиллерийского вооружения. Хазанов-старший ни разу не подвел, работал с полной отдачей профессиональных знаний, духовных и физических сил. В 1942 году его назначили директором артиллерийского завода в Красноярске. В тяжелейших условиях он вытаскивал завод из глубокого прорыва. В те дни у него был острый конфликт с уполномоченным ЦК Сербиным. Но Устинов не допустил расправы над Хазановым.
И вот спустя четверть века сын Хазанова ему, Устинову, показывает стыковочный агрегат космического корабля. Впервые увидев дыру, в которую должен пролезть космонавт, Устинов удивился:
– Кто же в такой туннель протиснется? Я даже в невесомости не пролезу.
По поводу диаметра люка у нас с проектантами было много споров. Устинов наступил на больную мозоль. Я ратовал при проектировании за диаметр люка в один метр, как на «Аполлоне». Феоктистов, пользуясь властью главного проектанта и опытом бывшего космонавта, «додавил» конструкторов до диаметра 800 миллиметров. Его поддержал Бушуев. Теперь Вильницкого надо было выручать, и я сильно толкнул Бушуева.
– А мы вас, Дмитрий Федорович, и не пустим, – быстро оттеснив Вильницкого, сказал Бушуев. – У американцев на «Аполлоне» диаметр больше – почти метр. Когда мы им сказали, что у нас 800 миллиметров, они не испугались и считают, что этого достаточно.
Теперь включился в разгорающийся спор директор завода Ключарев.
– Дмитрии Федорович, должен вам доложить, что для стыковки с американцами конструкторы проектируют совсем новый стыковочный узел. Нам предстоит всю отработку проводить заново.
– Это что, столько труда и опять все начинать сначала? – возмутился Устинов.
– Да, мы начали переговоры, в которых приходим к идее андрогинного узла. Чтобы не было обидно ни той, ни другой стороне, на каждом корабле будут совершенно одинаковые половинки.
– А почему вы его называете андрогинным, что это значит?
Тут уже Вильницкий пришел на помощь Бушуеву:
– Это будет узел «гермафродит». В отличие от теперешней схемы, когда «активный» штырь попадает в «пассивный» конус, там конструкция на «активной» и «пассивной» стороне будет одинаковой. Гермафродит, как считали древние греки, был сыном Гермеса и Афродиты. Он был так красив, что боги сделали его двуполым. Вводить в техническую документацию термин «гермафродит» сочли неэтичным. Поэтому воспользовались терминологией, принятой в ботанике для двуполых растений, – «андрогины».
– Да, с вами не соскучишься, – заключил Устинов.
– Все готово, разрешите начать, – обратился к Устинову Хазанов, предупреждая опасность дискуссии на тему о новой разработке.
Внимание начальства переключилось на макет «активного» корабля, который с вытянутой вперед штангой устремился к «пассивному» конусу на весовом эквиваленте ДОСа. Для демонстрации начальству динамические параметры стыковки на экспериментальной установке были выбраны щадящие. Удар штанги по внутренней поверхности конуса, ее захват приемным гнездом, последующие покачивания макета корабля и весь процесс стягивания произвели на высоких гостей умиротворяющее действие. Когда высокое партийное начальство уехало и мы обменивались впечатлениями, повеселевший Хазанов признался:
– Мы хотели сразу начать с показа стыковки, но сработал подлый закон «визит-эффекта». У Живоглотова что-то не ладилось на пульте. Пока Сербии исповедовал Вильницкого, а потом Устинов – Бушуева, нашли «боба». Когда я работал у Василия Гавриловича Грабина, он нас учил: «Если хочешь в чем-нибудь убедить разгневанное начальство, не надо спорить и раздражать его многословием. Надо быстрее продемонстрировать „натуру“ на полигоне или в цехе. Начальство приобщается к твоим идеям, успокаивается, и никаких выговоров не будет».
– Пример Грабина говорит обратное, – возразил я Хазанову. – Сталин ни разу не был в цехах и тем более на полигоне, но Грабина всегда поддерживал, а Устинов, который все видел, был его противником.
С этих событий начался аврал доработок и всевозможных испытаний стыковочного агрегата «штырь-конус». Вильницкий, Сыромятников, Уткин, Живоглотов, Бобков, Розенберг, Вакулин, Чижиков – я мог бы продолжить перечень. По две смены вместе с производственниками проводили серии испытаний, проверяя прочность конструкции и логику новой автоматики. Агрегат подвергали различным статическим нагрузкам, доводя до разрушения. Варьировали скоростями и углами сближения от номинальных до предельно возможных в аварийных ситуациях.
