Страница:
– Вот именно…
– Погодите, – вспомнила я, – вроде бы в письме было имя. Кажется, на обратной стороне.
Из кармана сутаны ксендз достал письмо, тоже не в лучшем состоянии, чем конверт, и перевернул листок.
– То же самое. «И. Хмелевская». Только первая буква имени.
– Такова сила самовнушения! – сокрушенно признала я. – А ведь готова была поклясться, что там полностью написано мое имя! Ни минуты не сомневалась – письмо адресовано мне, так его и восприняла.
– Вот именно, – повторил ксендз, сокрушенно качая головой. – В действительности же нет уверенности, речь может идти не о вас, а о другой особе. Об Иоланте Хмелевской.
Нет, от таких шараханий из стороны в сторону можно и последних нервов лишиться. Выходит, все наши глубокомысленные ассоциации с Ренусем и Мизюней коту под хвост? Идиотизм, игра воображения или, выражаясь деликатней, творческая фантазия? И не мне, а какой-то Иоланте должны были подбросить голову? И это не я, а какая-то Иоланта должна была теперь хромать? Тогда какого черта все это приключилось со мной?
– Да что за Иоланта такая? – простонала я.
Ксендз мне очень сочувствовал, по лицу было видно. Еще раз глубоко вздохнув, он пояснил:
– Иоланта Хмелевская была близкой подругой покойной Елены Выстраш. Это я узнал от ксендза викария, пока только это. Возможно, ее письмо было адресовано не вам, а подруге. Хотя, с другой стороны, содержание письма немного не подходит к Иоланте…
– А где найти эту Иоланту, разрази ее… простите, отец мой, нужно ее разыскать, может, что-нибудь и удастся выяснить? Возможно, она сумеет объяснить все непонятные вещи, надо же, сколько я намучилась, и вдруг всплывает некая Иоланта!
Эмоции буквально разрывали меня на части, ксендз же сохранял спокойствие и невозмутимость. Пытался и меня успокоить.
– К сожалению, мы не располагаем ее адресом. И кто она такая, тоже не знаем. А ей ли адресовано письмо или вам – это пани сама должна решить.
Сумятица в голове, вызванная новым открывшимся обстоятельством, лишала возможности логически мыслить. Спокойствие ксендза оказало благотворное воздействие. Помолчав и немного успокоившись, я призналась:
– Решить непросто. Вот сейчас, когда вы рассказали о подруге Елены, тоже Хмелевской, я было подумала… но сомневаюсь. Кое-что в письме вроде бы прямо относится ко мне, кое-что, возможно, я сама насочиняла. О наличии у Елены близкой приятельницы я знала, мне известно: Елена делилась с ней своими тайнами, так что, может, она и многое знает. Из письма следует, что Елена собиралась сообщить мне нечто важное, не исключено, это важное известно ее близкой подруге. Только вот как ее разыскать? А ксендз викарий…
Ксендз сочувственно пояснил:
– Бедняга еле мог говорить, но подумал о ближних и, преодолевая свою немощь, поведал мне о наличии у его покойной прихожанки близкой подруги. Наверняка тайны исповеди он не нарушил, нет, нет, такого он никогда не сделает, возможно, другой источник. Знал же он о подруге немного: что у покойной Елены Выстраш была близкая подруга, звали ее Иоланта Хмелевская и жила она где-то неподалеку от особняка, где Елена работала в прислугах. Больше же ничего о ней не знает. Проше пани, а если дать объявление в газетах? Или попробовать разыскать ее через полицию?
– Полиция, конечно, без труда разыскала бы эту Иоланту, – без особого энтузиазма заметила я, – но видите ли, отец мой, я полицию обманула. Ничего не сказала ей о письме Елены.
– Но почему? – изумился ксендз.
– А сама не знаю. Вот толком даже объяснить не могу. Но знаете, из всего нагромождения невероятных происшествий со мной я сделала вывод, что все это имеет непосредственное отношение к моей личной жизни. Вокруг меня плетется какая-то паутина, я имею в виду упомянутую в письме бабу, которая меня ненавидит. Афера могла уходить корнями в мое прошлое, не хотелось, чтобы полиция в нем копалась, полиция не все может понять, особенно причины ненависти той самой бабы. Так получилось, не я ей, а она мне подложила свинью и она же меня возненавидела. Короче, сначала мне самой хотелось бы во всем разобраться, а потом уже обращаться в полицию. Вы с ними общались?
– Да, после покушения на ксендза викария. Тогда у меня еще не было этого письма.
– В таком случае сделаем так: я возьму письмо и отдам им, признаюсь, что умолчала о нем, надеюсь, не сошлют меня в Сибирь. И расскажу им об Иоланте.
Ксендз согласился с моим планом.
– Думаю, пани права. И вот еще что бы мне хотелось вам сказать. И викарий, и я весьма встревожены этими преступлениями, но о некоторых вещах долг не позволяет нам говорить, некоторые вещи надо предоставить воле Божией. Сейчас викарий еще очень слаб, но, окрепнув, еще раз все обдумает и решит, что ему позволено вынести на суд людской. Мы тоже стараемся по мере наших слабых сил помочь органам правопорядка и справедливости. Ведь Елена Выстраш, упокой Господи ее душу, узнала об убийстве человека и опасалась за свою жизнь. Увы, опасения ее не были напрасны. По ее словам, человека убили из корыстных побуждений, и убийца пользуется плодами преступления. Нельзя такие деяния оставлять ненаказуемыми.
– И вы знаете, кто преступник? – спросила я, потрясенная до глубины души.
– Знает ксендз викарий. Но именно это ему сообщили на исповеди.
– Значит, умрет, а не скажет. Но в разговоре со мной он намекнул, что кое-что он узнал не в исповедальне, а путем собственных умозаключений, вот это он вправе обнародовать.
– Да, но после встречи с вами у него не было времени, так что пока нечего обнародовать. Думаю, однако, вскоре он захочет с пани поговорить, как только состояние здоровья позволит.
– Хорошо бы скорее! Я приеду по первому его зову. Мне кажется, было бы разумнее сначала поговорить с викарием, а уже потом – с полицейскими, но боюсь, не вправе откладывать, им тоже надо скорее сообщить последние новости. Ох, и не знаю, как объясню свое умолчание…
Ксендз пробощ от всей души приветствовал мое мудрое решение.
Итак, я узнала фамилию таинственной приятельницы Елены Выстраш, но все еще не знала фамилии Ренуся. Села у телефона и задумалась – кому раньше позвонить, в полицию или еще каким-нибудь общим знакомым, спросить о Ренусе. Письмо Елены тяжким камнем лежало на совести, но оба священнослужителя так основательно взбудоражили меня своими сенсационными сообщениями об убийстве из корыстных побуждений, что сначала требовалось немного упорядочить взвихренные чувства. Итак, сидела я у телефона и никому не звонила.
