Клава перешагнула и пошла отмывать бедра от вонючего пупочкиного пота. Пот смыла, а жар в бедрах остался после борьбы с дикой мустанговкой. Веселый, как лихорадка.
   Вернулась и прикрыла тушу. А то живот съехал на сторону как вылезшее тесто.
   Клава прошлась снова по-хозяйски. Дошла до двери – и ахнула, что наружная дверь лишь слегка прикрыта. Не заперла в горячке за гостьей. Госпожа Божа хранила – и никто незваный не зашел.
   А с Пупочкой они квиты. Так будет со всякой, которая...
   Даже дышать легче стало – оттого что нигде на свете больше не портит воздух своим дыханием Пупочка. Дыханием и прочими выхлопами. Даже сама Пупочка должна была бы поблагодарить: новых грехов больше не наделает, значит, в аду душе ее полегче придется.
   А чего делать с телесным остатком, придумает Витёк.
   Он явился веселый и бодренький. Поцеловал, дыша Марьей-Хуаной.
   – Ну как тут? Полный порядочек в десантных войсках?
   Клава с порога и похвасталась:
   – Тут одна белуга – откинулась.
   – Какая еще – белуга? Сказал же: не открывать!
   – Ну – надо было значит. Старая сватья. Госпожа Божа привела.
   Подвела и показала.
   Витёк отнесся к проблеме чисто технически:
   – Чего с ней? Убирать или оставлять ментам как сердечную?
   Уточнил уважительно:
   – Это ты ее? Как того деда? Можно сказать, специализация. Деда, значит, как сердечного списали? Но тот в своей постели! А тут хата чужая, только-только перепроданная. Могут копать. А если хрящи ты ей разнесла? Оттранспортировать бы надо. А как ее транспортировать – десятипудовую? Задачку ты задала.
   – Но ты же придумаешь, правда?
   Клава нисколечки не волновалась: Витёк с Госпожой Божей просто не могут не придумать всё в лучшем виде.
   Витёк принял задание без возражений – как мужской долг.
   – Транспортный вопрос – всегда сложный. Решим, однако... Нам уже во дворец ехать! А с этим – утро вечера... Свами своей можешь не говорить пока. Сами разберемся.
   Про деда Ивана Натальевича Свами знала и даже одобрила, так что стыдиться Клаве было нечего: добрая Дэви и должна повсюду творить справедливость. Но Витёк был по-своему прав: от деда Натальевича досталась квартира, новая ладья Сестричеству, а от Пупочки остались одни хлопоты. Так что одобрит Свами гораздо меньше. А может и припомнить в удобный час, секретом на секрет попросит поменяться. И проще себя ей не закладывать. Того, что Свами читает насквозь ее мысли, Клава больше не боялась.

36

   Они заехали в корабль, Клава прыгнула в плащ, подхватили Свами и помчались во Дворец спорта. Подъехали, когда уже началось. Клаве хотелось одного: скорее! Жар в бедрах, который она пронесла сюда во Дворец из самой квартиры бывшего Федотика, поднимался по телу и претворялся во вдохновение.
   Додик был вдохновлен по-своему.
   – Целый день только и звонят после вчерашнего. Резонанс называется! Тридцать секунд телевидения я разрешил: для паблисити. Оставим сегодня нашу Каленьку Дэви на катарсис: в конце второго выпустим.
   Бас Иаков в уборную вдвинуться и не пытался – взглянул из коридора, пророкотал:
   – Как лампадку вынесу. На ладони.
   И показал как будет нести – на вытянутой руке. И ни в одном суставе не дрогнет.
   Свами тоже приняла участие: утренней росы налила.
   Наконец позвали.
   – Упадешь по трубе! – крикнул в спину Додик.
   Предчувствуя священное беспамятство, Клава пошла навстречу свету и грому, перехватила у взывающей певицы:
   Толька, Толька, Толька... и первым криком завела ждущий зал:
 
Божа, Божа, Божа, Божа!
 
