- Раза два видел.
   - Не правда ли, любопытное лицо?
   - Да. В нем какая-то усталость мудрая.
   - Вот именно: как будто бы не одну жизнь пережил он. Вы знаете, князь - астроном по специальности и даже какие-то открытия сделал; но если с ним поговорить как следует, то наука его во что-то другое превращается в магию, так сказать. Говорит он точно и трезво и даже с улыбкой материалистом себя называет, но при этом как будто бы есть у него тайная мысль. Я боюсь этого колдуна, ей-Богу.
   Граф засмеялся.
   - Вы начали, граф, о фантастичности, о мечте, - сказал Лунин, - я бы хотел послушать. Я не совсем понимаю.
   - Как странно! А я думал, что именно вы поймете меня. Я сужу по вашим картинам. Вот у вас есть "Дама в черном". У нее глаза тревожные. Она такой же крови, что и я. Вы должны понимать.
   - Если в этом смысле, то понимаю, пожалуй. Только я думал, граф, что вы можете сообщить что-нибудь реальное на эту тему.
   - Откуда у вас надежда такая?
   - Я вам скажу откуда. Я по лицу вашему вижу. Вот вы растревожены событиями, что-то предчувствуете вы - человек ожидающий, ищущий... Все это мне близко, но вы еще обладаете тем, чем я не обладаю. У вас цельность есть и страсть в сердце. А я как художник не умею всего себя отдавать: силы берегу на мастерство.
   - Да, вы скупы и холодны, пожалуй, - согласился Бешметьев, - но, может быть, это оттого, что вы стыдливы очень, несмотря на всю вашу суровость...
   - И брезглив.
   - Да... Да... И брезгливы, конечно.
   - Вы знаете, мне кажется, что скоро убивать себя будут многие... неожиданно сказал Лунин.
   - Я вот хожу по улицам и думаю: это - все самоубийцы бродят... И у всех такие пустые глаза.
   Лунин вздрогнул.
   - Да, граф, нет ничего страшнее пустых глаз, и вот еще когда кажется, что борода приклеена.
   - И я многого боюсь. Женщины боюсь особенно. Когда она говорит: "да, милый", "нет, милый", а сама думает о чем-то своем.
   - Но я скептик, граф, - сказал серьезно Лунин, - мне иногда неудержимо хочется весь свой опыт отвергнуть, назло самому себе... Иногда мне хочется сказать: "Страшно? Ну и прекрасно... Это нечто иное, как романтический испуг, болезнь психическая, отмеченная и в истории литературы, между прочим". Так цинично мне хочется иногда сказать.
   - Ах, Боже мой! Я это очень понимаю. Вот новая любовь, новая любовь... Все так таинственно в наших сердцах, и какие-то противоречия безумные как будто разрешаются. Но придет историк и бесстрастно скажет: "Распущенность нравов во время революции". И, может быть, педант будет прав. То есть, с одной стороны, разумеется. Определенность научная всегда однобока, несмотря на всю свою святую правоту...
   В это время к столику подошла высокая женщина с бледным овальным лицом и злыми красивыми глазами. Граф взял ее за руку и посадил рядом.
   - Рекомендую... Клара... Прекрасная Клара... Я влюблен в нее...
   Клара повела глазами, которые казались пушистыми, когда она их прищуривала, и сказала лениво:
   - Глупости какие. Влюблен. До утра влюблен, милый, а утром к жене поедешь.
   - Не говори о жене! - сказал Бешметьев, и яркая краска выступила у него на щеках.
   - Вот все вы такие: "Влюблен... Влюблен", - а о жене не смей и говорить...
   Клара засмеялась и с презрением посмотрела на Бешметьева.
   - Влюблен я, - сказал упрямо граф, - сама знаешь, третью ночь в вертепе вашем...
   - Ну, прощай, милый... Меня вон офицеры ждут.
   Но граф, разговаривая с Луниным, все время подливал шампанское и теперь, совсем охмелевший, не хотел отпустить Клару.