Телефон позвонил сам.
– Я говорю с Иоанной Хмелевской? – поинтересовался дамский голос.
– Да, с ней.
– Говорит Иоланта Хмелевская, – ответил дамский голос, и сердце оборвалось в груди. – Елена Выстраш была моей подругой. Я звоню вам из аэропорта, сейчас уезжаю навсегда, потому что страшно боюсь, а они пускай удавятся тут без меня и поубивают друг дружку! Елена сначала подслушала, а потом и бумаги увидела и обо всем догадалась. Бумаги в черной папке, вернее, не папке, от папки осталась одна обложка, твердая, пластиковая, и они уверены, она у вас, потому что была у этого вашего бывшего мужа, но теперь у него нет. И вам бы тоже лучше было уехать куда подальше и ни во что не вмешиваться.
Тут у меня прорезался голос.
– Проше пани, минутку. Погодите! Да в чем дело-то? Я же ничего не понимаю! Скажите же толком! На вас вся надежда. Зачем они мне вообще подбросили голову несчастной Елены? Кто это сделал?
– А, значит, голову и в самом деле ей отрезали? Так я и думала! Фамилия его Либаш, но больше о нем ничего не знаю. А головой они хотели вас запугать и пригрозить – то же самое и с вами сделают. Убить вас боятся, слишком много поднимется шуму, да и после вашей смерти могут те самые бумаги обнаружить, ведь полиция примется обыск у вас делать, найдут, а им это ни к чему. Он убил того, второго. Ну, я должна бежать, объявили посадку на мой самолет. Лечу к родственникам, куда подальше, хотя они и не близкая мне родня. А вам я письмо отправила.
И повесила трубку. Ну надо же! Если бы не проклятая нога, я бы через десять минут уже была в аэропорту Окенче. По опыту знаю, пока пассажиров затолкают в самолет, пока опоздавшие подтянутся, пока трап уберут – пройдет немало времени, перехватила бы я эту чертову Иоланту. А тут моя костяная нога, холера ее побери! За то время, что с лестницы спущусь, успела бы обернуться до аэропорта и обратно. Ну не совсем, в аэропорту с ней тоже не очень побегаешь, там от стоянки до здания аэровокзала кусок порядочный. Правда, могла бы позвонить в аэропорт и попросить задержать пассажирку Иоланту Хмелевскую под каким-нибудь убедительным предлогом. Нет, не стану я бабе устраивать такую пакость Напугана она смертельно и наверняка не без причины. Елену убили, могли и ее шлепнуть, раз много знает.
В аэропорт я все же позвонила и поинтересовалась, куда отправляется тот самолет, на который сейчас объявили посадку. Оказалось, в Монреаль. Да, эта Иоланта и в самом деле решила сбежать от злоумышленников подальше, да еще и отгородиться от них океаном. Очень предусмотрительно.
Положив трубку, я опять попыталась обдумать создавшееся положение, но теперь получалось даже хуже, чем до звонка Иоланты.
Фамилия злоумышленника Либаш. Либаш, Либаш… Не была я никогда знакома ни с одним Либашем, но фамилию вроде бы где-то слышала. От кого, интересно? Никаких ассоциаций в связи с Либашем не возникало, но ведь слышала же! И велено мне не вмешиваться. Во что не вмешиваться, хотела бы я знать? Как ни верти, получается, я сунула палку в муравейник, разворошила его, на меня ополчились. За что?
Ага, Иоланта сказала, что написала мне письмо, может, в нем все разъяснится. А мне теперь придется еще и о Либаше порасспрашивать знакомых, хотя не исключено, что эту фамилию я услышала от незнакомого человека. Мало мне было Ренуся, теперь еще Либаш добавился.
Чтобы упорядочить взбудораженные мысли, я прибегла к испытанному способу: взяла карандаш и бумагу и попыталась как можно полнее законспектировать сообщение Иоланты. Так, значит, Либаш, потом что? Ага, бумаги и черная папка, вернее, черные корочки…
И тут эти черные корочки я неожиданно увидела в своем воображении, предстали во всей красе! Была такая папка у моего последнего спутника жизни, очень хорошо ее помню, старая черная пластиковая папка, от которой остался один переплет, битком набитая бумагами. Несколько лет то и дело попадалась она мне на глаза в моей квартире. А потом, когда мы разошлись с моим детективом, она все еще оставалась у меня, но уже без бумаг, пустая, одни корочки. Потом исчезла из поля зрения, вероятнее всего, ее, как и прочий ненужный хлам, я выбросила в чулан, много скопилось там хлама после трех моих мужей. В чулан я старалась не заглядывать, такой там царил беспорядок – черт ногу сломит…
Вспомнив о ноге, я тяжело вздохнула и обреченно подняла телефонную трубку. Чувство долга заставило-таки позвонить в полицию.
Капитан Борковский оказался на месте. И не стал меня бранить, возможно, потому, что я начала с торжественного обещания уж на сей раз выложить им всю правду.
– А мы с самого начала знали, что вы от нас что-то скрываете, – довольно беззлобно заметил капитан. – Если не возражаете, я через час приеду к вам.
Я охотно разрешила. Это оказался на какое-то время последний телефонный разговор, потому что пошел дождь. Наши телефоны почему-то очень не любят дождя и вообще мокрой погоды, напрочь отказываются работать и ни с кем не соединяют. К сожалению, целый час мне пришлось бездельничать, просто кошмар! Хорошо, что капитан пришел раньше обещанного.
Услышав звонок в дверь, я потащилась в прихожую открывать, но это оказался не капитан. За дверью стоял незнакомый мужчина с большим пакетом в руках.
– Посылка для пани Хмелевской, – сказал он.
Я удивилась.
– Посылка? От кого?
– На почту пришла, я – доставка.
– А, ну если с почты…
Правда, никакой посылки я не ожидала, но это еще ничего не значило, случалось мне иногда их получать. Чаще всего присылали из издательства авторские экземпляры моих книг. Почтовый посланец велел мне расписаться на квитанции, сунув ее под нос, посылку положил на столик в прихожей, я дала ему два злотых, и мы распрощались.
Мне все-таки было интересно, что такое мне прислали на этот раз, но, когда я попыталась приподнять посылку, это оказалось мне не по силам. Весила она тонны две, не меньше, такие тяжести не для моей костяной ноги. Оставив посылку лежать на столике в прихожей, я поковыляла в комнату за ножницами. Под руку попались большие портновские, сойдут и такие, ходить по квартире в поисках маленьких было трудно. Я уже перерезала шнурок и клейкую ленту на оберточной бумаге, когда в голову пришла страшная мысль – вдруг это бомба? Такая нетипичная тяжесть…
Нагнувшись, я приложила к пакету ухо – не тикает ли? Нет, не тикало. Значит, если и бомба, то не с часовым механизмом, не обязательно в панике покидать квартиру. Разворачивая оберточную бумагу, я стала думать, что бы захватила с собой, если бы пришлось спешно спасаться. Самое ценное. Получается – книги, две тысячи книг, их мне все равно не вытащить, так что и беспокоиться не о чем.