   Слепила знакомая тьма:
   синий-зеленый-красный
   Клава не видела, но проникала сквозь вспышки: зал стоит, прыгает, пляшет, плачет, хлопает в едином сердце и готов броситься на сцену, на нее – или задохнуться под нею, сжимаемый лихорадочными бедрами.
   По одному бы добровольцу погибать для вдохновения в ее бедрах перед каждым концертом – и только позавидуют счастливцу!
 
Божа, Божа, Божа, Божа!
 
   И ничего нет сильнее и проще.
   Все-все-все. Хором-хором-хорошо.
   Так же хором все спасутся – если не рухнет крыша как перегруженный мост. А если рухнет – тем вернее вознесутся в рай прямо из-под обломков. 
 
Божа, Божа, Божа, Божа!
 
   Слабее вспышки.
   И какая-то труба. Побудка.
 
Божа, Божа...
 
   Труба трубит. Будит.
   Не команду вспомнила, а изнемогла.
   Шагнула и упала.
   Всех труба будит, а ей бы – уснуть.
   Слышала, припав к покрытию сцены, прогибающие пол шаги – и вознеслась на несгибаемые ладони Иакова.
   И унеслась на них в закулисье.
   Сама Госпожа Божа унесла ее руками баса.
   Рев и гром догоняли. Не отпускали.
   Метнулся кто-то – не Додик, мельче:
   – Не отпускают! На аплодисмент пожалуйте!
   И бас Иакова:
   – На бис святые не выходят.
   За боковым служебным выходом терзала наряд охраны толпа. Как шторм, который запирает слабому суденышку выход из гавани.
   – Еще один выход есть. Может, туда такси подать? дрогнул Додик.
   – А тачанка моя? Они разнесут с досады, когда поймут, что упустили! – несогласный Витёк. – Вертушку бы на крышу, как на авианосец.
   – Тебе тачка дороже или гениалочка наша? Будет эта безумная Калька – тысячи тачек наши!
   – Не робей, Додик, – решила Свами. – Толпа – это наша толпа. Госпожа Божа послала – жаждущих света. Яков, иди первый, я рядом. Я буду возглашать, а ты повторяй. Понял? За нами Витя с Дэви. Ну, помогай, Божа!
   Выдвинулся Иаков. Свами сбоку.
   – Каля Дэви с вами! – крикнула Свами.
   Но кто ее слышал дальше десятого тесного ряда?
   «Каля Дэви с вами!!» ретранслировал бас-расстрига.
   И откликнулись от последних рядов:
   – С нами! Дэ-ви, Дэ-ви! Бо-жа, Бо-жа!
   – Грядет перемена чисел! Грядет век Кали Дэви!
   «Грядет перемена чисел! Грядет век Кали Дэви!»
   – Дэ-ви, Дэ-ви!
   – Поклонитесь Госпоже Боже! Отрекитесь от ложных богов самозванных!
   – Проще, – пророкотал Иаков в полбаса и ретранслировал прежний тезис:
   «Каля Дэви с вами!!»
   Без команды выхватил Клаву и взметнул на головой.
   – Дэ-ви, Дэ-ви! Бо-жа, Бо-жа! – усилилось стократно.
   Свами больше не распоряжалась.
   «Грядет перемена чисел! Грядет век Кали Дэви!»
   – Дэ-ви, Дэ-ви! С на-ми, с на-ми!
   – Со снами, – фыркнул Витёк.
   «Век Кали Дэви!»
   – Век-Кали-Дэви! Век-Кали-Дэви!
   – Пошли, – буркнул бас.
   И приблизился к стоящей в одном шаге тачанке.
   Витёк откинул заднюю дверцу.
   – Прошли.
   Иаков всадил Клаву в машину как пирог в печь – и тотчас содрал с нее серебряный плащ.
   Но Клава почувствовала, что этим ручищам ее нагота неинтересна.
   Иаков распрямился и закрутил опустевший плащ над головой.
   «Каля Дэви с вами!!»
   Свами скользнула сбоку и плюхнулась на сиденье.
   – Дэ-ви, Дэ-ви! С на-ми, с на-ми!
   «С ва-а-ами!!»
   И отшвырнул пустой плащ далеко в сторону – вправо.
   Там закипела свалка.
   Фаны за лоскутки бились. Оглашенные.
   Витёк влево газоном вырулил на волю.
   – Проскочим против знака? Одностороннее вывесили! Святым разрешается! Солисткам.
   – Двойная акция получилась, – подвела итог Свами. Отдышавшись. – В зале и снаружи. Много душ просветили благодаря Госпоже Боже.
   – Госпожа Божа помогла еще сильней сегодня, – подхватила Клава.
   Но отчасти из вежливости. Госпожа Божа ведь помогает Клаве напрямую. Не через Свами.
   – Надо Додику на каждый концерт запасные плащи заказывать. На разрыв, – усмехнулся Витёк.
   – Туго ты освоился, братик, – оживилась Свами. – «Моя тачанка», говоришь. А она общественная, между прочим. Достояние Сестричества.
   – Я говорю «Моя» – подразумеваю «Сестричества», говорю «Сестричества» – подразумеваю «Моя», – и Витёк небрежно вильнул рулем, обходя ленивую «волгу». – Потому что ведь в семье единой всё общее без стыда и страха.
   А потом вдвоем уточнил:
   – Яшка кричал «С вами», но не кричал «Свами». Побоку она. Яшка нужен, а она – как пятое колесо в тачанке.

