Чик Мейвис. Интимная жизнь моей тетушки

   – Не говори мне о прошлом. Не надо.
   Так что с уединением оказалось не все просто и в сельской глубинке. Меня это сильно опечалило. О том, что всю неделю Мэттью проведет в моей постели, пришлось забыть уже во второй половине дня. Погода стояла чудесная, и нам захотелось прогуляться. Делать все то, что положено мужу и жене. Недавно мы мечтали о ночи, которую могли бы провести вместе. Теперь стремились к тому, чтобы изображать семейную пару, да только это не так просто для жены, у которой есть настоящий муж. Тем более что у мужа нет ни малейшего желания отказаться от этого статуса.
   В четверг утром Мэттью пришлось пригнуться на пассажирском сиденье на выезде из Вудлинча, мы направлялись в Дорчестер, потому что дочь фермера Хоупа возилась в саду. Возможно, сооружала каменную горку. Она, без всякого сомнения, любила совать нос в чужие дела. Женщина все-таки. И не дура. Мэттью, возможно, и не тянул на Адониса, но красоты ему хватало, чтобы она могла сложить два и два и прийти к логичному выводу о сущности наших отношений. И разумеется, Мэттью подозрения дочери фермера Хоупа нисколько не беспокоили. Так что начеку приходилось держаться мне.
   Но я надеялась, что с удалением от Вудлинча ситуация изменится к лучшему. Четверг был рыночным днем в Мейден-Бассетт. Мы поехали туда. Отлично провели час, умиляясь тому, на что в Лондоне не обратили бы ни малейшего внимания. Нам было так хорошо вдвоем. И тут рядом раздался голос:
   – Как приятно вновь увидеться с вами. – Но смотрела она, естественно, на Мэттью, и с еще большим любопытством. Она подошла ближе. – А что вы ищете?
   – Раймонду что-то нужно для его раритетного автомобиля.
   Мэттью не отрывал взгляда от груды железа. Внезапно вытащил из нее какую-то деталь.
   – Ага, вот она.
   Мы обе уставились на его руку. В ней он держал тормозную колодку выпуска 1935 года, как радостно сообщил нам владелец этого утиля.
   – Значит, к «ягуару» тридцать восьмого года она не подойдет? – очень убедительно спросил Мэттью.
   Мужчина покачал головой, не вникая в пикантность ситуации.
   – Тогда увы. – Мэттью улыбнулся дочери фермера Хоупа, положил колодку на место и двинулся дальше.
   – Еще увидимся, – кивнула я ей и последовала за Мэттью.
   И еще долго чувствовала спиной ее взгляд.
   В сельской местности ярмарочный день в пределах разумной досягаемости – заметное событие, которое многие местные стараются не пропустить. Мы могли этого не знать, но убедились на собственном опыте, что дело обстоит именно так, а не иначе.
   – Дилис, – сказал он, когда мы забрались на Эггардон-Хилл, – нам придется идти на риск. В конце концов, в скором времени он обо всем узнает.
   – Угу, – ответила я. Полезное слово, которое можно трактовать по-любому. Я дала себе зарок не думать об этом и не собиралась думать. У меня, возможно, и отключались какие-то участки мозга, но дурой я себя никак не считала. После этого месяца могло случиться что-то ужасное. Так что я хотела насладиться последними днями мира и покоя.
   Чтобы исключить встречу моего мужа и дочери фермера Хоупа на улице, в ходе которой мог прозвучать вопрос: «А где же этот симпатичный молодой человек, который отдыхает здесь с вашей женой?..» – следовало чем-то занять Френсиса в течение всего уик-энда. Я смогла придумать только одно: позвонила Петре и предложила ей и Джону приехать с детьми в следующую субботу. Пораньше.
   – Френсису не говорите, – предупредила я. – Давай удивим его.
   Приглашение ее обрадовало. Они очень хотели приехать и не могли понять причину нашего нежелания видеть их. Обычно мы всегда приглашали их с собой.
