Чейз Лоретта. Мистер Невозможный

   — Свечи, — неестественным голосом сказал он. — Вы не сказали мне, что у вас есть свечи.
   — В моем хезаме — поясе, — сказала она, наклоняясь, чтобы разглядеть одну из фигур. — Тот случай, когда нас бросили в пирамиде Хефрена, послужил мне уроком, и я ношу с собой трутницу и восковые свечи. Разве это не красота?
   — Вы не предупредили меня, что уходите. Должно быть, она уловила напряжение в его голосе, потому что оторвала взгляд от настенной росписи и взглянула на него.
   — Вы уснули, — сказала она. — Я заговорила с вами, а вы ответили мне храпом.
   — Я никогда не храплю. Дафна пожала плечами:
   — Значит, это была Гермиона.
   Руперт жалел, что не может отрицать, что он заснул, или свалить вину на ослицу. Следовало признать, что он просто свалился от усталости.
   Но когда он в последний раз высыпался? Сегодня он тащил ее и ослицу вверх по горе, борясь с песком и ветром, пытаясь хотя бы глотком воздуха заполнить свои легкие! И все это время он ужасно боялся потерять ее, боялся, что чудовищный ветер оторвет ее от него, а песок засыплет так глубоко, что он не успеет вовремя ее найти.
   Даже Геркулес был не всесилен, а Руперт не был полубогом. Он был простым смертным, который смог выдержать это, но не больше. Ему требовалась хотя бы минута для передышки. Однако он не мог поверить, что свалился возле нее, показав свою слабость.
   Смущение не улучшило его настроения.
   — Следовало разбудить меня. Вы не должны были ходить сюда в одиночестве. Вы могли упасть в шахту.
   — У меня была свеча, — сказала Дафна тоном, будто она разговаривала с идиотом, что еще больше возмутило Руперта. — Более того, шахты в гробницах достаточно легко распознать. Если бы вы обратили должное внимание на иллюстрации и схемы в «Описании Египта», вы бы знали, что шахты-колодцы делались в самой глубине гробниц, а не как попало под ногами. Погребение — сложное дело, и устройство мест захоронений подчинялось определенным правилам. Шахта отмечалась входом действительным или символическим, как эта ниша. Но вы, конечно, не уделяли большого внимания французским иллюстрациям. Для вас они были средством заманивания женщин.
   Карсингтон не был расположен выслушивать лекции о схемах, его морали или о чем-то еще.
   — Дело в том, что вам следовало оставаться рядом со мной, а не заставлять меня бродить по этому проклятому месту, разыскивая вас.
   — Мне было скучно, — уже не так терпеливо объяснила Дафна. — Неужели вы думаете, что просто сидеть около вас в темноте, слушая, как вы храпите, доставляет мне удовольствие?
   — Я надеялся, что вас остановит возможная встреча со змеями, — проворчал он, — и скорпионами. Но вы и понятия не имеете об осторожности. Как только поблизости находится иероглиф или бог со звериной головой, вы теряете способность соображать. Вы очертя голову бросаетесь навстречу опасности…
   — Я? — возмутилась она. — Да кто бы говорил…
   — Что бы я делал, если бы вы покалечились? — взорвался он. — Что бы я делал, если бы вы погибли? Вы когда-нибудь думаете обо мне? Нет, зачем это вам? Ведь я большой глупый бык. У меня нет никаких чувств, поэтому зачем вам щадить их?
   — Чувства? — воскликнула она. — Да что вы знаете о чувствах?
   — Вот это, — сказал он.
   В одно мгновение Руперт очутился рядом с ней, а в следующее уже обнимал ее. Дафна не сразу уступила ему. Она пыталась вырваться, но он не отпускал ее. Он пытался крепче обнять ее, но она упиралась руками в его грудь. Тогда он с силой притянул ее к себе и поцеловал. Дафна опустила руки.
