Страница:
Скрытый порядок, который правит Индией, – это единственный способ как-то регулировать жизнь. Невидимые границы есть повсюду. Хотя уже много десятков лет дискриминация на почве каст преследуется по закону, о кастах все помнят, хотя молчат. Имя и фамилия человека красноречиво говорят, где он родился, а иногда – еще и о том, какая у него дхарма, то есть семейное дело. На то, чтобы узнать, как зовут незнакомца, услышать его акцент и оценить, на каком диалекте он говорит и какой у него словарный запас, уйдет, возможно, всего минута, но за эту минуту он выдаст тебе свою концентрированную биографию, а заодно и полный набор предрассудков. Современный миропорядок свел людей, которые раньше ни за что не стали бы дышать одним воздухом. Они были вынуждены сидеть рядом в тесных купе в поездах – а ни в одной стране в поездах не бывает так тесно, как в Индии. Так что строгие старинные предписания – например, что брамин из касты жрецов должен вернуться домой и совершить омовение, если на его тропу легла тень неприкасаемого, – стали попросту невыполнимыми. Правда, таким ли уж жизнеспособным было при британском правлении правило, согласно которому человек, рожденный в высшей касте, после визита иностранца должен был выбросить всю еду в доме и устроить генеральную уборку?
Бандиты-дакоиты как никто воплощают бешеную пляску Индии между хаосом и порядком. Печально знаменитый бандит по имени Ман Сингх, действовавший с начала тридцатых до середины пятидесятых годов, далеко превзошел любого американского гангстера вроде Джона Диллинджера. За всю свою карьеру Диллинджер, как полагают, ограбил две дюжины банков и четыре полицейских участка, а убил при этом одного человека – полицейского. Ман Сингх совершил более 1100 вооруженных ограблений и убил 185 человек, не считая многочисленных похищений ради выкупа и перестрелок с полицией – в числе его жертв было 32 полисмена.
Сингх родился в долине реки Чамбал, в центральном штате Мадхья-Прадеш, на равнине, изрезанной извилистыми ущельями и поросшей кустарниковым редколесьем – лучше места, чтобы прятаться, и не найдешь. На родине Сингх пользовался огромным уважением – какую бы награду ни назначали за его голову, его так и не выдали. Он был поставщиком. Его банда состояла из близких и дальних родственников – более десятка братьев и племянников, – а когда Сингх выступал на публике, то, как ни поразительно при его преступной репутации, держался скромно и почтительно. В 1955 году его расстреляли солдаты-гуркхи, когда он сидел под баньяном с сыном, и на этом месте в его честь построили храм. Говорят, дакоиты до сих пор почитают этот храм как святыню и вымаливают себе там удачу, когда идут на очередное «дело».
Сложная история, столь же противоречивая, сколь и само общество, да и человеческая природа. В любой культуре те, кто живет вне закона, окружен ореолом романтики, однако где еще за пределами Индии у них есть собственный храм? Где еще знаменитая преступница Пхулан Деви могла бы сдаться полиции под приветственные крики 10 000 зевак – и положить при этом свое ружье к портрету Ганди? Между прочим, отсидев свой срок в тюрьме, «королева индийских бандитов» была избрана в парламент – но потом ее застрелили перед ее домом в Нью-Дели. Ей не было и сорока лет. Мой добрый друг режиссер Шекхар Капур получил в 1994 году всемирную известность благодаря фильму «Королева бандитов». Там была яркая сцена сексуального насилия над юной Пхулан Деви, которую один разъяренный критик назвал «индийским фокусом с воровкой» (по аналогии со знаменитым «индийским фокусом с веревкой»), однако благодаря этой сцене стало понятно, почему Пхулан Деви стала своего рода мученицей-феминисткой.
Все мы сокрушаемся, что человек слаб и несовершенен, и все мы так или иначе миримся со своими личными демонами. Однако в Индии демонов почитают как необходимую составляющую бытия. Творение – это игра света и тени, оба эти начала божественны, и даже Равана, повелитель демонов, сдавшись на милость Рамы, молит даровать ему путь к просветлению. Рама не низвергает Равану в преисподнюю, а исполняет его желание. В эпосе есть рассказ о храмовом воришке, который достиг мокши – окончательного освобождения, – украв масляный светильник. С духовной точки зрения быть преступником – значит страдать, так что это было последним жестом искупления, который был необходим, чтобы Шива, покровитель духовных искателей, был удовлетворен и счел, что воришка заслужил просветление. Сегодняшний святой – вчерашний грешник, отработавший карму за тысячи жизней. Секрет скрытого порядка – обеспечить исполнение законов добра и зла, втайне понимая, что в конце концов окажется, что и то и другое – ступени к вечной благодати.
Когда приезжаешь в Индию, варианта у тебя только два – или-или. Хаос тебе или враг, или друг. Уклониться невозможно. Иначе тут же свихнешься.
Мама и миссис Рао принялись молиться о спасении. Они знали, что в худшем случае у сельских бандитов могут быть ружья и пистолеты, хотя в тогдашней Индии огнестрельное оружие было редкостью. Мы с Сандживом сообразили, что выражать восторг сейчас, пожалуй, не время, и притихли. Амму взяла с нас пример. Мы мчались по дороге, пока не доехали до поворота на ближайший относительно крупный город. Отец в последний момент заложил крутой вираж и свернул с шоссе на проселок. Бандиты с разгону проскочили поворот. Пока они тормозили и разворачивались, отец уже нашел местный полицейский участок, и преследователи отстали. Я совершенно не представляю себе, сколько на самом деле длилась погоня – она сохранилась у меня в памяти в такой же временно́й петле, в какой нам помнятся моменты острейшего счастья, самые страшные травмы и периоды невыносимого ожидания.
