Чейз Лоретта. Невеста сумасшедшего графа

   Но она еще успеет подумать об этом в тот злополучный день. А пока она счастлива в объятиях мужа. Гвендолин прижала его руку к своей груди.
   — Прикоснись ко мне, — прошептала она. — Сделай и меня сумасшедшей.
 
   За завтраком она вдруг увидела, как Дориан мигнул, помахал рукой у лица и, осознав свой непроизвольный жест, засмеялся:
   — Думаю, это называется рефлексом.
   — Ложись в постель, я дам тебе лауданум, и ты даже не почувствуешь, когда начнется головная боль.
   Дориан безропотно встал из-за стола и прошел следом за ней в спальню. Помогая ему раздеться, она заметила, что зрение у него в порядке, раз он безошибочно нашел и ласкал ее грудь, пока Гвендолин развязывала ему галстук.
   — Ты, кажется, в очень веселом настроении, — сказала она, когда наконец уложила мужа под одеяло. — Не зная всех обстоятельств, можно подумать, что милорд таким образом заманивал меня в спальню.
   — Я бы тоже хотел, чтобы это было уловкой, но проклятые штуки уже здесь и подмигивают. Ты права, Гвен, на призраков они не похожи. Твое описание лучше:
   «Как будто натыкаешься на фонарный столб, сначала в глазах звезды, а потом возникает боль». Хотелось бы знать, на что я наткнулся.
   Гвендолин знала ответ.
   «Я же говорил, что его надо оберегать от нервного возбуждения», — сказал ей Нибонс.
   Он был настоящим врачом, с многолетним опытом, и понимал болезнь, так как долго лечил мать Дориана.
   «Ты помнишь, что с ним произошло, когда он узнал о трагедии в Ронсли-Холле: три приступа за неделю».
   Вспомнив вчерашний разговор с мужем, Гвендолин почувствовала угрызения совести.
   — Я знаю, в чем дело, — сказала она. — Я заставила тебя говорить о самом болезненном в твоей жизни.
   Причем не довольствовалась общей картиной, а выпытывала мельчайшие подробности, даже результаты вскрытия твоей матери. Я должна была сообразить, что для тебя это слишком большая нагрузка. Как я могла забыть столь элементарные вещи? Удивляюсь, куда только делись мои мозги?
   Она привстала, собираясь идти за лекарством, но Дориан удержал ее за рукав.
   — А меня удивляет, куда они делись сейчас. Ты все перепутала, Гвен. Вчерашний разговор принес мне только облегчение. Сядь.
   — Я должна принести лауданум.
   — Не нужно. Во всяком случае, пока. Раньше я принимал его лишь потому, что не доверял себе. Но я доверяю тебе. Ведь кажется, я не первый сумасшедший в твоей жизни. Ты сама знаешь, когда меня надо будет приводить в бесчувственное состояние.
   — Боль невыносима, — возразила Гвендолин, — и я не могу тебе позволить терпеть ее. Я обязана что-то сделать, Дориан. — Когда тот закрыл глаза, она с трудом заставила себя говорить спокойно:
   — Боль началась, да?
   — Я не хочу отуплять себя наркотиком, — сказал Дориан. — Пусть моя голова будет ясной. Даже если я стану физически недееспособным, у меня хотя бы останется возможность соображать. Пока смогу.
   Гвендолин приказала себе забыть о чувстве вины, которое в данной ситуации ему вряд ли поможет. Она приехала сюда без особых надежд, собираясь изучить заболевание графа Ронсли и по возможности облегчить его страдания. Она не питала никаких иллюзий. Разве ей под силу исцелить то, о чем медицинская наука имела лишь смутное Представление, и уж абсолютно не знала, как это лечить.
   Но она не ожидала, что с первого взгляда полюбит графа Ронсли. Теперь ей придется жить с этим чувством всю жизнь. Однако нельзя позволить эмоциям руководить собой и искушать бесплодной надеждой на чудо. Она должна только слушать мужа, выяснять его потребности и по возможности удовлетворять их.