Когда опять позвонили в дверь, я уже добралась до внутренностей посылки. Там оказалось что-то большое, в целлофане, обложенное со всех сторон пенопластом.
– Не уверена, что в моей квартире безопасно, – приветствовала я капитана, впуская его в прихожую. – Видите ли, мне только что доставили с почты какую-то посылку, я ее распаковываю, вдруг взорвется, как бы пан не пострадал.
– Так вы опасаетесь?… – взглянул капитан на замусоренный столик и большую картонную коробку. – Тогда будет лучше, если я ею займусь.
Моя прихожая уступала размерами площади Парадов, так что, открыв дверь и сделав два шага назад, я оказалась раньше капитана у столика с посылкой и, сказав: «Уже немного осталось, а что касается вас, то вы, пан капитан, очень вовремя пришли»… – успела-таки развернуть целлофановую упаковку.
Я хотела сказать, что капитан пришел как раз вовремя, чтобы поднять эту тяжеленную посылку и перенести ее наконец в комнату, да не докончила фразы, потому что на меня опять глянули мертвые глаза Елены Выстраш.
Потрясение оказалось мощным. Будь эта холерная гипсовая голова белой, она бы не столь впечатляла, но, сволочи, они ее раскрасили, довольно умело, и выглядела она, ну прямо как живая! То есть как мертвая. То есть я хотела сказать… О Езус-Мария!
Я так и застыла в согнутом положении, зажав в руке ножницы.
Подошел капитан и с интересом стал разглядывать то голову, то меня.
– Это она? – полюбопытствовал он.
– Кто же еще! – очнулась я. – Не Элизабет же Тейлор! И не Ленин…
– Очень, очень любопытно.
С некоторым трудом вытащив голову из коробки, капитан приподнял ее над столом, осмотрел снизу, сбросил коробку на пол и аккуратно поставил произведение искусства на середину столика.
– Неплохо сделано, вы не находите?
– Поразительное сходство! – с издевкой подтвердила я. – Работа Бенвенуто Челлини? Нет, это не скульптура, скорее посмертная маска. Итак, официально заявляю в присутствии свидетеля: это некая Елена Выстраш, которая объехала со мной пол-Европы, правда, в натуральном виде, хотя уже и мертвая… а вы не верили, вот теперь опять подбросили голову, что же это такое, я от всех этих голов уже озверела, ну сколько можно…
Глядя на меня с сочувствием, капитан спросил:
– Не найдется ли у вас коньяка? Неплохо бы пани глотнуть.
Гениальная идея! Ухватилась я за нее как утопающий за соломинку.
– Есть коньяк! Кухня вон там. Вы быстрее меня доберетесь, пожалуйста…
Коробку, пенопласт, шнурок и оберточную бумагу капитан прибрал по собственной инициативе. Я думала – из-за моей ноги, выяснилось, не только. Оказывается, все это хозяйство он собирается забрать с собой. Потом капитан извлек из кармана фотоаппарат размером со спичечный коробок и увековечил голову. Щелкнул ее несколько раз и осчастливил меня сообщением, что оригинал остается в моем распоряжении. Нельзя сказать, чтобы это меня очень обрадовало. Я сделала попытку избавиться и от головы.
– А не могли бы вы и ее прихватить? – заискивающе поинтересовалась я. – Может, у вас в полиции не все знают, как выглядела покойница. Уверяю вас, здесь она прямо как живая! Разве что, когда я видела ее при жизни, там, на шоссе, она не была такой розовенькой, ну да насчет колористики я могу все рассказать своими словами. На кой мне это мементо [7]?
Капитан вежливо отказался.
– Пусть пока постоит у вас, ведь ее же вам прислали? А на кой – пока сам не знаю, посмотрим, как станут развиваться события.
Пришлось смириться, преодолевая сильное внутреннее сопротивление. Надо вот только закодировать в памяти – не включать свет в прихожей, чтобы не пугаться. Забуду о голове, щелкну выключателем, а выхваченная из темноты мертвая голова, глядишь, и меня сведет в могилу. Может, для того мне и преподнесли сей презент? Нет, так просто не сдамся!
И я испросила у капитана разрешения прикрыть ее какой-нибудь накидкой, не так пугать будет. Полицейский ничего не имел против, даже похвалил мое решение, дескать, меньше запылится новое вещественное доказательство. Замечание представителя власти опять вывело меня из равновесия. Уборка в доме никогда не входила в число моих любимых занятий, и теперь, представив, как до конца дней своих должна буду сметать пыль с проклятой головы, может, еще и влажной тряпочкой протирать или пылесосом обрабатывать, я так и всколыхнулась, пришлось опять срочно опрокинуть рюмочку коньяка. Капитан щедро плеснул мне из бутылки, не скупился, в конце концов это был мой коньяк. Ничего не поделаешь, придется потерпеть в доме это безобразие.
Оставив голову в прихожей, мы наконец перешли в комнату и приступили к беседе.
– Учтите, добровольное признание, – начала я, протянув капитану письмо Елены Выстраш. – Так получилось, что уже на французской автостраде я одновременно ознакомилась с двумя вещественными доказательствами. Мне она ничего не сказала тогда на шоссе кроме «беги» и «я Елена». Все остальное, в том числе и фамилию, я вычислила дедуктивным методом. А кроме того, мне звонила подруга Елены, некая Иоланта Хмелевская, и уже совершенно конкретно заявила, что речь идет об убийстве. Так и сказала: «Они его убили». Кого – к сожалению, не уточнила. Кроме того, сдается мне, я вычислила бабу, которая меня ненавидит. Когда-то она была моей подругой, потом стала врагом. Фамилии ее не знаю, потому что она вышла замуж за человека, фамилию которого никак не могу узнать. Знаю только имя, некий Ренусь – и все. А Иоланту Хмелевскую вы допросить не сумеете, два часа назад она улетела в Канаду, думаю, в настоящий момент находится в небе где-то над Амстердамом. Мне она позвонила из аэропорта, когда уже объявили посадку на их рейс. Сказала всего несколько слов. Улетает потому, что боится. Елену убили и ее тоже могут.
