Страница:
Шабаров вынужден был коротко доложить о всех итогах испытаний и не упустил случая упомянуть «пшик».
Доклад о ракете-носителе сделал заместитель Козлова Александр Солдатенков.
Проблемы безопасности на случай солнечных вспышек, а следовательно, и любой другой радиационной опасности – это сфера ответственности Евгения Воробьева. «Наверху» приняли решение, допускающее полет при ядерном взрыве, не спросив его. Он промолчал. Но подал голос Северин:
– Надо поручить космонавтам посмотреть, как выглядит ядерный взрыв из космоса.
– А зачем?
– Чтобы они сами решили, если начнется ядерная перестрелка, стоит ли возвращаться на Землю.
Эта импровизация вызвала общий смех.
Госкомиссия установила сроки вывоза на старт – 4 июня и пуска – 6 июня 1971 года.
До ужина оставался час, и я решил провести его в спокойном горизонтальном положении. Но зашел Михаил Самохин поделиться идеями по заселению новых гостиниц и финансированию нового строительства.
По дороге в столовую меня остановил сильно возбужденный Гай Северин.
– Мне позвонили с 17-й площадки. Врачи забраковали по какому-то признаку Кубасова, и принято решение заменить весь экипаж. Это значит, что я должен заменить все ложементы и медицинские пояса, подготовку костюмов и прочее, а корабль уже пристыкован к ракете-носителю и находится под обтекателем.
Я был ошарашен. Зашли в столовую. Шабаров спокойно ужинал.
– Знаешь новость о замене экипажа?
– Первый раз слышу.
– Неужели ваш шеф не счел нужным с вами посоветоваться по такому принципиальному вопросу? – удивился Северин.
Замена экипажа за двое суток до старта – такого не было еще ни в нашей, ни в американской практике. Опять мы проводим эксперимент «впервые в мире».
Сенсация начала бурно обсуждаться в столовой. Шабарова Мишин вызвал по телефону и приказал собрать руководство в МИКе на 23 часа.
– Приказ есть приказ, – сказал Шабаров и обратился к Феоктистову: – Центровку надо пересчитывать? Ведь веса космонавтов другие.
– Сейчас займемся. Раз такое дело, пойду искать своих теоретиков.
На вечернем совещании в МИКе Воробьев сказал, что у Кубасова рентген, сделанный утром при штатном медосмотре, показал затенение в правом легком. Величина затенения с куриное яйцо.
Первым возмутился Правецкий, предшественник Воробьева по руководству 3-м Главным управлением Минздрава.
– Как же это выясняется за двое суток до старта? Такой процесс не может развиться за неделю.
– Известно, что за космонавтами следит служба медицинского контроля ВВС, это вы у них спросите, – ответил Воробьев.
– После того как они проглядели язву у Беляева, я ничему не удивляюсь, – продолжал возмущаться Правецкий. – Вы знаете, что у Беляева были кровотечения, но он два года уклонялся от обследования, боялся, что его отчислят из отряда космонавтов. В наше время в Москве дать космонавту умереть в госпитале от кровотечения – это ведь не так просто! Бригада хирургов во главе с Вишневским не могла его спасти. Вот чего стоят заявления профанов от медицины о постоянном контроле.
– Ну, сейчас не о Беляеве идет разговор, – примирительно сказал Воробьев.
На полуночном совещании договорились, что независимо от «затенения в легких» ракета-носитель с космическим кораблем в 6 утра будет вывезена на стартовую позицию. Необходимые доработки и замены будем производить на старте через люк. Это единственно возможное решение.
Объем работ Семенов, Северин и глава всех слесарей и монтажников Константин Горбатенко оценили в четыре-пять часов. Работы начнутся сразу после установки ракеты-носителя. Но замена экипажа – это прерогатива Госкомиссии.
Утром, проводив ракетный поезд на стартовую позицию, собралась Госкомиссия.
Открывая в 7 часов утра столь необычное заседание, Керимов сказал:
– Нам сообщили врачи, что Кубасова нельзя допускать к полету. Для всех нас это полная неожиданность. Только вчера доложили Политбюро состав экипажа, получили добро – и вдруг такой конфуз. Пусть Евгений Иванович Воробьев доложит, как это стало возможным.
– Космонавты проходили штатный предполетный медосмотр. Во время рентгена у Кубасова заметили затенение. Сделали послойную рентгенографию. Установили, что инфильтрат находится на глубине девяти сантиметров величиной с пятак. Процесс оценили как острый и активный.
– Как же так, – возмутился Керимов, – космонавты находятся под постоянным наблюдением. Это ведь не желудочное расстройство. Где вы были раньше?
– Им делали рентген последний раз в феврале. Все было в порядке, и все это время Кубасов чувствовал себя хорошо.
– Насколько я смыслю в медицине, это острый туберкулезный процесс. Неужели не могли ничего заподозрить по анализу крови?
– В крови теперь обнаружили повышенное содержание эозинофилов, другие показатели нормальные.
– Это все слова, а есть ли письменное медицинское заключение? Кто его подписал?
Воробьев заверил, что бумага есть.
Керимов обратился к Каманину:
– Какие будут предложения, Николай Петрович?
– Мы считаем, что в основной экипаж вместо инженера-испытателя Кубасова следует включить инженера-испытателя Волкова. Леонов уже был в космосе, даже выходил в открытый космос. Волков уже летал на «Союзе». Такой инженер справится с задачей.
Неожиданным для всех было возражение Мишина.
– Мы возражаем. Я советовался с нашими товарищами. У нас есть подписанный с ВВС документ, что в подобных случаях надо менять тройками – весь экипаж. Дублирующая тройка прошла подготовку с хорошей оценкой. Новая несработавшаяся тройка будет хуже дублирующей. Мы категорически настаиваем на замене всей тройки.
Главный инженер ВВС – заместитель Главкома ВВС Пономарев поддержал Мишина, а не Каманина. Остальные не стали вмешиваться в спор, исходя из принципа «какая мне разница, кто полетит».
Госкомиссия постановила заменить весь экипаж – всю тройку. Каманину поручили объявить решение экипажу.
Башкин, который участвовал в обучении космонавтов и принимал у них экзамены, переживал замену экипажа как личную трагедию.
– Мы вместе со своими товарищами столько времени потратили на основной экипаж, что были совершенно за него спокойны. А на дублирующий у нас просто времени не хватало. Да и они сами не верили, что полетят. В нашей истории такого не было, чтобы меняли состав, утвержденный ВПК. Да, честно говоря, я почему-то очень уверен был в Кубасове, он прекрасно разбирается в наших делах. И вдруг так подвел своим инфильтратом.