Во времена расцвета Британской империи на долю англичан выпали страшные страдания: британцы бросали все силы на то, чтобы сохранять традиционный уклад и жить как на родине, причем фатальнее всего это проявлялось в одежде. Шерстяная военная форма на парадном плацу не имела никакого смысла в колонии, где солдаты падали в обморок от зноя. Лечить тропические болезни никто не умел. Колонисты умирали от тифа не реже туземцев, на которых они посматривали сверху вниз, словно на дикарей. Выход был только один – отправить детей и женщин в горные гарнизоны на севере, у подножия Гималаев, подальше от этого пекла. Эти прохладные оазисы становились ностальгическими копиями английских деревушек: викторианские домики, украшенные кружевной резьбой, на которых любили верещать по ночам попугаи и обезьяны.
Подобные сюрреалистические аномалии встречались на каждом шагу – например, теплая крикетная форма, которую, несмотря на жару, носили по недомыслию даже игроки-индийцы. Мы с Сандживом с раннего детства страстно обожали крикет. Как-то раз мы посмотрели матч между командой нашего штата Мадхья-Прадеш и заезжими гостями из Вест-Индии, и я решил, что нам нужно организовать свою команду из соседских ребятишек. Себя я назначил капитаном, а Санджива – вице-капитаном. В команду мы набирали детей слуг и низших военных чинов. (Интересно, считали ли они, что мы такие же, как англичане, которые командуют их родителями? Если и так, то любовь к игре, видимо, оказалась сильнее неприязни к власть имущим.) Мы насыпали на заднем дворе целую гору красного песка, разровняли ее и сделали крикетное поле, где играли с другими детскими командами из нашего города.
Для мальчишек в этом возрасте спорт – живое доказательство существования рая, отзвук волшебной свободы в ностальгических воспоминаниях о том времени, когда солнце никогда не заходило за тучу.
Хотя капитаном был я, победы нашей команде обеспечивал Санджив. По правилам крикета сенчури – сто ранов за один иннингс – считается большим достижением. А Санджив как-то раз набрал двести ранов за иннингс – двойное сенчури. Все мы боготворили его.
Я тоже был неплохим спортсменом, но равняться с братом, конечно, не мог. Зато я гораздо охотнее шел на риск ради победы. Однажды из-за меня мы потерпели полный крах. Мы с Сандживом ходили в частную школу для мальчиков, которую организовала конгрегация братьев-христиан из Ирландии. Братья-христиане рассчитывали обратить в христианство своих учеников и поэтому организовали сеть престижных школ по всей Индии – считалось, что это лучшие школы в стране. Один из братьев-христиан запретил мне проделывать особенно хитрый прием – вроде броска по дуге в бейсболе, который очень трудно выполнить правильно. А если ошибиться, бэтсмен выбьет мяч из парка. И вот учитель, наблюдавший за игрой со стоны, крикнул мне, чтобы я не вздумал делать эту подачу. Но во мне проснулся бес противоречия, и я решил, что меня не запугаешь. Я же знал, что если я правильно выполню прием, то выведу бэтсмена из игры.
Две первые попытки закончились полным провалом. Бэтсмен выбивал мяч из парка (что не равносильно хоумрану, потому что он при этом остается в игре). Болельщики все больше и больше злились и кричали на меня с обеих сторон поля, отчего я только преисполнялся решимости. Экспериментировать в разгар матча было отменной глупостью, но тут судьба мне улыбнулась. На третий раз я вывел бэтсмена из игры. Я доказал, что способен сделать то, что задумал. К сожалению, учителю все виделось иначе. Во время перерыва он отвел меня в общую спальню, велел спустить штаны и больно отшлепал за непослушание. Одним из важных отголосков британского правления в Индии было беспрекословное подчинение властям – а за отказ повиноваться полагалась унизительная доза телесных наказаний. В результате все твердо усваивали, что подчинение правилам важнее результата. На этом и работала система.
Я уже упоминал о том, что уважение к властям превратилось у меня исподволь в черту характера. Я постоянно ловил себя на желании угодить вышестоящим, однако с ноткой обиды и недовольства. Не знаю, сильнее ли я стал благодаря телесным наказаниям или наоборот. Мятежниками не становятся мгновенно. На психику воздействует столько разных сил, что уже не разобраться, что чему причиной.
Однако много лет спустя, когда я проходил в Бостоне резидентуру, то считал, что лучше уж вспышка мятежной злости, чем перспектива получить очередную дозу унижения. Я был молодым доктором двадцати с небольшим лет и попал к одному из ведущих эндокринологов в стране. Страсть к учебе у меня отнюдь не утихла. Я уже прошел одну двухгодичную резидентуру и сдал многоступенчатые государственные экзамены по общей терапии. В те годы, в начале семидесятых, молодому врачу, проходившему резидентуру, без хорошей стипендии было не свести концы с концами, а у меня уже была семья, которую надо было кормить. Однако работа не приносила мне радости. Научный руководитель мне попался очень придирчивый, сущий мелкий тиран, и я не вылезал из лаборатории – то делал крысам инъекции йода, то препарировал их и смотрел, как йод на них повлиял.
Эндокринология – наука о гормонах, вырабатываемых эндокринной системой; это точная техническая специальность. А мне гораздо больше нравилось осматривать пациентов, чем корпеть в лаборатории, однако и исследовательская работа тоже меня манила. Теперь, когда прошло сорок лет, кажется, что изучение трех гормонов щитовидной железы – это азы медицинской науки, однако в то время сам факт, что мой научный руководитель – один из первопроходцев в исследовании реверсивного трийодотиронина, уже был сенсацией. Мы работали в атмосфере жесткой конкуренции, стремились опередить другие исследовательские группы в той же области, и предполагалось, что щитовидная железа – смысл нашей жизни.