   Губы, сначала сжатые от гнева, расслабились, а через мгновение ее пальцы задирали его рубашку, чтобы она могла коснуться его кожи и на груди, и на плечах. Как ему и хотелось, она не отрывалась от него. Дафна отвечала на его поцелуи, и он чувствовал ее жажду, такую же, какую испытывал он сам, смешанную с отчаянием и гневом.
   Руперт не хотел этого. Минуту назад его обуревали темные чувства, подобные змеям и скорпионам, невидимым, притаившимся темноте.
   Дафна превратила весь мир в мрак и хаос, но это не смущало его. Она была в его руках, он ощущал ее вкус, держал в руках ее пленительное тело, созданное для слияния с его телом. Обольщающий аромат наполнял его ноздри, затуманивал сознание. Руперт забыл о буре в своей душе и о смертоносной буре снаружи, о древней пыли и смерти внутри пещеры, под их ногами и в воздухе, которым они дышали.
   Она стягивала рубашку с его плеч, ему хотелось сорвать ее, но он не мог заставить себя отстраниться от Дафны. Руперт гладил ее спину, спускаясь все ниже, но ее пояс мешал ему. Он знал, что завернуто в этот длинный широкий шарф. Развязать его не стоило труда. Пояс соскользнул вниз, и то, что лежало в нем, с глухим стуком упало на каменный пол.
   Руперт обхватил Дафну за талию. В его больших руках она казалась такой тонкой, без всей этой одежды, без стеганого жесткого корсета. Какое чудо, что ничто больше не мешало ему, кроме длинной облегающей кофты и тонкой сорочки под ней… и ее шаровар.
   Руперт хорошо разбирался в этой одежде, ему помогала та сообразительность, которая хранится в голове мужчины на случай, если ему захочется раздеть женщину.
   Однако сейчас его больше занимали пышные формы, которых касалась его рука, и то, как Дафна откликалась на его ласки. Она своими движениями напоминала кошку, гибкую и податливую, бессознательно требующую ласки.
   Дафна оторвалась от его губ, чтобы поцеловать его лицо, шею и двинуться ниже. Не было ни неуверенности, ни колебаний: он принадлежал ей, и она это знала. Руперт прислонился спиной к стене, чтобы собраться с силами. Он хотел всего и сразу! Он должен овладеть ею прямо сейчас, но ему не хотелось шевелиться, чтобы не прервать эти ощущения, завораживавшие его. Он не мог бы объяснить, что чувствует. Он только мог сказать, что умирает. Такого наслаждения Карсингтон никогда не испытывал. Так пусть оно убьет его.
   Пусть она убьет его пылкостью, наслаждением или подвергнет его пыткам. Пока Дафна хочет его, она может делать с ним все, чего пожелает. По он тоже хотел ее и не смог бы ждать вечно.
   Руперт спустил кофту с ее плеч и бросил на пол. Распустил завязки у ворота сорочки и обнажил прекрасную грудь. Он замер, несмотря на жгучее и нетерпеливое желание обладать.
   В свете свечи ее грудь казалась золотистой, и он чувствовал себя древним грабителем гробниц, нашедшим сокровища фараона. Руперт наклонился и поцеловал шелковистую кожу и услышал ее удивленный возглас. Он обвел пальцем ее сосок и припал к нему губами. Дафна тихо вскрикнула и вцепилась в его волосы, притягивая его к себе, и тихая пауза закончилась. Оглушенный нахлынувшим желанием, Руперт сорвал с себя рубашку. Мгновенно он ухватился за узел шнурка ее шаровар и развязал его, и шаровары соскользнули с ее бедер, обнажая стройные ноги. Ее кожа казалась горячим бархатом. От его прикосновений дрожь пробежала по ее телу. Он провел рукой вверх по бедру и коснулся треугольника между ее ногами — такого мягкого и нежного. И снова заставил себя остановиться. Он ласкал ее осторожно и нежно, чуть касаясь этого места.
   . — Боже мой, — сказала она. — Боже мой!