   - В "Пятьдесят девять" поедем, - бормотал он, целуя у локтя руку Клары, - а потом на Острова...
   Лунин расплатился и, не прощаясь, вышел из "Аполло".
   XV
   Лунин не знал, когда и при каких обстоятельствах возобновила Анна знакомство с Любовью Николаевной, но уже не раз он заставал их вместе в маленькой гостиной. Прощаясь, они целовались нежно, и, по-видимому, у них были какие-то общие интересы, о которых ничего не знал Лунин.
   Иногда Анна говорила ему:
   - Сегодня из театра я поеду к графине. Не жди меня.
   Лунин так был занят собою и больными мечтами своими, что дружба Анны с графиней не очень его интересовала.
   С Анной редко оставался Лунин наедине, и отношения их потускнели.
   В конце февраля Анна объявила Лунину, что едет в Москву и надолго, может быть, на целый месяц: опасно заболел отец.
   Когда Лунин и Анна стояли на перроне вокзала и ожидали второго звонка, оба чувствовали, что надо сказать что-то, произнести какое-то слово значительное, но сердца их были холодны и пусты. И слова нужного не сумели они произнести...
   - Ты не забывай меня, смотри, - сказала Анна с такою же улыбкой и с тем же выражением глаз, какие волновали Лунина год назад, но теперь ему казалось, что и улыбка, и взгляд Анны - только хорошее подражание той прежней улыбке и прежнему взгляду.
   Лунин, не отвечая Анне на ее полувопрос и тоже улыбаясь, сказал:
   - Я тот же преданный, я раб твоей любви...
   Анна коснулась губами темных роз, которые нежно и пьяно пахли, увядая.
   - Да, - сказала она, - а я тебя забыла спросить: когда же ты будешь писать портрет графини? Она так умоляла... Пожалуйста, милый, не отказывайся на этот раз. Она тебе на днях письмо пришлет.
   - Да, да... Я буду писать портрет графини, - сказал Лунин, припоминая ее лицо, - я охотно напишу ее портрет.
   Раздался звонок, и Анна прижала свою руку к губам Лунина.
   Лунин стал бывать у Бешметьевых. Ему нравился старый бешметьевский дом на Мойке, около Певческого моста. И обстановка дома казалась ему приятной, и самый быт бешметьевский, сохранивший личину благообразия, правился ему, быть может, потому особенно, что не было у него, Лунина, связи с его прошлым, что давно он жил, как бродяга, оторвавшийся от земли...
   И то, что Бешметьев был последним в роде, уже утомленным потомком когда-то не знавших усталости графов, волновало воображение Лунина.
   Впрочем, самого Бешметьева он редко заставал дома. А с Любовью Николаевной он провел несколько долгих вечеров, прежде чем решился приступить к ее портрету. И в эти вечера, когда вглядывался Лунин в лицо ее, неотступно возникало перед ним другое лицо - низкий упрямый лоб с черными на нем кудрями, глаза с темным блеском и страстные губы, шепчущие имя Клары... Лунин хотел разгадать тайну семьи Бешметьевых и не мог ее разгадать. Но непонятные глаза графини, ее губы, алчно-чувственные и злые, великолепные светлые волосы с золотистым оттенком и гибкая линия шеи радовали художника... И ничего не рассудив, но что-то разгадав бессознательно, Лунин решился наконец писать портрет.
   Однажды во время сеанса Любовь Николаевна сказала Лунину:
   - Вы знаете, я жду портрета с волнением и со страхом... И это для меня испытание, право... Сказать вам, чего я боюсь?
   - Скажите.
   - Я боюсь, что вы меня сделаете слепой.
   - Как слепой?
   - Ну, да... Слепой. Понимаете? Д у ш е в н о с л е п о й...
   Лунин смущенно улыбнулся.
   - Я, по правде сказать, не люблю объяснять мои портреты. Я сам не знаю, как напишу. Но меня интересует это... В ы боитесь слепоты душевной? В ы?
   - Да, я. Почему вы удивляетесь?
   - У вас взгляд самоуверенный. Вот почему.