– Товарищ председатель, – подал голос Шабаров, – мне, Северину и Феоктистову надо быть на старте для доработок корабля под новый экипаж, а мы еще не брились и не завтракали – разрешите отбыть!
– Предложение технического руководства принято. Заседание закрываю, – объявил Керимов.
Мы спешно разъехались на утренний туалет и завтрак, не подозревая, что приняли решение, разделившее экипажи – на живых и мертвых.
Предстоял трудный день. Хорошо бы после душа и завтрака часок поспать. По московскому времени только 7 часов утра. Но не получилось: сладко проспал не более 10 минут. Разбудил телефон. Дежурная по ВЧ-связи сообщает: «Вас срочно вызывают из Подлипок Бушуев и Иннелаур. Поспешите, у меня уже большая очередь».
Пока шел на ВЧ, прокручивал варианты возможных неприятностей, которые могут сообщить из Подлипок. Скорее всего при испытаниях в КИСе следующего корабля, № 33, обнаружили нечто, требующее внесения изменений в корабль № 32, который уже стоит на старте. Этого нам еще не хватало!
Оказалось все гораздо веселее. Иннелаур передал, что сегодня в ночь закончили заводские испытания космического корабля № 33 с одним замечанием по системе ДРС. Замечания «отписали», и машину отключают. А вызвали меня, чтобы предупредить.
– В 7 часов по московскому времени к вам вылетает министр, – сказал Бушуев. – Вчера мы с ним были на Политбюро. С министром летит Царев, он знает подробности. Но могу сказать, что обстановка была спокойная, доброжелательная. Мы здесь еще раз с Вильницким и Сыромятниковым просмотрели все материалы по испытаниям стыковочного агрегата и решили, что если вы при подготовке ничего не сломаете, то все должно получиться.
Я сообщил Бушуеву решение Госкомиссии о замене экипажа. Он возмутился:
– Как же вы там решаете не посоветовавшись с Москвой? Мы Политбюро доложили, что летит экипаж Леонова. Заверили, как хорошо они подготовлены, а вы из-за одного Кубасова всех заменили. В какое положение поставили Афанасьева, Смирнова и Устинова? Теперь они должны срочно передокладывать. Через три часа министр будет у вас, он спасибо не скажет. Тебя я вызвал к телефону, чтобы успокоить. Вильницкий и Сыромятников совершенно уверены в надежности стыковочного агрегата. Но подготовься: Афанасьев волнуется и будет тебя допрашивать по деталям.
Для подготовки я ушел в МИК, предварительно вызвав туда отдыхавших стыковщиков.
С Евгением Бобровым и Борисом Чижиковым пытаемся снова проиграть возможные неприятности на последних миллиметрах стягивания. Они оба меня успокаивают.
С семьей Чижиковых мы жили вместе на вилле Франка в Бляйхероде в 1946 году. Двое моих сыновей и трехлетний Боря Чижиков составляли «детский сад» виллы Франка, которому я и Семен Чижиков почти не уделяли внимания. Только по воскресеньям выезжали на прогулки-пикники в лесистые окрестности, которыми так богата Тюрингия.
Теперь 28-летний инженер Борис Чижиков доказывает:
– Мы очень внимательно следили, чтобы не сомневаться в герметичности стыка. Боялись, что по недогляду контровочная проволока, кусок экранно-вакуумной тепловой изоляции или еще какая-нибудь тряпка после надевания обтекателя попадет на поверхность шпангоута. Монтажники 444-го цеха и сам Горбатенко были очень внимательны. На одни очистительные протирки выписали 16 литров спирта!
– Успокоили вы меня, 16 литров для стыковочного агрегата – это неплохо. Чего доброго закачается.
– Все будет в порядке!
Днем на стартовой позиции шли генеральные испытания ракеты-носителя. Погода стояла отличная. Недавно прошли дожди при необычном для этого времени года холодном ветре. Как и полагается, старожилы Тюратама уверяли, что не помнят такого приятного начала июня.
На стартовую площадку приехал Афанасьев. Керимов уже доложил ему о принятых решениях. Огромного роста Афанасьев, прохаживаясь по площадке, наклонялся, чтобы слушать успокоительные объяснения о нормальном ходе подготовки.
Прилетевший с Афанасьевым Александр Царев рассказал подробности вчерашних московских событий. Вызов на Политбюро Келдыша, Смирнова, Афанасьева и Мишина по поводу предстоящего полета был неожиданным. Мишин был на полигоне, и Афанасьев получил разрешение вместо него взять с собой Бушуева.
Бушуев с утра был у министра, которому докладывал предложения о предстоящих переговорах с американцами. Из министерства Бушуев уехал до того, как последовал вызов на Политбюро. Он увез с собой документы и плакаты, где были расписаны программа полета и новый стыковочный агрегат.
– Найти Бушуева и срочно вернуть, – приказал министр.
Ни на работе, ни дома, ни у Бориса Петрова в Академии наук, куда он собирался, Бушуева не нашли.
Время идет, надо ехать в Кремль, а нет ни плакатов, ни документов для доклада.
Афанасьев приехал в Кремль к Смирнову, объяснил ситуацию. Смирнов принимает необычное решение: звонит министру внутренних дел Щелокову.
– Помоги найти и немедленно доставить в Кремль Константина Бушуева.
Афанасьев и Смирнов без Бушуева явились к указанному часу в приемную Брежнева. К счастью, Политбюро, обсуждая предыдущий вопрос, нарушило регламент минут на тридцать, что спасло положение. Щелоков дал команду всем постам ГАИ в Москве найти машину Бушуева. Ее задержали на Ярославском шоссе между ВДНХ и кольцевой дорогой. Бушуев был доставлен в Кремль за пять минут до приглашения на заседание Политбюро.
Доклад о предстоящем пуске сделал Афанасьев. Андрей Кириленко задал вопрос о том, насколько уверены в подготовке экипажа. Подгорный спросил, почему решили причаливание выполнять вручную, а не доверили его автомату. Брежнев сам ответил:
– Это ведь очень сложное дело. У нас часто и на земле не все получается. Здесь товарищи правильно распределили обязанности. Тем более командира корабля Леонова мы помним. Он мужественно вел себя при выходе в космос, и у него тогда с Беляевым получилась необычная посадка. Так, кажется?
– Совершенно верно, Леонид Ильич, – подтвердил Афанасьев. – Отказала автоматическая система, и космонавты воспользовались ручным управлением.