Конструкции, логика автоматического и ручного управления стыковкой, отработанные в 1971 году с небольшими улучшениями, по мере набора статистики безотказно работают вот уже 28 лет и будут использоваться до конца жизни орбитальной станции «Мир».
Что касается андрогинного агрегата, то он был разработан и в 1975 году обеспечил стыковку и встречу экипажей «Союза-19» и «Аполлона». После этого в наших отечественных программах он использовался только еще один раз при стыковке корабля «Союз ТМ-16» к одному из модулей станции «Мир». При объективном сравнении наших и американских вариантов стыковочных агрегатов без особых споров приоритет был отдан нашим. Мало кому известный в том памятном 1971 году инженер Владимир Сыромятников принял на себя ответственность за создание стыковочных агрегатов для многоразовых американских космических кораблей «Спейс шаттл» и международной космической станции. Американцы отказались от конкуренции. Таким образом, небольшие по нынешним масштабам коллективы Сыромятникова управления космическим аппаратом – отдел Легостаева, хозяина по нагрузкам на стыковочный агрегат после стыковки – отдел Вильницкого. А динамика процесса с момента касания до стяжки осталась беспризорной.
Доклад Вильницкого о мероприятиях по защите конструкции стыковочного агрегата от динамических, ЗЭМа и Азовского оптико-механического завода стали монополистами в области конструкции и технологии стыковки космических кораблей.
Глава 16. ГОРОД СОЛНЦА
После первого неудачного «свидания» с кораблем «Союз-10» запущенный 19 апреля 1971 года ДОС продолжал летать в беспилотном режиме. Предусмотренная для него программа научных исследований пострадала от того, что не открылась крышка инфракрасного телескопа. Это во многом обесценило научную программу.
В сообщениях ТАСС о неоткрывшейся крышке и неполной стыковке ничего не сообщалось. На пресс-конференциях экипаж не обмолвился ни словом о поломке стыковочного узла. Все якобы было выполнено по программе – и точка.
Реабилитация программы пилотируемой орбитальной станции была необходима, и как можно скорее. Поэтому «Союз-11» готовился круглосуточно.
Обязанности технического руководителя на полигоне выполнял Шабаров. По его докладам, подготовка шла по графику и срок пуска 6 июня был реальным. Шабарову Мишин поручил и техническое руководство подготовкой блока «Д» на 81-й, челомеевской, площадке. На этот раз четвертая ступень челомеевской ракеты-носителя УР-500К – наш блок «Д» – должна была вывести к Марсу межпланетные станции «Марс-2» и «Марс-3». Пуски этих станций были жестко привязаны к астрономическим срокам 19 и 28 мая.
От нашего «Марса-1» 1962 года, который был запущен в дни Карибского ракетного кризиса, эти новые аппараты отличались существенно. Каждый из них имел орбитальный отсек и спускаемый аппарат. Коллектив Бабакина проделал огромную работу для обеспечения надежности этих межпланетных станций.
Спешили мы еще и потому, что на июнь был запланирован пуск H1 №6Л.
24 мая на Миуссах, в зале коллегии министерства, состоялась Госкомиссия, на которой, мне казалось, я сделаю доклад о результатах всех работ по динамике стыковки, который наконец-то будет последним. Материалы отлично подготовила группа Охоцимского, Легостаева, Воропаева и Лебедева. Охоцимский сразу обнаружил наше слабое место. Мы имели хозяина по динамике полета ракеты – отдел Воропаева, хозяина по динамике перегрузок, илюстрированный хорошими плакатами, убедил коллегию, что виноваты не конструкторы, а теоретики. В глубины динамики члены коллегии проникать не стали, и на этом министерском уровне обсуждение закончилось.
25 мая, через месяц после визита Устинова и Сербина в цех № 439, мы докладывали в Кремле на ВПК о готовности к пуску космического корабля «Союз-11» для стыковки с ДОСом.
Мишин сделал общий традиционный доклад о проведенных работах и готовности к пуску. Я, пользуясь плакатами, доложил очень коротко (так заранее меня просили сотрудники ВПК, договорившись со Смирновым) о причинах отказа стыковочного узла на «Союзе-10» и проведенных нами мероприятиях. К моему удивлению, ни один из членов ВПК не задал ни единого вопроса.