   Он поцеловал ее шею. Ее губы мягко касались его уха, а ее голос перешел в прерывающийся шепот.
   — О, это… да. Ода…
   Руперт ласкал самую чувствительную точку. Он знал, что делает. Он знал, как доставить женщине удовольствие, но Дафна была готова, и она сказала «да».
   Все мысли исчезли из его головы. Не сознавая, что делает, он дернул свои шаровары, и они соскочили с него, выпуская на свободу возбужденного пленника. Руперт приподнял Дафну за бедро, она обвила его талию ногой, и он вошел в нее.
   — О! О Боже мой! — вскрикнула Дафна.
   Он мог бы вторить ей, но ему было не до слов. Руперт утонул в ней, в своей жажде обладать ею. Желание было неукротимо, как песчаная буря. Он погружался в нее снова и снова, слыша ее стоны и чувствуя, как содрогается ее тело. Но этого было мало! Он стремился постичь ее всю, хотел владеть каждой частицей ее тела.
   Дафна не сдерживала себя, отвечая ему с такой же страстностью. Наконец она поцеловала его, и волна наслаждения прокатилась по его телу. И вместе с ней пришло ощущение странного восторга, как при виде столба яркого света, пронзающего египетское небо на закате солнца. В самую последнюю минуту сознание вернулось к нему, и Руперт отстранился от нее. Его семя вылилось на ее бедро, и стало легко и спокойно.
   Дафна, расслабившись, лежала рядом с ним, поглаживая обнаженной ногой его ногу. Она лежала так, ожидая, когда ее сердце и дыхание успокоятся. Она позволила себе положить голову на его широкую грудь и слушала, как замедляется биение его сердца. Она обнимала его за крепкую талию. Ей не хотелось, чтобы все уже закончилось, и ее сомневающееся сердце екнуло, когда она почувствовала, как он упирается подбородком в ее голову. Дафна помнила, как во время бури он целовал ее в макушку и какую радость она чувствовала от этих легких ласк.
   Дафна не хотела думать о вспыхнувшем чувстве. Это было страшнее песчаной бури. Она и ушла от него только потому, что могла не удержаться и прижаться к нему, пока он спит, и лежать в его объятиях, притворяясь, что он принадлежит ей, а она — ему.
   Она укрылась среди изображений на стенах гробницы в надежде, что размышления о том, кто эти дамы и что обозначают их цветы, не оставят в ее голове места для мыслей о нем, о том, как она привязалась к нему, хотя с самого начала, вероятно, с того момента, когда впервые услышала его голос, она знала, что он создан, чтобы разбивать женские сердца. Дафна так старалась избежать новых страданий. И вот что из этого получилось!
   Он погладил ее по голове, его длинные пальцы скользнули по ее шее.
   — Никаких слез, — громко приказал он.
   Она подняла голову и отвернулась бы, если бы он твердо, но нежно не держал ее за шею.
   — Я не плакала, — возмутилась она. — Я не… — К ее ужасу, слеза скатилась по ее щеке.
   — Я знаю, — сказал он.
   — Я плачу не из-за вас. И не о том, что произошло… только что. — Она гордо подняла подбородок. — Очевидно, что это было неизбежно, результат затянувшегося общения и чрезмерный эмоциональный всплеск. Я слышала о таких вещах, безумные поступки после близкой встречи со смертью.
   — А-а, — сказал он. — Это был безумный поступок? — Да.
   — Вы так думаете?
   — Да. — Она смахнула слезу. — Он ничего не значит. Это был своего рода… инстинкт, может быть. Первобытная реакция организма, полное безрассудство.
   Руперт обнял ее и прижал к себе.
   — Не изображайте идиотку, — сказал он. — Не было ничего подобного.
   Дафна не сразу смогла привести свои мысли в порядок. Они разбегались — от твердой груди, к которой прижимались ее груди, до приятного ощущения, вызванного этой близостью и до волнующего соприкосновения нижней части их тел.