– А что скажет Мстислав Всеволодович? – обратился Брежнев к Келдышу.
– Я не подписывал письма в ЦК о продолжении работ и документов о пуске, пока сам не разобрался в причинах предыдущей неудачи. Я поручил квалифицированным ученым проверить надежность мероприятий. За это время проделана большая работа по повышению надежности стыковки. Я считаю, что сделано все разумное, что предлагалось, и стыковка будет обеспечена.
Я спросил Царева, выступал ли Бушуев на этом Политбюро.
Царев сказал, что когда Бушуев после Политбюро зашел, чтобы перевести дух, к нему в кабинет в соседний корпус, где находился аппарат ВПК, вид у него был неважный.
– Он был настолько напуган неожиданным захватом ГАИ и доставкой в Кремль, что даже не запомнил, кто был на заседании Политбюро. И совершенно забыл, какие он давал заверения после выступления Келдыша.
Генеральные испытания закончились без замечаний. Прямо со стартовой позиции, не успев пообедать, мы с Шабаровым поехали на 17-ю площадку – в резиденцию космонавтов. На «парадную» Госкомиссию не положено опаздывать. В саду встретили Мишина.
– Ох, какой же тяжелый был у меня разговор с Леоновым и Колодиным! – сказал он нам. – Леонов обвинил меня в том, что я якобы сознательно не пожелал заменить Кубасова Волыновым, чтобы еще раз протащить в космос Волкова. Колодин сказал, что он так и чувствовал до последнего дня, что его в космос не пустят под любым предлогом. Колодин говорит: «Я у них – белая ворона. Они все летчики, а я ракетчик».
На Госкомиссии я оказался рядом с Колодиным. Он сидел с низко опущенной головой, нервно сжимал в кулаки и разжимал пальцы, на лице играли желваки. Нервничал не только он. Оба экипажа чувствовали себя неважно. Первый был потрясен отстранением от полета, второй – внезапным изменением судьбы. После полета второму экипажу предстояло подниматься по мраморной лестнице Кремлевского Дворца под фанфары, музыку Глинки, получать Звезды Героев. Но радости на их лицах не было.
Судьбу шестерых человек изменил рентгеновский снимок, которого перед прежними полетами вообще не делали!
Госкомиссия при свете юпитеров и вспышках блицев прошла за 20 минут. Добровольский заверил, что экипаж готов и задачу выполнит. Леонов вместо заверений махнул рукой – жаль, что так получилось.
Когда стали расходиться, я оказался рядом с Валерием Кубасовым. Он с виноватой улыбкой как бы просил прощения:
– А ведь я просто чуть простудился. Через неделю все пройдет и ничего на рентгене не будет.
Его никто не утешал. Но прав был он, а не врачи. И по сей день Кубасов жив и здоров. Никакого острого туберкулезного процесса у него так и не было.
Когда вернулись на «двойку», ко мне зашел, чтобы отвести душу, Правецкий. Мы с ним засиделись допоздна, прикончив случайно уцелевшие полбутылки коньяка. Он замечательный рассказчик. Правецкий был свидетелем и участником более 60 наземных и подземных ядерных испытаний. Он восторженно отзывался о Завенягине, Малышеве, Курчатове, Сахарове, Харитоне. «Мы опасаемся за жизнь нескольких космонавтов, а на Семипалатинском полигоне опасались за жизнь и здоровье тысяч испытателей. Один случай с трехмегатонной бомбой чего стоит! Самолет с этой бомбой взлетел для испытания эффективности высотного взрыва до касания земли. Летчик сдрейфил. Бомбу не сбросил. На второй заход не пошел. Что делать? Курчатов взял всю ответственность на себя, всех успокоил и доказал, что при посадке с бомбой ничего не случится. Посадка прошла благополучно. Но что мы все пережили, пока не увезли бомбу с аэродрома, передать трудно. Впрочем, такие стрессы не проходят бесследно. Я уверен, что в смертельных инфарктах Малышева и Курчатова есть доля и того происшествия».
5-го утром, пока не наступила дневная жара, сотни людей шагали по бетонке с «двойки» на «первую». По призыву политотдела полигона на митинг шли не только военные испытатели. В людском потоке было много гражданских, в том числе и женщин, приехавших мотопоездом с «десятки».
На стартовой площадке всех приходящих встречало оцепление, чтобы распределить по периметру людей, оставив свободным каре на середине нулевой отметки.
Замполит первого управления открыл митинг. Первым выступил Владимир Ярополов – ведущий военный испытатель:
– Наш нелегкий труд мало кому известен. Здесь, на стартовой площадке, мы передаем корабль вам, – сказал он, обращаясь к стоявшему навытяжку экипажу. – Мы уверены, что вы почувствуете ответственность, ибо за каждым вашим действием будут следить миллионы людей на Земле.
Затем выступили сержант воинской части и от промышленности – Армен Мнацаканян.
Когда очередь дошла до ответного выступления Добровольского, было заметно, что он сильно волнуется. Действительно, таких массовых проводов в космос еще ни разу не было. Митинги ограничивались обычно составом непосредственных участников подготовки ракеты-носителя и космического корабля. А тут собралось на глаз не менее трех тысяч людей.
– Когда я ехал сюда, я приготовил речь, – сказал Добровольский. – Но теперь, увидев ваши улыбки и теплые глаза, я просто скажу вам: дорогие товарищи и друзья, огромное спасибо за самоотверженный труд. Мы не пожалеем сил, сделаем все, чтобы выполнить задачу.
Экипаж совершил традиционный круг почета по каре и другой – вокруг ракеты.
Люди расходились с митинга не спеша, в праздничном, приподнятом настроении.
– Давайте и мы отметим хорошую погоду, – предложил Шабаров. Мы спустились со стартовой площадки к стоявшему в тени деревьев обелиску в честь запуска первого спутника Земли.
Я, Шабаров, Семенов и Горбатенко сфотографировались у этого исторического обелиска, на котором выбиты слова: «Здесь гением советского человека начался дерзновенный штурм космоса /1957г./» Эта фотография помещена в третьей книге [15]моих мемуаров.
Это были последние часы суток, когда можно было расслабиться и жить не по расписанию. Назавтра, 6 июня, в 3 часа утра по московскому времени подъем, в 5 часов – предпусковая Госкомиссия, разрешающая посадку экипажа в космический корабль, и в 7 часов 57 минут – старт.