Я был иммигрант, выбравший бостонскую медицину за ее престиж и перспективы, однако все кругом то и дело напоминало об Индии. Большую роль в выявлении реверсивного трийодотиронина сыграл мой коллега из одного индийского медицинского института – по странному совпадению, его зовут Индер Чопра. А крыса – священное животное бога Ганеши. Правда, когда препарируешь зверюшку со скальпелем в руке, от покрова святости остаются разве что клочки. В то время я отнюдь об этом не жалел.
Особенно я закипал во время ритуала утренней «летучки». Однажды научный руководитель при всей группе устроил мне допрос с пристрастием по техническим деталям:
– Сколько миллиграммов йода вводили крысам Милн и Грир, по данным их статьи 1959 года?
Это относилось к какому-то основополагающему исследованию, но я от злости ответил нарочито беспечно, потому что на самом деле моему руководителю нужны были не цифры – ему надо было выставить меня невеждой:
– Две целые одна десятая миллиграмма, кажется. Я проверю.
– Наизусть надо знать! – раздраженно рявкнул руководитель. Вся группа сидела тише воды ниже травы.
Тогда я встал, подошел к руководителю и шлепнул его по голове толстой папкой:
– Вот сами и учите!
И вышел.
Научный руководитель догнал меня на стоянке, где я, красный от бешенства, дрожащими руками заводил видавший виды «фольксваген-жук» – визитную карточку молодых честолюбивых профессионалов. Научный руководитель сунул голову в машину и сказал с деланным спокойствием, умело скрывая гнев:
– Не надо. Вы губите себе карьеру. А я могу вам это обеспечить.
Истинная правда. Поползут слухи, а если руководитель расскажет, что недоволен мной, о будущем в эндокринологии и мечтать нечего. Однако на самом деле я не собирался губить себе карьеру. Я восстал против человека, который хотел унизить меня при всех. Мятежный порыв был импульсивным – а значит, что-то такое было заложено в моем характере, несмотря на всю тягу к чинопочитанию. В такие переломные моменты каждый, наверное, роется в памяти в поисках причин подобных срывов. Задним числом мы всегда находим своим поступкам рациональное объяснение, произвольно корректируем свою биографию. Однако какими бы случайными ни были причины, которые мы сочиняем, это всегда самооправдание. Самолюбие бросается в гущу событий очертя голову, после чего темная сторона психики прорывается на поверхность и тащит за собой всевозможные нелепицы, которые мы называем «переоценкой ситуации» – угрызения совести, сожаления, навязчивые воспоминания, самообвинения, панику, тревогу о будущем. И самолюбию приходится перестроиться и обороняться от этих неуловимых, но назойливых противников. Контролировать этот процесс не может никто – никому не удается примирить между собой психические силы, которые дергают нас в разные стороны. Кто-то из нас склонен к рефлексии, такие люди сознательно участвуют в процессе и встречают его лицом к лицу. Но большинство поступает в точности наоборот. Они стремятся отвлечься, убежать от бушующей внутри подпольной войны, пока не наступит неизбежная ночь, когда сон бежит от нас и призраки подсознания уже ничем не усмиришь.
Я принадлежал ко второму лагерю. Сумел завести свой «фольксваген» и уехал, оставив научного руководителя стоять на площадке, кипеть от ярости и лелеять планы мести. Слухи и правда поползут, тут сомневаться не приходилось, и передо мной замаячила перспектива остаться без работы, если не удастся наниматься на ночные дежурства – самая низкооплачиваемая и унылая работа среди бостонских врачей. Я еще пожалею о содеянном. Не прошло и пяти минут с тех пор, как я отъехал от больницы, как до меня дошло, что я натворил. Пришлось даже остановиться у какого-то бара и опрокинуть рюмочку, чтобы набраться храбрости, прежде чем сообщить ужасные новости Рите.
Меня совершенно сбило с толку то, какой радикальный переворот только что произошел во мне. Воспитывали меня в совершеннейшем почтении к властям – этому служили и магический круг, и то, что Рама должен опекать младшего брата, и порка после крикетного матча. Труднее всего бывает изменить именно те качества, которые впитались в нас так глубоко, что стали неотъемлемой частью характера. То, что ты усвоил какое-то качество, еще не доказывает, что оно нормально, однако самые коварные черты характера и вправду кажутся своему носителю нормальными, тем-то они и коварны.
Представителям любой религии известно как дважды два, что для веры нет никого опаснее отступника. Бостонская медицина была истинной верой. Я не собирался от нее отступать. Если бы накануне того дня, когда я стукнул светило папкой по голове, меня спросили бы, как я отношусь к официальной медицине, я бы поклялся ей в верности. Честно говоря, у меня не было никаких причин переметнуться на другую сторону, по крайней мере, рациональных. Обычно человек не уходит из церкви, если нет другой церкви, куда можно податься. Однако если хочешь выяснить, и вправду ли вне магического круга шныряют демоны, волей-неволей надо шагнуть за границы, которые тебя оберегают. Для меня это стало подлинным началом карьеры разоблачителя. Нет, я не ставлю себе в заслугу никакие разоблачения, однако сила, таившаяся во мне, уже незримо прокладывала мне путь.
4. Сари-талисман
Моя бабушка со стороны отца была женщина необразованная и довольно смирного нрава, однако при всем при том очень мудрая, а при необходимости умела и браниться. Хотя в школу она никогда не ходила, но научила нас, что образование – это не только книжки. Отец часто рассказывал нам с Дипаком достопамятный случай: как-то раз, когда отцу было пять лет, он обедал в кухне с младшим братом и лучшим другом младшего брата – мусульманином Ильясом.
В их доме кухня соседствовала с молельной комнатой. И тут к ним неожиданно зашел местный священнослужитель – они называются пандиты; он частенько у них бывал. Заметив в кухне Ильяса, пандит рассвирепел.
– Вы притворяетесь такой набожной, а при этом пускаете к себе в кухню, по соседству с индуистскими богами и богинями, не кого-нибудь, а мусульманина! Боги вас не простят!