Капитан со вниманием выслушал мой отчет, не перебивал, не возмущался, но явно переживал. Например, услышав об отлете Иоланты, очень огорчился. О том, что она отправила мне перед отъездом письмо, я полиции не сообщила, сначала сама его прочитаю, мало ли что… И еще не сообщила о Либаше, не потому, что и его хотела на какое-то время скрыть от полиции, он просто вылетел из головы из-за новой головы Елены, тьфу!…
Как только капитан ушел, я бросилась к шкафу и принялась разыскивать накидку подходящих размеров. Под руку все попадались прозрачные скатерти, но они не подходили именно из-за своей прозрачности. Ага, вот старая скатерть на двенадцать персон, как раз то, что нужно. И вскоре в моей прихожей уже возвышалось нечто вроде пирамиды, ниспадающей к полу мягкими складками. Прикрыв как следует сувенир, я несколько успокоилась, и Либаш опять вернулся на свое место.
Поскольку дождь уже давно прекратился, я вновь засела за телефон. А сколько по Варшаве было разговоров, что эта дорогостоящая французская инсталляция такая безотказная! Дорогостоящая – это факт, но вот безотказная… Впрочем, говорят, стыки этой установки приходится ежедневно промывать спиртом, такая она по-французски деликатная. Спиртом, ха-ха! Поляки спирт выпьют, а стыки могут хоть повеситься, раз они такие деликатные. Насколько был надежнее прежний Эриксон. Какой дурак вздумал менять его на французскую установку? А, вспомнила, Горек вздумал, так пусть же теперь мучается, когда приходится звонить в мокрую породу!
Переключаться на другой предмет раздражения очень полезно. Я напрочь позабыла о новой голове, поскрежетала зубами из-за телефонных капризов, принесла себе стакан горячего чаю и прочно засела за телефон. До абонентов я дозванивалась с частотой двух штук в час. К сожалению, с места у телефона открывался прекрасный вид на пирамиду в прихожей, пришлось сесть к ней спиной, чтобы не отвлекала. И может быть, именно из-за того, что так сидеть оказалось неудобно, я ничего о Либаше не узнала. Правда, с самого начала немного перепутала и расспрашивала тех, до кого удавалось дозвониться, о Либуше. Может, потому, что эта фамилия была знакома, даже вдвойне. Во-первых, был такой воин в древности, кажется, в XI веке. А может, в X? Его владения захватила Русь, а Мешек Первый или Болеслав Храбрый, не уверена, не пришли ему вовремя на помощь, вот и пропали для Польши навсегда земли Красной Руси. Рассердилась, что так плохо знаю историю, полезла в энциклопедию, ничего не нашла, пришлось обратиться к Буншу [8]. Оказалось, это был Любор, жил во времена Мешека Первого, и вовсе не потерял он Красную Русь, а напротив, завоевал города Красной Руси. Кто же тогда потерял? Надо же, все перепутала. Очень хотелось разобраться с историей, но в данный момент не было времени, не стану же я читать всего Бунша. Почитала совсем немного, но все равно время незаметно ушло.
Из-за всего этого на нужного человека я вышла только около десяти вечера.
– Как это от кого слышала? От меня ты и слышала о Либаше, тот самый, из фирмы РЕБАС, – недовольно сказал мой давний сослуживец Юрек. – Очень сомнительная фирма, вроде бы акционерное общество, а на самом деле частная фирма, владельцем которой и является этот самый Либаш. Процветает, сейчас он мечтает о расширении, им нужна площадь, ко мне обратились, плевать им на Министерство сельского хозяйства. И на Министерство финансов тоже наплевать, там все подкуплены, не станут ставить палки в колеса, вот Либашу и требуется лишь заключение специалиста. Удивляюсь я все-таки нашим теперешним властям, ведь дураку ясно – дело нечисто, все шито белыми нитками, противозаконно, всплывет же когда-нибудь, такой риск!
– Ты рассуждаешь так, потому что не проходимец, – заявила я. – А они ничего не боятся. Успеют обогатиться, а когда станет горячо – прикроют свою лавочку, смоются с награбленным, прокуратура спустит дело на тормозах. Я тоже не очень разбираюсь во всех тонкостях современного бизнеса, может, кого и осудят, но они к тому времени уже будут загорать на пляже в Калифорнии. А прибыль при них останется.
– Возможно, ты права, во всяком случае, не дам я ему заключение. Они каждый день торопят. Сдается мне, ты в чем-то им очень навредила, это так?
– Очень может быть. И впредь намерена вредить, – сказала я, обернувшись и мстительно поглядев на пирамиду в прихожей.
Итак, Либаш выявлен, можно на какое-то время оставить телефон в покое. Выходит, я как-то причастна к подозрительному бизнесу. До сих пор развивался тихо, спокойно, камерно, можно сказать, никто из журналистов не решился их задеть, у каждого жены и дети, опасно связываться. Одна я не побоялась поднять вопрос в печати, возможно, просто не представляла всей грозящей мне опасности, и в результате это я убила Елену Выстраш и стреляла в ксендза викария. Кошмарные головы меня предостерегают недвусмысленно: хватит, не то плохо кончишь, заткни глаза и уши, замолчи и затаись…
Как же, не дождетесь!
Без пяти одиннадцать зазвонил телефон. Хорошо, что я не успела забраться в ванную, долго бы пришлось вылезать.
– Привет! – сказал мужской голос. – Это Анджей Боберский. Ты меня еще помнишь?
Меня прямо встряхнуло, ну как встряхивают пузырек с лекарством перед употреблением.
– Анджей! – дико заорала я. – Езус-Мария! Ты ведь сам не хотел… Это и в самом деле ты?! Откуда звонишь?
– Из Бостона. Хватит эмоций, я к старости скуповат стал, а международные телефонные переговоры очень дороги. Гжегож попросил рассказать тебе сразу все, что я знаю о Ренусе, а просьбы друзей для меня святое дело. Ты слушаешь?
– Как зверь в пуще. Чутко!
– Иреней Либаш. Уже давно поселился в Штатах, тут у него был дядюшка. Больше никаких родственников. Двадцать лет назад привез сюда из Франции Мизюню в качестве законной супруги, что меня несколько удивило, ибо Мизюня уже была законной супругой кого-то другого, ну да я не стал вникать в их матримониальные сложности. Пришло время, и весь мир заговорил о том, что прежние страны народной демократии преобразились в золотое дно для деловых людей. Тогда Ренусь опять пересек Атлантику, наверняка под воздействием Мизюни. Я бы на такой ни за что не женился, из двух зол уж скорей на тебе, так что сама понимаешь. Хотя нет, лучше повеситься. Вскоре после их отъезда умер дядюшка, человек достойный во всех отношениях, и оставил свое состояние Ренусю. Состояние хорошее: около пятнадцати миллионов в здешней валюте и три довольно солидные фирмы. Ренусь мог ничего не делая загнивать в благосостоянии или продолжать развивать бизнес. Он выбрал второе, наверняка опять под воздействием Мизюни. Я бы на такой ни за что не женился… да, я об этом уже говорил. Ведь и на имеющийся капитал поступали очень неплохие проценты.
