Джеймс Хэдли Чейз
Роковая женщина
Глава 1
Первые признаки моего ненормального состояния стали заметны только через месяц после аварии. Это можно назвать замедленным шоком, хотя доктор Мелиш подобрал для этого какое-то другое название, соответствующее профессиональному жаргону, который для нас с вами звучит как полная ахинея. Так или иначе, он имел в виду именно замедленный шок.
За месяц до аварии я парил в разреженной атмосфере успеха. Взять, к примеру, хотя бы мою работу. Ради того, чтобы заполучить ее, я трудился как раб и наконец добился своего, став главным комиссионером самой первоклассной ювелирной фирмы в Парадиз-Сити «Льюис и Фремлин». Она стоит на одной ступени с «Картье» и «Ван Клеер и Арпелкс». В нашем городе каждая лавка, магазин или ювелирная фирма стараются перещеголять конкурентов, потому что этот город — место, где миллионеры швыряются своими деньгами, где типы с набитыми бумажниками, снобы, кинозвезды и любители пускать пыль в глаза выставляют напоказ свое богатство. Люс и Фремлин считаются лучшими в своей области, и должность эксперта по бриллиантам приносила мне годовой доход в шестьдесят тысяч долларов, что даже в этом городе с его самой высокой на флоридском побережье стоимостью жизни — деньги немалые.
У меня был «мерседес» с откидным верхом, квартира с двумя спальнями, прекрасным видом на океан, надежный банковский счет и тысяч на восемьдесят акций и облигаций. Мой шкаф был набит хорошими костюмами. Я к тому же высокий и, по мнению многих, красивый парень, лучший игрок в гольф в Загородном клубе. Теперь вам, наверное, ясно, что я имел в виду, говоря, что парил в облаках успеха. Но самое главное: помимо всего, у меня была Джуди.
Я упоминаю Джуди последней потому, что она была самым ценным моим достоянием. Джуди была брюнеткой, хорошенькая, умная и добрая. Мы познакомились в Загородном клубе, и она оказалась хорошим игроком в гольф. Если я давал ей шесть очков форы, она побеждала меня, а это значит, что она умела играть. Она приехала в Парадиз-Сити из Нью-Йорка собирать материалы для биографии судьи Сойера, быстро акклиматизировалась здесь, приобрела популярность и через несколько недель стала неотъемлемой частью молодой компании в клубе. Мне потребовалось четыре недели и раундов тридцать гольфа, чтобы убедиться, что Джуди — именно та девушка, которая мне нужна. Позже она сказала, что почувствовала во мне своего мужчину гораздо скорее. Мы обручились.
Когда мой босс Сидней Фремлин, принадлежавший к той породе щедрых, несколько ошеломляющих своей экспансивностью педерастов, которые, если вы им нравитесь, не знают, как вам угодить, услышал про обручение, он настоял на устройстве званого вечера. Сидней обожал вечеринки. Он пообещал позаботиться о финансовой стороне и сказал, что вечер обязательно нужно устроить в клубе и пригласить буквально всех. Я отнесся к затее довольно безразлично, но Джуди идея явно пришлась по душе. Я согласился. Сидней знал, что я едва ли не лучший знаток бриллиантов в нашем деле и без меня высокий класс его фирмы понизился бы примерно так же, как падает репутация французского ресторана, отмеченного тремя звездочками в путеводителе Мишлена, с уходом шеф-повара. Он понимал, что я нравлюсь всем его клиентам, которые советовались со мной и прислушивались к моему мнению при покупках. Сидней высоко ценил меня, а когда ты в почете у Сиднея, он готов достать для тебя звезду с неба.
Все это случилось месяц назад. Я вспоминаю тот вечер приблизительно так же, как человек, сходящий с ума от зубной боли, грызет на больном зубе.
Джуди пришла ко мне около семи. Вечеринку назначили на девять, но мы условились встретиться пораньше, потому что хотели поговорить о доме, в котором будем жить, когда поженимся. Мы выбирали из трех вариантов: дом типа ранчо с большим садом, пентхаус и деревянное шале за городом. Я высказался в пользу пентхауса, но Джуди склонялась к ранчо из-за сада. Мы провели час или около того, обсуждая все за и против, но в конце концов Джуди убедила меня, что сад необходим.
— Когда появятся дети, Ларри, нам понадобится сад.
Не откладывая дело в долгий ящик, я позвонил Эрни Трули, представителю строительной конторы, с которой мы имели дело, и сказал ему, что завтра зайду для внесения депозита за ранчо. Мы вышли из квартиры, чувствуя себя на седьмом небе, и отправились в Загородный клуб.
За милю от Сити, на Фривее, мой мир разлетелся вдребезги. На перекрестке сбоку выскочила машина и врезалась в нас, как эсминец, таранящий подводную лодку.
Одно короткое мгновение я видел машину — старый потрепанный «кадди» с обалдевшим от страха парнем за рулем, но ничего не мог сделать. «Кадди» ударил мой «мерседес» сбоку и проскочил через шоссе. Теряя сознание, я подумал о Джуди. С той же мыслью я очнулся в отдельной палате роскошной Джефферсон-клиник, оплаченной Сиднеем Фремлином, который сидел у моей постели, плача в шелковый платок.
Раз уж мы заговорили о Сиднее Фремлине, разрешите описать его. Он был высокий, гибкий, с длинными светлыми волосами. О его возрасте можно было только гадать: где-то между тридцатью и пятьюдесятью. Сидней нравился всем, поражая теплотой и ошеломляющей сердечностью. Он обладал блестящими художественными способностями и имел особый дар создавать причудливые ювелирные украшения. Его партнер Том Льюис занимался финансовой стороной дела. Льюис не мог отличить бриллиант от горного хрусталя, но он знал, как приумножить доллары. Его и Сиднея считали богачами, а прослыть богачом в Парадиз-Сити — значит попасть в категорию чертовски состоятельных людей.
В то время как Льюис, пятидесятилетний, дородный и с шиком, которому позавидовал бы даже бульдог, пребывал за сценой, Сидней порхал по демонстрационному залу, если только не занимался в этот момент у себя в кабинете какой-нибудь новинкой. Большинство старых клуш я предоставлял ему. Они его обожали, но богатые молодые дамочки, состоятельные бизнесмены, подыскивавшие необычный подарок, и те, кто получил в наследство бабушкины драгоценности и хотел вставить камни в новую оправу или оценить их, шли ко мне. Гомосексуалисты — странные твари, но я с ними лажу. Я убедился, что очень часто у них находишь больше таланта, больше доброты, больше верности, чем у обычных «настоящих мужчин», с которыми сталкиваешься в нашем изобильном Сити. Конечно, у монеты есть и оборотная сторона, которая бывает отталкивающей: их ревность, их вспыльчивый нрав, их язвительность и зловредность, которой позавидует любая женщина. Сидней обладал всеми достоинствами и недостатками среднего гомо. Мне он нравился, и мы отлично ладили.