   О, его тело было великолепно! Ей не следовало допускать таких нечестивых мыслей, но они вторгались вместе с воспоминаниями. Он вполне мог бы быть богом, потому что не раз погружал ее в рай. Эти руки, эти грешные, умные руки…
   — Не было? — затем спросила она и откинула голову, чтобы посмотреть на него. Тени играли на его прекрасном лице, выражение которого, как всегда, невозможно было понять. Но темные глаза по-прежнему смеялись.
   — Ты хотела заполучить меня с первой же минуты, — сказал он.
   — Это совсем не…
   — И наконец, потратив столько времени впустую, ты совершила разумный нормальный поступок. — Он провел рукой по ее ягодицам.
   Они были совершенно голые.
   Тут Дафна заметила, что ее шаровары сбились в кучу вокруг ее лодыжек. Одна штанина была еще подвязана под ее коленом. Ей следовало бы смутиться. Но она нисколько не смутилась, а, наоборот, почувствовала непреодолимое желание захихикать.
   — Знаешь, что произошло с тобой? Ты очнулась. Довольно поздно, после того, как годами обманывала себя всякой пуританской чепухой, — истина в том, что ты неотразимо привлекательна.
   Она собиралась возразить на это самоуверенное заявление, когда Руперт зажал ей рот.
   — М-м-мф, — пыталась она что-то сказать.
   — Тише, я что-то слышу.

Глава 15

   Звук, который они услышали, издавала Гермиона. Казалось, она была встревожена, но Руперт не был в этом уверен. Звуки здесь странно искажались. Неудивительно, что миссис Пембрук, поглощенная древнеегипетскими находками, не слышала как он звал ее.
   — Что-то испугало Гермиону, — сказал он. Ему не хотелось выпускать из своих объятий эту женщину, такую нежную и податливую, но он не мог допустить, чтобы ослица вырвалась и убежала. Она была бы им необходима в случае, если бы кто-то из них пострадал или заболел. А в крайнем случае и послужила бы им пищей.
   Руперт осторожно усадил Дафну.
   — Надо посмотреть, что случилось. — Он наклонился, подобрал шаровары, натянул их на себя и, пытаясь на ходу завязать пояс, направился к выходу.
   — Подождите, подождите, — попросила Дафна.
   Он обернулся. Она, голая по пояс, пошатываясь, шла за ним, придерживая одной рукой шаровары, а другой протягивая ему свечу.
   — Возьмите, у меня есть еще одна.
   Господи, каким же великолепным образцом женственности она была, с сожалением подумал Руперт, торопливо пробираясь к взбудораженной Гермионе.
   Дафна не отставала от него. Она успела надеть свою «камее» еще до того, как они добрались до первой камеры, где в страхе металась Гермиона.
   — Я подумал, что это змея, — сказал мистер Карсингтон, перекрывая истошные вопли ослицы, — но я не заметил ничего, что выдвигалось. Ни змей, ни скорпионов, никаких опасных тварей.
   Дафна присела и медленно водила свечой, разглядывая пол.
   — Я тоже не вижу ничего живого, — сказала она. — Обломки камня и штукатурки. Сухой тростник или сухой навозили… о!
   Карсингтон увещевал ослицу:
   — Успокойся, дорогая моя, все хорошо. Мы здесь. Ты, наверное, испугалась темноты, бедная девочка. Мы бросили тебя, и тебе привиделись разные чудовища.
   — Я думаю, дело вот в этом, — сказала Дафна. Она подняла слегка приплюснутый предмет удлиненной грушевидной формы.
   Гермиона громко запротестовала и попыталась выбежать наружу, таща за собой Карсингтона. Пока он боролся с животным, Дафна отошла в дальний угол пещеры. Гермиона немного утихла, хотя все еще беспокоилась и издавала жалобные звуки.
   — Что это, черт побери? — спросил Руперт.