   - Ах, это так. Привычка и гордость моя. А вам я не стану лгать. Я слепая, слепая... Я как в лабиринте живу. Меня пожалеть надо. Заблудилась я.
   - И вы! - пробормотал Лунин. - И вы! Боже мой...
   - Мы, женщины, живем любовью. Не правда ли? Но что значит любовь? Татьяна пушкинская умела любить. А мы все безнадежно холодны и жестоки. Когда мы любим, мы убиваем, губим... И нас убивают.
   - Как странно, - сказал Лунин, - кажется, что вот наступил час признаний... Все признаются в том, о чем до сих пор молчали. Или уже невозможно молчать? Что это? Или, быть может, мы в самом деле вырождающиеся, отпавшие от настоящей жизни? Но где она - настоящая жизнь? А я? Что ж, я готов признаться в самом дурном и стыдном. Я все забываю. Вы понимаете? Я могу влюбиться, убить - и все забуду чистосердечно. Может быть, я поступка не забуду, но себя того времени забуду, то есть ч т о я тогда чувствовал, к а к я тогда переживал. А забыть себя - это значит свое "я" потерять. Ведь это ужасно... Ведь это гибель...
   - Да, гибель, - повторила тихо Любовь Николаевна.
   В это время вошел князь Николай Николаевич и, здороваясь, сказал:
   - О какой гибели ты говоришь, Люба?
   - Вот об утомленных людях вообще... О слабости нашей...
   - Да, да, - сказал князь, - если посмотреть на вас, господа, со стороны, можно подумать, что вы в самом деле последние, что вы обреченные какие-то... Слава Богу, что кроме вас есть иная молодежь... Слава Богу...
   - А вы как думаете, князь, - спросил Лунин, - откуда слабость наша? И почему лет пять тому назад мы не унывали еще, а вот теперь разучились жить, любить и даже картины пишем вяло и все по-старому, как прежде выучились?
   - Я думаю, - сказал князь серьезно, - что причин много было, но одна, быть может, особенно повлияла на судьбу вашу. Это - революция, друзья мои. Она совсем прошла мимо вас, и поэтому вы устали больше, чем другие. Кто больше устанет: тот, кто плывет по течению, или тот, кто пытается удержаться на месте? Вы ничего не делали - и за это история растоптала вас.
   - Мы для тебя, папа, статистические материалы, - засмеялась графиня, а вот нам жить хочется, жить хочется.
   - И то хорошо! - засмеялся князь. - А вот я все в газетах читаю о самоубийцах. "Жить не хочется", - в записках пишут. Что же это?
   - Это все наши братья-декаденты, - сказал Лунин, - только мы на эту тему картины и стихи сочиняем, а у них нет стихов, нет картин, они честнее нас, откровеннее... Я это понимаю, но вот чего я не понимаю, так это вас, князь. Откуда у вас бодрость такая? Как это так легко вы мир принимаете?
   - Потому что я наивный реалист, - улыбнулся князь, - у меня с миром, признаюсь вам, отношения очень близкие: нам друг без друга никак не обойтись. Приходится взаимно извинять слабости и пороки... Вот у меня склероз, и сейчас голова кружится, и мир отчасти виноват в этом, но я великодушен и не слишком жалуюсь на мою судьбу. Прощай, Люба, однако...
   Когда князь ушел, Любовь Николаевна с грустью сказала:
   - Отец дурно выглядит сегодня. А мне он так нужен теперь, так нужен...
   Потом, когда Лунин собрался уходить, она удержала его.
   - Покажите, наконец, портрет мой! - сказала она с вкрадчивой нежностью.
   - Смотрите, пожалуй, - сказал Лунин.
   Портрет был написан в розовато-белых и золотисто-рыжих тонах. Глаза и губы были влажны, как у тициановской Магдалины15. И на лице была печать как бы утомившейся страсти...
   - Я бываю такой, - прошептала смущенно графиня, - но как вы угадали это? При вас я никогда такой не была... Но вы жестоки, Борис Андреевич: ведь здесь я куртизанка какая-то.