С расплывшейся от слез косметикой, с глазами, как озера отчаянья, Сидней дрожащим голосом сообщил мне новости. Джуди умерла на операционном столе. Мне, по его словам, повезло: сотрясение мозга и сильно рассеченный лоб. Через неделю я буду ходить как часы. Именно так он выразился: «ходить как часы». Такая у него была манера говорить. Он учился в английской частной школе, пока его не вышибли за попытку соблазнить учителя физкультуры. Я не мешал ему рыдать надо мной, но сам слез не проливал. Когда я полюбил Джуди и думал прожить с ней до скончания века, где-то в глубине души зародилось чувство, что наше счастье хрупко, как яичная скорлупа. Я знал, насколько оно хрупко: всерьез рассчитывать на длительное счастье в том мире, в котором мы живем, вряд ли имеет смысл. Но я думал и надеялся, что наша скорлупа уцелеет в течение некоторого времени. Когда Сидней сказал, что Джуди умерла, я почувствовал, как скорлупа треснула, и мой красочный мир стал черно-белым.
Через три дня я встал на ноги, но стал совершенно другим. Похороны были тяжелыми. Явились все члены Загородного клуба, из Нью-Йорка прилетели мать и отец Джуди. Я плохо их запомнил, но они показались мне хорошими людьми. Мать Джуди сильно напоминала дочь, что очень расстроило меня. Я вернулся домой с облегчением. Сидней не отходил от меня. Я молил Бога, чтобы он ушел и оставил меня в покое. Но он сидел и сидел, и, пожалуй, если вспомнить, то его присутствие пошло мне на пользу. Наконец около десяти он встал, сообщив мне, что пойдет домой.
— Возьми месяц отпуска, Ларри, — сказал он. — Играй в гольф. Съезди куда-нибудь. Приди в себя. Ее ничем не заменить, но тебе жить дальше, так что поезжай, а когда вернешься, работай как проклятый.
— Я вернусь завтра и буду работать как проклятый, — заявил я в ответ, — спасибо за все.
— Никаких завтра! — Он даже топнул ногой. — Я хочу, чтобы ты отдыхал месяц. Это приказ!
— Чушь! Как раз работа-то мне и нужна. Я буду работать! Завтра увидимся.
Я считал свое решение правильным. Разве смог бы я разъезжать по стране, играя в гольф, когда у меня из головы не шла Джуди? За время своего короткого пребывания в клинике я все обдумал. Скорлупа треснула, ничего не сделаешь. Чем скорее я займусь продажей бриллиантов, тем лучше для меня. Я рассуждал ужасно трезво. Такое случается постоянно, говорил я себе. Наши любимые умирают. Те, кто строили планы, возводили воздушные замки, даже говорили торговцам недвижимостью, что решили купить ранчо, обнаруживают, что все пошло прахом и их будущее разлетелось вдребезги. Это случается каждый день, убеждал я себя. Я нашел свою девушку, мы думали о будущем, и вот она погибла. Мне тридцать восемь лет. При благоприятных условиях я могу рассчитывать еще на тридцать восемь. Я сказал себе, что нужно заново строить жизнь и опять браться за работу. Может быть, потом мне встретится девушка, похожая на Джуди, и мы поженимся. В глубине души я знал, что это просто глупости. Никогда никто не заменит мне Джуди. Она была моей избранницей, и теперь о каждой девушке я буду судить по мерке Джуди, а при таком сравнении, конечно, проигрывает любая.
Так или иначе, я вернулся в магазин, заклеив рассеченный лоб полоской пластыря. Я старался вести себя так, словно ничего не случилось. Друзья, а их у меня хватало, пожимали мне руку крепче обычного. Все они вели себя нестерпимо тактично, изо всех сил делая вид, что Джуди никогда не существовала. Хуже всего было иметь дело с клиентами. Они говорили со мной приглушенными голосами, не поднимая глаз, и поспешно соглашались с любым моим предложением, вместо того чтобы с удовольствием привередничать, как они делали это раньше. Сидней порхал вокруг, явно желая отвлечь меня от мрачных мыслей. Он то и дело выскакивал из своего кабинета с набросками, спрашивал мое мнение о них, чего никогда не делал раньше, с видом величайшего внимания выслушивал мои слова, потом исчезал только для того, чтобы через какой-нибудь час появиться снова.
Вторым по авторитету в торговом зале считался Терри Мелвилл, начинавший у «Картье» в Лондоне и обладавший внушительным, всеобъемлющим знанием ювелирного дела. Он был пятью годами моложе меня, невысокий, худой гомо с длинными, выкрашенными в серебристый цвет волосами, синими глазами, узкими ноздрями и ртом, похожим на прорезанную ножом щель. Когда-то в прошлом Сидней увлекся им и привез в Парадиз-Сити, но теперь он ему надоел. Терри меня не выносил так же, как и я его. Он ненавидел меня за знание бриллиантов, а я ненавидел его за ревность, за мелочные попытки перехватить у меня моих личных клиентов и за его ядовитую злобу. Его бесило, что Сидней так много сделал для меня, хотя я и не педераст. Они постоянно ссорились. Если бы не деловые качества Терри, Сидней наверняка избавился бы от него. Хотя, возможно, Терри мог шантажировать Сиднея какой-нибудь грязью.
Когда Сэм Гобл, ночной охранник, открыл дверь и впустил меня в магазин, Терри, уже сидевший за своим столом, подошел ко мне.
— Сочувствую твоему несчастью, Ларри, — начал он. — Могло быть хуже. Ты тоже мог погибнуть.
В его глазах было подлое злорадное выражение, вызвавшее у меня острое желание ударить. Я видел, что он рад случившемуся. Я кивнул и прошел мимо него к своему столу.
Джейн Барлоу, моя секретарша, полная, солидная дама лет сорока пяти, принесла мне почту. От ее печальных глаз и попытки улыбнуться у меня защемило сердце. Я притронулся к ее руке.
— Бывает, Джейн, — сказал я. — Не надо ничего говорить. Что тут слова! Спасибо за цветы.