   – Отлично! – воскликнула она. – Я привезу что-нибудь вкусненькое из магазина.
   – Отлично, – откликнулась я. – Отлично…
   Потом вернулась к постель к Мэттью, чтобы провести с ним последнюю ночь перед тем, как поменять на мужа.
   В пятницу Френсис приехал около девяти вечера. Привез много вкусной еды и две бутылки шампанского, извинился за опоздание.
   – Ты была права, – сказал он. – Они начали ремонтные работы.
   Я, из последних сил разлепляя глаза, конечно же, его не ругала. Он начал рассказывать мне о событиях недели, но шампанское и усталость на пару привели к тому, что я крепко заснула, пока он на кухне варил кофе. Я едва помню, как он помогал мне подняться наверх, как совместными усилиями одежду отделили от моего тела, еще успела вдохнуть запах свежего постельного белья (грязное, пахнущее другим мужчиной и любовными ласками, отправилось в нижний ящик комода в пустой комнате), а потом провалилась в темноту. Наутро, когда я извинялась за то, что отключилась, он сказал мне, что тоже устал. Но спросил, что так повлияло на меня.
   – Свежий деревенский воздух, – ответила я, благо не сомневалась, что он не слышал, как стучит мое сердце.
   – А как… э… – Он посмотрел на мой живот.
   – Так же, – коротко ответила я, закрыв тему.
   Он стоял у открытого окна спальни, направлялся на кухню, но задержался, чтобы полюбоваться прекрасным утром.
   – Лежи. Я принесу поднос.
   Я и лежала, мучаясь легким похмельем и очень несчастная, а тупая боль в нижней части живота наводила на мысль, что у меня, возможно, опущение матки, что вполне могло быть, учитывая, как в последнее время пришлось потрудиться этому органу моего тела. В недавнем прошлом мы с Френсисом сексом не увлекались. Иной раз по две-три недели обходились только поцелуями на ночь: Но в последнее время он, правда, нашел новый источник энергии. Может, сработал основной инстинкт. А может, сказывалось воздействие моих феромонов. Но уж коттедж точно пробудил в нем вулкан страсти. А если речь действительно шла о выпадении матки, мне предстояло придумать очень и очень убедительную ложь, прежде чем обращаться к доктору Роуву. Одно дело чувствовать и вести себя как двадцатилетняя, совсем другое – ожидать, что это пройдет безнаказанно для нежных частей тела. Доктор Роув много чего повидал на своем веку. Ложь и опять ложь. А ведь еще следовало помнить о полной блондинке, которая жила на месте свинарника и могла рассказать про меня много интересного.
   Френсис принес кофе. На лице читалось изумление. Глянув на поднос и увидев вазочку с любимыми мной ягодами жимолости, я чуть не расплакалась. Что же я творю? Он улыбался, ставя поднос на кровать.
   – Теперь я не удивляюсь, что ты отключилась. Внизу шесть пустых бутылок из-под вина.
   О Боже. О Боже… Я же постоянно помнила про мусор, тщательно собирала и выкидывала его. Но, будучи экологически ответственной домохозяйкой, автоматически оставляла бутылки. Чтобы потом отнести их в соответствующий контейнер. Нет, я поняла, что эта нагрузка мне не по силам. Собралась уже сдаться и все рассказать, к чему, собственно, и подталкивал меня Мэттью. Но посмотрела на его лицо, он стоял у окна, глядя на лужайку, яблони, холмы, на знакомую руку с чашкой кофе – и не смогла.
   – Это не только мои бутылки. – Я рассмеялась. – Я собирала брошенные. Ходила по окрестностям, немного рисовала. – До чего же убедительно я лгала.
   Он сел рядом со мной на кровать.
   – Значит, обнаженную натуру ты отставила в сторону.
   – Не совсем. Но я и рисовала.
   – Что ж, ты стала куда спокойнее. – В голосе слышалось облегчение. – Могу я взглянуть?
   – Пока нет. Выставляться мне рано. Как насчет завтрака?