Келдыш после моего выступления счел нужным сказать, что по просьбе министра Афанасьева специалисты его института участвовали в исследовании динамики процесса стыковки и разработке мероприятии, гарантирующих ее надежность.
Затем состоялось представление основного и запасного экипажей. В основной экипаж вошли Алексей Леонов, Валерий Кубасов и Петр Колодин, запасными были Георгий Добровольский, Владислав Волков и Виктор Пацаев. Керимов доложил, что пуск намечен на 6 июня 1971 года и, учитывая особую ответственность, попросил главных конструкторов участвовать в «первых лицах». Этот ставший уже стандартным призыв не вызвал никаких эмоций. «Завтра утром Госкомиссия вылетает», – заключил Керимов.
Май в Москве выдался на редкость дождливым и холодным. На аэродроме, пока шли к самолету, пронизывал холодный северный ветер. Наша компания: Керимов, Северин, Даревский, Юревич, Правецкий – с удовольствием отогревалась горячим чаем, который вскоре после взлета организовал Хвастунов.
За чаепитием Герой Советского Союза, боевой летчик, а ныне начальник нашего летного отряда Хвастунов удивил доктора медицинских наук Правецкого.
Я разговорил страстного горнолыжника Гая Северина о его последних достижениях. Он пожаловался на ломоту в ногах и на космическую технику, которая мешает его горнолыжным взлетам и падениям.
– По поводу ног могу совет дать, – вмешался в разговор Хвастунов. После войны я много летал инструктором и вдруг у меня ноги «осели». Не могу ходить – и все. Меня затаскали по госпиталям – ничего не помогало. Страшно стало: спишут в «расход» на пенсию. А вылечила меня родная мать. Уложила у себя дома в деревне и обкладывала ноги сырой картошкой. Через три дня встал. И, видите, летаю.
– И никаких рецидивов? – спросил Правецкий.
– Никаких. Как будто ничего и не было.
Через три с небольшим часа полета из холодной Москвы мы попали в жаркий Тюратам на аэродром Дальний, бывший Ласточка. Потом его почему-то переименовали в Крайний.
Встречавший нас Шабаров ошарашил меня:
– Здесь сейчас плюс 36 градусов, но тебе будет еще жарче. Есть серьезное замечание по системе стыковки на последних испытаниях.
Приехав на «двойку», я забежал в гостиницу, чтобы сбросить жаркий пиджак. И, не пообедав, зашагал под палящим солнцем в МИК. Не терпелось понять, что же еще преподнесла нам система стыковки и внутреннего перехода.
Ох, эта дорожка из гостиницы в МИК! Я хожу по ней с весны 1957 года. Была пыльная грунтовая тропа от спецпоезда, потом от бараков к одиноко стоявшему в степи МИКу. Теперь от палящего солнца защищают шагающего по асфальту пешехода тенистые тополя. После проходной, где солдат не очень внимательно посмотрел на мой пропуск, оказываешься в «саду». Из уютной беседки меня приветствовала компания, в которой что-то горячо доказывали друг другу управленцы и двигателисты.
В испытательном зале вокруг пульта ручного управления стыковочным механизмом толпились и спорили наши специалисты и военные испытатели.
Мне объяснили, что накануне во время проведения контрольной операции по трехкратному выдвижению штанги решили убедиться, что в процессе стягивания никакие ошибочные действия космонавта не приведут к включению сопел ДПО, работа которых и привела к поломке узла на «Союзе-10». Башкин для этого потребовал включить в испытательную инструкцию команды, которых там не было. Во время испытаний в спешке что-то напутали и на пульте высветилось прохождение команды «расстыковка» в неположенное время.
Борис Вакулин, Борис Чижиков, Евгений Панин – разработчики стыковочной электрики и механики – обнаружили этот непорядок в 4 часа утра предыдущих суток. Вот уже вторые сутки они не спят, ищут причину загадочного поведения сигнализации.
Первое, что я сделал, попросил их отправиться в гостиницу и лечь спать. Утром свежими быть здесь, чтобы по частным программам искать причину непорядка. По телефону объяснил Керимову ситуацию и попросил его перенести Госкомиссию с сегодняшнего вечера на 27 число, не ранее 17 часов. Он поворчал, но согласился.