Сидней, хлопотавший вокруг, тихие голоса клиентов и Терри, злобно следивший за мной из-за своего стола, сделали этот день невыносимым, но я вытерпел до конца. Сидней хотел пригласить меня пообедать вместе с ним, но я отказался. Рано или поздно мне предстояло столкнуться с одиночеством, и чем раньше, тем лучше. В прошедшие два месяца мы с Джуди всегда обедали или у меня, или у нее на квартире. Теперь всему этому пришел конец. Я раздумывал, не поехать ли в Загородный клуб, но решил, что не в состоянии выдержать молчаливое сочувствие, и поэтому купил сандвич и остался дома в одиночестве, думая о Джуди. Не слишком удачная идея. Так что этот первый день дался мне с трудом. Я убеждал себя, что дня через два-три моя жизнь войдет в колею, но получилось иначе. Не только моя скорлупа счастья рассыпалась при аварии. Я не ищу оправданий, а просто передаю то, что сказал мне потом психиатр. Полагаясь на себя, я верил, что смогу изгнать воспоминания из сознания, но пережитое травмировало мой рассудок. Это выяснилось только потом, когда психиатр сказал, что именно психической травмой объясняется мое поведение.
Нет смысла углубляться в подробности. Суть в том, что в последующие три недели я опустился как умственно, так и физически. Я стал терять интерес к тому, из чего до сих пор складывалась моя жизнь: к работе, гольфу, одежде, контактам с людьми и даже к деньгам. Хуже всего получилось, конечно, с работой. Я начал делать ошибки. Сначала стал допускать маленькие промахи, потом, с течением времени, упущения приобрели серьезный характер. Я нашел, что меня не интересует желание Джонса приобрести платиновый портсигар с рубиновыми инициалами для его новой любовницы. Он получил портсигар, но без инициалов.
Потом я забыл, что миссис Ван Сдай специально заказала золотые часы с календарем для своего маленького чудовища — племянничка, и послал ему золотые часы без календаря. Она явилась в магазин словно галеон под всеми парусами и честила Сиднея, пока он едва не заплакал. Это дает некоторое представление о том, насколько я сдал. За три недели я натворил уйму подобных ошибок. Считайте это несобранностью, зовите, как хотите, но на Сиднея сыпались шишки, а Терри злорадствовал. Кроме того, раньше за состоянием моей одежды следила Джуди. Теперь я забывал ежедневно менять рубашку — какая разница? Я всегда стригся раз в неделю. Теперь же впервые за все время, сколько я себя помню, я ходил с заросшей шеей — какая разница? И так далее, и так далее. Я перестал играть в гольф.
Черт побери, кто, кроме ненормального, станет бить по маленькому белому мячику, загоняя его невесть куда, и потом идти за ним, спрашивал я себя. Скоуш? Отдаленное воспоминание.
Спустя три недели после смерти Джуди я вышел из своего кабинета в зал. В кабинете я сидел, тупо уставившись в стол.
Подошел Сидней и спросил, могу ли я уделить ему минуту.
— Только минуту, Ларри, не больше чем минуту.
Я почувствовал угрызения совести. На моем подносе для почты лежала груда писем и заказов, на которые я даже не взглянул.
Часы показывали три, а письма и заказы лежали передо мной с девяти часов утра.
— Мне нужно просмотреть почту, Сидней, — сказал я. — У тебя что-нибудь важное?
— Да.
Я поднялся, взглянул при этом в сторону Терри, сидевшего за своим столом поодаль. Он наблюдал за мной с издевательской улыбочкой на красивом лице. Его поднос для почты был пуст. Что там про него ни говори, а Терри был работяга. Я прошел в кабинет вслед за Сиднеем, и он закрыл дверь так, словно она была сделана из яичной скорлупы.
— Садись, Ларри.
Я сел. Он заметался по просторному кабинету, словно мотылек в поисках свечки. Я решил помочь ему начать разговор и спросил:
— Ты чем-то озабочен, Сидней?
— Я озабочен тобой. — Он вдруг остановился и горестно посмотрел на меня. — Я хочу просить тебя об одном очень необычном одолжении.
— О каком же?
Он опять запорхал по комнате.
— Сядь ты, ради Бога! — рявкнул я на него. — О каком одолжении?
Он метнулся к столу, сел и, достав шелковый платок, принялся вытирать лицо.
— О каком одолжении? — повторил я.
— Дело не идет на лад, правда, Ларри? — спросил он, не глядя на меня.
— Что не идет на лад?
Он спрятал платок, набрался решимости, оперся локтями о полированную поверхность стола и с трудом заставил себя посмотреть мне в лицо.
— Я хочу попросить тебя об одолжении.
— Ты уже говорил. О каком одолжении?
— Я хочу, чтобы ты повидался с доктором Мелишем.
Ударь он меня по лицу, я не удивился бы до такой степени. Я откинулся назад, глядя на него во все глаза. Доктор Мелиш был самым дорогим, самым модным психиатром в Парадиз-Сити. Это говорит о многом, если учесть, что в нашем городе один психиатр приходится примерно на каждые пятьдесят жителей.
— Как тебя понимать?
— Я хочу, чтобы ты встретился с ним, Ларри. Счет я оплачу. По-моему, тебе нужно с ним поговорить. — Он поднял руку, останавливая мои протесты. — Минутку, Ларри. Дай же мне возможность договорить. — Он сделал паузу и продолжал:
— Ларри, с тобой не все ладно. Я знаю, через какое испытание ты прошел. Разумеется, твоя ужасная потеря оставила след. Все это я могу понять. Сам я на твоем месте просто не пережил бы такое. Я уверен! Восхищаюсь твоей решимостью вернуться и продолжать работу. Но у тебя ничего не вышло. Ты ведь понимаешь это, правда, Ларри? — Он смотрел на меня умоляюще. — Понимаешь?
Я потер ладонью подбородок и замер, услышав скребущий звук щетины. «Проклятье, — подумал я, — забыл побриться утром!"
Встав, я пересек комнату и подошел к большому настенному зеркалу, в котором Сидней так часто любовался собой. Я уставился на свое отражение, чувствуя тошнотворный холодок в груди. Неужели этот неряха я? Я посмотрел на заношенные манжеты рубашки и перевел взгляд на туфли, не чищенные пару недель. Я медленно вернулся к креслу, сел и посмотрел на Сиднея, который наблюдал за мной. На его лице отражались озабоченность, доброта и волнение. Я еще не настолько опустился, чтобы не суметь представить себя на его месте. Я подумал о своих ошибках, о не уменьшавшейся груде корреспонденции на подносе и о том, как я выгляжу. Вопреки вере в себя и фасаду мужества (подходит ли здесь такое определение?) со мной все-таки, как он выразился, не все было в порядке.
Он медленно, глубоко вздохнул.
— Послушай, Сидней, давай забудем про Мелиша. Я уволюсь. Что-то пошло не так. Я уберусь отсюда к черту, а ты предоставь Терри шанс. Обо мне не беспокойся, я и сам перестал о себе беспокоиться.