   – Я не смог найти подставки для яиц.
   Неудивительно, поскольку, тщательно вымытые, они вновь отправились к трусикам.
   – Мне только гренок. Сейчас поджарю. – Я начала выбираться из кровати.
   – Подожди. – Он удержал меня, положив руку на мое плечо. – Как прошла неделя? Скучала обо мне?
   И тут, словно явившаяся на подмогу кавалерия, с подъездной дорожки донесся настойчивый звук детской трубы.
   – Если я не ошибаюсь, моя младшая внучка сообщает о своем прибытии, – пояснила я, спасенная в самый последний момент.
   Френсис посмотрел на меня.
   – Джон и Петра, – добавила я.
   Он поднялся, прошел к окну.
   – Точно. – И помахал им рукой, как марионетка.
   – Я не могла сказать «нет», – солгала я.
   Он взглянул на меня, во взгляде читались удивление, злость, а мне оставалось лишь виновато смотреть на него.
   – Очень даже могла. Но цели я достигла.
   Когда мы увидели дочь фермера Хоупа, она была с мужем, Джеффом, это не имело ровно никакого значения, потому что нас окружала семья.
   – Можем мы не говорить с ними? – спросила я Френсиса, когда в субботу вечером мы сидели в саду местного паба. – Иначе мне всю неделю придется бегать от них.
   Не посмотрев на них, даже кивком не ответив на их приветствие, я подхватила Рози на руки, понесла к низкой стенке, огораживающей сад, рассказывая о колокольчиках, одуванчиках и прочих полевых цветах. За спиной я услышала вежливый обмен приветствиями, предложение заглянуть к ним в гости. Френсис, который в другой ситуации согласился бы, сказал, что нам надо проводить детей.
   – Мы успеем, – услышала я голос Петры.
   – Дилис! – позвал меня Френсис, что означало: «На помощь!»
   – У нас много фотографий свиней, – добавила дочь фермера Хоупа.
   Мои внучки разом оживились.
   – Большое спасибо, – сказала я, возвращаясь к скамье и семье, – но мне хочется показать им Голден-Кэп.
   – Может, завтра?
   Но Френсис уже спрашивал у девочек, кто сумеет первой добежать до ворот паба. Потом повернулся, очень жестко попрощался и взял меня под руку.
   – Как продвигается книга? – спросила дочь фермера Хоупа.
   – Отлично, – ответила я.
   – Я рассказала о ней отцу. У него масса фотографий, очень необычных… Вас это может заинтересовать.
   – Благодарю, – кивнула я. – Буду иметь в виду.
   Френсис что-то пробормотал себе под нос. Вроде бы «Старый вонючий козел». Из-за другого столика фермер Хоуп, улыбаясь, приветственно махал нам рукой, не подозревая, что его записали в извращенцы.
   – Фотографии, однако. – Френсис наконец-то нашел повод выплеснуть накопившуюся злость.
   – Пошли, – пробормотала я.
   – Что за книга, мама? – спросил Джон.
   – Так, ерунда, – отмахнулась я.
   Петра, представительница другого поколения, твердо уверенного в том, что место женщины не на кухне, тут же встряла:
   – Ну что вы стесняетесь. Рассказывайте.
   – Я думаю о том, чтобы написать книгу об обнаженной натуре. Вот и все.
   Петра и Френсис многозначительно переглянулись. Взгляды эти трактовались однозначно: «Чем бы дитя ни тешилось…»
   Френсис весь уик-энд пребывал в прескверном настроении. Не проявил должного отцовского внимания, когда Джон обратился к нему за советом по стратегии какой-то кампании, планируемой Органическим обществом. Не показал себя любящим дедушкой. Более того, когда все вываливались из автомобиля с криками «Сюрприз, сюрприз», едва успел сменить злобную гримасу на натянутую улыбку. Отказался от соевого шоколада Петры, от ее фасолевой запеканки и демонстративно налил себе большую порцию виски, когда остальные пили привезенный Петрой и Джоном персиковый сидр.
