Чик Мейвис. Интимная жизнь моей тетушки

   Но задача оказалась не из легких. Не могла же я сказать, что хочу купить что-то особенное, продающееся исключительно в Кингстоне. Меня бы осудили сразу по двум пунктам: и за снобизм, и за возможность сорить деньгами.
   В конце концов я попросила Петру подыскать мне в тех краях хороший вегетарианский ресторан, а потом ее благословения на невинную ложь: она ищет новые рынки сбыта и попросила меня провести маркетинговое исследование. Я думала, что это блестящая идея, в такой ситуации возразить практически нечего, но Петра, как и большинство вегетарианцев, страсть как не любила лгать. В результате все-таки сдалась, но поджала губки, как делала всегда, если ее дети вдруг сбивались с пути истинного.
   Френсиса явно смешили мои потуги. «Бесчувственный негодяй, – думала я, – только и ждешь моего провала».
   – Ну ты даешь. – Он покачал головой, его губы дрогнули в легкой улыбке. – Я и представить себе не мог, что ты такая изощренная лгунья.
   – Должно быть, унаследовала эту черту от тетушки, – резко ответила я.
   – Слава Богу, что мне никогда не придется допрашивать тебя в суде.
   Мне следовало воспринимать эти слова как намек? Какая разница? До полной свободы оставалось совсем ничего. Я обворожительно улыбнулась, надеясь, что улыбка эта полностью скроет мое черное, черное сердце. Он улыбнулся в ответ, как мне показалось, с облегчением. Сумасшедшая жена возвращается на свое место на кухне.
   – Если станет совсем невмоготу, подумай об Индии и душевном успокоении. – Он продолжал улыбаться. – Порекомендуй такую поездку своей сестре. Ее душе успокоение точно требуется…
   В день встречи с сестрой, за завтраком, он выложил на стол несколько буклетов и новых путеводителей толщиной в пару дюймов.
   – Не забудь, перед поездкой нужно сделать прививки.
   – Так я же их сделала.
   Он вскинул на меня глаза.
   Прокол: я говорила не с тем мужчиной и не о той поездке.
   – Когда мы летали с тобой в прошлый раз, – уточнила я не моргнув глазом. Улыбнулась. – Но я проверю, не кончился ли у них срок действия.
   Потом он, слава Богу, поехал на работу, а я, слава Богу, в Паддингтон… Крюк, конечно, учитывая, что собиралась я в Кингстон, но иначе не получалось.
   Разумеется, все мои намерения сесть напротив Мэттью за стол и обговорить ситуацию растаяли в жарком огне желания: все-таки мы не виделись практически целую неделю. Он тоже готовился к поездке в Индию, но обходился без Глянцевых буклетов и толстенных путеводителей.
   – Я составил список необходимых вещей и лекарств. Ты сможешь заглянуть в него позже. – Он засунул лист бумаги в мою сумку. – Ты увидишь настоящую Индию, но мы не будем останавливаться в гостиницах типа «Холидей инн», ^[39]поэтому надо соблюдать осторожность.
   – Я никогда не бывала в «Холидей инн»! – с притворным негодованием воскликнула я. – Мы останавливались исключительно во дворцах махараджей!
   – Ну, индийские трехзвездочные отели отличаются от европейских.
   Его глаза сверкали, как звезды, улыбка не имела ничего общего с заразными болезнями. Он напоминал мне ребенка в кондитерском магазине, и я рассмеялась. Я уже стаскивала с него рубашку.
   – Мне все это без разницы, пока я с тобой. – Я попыталась его поцеловать, но он отстранился.
   – Ты уже поговорила?..
   Но Индия, Френсис, все прочее могли подождать.
   – Сегодня вечером.
   – Я серьезно.
   – Я тоже.
   Я уже забыла, каково это – вновь становиться молодой, чувствовать, что именно такой ты и хочешь быть. Мэттью был прав. Когда мы были вместе, я всегда знала, что он прав. Нет, с этим следовало заканчивать: не имело смысла жить и не быть рядом с человеком, который позволял чувствовать, что ты живешь.