— Ты лучший знаток бриллиантов в нашем деле, — спокойно сказал Сидней. Теперь он полностью овладел собой и перестал мельтешить и суетиться. — Уйти я тебе не позволю. Такая потеря слишком дорого мне обойдется. Тебе нужно приспособиться к обстоятельствам, и доктор Мелиш поможет это сделать. Выслушай, Ларри. В прошлом я много для тебя сделал, и, надеюсь, ты считаешь меня своим другом. Теперь пора кое-что тебе для меня сделать. Я хочу, чтобы ты пошел к Мелишу. Я уверен, что он сумеет привести тебя в порядок. Может быть, понадобится месяц или два. По мне, хоть год. Твое место всегда останется за тобой. Ты много значишь для меня. Повторяю: ты лучший знаток бриллиантов в нашем деле. Тебе крепко досталось, но все снова войдет в норму. Сделай это ради меня, пойди к Мелишу.
И я пошел к Мелишу. Сидней был прав, следовало сделать хотя бы это, но я не надеялся на доктора Мелиша, пока не познакомился с ним. Это был маленький, тощий, лысеющий, с проницательными глазами человек. Сидней уже вкратце проинформировал его, так что он знал все о моем прошлом, о Джуди и о последовавшей реакции. Незачем было вдаваться в подробности.
У нас состоялось три беседы, и наконец он вынес свой приговор. Все сводилось вот к чему: я нуждался в полной смене обстановки. Мне следовало уехать из Парадиз-Сити по крайней мере месяца на три.
— Как я понял, вы не садились за руль с момента аварии? — спросил он и протер очки. — Обязательно купите себе машину и привыкайте водить ее. Ваша проблема в том, что вы считаете свою утрату чем-то исключительным. — Он поднял руку, прерывая мои протесты. — Я знаю, что вам не хочется это признавать, но тем не менее именно здесь скрыта ваша проблема. Советую вам общаться с людьми, чьи проблемы серьезнее вашей. Тогда собственные беды представятся вам в ином свете. У меня есть племянница, которая живет в Луисвилле. Она работает в бюро социальной опеки и нуждается в бесплатных помощниках. Предлагаю вам поехать в Луисвилл и поработать с ней. Я уже звонил туда. Буду совершенно откровенен. Когда я рассказал о вас, она заявила, что ей ни к чему неуравновешенная личность. Довольно трудно управляться с делами одной, и если еще придется заниматься и вашими проблемами, то вы не подходите. Я сказал, что вы будете помогать ей и не доставите никаких хлопот. Мне не сразу удалось уговорить ее. Теперь дело за вами. Я покачал головой.
— Вашей племяннице будет от меня не больше пользы, чем от дыры в голове, — произнес я. — Нет, это дурацкая идея. Я найду что-нибудь другое. Договорились, я уеду на три месяца. Мне…
Он повертел в пальцах очки.
— Моей племяннице нужна помощь. — Он пристально посмотрел на меня. — Неужели вам не хочется помочь людям? Или вы решили, что только другие обязаны все время помогать вам?
При такой постановке вопроса возразить было нечего. Что я теряю? Сидней оплатит мне время, необходимое для моей поправки. Я избавлюсь от магазина с его сочувственно приглушенными голосами и глумливой ухмылки Терри. Пожалуй, это идея. По крайней мере, что-то свежее, а мне так хотелось чего-нибудь нового! Довольно вяло я возразил:
— Но у меня нет квалификации для социальной работы. Я ничего в ней не смыслю и буду скорее обузой, чем помощником.
Мелиш взглянул на часы. Было заметно, что он думает о следующем клиенте.
— Если племянница решила, что вы ей пригодитесь, значит, у нее найдется для вас дело, — сказал он нетерпеливо. — Почему бы не попробовать?
Действительно, почему бы и нет? Я пожал плечами и согласился поехать в Луисвилл.
Первым делом я купил «бьюик» с откидным верхом. Путь домой потребовал напряжения всей моей воли. Я дрожал и обливался потом до тех пор, пока не поставил машину на стоянку. Минут пять затем я сидел за рулем, потом заставил себя запустить мотор и выехать на оживленную главную улицу, прокатился вдоль Приморского бульвара, снова повернул на главную улицу и направился к дому. На этот раз я не потел и не дрожал, ставя машину.
Сидней пришел проводить меня. — Через три месяца, Ларри, — он пожал мою руку, — ты вернешься и по-прежнему будешь лучшим спецом по бриллиантам. Удачи тебе.
Поезжай. С Богом.
И вот с чемоданом, набитым одеждой, без веры в будущее я отправился в Луисвилл.
Когда я подъезжал к предместьям, на моей коже начала оседать цементная пыль, вызывая неприятный зуд и желание помыться. Ветровое стекло и корпус машины тоже покрылись пылью. Даже самые яркие солнечные лучи не в состоянии были пронизать пелену из пыли цемента и смога, нависшую над городом. Вдоль шоссе, ведущего к центру, раскинулись огромные цементные заводы, и грохот перерабатываемой породы звучал как отдаленный гром. Я нашел отель «Бендинкс», рекомендованный доктором как лучший в городе, в переулке неподалеку от Мэйн-стрит. Он являл собой унылое зрелище. Его стеклянные двери покрывала цементная пыль, в вестибюле стояли ветхие бамбуковые кресла, а столом администратора служила маленькая конторка, позади которой висела доска с ключами. За конторкой восседал высокий расплывшийся человек с длинными бакенбардами. Этот субъект выглядел так, словно побывал в стычке со смертельным врагом и теперь зализывал раны.
Он занес меня в книгу регистрации, не торопясь и не выказывая никакого интереса. Печальный бой-негр взял мой чемодан и проводил меня в номер на третьем этаже, выходивший окнами на многоквартирный дом. Мы поднимались на лифте, который шел рывками, скрипя и содрогаясь, а я порадовался, когда вышел из него целым и невредимым. Оказавшись в номере, я огляделся по сторонам. По крайней мере, здесь имелись четыре стены, потолок, туалет и душ, но больше ему было нечем похвастаться.
Ничего не скажешь, полная перемена обстановки! Парадиз-Сити и Луисвилл так же несхожи между собой, как «роллс-ройс» и помятый, сменивший трех хозяев «шевви», и, может быть, такое сравнение оскорбительно для «шевви». Я вынул вещи из чемодана, повесил одежду в шкаф, потом разделся и стал под душ. Решив взяться за себя, я надел чистую белую рубашку и один из лучших костюмов. Я взглянул на свое отражение в засиженном мухами зеркале и почувствовал прилив уверенности в себе. По крайней мере, теперь я снова выглядел так, как выглядит человек с положением, пожалуй, немного поблекший, но все же, несомненно, не лишенный веса в обществе. Поразительно, сказал я себе, как способны преобразить человека, даже такого, как я, дорогой, хорошо сшитый костюм, белая рубашка и удачно подобранный галстук.