   – Я думал, что мы собираемся наслаждаться отдыхом вдвоем, – прошипел он, когда мы легли в постель.
   – Не будь эгоистом, – отрезала я, лицемерка до мозга костей. – И помни, какие тонкие здесь стены.
   Мой план сработал. С детьми в соседней спальне и Петрой и Джоном в гостиной ни о какой физической близости не могло быть и речи. Поскольку мы слышали каждый вздох маленьких девочек, скрип пружин, который сопровождал бы нашу гимнастику на кровати, перебудил бы весь дом. И уж конечно, мы не могли вместе принимать ванну. Мы вернулись к прежней семейной жизни, ограниченной лишь короткими поцелуями перед сном. То есть ночью мы спали. Чего мне и хотелось. А потом случилась беда.
   Мне показалось, что Френсис излишне настойчиво выяснял в субботу, будут ли Петра и Джон дома в воскресенье вечером, а получив утвердительный ответ, улыбнулся. И пока Петра и я в воскресенье одевали детей на прогулку, а Джон хозяйничал на кухне, Френсис звонил по телефону. А когда положил трубку, на его лице заиграла довольная улыбка.
   – Джулия может задержаться еще на день, – сообщил он мне. – Так что я поеду домой в понедельник вечером. Я взял с собой работу, которую могу сделать и здесь.
   Первой у меня мелькнула мысль о том, что изобретателя брифкейса надо бы расстрелять. Второй – непечатная.
   Я постаралась изобразить радость, но наверняка получилось не очень. И тупая боль в моей выпавшей матке становилась все сильнее. Когда мне наконец удалось уединиться в глубине сада и позвонить Мэттью, я нарвалась на его автоответчик. Автоответчик? В воскресное утро? Так где же он? Может, не ночевал дома? И к моему страху, что в воскресенье вечером, влетев в дверь и сбрасывая на ходу одежду, он нарвется на Френсиса, добавилась ревность. Ужасное зеленоглазое чудище. Я тут же вспомнила наш разговор в третьесортном отеле. Может, моя особенность поизносилась? Он наверняка продолжал видеться с Жаклин. Воображение всегда рисует самое худшее. Я увидела себя беременной и брошенной и его, уходящего навстречу закату с кем-то еще. Оставила сообщение: «Где тебя носит, черт побери? Френсис остается на понедельник. Повторяю: Френсис остается на понедельник. Приезжай во вторник. Я постараюсь позвонить завтра, тогда и поговорим. Надеюсь, ты ведешь себя хорошо…»
   До какой же степени мои слова не соответствовали моему настроению. Я могла убить Френсиса. Взять и убить. Очень уж он мешался под ногами.
   О, я пребывала в отчаянии. Меня захлестнула тоска. Куда подевался мой любовник? Почему он не прикован к своему телефону? Почему у него в отличие от всех нет мобильника? Действительно, наверняка половину всех мобильников приобретают любовники. И мне никогда не приходило в голову, что у Мэттью может быть своя, не связанная со мной жизнь, что и без меня он может жить как нормальный человек. В конце концов, мне приходилось иметь другую жизнь, а ему-то нет. Я-то представляла себе, что он постоянно сидит в своей квартире, ждет моего звонка или приезда и ничто другое для него не существует. Пока я стояла в саду, в деревне зазвонили колокола, сзывая честных людей на утреннюю службу.
   Вернулась в дом, должно быть, с перекошенным от злости лицом, потому что мой муж сразу спросил:
   – Что случилось?
   Он сидел, сияя, в окружении семьи. Я перевела взгляд с него на Джона, потом на Петру. Все вопросительно смотрели на меня.
   – У меня болит голова.
   Петра и Френсис опять переглянулись. Я легко истолковала и этот взгляд: «Ну вот, у нашей старушки очередной закидон…»
   – Давайте я помассирую вам стопы, – предложила Петра.
   – У меня болят не ноги! – рявкнула я.
   Ее и без того огромные глаза раскрылись еще шире.