   — Пока не знаю. — Дафна капнула воском на пол и укрепила на нем свечу. Затем присела на корточки, чтобы разглядеть найденный предмет. — Какое-то животное или птица. Знаете, они мумифицировали кошек, а в этой местности — волков и шакалов.
   — Мумия. — Его голос звучал холодно и равнодушно. — Мне следовало бы догадаться. Вы уверены, что она не человеческая?
   — Безусловно. Ее не разворачивали, но она слишком мала и по форме не похожа на человеческую, даже детскую. Полагаю, Гермиона наступила на нее. Или понюхала, когда искала пищу. Она удивительно брезглива, вы не находите? Можно было бы предположить, что египетская ослица к ним должна бы привыкнуть…
   — Может быть, вы уберете ее куда-нибудь? — тем же холодным тоном предложил Карсингтон. — Подальше, чтобы она не пахла.
   У Дафны мелькнуло воспоминание: мистер Карсингтон смотрит на обломки и обрывки на земле возле ступенчатой пирамиды в Саккара… мрачное выражение на его лице… поспешный подъем по песчаному склону.
   — Вы тоже брезгливы? — спросила Дафна.
   — Конечно, нет.
   — Удивительно. Я думала, вы совершенно бесстрашны.
   — Я не боюсь куска окаменелостей, — сдержанно ответил он.
   — Идите сюда, — позвала она.
   — Я пытаюсь успокоить Гермиону.
   — Она успокоилась. Мумия достаточно далеко, чтобы она не тревожилась. Разве вы не хотите взглянуть? Это очень интересно. Я никогда раньше не видела мумий животных, по крайней мере… в более или менее целом виде, а эта только немного помята.
   — Гермиона не так спокойна, как кажется. Лучше не давать ей повода сбежать. Если она нас покинет…
   — Вы боитесь, — констатировала Дафна.
   — Не говорите глупостей!
   — Тогда идите сюда.
   Руперт продолжал ласково гладить ослицу.
   — Идите сюда, — повторила Дафна.
   Он что-то тихо сказал Гермионе о «глупых женщинах».
   — Мистер Карсингтон, идите сюда.
   Он потрепал ослицу по шее и тихо начал что-то насвистывать.
   — Руперт, — сказала Дафна.
   Наконец он повернулся и посмотрел на нее.
   — Та ала хенех, — сказала она.
   «Типичный случай, — подумал Руперт. — Переспишь с женщиной, и она уже думает, что ты ее собственность».
   Но может быть, так и есть?
   «Руперт», — невольно вырвалось у нее. Она назвала его по имени, а сейчас они даже не занимались любовью. Но в его ушах это прозвучало как любовная ласка: и от того, как Дафна произнесла его имя, и от того, как слова чужого языка звучали в ее устах. В его воображении возникали гаремы, наложницы и танцовщицы, и все они были в ней, казалось, все самые очаровательные женщины мира слились в одну.
   О, ему было плохо, тоскливо и одиноко!
   Руперт подошел к ней и покорно взглянул на то, что она держала в руках. Его ум возмущался, а взгляд перемещался на ее грудь. Она была почти ничем не прикрыта, поскольку Дафна не потрудилась завязать ворот сорочки. Если не считать мерзких вуалей, египтяне понятия не имели, как прилично одеть женщину.
   — Это вызывает у вас отвращение? — спросила она.
   — Конечно, нет.
   Она опустила глаза на свою едва прикрытую грудь, золотисто светившуюся в свете свечи.
   — Я говорю о мумии, — сказала Дафна, даже не делая попытки прикрыться.
   Подобное отсутствие стыдливости его вполне устраивало, но мешало думать. Он пытался, не совсем понимая зачем.
   — Нельзя сказать, что отвращение, — наконец ответил Руперт.
   — Вам неприятно смотреть на мумии, — сказала она. — Я и раньше это замечала. Мне тоже неприятно, особенно когда я нахожу их куски после того, как кто-то разорвал их в поисках амулетов и прочего. Но в то же время они зачаровывают меня. — Она слегка погладила пальцем лежавшую на ее ладони вещь. — Посмотрите, как красиво она обернута, как заботливо ее сохраняли.
