Страница:
Учитель хочет вернуть ее из мечтаний в реальность. Но, к большому его удивлению, Бертель четко и правильно отвечает на все его вопросы, хотя выражение ее лица свидетельствует, что она находится далеко отсюда, в известном лишь ей одной месте.
Бертель — девочка исключительная, выбивающаяся из любой нормы, и он очарован ее пониманием вещей. Он может прервать урок, чтобы услышать дрожащий тембр ее голоса, декламирующий балладу Гёте.
Туман, ветер, буря. Несчастный отец с умирающим сыном на руках скачет к замку. Бертель стоит за кафедрой, и голос еще более хрипнет от волнения, глаза ее расширяются, ощущая неминуемость приближающейся катастрофы. У одноклассниц глаза на мокром месте. Сын умирает почти у самого замка. В классе мертвая тишина. Бертель с тоской садится в почетное кресло около стены.
Учитель географии, человек добрый, сочиняет стихи, рифмует. Бертель — его любимица.
— Берчен, — обращается он к ней с нескрываемым удовольствием, — подойди к кафедре, открой книгу.
Надо знать, что "Берчен" означает "маленький старичок". Щеки ее становятся пунцовыми. Однажды она уже попала впросак на уроке, посвященном Швейцарии. Он тогда тоже позвал ее к кафедре и, как обычно, попросил:
— Берчен, подойди к кафедре и открой книгу.
Весь класс собрался вокруг нее.
— Швейцария существует за счет мелкого и крупного скота, — заголовок, напечатанный крупными буквами, поразил ее громом. Устрашающее чудовище ворвалось в класс. Перед ней буйствовали стада мелкого и крупного скота. Чудовище разинуло пасть и воткнуло острые зубы в живую плоть. Вой терзал до боли слух. Текли океаны крови. Коровы, телята, овцы истекали кровью в ее воображении.
— Берчен, подойди к кафедре и открой книгу, — повторил учитель несколько раз. Но она не сдвинулась со своего места и не раскрыла рта.
Хромая, он пересек класс с одного конца в другой, сдвинул хмуро брови, морщины на лбу его обозначились глубже:
— Берчен!!! Напиши двести раз — "Я должна открыть учебник, когда этого просит учитель!" — и в гневе покинул класс.
Бертель молчала и думала: как объяснить, что на нее подействовал заголовок "Швейцария существует за счет мелкого и крупного скота". Но именно отец понял ее состояние. Он встретился с учителем географии и объяснил ему, что его дочь обладает чрезмерной чувствительностью и пылким воображением. От этого она сама страдает.
Отношение между учителем и ученицей восстановились
— Берчен, подойди к кафедре и открой учебник.
Бертель с большим уважением относится к учителю географии и к доктору Герману. И они относятся к ней не так, как остальные преподаватели. К примеру, у нее отличные оценки по природоведению, но учительница разговаривает с ней всегда с кислой миной на лице. На экскурсиях она отправляет ее в хвост отряда. Быть может вопросы Бертель, касающиеся растительного и животного мира сердят ее, и она удаляет Бертель подальше от своих глаз.
Верно, учителя хвалят ее работы и уровень знаний, но иногда отвергают ее идеи. Иногда даже делают ей выговор, мол, занимается темами не по возрасту.
— Гитлер неверно цитирует Ницше! — заметила она, заставив учителей удивленно поднять брови.
— Это неверно, Бертель, Откуда у тебя такая информация?
Но она стоит на своем. «Откуда она знает Ницше?» — удивляются в школе. Бывает, что она высказывает свое мнение о чем-то, и тут же на нее сыплется поток подозрительных вопросов: «Где ты это вычитала?», «Откуда у тебя эта информация?», «Кто это сказал?», «Как тебе это вообще пришло в голову?» Учителя спрашивают ее чаще других девочек.