На 4-м витке надо провести первую коррекцию для подгонки орбиты корабля к орбите ДОСа по результатам первых измерений. В 16 часов комиссия должна вылететь в Евпаторию. По ЗАСу я предупредил находящихся в Евпатории Агаджанова и Трегуба, что у нас все в порядке, что им надо готовиться к встрече большой толпы гостей.
На площадке перед посадкой в космический корабль Георгий Добровольский, командир корабля, четко произнес рапорт председателю Госкомиссии Керимову. Владислав Волков был подвижным, веселым. Виктор Пацаев держался очень скованно.
На пуск приехали Афанасьев и прилетевший накануне маршал Крылов. Оба спустились в бункер. Все операции прошли четко, спокойно, без осечек.
«Пошла, родимая!» – сказал кто-то, врубившийся в доклады телеметристов о нормальном запуске третьей ступени – блока «И».
Наш Ил-18 вылетел из Тюратама в Крым только в 17 часов. Полюбоваться панорамой Кавказа на этот раз не удалось: проспали. Очухались, только когда долетели до Крыма и пошли на посадку в Саки. Впрочем, в самолете спали все, ведь рабочий день начался в 3 часа утра.
Забросив чемоданчики в гостиницу, все прилетевшие, не заходя в гостеприимно ожидавшую столовую, пошли в зал управления.
– Оба объекта, – докладывал Агаджанов, – ушли из зоны связи на глухие витки. На обоих «бортах» все нормально. Экипажу разрешили отдых. По заключению медиков, лучше всех адаптировался к невесомости Волков. Зона связи первого суточного витка начнется утром в 7 часов 25 минут на Камчатке и закончится в Уссурийске в 7 часов 48 минут. Если повезет, в конце зоны связи мы должны получить из Уссурийска доклад по циркуляру о начале этапа причаливания. По расчетам баллистиков условия для сближения получались после коррекции орбит идеальные. В 7 часов 25 минут дальность должна быть не более двух километров при скорости сближения до пяти метров в секунду. Всех прилетевших ГОГУ приглашает поужинать, выспаться и в 6 утра встретиться здесь. Примем доклад о ночных витках.
В 6 часов утра небольшой зал начал быстро заполняться. Через раскрытые окна с моря вливался освежающий ветерок. Для работ в зале управления кроме главной пятерки ГОГУ: Агаджанова, Трегуба, Чертока, Раушенбаха, Елисеева – требовалось еще человек пять представителей групп анализа, КИКа, службы связи, телеметрии и медицины. Набилось же в зал более полусотни человек.
В 7 часов 26 минут Елисеев начал вызовы:
– Я – «Заря». «Янтарь», как слышите? На связь! Ответ последовал немедленно.
– Говорит «Янтарь». У нас все в порядке. Работаем по программе. Прошел радиозахват. Идет автоматическое сближение. На 7 часов 27 минут дальность 4, скорость 14.
– Вас поняли. Все нормально, продолжайте доклады.
– В 7 часов 31 минуту СКД работал 10 секунд, дальность 2 и 3; скорость 8.
Доклады, судя по голосу, ведет не командир корабля Добровольский, а Волков. Его возбуждение не может приглушить многократная ретрансляция и усиление, пока слова доходят до динамиков в зале. Напряжение передается всем нам.
– Скорость уменьшается. В ВСК видим светящуюся яркую точку. Дальность 1400, скорость 4…
– 7 часов 37 минут, дальность 700, скорость 2,5. Отвернулись – видим только Землю. Снова есть захват!…
– По данным телеметрии НИП-13, – объявляет другой голос, – прошел режим причаливания – зафиксирована дальность 300, скорость 2.
В зале не просто тишина, а нарастающее напряжение. Пауза, наступившая по громкой связи, пугает. Может быть, все в порядке, но ведь информацию из космоса сейчас принимает только Уссурийск и наземными каналами, известными только связистам КИКа, ретранслирует нам. Что стоит какому-нибудь не ведающему, что творит, экскаватору оборвать тонкую нить длиной в 8000 километров?!
– «Янтарь», я – «Заря», не слышу вас.
Секунды тишины обрывает задорный голос Волкова:
– Дальность 300, скорость 2. Отлично наблюдаю станцию в ВСК. Идет выравнивание по крену. Очень хорошо виден конус и ловушка. Выравнивание по крену закончилось – дальность 105, скорость 0,7. Включаем ручное причаливание.
– «Янтари», на малом расстоянии внимательно осмотрите стыковочный узел, – дает указание Елисеев.
– Вас поняли. Дальность 50. Скорость 0,28. Работают сопла ДПО. Визуально приемный конус чистый. Очень хорошо видно… Дальность 20, скорость 0,2. Корабль ведет себя устойчиво. Идем на стыковку!
И в это время заканчивается зона связи. Как в известном анекдоте, «опять эта проклятая неопределенность!»
– Связь на следующем витке в 8 часов 56 минут.
Ох, как тянется время! Между сеансами связи даже некурящие выходят из здания на воздух, на перекур, снимающий нервное напряжение. Стянутся космический корабль с орбитальной станцией или опять останутся какие-нибудь миллиметры зазора? В зал уже набилось до сотни остро переживающих участников.
Каждый является не зрителем и болельщиком, а участником события, несущим частицу ответственности. Эта частица в общей цепи может оказаться роковой. Каждый из сотни ожидающих сейчас беспомощен. Никто не может ничем помочь. Только ожидание.
Тишину нарушает характерный фон «Зари». Не дожидаясь выхода на связь из космоса, Елисеев вызывает:
– «Янтари», я – «Заря», на связь!
Нет ответа. Вызов повторяется несколько раз.
– Есть телевидение! – раздается возглас Брацлавца. – Стыковка прошла! Картинка отличная.
– «Янтари», пятый раз вызываю. Почему молчите?
– «Заря», докладываем: стыковка прошла без колебаний, стягивание закончилось. Режим выполнен! Проверяем герметичность стыка. Выравниваем давление. Дальше работаем по программе. Открываем люк из спускаемого аппарата в бытовой отсек. Переходим в бытовой отсек. У нас все нормально.
Зал зашумел. Кто-то вздумал хлопнуть в ладоши, но его чуть не придушили.
– Не спеши, пока не перейдут в ДОС, а то сглазим.
– Докладывает группа анализа по стыковке. Все прошло по программе. Стягивание закрепили крюки корабля. Ответные крюки ДОСа не работали. Режим полностью закончен. Сейчас начался 796-й виток ДОСа, или 19-й виток корабля, третий суточный. По программе должно быть закончено выравнивание давлений, позволяющее открыть переходной люк. Переход в ДОС только с разрешения Земли.