   — Ты хочешь думать? — неодобрительно спросила она.
   — Да. О матери и о том, что ты сказала о ней. О моем деде. О врачах. О сумасшедшем доме. — Дориан прижал большой палец к виску. — Вряд ли у меня разорвался сосуд, хотя передо мной проходит вся моя жизнь. И она начинает приобретать смысл.
   Гвендолин безжалостно подавила тревогу.
   — Хорошо, — спокойно произнесла она. — Никаких успокоительных. Вместо них попробуем стимуляторы.
 
   Гвендолин дала ему кофе. Очень крепкий.
   Спустя два часа, за которые Дориан выпил несколько чашек, он уже чувствовал себя отлично, а Гвендолин смотрела на него как на восставшего из мертвых. Скрестив руки на груди, она наблюдала за одевающимся мужем, и на ее лице было почти комическое выражение тревоги и удивления.
   — Я начинаю подозревать, что ты решила, будто у меня действительно разорвался сосуд, — усмехнулся Дориан, застегивая брюки.
   — Ничего не понимаю. — сказала Гвендолин. — Честно говоря, я в замешательстве. Приступ длился всего два часа. С медицинской точки зрения в этом нет никакого смысла.
   — Я же говорил тебе, что после четвертой чашки давление уменьшилось, словно мою голову вынули из шлема. Может, кофе вымыл давление из организма… — Дориан ухмыльнулся. — ..в ночной горшок.
   — Он действительно обладает мочегонными свойствами, — подтвердила Гвендолин.
   — Не сомневаюсь.
   — Но ты не должен был реагировать таким образом, — нахмурилась она. — Видимо, я не правильно поняла твои слова о результатах вскрытия миссис Камойз, хотя не представляю, как это могло случиться.
   — Что тебя беспокоит? Неужели я бредил, сам того не замечая? Или выказал признаки мании? Разве ощущение радости бытия — опасный симптом? Поскольку я нахожусь на смертном одре, Гвен, расскажи мне все без утайки.
   Гвендолин позволила себе вздохнуть.
   — Не знаю. Я думала, что расширение кровеносных сосудов и увеличение притока крови являются причиной головной боли. Но чтобы боль прекратилась, сосуды должны опять сжаться, уменьшив кровоток, а предполагается, что ткани мозга у тебя повреждены и не способны так быстро реагировать.
   Дориан вспомнил ее вчерашний рассказ о деятельности мозга.
   — Понимаю. Ты боишься, что это ненормальное явление и его действие кратковременно?
   — Не знаю.
   Может, через минуту он упадет замертво? Маловероятно. Никогда еще он не чувствовал себя таким бодрым.
   Тем не менее следует подстраховаться.
   Дориан схватил жену в объятия и начал целовать, чувствуя, как она всем телом прильнула к нему.
   Это было не совсем то, что он собирался делать. Он хотел лишь дать ей понять, насколько сильны его чувства, однако начав, оба уже не могли остановиться. Вскоре одеж да, которую Дориан только что надел, валялась на полу рядом с платьем Гвендолин, а он сам утонул в горячем море желания.
   Потом, когда они лежали, прижавшись друг к другу, и Дориан обнаружил, что еще жив да к тому же находится в здравом уме, он решил объяснить жене, что она для него сделала.
   Вчера, рассказывая о своем беспутном прошлом, он ожидал с ее стороны презрения, но Гвендолин лишь нетерпеливо отмахнулась, считая посещение шлюх и пьянки обычным мужским занятием.
   Он рассказывал ей о том страшном и жалком существе, в которое превратилась его мать, однако у Гвендолин и тут нашлось логическое объяснение. «Это как при чахотке. Нельзя с уверенностью сказать, что именно супружеская неверность и необходимость сохранить все в тайне спровоцировали нервный срыв. Ее брак оказался неудачным. Но любовные связи могли только ослабить эмоциональный стресс и замедлить развитие болезни, а не наоборот».