   - Разве? - сказал Лунин, ничуть не смутившись. - Я бы не сказал так... И вообще я ничего не хотел...
   - А вы сегодня вечером свободны? - неожиданно спросила Любовь Николаевна. - Если свободны, приходите к нам. Графа, впрочем, дома не будет... Мне так хотелось бы поговорить с вами о разных вещах.
   - Я приду, - сказал Лунин, всматриваясь в светлые преступные глаза графини.
   XVI
   Когда Лунин вошел вечером в гостиную Бешметьевых, Любовь Николаевна сидела за роялем и играла шопеновский "Маrche Funebre"**.
   - Это так, - сказала она, протягивая обе руки Лунину, - я больше не буду... Я не хочу меланхолии. Мы слишком часто грустим с вами, художник. Зачем? Нет, право, я молода еще.
   Она подошла к зеркалу и сказала:
   - И это во мне есть...
   - Что это?
   - То, что вы написали... Портрет ваш... А ведь живу я как монахиня. Вы знаете?
   - Я так и думал...
   - Вот как. Почему же вы думали? Ах да. Я понимаю. Граф говорил мне, что вы встретили его в кафешантане... А что эта Клара? Она в самом деле красива? Какие глаза у нее? Она брюнетка?
   - Я не знаю, про кого вы говорите... Я не помню...
   - Вы, может быть, думаете, что граф скрывает от меня свои увлечения? Она засмеялась. - Нет, Борис Андреевич, граф - откровенный и благородный человек...
   Любовь Николаевна была взволнована, возбуждена и теперь еще более походила на портрет, написанный Луниным. Казалось, что на глазах у нее слезы и что она смеется, чтобы утаить их. И рот ее был похож на цветок алый, томно распустившийся, благоуханный и жаждущий влаги...
   - Я не хочу умных слов, даже мыслей умных не хочу, - сказала графиня, - мне хочется говорить и делать глупости сегодня... Эта злая и праведная жизнь убивает меня... Я не могу больше, не могу. Я не хочу быть такой строгой, как ваша жена. Она прекрасна, я влюблена в нее, но она не умеет щадить никого, никого... Только вас. Почему она только вам все прощает?
   - Я не знаю, я не совсем понимаю вас...
   Тогда она дерзко и вызывающе засмеялась в глаза Лунину.
   - Хотите быть сегодня милым и делать глупости вместе со мной?
   - Но ведь я стар и скучен.
   - Неправда. Вы просто боитесь меня?
   - Может быть, и боюсь.
   Глаза графини засияли лукаво и нежно.
   - Художник! Поедемте кутить... Повезите меня куда-нибудь в невозможный притон или в клуб какой-нибудь подозрительный.
   Любовь Николаевна взяла газету.
   - Вот, смотрите: объявления... Вот клуб на Владимирской. .. Маскарад в пятницу. Сегодня пятница. Очаровательно. Мы едем? Не правда ли?
   - Но там грязно и скучно.
   - Грязно... Может быть... Но скучно не будет, потому что я сама полна радости и веселья. Ха-ха-ха! Почему вы так мрачны? Вы думаете, что это пир во время чумы?.. Не надо так думать. Не надо. Я совсем простая. И вы будьте простым. Мы будем пить шампанское...
   Любовь Николаевна послала прислугу за домино.
   И там, в клубе, она продолжала смеяться, а когда она сняла маску, на глазах у нее были слезы.
   Возбуждение Любови Николаевны влияло на Лунина. И грязная роскошь клубных зал, бессмысленные шутки грубоватых масок, холодное шампанское все поддерживало в Лунине настроение странное и тревожное.
   И слезы графини пугали его.
   - Нет, вы не умеете веселиться, - смеялась Любовь Николаевна, - почему вы мрачны? Вы думаете о жене вашей? Она - прекрасна, прекрасна... Но зачем такие строгие глаза? Ведь все проходит, все проходит. Мы слабы. И пусть. Правду я говорю?
   - Да. Все проходит, - улыбнулся Лунин, пьянея.