37

   С утра надо было бы что-нибудь сделать для Пупочки. Но брат Гриша доложил, что в Рощине есть математический лагерь. Или физический тоже. Но других подходящих во всей области не сыскалось – только физкультурные. И Свами услала его с Витьком за профессорской Ксаной.
   – Подождет Пупочка, – махнул рукой Витёк. – А иначе как через эту Ксану профессора не взять. Ничего не подпишет, только в Канаду нажалуется.
   Клаве было скучно. Витёк уехал, вечером не ждал безумеющий постепенно зал. А простая привычная уже радость не приносила прежнего умиления – ни утренняя, ни вечерняя. Она ведь теперь сама с Госпожой Божей накоротке – в любое время. Мати, Доча и Святая Душа словно дома у нее собираются.
   Поэтому она даже Соньке обрадовалась, тем более, что та принесла благую весть:
   – Сестра Ирка беглая нашлась, добрая Дэви.
   – Пришла?!
   – Не. Место ее нашлось. В парник убежала.
   – В парник? Помидоры, что ли сажать?
   Сонька долго смеялась,
   – Тут в общаге парней много – вот и целый парник. Отпарят тоже в лучшем виде. И с помидорами у них в порядке круглый год. Пойдем сейчас ее увещевать с самой Свами.
   – И я с вами! – засобиралась Клава.
   Да и собраться легко – всё на ней и при ней.
   Свами одобрила.
   – Я тебя не беспокоила, добрая Дэви, думала, ты хочешь отдохнуть после вчерашнего. Но если ты полна похвального рвения, пошли. Госпожа Божа нам поможет.
   В саду Свами задержалась, недовольно показала на корзину с кирпичами, плывущую под стрелой похожего на огромного журавля подъемного крана.
   – Стоял-стоял тихо – и очнулся. Еще одну домину громоздят – склеп смрадный. И над самым кораблем.
   – В пустыню лесную пора нам, сладкая Свами, да? – уточнила Соня.
   – Пора. Укажет Божа – и отселимся в пустыню.
   Свами рассыпала крупу вокруг себя – и тотчас слетели дежурившие на крыше голуби.
   – Вот так и улетим во благовремении, – пообещала. – А пока пора душу заблудшую увещевать с любовью.
   И двинулись, сверкая серебряными плащами. Сонька чуть впереди, Свами и Дэви степенно сзади.
   Клава смотрела на сонькины волосы и думала, что и у нее обязательно вырастут такие же длинные – не говоря уж про цвет солнечного света, Соньке недоступный. Мати, Доча и Святая Душа обязательно помогут по-родственному, да и средство школьное поспособствует.
   Встречные многие кланялись и подходили. Свами охотно налагала Печати Любви. Иногда и Дэви не брезговала.
   Ну и шипели вслед некоторые. Не может же Госпожа Божа просветить всех: должен же кем-то и ад наполняться, чтобы поддержать тамошнее производство.
   Парник показался близко – через три квартала. Только что Ирка не могла сверху в окна корабля заглядывать, если с высокого этажа. Не удосужилась даже убежать далеко.
   Этаж, донесли, четвертый.
   Парник оказался квартирного типа. Вахтерша внизу взглянула лениво – и не спросила ничего. Двери квартир ломаные, обцарапанные. Клава вспомнила свою квартиру – и пошла неохотно.
   И на четвертом дверь оказалась прикрытой – но не запертой. Свами вошла первой, Соня за ней. А Клава, замыкая, увидела из-за спин, как метнулась фигура в синем халате – Ирка, наверное – и захлопнулась дверь комнаты перед самой Свами.
   Комнатная дверь зато при замке.
   – Сестра Ираида, – заговорила Свами, приблизившись к самому косяку – надеясь на щель боковую. – Пришли мы к тебе с любовью.
   Не откроет Ирка, упорствуя в грехе. Тем более, если без обета осталась. Если только сила Свами ее и через дверь не достанет.
   – Ты нас оставила, но осталась в сердцах наших. Благие дела в нашем Сестричестве совершаются, о чем и пришли тебе поведать. Добрая Дэви снискала пути к сердцам многих сестер и братьев, обратила их помыслы к Госпоже Боже. Возрадуйся и ты с нами.
   Тишина за дверью.
   – Услышала ли ты меня, сестра возлюбленная? Возрадовалась ли?
   Тишина такая же.
   – Мы не пришли тебя неволить, сестра возлюбленная. Каждая сама отвечает Госпоже Боже, сама избирает пути свои. Ряды наши умножаются бессчетно, и не нам дорог твой вклад в Сестрическое движение, а тебе самой. Близок час перемены чисел, и о спасении души позаботится рачительная хозяйка. Скоро исполнятся сроки, выметет Госпожа Божа мусор человеческий – остерегись же, покинь днесь мерзость мира! Вернись в корабль наш спасательный, прямо в гавань Госпожи Божи плывущий, и забудутся заблуждения твои. Если соблюла ты обет весталочий, то вернется к тебе и веночек почетный. А не соблюла здесь в вертепе – Госпожа Божа милосердна. Место для подвига всегда найдется и слабой сестре. Нарушение же обета вне стен корабля смертным грехом не почитается, поэтому сохранится и грешное тело твое как сосуд души, Госпоже Боже предназначенной.