   – Мы друг у друга на подозрении, – потом сказал он, – я существую только в крохотном уголке твоей жизни, а остальная жизнь, большая часть твоих дней и ночей для меня полная тайна. То же можно сказать и о тебе. Никто из тех, кто играет в твоей жизни важную роль, не знает обо мне, никто из тех, кого знаю я, мои друзья или моя семья, не знают о тебе. Не знают, замужем ли ты, умираешь ли от неизлечимой болезни, одна у тебя голова или три… Некоторые думают, что ты – малолетка, другие – что тебе под девяносто, кое-кто считает, что ты – знаменитость. Чего они только не выдумывают, вот я и хочу, чтобы ты встретилась с ними и они узнали, какая ты… Как в нормальной жизни… ты помнишь, когда жила нормальной жизнью?
   – Она и сейчас у меня нормальная. Более чем.
   – Что ж, нам потребуется какое-то время, чтобы найти свою норму, и это будет нелегко. Мы же не слишком торопимся. С момента нашего знакомства прошло шесть месяцев.
   – Почти.
   – Ты уверена, что сможешь вырваться из силков среднего класса? – Он бросил на меня озорной взгляд. Мы уже играли с ним в эту игру. – Сможешь прожить без всех этих благ?
   – Не просто смогу, проживу. Вечером сделаю решительный шаг. Но сначала мне нужно разобраться с Вирджинией. Не порвав с прошлым, я не могу начать жизнь с чистого листа. Впрочем, в душе я уже готова к этому.
   Он скептически посмотрел на меня. Однако я говорила правду. После визита тетушки меня начало тошнить от вещей. От ухоженного интерьера дома, аккуратной дорожки к входной двери. От удобных, стильных кресел и диванов. Книжных шкафов и баров, музыкальных центров и телевидения. Ковров и портьер. Обоев и краски пастельных тонов, от итальянских ламп, рассеивающих свет. Фотографий счастливой семьи, развешанных в рамках по всему дому. Картин и гравюр, бронзовых кранов, стекла, фарфора, столовых приборов для обычных дней и для званых обедов. Полированной, полированной мебели…
   Я оглядела спальню Мэттью. И увидела, что следовало увидеть в минимуме его одежды, в постерах, приклеенных скотчем к дверям, в отсутствии безделушек-сувениров, в книгах, стопками сложенных у стен (Жаклин забрала книжные полки, а новые Мэттью так и не купил): из этой квартиры можно съехать в любую минуту, требовался лишь повод. Я имела дело с одним из тех немногих чудаков, все пожитки которого умещаются в рюкзаке да в карманах. На подоконнике пыльного окна стояли наши подставки для яиц. Единственный символ наших будущих совместных приобретений. Стояли по полному праву, потому что несли в себе глубокий смысл. Они не имели ничего общего с теми вещами, купленными на всю жизнь, которыми мы с Френсисом заставили наш дом. Я смотрела на свою юность – юность и первую любовь, к которым я повернулась спиной, сказав в Хенли: «Да».
   Я могла понять смысл историй про любовь и раньше, но и представить себе не могла до Мэттью и этой спартанской спальни, как же хорошо Шекспир знал влюбленных женщин, всегда видел их соловьем – не жаворонком… Но необходимость встречи с сестрой не давала мне покоя. И несмотря на сильное желание задернуть занавески, выключить телефон и оставаться в кровати весь день, мне пришлось подняться. Я смыла с тела следы нашей незаконной любовной связи, пообещала моему любовнику вечером решить все проблемы и отправилась в Кингстон, изо всех сил пытаясь стереть с лица самодовольную ухмылку. Все буклеты и другие материалы про Индию засунула на самое дно сумки. Если б моя сестра узнала, что я собираюсь в очередное экзотическое путешествие, наше общение прекратилось бы как минимум до Рождества.