На следующий день утром провели пять частных программ. И всем сразу все стало понятно. В схеме испытательного пульта было предусмотрено «лишнее» реле, якобы защищающее предохранительную муфту от возможной ошибки оператора. Схема, в которой стоит это реле, не участвует в работе ни в КИСе, ни на ТП. Она нужна только в процессе испытаний стыковочного агрегата во время его сборки и сдачи на заводе в цехе №444. Это реле отказало, и ненужная при испытаниях на ТП схема оказалась подключенной и высвечивала ложные команды.
Ночное «затмение мозгов» привело к обнаружению отказа, который не имеет никакого отношения к «борту». Многократные повторные проверки подтвердили, что бортовая часть ССВП в полном порядке.
Когда все стало ясно, было отписано, подписано и доложено председателю Госкомиссии, я с легким сердцем вышел из душного МИКа, уселся в уютной беседке и с удовольствием закурил. В беседку «на дымок» зашли Правецкий и Северин. У них были свои проблемы с костюмами космонавтов и оборудованием жизнеобеспечения.
– По вашему блаженному виду я чувствую, что вы изловили «боба», который сорвал нам Госкомиссию, – сказал, весело прищурившись, никогда не унывающий Северин.
Я рассказал, в чем было дело.
– В медицине это называется «парный случай», – сказал Правецкий, – если привезли больного с непонятным диагнозом, не спеши, жди. Обязательно появится второй больной, он-то и поможет поставить диагноз первому.
На такой, казалось бы, глупой ошибке в методике испытаний потеряли сутки. Но на этом потери времени и трепка нервов не закончились.
Монтажник нашей заводской бригады, про которого говорили, что он «старый стреляный волк», стоял у открытого люка приборного отсека во время проверки на герметичность системы терморегулирования корабля.
– Вдруг, – рассказывает он, – я услышал «пшик» и увидел «облачко» с запахом горячего утюга.
Он подозвал офицера-испытателя, и тот тоже якобы увидел «облачко».
Если «пшик» и «облачко» – признаки потери герметичности системы терморегулирования (СТР), то это срыв пуска. Начались переиспытания. Давление в системе поднимали и сбрасывали несколько раз. Потом поставили на выдержку на 12 часов. Никаких признаков потери герметичности и никакого повторения «пшика»! Измученные испытатели СТР в ночь на 28 мая дали гарантию герметичности и согласие о передаче корабля на необратимые операции заправки всеми компонентами.
Но тут же встал вопрос: как описать в бортовом журнале «пшик» и «облачко»? Что же это было? А вдруг СТР здесь вовсе ни при чем? Может быть, «пшикнул» какой-то прибор, а облачко было дымком из него? Что, если природа «шпика» не пневматическая, а электрическая?
Ведущий конструктор Юрий Семенов потребовал от ведущего испытателя Бориса Зеленщикова написать в журнале объяснение, что же было на самом деле, на что потрачено время.
Борис Зеленщиков попросил таймаут для совета с ведущим военным испытателем Владимиром Ярополовым. После 30-минутного закрытого обсуждения оба испытателя заявили: «Если вы от нас требуете гарантий, дезавуирующих „пшик“ и „облачко“, мы просим разрешения повторить в полном объеме комплексное испытание № 1 – на это требуется 12 часов».
Если повторять комплексные испытания в таком объеме, то вывоз на стартовую позицию передвинется с 3 июня на 4-е или 5-е и пуск 6 июня станет невозможен. Передвигать дату пуска – это ЧП! Кроме того, только что в Кремле доложили, что готовы к пуску 6 июня!
С Семеновым и Феоктистовым мы собрали малое техническое руководство, на котором все проголосовали за повторение комплексных испытаний.
Теперь требовалось быстро разыскать Шабарова, который уехал на 81-ю, челомеевскую, площадку, где сегодня, 28 мая, должен состояться пуск бабакинского межпланетного автомата «Марс-3». Потом надо найти Керимова, он должен на Госкомиссии принять решение о переносе пуска.
Решаем с Семеновым и Патрушевым ехать на 81-ю площадку. Пуск по Марсу назначен на 20 часов 28 минут. Время еще есть, только что там прошла двухчасовая готовность. Нам надо промчаться 50 километров. Чтобы пройти контрольно-пропускной пункт (КПП), пришлось получить противогаз. Вот чем принципиально отличаются площадки челомеевские от королевских.