Мы с Дипаком ни разу не слышали, чтобы бабушка повышала голос, но, видимо, тогда это как раз произошло. По крайней мере, так рассказывал папа.
– Да как вы смеете так со мной разговаривать? – взорвалась она. – Ильяс – друг моего сына и мне как сын! При чем тут все эти раздоры между индуистами и мусульманами? Мои боги ничего об этом не знают. Вон из моего дома и своих богов забирайте с собой – и чтоб ноги вашей здесь больше не было!
И вытолкала его за дверь.
Отец постоянно твердил нам о том, как важно получить образование, отправлял нас в самые лучшие британские школы, однако в нашей семье именно женщины приучили нас признавать и ценить духовную сторону жизни, объясняли, как важно уважать других и уметь им сострадать.
Отец моей бабушки с материнской стороны был сикх, поэтому бабушка прививала нам моральные ценности и этой религии. Чтобы объяснить, что такое сикхизм, бабушка рассказывала нам легенды о его основателе гуру Нанаке.
Однажды гуру Нанак вздремнул на телеге. Местный мулла заметил, что ногами он спит прямо к мечети. Рассердился и растолкал его.
– Да как ты смеешь спать ногами к Аллаху! – отчитал мулла гуру Нанака. – Это же богохульство!
– Прости меня, премудрый человек, – мягко ответил гуру Нанак. – Я согрешил и каюсь. Прошу тебя, направь меня ногами туда, где Аллаха нет.
Мать нашего отца подобными историями учила нас, как опасно считать, будто какой-то бог – любой бог – почему-то стоит выше всех остальных, а ведь это фундамент, на котором строится почтение ко всем религиям без исключения. Так она напоминала нам с Дипаком, что всегда нужно быть готовыми принять и признать чужие ценности.
Это, конечно, подкрепляла и мама – она всю жизнь прожила в убеждении, что все люди равны и никого нельзя считать лучше других. Кастовую систему она не признавала. Мама была просто верующая. Другого способа ее описать, пожалуй, и нет, хотя следующий случай тоже очень для нее характерен. В 1957 году родители жили в Джабалпуре, и первый премьер-министр независимой Индии Джавахарлал Неру прибыл в город на запуск переоборудованного оружейного завода, который теперь должен был производить армейские грузовики «мерседес-бенц».
Большинство американцев знают о деяниях Ганди, который возглавил великую революцию путем пассивного сопротивления, однако Неру в Индии чтят и любят не меньше. Они вместе избавили Индию от британского владычества. Неру был человек необычайно харизматичный, блестящий лидер, идеально продумавший весь путь к современной Индии. Сегодняшняя Индия – воплощение его представлений. Для многих индийцев он и Джордж Вашингтон, и Мартин Лютер Кинг.
До прибытия Неру в Джабалпур оставалось еще больше месяца, но все уже начали готовиться к встрече высокого гостя. Мама ломала себе голову, в какое сари нарядиться по такому случаю. Отец не мог понять, почему она так волнуется.
– Какая разница? – спросил он. – На улицах будут миллионы. Не увидит он твое сари!
Но мама все равно пошла и купила себе новое сари.
– Он обязательно меня заметит, – сказала она. – И оценит.
Такого, конечно, быть не могло. Неру не знал мою маму. Но мама всей душой верила, что это произойдет.
Неру должен был проехать мимо нашего дома на шоссе Нарбада. В половине пятого утра мы все уже стояли на улице при полном параде. Отец был в военной форме, все его медали так и сверкали. Мы с Дипаком надели школьную форму с галстуками. А мама – новое сари. К семи утра вдоль шоссе выстроились десятки тысяч человек, полиция ставила заграждения, чтобы сдержать толпу. Ждали мы долго, и вдруг из-за угла показалось несколько машин. Премьер-министр стоял в открытом джипе и приветливо всем махал. Толпа неистовствовала:
– Да здравствует Неру! Да здравствует Неру!
Джип Неру приближался, рев становился оглушительным. Все кругом кричали, вопили, тянули руки, чтобы коснуться Неру, а он все махал и махал. Однако, когда джип поравнялся с нами, Неру вдруг вытащил розу, которую всегда носил в петлице, и бросил ее прямо к маминым ногам. Мама подобрала розу и победоносно поглядела на папу:
– Что я тебе говорила?
Мы вернулись в дом, поставили розу в вазочку, а потом вынесли из комнаты все остальное. Три недели к нам домой тянулись люди со всего города поглядеть на розу, которую мистер Неру подарил миссис Чопра. После этого мама устроила праздник и раздарила всем гостям по лепестку. В некоторых семьях лепестки стали реликвией и передавались из поколения в поколение.
А мне в наследство осталось лишь твердое убеждение, что мама ни на секунду сомневалась, что премьер-министр ее оценит. Как бы это ни было иррационально, мама в это верила.
Правда, был и случай, а может быть, и не один, когда мамина вера зашла слишком далеко. Мама была большая любительница крикета. В 1959 году в Индию приехала сильная австралийская сборная, чтобы сразиться с индийской сборной, которая была слабовата. Международные крикетные матчи в Индии – очень важное событие. Жизнь в стране замерла: взрослые прогуляли работу, дети не пошли в школу, с улиц исчезли машины и повозки. Никто не давал Индии ни единого шанса в этом матче. Однако произошло событие, которое по сей день называют «Кампурским чудом»: немолодой игрок Джасу Патель стал национальной легендой, взяв девять подач из десяти – невероятный результат! Это как выбить четыре хоумрана за один иннинг. Мама сидела у радиоприемника и слушала трансляцию матча по радиостанции «Вся Индия». Как и многие завзятые болельщицы, в тот день она оделась нарядно – в то самое сари, поскольку была убеждена, что оно приносит удачу. Так вот, после этого мама сорок лет надевала это сари каждый раз, когда Индия участвовала в международных крикетных матчах. А тот факт, что большинство этих матчей Индия проиграла, маму ничуть не тревожил. Когда мы с Дипаком подшучивали над ней по этому поводу, она была непоколебима:
Бандиты-дакоиты как никто воплощают бешеную пляску Индии между хаосом и порядком. Печально знаменитый бандит по имени Ман Сингх, действовавший с начала тридцатых до середины пятидесятых годов, далеко превзошел любого американского гангстера вроде Джона Диллинджера. За всю свою карьеру Диллинджер, как полагают, ограбил две дюжины банков и четыре полицейских участка, а убил при этом одного человека – полицейского. Ман Сингх совершил более 1100 вооруженных ограблений и убил 185 человек, не считая многочисленных похищений ради выкупа и перестрелок с полицией – в числе его жертв было 32 полисмена.