   – Расскажи ей обо мне, – услышала я от Мэттью на прощание. – Пусть узнает первой. Она будет довольна.
   Я одарила его королевской улыбкой и уехала. Боль холодной иглой пронзила мой позвоночник при мысли о том, что она скажет после того, как я расскажу ей о нем.
   Мы сидели друг против друга за столиком из сосны, покрытым клетчатой льняной скатертью, в окружении чистеньких официанток и успокаивающей музыки, пили клюквенный сок, когда Вирджиния спросила:
   – Ты похудела?
   В ее словах, конечно же, слышалась не озабоченность, а зависть.
   – Может, чуть-чуть, – пробормотала я в стакан с клюквенным соком, напитком женщин, и едва не добавила, что в будущем это не повторится. Вместо этого сделала первый выстрел. Знала, что это опасно, но в этот день меня так и тянуло на подвиги. – Похудеешь тут, три дня бегая с Френсисом, тремя старыми утками и дорогой кузиной Элли.
   – Ты сама на это напросилась, – отрезала Вирджиния.
   – Я говорю это не в упрек тебе, Джинни. – «Шутки в сторону, – сказала я себе, – помни, что по яйцам лучше ходить на цыпочках».
   – Я надеюсь, что нет.
   Но мне показалось, что тень угрызений совести все-таки пробежала по ее лицу.
   – Мы мало общались, как друг с другом, так и с родственниками, – посыпала она пеплом голову.
   – Мало, – согласилась я.
   – Ты должна признать… «Началось», – подумала я.
   – …что с карьерой и семьей для меня в твоей жизни осталось совсем ничего, и…
   – У тебя тоже семья. Такая же, как и у меня.
   – Но у тебя была Кэрол, – напомнила она. – Я всегда завидовала вашей дружбе… Должно быть, тебе ее недостает.
   Произнесла она последнюю фразу с несвойственным ей сочувствием. Внезапно я вновь перенеслась на продуваемую ветром бристольскую станцию, смотрела на рельсы, ощущая внутри холодную, зияющую пустоту. Прошло только шесть месяцев, полгода, совсем маленький, по меркам горя, срок. Мэттью был единственным костерком, который сейчас согревал меня. Я хотела сказать ей, порушить все барьеры. Она же моя сестра. Почему нет? И тут она охнула, покраснела и начала рыться в сумочке.
   – Вирджиния! – Я не могла сдержаться. – У тебя мобильник… Ты же всегда считала их показухой. Как же ты…
   К ее чести, разозлилась она не сильно…
   – Мне он нужен, чтобы в любой момент связаться с Брюсом. И потом мне его подарили при покупке стиральной машины.
   Конечно, я не упустила такого случая поддеть ее.
   – Я рада, что ты купила новую стиральную машину.
   – Ну, старая…
   – …проработала у тебя миллион лет. Брюсу надо стирать рабочую одежду, так что стиральная машина – Не роскошь…
   Она подумала, как отреагировать на сестринскую шпильку, и решила не раздувать конфликт. Рассмеялась. Я достала свой мобильник и попросила продиктовать ее номер, чтобы занести его в память. Когда она диктовала, на ее лице читалось удовольствие. Потом она занесла мой номер в память своего мобильника. Мы были на равных.
   – Слушай, теперь мы сможем посылать друг другу текстовые сообщения! – радостно воскликнула я. – Ты можешь просматривать интернетовский сайт Джона и Петры и…
   Тут я почувствовала ее тяжелый взгляд. Я раздавила как минимум тысячу яиц. Оказалась по щиколотку в желтках и белках нашего хрупкого перемирия. Мобильный телефон не играл значимой роли в ее жизни. Полученный бесплатно, подарок при покупке стиральной машины, он не превратил Вирджинию в фанатку высоких технологий. И чего мы вообще говорим о такой ерунде, как мобильный телефон, когда я пришла сюда, чтобы перевернуть, поставить с ног на голову свой мир и в какой-то степени ее? «Выкладывай все, – подумала я, на мгновение поддавшись безумию. – Если твоя сестра лучше всего относится к тебе, когда ты в беде, она выдержит этот удар». Мэттью, хотелось мне кричать. Я влюблена в Мэттью. Эти слова так и рвались из меня. Мне до боли хотелось сказать кому-то об этом, и уж конечно, для того на этой планете и существовали сестры.