В кабинете «марсианской» Госкомиссии ведут мирные предпусковые разговоры старые знакомые: заместитель Глушко Виктор Радутный, заместитель Пилюгина по летным испытаниям Георгий Кирилюк, от министерства – Юрий Труфанов, начальник полигона Александр Курушин и председатель Госкомиссии Александр Максимов, которого за глаза все звали «Сан Саныч». Сергей Крюков, наш бывший главный ракетный проектант, – теперь первый заместитель Бабакина. (Не сработался он с Мишиным. И Бабакин, и сам Крюков очень довольны друг другом.)
Мы вызвали Шабарова в другой кабинет и начали уговаривать. Он согласился на повтор комплексных испытаний, но надо было еще отыскать Керимова.
Курушин нас не выпустил и до пуска всю честную компанию пригласил на «солдатский плов» по случаю своего дня рождения. Не знаю, был ли плов действительно солдатским, но мы его в тот вечер признали великолепным.
В сообщениях ТАСС о неоткрывшейся крышке и неполной стыковке ничего не сообщалось. На пресс-конференциях экипаж не обмолвился ни словом о поломке стыковочного узла. Все якобы было выполнено по программе – и точка.
Реабилитация программы пилотируемой орбитальной станции была необходима, и как можно скорее. Поэтому «Союз-11» готовился круглосуточно.
Обязанности технического руководителя на полигоне выполнял Шабаров. По его докладам, подготовка шла по графику и срок пуска 6 июня был реальным. Шабарову Мишин поручил и техническое руководство подготовкой блока «Д» на 81-й, челомеевской, площадке. На этот раз четвертая ступень челомеевской ракеты-носителя УР-500К – наш блок «Д» – должна была вывести к Марсу межпланетные станции «Марс-2» и «Марс-3». Пуски этих станций были жестко привязаны к астрономическим срокам 19 и 28 мая.
От нашего «Марса-1» 1962 года, который был запущен в дни Карибского ракетного кризиса, эти новые аппараты отличались существенно. Каждый из них имел орбитальный отсек и спускаемый аппарат. Коллектив Бабакина проделал огромную работу для обеспечения надежности этих межпланетных станций.
Спешили мы еще и потому, что на июнь был запланирован пуск H1 №6Л.
24 мая на Миуссах, в зале коллегии министерства, состоялась Госкомиссия, на которой, мне казалось, я сделаю доклад о результатах всех работ по динамике стыковки, который наконец-то будет последним. Материалы отлично подготовила группа Охоцимского, Легостаева, Воропаева и Лебедева. Охоцимский сразу обнаружил наше слабое место. Мы имели хозяина по динамике полета ракеты – отдел Воропаева, хозяина по динамике перегрузок, илюстрированный хорошими плакатами, убедил коллегию, что виноваты не конструкторы, а теоретики. В глубины динамики члены коллегии проникать не стали, и на этом министерском уровне обсуждение закончилось.
25 мая, через месяц после визита Устинова и Сербина в цех № 439, мы докладывали в Кремле на ВПК о готовности к пуску космического корабля «Союз-11» для стыковки с ДОСом.
Мишин сделал общий традиционный доклад о проведенных работах и готовности к пуску. Я, пользуясь плакатами, доложил очень коротко (так заранее меня просили сотрудники ВПК, договорившись со Смирновым) о причинах отказа стыковочного узла на «Союзе-10» и проведенных нами мероприятиях. К моему удивлению, ни один из членов ВПК не задал ни единого вопроса.
Келдыш после моего выступления счел нужным сказать, что по просьбе министра Афанасьева специалисты его института участвовали в исследовании динамики процесса стыковки и разработке мероприятии, гарантирующих ее надежность.
Затем состоялось представление основного и запасного экипажей. В основной экипаж вошли Алексей Леонов, Валерий Кубасов и Петр Колодин, запасными были Георгий Добровольский, Владислав Волков и Виктор Пацаев. Керимов доложил, что пуск намечен на 6 июня 1971 года и, учитывая особую ответственность, попросил главных конструкторов участвовать в «первых лицах». Этот ставший уже стандартным призыв не вызвал никаких эмоций. «Завтра утром Госкомиссия вылетает», – заключил Керимов.