Сингх родился в долине реки Чамбал, в центральном штате Мадхья-Прадеш, на равнине, изрезанной извилистыми ущельями и поросшей кустарниковым редколесьем – лучше места, чтобы прятаться, и не найдешь. На родине Сингх пользовался огромным уважением – какую бы награду ни назначали за его голову, его так и не выдали. Он был поставщиком. Его банда состояла из близких и дальних родственников – более десятка братьев и племянников, – а когда Сингх выступал на публике, то, как ни поразительно при его преступной репутации, держался скромно и почтительно. В 1955 году его расстреляли солдаты-гуркхи, когда он сидел под баньяном с сыном, и на этом месте в его честь построили храм. Говорят, дакоиты до сих пор почитают этот храм как святыню и вымаливают себе там удачу, когда идут на очередное «дело».
Сложная история, столь же противоречивая, сколь и само общество, да и человеческая природа. В любой культуре те, кто живет вне закона, окружен ореолом романтики, однако где еще за пределами Индии у них есть собственный храм? Где еще знаменитая преступница Пхулан Деви могла бы сдаться полиции под приветственные крики 10 000 зевак – и положить при этом свое ружье к портрету Ганди? Между прочим, отсидев свой срок в тюрьме, «королева индийских бандитов» была избрана в парламент – но потом ее застрелили перед ее домом в Нью-Дели. Ей не было и сорока лет. Мой добрый друг режиссер Шекхар Капур получил в 1994 году всемирную известность благодаря фильму «Королева бандитов». Там была яркая сцена сексуального насилия над юной Пхулан Деви, которую один разъяренный критик назвал «индийским фокусом с воровкой» (по аналогии со знаменитым «индийским фокусом с веревкой»), однако благодаря этой сцене стало понятно, почему Пхулан Деви стала своего рода мученицей-феминисткой.
Все мы сокрушаемся, что человек слаб и несовершенен, и все мы так или иначе миримся со своими личными демонами. Однако в Индии демонов почитают как необходимую составляющую бытия. Творение – это игра света и тени, оба эти начала божественны, и даже Равана, повелитель демонов, сдавшись на милость Рамы, молит даровать ему путь к просветлению. Рама не низвергает Равану в преисподнюю, а исполняет его желание. В эпосе есть рассказ о храмовом воришке, который достиг мокши – окончательного освобождения, – украв масляный светильник. С духовной точки зрения быть преступником – значит страдать, так что это было последним жестом искупления, который был необходим, чтобы Шива, покровитель духовных искателей, был удовлетворен и счел, что воришка заслужил просветление. Сегодняшний святой – вчерашний грешник, отработавший карму за тысячи жизней. Секрет скрытого порядка – обеспечить исполнение законов добра и зла, втайне понимая, что в конце концов окажется, что и то и другое – ступени к вечной благодати.
Когда приезжаешь в Индию, варианта у тебя только два – или-или. Хаос тебе или враг, или друг. Уклониться невозможно. Иначе тут же свихнешься.
* * *
Так вот, вернемся к бордовой «импале»: намерения у бандитов были самые серьезные. Они ехали бок о бок с нами и старались спихнуть нас с дороги. И что же – мой отец пожалел, что не послушался советов не ездить в темноте по скверным двухполосным шоссе? Он и бровью не повел. И сам он, и доктор Рао были врачи – люди хладнокровные, опытные, привыкшие к опасностям и знающие, как себя вести.Мама и миссис Рао принялись молиться о спасении. Они знали, что в худшем случае у сельских бандитов могут быть ружья и пистолеты, хотя в тогдашней Индии огнестрельное оружие было редкостью. Мы с Сандживом сообразили, что выражать восторг сейчас, пожалуй, не время, и притихли. Амму взяла с нас пример. Мы мчались по дороге, пока не доехали до поворота на ближайший относительно крупный город. Отец в последний момент заложил крутой вираж и свернул с шоссе на проселок. Бандиты с разгону проскочили поворот. Пока они тормозили и разворачивались, отец уже нашел местный полицейский участок, и преследователи отстали. Я совершенно не представляю себе, сколько на самом деле длилась погоня – она сохранилась у меня в памяти в такой же временно́й петле, в какой нам помнятся моменты острейшего счастья, самые страшные травмы и периоды невыносимого ожидания.
* * *
У нас с братом было общее детство, которое связало нас нерушимыми узами, но при этом сформировало двух совершенно разных людей. С первых же лет было понятно, что пути наши разойдутся. Учился я всегда охотнее Санджива, зато на его счету больше спортивных успехов. Возможно, именно поэтому мы были избавлены от обычной братской ревности. Наши характеры прекрасно дополняли друг друга – особенно это было заметно на примере крикетной команды, которую мы создали в Джабалпуре.Во времена расцвета Британской империи на долю англичан выпали страшные страдания: британцы бросали все силы на то, чтобы сохранять традиционный уклад и жить как на родине, причем фатальнее всего это проявлялось в одежде. Шерстяная военная форма на парадном плацу не имела никакого смысла в колонии, где солдаты падали в обморок от зноя. Лечить тропические болезни никто не умел. Колонисты умирали от тифа не реже туземцев, на которых они посматривали сверху вниз, словно на дикарей. Выход был только один – отправить детей и женщин в горные гарнизоны на севере, у подножия Гималаев, подальше от этого пекла. Эти прохладные оазисы становились ностальгическими копиями английских деревушек: викторианские домики, украшенные кружевной резьбой, на которых любили верещать по ночам попугаи и обезьяны.