   – Я знаю, но китайцы нашли особые точки, которые снимают боль. И это действительно помогает. Каждый участок стопы отвечает за определенную часть тела, и по дискомфорту той или иной части стопы можно определить, какой телесный орган требует внимания.
   – Давай, – поддержал ее Джон. – Мне помогает.
   – Вот что я вам скажу: сейчас я приму ванну, а потом можно заняться и массажем.
   Я ушла наверх, безумно злясь на них всех. А особенно на моего любящего, заботливого, верного мужа. Поднимаясь по лестнице, подумала на мгновение, что могу понять героинь Агаты Кристи. Я бы сама с радостью кое-кого грохнула.
   А раздевшись, чтобы лечь в ванну, с облегчением рассмеялась. Нет, ребенка я не жду, это уж точно. И Френсису этим вечером ничего не обломится, так что на понедельник он остался напрасно. Это меня сильно порадовало. Вот какой я стала злобной. Вниз, переодевшись в халат, я спустилась, улыбаясь во весь рот.
   – Массаж не нужен, – сказала я Петре и объяснила почему.
   А поймав вопросительный взгляд Френсиса, улыбнулась еще шире и просветила и его:
   – У меня пришли месячные.
   Судя по выражению его лица, сильнее он бы не огорчился, даже если б я сказала, что сыпанула ему в кофе цианистого калия.
   Петра, благослови ее Боже, приготовила на обед баранину, хотя сама была вегетарианкой. Мы же пошли на прогулку по берегу, Я кое-как взяла себя в руки. Держала Френсиса под локоть и надеялась, что Мэттью не залег где-нибудь на холме и не наблюдает за нами в бинокль. В любом случае морально я приготовилась к тому, что мое сообщение он не получил, приедет этим вечером и взорвет мой мир. Когда мы вернулись с прогулки, я переставила автомобиль Френсиса на другое место, чтобы он был виден с дороги. Тогда Мэттью по приезде все поймет. Френсис, ясное дело, удивился моим столь странным действиям, но я, поднаторев во лжи, доходчиво объяснила, что в понедельник утром садовник собирался работать рядом с тем местом, где стоял автомобиль, и последний мог ему помешать. Френсис это объяснение принял. А утром я могла придумать что-то еще, поскольку намечаемый визит садовника был плодом моего воображения. Если б, конечно, не приехал Мэттью. В этом случае ему пришлось бы стать садовником. Неудивительно, что Френсис принимал меня за чокнутую. Ему бы побывать в моей голове. Не осталось бы последних сомнений.
   Обед, приготовленный Петрой, удался, и после пары стаканов вина я уже могла смеяться вместе с остальными над грязным извращенцем фермером Хоупом и его старинными фотографиями обнаженной натуры. И мои маленькие внучки доставляли мне массу радости, прижимаясь ко мне с двух сторон. Но все-таки я не могла забыть о том, что при любом раскладе меня лишили одного дня удовольствий.
   Френсис уехал в понедельник в пять часов вечера. Перед отъездом назидательно указал мне, словно маленькой девочке:
   – Пожалуйста, больше никого не приглашай. Мы не становимся моложе и оба имеем право на отдых.
   – Извини, – смиренно пролепетала я.
   – Между прочим, я разговаривал с Вирджинией. Она хочет приехать.
   Я чуть не лишилась чувств.
   – Нет! – воскликнула я, забыв про смирение, переполненная яростью. – Нет, нет, нет…
   – Ладно. – Он рассмеялся. – Я сказал ей, что мы хотим побыть вдвоем и это наше тайное убежище.
   – Отлично, – похвалила его я.
   – И это правда, не так ли?
   Я кивнула.
   – Больше никаких гостей?
   У меня возникло смутное ощущение, что он играет со мной, как кошка с мышкой.
   Тут же мы заметили дочь фермера Хоуп, которая шла по обочине шоссе с собакой.
   – Видишь, о чем я? – прошептала я. – Какое уж тут убежище.