   Руперт пытался увидеть красоту, о которой она говорила, но не мог. Смотреть на эту вещь было просто противно. Он отвернулся.
   Они помолчали. Он почти чувствовал, как она думает.
   — В Лондоне я видел, как с мумии снимали покровы, — нарушил молчание Руперт. — Какое это было представление! Множество аристократов жадно глазели на процедуру, которой руководил врач. Когда с мумии сняли бинты, в которые она так заботливо была завернута, оказалось, что это женщина, совсем голая, бедняга. Они притворялись, что это научное исследование, но большинство присутствующих жаждали сенсации. Для них это было только зрелище, как будто она никогда не была живой, такой же, как их жены и сестры, матери и дочери. — При воспоминании у него сжало горло. Больше он не мог ничего сказать, он бы задохнулся.
   — Я понимаю. — Дафна положила мумию и встала.
   Он посмотрел на нее и на вещь, которую она отложила. Руперт знал, что ей хочется взять ее, он видел это по ее глазам. Такое же выражение у нее было, когда он нашел ее разглядывающей картинки на стенах. И все же она отложила в сторону маленькую мумию ради него. У него сжалось сердце.
   — Это всего лишь птица или кошка, — сказал он. — Чей-то любимец или священное животное. Вы нашли его. Вы вполне можете взять его себе. Кто-то еще придет и случайно растопчет его или намеренно разорвет, надеясь найти сокровище. Вы по крайней мере будете добры к нему. — Он наклонился и поднял с пола мумию, от запаха его затошнило. Он задержал дыхание и протянул мумию ей.
   Дафна подняла брови.
   — Да, да, возьмите, — задыхаясь сказал он, сдерживая желание швырнуть в нее мумией.
   — Вы уверены? — Однако, слава всем богам, она взяла ее.
   Руперт шагнул в сторону.
   — Конечно. Разве я не говорил вам, что со мной легко справиться? Приятное занятие любовью превращает меня в воск в ваших руках. Клянусь, меня переполняют доброта и великодушие.
   …И что-то еще, что-то непохожее на чувство удовлетворения, которое он обычно испытывал. Какая-то странная боль.
   — Но я ужасно проголодался, — поспешно добавил он. — Насколько я помню, у нас в дорожных сумках есть хлеб.
   Дафне было ясно, что для него это не имело большого значения. Он говорил о чувствах, имея в виду всего лишь желание. Он удовлетворил свою похоть, по сути, ничем не отличавшуюся от голода. Так он это видел. Он так и сказал: она хотела его и, вполне естественно, отдалась ему. Голод удовлетворяют едой.
   Другими словами, страсть значила для него не больше, чем простые хлеб и вода, которыми вскоре они утоляли голод в первой камере, в окружении изображений хозяина гробницы, его жены и длинных столбиков иероглифов.
   Тем временем мир рушился над головой Дафны. Невидящими глазами она смотрела на дрожащие в свете свечи иероглифы. У нее мелькнула мысль, что она какую-то часть своей взрослой жизни провела в темноте.
   — Понимаете, о чем здесь говорится? — спросил он.
   Она с трудом перевела взгляд на него. Отблески слабого света играли на его бронзовой коже, очерчивая мускулистый торс. Взгляд темных глаз был непроницаемым.
   Она не могла понять этого взгляда даже и при лучшем освещении. Глаза Руперта Карсингтона не были окнами его души, как у Верджила. И в то же время казалось, что Руперту Карсингтону почти нечего скрывать. Его слова и поступки были простыми и ясными. Как и его гнев. Он не прикрывал его маской любезности и терпимости святого. Он говорил то, что думал… вместо того, чтобы выпытывать, что думает она.
   — Вы знаете, что нет, — сказала Дафна. — Я много раз объясняла вам, в чем заключаются трудности дешифровки.