– Погодите, – вспомнила я, – вроде бы в письме было имя. Кажется, на обратной стороне.
Из кармана сутаны ксендз достал письмо, тоже не в лучшем состоянии, чем конверт, и перевернул листок.
– То же самое. «И. Хмелевская». Только первая буква имени.
– Такова сила самовнушения! – сокрушенно признала я. – А ведь готова была поклясться, что там полностью написано мое имя! Ни минуты не сомневалась – письмо адресовано мне, так его и восприняла.
– Вот именно, – повторил ксендз, сокрушенно качая головой. – В действительности же нет уверенности, речь может идти не о вас, а о другой особе. Об Иоланте Хмелевской.
Нет, от таких шараханий из стороны в сторону можно и последних нервов лишиться. Выходит, все наши глубокомысленные ассоциации с Ренусем и Мизюней коту под хвост? Идиотизм, игра воображения или, выражаясь деликатней, творческая фантазия? И не мне, а какой-то Иоланте должны были подбросить голову? И это не я, а какая-то Иоланта должна была теперь хромать? Тогда какого черта все это приключилось со мной?
– Да что за Иоланта такая? – простонала я.
Ксендз мне очень сочувствовал, по лицу было видно. Еще раз глубоко вздохнув, он пояснил:
– Иоланта Хмелевская была близкой подругой покойной Елены Выстраш. Это я узнал от ксендза викария, пока только это. Возможно, ее письмо было адресовано не вам, а подруге. Хотя, с другой стороны, содержание письма немного не подходит к Иоланте…
– А где найти эту Иоланту, разрази ее… простите, отец мой, нужно ее разыскать, может, что-нибудь и удастся выяснить? Возможно, она сумеет объяснить все непонятные вещи, надо же, сколько я намучилась, и вдруг всплывает некая Иоланта!
Эмоции буквально разрывали меня на части, ксендз же сохранял спокойствие и невозмутимость. Пытался и меня успокоить.
– К сожалению, мы не располагаем ее адресом. И кто она такая, тоже не знаем. А ей ли адресовано письмо или вам – это пани сама должна решить.
Сумятица в голове, вызванная новым открывшимся обстоятельством, лишала возможности логически мыслить. Спокойствие ксендза оказало благотворное воздействие. Помолчав и немного успокоившись, я призналась:
– Решить непросто. Вот сейчас, когда вы рассказали о подруге Елены, тоже Хмелевской, я было подумала… но сомневаюсь. Кое-что в письме вроде бы прямо относится ко мне, кое-что, возможно, я сама насочиняла. О наличии у Елены близкой приятельницы я знала, мне известно: Елена делилась с ней своими тайнами, так что, может, она и многое знает. Из письма следует, что Елена собиралась сообщить мне нечто важное, не исключено, это важное известно ее близкой подруге. Только вот как ее разыскать? А ксендз викарий…
Ксендз сочувственно пояснил:
– Бедняга еле мог говорить, но подумал о ближних и, преодолевая свою немощь, поведал мне о наличии у его покойной прихожанки близкой подруги. Наверняка тайны исповеди он не нарушил, нет, нет, такого он никогда не сделает, возможно, другой источник. Знал же он о подруге немного: что у покойной Елены Выстраш была близкая подруга, звали ее Иоланта Хмелевская и жила она где-то неподалеку от особняка, где Елена работала в прислугах. Больше же ничего о ней не знает. Проше пани, а если дать объявление в газетах? Или попробовать разыскать ее через полицию?
– Полиция, конечно, без труда разыскала бы эту Иоланту, – без особого энтузиазма заметила я, – но видите ли, отец мой, я полицию обманула. Ничего не сказала ей о письме Елены.
– Но почему? – изумился ксендз.
– А сама не знаю. Вот толком даже объяснить не могу. Но знаете, из всего нагромождения невероятных происшествий со мной я сделала вывод, что все это имеет непосредственное отношение к моей личной жизни. Вокруг меня плетется какая-то паутина, я имею в виду упомянутую в письме бабу, которая меня ненавидит. Афера могла уходить корнями в мое прошлое, не хотелось, чтобы полиция в нем копалась, полиция не все может понять, особенно причины ненависти той самой бабы. Так получилось, не я ей, а она мне подложила свинью и она же меня возненавидела. Короче, сначала мне самой хотелось бы во всем разобраться, а потом уже обращаться в полицию. Вы с ними общались?
– Да, после покушения на ксендза викария. Тогда у меня еще не было этого письма.
– В таком случае сделаем так: я возьму письмо и отдам им, признаюсь, что умолчала о нем, надеюсь, не сошлют меня в Сибирь. И расскажу им об Иоланте.
Ксендз согласился с моим планом.
– Думаю, пани права. И вот еще что бы мне хотелось вам сказать. И викарий, и я весьма встревожены этими преступлениями, но о некоторых вещах долг не позволяет нам говорить, некоторые вещи надо предоставить воле Божией. Сейчас викарий еще очень слаб, но, окрепнув, еще раз все обдумает и решит, что ему позволено вынести на суд людской. Мы тоже стараемся по мере наших слабых сил помочь органам правопорядка и справедливости. Ведь Елена Выстраш, упокой Господи ее душу, узнала об убийстве человека и опасалась за свою жизнь. Увы, опасения ее не были напрасны. По ее словам, человека убили из корыстных побуждений, и убийца пользуется плодами преступления. Нельзя такие деяния оставлять ненаказуемыми.
– И вы знаете, кто преступник? – спросила я, потрясенная до глубины души.
– Знает ксендз викарий. Но именно это ему сообщили на исповеди.
– Значит, умрет, а не скажет. Но в разговоре со мной он намекнул, что кое-что он узнал не в исповедальне, а путем собственных умозаключений, вот это он вправе обнародовать.
– Да, но после встречи с вами у него не было времени, так что пока нечего обнародовать. Думаю, однако, вскоре он захочет с пани поговорить, как только состояние здоровья позволит.
– Хорошо бы скорее! Я приеду по первому его зову. Мне кажется, было бы разумнее сначала поговорить с викарием, а уже потом – с полицейскими, но боюсь, не вправе откладывать, им тоже надо скорее сообщить последние новости. Ох, и не знаю, как объясню свое умолчание…
Ксендз пробощ от всей души приветствовал мое мудрое решение.
Итак, я узнала фамилию таинственной приятельницы Елены Выстраш, но все еще не знала фамилии Ренуся. Села у телефона и задумалась – кому раньше позвонить, в полицию или еще каким-нибудь общим знакомым, спросить о Ренусе. Письмо Елены тяжким камнем лежало на совести, но оба священнослужителя так основательно взбудоражили меня своими сенсационными сообщениями об убийстве из корыстных побуждений, что сначала требовалось немного упорядочить взвихренные чувства. Итак, сидела я у телефона и никому не звонила.