   - А мой муж? Нравится он вам?
   - Очень.
   - Ну да, конечно. Я так и знала. Я влюблена в вашу жену, а вы - в моего мужа. И потому мы вместе, должно быть, в этом прелестном дворце.
   Она опять истерически рассмеялась.
   - А знаете, когда-то мой отец был против нашего брака. У нас были тайные свидания с мужем... И он простаивал на морозе по три часа, ожидая меня. А вы... вы... Ха-ха-ха! Вы могли бы на морозе... Так... Боже! Что я говорю! Простите меня. Он - рыцарь, мой муж. А эта Клара? Я хотела бы с ней познакомиться, право.
   - Довольно! - сказал Лунин, отнимая шампанское у Любови Николаевны.
   - Как хотите...
   - Все проходит, - повторил Лунин рассеянно.
   - Нет, не все проходит, - как-то особенно серьезно и значительно прошептала Любовь Николаевна. - Любовь не проходит. А вы? Вы могли бы влюбиться, Борис Андреевич?
   Лунин посмотрел в пьяные и томные глаза Любови Николаевны, на ее нежные губы и неожиданно для себя сказал:
   - Да.
   Когда они вышли из клуба, мартовский влажный вечер обвеял их горячие лица. Любовь Николаевна теперь не смеялась.
   - Я не хочу домой, - капризно сказала она, прижимаясь к плечу Лунина, - я хочу на Острова...
   На Каменноостровском она торопила извозчика:
   - Скорей! Скорей!
   Неожиданно она запрокинула голову.
   - Милый! Милый! Целуй!
   Лунин покорно прижал свои холодные губы к ее тоже холодным губам.
   - Мы мертвые, - прошептала в ужасе Любовь Николаевна. И вдруг она вскрикнула: - Что это? Что это?
   Они проезжали мимо дома старого князя. Во втором этаже все окна были освещены ярко. Двигались черные тени.
   - С отцом случилось что-то... - сказала Любовь Николаевна, судорожно сжимая руку Лунина. - Боже мой! Как страшно... Боже мой!
   - Вы домой хотите? - с тревогой спросил Лунин.
   - Домой? Нет, нет... Я боюсь. Боже мой! Я схожу с ума. - Она повернула заплаканное лицо к Лунину: - Я к вам хочу, Борис Андреевич.
   - На Жуковскую! - крикнул Лунин извозчику, и ему не казалось странным, что Любовь Николаевна так неожиданно, ночью, решила ехать к нему и вот сейчас целовала его холодными губами.
   Когда Лунин и Любовь Николаевна очутились вдвоем в лифте, она закрыла лицо руками и вздрогнула.
   - Зачем это? Зачем?
   - Рассуждать не надо, - сказал Лунин, - судьба такая. Все как сон. И мы кому-то пригрезились, должно быть, такими.
   - Какие у вас холодные руки. Лунин отпер квартиру и без звонка, не разбудив прислуги, провел Любовь Николаевну к себе в мастерскую.
   - Светает, - сказала графиня, - шесть часов.
   Лунин отдернул штору на огромном окне, и открылся Петербург утренний: туманная, желтая даль Литейного проспекта, скучная сеть трамвайных, телеграфных и телефонных проволок; сине-зеленые пятна ночных гуляк, проституток, дворников...
   Любовь Николаевна, в тоске ломая руки, отошла от окна. Она стояла посреди мастерской бледная теперь, с темными кругами под глазами, улыбаясь растерянно, как будто недоумевая, зачем она попала сюда.
   - Ну, целуйте, целуйте руки мои... Мыслей не надо. Правда? Ведь мы влюблены? Влюблены?
   Лунин молча стал на колени перед нею. Злые сладострастные огоньки загорелись в ее глазах.
   - Вы во мне куртизанку увидели, - сказала она тихо, - может быть, вы правы... Я бы и натурщицей могла быть. Тело мое прекрасно...
   Она села на диван.