   Компромиссный вариант: признать, что пломба потерялась не до побега, а после. А Сонины сомнения и донесения – побоку.
   Зато Клава и не знала прежде, что вне стен обет нарушим без больших последствий! Ну да эти правила для сестер внизу и не достигают добрую Дэви.
   – Ответь же, сестра дражжайшая.
   Свами так приблизилась к щели между дверью и косяком, что Клава испугалась, как бы Ирка не раскрыла дверь резко и не хлопнула снова – тогда бы Свамин нос мог бы понести большой урон. Нет-нет, действительно испугалась за Свами. Подвиги бескорыстной любви часто сопряжены с опасностями.
   Ответили крики и шум лестничный.
   – Там они!.. Ведьмы белые!..
   Вбежала группа смешанная. Мужики незавидные – неужели они и составляют славу парника всерайонную?
   – Вот!
   – Вы что ж? До чего допугали – чтобы выкидываться!
   – Да не выкидывалась, а на балкон соседский перескакивала, я ж видела! Перескакивала – и сорвалась.
   – Выкидывалась! А если и перескакивала – до чего ж довести, чтобы от их скакать через балконы? Не коза чай!
   – Спасибо, Бог спас.
   – Повезло просто, кусты разрослись.
   – Бог спас.
   – Да кусты там!
   – А Бог и кусты подстелил.
   Жива Ирка, значит.
   – Госпожа Божа явила чудо, спасла неразумную сестру нашу, возлюбленную малую дочку свою, – звучно сказала Свами.
   – Пошла ты со своей Божей бесовской! Один Бог истинный, Он и спас. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Развелось этой погани.
   – Масоны всякие.
   – Папистки. Лютера своего тешут.
   – Слава Богу, жива, а то бы сейчас милицию кликнуть. Что довели.
   – И так можно – кликнуть. За попытку покушения.
   Группа грудилась неплотно, и Свами твердо двинулась к выходу. Прожигая дорогу взглядом.
   – Госпожа Божа вас простит, потому что не ведаете, что глаголете.
   – Ведам! Очень даже ведам! Притон тут развели за забором. Люди видют! А маленькие тоже. В школу им ходить, а не в вертеп этот! Вырядились и фасонят.
   – Девочки, да оставьте вы эту ведьму сушеную! Бог вас простит еще – по малолетству.
   Но не схватил никто. Так и вышли.
   Клава видела их насквозь, благодаря Госпоже Боже: не от жалости или вежливости – от страха их не рвут руками погаными: потому что хоть и не знают, а боятся чужой силы и чужой Божи! Иссинего взгляда боятся.
   И не то ужасно, что обругали ведьмами и папистками какими-то, а то, что посмели своего бога подложного с истинной Госпожой Божей сравнить. За это не простится им. Снова Клава до судороги в кулачках осознала окончательную истину: мир поделен на верных и невров, детей света и выблядков тьмы! Погибнут невры и неверки – это и есть счастье. Освобождение Земли. Выметется прочь мусор человеческий! Потому что Госпожа Божа великая простительница – но не на всех!
   В стороне слева толпилась другая группа. Вокруг Ирки, снова насквозь прозрела Клава. Лежит, страдает на виду, «скорую» дожидается.
   Сонька сказала вслух то, что Клава чувствовала, но красиво выдать не умела:
   – Да языки у них лопнут, гноем брызжа, за то, что истинную нашу Госпожу Божу поносить смеют и мужским идолом поганым клянутся всуе. Дыханием заразным опаляют. Белые обезьяны, им бы только жрачку и случку. Прочь, мерзость мира!
   И так взглянула на толпу, что дыры должна бы прожечь в спинах.
   Может, и прожгла – издали не разглядеть.
   Свами свернула направо. Газонами, тропинками. Как вчера Витёк против знака.
   Клава знала и свой грех: ведь чувствовала она, не хотела всходить по этой затхлой лестнице. Госпожа Божа ее предупреждала. А не послушалась. Пошла за Свами. Себя надо слушать, Госпожу Божу в себе, а не слепо за Свами следовать.
   – Неразумная сестра Ираида навлекла на себя кару посильную. Госпожа Божа удержала ее в падении, приземлила бережно, чтобы оставить ей время для раскаяния, – сформулировала Свами официальную версию.
   С тем и возвратились.