Доклад о ракете-носителе сделал заместитель Козлова Александр Солдатенков.
Проблемы безопасности на случай солнечных вспышек, а следовательно, и любой другой радиационной опасности – это сфера ответственности Евгения Воробьева. «Наверху» приняли решение, допускающее полет при ядерном взрыве, не спросив его. Он промолчал. Но подал голос Северин:
– Надо поручить космонавтам посмотреть, как выглядит ядерный взрыв из космоса.
– А зачем?
– Чтобы они сами решили, если начнется ядерная перестрелка, стоит ли возвращаться на Землю.
Эта импровизация вызвала общий смех.
Госкомиссия установила сроки вывоза на старт – 4 июня и пуска – 6 июня 1971 года.
До ужина оставался час, и я решил провести его в спокойном горизонтальном положении. Но зашел Михаил Самохин поделиться идеями по заселению новых гостиниц и финансированию нового строительства.
По дороге в столовую меня остановил сильно возбужденный Гай Северин.
– Мне позвонили с 17-й площадки. Врачи забраковали по какому-то признаку Кубасова, и принято решение заменить весь экипаж. Это значит, что я должен заменить все ложементы и медицинские пояса, подготовку костюмов и прочее, а корабль уже пристыкован к ракете-носителю и находится под обтекателем.
Я был ошарашен. Зашли в столовую. Шабаров спокойно ужинал.
– Знаешь новость о замене экипажа?
– Первый раз слышу.
– Неужели ваш шеф не счел нужным с вами посоветоваться по такому принципиальному вопросу? – удивился Северин.
Замена экипажа за двое суток до старта – такого не было еще ни в нашей, ни в американской практике. Опять мы проводим эксперимент «впервые в мире».
Сенсация начала бурно обсуждаться в столовой. Шабарова Мишин вызвал по телефону и приказал собрать руководство в МИКе на 23 часа.
– Приказ есть приказ, – сказал Шабаров и обратился к Феоктистову: – Центровку надо пересчитывать? Ведь веса космонавтов другие.
– Сейчас займемся. Раз такое дело, пойду искать своих теоретиков.
На вечернем совещании в МИКе Воробьев сказал, что у Кубасова рентген, сделанный утром при штатном медосмотре, показал затенение в правом легком. Величина затенения с куриное яйцо.
Первым возмутился Правецкий, предшественник Воробьева по руководству 3-м Главным управлением Минздрава.
– Как же это выясняется за двое суток до старта? Такой процесс не может развиться за неделю.
– Известно, что за космонавтами следит служба медицинского контроля ВВС, это вы у них спросите, – ответил Воробьев.
– После того как они проглядели язву у Беляева, я ничему не удивляюсь, – продолжал возмущаться Правецкий. – Вы знаете, что у Беляева были кровотечения, но он два года уклонялся от обследования, боялся, что его отчислят из отряда космонавтов. В наше время в Москве дать космонавту умереть в госпитале от кровотечения – это ведь не так просто! Бригада хирургов во главе с Вишневским не могла его спасти. Вот чего стоят заявления профанов от медицины о постоянном контроле.
– Ну, сейчас не о Беляеве идет разговор, – примирительно сказал Воробьев.
На полуночном совещании договорились, что независимо от «затенения в легких» ракета-носитель с космическим кораблем в 6 утра будет вывезена на стартовую позицию. Необходимые доработки и замены будем производить на старте через люк. Это единственно возможное решение.
Объем работ Семенов, Северин и глава всех слесарей и монтажников Константин Горбатенко оценили в четыре-пять часов. Работы начнутся сразу после установки ракеты-носителя. Но замена экипажа – это прерогатива Госкомиссии.
Утром, проводив ракетный поезд на стартовую позицию, собралась Госкомиссия.
Открывая в 7 часов утра столь необычное заседание, Керимов сказал:
– Нам сообщили врачи, что Кубасова нельзя допускать к полету. Для всех нас это полная неожиданность. Только вчера доложили Политбюро состав экипажа, получили добро – и вдруг такой конфуз. Пусть Евгений Иванович Воробьев доложит, как это стало возможным.
– Космонавты проходили штатный предполетный медосмотр. Во время рентгена у Кубасова заметили затенение. Сделали послойную рентгенографию. Установили, что инфильтрат находится на глубине девяти сантиметров величиной с пятак. Процесс оценили как острый и активный.
– Как же так, – возмутился Керимов, – космонавты находятся под постоянным наблюдением. Это ведь не желудочное расстройство. Где вы были раньше?
– Им делали рентген последний раз в феврале. Все было в порядке, и все это время Кубасов чувствовал себя хорошо.
– Насколько я смыслю в медицине, это острый туберкулезный процесс. Неужели не могли ничего заподозрить по анализу крови?
– В крови теперь обнаружили повышенное содержание эозинофилов, другие показатели нормальные.
– Это все слова, а есть ли письменное медицинское заключение? Кто его подписал?
Воробьев заверил, что бумага есть.
Керимов обратился к Каманину:
– Какие будут предложения, Николай Петрович?
– Мы считаем, что в основной экипаж вместо инженера-испытателя Кубасова следует включить инженера-испытателя Волкова. Леонов уже был в космосе, даже выходил в открытый космос. Волков уже летал на «Союзе». Такой инженер справится с задачей.
Неожиданным для всех было возражение Мишина.
– Мы возражаем. Я советовался с нашими товарищами. У нас есть подписанный с ВВС документ, что в подобных случаях надо менять тройками – весь экипаж. Дублирующая тройка прошла подготовку с хорошей оценкой. Новая несработавшаяся тройка будет хуже дублирующей. Мы категорически настаиваем на замене всей тройки.
Главный инженер ВВС – заместитель Главкома ВВС Пономарев поддержал Мишина, а не Каманина. Остальные не стали вмешиваться в спор, исходя из принципа «какая мне разница, кто полетит».
Госкомиссия постановила заменить весь экипаж – всю тройку. Каманину поручили объявить решение экипажу.
Башкин, который участвовал в обучении космонавтов и принимал у них экзамены, переживал замену экипажа как личную трагедию.
– Мы вместе со своими товарищами столько времени потратили на основной экипаж, что были совершенно за него спокойны. А на дублирующий у нас просто времени не хватало. Да и они сами не верили, что полетят. В нашей истории такого не было, чтобы меняли состав, утвержденный ВПК. Да, честно говоря, я почему-то очень уверен был в Кубасове, он прекрасно разбирается в наших делах. И вдруг так подвел своим инфильтратом.