   Оставшись с матерью, он только подлил бы масла в огонь, потому что Амнита по духу была намного ближе с ним, чем с мужем.
   Более того, он должен пересмотреть свое отношение к условиям в сумасшедшем доме, ибо там требуется совершенно иной подход к больным. Пациенты могут казаться спокойными и рассудительными, а на деле быть всего лишь марионетками, которыми управляют пораженные клетки мозга. Больные часто не помнят, что их ужасает или приводит в ярость, не говоря уже об элементарных правилах гигиены, даже забывают, кто они такие.
   Наконец Дориан понял, что мать, возможно, не чувствовала постоянной боли и унижения, поскольку большей частью жила в собственном мире, куда никто не мог проникнуть.
   — Ты вернула мне душевный покой, — сказал Дориан. — Даже мой дед уже не выглядит монстром: несчастный старик, жалкий в своем невежестве, боящийся того, чего не понимает, и оказавшийся в полной зависимости от «специалистов». Ты совершенно не похожа на его драгоценных врачей. Ты обладаешь талантом делать непонятное доступным неискушенному уму и не преувеличиваешь опасность положения. Даже мой недавний приступ кажется лишь досадным недоразумением.
   Гвендолин поднялась на локте.
   — Может, ты стал менее возбужденным и твоему мозгу не пришлось так напрягаться, — предположила она. — Ты решил сохранить ясность мысли, и, похоже, стимуляция мыслительных процессов оказалась более действенной, чем их притупление.
   — Занятия любовью создают положительные эмоции. Думаю, это тоже следует отнести к лечению.
   Гвендолин приподняла брови:
   — В медицинской литературе никогда не упоминалось об использовании полового акта в качестве лекарства.
   — Возможно, ты читала не те книги, — усмехнулся Дориан.

Глава 6

   Стоя на пороге, он наблюдал, как Гвендолин читает научную брошюру.
   Две недели назад прибыли наконец ее книги, и они с Хоскинсом помогли ей переделать гостиную в кабинет, где на полках аккуратными рядами выстроились многочисленные труды по медицине. Зато стол был завален брошюрами, записными книжками и листами бумаги.
   Дориан знал, что жена ищет: не лекарство, которого не существовало, а ключ к разгадке его «положительной реакции на лечение». И хотя Гвендолин никогда бы в этом не призналась, она все же надеялась подольше сохранить ему если не жизнь, то хотя бы его здравый рассудок.
   Он, конечно, готов ей помогать, радуясь каждому лишнему месяцу, каждому новому дню. Но у него болело сердце за жену. Она вовсе не такая «разумная и эгоистичная», как утверждала. Ей далеко не безразлична судьба пациентов, даже мистера Бауеза, состояние которого по сравнению с болезнью Амниты казалось легким недомоганием.
   Но сейчас речь шла не о сопереживании Дориан боялся, что жена перешла грань, отделяющую жажду знаний от навязчивой идеи. Прошлой ночью она бормотала во сне об идиопатическом непостоянстве, патологических изменениях и продромальных симптомах.
   Его одолевало искушение отослать назад все книги и запретить Гвендолин работать, пока у нее не развилось воспаление мозга. Но Дориан не мог лишить жену того, что было смыслом ее жизни, выказать неуважение к ее зрелости, уму и компетентности.
   К счастью, несмотря на два приступа, мозги у него еще работали, и он сумел придумать, как облегчить боль.
   Второй приступ длился сутки, пока Дориан не заставил жену дать ему рвотный корень, чтобы очистить желудок.
   После этого он полдня спал как убитый, а проснувшись, отлично себя чувствовал.