38

   Витёк еще не вернулся в корабль с рощинской пленницей, и Клава прилегла, думая о Боже, которая не оставляет ее. Все трое вместе, семейно: Мати, Доча и Святая Душа. Так хорошо забываться на второй сотне воззваний мысленных: «Госпожа Божа, помилуй мя!»
   Мир и благорастворение в сердце. Душа и дремлет и не дремлет.
   И как будто небесные барабанчики бьют. Тамтамы горние.
   Нет, стук земной вполне, однако.
   Треск и беготня сапог не сестринских.
   Распахнулась дверь. Голос злобный и радостный:
   – И здесь! Еще одна! Малолетка явная!.. Пошли, девочка.
   – Я добрая Дэви.
   – Вот и хорошо. Пошли, коли добрая.
   Мент. Молодой.
   – Куда? Я здесь живу! Не хватай.
   Он еще и не хватал. Собирался. Клава приподнялась, прикрываясь. Но не очень.
   – Клава! Клава! – но не к ней. – Зайди сюда. Тоже по твоей части. Надень на нее чего-нибудь.
   Вошла тетка жидковолосая и злая. Ментуха, хоть и без погонов. Послала Божа тезку.
   – Ну что? Надень на себя чего-нибудь, девочка. Где у тебя белье?
   – У меня нет. Вот, всё на мне.
   – Как же так? До чего довели: без белья дети ходят! Ну пошли так.
   – Никуда я не пойду. Я здесь живу, мне и здесь хорошо!
   – Тебя не спрашивают. Лучше сама. А то поведут и пойдешь!
   – Вы ответите. Я артистка знаменитая: Каля Дэви.
   Прости Божа, но ведь не поймут, что святая. Не надо выдавать веру на посмеяние нечестивым неврам и неверкам.
   – Пошли-пошли, артистка.
   Но с ноткой уважения.
   Всех уже согнали в молельню. Менты и ментухи переговаривались оживленно:
   – Чего только не намалевали. Кощунство, но забавно.
   – И главный Бог у них – баба. Даже с потолка глядит.
   – Не всё вам мужикам почет, и мы не хуже, – это тезка признала.
   Злая, а и ее коснулась дыханием своим Госпожа Божа.
   И Свами отозвалась с другого конца:
   – Слышу и среди воинства нечестивого здравые голоса. Да, мир сотворила Госпожа Божа, Женщина во всех женщинах, Жена во всех женах. Скоро День Счастливого Числа настанет, числа переменятся, Двойка женская над миром воцарится! И падут ложные боги мужеподобные.
   – Смотри, Клава, в тебя коготок запускает, – засмеялись менты.
   Заподозренная в сочувствии неформальному культу, ментуха Клава проявила усердие:
   – Хватит вам здесь устраивать! Проповедовать будете в другом месте.
   – Это мое место, мой дом. И я протестую против вторжения. Завтра же в девять утра протест будет у прокурора. Чем вызвано ваше беззаконие, лучше сообщите!