– Товарищ председатель, – подал голос Шабаров, – мне, Северину и Феоктистову надо быть на старте для доработок корабля под новый экипаж, а мы еще не брились и не завтракали – разрешите отбыть!
– Предложение технического руководства принято. Заседание закрываю, – объявил Керимов.
Мы спешно разъехались на утренний туалет и завтрак, не подозревая, что приняли решение, разделившее экипажи – на живых и мертвых.
Предстоял трудный день. Хорошо бы после душа и завтрака часок поспать. По московскому времени только 7 часов утра. Но не получилось: сладко проспал не более 10 минут. Разбудил телефон. Дежурная по ВЧ-связи сообщает: «Вас срочно вызывают из Подлипок Бушуев и Иннелаур. Поспешите, у меня уже большая очередь».
Пока шел на ВЧ, прокручивал варианты возможных неприятностей, которые могут сообщить из Подлипок. Скорее всего при испытаниях в КИСе следующего корабля, № 33, обнаружили нечто, требующее внесения изменений в корабль № 32, который уже стоит на старте. Этого нам еще не хватало!
Оказалось все гораздо веселее. Иннелаур передал, что сегодня в ночь закончили заводские испытания космического корабля № 33 с одним замечанием по системе ДРС. Замечания «отписали», и машину отключают. А вызвали меня, чтобы предупредить.
– В 7 часов по московскому времени к вам вылетает министр, – сказал Бушуев. – Вчера мы с ним были на Политбюро. С министром летит Царев, он знает подробности. Но могу сказать, что обстановка была спокойная, доброжелательная. Мы здесь еще раз с Вильницким и Сыромятниковым просмотрели все материалы по испытаниям стыковочного агрегата и решили, что если вы при подготовке ничего не сломаете, то все должно получиться.
Я сообщил Бушуеву решение Госкомиссии о замене экипажа. Он возмутился:
– Как же вы там решаете не посоветовавшись с Москвой? Мы Политбюро доложили, что летит экипаж Леонова. Заверили, как хорошо они подготовлены, а вы из-за одного Кубасова всех заменили. В какое положение поставили Афанасьева, Смирнова и Устинова? Теперь они должны срочно передокладывать. Через три часа министр будет у вас, он спасибо не скажет. Тебя я вызвал к телефону, чтобы успокоить. Вильницкий и Сыромятников совершенно уверены в надежности стыковочного агрегата. Но подготовься: Афанасьев волнуется и будет тебя допрашивать по деталям.
Для подготовки я ушел в МИК, предварительно вызвав туда отдыхавших стыковщиков.
С Евгением Бобровым и Борисом Чижиковым пытаемся снова проиграть возможные неприятности на последних миллиметрах стягивания. Они оба меня успокаивают.
С семьей Чижиковых мы жили вместе на вилле Франка в Бляйхероде в 1946 году. Двое моих сыновей и трехлетний Боря Чижиков составляли «детский сад» виллы Франка, которому я и Семен Чижиков почти не уделяли внимания. Только по воскресеньям выезжали на прогулки-пикники в лесистые окрестности, которыми так богата Тюрингия.
Теперь 28-летний инженер Борис Чижиков доказывает:
– Мы очень внимательно следили, чтобы не сомневаться в герметичности стыка. Боялись, что по недогляду контровочная проволока, кусок экранно-вакуумной тепловой изоляции или еще какая-нибудь тряпка после надевания обтекателя попадет на поверхность шпангоута. Монтажники 444-го цеха и сам Горбатенко были очень внимательны. На одни очистительные протирки выписали 16 литров спирта!
– Успокоили вы меня, 16 литров для стыковочного агрегата – это неплохо. Чего доброго закачается.
– Все будет в порядке!
Днем на стартовой позиции шли генеральные испытания ракеты-носителя. Погода стояла отличная. Недавно прошли дожди при необычном для этого времени года холодном ветре. Как и полагается, старожилы Тюратама уверяли, что не помнят такого приятного начала июня.
На стартовую площадку приехал Афанасьев. Керимов уже доложил ему о принятых решениях. Огромного роста Афанасьев, прохаживаясь по площадке, наклонялся, чтобы слушать успокоительные объяснения о нормальном ходе подготовки.
Прилетевший с Афанасьевым Александр Царев рассказал подробности вчерашних московских событий. Вызов на Политбюро Келдыша, Смирнова, Афанасьева и Мишина по поводу предстоящего полета был неожиданным. Мишин был на полигоне, и Афанасьев получил разрешение вместо него взять с собой Бушуева.
Бушуев с утра был у министра, которому докладывал предложения о предстоящих переговорах с американцами. Из министерства Бушуев уехал до того, как последовал вызов на Политбюро. Он увез с собой документы и плакаты, где были расписаны программа полета и новый стыковочный агрегат.
– Найти Бушуева и срочно вернуть, – приказал министр.
Ни на работе, ни дома, ни у Бориса Петрова в Академии наук, куда он собирался, Бушуева не нашли.
Время идет, надо ехать в Кремль, а нет ни плакатов, ни документов для доклада.
Афанасьев приехал в Кремль к Смирнову, объяснил ситуацию. Смирнов принимает необычное решение: звонит министру внутренних дел Щелокову.
– Помоги найти и немедленно доставить в Кремль Константина Бушуева.
Афанасьев и Смирнов без Бушуева явились к указанному часу в приемную Брежнева. К счастью, Политбюро, обсуждая предыдущий вопрос, нарушило регламент минут на тридцать, что спасло положение. Щелоков дал команду всем постам ГАИ в Москве найти машину Бушуева. Ее задержали на Ярославском шоссе между ВДНХ и кольцевой дорогой. Бушуев был доставлен в Кремль за пять минут до приглашения на заседание Политбюро.
Доклад о предстоящем пуске сделал Афанасьев. Андрей Кириленко задал вопрос о том, насколько уверены в подготовке экипажа. Подгорный спросил, почему решили причаливание выполнять вручную, а не доверили его автомату. Брежнев сам ответил:
– Это ведь очень сложное дело. У нас часто и на земле не все получается. Здесь товарищи правильно распределили обязанности. Тем более командира корабля Леонова мы помним. Он мужественно вел себя при выходе в космос, и у него тогда с Беляевым получилась необычная посадка. Так, кажется?
– Совершенно верно, Леонид Ильич, – подтвердил Афанасьев. – Отказала автоматическая система, и космонавты воспользовались ручным управлением.