Май в Москве выдался на редкость дождливым и холодным. На аэродроме, пока шли к самолету, пронизывал холодный северный ветер. Наша компания: Керимов, Северин, Даревский, Юревич, Правецкий – с удовольствием отогревалась горячим чаем, который вскоре после взлета организовал Хвастунов.
За чаепитием Герой Советского Союза, боевой летчик, а ныне начальник нашего летного отряда Хвастунов удивил доктора медицинских наук Правецкого.
Я разговорил страстного горнолыжника Гая Северина о его последних достижениях. Он пожаловался на ломоту в ногах и на космическую технику, которая мешает его горнолыжным взлетам и падениям.
– По поводу ног могу совет дать, – вмешался в разговор Хвастунов. После войны я много летал инструктором и вдруг у меня ноги «осели». Не могу ходить – и все. Меня затаскали по госпиталям – ничего не помогало. Страшно стало: спишут в «расход» на пенсию. А вылечила меня родная мать. Уложила у себя дома в деревне и обкладывала ноги сырой картошкой. Через три дня встал. И, видите, летаю.
– И никаких рецидивов? – спросил Правецкий.
– Никаких. Как будто ничего и не было.
Через три с небольшим часа полета из холодной Москвы мы попали в жаркий Тюратам на аэродром Дальний, бывший Ласточка. Потом его почему-то переименовали в Крайний.
Встречавший нас Шабаров ошарашил меня:
– Здесь сейчас плюс 36 градусов, но тебе будет еще жарче. Есть серьезное замечание по системе стыковки на последних испытаниях.
Приехав на «двойку», я забежал в гостиницу, чтобы сбросить жаркий пиджак. И, не пообедав, зашагал под палящим солнцем в МИК. Не терпелось понять, что же еще преподнесла нам система стыковки и внутреннего перехода.
Ох, эта дорожка из гостиницы в МИК! Я хожу по ней с весны 1957 года. Была пыльная грунтовая тропа от спецпоезда, потом от бараков к одиноко стоявшему в степи МИКу. Теперь от палящего солнца защищают шагающего по асфальту пешехода тенистые тополя. После проходной, где солдат не очень внимательно посмотрел на мой пропуск, оказываешься в «саду». Из уютной беседки меня приветствовала компания, в которой что-то горячо доказывали друг другу управленцы и двигателисты.
В испытательном зале вокруг пульта ручного управления стыковочным механизмом толпились и спорили наши специалисты и военные испытатели.
Мне объяснили, что накануне во время проведения контрольной операции по трехкратному выдвижению штанги решили убедиться, что в процессе стягивания никакие ошибочные действия космонавта не приведут к включению сопел ДПО, работа которых и привела к поломке узла на «Союзе-10». Башкин для этого потребовал включить в испытательную инструкцию команды, которых там не было. Во время испытаний в спешке что-то напутали и на пульте высветилось прохождение команды «расстыковка» в неположенное время.
Борис Вакулин, Борис Чижиков, Евгений Панин – разработчики стыковочной электрики и механики – обнаружили этот непорядок в 4 часа утра предыдущих суток. Вот уже вторые сутки они не спят, ищут причину загадочного поведения сигнализации.
Первое, что я сделал, попросил их отправиться в гостиницу и лечь спать. Утром свежими быть здесь, чтобы по частным программам искать причину непорядка. По телефону объяснил Керимову ситуацию и попросил его перенести Госкомиссию с сегодняшнего вечера на 27 число, не ранее 17 часов. Он поворчал, но согласился.
На следующий день утром провели пять частных программ. И всем сразу все стало понятно. В схеме испытательного пульта было предусмотрено «лишнее» реле, якобы защищающее предохранительную муфту от возможной ошибки оператора. Схема, в которой стоит это реле, не участвует в работе ни в КИСе, ни на ТП. Она нужна только в процессе испытаний стыковочного агрегата во время его сборки и сдачи на заводе в цехе №444. Это реле отказало, и ненужная при испытаниях на ТП схема оказалась подключенной и высвечивала ложные команды.
Ночное «затмение мозгов» привело к обнаружению отказа, который не имеет никакого отношения к «борту». Многократные повторные проверки подтвердили, что бортовая часть ССВП в полном порядке.
Когда все стало ясно, было отписано, подписано и доложено председателю Госкомиссии, я с легким сердцем вышел из душного МИКа, уселся в уютной беседке и с удовольствием закурил. В беседку «на дымок» зашли Правецкий и Северин. У них были свои проблемы с костюмами космонавтов и оборудованием жизнеобеспечения.