   – Вы гражданка Зоя Николаевна Пересыпкина?
   – Зоя Ниновна.
   – Это вы оставьте в другом месте. Вы удерживаете незаконно несовершеннолетних!
   – Это моя семья. Я их по подвалам и притонам спасаю.
   – У вас есть лицензия на семейный детский дом?
   – Когда я их вытаскивала, меня почему-то лицензию не спрашивали. И вы туда почему-то за ними в подвалы и притоны не пришли.
   – Вы занимаетесь незарегистрированным сектантством и вовлекаете несовершеннолетних без согласия родителей или опекунов. Поэтому несовершеннолетние подлежат изъятию и помещению в распределитель до нахождения родителей или опекунов. Займитесь изъятием, лейтенант. Совершеннолетние могут оставаться при предъявлении документов. Не имеющие документов подлежат установлению личности.
   Сестры хором заплакали. Громко.
   – Вот! Вот ваш порядок и закон! Так ваш мужской ложный бог велит! Только что мы покоили сестра сестру в объятиях любовных! И вы ворвались как сарацины! Плач и вопль вокруг вас! Но ничего, Госпожа Божа всё видит! Близок День Счастливого Числа, скоро числа переменятся, и Госпожа Божа восприимет царствие Свое! А мы скоро обнимемся снова, сестры и братья! Минуют испытания и победит правда! Крепитесь в узилищах! Молите Госпожу Божу, Она-Они вас не оставят.
   Ментуха Клава сказала тому молодому:
   – Про объятия любовные заметили? Тянет на растление, а?
   Налетела с объятиями кухонная Надя, утопила Клаву лицом в свой грязный балахон:
   – Куда голубку добрую Дэви?! Не отдам!
   Ей заломили руки и отбросили.
   – Не противься, сестра. Не в силе телесной правда. Госпожа Божа накажет сарацин поганых. Невров и неверок безбожьих! Близок час.
   Клава плакала, но шла спокойно. Госпожа Божа ведет ее твердо, и значит, так нужно.
   Да и Додик не оставит, когда она на следующую гастроль понадобится. В шоуях другие деньги крутятся. И законы для шоуев другие.
   Под изъятых малолеток нарочно пригнали автобус. Клава оглядывалась: не мелькнет ли знакомая тачанка?
   Ну да Витёк увидит, сообразит не соваться.
   Сонька уселась рядом, шепнула:
   – Всем уже сказано: лишнего не болтать. Молились и учились, больше ничего.
   Валерик подполз, заканючил:
   – Сестрички, дайте целование. А то развезут всех – и не свидимся.
   И попытался под подол.
   Сонька дала ему коленкой в нос.
   – Вали! И забудь про эти целования. Расскажешь – Госпожа Божа червя твоего под корень отсушит. И всем скажи: под корень!