Подобные сюрреалистические аномалии встречались на каждом шагу – например, теплая крикетная форма, которую, несмотря на жару, носили по недомыслию даже игроки-индийцы. Мы с Сандживом с раннего детства страстно обожали крикет. Как-то раз мы посмотрели матч между командой нашего штата Мадхья-Прадеш и заезжими гостями из Вест-Индии, и я решил, что нам нужно организовать свою команду из соседских ребятишек. Себя я назначил капитаном, а Санджива – вице-капитаном. В команду мы набирали детей слуг и низших военных чинов. (Интересно, считали ли они, что мы такие же, как англичане, которые командуют их родителями? Если и так, то любовь к игре, видимо, оказалась сильнее неприязни к власть имущим.) Мы насыпали на заднем дворе целую гору красного песка, разровняли ее и сделали крикетное поле, где играли с другими детскими командами из нашего города.
Для мальчишек в этом возрасте спорт – живое доказательство существования рая, отзвук волшебной свободы в ностальгических воспоминаниях о том времени, когда солнце никогда не заходило за тучу.
Хотя капитаном был я, победы нашей команде обеспечивал Санджив. По правилам крикета сенчури – сто ранов за один иннингс – считается большим достижением. А Санджив как-то раз набрал двести ранов за иннингс – двойное сенчури. Все мы боготворили его.
Я тоже был неплохим спортсменом, но равняться с братом, конечно, не мог. Зато я гораздо охотнее шел на риск ради победы. Однажды из-за меня мы потерпели полный крах. Мы с Сандживом ходили в частную школу для мальчиков, которую организовала конгрегация братьев-христиан из Ирландии. Братья-христиане рассчитывали обратить в христианство своих учеников и поэтому организовали сеть престижных школ по всей Индии – считалось, что это лучшие школы в стране. Один из братьев-христиан запретил мне проделывать особенно хитрый прием – вроде броска по дуге в бейсболе, который очень трудно выполнить правильно. А если ошибиться, бэтсмен выбьет мяч из парка. И вот учитель, наблюдавший за игрой со стоны, крикнул мне, чтобы я не вздумал делать эту подачу. Но во мне проснулся бес противоречия, и я решил, что меня не запугаешь. Я же знал, что если я правильно выполню прием, то выведу бэтсмена из игры.
Две первые попытки закончились полным провалом. Бэтсмен выбивал мяч из парка (что не равносильно хоумрану, потому что он при этом остается в игре). Болельщики все больше и больше злились и кричали на меня с обеих сторон поля, отчего я только преисполнялся решимости. Экспериментировать в разгар матча было отменной глупостью, но тут судьба мне улыбнулась. На третий раз я вывел бэтсмена из игры. Я доказал, что способен сделать то, что задумал. К сожалению, учителю все виделось иначе. Во время перерыва он отвел меня в общую спальню, велел спустить штаны и больно отшлепал за непослушание. Одним из важных отголосков британского правления в Индии было беспрекословное подчинение властям – а за отказ повиноваться полагалась унизительная доза телесных наказаний. В результате все твердо усваивали, что подчинение правилам важнее результата. На этом и работала система.
Я уже упоминал о том, что уважение к властям превратилось у меня исподволь в черту характера. Я постоянно ловил себя на желании угодить вышестоящим, однако с ноткой обиды и недовольства. Не знаю, сильнее ли я стал благодаря телесным наказаниям или наоборот. Мятежниками не становятся мгновенно. На психику воздействует столько разных сил, что уже не разобраться, что чему причиной.
Однако много лет спустя, когда я проходил в Бостоне резидентуру, то считал, что лучше уж вспышка мятежной злости, чем перспектива получить очередную дозу унижения. Я был молодым доктором двадцати с небольшим лет и попал к одному из ведущих эндокринологов в стране. Страсть к учебе у меня отнюдь не утихла. Я уже прошел одну двухгодичную резидентуру и сдал многоступенчатые государственные экзамены по общей терапии. В те годы, в начале семидесятых, молодому врачу, проходившему резидентуру, без хорошей стипендии было не свести концы с концами, а у меня уже была семья, которую надо было кормить. Однако работа не приносила мне радости. Научный руководитель мне попался очень придирчивый, сущий мелкий тиран, и я не вылезал из лаборатории – то делал крысам инъекции йода, то препарировал их и смотрел, как йод на них повлиял.
Эндокринология – наука о гормонах, вырабатываемых эндокринной системой; это точная техническая специальность. А мне гораздо больше нравилось осматривать пациентов, чем корпеть в лаборатории, однако и исследовательская работа тоже меня манила. Теперь, когда прошло сорок лет, кажется, что изучение трех гормонов щитовидной железы – это азы медицинской науки, однако в то время сам факт, что мой научный руководитель – один из первопроходцев в исследовании реверсивного трийодотиронина, уже был сенсацией. Мы работали в атмосфере жесткой конкуренции, стремились опередить другие исследовательские группы в той же области, и предполагалось, что щитовидная железа – смысл нашей жизни.
Я был иммигрант, выбравший бостонскую медицину за ее престиж и перспективы, однако все кругом то и дело напоминало об Индии. Большую роль в выявлении реверсивного трийодотиронина сыграл мой коллега из одного индийского медицинского института – по странному совпадению, его зовут Индер Чопра. А крыса – священное животное бога Ганеши. Правда, когда препарируешь зверюшку со скальпелем в руке, от покрова святости остаются разве что клочки. В то время я отнюдь об этом не жалел.