   – Вирджиния, я встретила человека…
   Но она подняла руку.
   – Даже не начинай рассказывать мне, что у тебя есть человек, который сможет наладить его, что-то настроить, что-то ввести, что-то подрегулировать, короче, мановением руки изменить всю мою несчастную жизнь.
   И тут мне пришло в голову, что Вирджиния, сама того не зная, дала достаточно точную характеристику Мэттью. Но к сожалению, последовало продолжение. Она наклонилась над столом, нацелилась пальцем в мой телефон.
   – Ты лучше скажи мне, как часто тебе нужны три четверти всего того, что может эта штуковина… – И она откинулась на спинку стула, сложив руки на груди, торжествуя.
   Я покачала головой:
   – Ты права.
   Она улыбнулась:
   – Я знаю.
   Мы убрали мобильники. Она вновь наклонилась над столом, поставила на него локти, положила подбородок на руки.
   – А теперь расскажи мне о тете Лайзе. И дорогой омерзительной кузине Элисон. Нет сомнений, что она в жизни добилась немалых успехов. Слишком много в нее вложили денег и усилий. Если бы мне…
   – Дорогая омерзительная кузина Элисон пьет.
   – Пьет? – Вирджиния просияла. – Ты хочешь сказать…
   – Угу… как рыба, И тетя Лайза списывает все на усталость или перевозбуждение или просто игнорирует. О… она вышла замуж за египтянина. Тетя Лайза именует его не иначе как принцем.
   – Естественно.
   – В любом случае Элисон с ним уже развелась… и один из ее сыновей – гей…
   Я соскочила с тонкого льда на твердую почву.
   – Гей? – Вирджиния улыбнулась с чувством глубокого удовлетворения. – Господи! – И тут же добавила, уж не знаю, где она это почерпнула: – Но по закону средних чисел кто-то в семье должен быть…
   Я ее вывод комментировать не стала.
   – И Элайза – все та же заносчивая Элайза… старается приукрасить жизненные реалии, показать, что все у нее хорошо и лучше быть просто не может. Теперь она живет в крохотной квартирке далеко не в лучшем районе маленького городка. Это тебе не двухэтажные апартаменты с гаражом.
   – Она счастлива?
   Я как-то не думала об этом раньше, но теперь вспомнила ее слова, произнесенные при расставании с порога. Когда долго живешь с ложью, она, должно быть, перестает жечь.
   – Да, – ответила я. – Я думаю, она счастлива.
   – Что ж, очень многие, завершая свой путь, не могут сказать, что они счастливы, не так ли? – В голосе Вирджинии слышалась горечь. – Скажем, наша мать.
   Наши взгляды встретились. Прошлое легло между нами большим черным пятном. Я уже открыла рот, но она опередила меня.
   – Личфилд, значит. – Вирджиния наморщила нос. – Личфидд?
   – Личфилд – неплохой город. Там великолепный кафедральный собор, и расположен он достаточно близко…
   Опять ошибка. Вирджиния разозлилась.
   – Да, конечно, – фыркнула она, – я никогда не бывала…
   Как обычно, она указывала на то, что некоторые из нас – паршивые гедонисты, которые ничего не делают, кроме как разъезжают из одного города со знаменитым кафедральным собором в другой, чтобы потом хвалиться своими познаниями перед сестрой…
   Я улыбнулась, покорившись судьбе.
   – Но тетя Лайза живет далеко от центра. Можно сказать, на окраине, как мне показалось, занюханной. Судя по всему, львиную долю наследства получила Элисон.
   – Низко же они пали, как сказала бы бабушка.