– А что скажет Мстислав Всеволодович? – обратился Брежнев к Келдышу.
– Я не подписывал письма в ЦК о продолжении работ и документов о пуске, пока сам не разобрался в причинах предыдущей неудачи. Я поручил квалифицированным ученым проверить надежность мероприятий. За это время проделана большая работа по повышению надежности стыковки. Я считаю, что сделано все разумное, что предлагалось, и стыковка будет обеспечена.
Я спросил Царева, выступал ли Бушуев на этом Политбюро.
Царев сказал, что когда Бушуев после Политбюро зашел, чтобы перевести дух, к нему в кабинет в соседний корпус, где находился аппарат ВПК, вид у него был неважный.
– Он был настолько напуган неожиданным захватом ГАИ и доставкой в Кремль, что даже не запомнил, кто был на заседании Политбюро. И совершенно забыл, какие он давал заверения после выступления Келдыша.
Генеральные испытания закончились без замечаний. Прямо со стартовой позиции, не успев пообедать, мы с Шабаровым поехали на 17-ю площадку – в резиденцию космонавтов. На «парадную» Госкомиссию не положено опаздывать. В саду встретили Мишина.
– Ох, какой же тяжелый был у меня разговор с Леоновым и Колодиным! – сказал он нам. – Леонов обвинил меня в том, что я якобы сознательно не пожелал заменить Кубасова Волыновым, чтобы еще раз протащить в космос Волкова. Колодин сказал, что он так и чувствовал до последнего дня, что его в космос не пустят под любым предлогом. Колодин говорит: «Я у них – белая ворона. Они все летчики, а я ракетчик».
На Госкомиссии я оказался рядом с Колодиным. Он сидел с низко опущенной головой, нервно сжимал в кулаки и разжимал пальцы, на лице играли желваки. Нервничал не только он. Оба экипажа чувствовали себя неважно. Первый был потрясен отстранением от полета, второй – внезапным изменением судьбы. После полета второму экипажу предстояло подниматься по мраморной лестнице Кремлевского Дворца под фанфары, музыку Глинки, получать Звезды Героев. Но радости на их лицах не было.
Судьбу шестерых человек изменил рентгеновский снимок, которого перед прежними полетами вообще не делали!
Госкомиссия при свете юпитеров и вспышках блицев прошла за 20 минут. Добровольский заверил, что экипаж готов и задачу выполнит. Леонов вместо заверений махнул рукой – жаль, что так получилось.
Когда стали расходиться, я оказался рядом с Валерием Кубасовым. Он с виноватой улыбкой как бы просил прощения:
– А ведь я просто чуть простудился. Через неделю все пройдет и ничего на рентгене не будет.
Его никто не утешал. Но прав был он, а не врачи. И по сей день Кубасов жив и здоров. Никакого острого туберкулезного процесса у него так и не было.
Когда вернулись на «двойку», ко мне зашел, чтобы отвести душу, Правецкий. Мы с ним засиделись допоздна, прикончив случайно уцелевшие полбутылки коньяка. Он замечательный рассказчик. Правецкий был свидетелем и участником более 60 наземных и подземных ядерных испытаний. Он восторженно отзывался о Завенягине, Малышеве, Курчатове, Сахарове, Харитоне. «Мы опасаемся за жизнь нескольких космонавтов, а на Семипалатинском полигоне опасались за жизнь и здоровье тысяч испытателей. Один случай с трехмегатонной бомбой чего стоит! Самолет с этой бомбой взлетел для испытания эффективности высотного взрыва до касания земли. Летчик сдрейфил. Бомбу не сбросил. На второй заход не пошел. Что делать? Курчатов взял всю ответственность на себя, всех успокоил и доказал, что при посадке с бомбой ничего не случится. Посадка прошла благополучно. Но что мы все пережили, пока не увезли бомбу с аэродрома, передать трудно. Впрочем, такие стрессы не проходят бесследно. Я уверен, что в смертельных инфарктах Малышева и Курчатова есть доля и того происшествия».
5-го утром, пока не наступила дневная жара, сотни людей шагали по бетонке с «двойки» на «первую». По призыву политотдела полигона на митинг шли не только военные испытатели. В людском потоке было много гражданских, в том числе и женщин, приехавших мотопоездом с «десятки».
На стартовой площадке всех приходящих встречало оцепление, чтобы распределить по периметру людей, оставив свободным каре на середине нулевой отметки.
Замполит первого управления открыл митинг. Первым выступил Владимир Ярополов – ведущий военный испытатель:
– Наш нелегкий труд мало кому известен. Здесь, на стартовой площадке, мы передаем корабль вам, – сказал он, обращаясь к стоявшему навытяжку экипажу. – Мы уверены, что вы почувствуете ответственность, ибо за каждым вашим действием будут следить миллионы людей на Земле.
Затем выступили сержант воинской части и от промышленности – Армен Мнацаканян.
Когда очередь дошла до ответного выступления Добровольского, было заметно, что он сильно волнуется. Действительно, таких массовых проводов в космос еще ни разу не было. Митинги ограничивались обычно составом непосредственных участников подготовки ракеты-носителя и космического корабля. А тут собралось на глаз не менее трех тысяч людей.
– Когда я ехал сюда, я приготовил речь, – сказал Добровольский. – Но теперь, увидев ваши улыбки и теплые глаза, я просто скажу вам: дорогие товарищи и друзья, огромное спасибо за самоотверженный труд. Мы не пожалеем сил, сделаем все, чтобы выполнить задачу.
Экипаж совершил традиционный круг почета по каре и другой – вокруг ракеты.
Люди расходились с митинга не спеша, в праздничном, приподнятом настроении.
– Давайте и мы отметим хорошую погоду, – предложил Шабаров. Мы спустились со стартовой площадки к стоявшему в тени деревьев обелиску в честь запуска первого спутника Земли.
Я, Шабаров, Семенов и Горбатенко сфотографировались у этого исторического обелиска, на котором выбиты слова: «Здесь гением советского человека начался дерзновенный штурм космоса /1957г./» Эта фотография помещена в третьей книге [15]моих мемуаров.
Это были последние часы суток, когда можно было расслабиться и жить не по расписанию. Назавтра, 6 июня, в 3 часа утра по московскому времени подъем, в 5 часов – предпусковая Госкомиссия, разрешающая посадку экипажа в космический корабль, и в 7 часов 57 минут – старт.