За месяц до аварии я парил в разреженной атмосфере успеха. Взять, к примеру, хотя бы мою работу. Ради того, чтобы заполучить ее, я трудился как раб и наконец добился своего, став главным комиссионером самой первоклассной ювелирной фирмы в Парадиз-Сити «Льюис и Фремлин». Она стоит на одной ступени с «Картье» и «Ван Клеер и Арпелкс». В нашем городе каждая лавка, магазин или ювелирная фирма стараются перещеголять конкурентов, потому что этот город — место, где миллионеры швыряются своими деньгами, где типы с набитыми бумажниками, снобы, кинозвезды и любители пускать пыль в глаза выставляют напоказ свое богатство. Люс и Фремлин считаются лучшими в своей области, и должность эксперта по бриллиантам приносила мне годовой доход в шестьдесят тысяч долларов, что даже в этом городе с его самой высокой на флоридском побережье стоимостью жизни — деньги немалые.
У меня был «мерседес» с откидным верхом, квартира с двумя спальнями, прекрасным видом на океан, надежный банковский счет и тысяч на восемьдесят акций и облигаций. Мой шкаф был набит хорошими костюмами. Я к тому же высокий и, по мнению многих, красивый парень, лучший игрок в гольф в Загородном клубе. Теперь вам, наверное, ясно, что я имел в виду, говоря, что парил в облаках успеха. Но самое главное: помимо всего, у меня была Джуди.
Я упоминаю Джуди последней потому, что она была самым ценным моим достоянием. Джуди была брюнеткой, хорошенькая, умная и добрая. Мы познакомились в Загородном клубе, и она оказалась хорошим игроком в гольф. Если я давал ей шесть очков форы, она побеждала меня, а это значит, что она умела играть. Она приехала в Парадиз-Сити из Нью-Йорка собирать материалы для биографии судьи Сойера, быстро акклиматизировалась здесь, приобрела популярность и через несколько недель стала неотъемлемой частью молодой компании в клубе. Мне потребовалось четыре недели и раундов тридцать гольфа, чтобы убедиться, что Джуди — именно та девушка, которая мне нужна. Позже она сказала, что почувствовала во мне своего мужчину гораздо скорее. Мы обручились.
Когда мой босс Сидней Фремлин, принадлежавший к той породе щедрых, несколько ошеломляющих своей экспансивностью педерастов, которые, если вы им нравитесь, не знают, как вам угодить, услышал про обручение, он настоял на устройстве званого вечера. Сидней обожал вечеринки. Он пообещал позаботиться о финансовой стороне и сказал, что вечер обязательно нужно устроить в клубе и пригласить буквально всех. Я отнесся к затее довольно безразлично, но Джуди идея явно пришлась по душе. Я согласился. Сидней знал, что я едва ли не лучший знаток бриллиантов в нашем деле и без меня высокий класс его фирмы понизился бы примерно так же, как падает репутация французского ресторана, отмеченного тремя звездочками в путеводителе Мишлена, с уходом шеф-повара. Он понимал, что я нравлюсь всем его клиентам, которые советовались со мной и прислушивались к моему мнению при покупках. Сидней высоко ценил меня, а когда ты в почете у Сиднея, он готов достать для тебя звезду с неба.
Все это случилось месяц назад. Я вспоминаю тот вечер приблизительно так же, как человек, сходящий с ума от зубной боли, грызет на больном зубе.
Джуди пришла ко мне около семи. Вечеринку назначили на девять, но мы условились встретиться пораньше, потому что хотели поговорить о доме, в котором будем жить, когда поженимся. Мы выбирали из трех вариантов: дом типа ранчо с большим садом, пентхаус и деревянное шале за городом. Я высказался в пользу пентхауса, но Джуди склонялась к ранчо из-за сада. Мы провели час или около того, обсуждая все за и против, но в конце концов Джуди убедила меня, что сад необходим.
— Когда появятся дети, Ларри, нам понадобится сад.
Не откладывая дело в долгий ящик, я позвонил Эрни Трули, представителю строительной конторы, с которой мы имели дело, и сказал ему, что завтра зайду для внесения депозита за ранчо. Мы вышли из квартиры, чувствуя себя на седьмом небе, и отправились в Загородный клуб.
За милю от Сити, на Фривее, мой мир разлетелся вдребезги. На перекрестке сбоку выскочила машина и врезалась в нас, как эсминец, таранящий подводную лодку.
Одно короткое мгновение я видел машину — старый потрепанный «кадди» с обалдевшим от страха парнем за рулем, но ничего не мог сделать. «Кадди» ударил мой «мерседес» сбоку и проскочил через шоссе. Теряя сознание, я подумал о Джуди. С той же мыслью я очнулся в отдельной палате роскошной Джефферсон-клиник, оплаченной Сиднеем Фремлином, который сидел у моей постели, плача в шелковый платок.
Раз уж мы заговорили о Сиднее Фремлине, разрешите описать его. Он был высокий, гибкий, с длинными светлыми волосами. О его возрасте можно было только гадать: где-то между тридцатью и пятьюдесятью. Сидней нравился всем, поражая теплотой и ошеломляющей сердечностью. Он обладал блестящими художественными способностями и имел особый дар создавать причудливые ювелирные украшения. Его партнер Том Льюис занимался финансовой стороной дела. Льюис не мог отличить бриллиант от горного хрусталя, но он знал, как приумножить доллары. Его и Сиднея считали богачами, а прослыть богачом в Парадиз-Сити — значит попасть в категорию чертовски состоятельных людей.
В то время как Льюис, пятидесятилетний, дородный и с шиком, которому позавидовал бы даже бульдог, пребывал за сценой, Сидней порхал по демонстрационному залу, если только не занимался в этот момент у себя в кабинете какой-нибудь новинкой. Большинство старых клуш я предоставлял ему. Они его обожали, но богатые молодые дамочки, состоятельные бизнесмены, подыскивавшие необычный подарок, и те, кто получил в наследство бабушкины драгоценности и хотел вставить камни в новую оправу или оценить их, шли ко мне. Гомосексуалисты — странные твари, но я с ними лажу. Я убедился, что очень часто у них находишь больше таланта, больше доброты, больше верности, чем у обычных «настоящих мужчин», с которыми сталкиваешься в нашем изобильном Сити. Конечно, у монеты есть и оборотная сторона, которая бывает отталкивающей: их ревность, их вспыльчивый нрав, их язвительность и зловредность, которой позавидует любая женщина. Сидней обладал всеми достоинствами и недостатками среднего гомо. Мне он нравился, и мы отлично ладили.