   Наконец-то мы коснулись чего-то общего, связывающего нас. Я даже подумала: «Вот он, мостик, который позволит перейти к главному».
   – Дорогая бабушка. Как мне ее недостает.
   – Меня она в упор не видела, – не смогла не ввернуть я.
   Вирджиния, как всегда в таких случаях, мои слова проигнорировала.
   – Что ж, Лайза это заслужила. Получила свое… Когда я вспоминаю, как она относилась к нам. Не знаю, как это выдерживала наша мать. Будь я на ее месте, она бы получила от меня по полной программе.
   – Лайза… очень привязалась к матери. Они же были близкими подругами… делились секретами.
   Я увидела, как затуманились глаза Вирджинии, это случалось всякий раз, когда речь заходила о прошлом.
   – Мать терпеть ее не могла. Никто в семье не мог.
   – Не думаю, что так было всегда.
   – С чего ты это взяла? – Вирджиния смотрела на меня в упор.
   – В том, каким боком для кого поворачивается жизнь, обычно есть тайные причины. – Я старалась не расставлять акценты. – В конце концов взгляни хотя бы на нас…
   – На нас? Это ты о чем? У нас никаких тайн нет. Ты добилась многого, ушла далеко, а меня оставила на месте.
   – И по причинам, которых я не понимаю, тебя это гложет.
   Вирджиния по-прежнему смотрела на меня, но ничего не сказала.
   – Почему? – спросила я.
   – Что значит почему?
   – Почему мои достижения сидят у тебя в печенках? Обычно родственники должны радоваться успехам друг друга.
   – Такое может быть только в твоих мечтах. И не было бы, если б ты не щеголяла своим богатством.
   – Я не щеголяла.
   – Ты просто бросалась деньгами.
   Это уж был перебор. Даже она это поняла.
   – Извини. Это несправедливо.
   – Ты так думаешь, раз говоришь. Почему?
   – Ну, потому что…
   – Слушаю тебя…
   – Рекомендую попробовать блюда дня: пармезановая запеканка с охлажденными оливками, брускетто ^[40]с баклажанами, суп из свежего зеленого горошка…
   – Суп, пожалуйста. – В голосе Вирджинии слышалось облегчение.
   Я рассеянно, желая поскорее вернуться к интересующей меня теме, тоже остановила свой выбор на супе. На что сестра сказала:
   – Не можешь ты брать суп. – И пнула меня под столом.
   Вот тут что-то в моей заячьей психологии сломалось. В конце концов, я не десятилетняя девочка, сказала я себе, мы уже взрослые люди.
   – Суп, – повторила я громче и напористее.
   А когда Вирджиния продолжала гнуть свое: «Дилис, ты не должна заказывать то же, что и я…» – перед глазами у меня все затянуло красным.
   – Это еще почему? – Я еще больше возвысила голос. – Мне до чертиков надоело при общении с тобой контролировать каждое слово и шаг, и если я хочу этот чертов суп из свежего зеленого горошка, то я и буду есть суп из свежего зеленого горошка.
   Я вскинула голову, выпятила челюсть. Все-таки мне было десять лет, и я нашла в себе смелость взбунтоваться. Так уж вышло, что поводом послужила тарелка супа из свежего зеленого горошка, но, заверяю вас, это был поступок. Если уж я собиралась в самом скором времени порвать со своей семьей и убежать в Индию со своим ни с чем не связанным, ничем не обремененным любовником, так чего мне сохранять в целости и сохранности сестринский союз? Суп или ничего!
   Вирджиния опустила глаза, уставившись в скатерть.
   – Ну, я думаю, теперь это знают все, кто находится в ресторане, Дилли… Хорошо, я возьму брускетто.
   «Это же надо, – подумала я, – победа за мной».
   – Будете что-нибудь пить? – нервно спросила официантка.
   – Да! – рявкнула я. – Мы выпьем бутылку чего-нибудь действительно хорошего… и платить буду я.