Телефон позвонил сам.
– Я говорю с Иоанной Хмелевской? – поинтересовался дамский голос.
– Да, с ней.
– Говорит Иоланта Хмелевская, – ответил дамский голос, и сердце оборвалось в груди. – Елена Выстраш была моей подругой. Я звоню вам из аэропорта, сейчас уезжаю навсегда, потому что страшно боюсь, а они пускай удавятся тут без меня и поубивают друг дружку! Елена сначала подслушала, а потом и бумаги увидела и обо всем догадалась. Бумаги в черной папке, вернее, не папке, от папки осталась одна обложка, твердая, пластиковая, и они уверены, она у вас, потому что была у этого вашего бывшего мужа, но теперь у него нет. И вам бы тоже лучше было уехать куда подальше и ни во что не вмешиваться.
Тут у меня прорезался голос.
– Проше пани, минутку. Погодите! Да в чем дело-то? Я же ничего не понимаю! Скажите же толком! На вас вся надежда. Зачем они мне вообще подбросили голову несчастной Елены? Кто это сделал?
– А, значит, голову и в самом деле ей отрезали? Так я и думала! Фамилия его Либаш, но больше о нем ничего не знаю. А головой они хотели вас запугать и пригрозить – то же самое и с вами сделают. Убить вас боятся, слишком много поднимется шуму, да и после вашей смерти могут те самые бумаги обнаружить, ведь полиция примется обыск у вас делать, найдут, а им это ни к чему. Он убил того, второго. Ну, я должна бежать, объявили посадку на мой самолет. Лечу к родственникам, куда подальше, хотя они и не близкая мне родня. А вам я письмо отправила.
И повесила трубку. Ну надо же! Если бы не проклятая нога, я бы через десять минут уже была в аэропорту Окенче. По опыту знаю, пока пассажиров затолкают в самолет, пока опоздавшие подтянутся, пока трап уберут – пройдет немало времени, перехватила бы я эту чертову Иоланту. А тут моя костяная нога, холера ее побери! За то время, что с лестницы спущусь, успела бы обернуться до аэропорта и обратно. Ну не совсем, в аэропорту с ней тоже не очень побегаешь, там от стоянки до здания аэровокзала кусок порядочный. Правда, могла бы позвонить в аэропорт и попросить задержать пассажирку Иоланту Хмелевскую под каким-нибудь убедительным предлогом. Нет, не стану я бабе устраивать такую пакость Напугана она смертельно и наверняка не без причины. Елену убили, могли и ее шлепнуть, раз много знает.
В аэропорт я все же позвонила и поинтересовалась, куда отправляется тот самолет, на который сейчас объявили посадку. Оказалось, в Монреаль. Да, эта Иоланта и в самом деле решила сбежать от злоумышленников подальше, да еще и отгородиться от них океаном. Очень предусмотрительно.
Положив трубку, я опять попыталась обдумать создавшееся положение, но теперь получалось даже хуже, чем до звонка Иоланты.
Фамилия злоумышленника Либаш. Либаш, Либаш… Не была я никогда знакома ни с одним Либашем, но фамилию вроде бы где-то слышала. От кого, интересно? Никаких ассоциаций в связи с Либашем не возникало, но ведь слышала же! И велено мне не вмешиваться. Во что не вмешиваться, хотела бы я знать? Как ни верти, получается, я сунула палку в муравейник, разворошила его, на меня ополчились. За что?
Ага, Иоланта сказала, что написала мне письмо, может, в нем все разъяснится. А мне теперь придется еще и о Либаше порасспрашивать знакомых, хотя не исключено, что эту фамилию я услышала от незнакомого человека. Мало мне было Ренуся, теперь еще Либаш добавился.
Чтобы упорядочить взбудораженные мысли, я прибегла к испытанному способу: взяла карандаш и бумагу и попыталась как можно полнее законспектировать сообщение Иоланты. Так, значит, Либаш, потом что? Ага, бумаги и черная папка, вернее, черные корочки…
И тут эти черные корочки я неожиданно увидела в своем воображении, предстали во всей красе! Была такая папка у моего последнего спутника жизни, очень хорошо ее помню, старая черная пластиковая папка, от которой остался один переплет, битком набитая бумагами. Несколько лет то и дело попадалась она мне на глаза в моей квартире. А потом, когда мы разошлись с моим детективом, она все еще оставалась у меня, но уже без бумаг, пустая, одни корочки. Потом исчезла из поля зрения, вероятнее всего, ее, как и прочий ненужный хлам, я выбросила в чулан, много скопилось там хлама после трех моих мужей. В чулан я старалась не заглядывать, такой там царил беспорядок – черт ногу сломит…
Вспомнив о ноге, я тяжело вздохнула и обреченно подняла телефонную трубку. Чувство долга заставило-таки позвонить в полицию.
Капитан Борковский оказался на месте. И не стал меня бранить, возможно, потому, что я начала с торжественного обещания уж на сей раз выложить им всю правду.
– А мы с самого начала знали, что вы от нас что-то скрываете, – довольно беззлобно заметил капитан. – Если не возражаете, я через час приеду к вам.
Я охотно разрешила. Это оказался на какое-то время последний телефонный разговор, потому что пошел дождь. Наши телефоны почему-то очень не любят дождя и вообще мокрой погоды, напрочь отказываются работать и ни с кем не соединяют. К сожалению, целый час мне пришлось бездельничать, просто кошмар! Хорошо, что капитан пришел раньше обещанного.
Услышав звонок в дверь, я потащилась в прихожую открывать, но это оказался не капитан. За дверью стоял незнакомый мужчина с большим пакетом в руках.
– Посылка для пани Хмелевской, – сказал он.
Я удивилась.
– Посылка? От кого?
– На почту пришла, я – доставка.
– А, ну если с почты…
Правда, никакой посылки я не ожидала, но это еще ничего не значило, случалось мне иногда их получать. Чаще всего присылали из издательства авторские экземпляры моих книг. Почтовый посланец велел мне расписаться на квитанции, сунув ее под нос, посылку положил на столик в прихожей, я дала ему два злотых, и мы распрощались.
Мне все-таки было интересно, что такое мне прислали на этот раз, но, когда я попыталась приподнять посылку, это оказалось мне не по силам. Весила она тонны две, не меньше, такие тяжести не для моей костяной ноги. Оставив посылку лежать на столике в прихожей, я поковыляла в комнату за ножницами. Под руку попались большие портновские, сойдут и такие, ходить по квартире в поисках маленьких было трудно. Я уже перерезала шнурок и клейкую ленту на оберточной бумаге, когда в голову пришла страшная мысль – вдруг это бомба? Такая нетипичная тяжесть…
Нагнувшись, я приложила к пакету ухо – не тикает ли? Нет, не тикало. Значит, если и бомба, то не с часовым механизмом, не обязательно в панике покидать квартиру. Разворачивая оберточную бумагу, я стала думать, что бы захватила с собой, если бы пришлось спешно спасаться. Самое ценное. Получается – книги, две тысячи книг, их мне все равно не вытащить, так что и беспокоиться не о чем.