С расплывшейся от слез косметикой, с глазами, как озера отчаянья, Сидней дрожащим голосом сообщил мне новости. Джуди умерла на операционном столе. Мне, по его словам, повезло: сотрясение мозга и сильно рассеченный лоб. Через неделю я буду ходить как часы. Именно так он выразился: «ходить как часы». Такая у него была манера говорить. Он учился в английской частной школе, пока его не вышибли за попытку соблазнить учителя физкультуры. Я не мешал ему рыдать надо мной, но сам слез не проливал. Когда я полюбил Джуди и думал прожить с ней до скончания века, где-то в глубине души зародилось чувство, что наше счастье хрупко, как яичная скорлупа. Я знал, насколько оно хрупко: всерьез рассчитывать на длительное счастье в том мире, в котором мы живем, вряд ли имеет смысл. Но я думал и надеялся, что наша скорлупа уцелеет в течение некоторого времени. Когда Сидней сказал, что Джуди умерла, я почувствовал, как скорлупа треснула, и мой красочный мир стал черно-белым.
Через три дня я встал на ноги, но стал совершенно другим. Похороны были тяжелыми. Явились все члены Загородного клуба, из Нью-Йорка прилетели мать и отец Джуди. Я плохо их запомнил, но они показались мне хорошими людьми. Мать Джуди сильно напоминала дочь, что очень расстроило меня. Я вернулся домой с облегчением. Сидней не отходил от меня. Я молил Бога, чтобы он ушел и оставил меня в покое. Но он сидел и сидел, и, пожалуй, если вспомнить, то его присутствие пошло мне на пользу. Наконец около десяти он встал, сообщив мне, что пойдет домой.
— Возьми месяц отпуска, Ларри, — сказал он. — Играй в гольф. Съезди куда-нибудь. Приди в себя. Ее ничем не заменить, но тебе жить дальше, так что поезжай, а когда вернешься, работай как проклятый.
— Я вернусь завтра и буду работать как проклятый, — заявил я в ответ, — спасибо за все.
— Никаких завтра! — Он даже топнул ногой. — Я хочу, чтобы ты отдыхал месяц. Это приказ!
— Чушь! Как раз работа-то мне и нужна. Я буду работать! Завтра увидимся.
Я считал свое решение правильным. Разве смог бы я разъезжать по стране, играя в гольф, когда у меня из головы не шла Джуди? За время своего короткого пребывания в клинике я все обдумал. Скорлупа треснула, ничего не сделаешь. Чем скорее я займусь продажей бриллиантов, тем лучше для меня. Я рассуждал ужасно трезво. Такое случается постоянно, говорил я себе. Наши любимые умирают. Те, кто строили планы, возводили воздушные замки, даже говорили торговцам недвижимостью, что решили купить ранчо, обнаруживают, что все пошло прахом и их будущее разлетелось вдребезги. Это случается каждый день, убеждал я себя. Я нашел свою девушку, мы думали о будущем, и вот она погибла. Мне тридцать восемь лет. При благоприятных условиях я могу рассчитывать еще на тридцать восемь. Я сказал себе, что нужно заново строить жизнь и опять браться за работу. Может быть, потом мне встретится девушка, похожая на Джуди, и мы поженимся. В глубине души я знал, что это просто глупости. Никогда никто не заменит мне Джуди. Она была моей избранницей, и теперь о каждой девушке я буду судить по мерке Джуди, а при таком сравнении, конечно, проигрывает любая.
Так или иначе, я вернулся в магазин, заклеив рассеченный лоб полоской пластыря. Я старался вести себя так, словно ничего не случилось. Друзья, а их у меня хватало, пожимали мне руку крепче обычного. Все они вели себя нестерпимо тактично, изо всех сил делая вид, что Джуди никогда не существовала. Хуже всего было иметь дело с клиентами. Они говорили со мной приглушенными голосами, не поднимая глаз, и поспешно соглашались с любым моим предложением, вместо того чтобы с удовольствием привередничать, как они делали это раньше. Сидней порхал вокруг, явно желая отвлечь меня от мрачных мыслей. Он то и дело выскакивал из своего кабинета с набросками, спрашивал мое мнение о них, чего никогда не делал раньше, с видом величайшего внимания выслушивал мои слова, потом исчезал только для того, чтобы через какой-нибудь час появиться снова.
Вторым по авторитету в торговом зале считался Терри Мелвилл, начинавший у «Картье» в Лондоне и обладавший внушительным, всеобъемлющим знанием ювелирного дела. Он был пятью годами моложе меня, невысокий, худой гомо с длинными, выкрашенными в серебристый цвет волосами, синими глазами, узкими ноздрями и ртом, похожим на прорезанную ножом щель. Когда-то в прошлом Сидней увлекся им и привез в Парадиз-Сити, но теперь он ему надоел. Терри меня не выносил так же, как и я его. Он ненавидел меня за знание бриллиантов, а я ненавидел его за ревность, за мелочные попытки перехватить у меня моих личных клиентов и за его ядовитую злобу. Его бесило, что Сидней так много сделал для меня, хотя я и не педераст. Они постоянно ссорились. Если бы не деловые качества Терри, Сидней наверняка избавился бы от него. Хотя, возможно, Терри мог шантажировать Сиднея какой-нибудь грязью.
Когда Сэм Гобл, ночной охранник, открыл дверь и впустил меня в магазин, Терри, уже сидевший за своим столом, подошел ко мне.
— Сочувствую твоему несчастью, Ларри, — начал он. — Могло быть хуже. Ты тоже мог погибнуть.
В его глазах было подлое злорадное выражение, вызвавшее у меня острое желание ударить. Я видел, что он рад случившемуся. Я кивнул и прошел мимо него к своему столу.
Джейн Барлоу, моя секретарша, полная, солидная дама лет сорока пяти, принесла мне почту. От ее печальных глаз и попытки улыбнуться у меня защемило сердце. Я притронулся к ее руке.
— Бывает, Джейн, — сказал я. — Не надо ничего говорить. Что тут слова! Спасибо за цветы.
Сидней, хлопотавший вокруг, тихие голоса клиентов и Терри, злобно следивший за мной из-за своего стола, сделали этот день невыносимым, но я вытерпел до конца. Сидней хотел пригласить меня пообедать вместе с ним, но я отказался. Рано или поздно мне предстояло столкнуться с одиночеством, и чем раньше, тем лучше. В прошедшие два месяца мы с Джуди всегда обедали или у меня, или у нее на квартире. Теперь всему этому пришел конец. Я раздумывал, не поехать ли в Загородный клуб, но решил, что не в состоянии выдержать молчаливое сочувствие, и поэтому купил сандвич и остался дома в одиночестве, думая о Джуди. Не слишком удачная идея. Так что этот первый день дался мне с трудом. Я убеждал себя, что дня через два-три моя жизнь войдет в колею, но получилось иначе. Не только моя скорлупа счастья рассыпалась при аварии. Я не ищу оправданий, а просто передаю то, что сказал мне потом психиатр. Полагаясь на себя, я верил, что смогу изгнать воспоминания из сознания, но пережитое травмировало мой рассудок. Это выяснилось только потом, когда психиатр сказал, что именно психической травмой объясняется мое поведение.