   Казалось, что холодный желтый туман вошел в мастерскую художника. Странный мертвый свет струился по стенам, тканям, картинам. Он оплетал душу паутиною, как огромный паук. И казалось, что никогда не развеется слепой туман, что город задохнется в этом трауре...
   Неожиданно Любовь Николаевна вскрикнула:
   - Страшно мне! Сейчас случилось что-то... Ах, не хочу я думать, не хочу...
   Она протягивала руки к Лунин, но смотрела куда-то в сторону, как будто видела иного, кого Лунин не видел. Потом она сказала печально:
   - Разве так надо было? Ах, все равно... Пусть...
   Она раскинулась на диване, как была, неодетая, и тотчас заснула.
   Лунин сидел у окна и думал о том, что вот сейчас произошло то, что могло бы быть важным и значительным и что прошло, испепелилось, исчезло, как исчезает этот желтый неживой туман.
   Лунин не верил, что он обнимал и целовал графиню. Не верил, что он, Лунин, как убийца, холодно и бесстыдно обладал телом этой несчастной утомленной женщины, которая возбуждала в нем теперь только жалость.
   Уже развеялся туман; оживал город; шумела улица; под солнцем огнем черным светился гранит...
   Графиня спала: распустились ее рыжие волосы; не слышно было, как дышит она. Казалось, что она лежит в глубоком обмороке.
   Лунин очнулся, когда услышал звонок, когда кто-то прошел по коридору торопливо.
   Дверь распахнулась, и в мастерскую вошла Анна.
   Увидев спящую графиню, она слабо вскрикнула и закрыла лицо руками.
   Потом они сидели рядом на диване - одна в черном траурном платье и шляпе; другая почти нагая...
   Графиня целовала руки Анны, бессвязно умоляя ее о чем-то.
   - Это ужасно, это страшно - то, что случилось, но в сущности не было ничего. Это так, так... Это кошмар, сон... О, я недостойная! Недостойная! Прости... Прости...
   Анна, бледная, с глазами, полными ужаса, гладила нежно рыжие волосы графини и говорила тихо:
   - Я... Я виновата во всем.., Так должно было случиться... Мы все такие холодные, такие утомленные... Боже! Но что же делать? Что делать?
   XVII
   В ту ночь, когда графиня была в мастерской Лунина, умер от удара князь Ховрин.
   В начале апреля Бешметьевы уехали в свое подмосковное имение. Анна была приглашена на гастроли в Киев. Лунин жил в Петербурге и почти не выходил из мастерской: писал большую картину - "Марию Египетскую в пустыне"16.
   В страстную субботу, вечером, когда уже электричество горело на улицах, вышел Лунин из дому и вдруг почувствовал, что апрель опять зовет его куда-то... Но куда?
   Все прошлое казалось ему ненастоящим, случайным, и хотелось верить, что вот откроются иные миры, но сердце было как в плену.
   Лунин бродил по улицам в полусне, не замечая времени. Когда он очнулся, перед ним расстилалась огромная черная Нева, и от огней на мостах в глубине водной сияли золотые колонны торжественно и безмолвно.
   И две черные фигуры таких же, должно быть, скитальцев, как Лунин, стояли на берегу недвижно.
   "Не мертвый ли я? - думал Лунин. - Почему сердце так слепо? Не все ли в гробах мы?"
   Потом опять, как ведомый кем-то, пошел Лунин прочь от черной Невы, и неожиданно открылась перед ним площадь и церковь. Вокруг церкви стояла толпа со свечами, и у притвора теснился клир и червонились хоругви.
   "Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех..."
   Лунин слушал песню, как древний зов таинственный.
   - Но я - мертвый, мертвый, - шептал Лунин, склонив голову.
   А клир пел: "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ..."17
   * Шурин (фр.).
   ** Похоронный марш (фр.).
   1911
   Комментарии
   В повести воспроизведены реальные события "снежной" зимы 1907 г., закружившей в своем вихре А.А. Блока, Н.Н. Волохову, Л.Д. Блок и Г.И. Чулкова. Страстное увлечение Блока Волоховой вызвало к жизни знаменитый цикл "Снежная маска".