Когда опять позвонили в дверь, я уже добралась до внутренностей посылки. Там оказалось что-то большое, в целлофане, обложенное со всех сторон пенопластом.
– Не уверена, что в моей квартире безопасно, – приветствовала я капитана, впуская его в прихожую. – Видите ли, мне только что доставили с почты какую-то посылку, я ее распаковываю, вдруг взорвется, как бы пан не пострадал.
– Так вы опасаетесь?… – взглянул капитан на замусоренный столик и большую картонную коробку. – Тогда будет лучше, если я ею займусь.
Моя прихожая уступала размерами площади Парадов, так что, открыв дверь и сделав два шага назад, я оказалась раньше капитана у столика с посылкой и, сказав: «Уже немного осталось, а что касается вас, то вы, пан капитан, очень вовремя пришли»… – успела-таки развернуть целлофановую упаковку.
Я хотела сказать, что капитан пришел как раз вовремя, чтобы поднять эту тяжеленную посылку и перенести ее наконец в комнату, да не докончила фразы, потому что на меня опять глянули мертвые глаза Елены Выстраш.
Потрясение оказалось мощным. Будь эта холерная гипсовая голова белой, она бы не столь впечатляла, но, сволочи, они ее раскрасили, довольно умело, и выглядела она, ну прямо как живая! То есть как мертвая. То есть я хотела сказать… О Езус-Мария!
Я так и застыла в согнутом положении, зажав в руке ножницы.
Подошел капитан и с интересом стал разглядывать то голову, то меня.
– Это она? – полюбопытствовал он.
– Кто же еще! – очнулась я. – Не Элизабет же Тейлор! И не Ленин…
– Очень, очень любопытно.
С некоторым трудом вытащив голову из коробки, капитан приподнял ее над столом, осмотрел снизу, сбросил коробку на пол и аккуратно поставил произведение искусства на середину столика.
– Неплохо сделано, вы не находите?
– Поразительное сходство! – с издевкой подтвердила я. – Работа Бенвенуто Челлини? Нет, это не скульптура, скорее посмертная маска. Итак, официально заявляю в присутствии свидетеля: это некая Елена Выстраш, которая объехала со мной пол-Европы, правда, в натуральном виде, хотя уже и мертвая… а вы не верили, вот теперь опять подбросили голову, что же это такое, я от всех этих голов уже озверела, ну сколько можно…
Глядя на меня с сочувствием, капитан спросил:
– Не найдется ли у вас коньяка? Неплохо бы пани глотнуть.
Гениальная идея! Ухватилась я за нее как утопающий за соломинку.
– Есть коньяк! Кухня вон там. Вы быстрее меня доберетесь, пожалуйста…
Коробку, пенопласт, шнурок и оберточную бумагу капитан прибрал по собственной инициативе. Я думала – из-за моей ноги, выяснилось, не только. Оказывается, все это хозяйство он собирается забрать с собой. Потом капитан извлек из кармана фотоаппарат размером со спичечный коробок и увековечил голову. Щелкнул ее несколько раз и осчастливил меня сообщением, что оригинал остается в моем распоряжении. Нельзя сказать, чтобы это меня очень обрадовало. Я сделала попытку избавиться и от головы.
– А не могли бы вы и ее прихватить? – заискивающе поинтересовалась я. – Может, у вас в полиции не все знают, как выглядела покойница. Уверяю вас, здесь она прямо как живая! Разве что, когда я видела ее при жизни, там, на шоссе, она не была такой розовенькой, ну да насчет колористики я могу все рассказать своими словами. На кой мне это мементо [7]?
Капитан вежливо отказался.
– Пусть пока постоит у вас, ведь ее же вам прислали? А на кой – пока сам не знаю, посмотрим, как станут развиваться события.
Пришлось смириться, преодолевая сильное внутреннее сопротивление. Надо вот только закодировать в памяти – не включать свет в прихожей, чтобы не пугаться. Забуду о голове, щелкну выключателем, а выхваченная из темноты мертвая голова, глядишь, и меня сведет в могилу. Может, для того мне и преподнесли сей презент? Нет, так просто не сдамся!
И я испросила у капитана разрешения прикрыть ее какой-нибудь накидкой, не так пугать будет. Полицейский ничего не имел против, даже похвалил мое решение, дескать, меньше запылится новое вещественное доказательство. Замечание представителя власти опять вывело меня из равновесия. Уборка в доме никогда не входила в число моих любимых занятий, и теперь, представив, как до конца дней своих должна буду сметать пыль с проклятой головы, может, еще и влажной тряпочкой протирать или пылесосом обрабатывать, я так и всколыхнулась, пришлось опять срочно опрокинуть рюмочку коньяка. Капитан щедро плеснул мне из бутылки, не скупился, в конце концов это был мой коньяк. Ничего не поделаешь, придется потерпеть в доме это безобразие.
Оставив голову в прихожей, мы наконец перешли в комнату и приступили к беседе.
– Учтите, добровольное признание, – начала я, протянув капитану письмо Елены Выстраш. – Так получилось, что уже на французской автостраде я одновременно ознакомилась с двумя вещественными доказательствами. Мне она ничего не сказала тогда на шоссе кроме «беги» и «я Елена». Все остальное, в том числе и фамилию, я вычислила дедуктивным методом. А кроме того, мне звонила подруга Елены, некая Иоланта Хмелевская, и уже совершенно конкретно заявила, что речь идет об убийстве. Так и сказала: «Они его убили». Кого – к сожалению, не уточнила. Кроме того, сдается мне, я вычислила бабу, которая меня ненавидит. Когда-то она была моей подругой, потом стала врагом. Фамилии ее не знаю, потому что она вышла замуж за человека, фамилию которого никак не могу узнать. Знаю только имя, некий Ренусь – и все. А Иоланту Хмелевскую вы допросить не сумеете, два часа назад она улетела в Канаду, думаю, в настоящий момент находится в небе где-то над Амстердамом. Мне она позвонила из аэропорта, когда уже объявили посадку на их рейс. Сказала всего несколько слов. Улетает потому, что боится. Елену убили и ее тоже могут.