39

   Клаву привезли в глухой дом за каменной стеной. Приемник – это похуже даже, чем парник.
   Поганое место, и дыхание в воздухе – поганое. Заразиться хочется. Только если Госпожа Божа оградит.
   И Клава прошлась по своим святым местам – оградила себя женским крестом животворящим.
   Всех привезли, но Клаву отделили. Ее усадили в комнате со столом и диваном, похожую на директорский кабинет в школе.
   За стол уселся седой дядька, хотя не слишком старый. Еще мужик, а не дед. Мент или не мент – не понять. Пиджак.
   Ментуха тезка не отстала, уселась на диван рядом с Клавой.
   – Ну, девочка, давай поговорим спокойно, как человек с человеком, – мужик с подъездом. – Меня зовут Владимир Петрович, а тебя как?
   – Каля Дэви.
   – Красивое имя. А раньше как звали?
   – Никак.
   – В школу ходила когда-нибудь?
   – Не помню.
   – А как звали в то время, про которое ты не помнишь?
   – Не помню.
   – Ну правильно, раз про время не помнишь, то и не до имени. А давно ты проживаешь с Зоей Николаевной?
   – Со Свами?
   – Вы ее Свами называете? – обрадовался мужик, и Клаве стало досадно, что проговорилась.
   – Да, – не отпереться.
   – Что оно значит – такое имя нерусское? Почему не Зоя, а Свами?
   – Не знаю. Уважение.
   – И давно ты у этой Свами?
   – Не помню. Давно.
   – И чего делала у нее?
   – Ничего. Жила. Молилась. Потом выступать стала.
   – А как молилась?
   – Как положено: «Госпожа Божа, помилуй мя!» Ну и «Во имя Мати, Дочи и Святой Души».
   – Кем же это положено? Вашей Свами?
   Клава по-настоящему задумалась.
   – Самой Божей. Свами только передала волю Её-Их.
   – Чью волю – Ёх?
   Клава объяснила как ребенку:
   – Она же одна, но вмещает Мати, Дочу и Душу – значит Её воля и Их вместе. Чего тут не понять?
   – Действительно, чего не понять, – кивнул Владимир Петрович. – И как же вы молились – все вместе?
   – Все вместе. Каждая и каждый могли и свое рвение проявить, но и все вместе.
   – А что делали при этом?
   – Ничего. Молились. Пели.
   – А не наказывала вас Свами? Не била?
   – Нет. Мы все в любви живем – как семья. Сестричество.
   Тезка-ментуха вмешалась нетерпеливо:
   – В семьях тоже – еще как лупцуют.
   Клава признала про себя, что ментуха – не дура. Будто знает по папусю с мамусенькой. Но повторила только:
   – А мы в Сестричестве – в любви.
   – И как же в любви? – не отставала ментуха.
   – В любви и есть. А как?
   – Целовала вас эта Свами?
   Родители все целуют, тут скрывать нечего.
   – Целовала.
   – А почему вы в одних этих накидках ходите? Без белья, без рубашки нижней?
   – А зачем?
   – Для тепла. И вообще. Вдруг раскроется накидка. Вон и пуговиц даже нет. Ваша Свами с вас накидки эти снимала? Трогала... – тезка затруднилась в термине и показала пальцем, – вот здесь?
   – За пизду, что ли? – спокойненько так, без вызова.
   Потому что поняла, что здесь в ментовке жалеек нет, здесь язык их сестрический недействителен, здесь всё просто – как в прежнем доме, когда папуся с мамусенькой разговаривали.
   – Нельзя так говорить! Говори: «за половые органы»!
   – А почему нельзя? Пизда, она и есть пизда, как не назови. У всех она. И у тебя тоже.
   Ментуха вскочила.
   – Что ты говоришь, мерзкая девчонка?! Как ты смеешь?!
   Чем больше кричит – тем смешнее.
   – А что у тебя – нету? Тогда ты больная, пойди к доктору. Есть такие доктора, которые пизды из лишнего живота сворачивают.
   Госпожа Божа не оставила Клаву, укрепив в ней дар прозрения. Клава видела, что ментуха и перед мужиком этим Владимиром Петровичем стесняется, но не слова, а что тот вообразит на секунду, что у нее – нету. Зато Владимир Петрович, хоть и молчал, но не сердился, а забавлялся.