   Я с нетерпением ждала ответа Вирджинии, но она по-прежнему не отрывала глаз от скатерти. Официантка ушла за картой вин. Тут я заметила, что плечи Вирджинии трясутся. Боже, я довела сестру до слез. Что ж, пути назад не было.
   – Джинни! – строго позвала я.
   – Да? – промямлила она.
   – Я должна отстаивать свои права. Ты не можешь всегда быть главной. Пользы тебе от этого никакой. – Даже мне эта тирада показалась очень уж ханжеской.
   Плечи продолжали трястись, голова не поднималась. Но конечно же, она не плакала. Смеялась.
   – Ну и дура же ты. – Она покачала головой. – Я не указывала, что тебе есть. Я думала о маркетинговом исследовании Петры и Джона. Если уж мы его проводим, какой смысл нам обеим заказывать одно и то же?
   Потом, когда принесли суп и брускетто и мы исчерпали тему достоинств и недостатков блюд, я, расхрабрившаяся после вина, попыталась повернуть разговор к более серьезным темам. Вирджиния не возражала и, наблюдая, как я маленькими глотками расправляюсь со вторым стаканом, заметила:
   – Полагаю, если ты пристрастишься к спиртному, Френсису понадобится лишь молвить словечко местному судье…
   Идеальное начало. Я поставила стакан, глубоко вдохнула.
   – Вирджиния, почему ты всегда должна меня подавлять?
   Она моргнула.
   – И почему ты воспринимаешь меня и мои деньги каким-то порочным союзом?
   – Потому что они у тебя есть и ты знаешь, как ими пользоваться… и ты их, черт побери, используешь…
   Ее злоба меня шокировала.
   – Вирджиния, что такого я тебе сделала?
   Она вскинула брови, как бы отвечая вопросом на вопрос:
   – Moi? ^[41]
   – Да, тебе! Я выпила один стакан вина, пью второй, а ты уже обвиняешь меня в пьянстве и намекаешь на то, что мой муж дает судьям взятки. То еще у тебя воображение.
   – О, не преувеличивай. Деньги имеют власть.
   – Вирджиния, кто преувеличивает, так это ты. Получается, что ты не можешь найти во мне ничего хорошего…
   Вновь брови вопросительно взлетели вверх.
   – А зачем тебе нужно, чтобы я искала в тебе что-то хорошее? Ты и так всего добилась.
   – В этом ты вся. Комплимент превращается у тебя в критическое замечание…
   – А ты думаешь, что заслужила все это счастье? – Она возвысила голос. И черпала она эти эмоции из очень глубокого, очень замутненного колодца. – Я хочу сказать… я была… сначала всегда была только я… а потом ты…
   – Что сие означает?
   – Сообразишь, если захочешь…
   – Нет… я бы хотела услышать твои объяснения. Это не просто зависть… не так ли?
   Вирджиния выпрямилась, по лицу чувствовалось, что она в дикой ярости. А также готова расплакаться. Спас ситуацию омлет по-испански. Осторожная официантка, ставя тарелку перед Вирджинией, бросила на нее сочувственный взгляд. Для меня это было в диковинку: вдруг кто-то пожалел мою сестру. Обычно все происходило с точностью до наоборот, жалели исключительно меня. Мне вспомнился случай, когда мы вчетвером поехали на уик-энд, один-единственный раз, и я попыталась объяснить дорогу. Она вскинулась, накричала на меня, заявила, что я на всех давлю, немало удивив бармена в каком-то кентском пабе, после чего выскочила из зала. Случилось это после того, как она направила нас не на ту дорогу, естественно, мы заехали совсем не туда, куда хотелось. Она же обвинила во всем карту. Понятное дело, мою карту.
   Беда с такими, как Вирджиния, заключается в том, что такие, как я, пытаясь ничем их не оскорбить, ведут себя так, словно жонглируют тухлыми яйцами. И когда они наконец разбиваются, а случается это всегда, вонь от них идет страшная. Вот и в кентском баре я изо всех сил старалась объяснить, что восток – это некая сторона света, которую обычно можно найти напротив запада. Брюс, одарив меня виноватой, но симпатизирующей улыбкой, метнулся за ней, как испуганный кролик. Френсис выразил мне свои соболезнования, и мы не видели их до воскресенья, пока не пришла пора возвращаться. Но по крайней мере тогда я увидела, как увидели это и другие, что неадекватным поведением отличается она.