Нет смысла углубляться в подробности. Суть в том, что в последующие три недели я опустился как умственно, так и физически. Я стал терять интерес к тому, из чего до сих пор складывалась моя жизнь: к работе, гольфу, одежде, контактам с людьми и даже к деньгам. Хуже всего получилось, конечно, с работой. Я начал делать ошибки. Сначала стал допускать маленькие промахи, потом, с течением времени, упущения приобрели серьезный характер. Я нашел, что меня не интересует желание Джонса приобрести платиновый портсигар с рубиновыми инициалами для его новой любовницы. Он получил портсигар, но без инициалов.
Потом я забыл, что миссис Ван Сдай специально заказала золотые часы с календарем для своего маленького чудовища — племянничка, и послал ему золотые часы без календаря. Она явилась в магазин словно галеон под всеми парусами и честила Сиднея, пока он едва не заплакал. Это дает некоторое представление о том, насколько я сдал. За три недели я натворил уйму подобных ошибок. Считайте это несобранностью, зовите, как хотите, но на Сиднея сыпались шишки, а Терри злорадствовал. Кроме того, раньше за состоянием моей одежды следила Джуди. Теперь я забывал ежедневно менять рубашку — какая разница? Я всегда стригся раз в неделю. Теперь же впервые за все время, сколько я себя помню, я ходил с заросшей шеей — какая разница? И так далее, и так далее. Я перестал играть в гольф.
Черт побери, кто, кроме ненормального, станет бить по маленькому белому мячику, загоняя его невесть куда, и потом идти за ним, спрашивал я себя. Скоуш? Отдаленное воспоминание.
Спустя три недели после смерти Джуди я вышел из своего кабинета в зал. В кабинете я сидел, тупо уставившись в стол.
Подошел Сидней и спросил, могу ли я уделить ему минуту.
— Только минуту, Ларри, не больше чем минуту.
Я почувствовал угрызения совести. На моем подносе для почты лежала груда писем и заказов, на которые я даже не взглянул.
Часы показывали три, а письма и заказы лежали передо мной с девяти часов утра.
— Мне нужно просмотреть почту, Сидней, — сказал я. — У тебя что-нибудь важное?
— Да.
Я поднялся, взглянул при этом в сторону Терри, сидевшего за своим столом поодаль. Он наблюдал за мной с издевательской улыбочкой на красивом лице. Его поднос для почты был пуст. Что там про него ни говори, а Терри был работяга. Я прошел в кабинет вслед за Сиднеем, и он закрыл дверь так, словно она была сделана из яичной скорлупы.
— Садись, Ларри.
Я сел. Он заметался по просторному кабинету, словно мотылек в поисках свечки. Я решил помочь ему начать разговор и спросил:
— Ты чем-то озабочен, Сидней?
— Я озабочен тобой. — Он вдруг остановился и горестно посмотрел на меня. — Я хочу просить тебя об одном очень необычном одолжении.
— О каком же?
Он опять запорхал по комнате.
— Сядь ты, ради Бога! — рявкнул я на него. — О каком одолжении?
Он метнулся к столу, сел и, достав шелковый платок, принялся вытирать лицо.
— О каком одолжении? — повторил я.
— Дело не идет на лад, правда, Ларри? — спросил он, не глядя на меня.
— Что не идет на лад?
Он спрятал платок, набрался решимости, оперся локтями о полированную поверхность стола и с трудом заставил себя посмотреть мне в лицо.
— Я хочу попросить тебя об одолжении.
— Ты уже говорил. О каком одолжении?
— Я хочу, чтобы ты повидался с доктором Мелишем.
Ударь он меня по лицу, я не удивился бы до такой степени. Я откинулся назад, глядя на него во все глаза. Доктор Мелиш был самым дорогим, самым модным психиатром в Парадиз-Сити. Это говорит о многом, если учесть, что в нашем городе один психиатр приходится примерно на каждые пятьдесят жителей.
— Как тебя понимать?
— Я хочу, чтобы ты встретился с ним, Ларри. Счет я оплачу. По-моему, тебе нужно с ним поговорить. — Он поднял руку, останавливая мои протесты. — Минутку, Ларри. Дай же мне возможность договорить. — Он сделал паузу и продолжал:
— Ларри, с тобой не все ладно. Я знаю, через какое испытание ты прошел. Разумеется, твоя ужасная потеря оставила след. Все это я могу понять. Сам я на твоем месте просто не пережил бы такое. Я уверен! Восхищаюсь твоей решимостью вернуться и продолжать работу. Но у тебя ничего не вышло. Ты ведь понимаешь это, правда, Ларри? — Он смотрел на меня умоляюще. — Понимаешь?
Я потер ладонью подбородок и замер, услышав скребущий звук щетины. «Проклятье, — подумал я, — забыл побриться утром!"
Встав, я пересек комнату и подошел к большому настенному зеркалу, в котором Сидней так часто любовался собой. Я уставился на свое отражение, чувствуя тошнотворный холодок в груди. Неужели этот неряха я? Я посмотрел на заношенные манжеты рубашки и перевел взгляд на туфли, не чищенные пару недель. Я медленно вернулся к креслу, сел и посмотрел на Сиднея, который наблюдал за мной. На его лице отражались озабоченность, доброта и волнение. Я еще не настолько опустился, чтобы не суметь представить себя на его месте. Я подумал о своих ошибках, о не уменьшавшейся груде корреспонденции на подносе и о том, как я выгляжу. Вопреки вере в себя и фасаду мужества (подходит ли здесь такое определение?) со мной все-таки, как он выразился, не все было в порядке.
Он медленно, глубоко вздохнул.
— Послушай, Сидней, давай забудем про Мелиша. Я уволюсь. Что-то пошло не так. Я уберусь отсюда к черту, а ты предоставь Терри шанс. Обо мне не беспокойся, я и сам перестал о себе беспокоиться.
— Ты лучший знаток бриллиантов в нашем деле, — спокойно сказал Сидней. Теперь он полностью овладел собой и перестал мельтешить и суетиться. — Уйти я тебе не позволю. Такая потеря слишком дорого мне обойдется. Тебе нужно приспособиться к обстоятельствам, и доктор Мелиш поможет это сделать. Выслушай, Ларри. В прошлом я много для тебя сделал, и, надеюсь, ты считаешь меня своим другом. Теперь пора кое-что тебе для меня сделать. Я хочу, чтобы ты пошел к Мелишу. Я уверен, что он сумеет привести тебя в порядок. Может быть, понадобится месяц или два. По мне, хоть год. Твое место всегда останется за тобой. Ты много значишь для меня. Повторяю: ты лучший знаток бриллиантов в нашем деле. Тебе крепко досталось, но все снова войдет в норму. Сделай это ради меня, пойди к Мелишу.