Особенно я закипал во время ритуала утренней «летучки». Однажды научный руководитель при всей группе устроил мне допрос с пристрастием по техническим деталям:
– Сколько миллиграммов йода вводили крысам Милн и Грир, по данным их статьи 1959 года?
Это относилось к какому-то основополагающему исследованию, но я от злости ответил нарочито беспечно, потому что на самом деле моему руководителю нужны были не цифры – ему надо было выставить меня невеждой:
– Две целые одна десятая миллиграмма, кажется. Я проверю.
– Наизусть надо знать! – раздраженно рявкнул руководитель. Вся группа сидела тише воды ниже травы.
Тогда я встал, подошел к руководителю и шлепнул его по голове толстой папкой:
– Вот сами и учите!
И вышел.
Научный руководитель догнал меня на стоянке, где я, красный от бешенства, дрожащими руками заводил видавший виды «фольксваген-жук» – визитную карточку молодых честолюбивых профессионалов. Научный руководитель сунул голову в машину и сказал с деланным спокойствием, умело скрывая гнев:
– Не надо. Вы губите себе карьеру. А я могу вам это обеспечить.
Истинная правда. Поползут слухи, а если руководитель расскажет, что недоволен мной, о будущем в эндокринологии и мечтать нечего. Однако на самом деле я не собирался губить себе карьеру. Я восстал против человека, который хотел унизить меня при всех. Мятежный порыв был импульсивным – а значит, что-то такое было заложено в моем характере, несмотря на всю тягу к чинопочитанию. В такие переломные моменты каждый, наверное, роется в памяти в поисках причин подобных срывов. Задним числом мы всегда находим своим поступкам рациональное объяснение, произвольно корректируем свою биографию. Однако какими бы случайными ни были причины, которые мы сочиняем, это всегда самооправдание. Самолюбие бросается в гущу событий очертя голову, после чего темная сторона психики прорывается на поверхность и тащит за собой всевозможные нелепицы, которые мы называем «переоценкой ситуации» – угрызения совести, сожаления, навязчивые воспоминания, самообвинения, панику, тревогу о будущем. И самолюбию приходится перестроиться и обороняться от этих неуловимых, но назойливых противников. Контролировать этот процесс не может никто – никому не удается примирить между собой психические силы, которые дергают нас в разные стороны. Кто-то из нас склонен к рефлексии, такие люди сознательно участвуют в процессе и встречают его лицом к лицу. Но большинство поступает в точности наоборот. Они стремятся отвлечься, убежать от бушующей внутри подпольной войны, пока не наступит неизбежная ночь, когда сон бежит от нас и призраки подсознания уже ничем не усмиришь.
Я принадлежал ко второму лагерю. Сумел завести свой «фольксваген» и уехал, оставив научного руководителя стоять на площадке, кипеть от ярости и лелеять планы мести. Слухи и правда поползут, тут сомневаться не приходилось, и передо мной замаячила перспектива остаться без работы, если не удастся наниматься на ночные дежурства – самая низкооплачиваемая и унылая работа среди бостонских врачей. Я еще пожалею о содеянном. Не прошло и пяти минут с тех пор, как я отъехал от больницы, как до меня дошло, что я натворил. Пришлось даже остановиться у какого-то бара и опрокинуть рюмочку, чтобы набраться храбрости, прежде чем сообщить ужасные новости Рите.
Меня совершенно сбило с толку то, какой радикальный переворот только что произошел во мне. Воспитывали меня в совершеннейшем почтении к властям – этому служили и магический круг, и то, что Рама должен опекать младшего брата, и порка после крикетного матча. Труднее всего бывает изменить именно те качества, которые впитались в нас так глубоко, что стали неотъемлемой частью характера. То, что ты усвоил какое-то качество, еще не доказывает, что оно нормально, однако самые коварные черты характера и вправду кажутся своему носителю нормальными, тем-то они и коварны.
Представителям любой религии известно как дважды два, что для веры нет никого опаснее отступника. Бостонская медицина была истинной верой. Я не собирался от нее отступать. Если бы накануне того дня, когда я стукнул светило папкой по голове, меня спросили бы, как я отношусь к официальной медицине, я бы поклялся ей в верности. Честно говоря, у меня не было никаких причин переметнуться на другую сторону, по крайней мере, рациональных. Обычно человек не уходит из церкви, если нет другой церкви, куда можно податься. Однако если хочешь выяснить, и вправду ли вне магического круга шныряют демоны, волей-неволей надо шагнуть за границы, которые тебя оберегают. Для меня это стало подлинным началом карьеры разоблачителя. Нет, я не ставлю себе в заслугу никакие разоблачения, однако сила, таившаяся во мне, уже незримо прокладывала мне путь.
4. Сари-талисман
Санджив
Моя бабушка со стороны отца была женщина необразованная и довольно смирного нрава, однако при всем при том очень мудрая, а при необходимости умела и браниться. Хотя в школу она никогда не ходила, но научила нас, что образование – это не только книжки. Отец часто рассказывал нам с Дипаком достопамятный случай: как-то раз, когда отцу было пять лет, он обедал в кухне с младшим братом и лучшим другом младшего брата – мусульманином Ильясом.
В их доме кухня соседствовала с молельной комнатой. И тут к ним неожиданно зашел местный священнослужитель – они называются пандиты; он частенько у них бывал. Заметив в кухне Ильяса, пандит рассвирепел.
– Вы притворяетесь такой набожной, а при этом пускаете к себе в кухню, по соседству с индуистскими богами и богинями, не кого-нибудь, а мусульманина! Боги вас не простят!
Мы с Дипаком ни разу не слышали, чтобы бабушка повышала голос, но, видимо, тогда это как раз произошло. По крайней мере, так рассказывал папа.