   Она остановилась у наших ворот.
   – О, вы уезжаете.
   – Как видите, – вежливо ответил Френсис. – Я могу бывать здесь только по уик-эндам.
   – А вы остаетесь одна? – Она повернулась ко мне. – Почему бы вам не зайти в гости как-нибудь вечером?
   – Да, – кивнул Френсис. – Дилис, почему бы и нет?
   И вопросительно посмотрел на меня.
   – Ты же знаешь, что я не могу, дорогой, – с улыбкой ответила я. – По вечерам я всю неделю буду медитировать. Как и рекомендовала мне Петра.
   – Да, конечно. – Он с важным видом кивнул и включил зажигание.
   – Значит, тормозная колодка не потребовалась, – ввернула дочь фермера Хоупа.
   – До свидания, – отчеканила я.
   Френсис переводил взгляд с меня на нее, не очень-то понимая, с чего я такая суровая.
   – До свидания, – повторила я.
   Она продолжила путь.
   – Я встретилась с ней в музее, – пояснила я.
   – Понятно. – На его лице отразилось облегчение. Он уже тронул машину с места, но нажал на педаль тормоза и высунулся из окна. – Вот что еще. Ни в коем случае не позволяй этому старому фермеру приближаться к нашему дому…
   Бедный фермер Хоуп. Я понимала, что в глазах Френсиса ему уже не отмыться.
   Когда прибыл Мэттью, я напрочь забыла об утонченном искусстве соблазна и набросилась на него с вопросами:
   – Где ты был?
   – Когда?
   – В воскресенье утром.
   Он остановился, огляделся, вроде бы думая. Моя ревность убедила меня, что это не более чем игра на публику.
   – Я пошел в кино.
   – Что, в десять утра?
   – В Художественном центре устроили ретроспективу Хичкока. Четыре сеанса в день.
   – С кем?
   На его лице отразилось недоумение.
   – С двумя приятелями. – Потом добавил, уже ледяным тоном: – Может, ты бы хотела с ними познакомиться?
   Я зарыдала и рыдала, рыдала, чуть ли не начала биться в истерике, отчего он очень встревожился: не знал, что со мной делать. То была лишь реакция. Реакция на все. Сыграли свою роль и гормоны. Он, однако, перепугался.
   – Этому надо положить конец, – изрек Мэттью.
   Я подумала, что он перестал меня любить. Представила себе, что ретроспектива Хичкока – его первое свидание с кем-то еще. Я ничего не видела, потеряла голову. Даже улеглась в постель с ними обоими. И дальнейшие вопросы не имели никакого смысла, потому что он легко мог солгать. В конце концов, я-то лгала. Постоянно.
   Потом он сказал:
   – Я тебя люблю. – И повторил: – Этому надо положить конец.
   Разлука не помогла. Стало окончательно ясно, что укромного местечка нам не найти. Не могли мы создать себе нормальные условия существования. Следовательно, этому надо положить конец. Это безумие, это предательство доверия столь многих людей не могли продолжаться вечно.
   – Ты трахалась с ним в этот уик-энд, не так ли?
   Приревновав его, я поняла, что и он испытывал те же чувства.
   – Нет, – правдиво ответила я. На что услышала:
   – Но ведь будешь.
   На что ответила:
   – Ну почему у тебя нет мобильного телефона?
   На что услышала:
   – На пособие по безработице не купишь.
   На что ответила:
   – Телефон я тебе куплю.
   – Это ничего не решает, – вздохнул он.
   В то утро мы заключили договор. До конца этого месяца мы блаженствуем. Никаких трудных вопросов, никаких истерик и обид. Никакой ревности. Наслаждаемся тем, что имеем. Еще три недели. А по возвращении в Лондон, пообещала ему я, будем решать, как жить дальше.