И я пошел к Мелишу. Сидней был прав, следовало сделать хотя бы это, но я не надеялся на доктора Мелиша, пока не познакомился с ним. Это был маленький, тощий, лысеющий, с проницательными глазами человек. Сидней уже вкратце проинформировал его, так что он знал все о моем прошлом, о Джуди и о последовавшей реакции. Незачем было вдаваться в подробности.
У нас состоялось три беседы, и наконец он вынес свой приговор. Все сводилось вот к чему: я нуждался в полной смене обстановки. Мне следовало уехать из Парадиз-Сити по крайней мере месяца на три.
— Как я понял, вы не садились за руль с момента аварии? — спросил он и протер очки. — Обязательно купите себе машину и привыкайте водить ее. Ваша проблема в том, что вы считаете свою утрату чем-то исключительным. — Он поднял руку, прерывая мои протесты. — Я знаю, что вам не хочется это признавать, но тем не менее именно здесь скрыта ваша проблема. Советую вам общаться с людьми, чьи проблемы серьезнее вашей. Тогда собственные беды представятся вам в ином свете. У меня есть племянница, которая живет в Луисвилле. Она работает в бюро социальной опеки и нуждается в бесплатных помощниках. Предлагаю вам поехать в Луисвилл и поработать с ней. Я уже звонил туда. Буду совершенно откровенен. Когда я рассказал о вас, она заявила, что ей ни к чему неуравновешенная личность. Довольно трудно управляться с делами одной, и если еще придется заниматься и вашими проблемами, то вы не подходите. Я сказал, что вы будете помогать ей и не доставите никаких хлопот. Мне не сразу удалось уговорить ее. Теперь дело за вами. Я покачал головой.
— Вашей племяннице будет от меня не больше пользы, чем от дыры в голове, — произнес я. — Нет, это дурацкая идея. Я найду что-нибудь другое. Договорились, я уеду на три месяца. Мне…
Он повертел в пальцах очки.
— Моей племяннице нужна помощь. — Он пристально посмотрел на меня. — Неужели вам не хочется помочь людям? Или вы решили, что только другие обязаны все время помогать вам?
При такой постановке вопроса возразить было нечего. Что я теряю? Сидней оплатит мне время, необходимое для моей поправки. Я избавлюсь от магазина с его сочувственно приглушенными голосами и глумливой ухмылки Терри. Пожалуй, это идея. По крайней мере, что-то свежее, а мне так хотелось чего-нибудь нового! Довольно вяло я возразил:
— Но у меня нет квалификации для социальной работы. Я ничего в ней не смыслю и буду скорее обузой, чем помощником.
Мелиш взглянул на часы. Было заметно, что он думает о следующем клиенте.
— Если племянница решила, что вы ей пригодитесь, значит, у нее найдется для вас дело, — сказал он нетерпеливо. — Почему бы не попробовать?
Действительно, почему бы и нет? Я пожал плечами и согласился поехать в Луисвилл.
Первым делом я купил «бьюик» с откидным верхом. Путь домой потребовал напряжения всей моей воли. Я дрожал и обливался потом до тех пор, пока не поставил машину на стоянку. Минут пять затем я сидел за рулем, потом заставил себя запустить мотор и выехать на оживленную главную улицу, прокатился вдоль Приморского бульвара, снова повернул на главную улицу и направился к дому. На этот раз я не потел и не дрожал, ставя машину.
Сидней пришел проводить меня. — Через три месяца, Ларри, — он пожал мою руку, — ты вернешься и по-прежнему будешь лучшим спецом по бриллиантам. Удачи тебе.
Поезжай. С Богом.
И вот с чемоданом, набитым одеждой, без веры в будущее я отправился в Луисвилл.
* * *
Нужно отдать должное доктору Мелишу: он действительно обеспечил мне перемену обстановки. Луисвилл, расположенный миль за пятьсот к северу от Парадиз-Сити, оказался большим, беспорядочно разбросанным промышленным городом, который жил окутанный вечным облаком смога. Его заводы в основном занимались переработкой известняка. Известняк, к вашему сведению, перемалывают на известь, цемент, строительные и дорожные материалы. Это главная отрасль промышленности во Флориде. Ведя машину на малой скорости, я добрался до Луисвилла только через два дня. Как оказалось, я стал нервным водителем и каждый раз, когда мимо проносилась машина, я вздрагивал, но продолжал путь и, проведя ночь в мрачном мотеле, прибыл наконец в Луисвилл, чувствуя себя на пределе сил и нервов.Когда я подъезжал к предместьям, на моей коже начала оседать цементная пыль, вызывая неприятный зуд и желание помыться. Ветровое стекло и корпус машины тоже покрылись пылью. Даже самые яркие солнечные лучи не в состоянии были пронизать пелену из пыли цемента и смога, нависшую над городом. Вдоль шоссе, ведущего к центру, раскинулись огромные цементные заводы, и грохот перерабатываемой породы звучал как отдаленный гром. Я нашел отель «Бендинкс», рекомендованный доктором как лучший в городе, в переулке неподалеку от Мэйн-стрит. Он являл собой унылое зрелище. Его стеклянные двери покрывала цементная пыль, в вестибюле стояли ветхие бамбуковые кресла, а столом администратора служила маленькая конторка, позади которой висела доска с ключами. За конторкой восседал высокий расплывшийся человек с длинными бакенбардами. Этот субъект выглядел так, словно побывал в стычке со смертельным врагом и теперь зализывал раны.
Он занес меня в книгу регистрации, не торопясь и не выказывая никакого интереса. Печальный бой-негр взял мой чемодан и проводил меня в номер на третьем этаже, выходивший окнами на многоквартирный дом. Мы поднимались на лифте, который шел рывками, скрипя и содрогаясь, а я порадовался, когда вышел из него целым и невредимым. Оказавшись в номере, я огляделся по сторонам. По крайней мере, здесь имелись четыре стены, потолок, туалет и душ, но больше ему было нечем похвастаться.
Ничего не скажешь, полная перемена обстановки! Парадиз-Сити и Луисвилл так же несхожи между собой, как «роллс-ройс» и помятый, сменивший трех хозяев «шевви», и, может быть, такое сравнение оскорбительно для «шевви». Я вынул вещи из чемодана, повесил одежду в шкаф, потом разделся и стал под душ. Решив взяться за себя, я надел чистую белую рубашку и один из лучших костюмов. Я взглянул на свое отражение в засиженном мухами зеркале и почувствовал прилив уверенности в себе. По крайней мере, теперь я снова выглядел так, как выглядит человек с положением, пожалуй, немного поблекший, но все же, несомненно, не лишенный веса в обществе. Поразительно, сказал я себе, как способны преобразить человека, даже такого, как я, дорогой, хорошо сшитый костюм, белая рубашка и удачно подобранный галстук.