   Без сомнения, это явилось результатом того, что Гвендолин прогнала демонов страха, невежества и стыда, освободив его поврежденный мозг от эмоционального напряжения. Конечно, облегчение временное, и он должен им воспользоваться. У него самого нет будущего, но оно есть у Гвендолин, поэтому он употребит оставшиеся дни на ее благо.
   — Не помешаю? — спросил Дориан.
   Она подняла голову, сосредоточенное выражение тут же исчезло, и от ее сияющей улыбки сердце подпрыгнуло у него в груди.
   — Ты для меня самая желанная помеха на свете, — ответила она.
   Дориан вошел в комнату и, присев на край стола, бросил взгляд на брошюру, которую Гвендолин читала перед его приходом: «Острая идиопатическая мания как проявление…»
   — Это работа доктора Эвершема, — объяснила Гвендолин. — Но твое поведение не соответствует приведенному здесь описанию.
   Дориан бегло просмотрел страницу.
   — Не понимаю, как ты разбираешься в такой абракадабре. — Он положил брошюру на стол и взял другую книжечку. — Эта еще хуже. Можно сойти с ума от первого предложения, которое занимает три четверти страницы.
   — Они врачи, а не писатели. Ты еще не видел их рукописи. Удивительно, как наборщики ухитряются не попасть из-за них в сумасшедший дом.
   — Твои не лучше. — Дориан многозначительно посмотрел на стопку листов, исписанных неровным почерком жены.
   — Да, в отличие от твоего мой почерк ужасен. Уверена, ты был лучшим писцом в Лондоне.
   — С радостью перепишу твою рукопись. Действительно, я… — Он замолчал, пытаясь вспомнить что-то недавно сказанное ею. Что-то о «неверно истолкованном».
   Поймав ее тревожный взгляд, Дориан пожал плечами:
   — Все в порядке, я немного отвлекся. Я пришел сюда с определенной целью, но медицинские термины и твой убийственный почерк заставили меня забыть обо всем. — Он взъерошил ей волосы. — Я пришел спросить, не хочешь ли ты поехать со мной в Аткурт?
   — Аткурт?
   — Несколько дней назад я написал Дейну. Мне нужен был деловой совет. Он теперь член нашей семьи, его поместье всего в нескольких милях отсюда, и, насколько я слышал, он великолепный управляющий.
   — Аткурт — одно из самых процветающих поместий, — согласилась Гвендолин. — У Дейна отличное деловое чутье.
   — В любом случае он рад видеть нас у себя. — Дориан вытащил из кармана письмо и подал Гвендолин, которая быстро пробежала глазами написанное.
   — Дейн неисправимый злюка. О чем это он? — спросила она и прочитала вслух:
   — «Если недоумок Трент все еще гостит у тебя, захвати его с собой, так как неизвестно, что произойдет, если его оставить без присмотра.
   Во всяком случае, ты сам знаешь, как поступить». — Гвендолин подняла глаза. — Похоже, вы знакомы лучше, чем я думала.
   — Дейн еще учился в Итоне, когда там появился Берти, — объяснил Дориан. — Каждую неделю Берги то падал с лестницы, то спотыкался обо что-то или каким-то иным образом вставал поперек дороги его светлости. В первый раз я, к счастью, был рядом и увел Берти, прежде чем Дейн применил силу. После этого, когда твой кузен ненароком оказывался в обществе Дейна, тот всегда звал меня: «Камойз, он снова здесь. Пусть он уйдет». И я уводил Берти.
   — Я словно вижу, как вы разговариваете с Дейном. — Гвендолин погладила мужа по рукаву. — Опять твоя чрезмерная заботливость.
   — Скорее инстинкт самосохранения, — возразил Дориан. — Мне было всего двенадцать, а шестнадцатилетний выглядел огромной башней и мог проломить мне голову одним движением руки. Но я восхищался им и отдал бы все на свете, лишь бы мне так везло, как ему.