   Френсис и я теперь виделись только по уик-эндам, и я бы, пожалуй, наслаждалась умиротворением, которое приходило вместе с ним, если бы он не мешал моей другой жизни. Тридцатилетняя совместная жизнь пускает глубокие корни: слишком много дорогих воспоминаний. Но все портили страх разоблачения и отчаяние, которое я чувствовала с приближением воскресного вечера. Отвращение к коллекции необычных фотографий обнаженных женщин фермера Хоупа держало Френсиса на приличном расстоянии (он позволял себе только холодно раскланиваться), от всего семейства, так что дочь фермера мне удалось нейтрализовать. Однако теперь Мэттью и я уже не прогуливались в непосредственной близости от дома и не бывали в Бридпорте, а уж брали друг друга за руку лишь в десяти милях от Кейри-Хаус. К счастью, погода стояла чудесная, поэтому мы много времени проводили на окрестных пляжах, где местные по будням практически не бывали. Ездили в Лайм или на восток, за Эбботсбьюри, в Уэймот и Пул. Иногда уезжали и подальше от моря, к Мейден-Касл.
   По вечерам сидели в саду, где нас никто не мог увидеть, громко старались не разговаривать, окна я занавешивала. Мэттью парковал автомобиль в четверти мили от Кейри-Хаус, так что никаких внешних признаков его присутствия не было. Я прекрасно понимала, что все всё знают, но мне не задавали никаких вопросов, потому что я ни с кем не разговаривала. Да, разительная со мной произошла перемена: если раньше, увидев знакомое лицо, я всегда останавливалась, чтобы перекинуться парой слов, улыбалась или хотя бы подмигивала, то теперь просто отгородилась от окружающего мира. Потребность с кем-либо общаться пропала. Мэттью заменил мне всех остальных, и я не нуждалась в чьих-либо еще словах или улыбках. Так было безопаснее, да и не создавало мне никаких трудностей. Опять же он принадлежал только мне, не растрачивал свое внимание на кого-то еще, и меня это полностью устраивало.
   К сожалению, Френсис не только словесно отмечал перемены цвета моего тела по мере того, как неделя перетекала в неделю, ему также все больше нравилось раскладывать его на белизне простыни. А я перестала выискивать поводы для отказа. Слишком устала, чтобы тратить последние запасы мысленной энергии на то, что ровным счетом ничего не значило. Когда могла, лгала Мэттью. Если не могла, говорила, что не все в моей власти.
   – Ты обещал, – напоминала я ему, – что этот месяц мы должны провести без ультиматумов… – И он, пусть и с неохотой, закрывал тему.
   Френсиса явно радовал мой загар, который для него являлся признаком укрепления душевного равновесия, а следовательно, надежды на то, что я вновь стану прежней хорошей женой. Он смеялся и говорил, что, судя по загару, я не уделяю много времени каким-то другим занятиям. «Отнюдь, – со злостью думала я, – очень даже уделяю».
   Если я и питала слабую надежду, что за эти четыре недели моя любовь к Мэттью ослабнет, надежды эти не оправдались: любовь только усилилась. Так я ему и сказала перед последним уик-эндом. Никогда в жизни не чувствовала себя более счастливой, чем в эти четыре недели, такой удивительно молодой. Плохие новости и одновременно хорошие. Для нас обоих. Однако я не могу вспомнить, о чем мы говорили, чем заполняли часы, что делали и о чем думали, когда были имеете. Просто жили. Каким бы ни был секрет любви, мы его нашли.
   – А как ты? – спросила я. – Я тебе не надоела? – Но спрашивала, потому что знала ответ. Знала, что не надоела. И сие означало, что пусковой механизм бомбы все еще взведен и она может взорваться после того, как закончится последний уик-энд. Рядом с Мэттью я чувствовала себя смелее смелого. Если исход должен быть таким, пусть будет. В наш последний вечер вдвоем мы даже обошли Кейри-Хаус кругом, посмотрели на деревню, помахали дому дочери фермера Хоупа, хотя в тот вечер она и не возилась в саду. А если б и возилась, значения это не имело. Пусть кричит в мегафон, если есть у нее такое желание. Значения это более не имело.