– Да как вы смеете так со мной разговаривать? – взорвалась она. – Ильяс – друг моего сына и мне как сын! При чем тут все эти раздоры между индуистами и мусульманами? Мои боги ничего об этом не знают. Вон из моего дома и своих богов забирайте с собой – и чтоб ноги вашей здесь больше не было!
И вытолкала его за дверь.
Отец постоянно твердил нам о том, как важно получить образование, отправлял нас в самые лучшие британские школы, однако в нашей семье именно женщины приучили нас признавать и ценить духовную сторону жизни, объясняли, как важно уважать других и уметь им сострадать.
Отец моей бабушки с материнской стороны был сикх, поэтому бабушка прививала нам моральные ценности и этой религии. Чтобы объяснить, что такое сикхизм, бабушка рассказывала нам легенды о его основателе гуру Нанаке.
Однажды гуру Нанак вздремнул на телеге. Местный мулла заметил, что ногами он спит прямо к мечети. Рассердился и растолкал его.
– Да как ты смеешь спать ногами к Аллаху! – отчитал мулла гуру Нанака. – Это же богохульство!
– Прости меня, премудрый человек, – мягко ответил гуру Нанак. – Я согрешил и каюсь. Прошу тебя, направь меня ногами туда, где Аллаха нет.
Мать нашего отца подобными историями учила нас, как опасно считать, будто какой-то бог – любой бог – почему-то стоит выше всех остальных, а ведь это фундамент, на котором строится почтение ко всем религиям без исключения. Так она напоминала нам с Дипаком, что всегда нужно быть готовыми принять и признать чужие ценности.
Это, конечно, подкрепляла и мама – она всю жизнь прожила в убеждении, что все люди равны и никого нельзя считать лучше других. Кастовую систему она не признавала. Мама была просто верующая. Другого способа ее описать, пожалуй, и нет, хотя следующий случай тоже очень для нее характерен. В 1957 году родители жили в Джабалпуре, и первый премьер-министр независимой Индии Джавахарлал Неру прибыл в город на запуск переоборудованного оружейного завода, который теперь должен был производить армейские грузовики «мерседес-бенц».
Большинство американцев знают о деяниях Ганди, который возглавил великую революцию путем пассивного сопротивления, однако Неру в Индии чтят и любят не меньше. Они вместе избавили Индию от британского владычества. Неру был человек необычайно харизматичный, блестящий лидер, идеально продумавший весь путь к современной Индии. Сегодняшняя Индия – воплощение его представлений. Для многих индийцев он и Джордж Вашингтон, и Мартин Лютер Кинг.
До прибытия Неру в Джабалпур оставалось еще больше месяца, но все уже начали готовиться к встрече высокого гостя. Мама ломала себе голову, в какое сари нарядиться по такому случаю. Отец не мог понять, почему она так волнуется.
– Какая разница? – спросил он. – На улицах будут миллионы. Не увидит он твое сари!
Но мама все равно пошла и купила себе новое сари.
– Он обязательно меня заметит, – сказала она. – И оценит.
Такого, конечно, быть не могло. Неру не знал мою маму. Но мама всей душой верила, что это произойдет.
Неру должен был проехать мимо нашего дома на шоссе Нарбада. В половине пятого утра мы все уже стояли на улице при полном параде. Отец был в военной форме, все его медали так и сверкали. Мы с Дипаком надели школьную форму с галстуками. А мама – новое сари. К семи утра вдоль шоссе выстроились десятки тысяч человек, полиция ставила заграждения, чтобы сдержать толпу. Ждали мы долго, и вдруг из-за угла показалось несколько машин. Премьер-министр стоял в открытом джипе и приветливо всем махал. Толпа неистовствовала:
– Да здравствует Неру! Да здравствует Неру!
Джип Неру приближался, рев становился оглушительным. Все кругом кричали, вопили, тянули руки, чтобы коснуться Неру, а он все махал и махал. Однако, когда джип поравнялся с нами, Неру вдруг вытащил розу, которую всегда носил в петлице, и бросил ее прямо к маминым ногам. Мама подобрала розу и победоносно поглядела на папу:
– Что я тебе говорила?
Мы вернулись в дом, поставили розу в вазочку, а потом вынесли из комнаты все остальное. Три недели к нам домой тянулись люди со всего города поглядеть на розу, которую мистер Неру подарил миссис Чопра. После этого мама устроила праздник и раздарила всем гостям по лепестку. В некоторых семьях лепестки стали реликвией и передавались из поколения в поколение.
А мне в наследство осталось лишь твердое убеждение, что мама ни на секунду сомневалась, что премьер-министр ее оценит. Как бы это ни было иррационально, мама в это верила.
Правда, был и случай, а может быть, и не один, когда мамина вера зашла слишком далеко. Мама была большая любительница крикета. В 1959 году в Индию приехала сильная австралийская сборная, чтобы сразиться с индийской сборной, которая была слабовата. Международные крикетные матчи в Индии – очень важное событие. Жизнь в стране замерла: взрослые прогуляли работу, дети не пошли в школу, с улиц исчезли машины и повозки. Никто не давал Индии ни единого шанса в этом матче. Однако произошло событие, которое по сей день называют «Кампурским чудом»: немолодой игрок Джасу Патель стал национальной легендой, взяв девять подач из десяти – невероятный результат! Это как выбить четыре хоумрана за один иннинг. Мама сидела у радиоприемника и слушала трансляцию матча по радиостанции «Вся Индия». Как и многие завзятые болельщицы, в тот день она оделась нарядно – в то самое сари, поскольку была убеждена, что оно приносит удачу. Так вот, после этого мама сорок лет надевала это сари каждый раз, когда Индия участвовала в международных крикетных матчах. А тот факт, что большинство этих матчей Индия проиграла, маму ничуть не тревожил. Когда мы с Дипаком подшучивали над ней по этому поводу, она была непоколебима: