Чиж Георгий. К неведомым берегам

   - Дорогие друзья мои! Да, вы для меня отнюдь не "господа офицеры", и обращаюсь я к вам не как командир корабля, а как старший товарищ и друг, так обратился вечером Невельской к офицерам. - Вам предстоит сделать трудный, быть может, труднейший в жизни выбор, который для себя самого я сделал много лет тому назад. Я должен осуществить во что бы то ни стало вам известную идею. Для меня поэтому дело проще: я сам стремился к ныне предпринятым действиям и считаю, что нравственное право на них я получил давно. Ваше положение другое - вы невольные жертвы моих, быть может, необоснованных и фантастических замыслов... Законного разрешения на то, что мы собираемся делать, у нас нет. Та инструкция, которую оставил здесь для меня генерал-губернатор, является пока только неутвержденным проектом - мы идем к берегам Амура самочинно, против прямого запрещения государя. Правда, как я думаю, государь введен в заблуждение министром. Я не только не могу сулить вам славы и отличий, но честно должен предупредить о грозящем, быть может, разжаловании и арестантской куртке. В моем сердце поэтому не найдется ни тени осуждения тех из вас, для которых мои дальнейшие шаги неприемлемы, и я по-прежнему сохраню к ним чувство уважения и теплой дружбы, спаявшей нас во время счастливого доселе плавания. Я распорядился так: для желающих списаться с корабля до самого выхода "Байкала" из Авачинской губы в море будет приготовлена шлюпка с гребцами. Никаких объяснений для оставления корабля не нужно. В случае надобности ответственность за все предстоящее я принимаю на одного себя.
   Разошлись молча и так же молча приступили к работе: не перекорялись, как бывало, друг с другом закадычные приятели, мичманы Гейсмар и Гроте, и не подшучивал над бесшабашным близоруким юнкером князем Ухтомским веселый подпоручик корпуса штурманов Попов.
   - Аврал! - коротко приказал, выходя на шканцы, Невельской.
   Здесь в присутствии всех офицеров и команды громким бодрым голосом он официально произнес другое:
   - Господа офицеры и матросы! На нашу долю выпало исполнение важного для государства дела. Я надеюсь, что каждый из вас честно и благородно исполнит при этом долг свой перед отечеством! Экспедиция наша является секретной, и поэтому все, что вам придется совершать по моему приказанию, должно оставаться в тайне. По прибытии на место наших действий вам будет дана мною подробная инструкция...
   - Ваше благородие, - приставал к вахтенному лейтенанту Казакевичу боцман, - шлюпку не прикажете ли поднять? Заливает.
   - Не зальет! - отмахивался Казакевич.
   И пустая шлюпка с положенными на дно веслами продолжала рыскать из стороны в сторону, сиротливо болтаясь за окрыленными парусами и лавирующим к выходу из бухты транспортом... Шлюпка не понадобилась.
   Противные ветры перемежались со штилями. Штили сопровождались непроницаемыми молочными туманами. "Байкал" полз как черепаха и подолгу дрейфовал, с тем чтобы снова, как слепец с клюкой, ощупывая беспрестанно дно и лавируя, брести вдоль Курильской гряды островов. Нужен был хоть один ясный день или хоть час, чтобы через первый попавшийся пролив пробраться в Охотское море. Счастье улыбнулось только 7 июня: ласковое солнце осветило четвертый Курильский пролив, помогло ориентироваться и взять курс прямо на то место, где Крузенштерн почти полстолетия назад встретил напугавший его "сулой", принятый им за бар реки Амур, и отошел подальше от берегов.
   Счастье продолжалось недолго: опять опустилась всем надоевшая тяжелая завеса туманов, как бы пытавшихся еще раз скрыть от пытливых и настойчивых русских людей тайну Амура. Тихо, крадучись, с повязкой тумана на глазах осторожный "Байкал" подползал к вожделенной, но гостеприимной точке северной конечности Сахалина. Упорство командира было вознаграждено только 11 июня: ясный, безоблачный день помог, наконец, точно определиться. А к вечеру опять заволокло.
   Мрачная туманная ночь, непрерывное бросание лота, противный порывистый ветер и ход не более двух-трех узлов вконец изнурили несдававшихся моряков. И вдруг в полной тьме, при изменившемся направлении ветра, все ясно услышали зловещее шипение и всплески невидимого буруна - пришлось снова отойти в море и с волнением ждать рассвета, держа наготове оба якоря.
   Выглянувшее из морских глубин, не отоспавшееся за ночь подслеповатое кривое солнце осветило лениво уплывавший к югу туман. Отойдя от корабля миль на пять, туман так же лениво стал скатываться в темно-серые свертки и пополз куда-то кверху, открывая за собой неведомую землю.
   Берег Сахалина оказался на двадцать миль ближе, чем на карте Крузенштерна: карта не верна!
   - Ветер - с берега!
   Это заставило тотчас же удвоить осторожность.
   Перед лавирующим "Байкалом" - унылая и неясная линия берега пустынной низменной равнины с двумя высокими горными хребтами по бокам. Они тянутся с севера на юг и пропадают вдали. До берега еще далеко, около двух миль, и глубина под "Байкалом" очень большая, но с салинга хорошо видны протянувшиеся от самого берега многочисленные кошки. За ними и за песчаной полосой отсвечивает необозримое пространство воды. Сверились с картой - на ней показан сплошной скалистый берег. Надо обследовать.
   - Из бухты вон! Шлюпку на воду! За ней - байдарка!
   - Алеуты сюда!
   Кто первым высадится на северный берег Сахалина? Счастье выпадает на долю мичмана Гроте и подпоручика Попова, остальные что-то недовольно бурчат под нос - не повезло - и, вооружившись подзорными трубами, не спускают глаз с отваливших счастливчиков.
   "Байкал" ни минуты не застаивается на месте и, снявшись с якоря, идет вдоль берега. Шлюпка заходит в каждую береговую складку, она ищет пролива к видному с салинга за береговой полосой озеру. Гроте вооружен инструментами.
   Так началась самовольная опись Сахалина капитан-лейтенантом Невельским.
   Шлюпка и байдарка возвратились только к вечеру. Гроте и Попов возбуждены и, не стесняясь тем, что делают официальный доклад, поминутно перебивают друг друга. Невельской улыбается и не мешает: он успеет хорошенько допросить их потом, поодиночке, когда уляжется возбуждение, тем более что и без них день дал "Байкалу" кое-что новое, важное.
   Еще утром с "Байкала" было замечено сильное течение с юга на север, а в шесть с половиной вечера течение приняло обратное направление! Гроте и Попов донесли, что вода из озера через обнаруженный ими пролив с большой силой стремится в море - ясно, что морское течение с севера на юг и обратно, встречаясь с другим течением, с запада на восток - из озера, создают далеко видный с корабля, кипящий, бурлящий "сулой", который меняет свое направление с северо-восточного на юго-восточное: вот почему в свое время Крузенштерн, не зная о существовании ни озера, ни пролива, вывел ошибочное заключение, что здесь где-то близко находится бар Амура или одного из его рукавов... Да, бар есть, но он лежит против входа в озеро, и Амур здесь ни при чем!..
   Расхождение с картой по всему пути большое: "Байкал" шел в трех милях от берега, а по карте - в расстоянии от семи до шестнадцати миль...
   - Господа, - озабоченно говорит Невельской, - предупреждаю еще раз, примите во внимание обнаруженное и соблюдайте крайнюю осторожность. Завтра с восходом солнца опять пойдут шлюпка и байдарка. Байдарка - по озеру, шлюпка - морем, под самым берегом. По тому же направлению с промерами в расстоянии одной-двух миль от берега пойдет и "Байкал".
   Второй вечер опять принес новости: на одной из высоко поднявшихся над водой кошек, поросших тальником и можжевельником, обнаружены три небольших селения. Туземцы разбежались, но не все.
   Оказались они гиляками. Одеты в рыбьи кожи и собачьи шкуры мехом вверх. На головах - грубо сделанные из древесной коры шляпы. На ногах тюленьи чулки. Гостей приняли миролюбиво, но неприветливое выражение лиц и хитрые-прехитрые глаза, которые они стараются прятать, доверия не возбуждали.
   Убедившись в течение следующего дня, что в северной оконечности Сахалина для стоянки судов нет ни одной хотя бы мало-мальски удовлетворительной бухты, "Байкал" направился к югу вдоль западного берега Сахалина.
   Сильное и неправильное встречное течение сбивало корабль с курса, а резко менявшиеся глубины заставляли все время лавировать. Постоянная перемена галсов измучила и без того обессиленную команду, как вдруг на глубине шести сажен корабль покачнулся и сел на крутую банку. Опять аврал, опять сверхчеловеческие усилия сдвинуть корабль: ни верпы, ни становые якоря не помогли - сняться не удалось, начавшееся с приливом волнение с ожесточением колотило транспорт о кочковатое твердое дно...
   Невольно Невельскому пришли на ум и уже не выходили из головы и подкашивали энергию пророческие слова Меньшикова по поводу предполагаемого самовольства: "Впрочем, если подобный осмотр будет произведен случайно, без каких-либо несчастий, то есть без потери людей или судна и без упущения возложенного на вас поручения - описи и исследования Константиновского залива и окрестных с ним берегов, куда предполагается перенести Охотский порт, - то, может быть, и обойдется благополучно".
   "Вот оно, - волновался Невельской, - описи охотского побережья и не начинали, а корабль загубили... Нет, видимо, "не обойдется благополучно".
   Еле двигавшаяся команда вяло отзывалась на приказания капитана, корабль как будто прирос к мели.
   Но то, что не удавалось падавшим от усталости людям, поднявшийся прилив и переменившийся ветер поправили в одну минуту: корабль закачался на воде. В трюме сухо, повреждений нет. Только новое, крепко построенное судно могло играть роль копровой бабы или трамбовки в течение шестнадцати часов подряд и не развалиться.
   Казакевич ходил гоголем - он один не падал духом и нет-нет подходил к Невельскому и ободрял:
   - Не развалится, Геня, успокойся. Я его строил, знаю, что не развалится, - крепок, как скорлупа ореха.
   Опять высланы к берегу Гроте и Попов, "Байкал" же из осторожности отошел в море и там лавировал всю ночь и часть дня, поджидая их возвращения. Шлюпка и байдарка заблудились: они попали в открытый Гавриловым еще в 1846 году залив Обмана и так же, как и он, приняли залив за лиман Амура. Ночевали на берегу и вернулись только к вечеру.
   Отсюда Невельской решил идти с промерами прямо к мысу Головачева, но не дошел и опять угодил на мель. Густой туман не давал никакой возможности ориентироваться.
   Горькую думу думал Невельской, выстаивая подолгу в одиночестве на мостике. Как бы злорадствовали все его недоброхоты и критики, если бы сейчас видели его положение! Холодные капли оседали на зюйдвестке и мелкими рябинами покрывали лицо, соединялись и струйками стекали по шее и подбородку, неприятно щекотали и леденили грудь. Команда отсыпалась. Просветлело только на третий день.
   "От мыса Головачева на запад, - доносили посланные в разведку, тянется отмель глубиной не более восьми-девяти футов, с глубокими ямами, в беспорядке разбросанными и часто вовсе не связанными друг с другом. Прохода от мыса к югу нет". Оставалось попытать счастья у западного, материкового берега. Так Невельской и порешил.
   Ощупью потянулся "Байкал" вдоль уходившей на запад кошки. Высланный вперед на шлюпке мичман Гроте на достаточной для транспорта глубине стал на якорь в качестве бакена. Дойдя до этого места, "Байкал" благополучно обогнул кошку по глубокой воде и, бросая лот, стал подвигаться к материковому берегу и вместе с тем - вперед, избрав ориентиром высокую конусообразную гору, видневшуюся за мысом Ромберга. За кошкой, ближе к западному берегу, оказалась глубина в шесть сажен. До берега оставалось около полутора миль. Очевидно, "Байкал" нащупал фарватер. Действительно, глубина ближе к берегу стала уменьшаться.
   Двигаясь короткими галсами, зигзагом между отмелью и берегом, Невельской устанавливал ширину прохода к югу.
   Операция была тяжелая: садились на мель, с трудом стягивались и опять садились. Стемнело, моросил холодный дождь. Люди выбились из сил и ворчали, офицеры пожимали плечами и не проявляли никакой инициативы. Невельской не сдержался, и впервые на корабле услышали начальнический окрик и брань.
   Офицеры и команда притихли, насупились. В кают-компании весь вечер царило угрюмое молчание. Недовольный всеми и собою Невельской, забившись в свою каюту, ворочался без сна до утра. Корабль стоял на якорях, придавленный плотным туманом. В головах измученных, оторванных десятком тысяч верст от родины людей рождались тяжелые кошмары и беспросветные, как этот туман, мысли...
   Утром внезапно поднявшийся свежий ветер разорвал в клочья навалившуюся на "Байкал" мокрую и холодную подушку тумана, и корабль, имея впереди идущие с промерами две шлюпки и байдарку, как только что покинувший постель тяжелый больной, неверно и медленно двинулся вперед. Встречное течение оказалось настолько сильным, что только порывы еще более усилившегося ветра позволяли передвигаться вперед редкими и короткими бросками.
   - Идем, как стрелковая рота в наступление: перебежка - и носом в землю, - сказал сумрачного вида матрос, ослабляя в руках шкот.
   - Вспомнил, балда, пехоту, перебежки, - с сердцем ответил сосед, тоже со шкотом в руках, повысил голос и крикнул, заглушая свист ветра в снастях: - Дурак! Не трави шкот, перекашиваешь! Тяни живее!
   Под вечер удалось, наконец, бросить якорь при входе в лиман Амура. Отсюда уже можно было начинать его исследование и поиски фарватера дальше к югу на гребных судах. Лиман представлялся беспредельным и для изучения с наличными ничтожными силами по-прежнему недоступным. Люди приуныли, приуныл и командир.
   Неправильные и быстрые разрозненные течения, лабиринты мелей, банок и обсыхающих лайд, противные юго-западные ветры сбивали парусный "Байкал" с пути и старались выбросить его из фарватера в стороны - то на одну, то на другую мель. Что же будет дальше? Ушедшим в разведку гребным судам было не легче.
   Транспорт обезлюдел - на нем оставалось всего десять человек, все остальные брошены на исследование лимана: Гревенс - на шестивесельном баркасе, Гроте - на четырехвесельном, Гейсмар - на вельботе. Резкий порыв ветра вмиг раскидал их во все стороны: баркас выкинуло на лайду, вельбот на сахалинскую отмель, шлюпку - в море...
   Промокшие до костей офицеры с командами еле добрались до берега и из выброшенных на сушу кусков коры и дерева развели дымный шипящий костер. Разделись и стали обсушиваться.
   - Надо бы, - натягивая на себя заскорузлую от соленой воды рубашку, сказал, зевая во весь рот, Гревенс, - вы-ста-а-вить на-а ночь кара-а-ул, - и умолк.
   - Ка-акие там еще караулы! - сонно возразил уже свернувшийся в клубочек Гроте. - На сто верст никого... - и заснул.
   Никто, впрочем, успокоительного ответа Гроте не слыхал: согревшиеся офицеры и матросы спали мертвым сном.
   Разгоревшийся было костер погас, но люди не просыпались.
   Пробуждение от холода на рассвете оказалось весьма неприятным: исчезло все платье, продовольствие и сапоги. Рекогносцировка полуголых матросов выяснила близость большого гиляцкого селения.
   5. ЧУДЕСНЫЕ ПРЕВРАЩЕНИЯ
   - Ваше высокоблагородие, три лодки! - закричал матрос с салинга отбывающему на мостике почти бессменную вахту самому капитану и показал рукой по направлению к берегу Сахалина.
   Геннадий Иванович вскинул трубу и удивился - он узнал своих, и сердце его сжалось от недоброго предчувствия: возвращались все вместе, не вовремя, почему-то в одном белье, несмотря на холод и ветер.
   Через час сконфуженные офицеры и матросы с потупленными глазами предстали перед капитаном в одном белье и без сапог. Кровоточащие, синие от холода ноги, выбивающие мелкую дробь зубы и опущенные головы говорили о многом, но не все. Гревенс взошел на мостик к капитану и, заикаясь, доложил. Капитан слушал, стиснув зубы.
   - Инструменты? - спросил он.
   - Целы, господин капитан! - ответил, дрожа уже не столько от холода, сколько от стыда и волнения, Гревенс, чувствуя на себе взоры своих раздетых матросов и любопытствующей команды корабля.
   Наступило долгое молчание. Невельской обдумывал, как поступить.
   - Господа офицеры, - сказал, наконец, членораздельно Невельской, - я арестую вас. Лейтенанта Гревенса за разгильдяйство и непростительное легкомыслие - на семь суток, остальных - на трое. Исполните в первый же день по прибытии в порт. Командам объявляю выговор. А теперь марш по местам, привести себя в порядок, умыться, обогреться и пообедать!
   С опущенными, как были, головами разошлись.
   Спустя час новый сигнал матроса с салинга: "Много лодок!" В подзорную трубу было видно, что идет целая флотилия гиляцких лодок, растянувшись полукругом. Отдельно впереди идет легкая лодка с четырьмя гребцами. Направление - на левый борт корабля.
   - Спустить все лодки и вместе с вооруженными гребцами укрыться за правым бортом и ждать команды! Приготовить орудия левого борта к стрельбе! распорядился Невельской. - Оружие пускать в ход в самом крайнем случае. Постараться захватить первую лодку в плен. С салинга долой! Все по каютам!
   Мертвый вид корабля не удивил приближающихся гиляков, уже владевших, как казалось им, опытом, показавшим беспечность русских моряков. Бесшумно, стараясь не выдать своего присутствия, приближалась флотилия, суживая полукруг...
   Прижавшись к палубе и лежа, где и как можно, незаметные для наступающих, матросы и офицеры не спускали глаз с подходившей шлюпки. Гревенс и шесть человек матросов в кубрике лежали босые. На них некому было обращать внимание, так как, кроме прислуги у двух пушек да капитана, все были заняты.
   Гиляцкая лодка подошла почти вплотную к "Байкалу", как вдруг мертвую тишину разодрал свист боцманской дудки. С левого борта прямо в воду, почти в самую гиляцкую лодку, бултыхнулось семь человек. Это были Гревенс и его команда. Неожиданный маневр озадачил не только гиляков, но и Невельского, успевшего только скомандовать:
   - В атаку!
   Цепкие руки прыгнувших в воду матросов раскачали гиляцкую лодку и выплеснули озадаченных гребцов в воду.
   Через минуту еле дышавшие от страха, мокрые пленники лежали на палубе и, ничего не понимая, испуганно вращали глазами. Гиляцкая флотилия остановилась. Две-три лодки уже покинули строй и улепетывали обратно.
   Вдохновенная и выразительная матросская мимика показала остальным, что захваченные в плен будут крепко наказаны, если те не образумятся и не отдадут награбленного. Не прошло и получаса, как любители чужого, воинственные гиляки спешно выгребали обратно домой, чтобы вернуть похищенное.
   А через несколько дней завязалась дружба, и те же гиляки охотно продавали "Байкалу" рыбу и различные продукты в обмен на разные мелочи домашнего обихода и усердно помогали вести промеры глубин.
   Обширность лимана угнетала Невельского. Исследовать возможности плавания здесь для морских судов с теми средствами, которые были в его распоряжении, да еще за два-три месяца, было задачей не по силам: площадь лимана превышала две тысячи квадратных верст. Пришлось сосредоточить внимание только на вопросе об устье Амура.
   Шедший по сахалинскому берегу мичман Гроте, следуя на юг, наткнулся на отмель, которая, как казалось, закрывала проход к югу от берега до берега. Данные же доклада лейтенанта Казакевича подавали большие надежды: осматривая все бухты, он шел вдоль материкового берега и добрался до возвышенного мыса Тебах, за которым открылась очень глубокая, с западной стороны, бухта. Из бухты, во всю ее ширину, насколько можно было наблюдать, стремилось единое сильное течение.
   - Я убежден, - закончил свой доклад Казакевич, - что бухта и есть устье Амура. Ширину его я определяю миль в семь.
   - Петр Васильевич! - радостно воскликнул Невельской, выслушав доклад Казакевича. - Ты сделал, я в этом нисколько не сомневаюсь, великое для нас открытие. Завтра же мы крепко ухватимся за кончик твоей ниточки и уже не выпустим ее из рук. Ура!
   Успех отпраздновали шампанским, матросы - лишней чаркой водки и добавочным отдыхом.
   К утру Невельской сообщил план обследования, обдуманный им по частям еще в Петербурге, в спорах о промахах, допущенных его предшественниками: вместе с Казакевичем на гребных судах, не теряя нити глубин, войти в реку. Перейдя устье под левым берегом, добраться до возбуждающего сомнения главного русла Амура, затем перейти на правый его берег, спуститься вдоль него до впадения в лиман, пройти вдоль материкового берега до соединения лимана с Татарским проливом, до той широты, до которой доходил Бротон, а оттуда, следуя уже вдоль западного берега Сахалина к северу, возвратиться на транспорт.
   - Вот, господа, порядок исполнения моего плана, - объявил Невельской офицерам. - Я полагаю, что если при этом ни в каком случае не терять нити глубин, по которой шел лейтенант Казакевич, то мы сможем одним выстрелом убить двух зайцев: проложить судоходный путь для входа в Амур кораблей и выхода обратно к морю, а может быть, и "несуществующему" Татарскому проливу, - и хмурое, изборожденное морщинами, покрытое мелкими рябинками лицо Невельского осветилось широкой радостной улыбкой. - Что бы ни случилось дальше, вход в Амур с севера оказался доступным для судов, и надо думать, что он не единственный. С богом!