   — И я тоже, — засмеялась Гвендолин. — Ясно, почему Джессика так увлеклась им. Или почему это так ее раздражает.
   — Мне кажется, вы охотно поболтаете друг с другом, пока мы с Дейном займемся делами.
   — Несомненно. — Гвендолин вернула ему письмо. — Я рада, что ты подумал о Дейне, когда решил посоветоваться со знающим человеком. Это лучший выбор, чем Абонвиль. Герцог — иностранец и принадлежит к другому поколению.
   — Я знал, что ты недолюбливаешь его светлость.
   — Он хороший человек, но иногда слишком опекает других.
   Дориану не хотелось расстраивать жену, но, с другой стороны, нельзя все время избегать разговоров о будущем.
   — Значит, ты не станешь возражать, если вместо него я назначу своим опекуном Дейна? — тихо спросил он.
   — Если у меня возникнут затруднения, а ты не сможешь мне помочь, я буду рада обратиться к нему, — спокойно ответила она.
   Дориан знал, чего стоит ей это спокойствие, и все же они не могут притворяться, что впереди у них вечность.
   Он наклонился и нежно поцеловал ее.
   — Я того же мнения, — усмехнулся он. — Если уж выбирать союзника, то лучшего.
   Они ехали в Аткурт на два дня, а остались там на целую неделю.
   Дейн оказался знающим и очень упрямым человеком, поэтому они с Дорианом тут же завели бесконечные споры, как братья или старые друзья. Они состязались в беге вокруг парка, фехтовали, тренировались в стрельбе. Хозяин решил обучить гостя тонкостям кулачного боя, и все утро мужчины тузили друг друга в углу конюшни под одобрительные возгласы своих жен.
   В Аткурте жил также внебрачный сын Дейна, восьмилетний озорник, которого отец с гордостью именовал дьявольским отродьем.
   Маленький Доменик поначалу стеснялся Дориана, но через два дня пригласил графа Ронсли в свой дом на дереве, а это была особая честь, поскольку до Сих пор лишь обожаемый папа знал его тайну.
   Дориан вернулся из Аткурта с ободранными коленями и локтями, с обещанием Дейна присматривать за делами Гвендолин после… и с желанием завести ребенка.
   Но он запретил себе мечтать о ребенке, которого никогда не увидит, и направил свою энергию на претворение в жизнь мечты Гвендолин о больнице.
   Дейн согласился с ним, что женщине, притом молодой, не слишком помогут даже титул и богатство. Она столкнется с десятками мужчин, из которых лишь единицы придерживаются современных взглядов на способности женщин.
   — Вести дела с мужчинами буду я, — сказал Дейн, — но мне нужны точные указания. Я ничего не смыслю в больницах, даже самых обычных, а твоя жена, по-моему, собралась делать нечто особенное.
   — Боюсь, ничего определенного она пока не скажет, — ответил Дориан. — Просто я заметил у нее эмоциональное напряжение и решил немедленно приступить к строительству, чтобы отвлечь ее. Мое непосредственное участие заставит всех отнестись к делу более серьезно. Если граф Ронсли предпочтет здание, например, в форме шестиугольника, другие вряд ли будут настаивать на квадрате или затеют спор, утверждая, что, по мнению специалистов, нужно обязательно строить восьмиугольник. Все скажут:
   «Да, милорд, именно шестиугольник», — и запишут каждое мое слово с величайшим почтением, будто оно сошло с уст Господних.
   Дейн хихикнул, но что-то в его темных глазах заставило Дориана насторожиться.
   — Я излишне самоуверен? — спросил он. — Если ты сомневаешься в моих способностях, мне бы хотелось…
   — Почему, черт возьми, ты не острижешь волосы?
   Прическа вряд ли подорвет ей доверие к тебе, в конце концов ты же Камойз, а за длинными волосами трудно ухаживать. У тебя и без того хватит забот со строительством.
   — Так нравится моей жене, — улыбнулся Дориан.