   Г. Чулков, перенеся в повесть реальную ситуацию, в первую очередь попытался избежать "легкости", сделав более рельефными отношения между людьми, составлявшими знаменитый "четырехугольник". Эту намеренную "прочерченность" сразу же отметила критика. Так, М.В. Морозов писал, что в великолепной в техническом отношении, в смысле языка и архитектоники, вещи "нет той непосредственности, вдохновения, которые бы заслонили авторское умное лицо... Всегда вы чувствуете его присутствие, как будто он нашептывает - здесь следует понимать так, а здесь - этак, а тут я нарочно туману напустил, чтобы вызвать у позитивного читателя мистическую неразбериху ощущений" (Всеобщий ежемесячник. 1911. No 1).
   Неизвестно, как воспринял повесть Блок (выведенный в ней под именем графа Бешметьева). Однако в дневниковой записи от 27 октября 1912 г., вспоминая связь жены с Чулковым, он расценил ее увлечение как "ответ на мои никогда не прекращавшиеся преступления" (Блок А.А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. С. 170).
   1. Гапон Георгий Аполлонович (1870-1906) - священник, с осени 1905 г. агент охранки. При поддержке ряда высших чинов Министерства внутренних дел организовал в 1904 г. легальную рабочую организацию "Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга", которая распалась после 9 января 1905 г. Инициатор петиции рабочих Николаю II и шествия к Зимнему дворцу. С января по октябрь 1905 г. - в эмиграции. Пытался сблизиться с эсерами, но вскрылись его связи с охранкой. Разоблачен как провокатор. Повешен по приговору партийного суда в марте 1906 г.
   2. Каляев Иван Платонович (1877-1905) - революционер, 4 февраля 1905 г. убил московского генерал-губернатора вел. кн. Сергея Александровича. Повешен.
   3. "Противящийся власти, противится Божию установлению" - Послание к Римлянам Святого Апостола Павла. XIII. 2.
   4. Откровение Иоанна Богослова (Апокалипсис): "Ты не холоден, не горяч: если бы ты был холоден, или горяч!" и далее: "как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст моих" (3: 15, 16).
   5. А.С. Пушкин. "Воспоминание" (1828).
   6. Киприда - одно из имен богини любви Афродиты - образованное от названия места ее культа-острова Кипр; Громовержец - верховный бог греческой мифологии Зевс, отец богов и людей; Марс - в римской мифологии бог войны.
   7. Кудряш - персонаж пьесы А.Н. Островского "Гроза".
   8. "Не убоишися..." - Псалтырь. Псалом 90. Исполняется на службу "Великое повечерие" (перевод: "Не убоишися ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень") и далее: "Ты мене утверди..." - Песнь 3. Входит в службу "Последование по исходе души от тела".
   9. Лаплас Пьер Симон (1749-1827) - французский астроном, математик, физик. Классический представитель механистического детерминизма.
   10. Зд., возможно, намек на кого-то именовавшегося так в кругу символистов.
   11. "Любви утехи..." - стихотворение М. А. Кузмина из сб. "Сети" (1908).
   12. Ребекка - героиня драмы Г. Ибсена "Росмерсгольм- (1886). В тексте повести цитируются диалоги из 1, 2 и 3 действия пьесы.
   13. "...кумир с простертою рукою" - цитата из "Медного всадника" А.С. Пушкина.
   14. Клико - название марки шампанского (по имени владельца виноградника).
   15. Тициановская Магдалина - известная картина венецианского живописца Тициана (1476/77 или 1489/90-1576) "Кающаяся Мария Магдалина", созданная в 1560-е гг/
   16. Мария Египетская - преподобная (VI в.) По преданию, была в молодости блудницей, но, присоединившись к паломникам, шедшим в Иерусалим, обратилась к вере и прожила 47 лет в покаянии в пустыне Заиорданской.
   17. "Воскресение Твое..." - "Стихира", глас. 6; "Христос воскресе из мертвых..." - "Тропарь", глас. 5. И то и другое читается на Пасху.