   Не я.
   На этот раз официантка определила меня на роль злодея, и эта несправедливость еще больше утвердила меня в стремлении вычерпать эту бочку дерьма до дна. Общение с тетушкой разбудило ужасные воспоминания о моем прошлом, и, услышав о том, как она разобралась со своим, мне хотелось последовать ее примеру. Внезапно мне вспомнился еще один давнишний разговор, имевший место вскоре после дебатов на тему «восток – это запад», с психоаналитиком, которого я встретила на какой-то вечеринке. Я была в таком отчаянии, что начала бомбардировать его вопросами прямо у стола с закусками. Он, однако, проявил милосердие и достаточно четко обрисовал ситуацию:
   – Люди, совершенно не уверенные в себе, думают, что весь мир ополчился на них, и достаточно часто, пусть и не всегда, у них возникает ощущение, будто к ним относятся снисходительно, смотрят на них свысока.
   – Ну, я не понимаю, откуда у нее может взяться чувство неуверенности, – резко ответила я, – если уж у меня…
   Он приподнял бровь:
   – А вы не пытались задать ей такой вопрос?
   – Ну, мы обе получили одинаковое воспитание.
   – Не может быть двух людей с одинаковым воспитанием, – отчеканил он.
   – Она не хочет об этом говорить.
   – Люди обычно не хотят говорить о том, что их пугает или навевает печаль. Почему бы вам не попробовать?
   Не прошло и двадцати лет, как психоаналитик подбросил мне такую идею, а я уже решила ее реализовать.
   Почему нет? Что за скелеты прячет моя сестра в своем шкафу, и чем они отличаются от моих? Я посмотрела на свой омлет. Потом, вскинув глаза, на Вирджинию, увидела, что ее взгляд мечется между ее и моей тарелками. Она сравнивала наши порции… Нелепость, конечно. Или нет? Да какая, собственно, разница?..
   – Джинни, проводя время с тетей Лайзой и Эдисон, я много чего вспомнила. Про то, как мы выступали в роли бедных родственниц, как на нас смотрели свысока.
   Я увидела, как ее передернуло. Почему, задалась я вопросом, почему мысль о том, что ты – бедная родственница, едва не свела с ума мою сестру и практически не отразилась на мне?
   – Подумала я и о нас. Тебе и мне… почему между нами… пробежала кошка… разверзлась пропасть.
   Она продолжала есть, не поднимая головы.
   – Почему ты всегда так злилась и на меня, и на мир, хотя повода вроде бы и не было… тебя все любили, была красивой, умной, могла выбрать любую дорогу, тогда как я ни в чем не могла сравниться с тобой… серая, незаметная мышка.
   Она буквально сверлила тарелку взглядом, а потом вдруг отбросила вилку с таким грохотом, что едва ли не все посетители повернулись в сторону нашего столика.
   – Потому что! – прошипела она, схватила стакан, сжала его так сильно, что побелели костяшки пальцев. – Ты была… действительно никем, пустым местом, никто не удостаивал тебя и взглядом… и теперь смотреть на тебя…
   – Ты про деньги?
   – Я про все. Хамелеон в чистом виде. Все составляющие абсолютного успеха. Тебе ничего не нужно хотеть… тебе не приходится задаваться вопросом, любит ли тебя твой муж, хотят ли быть с тобой твои дети и внуки, куда поехать в отпуск, что съесть на обед… Ты переплюнула меня… всех… не испытав ни боли, ни стыда. Мне с детства втолковывали, что я что-то собой представляю. Я росла с ожиданиями… ты – нет. Это нирвана для психики, о которой мы все можем только мечтать, к какой должны стремиться…