На 4-м витке надо провести первую коррекцию для подгонки орбиты корабля к орбите ДОСа по результатам первых измерений. В 16 часов комиссия должна вылететь в Евпаторию. По ЗАСу я предупредил находящихся в Евпатории Агаджанова и Трегуба, что у нас все в порядке, что им надо готовиться к встрече большой толпы гостей.
На площадке перед посадкой в космический корабль Георгий Добровольский, командир корабля, четко произнес рапорт председателю Госкомиссии Керимову. Владислав Волков был подвижным, веселым. Виктор Пацаев держался очень скованно.
На пуск приехали Афанасьев и прилетевший накануне маршал Крылов. Оба спустились в бункер. Все операции прошли четко, спокойно, без осечек.
«Пошла, родимая!» – сказал кто-то, врубившийся в доклады телеметристов о нормальном запуске третьей ступени – блока «И».
Наш Ил-18 вылетел из Тюратама в Крым только в 17 часов. Полюбоваться панорамой Кавказа на этот раз не удалось: проспали. Очухались, только когда долетели до Крыма и пошли на посадку в Саки. Впрочем, в самолете спали все, ведь рабочий день начался в 3 часа утра.
Забросив чемоданчики в гостиницу, все прилетевшие, не заходя в гостеприимно ожидавшую столовую, пошли в зал управления.
– Оба объекта, – докладывал Агаджанов, – ушли из зоны связи на глухие витки. На обоих «бортах» все нормально. Экипажу разрешили отдых. По заключению медиков, лучше всех адаптировался к невесомости Волков. Зона связи первого суточного витка начнется утром в 7 часов 25 минут на Камчатке и закончится в Уссурийске в 7 часов 48 минут. Если повезет, в конце зоны связи мы должны получить из Уссурийска доклад по циркуляру о начале этапа причаливания. По расчетам баллистиков условия для сближения получались после коррекции орбит идеальные. В 7 часов 25 минут дальность должна быть не более двух километров при скорости сближения до пяти метров в секунду. Всех прилетевших ГОГУ приглашает поужинать, выспаться и в 6 утра встретиться здесь. Примем доклад о ночных витках.
В 6 часов утра небольшой зал начал быстро заполняться. Через раскрытые окна с моря вливался освежающий ветерок. Для работ в зале управления кроме главной пятерки ГОГУ: Агаджанова, Трегуба, Чертока, Раушенбаха, Елисеева – требовалось еще человек пять представителей групп анализа, КИКа, службы связи, телеметрии и медицины. Набилось же в зал более полусотни человек.
В 7 часов 26 минут Елисеев начал вызовы:
– Я – «Заря». «Янтарь», как слышите? На связь! Ответ последовал немедленно.
– Говорит «Янтарь». У нас все в порядке. Работаем по программе. Прошел радиозахват. Идет автоматическое сближение. На 7 часов 27 минут дальность 4, скорость 14.
– Вас поняли. Все нормально, продолжайте доклады.
– В 7 часов 31 минуту СКД работал 10 секунд, дальность 2 и 3; скорость 8.
Доклады, судя по голосу, ведет не командир корабля Добровольский, а Волков. Его возбуждение не может приглушить многократная ретрансляция и усиление, пока слова доходят до динамиков в зале. Напряжение передается всем нам.
– Скорость уменьшается. В ВСК видим светящуюся яркую точку. Дальность 1400, скорость 4…
– 7 часов 37 минут, дальность 700, скорость 2,5. Отвернулись – видим только Землю. Снова есть захват!…
– По данным телеметрии НИП-13, – объявляет другой голос, – прошел режим причаливания – зафиксирована дальность 300, скорость 2.
В зале не просто тишина, а нарастающее напряжение. Пауза, наступившая по громкой связи, пугает. Может быть, все в порядке, но ведь информацию из космоса сейчас принимает только Уссурийск и наземными каналами, известными только связистам КИКа, ретранслирует нам. Что стоит какому-нибудь не ведающему, что творит, экскаватору оборвать тонкую нить длиной в 8000 километров?!
– «Янтарь», я – «Заря», не слышу вас.
Секунды тишины обрывает задорный голос Волкова:
– Дальность 300, скорость 2. Отлично наблюдаю станцию в ВСК. Идет выравнивание по крену. Очень хорошо виден конус и ловушка. Выравнивание по крену закончилось – дальность 105, скорость 0,7. Включаем ручное причаливание.
– «Янтари», на малом расстоянии внимательно осмотрите стыковочный узел, – дает указание Елисеев.
– Вас поняли. Дальность 50. Скорость 0,28. Работают сопла ДПО. Визуально приемный конус чистый. Очень хорошо видно… Дальность 20, скорость 0,2. Корабль ведет себя устойчиво. Идем на стыковку!
И в это время заканчивается зона связи. Как в известном анекдоте, «опять эта проклятая неопределенность!»
– Связь на следующем витке в 8 часов 56 минут.
Ох, как тянется время! Между сеансами связи даже некурящие выходят из здания на воздух, на перекур, снимающий нервное напряжение. Стянутся космический корабль с орбитальной станцией или опять останутся какие-нибудь миллиметры зазора? В зал уже набилось до сотни остро переживающих участников.
Каждый является не зрителем и болельщиком, а участником события, несущим частицу ответственности. Эта частица в общей цепи может оказаться роковой. Каждый из сотни ожидающих сейчас беспомощен. Никто не может ничем помочь. Только ожидание.
Тишину нарушает характерный фон «Зари». Не дожидаясь выхода на связь из космоса, Елисеев вызывает:
– «Янтари», я – «Заря», на связь!
Нет ответа. Вызов повторяется несколько раз.
– Есть телевидение! – раздается возглас Брацлавца. – Стыковка прошла! Картинка отличная.
– «Янтари», пятый раз вызываю. Почему молчите?
– «Заря», докладываем: стыковка прошла без колебаний, стягивание закончилось. Режим выполнен! Проверяем герметичность стыка. Выравниваем давление. Дальше работаем по программе. Открываем люк из спускаемого аппарата в бытовой отсек. Переходим в бытовой отсек. У нас все нормально.
Зал зашумел. Кто-то вздумал хлопнуть в ладоши, но его чуть не придушили.
– Не спеши, пока не перейдут в ДОС, а то сглазим.
– Докладывает группа анализа по стыковке. Все прошло по программе. Стягивание закрепили крюки корабля. Ответные крюки ДОСа не работали. Режим полностью закончен. Сейчас начался 796-й виток ДОСа, или 19-й виток корабля, третий суточный. По программе должно быть закончено выравнивание давлений, позволяющее открыть переходной люк. Переход в ДОС только с разрешения Земли.