   — А ты, бедняга, влюблен. — Дейн бросил на него сочувственный взгляд и засмеялся. — По-моему, сейчас ты даже более разумен, чем прежде. Воспользуйся этим.
   Именно так Дориан и собирался поступить.
   После возвращения домой он сказал жене о своем намерении строить больницу. Гвендолин нашла его идею превосходной и, казалось, обрадовалась, но Дориан не мог избавиться от ощущения, что ее голова занята другим.
   Его проклятой болезнью. Он хотел отчитать жену, однако подавил свое желание и занялся с ней любовью.
   На следующее утро они сидели в библиотеке, обсуждая детали. Гвендолин с энтузиазмом высказывала свои идеи, набросала собственный план больницы, описала назначение помещений. И все же Дориан чувствовал, что ее мысли заняты не только этим.
   Следующие дни Гвендолин охотно работала с мужем, превращая свои мечты в реальность, но ее отстраненность не исчезла.
   Дориан ни о чем не спрашивал. Ранее он узнал от жены, что можно комбинировать виды лечения, чтобы справиться с разными симптомами болезни. От головной боли, например, помогают лауданум и рвотный корень: первый облегчает боль, второй уменьшает тошноту, стимулируя рвоту.
   По этому же способу он подобрал лечение и для жены.
   Одно из «лекарств» прибыло спустя неделю после их возвращения из Аткурта.
   Пока Гвендолин обсуждала с кухаркой меню на следующий день, Дориан положил в ее кабинете пакет и уехал, чтобы приготовить другую часть рецепта.
 
   Гвендолин стояла на пороге кабинета, беспомощно глядя на Хоскинса.
   — Он уехал в Оукгемптон, — терпеливо повторил слуга. — У него там встреча. Что-то связанное с больницей.
   — Ах да, с мистером Доббном. Он говорил за завтраком. Как глупо с моей стороны забыть об этом. Наверное, я стала очень рассеянной. Спасибо, Хоскинс.
   Отвернувшись, Гвендолин смотрела на толстый конверт, лежавший на столе и ждала, пока затихнут шаги Хоскинса.
   Потом она захлопнула дверь, подошла к столу и дрожащими руками снова взяла письмо доктора Борсона. Это был ответ на запрос Дориана. Оказывается, муж написал ему две недели назад.
   К письму Дориан приложил свою записку: «Здесь все, доктор Гвендолин, с восхитительно ужасающими деталями. Надеюсь увидеть вас к моему возвращению сгорающей от страсти».
   Гвендолин в десятый раз перечитал? записку и уже не смогла удержаться от рыданий. Не из-за ответа доктора.
   Она знала, чего стоило мужу просить об одолжении человека, которого он считал мучителем, если не убийцей, матери.
   Дориан поступил так ради нее, именно это и заставляло ее плакать, как обычная женщина, а не врач, которым она хотела стать.
   Или думала, что хотела.
   Или воображала, что сможет.
   Почему она так глупо ведет себя? Решительно утерев слезы, Гвендолин напомнила себе, что у нее еще будет время поплакать. Целая жизнь, если она откажется от дарованного ей Богом. И мужем, который знал о ее желании учиться и старался помочь всеми доступными средствами.
   Она не должна плакать. Ведь Дориан счастлив, помогая ей. Более того, в письме Борсона содержится исключительно ценная информация. Гвендолин поняла это даже при беглом просмотре. Доктор приложил копию вскрытия, и теперь она сможет найти ответы на некоторые интересующие ее вопросы… если заставит свои мозг нормально работать.
   Она стала забывчивой и рассеянной. Только перед самым отъездом из Аткурта она наконец догадалась, что Джессика беременна. Она ухитрилась не заметить элементарные признаки: физическое состояние кузины, на которое обратил бы внимание любой студент-медик, и нехарактерные для нее перепады настроения. Дважды за неделю ни разу в жизни не плакавшая Джессика разражалась слезами по ничтожным поводам и без особых причин выходила из себя.