– По вашему блаженному виду я чувствую, что вы изловили «боба», который сорвал нам Госкомиссию, – сказал, весело прищурившись, никогда не унывающий Северин.
Я рассказал, в чем было дело.
– В медицине это называется «парный случай», – сказал Правецкий, – если привезли больного с непонятным диагнозом, не спеши, жди. Обязательно появится второй больной, он-то и поможет поставить диагноз первому.
На такой, казалось бы, глупой ошибке в методике испытаний потеряли сутки. Но на этом потери времени и трепка нервов не закончились.
Монтажник нашей заводской бригады, про которого говорили, что он «старый стреляный волк», стоял у открытого люка приборного отсека во время проверки на герметичность системы терморегулирования корабля.
– Вдруг, – рассказывает он, – я услышал «пшик» и увидел «облачко» с запахом горячего утюга.
Он подозвал офицера-испытателя, и тот тоже якобы увидел «облачко».
Если «пшик» и «облачко» – признаки потери герметичности системы терморегулирования (СТР), то это срыв пуска. Начались переиспытания. Давление в системе поднимали и сбрасывали несколько раз. Потом поставили на выдержку на 12 часов. Никаких признаков потери герметичности и никакого повторения «пшика»! Измученные испытатели СТР в ночь на 28 мая дали гарантию герметичности и согласие о передаче корабля на необратимые операции заправки всеми компонентами.
Но тут же встал вопрос: как описать в бортовом журнале «пшик» и «облачко»? Что же это было? А вдруг СТР здесь вовсе ни при чем? Может быть, «пшикнул» какой-то прибор, а облачко было дымком из него? Что, если природа «шпика» не пневматическая, а электрическая?
Ведущий конструктор Юрий Семенов потребовал от ведущего испытателя Бориса Зеленщикова написать в журнале объяснение, что же было на самом деле, на что потрачено время.
Борис Зеленщиков попросил таймаут для совета с ведущим военным испытателем Владимиром Ярополовым. После 30-минутного закрытого обсуждения оба испытателя заявили: «Если вы от нас требуете гарантий, дезавуирующих „пшик“ и „облачко“, мы просим разрешения повторить в полном объеме комплексное испытание № 1 – на это требуется 12 часов».
Если повторять комплексные испытания в таком объеме, то вывоз на стартовую позицию передвинется с 3 июня на 4-е или 5-е и пуск 6 июня станет невозможен. Передвигать дату пуска – это ЧП! Кроме того, только что в Кремле доложили, что готовы к пуску 6 июня!
С Семеновым и Феоктистовым мы собрали малое техническое руководство, на котором все проголосовали за повторение комплексных испытаний.
Теперь требовалось быстро разыскать Шабарова, который уехал на 81-ю, челомеевскую, площадку, где сегодня, 28 мая, должен состояться пуск бабакинского межпланетного автомата «Марс-3». Потом надо найти Керимова, он должен на Госкомиссии принять решение о переносе пуска.
Решаем с Семеновым и Патрушевым ехать на 81-ю площадку. Пуск по Марсу назначен на 20 часов 28 минут. Время еще есть, только что там прошла двухчасовая готовность. Нам надо промчаться 50 километров. Чтобы пройти контрольно-пропускной пункт (КПП), пришлось получить противогаз. Вот чем принципиально отличаются площадки челомеевские от королевских.
В кабинете «марсианской» Госкомиссии ведут мирные предпусковые разговоры старые знакомые: заместитель Глушко Виктор Радутный, заместитель Пилюгина по летным испытаниям Георгий Кирилюк, от министерства – Юрий Труфанов, начальник полигона Александр Курушин и председатель Госкомиссии Александр Максимов, которого за глаза все звали «Сан Саныч». Сергей Крюков, наш бывший главный ракетный проектант, – теперь первый заместитель Бабакина. (Не сработался он с Мишиным. И Бабакин, и сам Крюков очень довольны друг другом.)
Мы вызвали Шабарова в другой кабинет и начали уговаривать. Он согласился на повтор комплексных испытаний, но надо было еще отыскать Керимова.
Курушин нас не выпустил и до пуска всю честную компанию пригласил на «солдатский плов» по случаю своего дня рождения. Не знаю, был ли плов действительно солдатским, но мы его в тот вечер признали великолепным.