   — Да, но теперь, когда вы освободились от ужасного бремени похоти, давившего на ваш ум, я подумал, что у вас может пробудиться интуиция или вас осенит вдохновение. — Я обладаю интуицией, но не по отношению к иероглифам. Что касается похоти…
   — Ах да! Не совсем удовлетворенной, как мне кажется.
   — Я не то хотела…
   — Секрет похоти заключается в том, что вы можете избавиться от нее только постоянным удовлетворением. Постоянным, повторяющимся удовлетворением. Как только она начнет снова досаждать вам, обязательно скажите мне об этом.
   — Это не то, что… — Но об этом Дафна тоже думала, и поэтому, чтобы покончить с этой темой, спросила: — Вы находите меня женственной?
   — Уж не высушила ли буря ваши мозги? — спросил Руперт. — Неужели вы думаете, что я принял вас за мужчину?
   — Я имела в виду, не находите ли вы меня неженственной?
   Он наклонился и пристально посмотрел ей в лицо, она не сомневалась, что густо покраснела.
   — В чем? — спросил он. — Где?
   — Не… такой, как подобает женщине. Нескромной. Слишком… — Она вспомнила упреки Верджила, его доводящее до ярости терпение и ее гнев, угасающий от стыда. — Слишком смелой, — с трудом произнесла она, — в проявлении чувств.
   — Женщина… слишком смелая… в проявлении страсти? — изумился Руперт. — Да такого не бывает! Откуда у вас такие идиотские понятия? Ладно, можете не говорить. Я сам могу догадаться. Вам не следовало выходить замуж за старика.
   — Верджилу было пятьдесят четыре, когда мы поженились. Это еще не возраст Мафусаила.
   — А сколько было вам?
   — Девятнадцать с половиной.
   — Вам бы больше повезло с двумя мужьями, которым было бы по двадцать семь. А что касается покойного, ему следовало бы выбрать женщину, ближе ему по возрасту! Он мог бы прожить дольше. И что еще важнее, ему бы не пришлось прикрывать собственное бессилие осуждением своей красивой и страстной жены.
   — Его… бессилие, — повторила Дафна. — Это было…
   — Но это его не извиняет, — продолжал возмущаться Руперт. — Прибегать к такой оскорбительной лжи, а еще священник! Я надеюсь, вы лишали его близости на долгое-долгое время, по меньшей мере на пару недель, чтобы проучить. Господи, джентльмены так себя не ведут, и вы были на всю жизнь связаны с этой скотиной. Он заставил вас чувствовать себя неженственной, вас, когда сам не был мужчиной. У меня кровь кипит от такой подлости. Идите сюда.
   — Не джентльмен? — повторила Дафна. — Не мужчина?
   — Он был мелкой личностью, иначе не пытался бы подогнать вас под свой размер.
   Она не водила с него глаз, пытаясь осознать его слова. Он сказал, что она не была неженственной, а он был человеком с огромным опытом.
   — Я должна знать правду, — потребовала она, — не надо быть тактичным. Это очень важно для меня.
   — Тактичным! — возмутился Руперт. — Не могу поверить, что женщина с вашим умом не видела, чего он добивался. Самому глупому тупице было бы ясно, что он завидовал вашему уму, потому что знал, что сам большим умом не отличается. Он боялся, что вы чего-то добьетесь, а он останется в тени. Вот почему он запрещал вам изучать письменность Древнего Египта. Также очевидно, что он завидовал вашей энергии и страстности. Для него вы были слишком женщиной.
   — Слишком женщиной, — повторила она, наслаждаясь этими словами. Она была довольна. Но не так, как был бы доволен мужчина. Она обладала умом, не мужским, а просто своим собственным умом. Вот и все.
   — Возможно, вы заметили, что для меня вы не слишком женщина. — Его черные глаза лукаво блеснули.
   — Вы не против моего ума, — сказала она.
   — Я не боюсь вашего ума. Иди сюда. Та ала хенех. — Он притянул ее к себе и поцеловал.