   Кузина ничего ей не говорила, а она тактично не задавала вопросов. В конце концов, это лишь начало беременности, а первые три месяца всегда считаются…
   Три месяца… двенадцать недель… симптомы…
   Гвендолин невидящим взглядом уставилась на результаты вскрытия. Последние месячные были у нее за две недели до свадьбы.
   — Боже мой! — прошептала она.
 
   В гостинице «Золотой олень» Дориан встречался не с мифическим Доббином, а с вполне реальным Берти Трентом, квадратное лицо которого исказила болезненная гримаса. Берти думал.
   — Ну, Эвершему действительно нужны деньги, — в конце концов сказал он. — Но этот парень нелегко сходится с людьми, иначе бы он не застрял в Чиппенхеме. С Гвен он поладил, да и тете Кларе нравится, потому что он единственный умеет лечить ее приступы.
   — Ему не надо ни с кем ладить, — сказал Дориан. — Мы с Дейном считаем, что в попечительском совете больницы нужен опытный врач.
   А еще Дориану нужен человек, который мог разговаривать с Гвендолин на ее языке, заставить ее взглянуть правде в глаза… и больше заботиться о себе.
   Об этом он написал в письме, которое лежало на столе, но Берти подозрительно глядел на толстый конверт и отказывался его брать.
   — Здесь план больницы, — объяснил Дориан, что лишь отчасти было правдой, ибо в конверте находились еще копии документов, полученные от Борсона, чтобы Эвершем ознакомился с ними до разговора с Гвендолин. — Надеюсь, он согласится. Если нет, то я рассчитываю на твою уникальную способность убеждать. Как с Борсоном.
   Когда Дориан решил написать доктору, он сразу понял, что одним письмом не ограничишься. Врачи упрямы и, как верно заметила Гвендолин, предпочитают хранить секреты. Кроме того, они слишком заняты, чтобы следить за корреспонденцией. Поэтому, не желая растягивать ожидание на месяцы, Дориан послал за Берти.
   Отсутствие у него мозгов компенсировалось преданностью и ослиным упрямством. Ради друга он, конечно, вцепился в Борсона мертвой хваткой, и когда тот понял, что у него нет другого способа избавиться от Берти Трента, отдал ему копии.
   Эти же качества возымеют действие и на Эвершема.
   Кумир Гвендолин не походил на человека, готового прибежать по мановению руки богача.
   — Если не поможет, мы испробуем что-нибудь еще, — прибавил Дориан, потому что Берти продолжал хмуриться. — Конечно, будет намного сложнее, чем с Борсоном.
   Ведь мы просим Эвершема отказаться от его практики и переехать сюда, а это непросто. Если он согласится, то потребуется некоторое время, чтобы уладить дела. Но ты дашь ему понять, что я оплачиваю все расходы и при необходимости использую свое влияние, что я человек слова и что это не прихоть слабоумного. Если у него возникнут сомнения, пусть напишет Дейну.
   Берти испуганно заморгал:
   — Ты не сумасшедший. Кот. Не больше, чем я… и выглядишь сейчас гораздо лучше. Гвен помогла тебе.
   — Разумеется, я не сумасшедший, и все благодаря Гвендолин. Она замечательная! Я… очень счастлив, — улыбнулся Дориан. «И хочу, чтобы она тоже была счастлива», — мысленно добавил он.
   Озабоченность исчезла с лица Верти, в бледно-голубых глазах вспыхнула радость.
   — Я знал, что она тебе понравится. Кот, и тебе будет хорошо.
   Дориан понимал, что означает эта радость, какие мечты лелеет его старый друг.
   Но Берти не читал результаты вскрытия, а если и читал, то не понял даже той малости, которую уразумел Дориан. Не намного больше того, что он понимал семь лет назад.