Капитан со вниманием выслушал мой отчет, не перебивал, не возмущался, но явно переживал. Например, услышав об отлете Иоланты, очень огорчился. О том, что она отправила мне перед отъездом письмо, я полиции не сообщила, сначала сама его прочитаю, мало ли что… И еще не сообщила о Либаше, не потому, что и его хотела на какое-то время скрыть от полиции, он просто вылетел из головы из-за новой головы Елены, тьфу!…
Как только капитан ушел, я бросилась к шкафу и принялась разыскивать накидку подходящих размеров. Под руку все попадались прозрачные скатерти, но они не подходили именно из-за своей прозрачности. Ага, вот старая скатерть на двенадцать персон, как раз то, что нужно. И вскоре в моей прихожей уже возвышалось нечто вроде пирамиды, ниспадающей к полу мягкими складками. Прикрыв как следует сувенир, я несколько успокоилась, и Либаш опять вернулся на свое место.
Поскольку дождь уже давно прекратился, я вновь засела за телефон. А сколько по Варшаве было разговоров, что эта дорогостоящая французская инсталляция такая безотказная! Дорогостоящая – это факт, но вот безотказная… Впрочем, говорят, стыки этой установки приходится ежедневно промывать спиртом, такая она по-французски деликатная. Спиртом, ха-ха! Поляки спирт выпьют, а стыки могут хоть повеситься, раз они такие деликатные. Насколько был надежнее прежний Эриксон. Какой дурак вздумал менять его на французскую установку? А, вспомнила, Горек вздумал, так пусть же теперь мучается, когда приходится звонить в мокрую породу!
Переключаться на другой предмет раздражения очень полезно. Я напрочь позабыла о новой голове, поскрежетала зубами из-за телефонных капризов, принесла себе стакан горячего чаю и прочно засела за телефон. До абонентов я дозванивалась с частотой двух штук в час. К сожалению, с места у телефона открывался прекрасный вид на пирамиду в прихожей, пришлось сесть к ней спиной, чтобы не отвлекала. И может быть, именно из-за того, что так сидеть оказалось неудобно, я ничего о Либаше не узнала. Правда, с самого начала немного перепутала и расспрашивала тех, до кого удавалось дозвониться, о Либуше. Может, потому, что эта фамилия была знакома, даже вдвойне. Во-первых, был такой воин в древности, кажется, в XI веке. А может, в X? Его владения захватила Русь, а Мешек Первый или Болеслав Храбрый, не уверена, не пришли ему вовремя на помощь, вот и пропали для Польши навсегда земли Красной Руси. Рассердилась, что так плохо знаю историю, полезла в энциклопедию, ничего не нашла, пришлось обратиться к Буншу [8]. Оказалось, это был Любор, жил во времена Мешека Первого, и вовсе не потерял он Красную Русь, а напротив, завоевал города Красной Руси. Кто же тогда потерял? Надо же, все перепутала. Очень хотелось разобраться с историей, но в данный момент не было времени, не стану же я читать всего Бунша. Почитала совсем немного, но все равно время незаметно ушло.
Из-за всего этого на нужного человека я вышла только около десяти вечера.
– Как это от кого слышала? От меня ты и слышала о Либаше, тот самый, из фирмы РЕБАС, – недовольно сказал мой давний сослуживец Юрек. – Очень сомнительная фирма, вроде бы акционерное общество, а на самом деле частная фирма, владельцем которой и является этот самый Либаш. Процветает, сейчас он мечтает о расширении, им нужна площадь, ко мне обратились, плевать им на Министерство сельского хозяйства. И на Министерство финансов тоже наплевать, там все подкуплены, не станут ставить палки в колеса, вот Либашу и требуется лишь заключение специалиста. Удивляюсь я все-таки нашим теперешним властям, ведь дураку ясно – дело нечисто, все шито белыми нитками, противозаконно, всплывет же когда-нибудь, такой риск!
– Ты рассуждаешь так, потому что не проходимец, – заявила я. – А они ничего не боятся. Успеют обогатиться, а когда станет горячо – прикроют свою лавочку, смоются с награбленным, прокуратура спустит дело на тормозах. Я тоже не очень разбираюсь во всех тонкостях современного бизнеса, может, кого и осудят, но они к тому времени уже будут загорать на пляже в Калифорнии. А прибыль при них останется.
– Возможно, ты права, во всяком случае, не дам я ему заключение. Они каждый день торопят. Сдается мне, ты в чем-то им очень навредила, это так?
– Очень может быть. И впредь намерена вредить, – сказала я, обернувшись и мстительно поглядев на пирамиду в прихожей.
Итак, Либаш выявлен, можно на какое-то время оставить телефон в покое. Выходит, я как-то причастна к подозрительному бизнесу. До сих пор развивался тихо, спокойно, камерно, можно сказать, никто из журналистов не решился их задеть, у каждого жены и дети, опасно связываться. Одна я не побоялась поднять вопрос в печати, возможно, просто не представляла всей грозящей мне опасности, и в результате это я убила Елену Выстраш и стреляла в ксендза викария. Кошмарные головы меня предостерегают недвусмысленно: хватит, не то плохо кончишь, заткни глаза и уши, замолчи и затаись…
Как же, не дождетесь!
Без пяти одиннадцать зазвонил телефон. Хорошо, что я не успела забраться в ванную, долго бы пришлось вылезать.
– Привет! – сказал мужской голос. – Это Анджей Боберский. Ты меня еще помнишь?
Меня прямо встряхнуло, ну как встряхивают пузырек с лекарством перед употреблением.
– Анджей! – дико заорала я. – Езус-Мария! Ты ведь сам не хотел… Это и в самом деле ты?! Откуда звонишь?
– Из Бостона. Хватит эмоций, я к старости скуповат стал, а международные телефонные переговоры очень дороги. Гжегож попросил рассказать тебе сразу все, что я знаю о Ренусе, а просьбы друзей для меня святое дело. Ты слушаешь?
– Как зверь в пуще. Чутко!
– Иреней Либаш. Уже давно поселился в Штатах, тут у него был дядюшка. Больше никаких родственников. Двадцать лет назад привез сюда из Франции Мизюню в качестве законной супруги, что меня несколько удивило, ибо Мизюня уже была законной супругой кого-то другого, ну да я не стал вникать в их матримониальные сложности. Пришло время, и весь мир заговорил о том, что прежние страны народной демократии преобразились в золотое дно для деловых людей. Тогда Ренусь опять пересек Атлантику, наверняка под воздействием Мизюни. Я бы на такой ни за что не женился, из двух зол уж скорей на тебе, так что сама понимаешь. Хотя нет, лучше повеситься. Вскоре после их отъезда умер дядюшка, человек достойный во всех отношениях, и оставил свое состояние Ренусю. Состояние хорошее: около пятнадцати миллионов в здешней валюте и три довольно солидные фирмы. Ренусь мог ничего не делая загнивать в благосостоянии или продолжать развивать бизнес. Он выбрал второе, наверняка опять под воздействием Мизюни. Я бы на такой ни за что не женился… да, я об этом уже говорил. Ведь и на имеющийся капитал поступали очень неплохие проценты.