   Во главе с самим Невельским в поход двинулись шлюпки: шестерка, четверка и вельбот, с командирами на них - Поповым, Гейсмаром и Гроте. Поход не из легких: штормовые ветры заставляли чуть не вплотную прижиматься к берегам, десятки раз садиться на мель, сниматься, стоя по грудь в воде, и возвращаться обратно, чтобы ухватить упущенную нить глубин.
   Шквалы рвали в клочья и без того уже рваные паруса и опрокидывали крохотные скорлупки. Дожди промочили насквозь платье; паруса стали мокрыми от шквальных дождей и туманов. Сухари заплесневели уже на четвертый день, провизия, особенно крупа, мука, макароны, превратилась в сплошной ком липкой противной массы. Промеры выматывали силы, а отдыхать было некогда и негде. Но тяжелые весла без перерыва сменялись набухшими водой мокрыми парусами, паруса сменялись снова тяжелыми веслами - поход продолжался.
   Туман либо скрывал лодки друг от друга, либо сбивал их в кучу, нарушая строгую последовательность промеров. Руки как у матросов, так и у офицеров покрылись кровавыми мозолями и кровоподтеками, исчерченная по всем направлениям глубокими трещинами и ссадинами кожа потеряла эластичность, лопалась или шелушилась. От соленой воды образовались кровоточащие язвы.
   И тем не менее участники похода не теряли бодрости - работа ладилась, и записные книжки покрывались рядами промеров глубин. Особенно радовали столбцы фарватера Амура, покрытые двузначными цифрами сажен, превышавшими нужные для плавания морских судов глубины в несколько раз.
   Собираясь иногда вместе на ночевки и обсушиваясь у костра, неунывающая компания офицеров цитировала наизусть нелепости доклада Нессельроде о непригодности устья Амура для судоходства и сочиняла по этому поводу неприличные частушки, заражая своим задорным настроением и матросов. Частушки заливисто оглашали пустынные берега, и бесстыдное эхо четко и громко повторяло нескромные слова. Под пение легче было бросать лот и орудовать длинными шестами.
   - Тсс! Господа офицеры! - как-то при свете ярко разгоревшегося костра неожиданно вскрикнул Невельской и сделал вид, что прислушивается.
   Все застыли.
   - Слышите? - крикнул он в сторону поющих матросов. - Не дышать...
   - Ничего не слышим, - зашептали офицеры, тоже прислушиваясь.
   - И я тоже, - серьезно заявил Невельской, - но я рассчитывал услышать бряцание оружием тех четырех тысяч маньчжур, которые день и ночь стерегут вход в Амур!
   - Ха-ха-ха! - смеялись офицеры.
   - Подкиньте, ребята, свеженьких сучьев сюда! Может, на огонь пожалуют!
   Но маньчжуры не жаловали...
   - Здесь мы построим крепость, - ни с того ни с сего однажды показал рукой Невельской на глубоко вдавшийся в реку полуостров, - она будет запирать вход в Амур с моря.
   Этим он выдал свои сокровенные мечты: он не только исследовал, но и мысленно решительно закреплялся в этих местах, - он их занимал и собирался защищать.
   Приближались к широте, до которой доходил Бротон. Перешеек все еще не появлялся, но проход между берегом и Сахалином постепенно суживался и мелел. И опять настроение упало. Шлюпки уже подходили к широте, до которой добрался Бротон, так что перешеек, если бы он существовал, представлял бы только узенькую полоску земли. Узенькую, однако превращавшую остров в полуостров.
   Это случилось 22 июля 1849 года. Проход сузился до четырех миль. Хорошо был виден унылый и пустынный берег Сахалина с выступавшим далеко вперед низменным мысом, к которому ровной дугой стремилась с обеих сторон линия берега.
   - Вот вам!
   Попов встал и выразительно очертил по воздуху полукруг открывшегося залива и недовольно пожал плечами. Невельской кивнул головой: "Вижу", - и тоже пожал плечами, не сводя, однако, глаз с мыса. И вдруг нервно вскочил и закричал во всю силу легких, топая ногами и приседая, как бы помогая ходу шлюпки:
   - Навались! Еще! Еще!
   Вершина мыса на глазах стала отделяться от другой половинки, и, раздвигаясь, обе части дуги поползли в стороны.
   - Навались, черти! Навались! - кричали сзади почти одновременно Гревенс и Гроте. Со стороны показалось, что дан старт для какого-то безумного состязания - лодки стремились в открывшуюся щель.