Бертель страдает от своего положения всезнайки. Говорят, что она оригинальничает и умничает сверх допустимого. И она размышляет, как бы ей стать обычной нормальной девочкой. Она перестает готовить уроки, относится спустя рукава к контрольным работам, но, несмотря на это, оценки ее выше, чем у всех. При вручении табелей успеваемости в конце четверти или года она чуть не падает в обморок от "отлично" и "отлично плюс". Когда она вручила табель отцу, один из его друзей заглянул в оценки и был удивлен:
— Такой образцовый табель, и ты даже не хвалишь дочку?
Артур сухо ответил:
— Не хвалят за то, что само собой разумеется.
Неординарная ученица со сложным складом мышления — как маленькая старушка, одинокая среди учителей и учениц. Ее широкие знания, замечания, ставящие всех в тупик, вызывают изумление. Ее удивительная память и ум отталкивают от нее. Но Бертель любит школу, она ценит знания, которые поднимают ее ввысь.
Глава четвертая
Бертель — девочка исключительная, выбивающаяся из любой нормы, и он очарован ее пониманием вещей. Он может прервать урок, чтобы услышать дрожащий тембр ее голоса, декламирующий балладу Гёте.
Туман, ветер, буря. Несчастный отец с умирающим сыном на руках скачет к замку. Бертель стоит за кафедрой, и голос еще более хрипнет от волнения, глаза ее расширяются, ощущая неминуемость приближающейся катастрофы. У одноклассниц глаза на мокром месте. Сын умирает почти у самого замка. В классе мертвая тишина. Бертель с тоской садится в почетное кресло около стены.
Учитель географии, человек добрый, сочиняет стихи, рифмует. Бертель — его любимица.
— Берчен, — обращается он к ней с нескрываемым удовольствием, — подойди к кафедре, открой книгу.
Надо знать, что "Берчен" означает "маленький старичок". Щеки ее становятся пунцовыми. Однажды она уже попала впросак на уроке, посвященном Швейцарии. Он тогда тоже позвал ее к кафедре и, как обычно, попросил:
— Берчен, подойди к кафедре и открой книгу.
Весь класс собрался вокруг нее.
— Швейцария существует за счет мелкого и крупного скота, — заголовок, напечатанный крупными буквами, поразил ее громом. Устрашающее чудовище ворвалось в класс. Перед ней буйствовали стада мелкого и крупного скота. Чудовище разинуло пасть и воткнуло острые зубы в живую плоть. Вой терзал до боли слух. Текли океаны крови. Коровы, телята, овцы истекали кровью в ее воображении.
— Берчен, подойди к кафедре и открой книгу, — повторил учитель несколько раз. Но она не сдвинулась со своего места и не раскрыла рта.
Хромая, он пересек класс с одного конца в другой, сдвинул хмуро брови, морщины на лбу его обозначились глубже:
— Берчен!!! Напиши двести раз — "Я должна открыть учебник, когда этого просит учитель!" — и в гневе покинул класс.
Бертель молчала и думала: как объяснить, что на нее подействовал заголовок "Швейцария существует за счет мелкого и крупного скота". Но именно отец понял ее состояние. Он встретился с учителем географии и объяснил ему, что его дочь обладает чрезмерной чувствительностью и пылким воображением. От этого она сама страдает.
Отношение между учителем и ученицей восстановились
— Берчен, подойди к кафедре и открой учебник.
Бертель с большим уважением относится к учителю географии и к доктору Герману. И они относятся к ней не так, как остальные преподаватели. К примеру, у нее отличные оценки по природоведению, но учительница разговаривает с ней всегда с кислой миной на лице. На экскурсиях она отправляет ее в хвост отряда. Быть может вопросы Бертель, касающиеся растительного и животного мира сердят ее, и она удаляет Бертель подальше от своих глаз.
Верно, учителя хвалят ее работы и уровень знаний, но иногда отвергают ее идеи. Иногда даже делают ей выговор, мол, занимается темами не по возрасту.
— Гитлер неверно цитирует Ницше! — заметила она, заставив учителей удивленно поднять брови.
— Это неверно, Бертель, Откуда у тебя такая информация?
Но она стоит на своем. «Откуда она знает Ницше?» — удивляются в школе. Бывает, что она высказывает свое мнение о чем-то, и тут же на нее сыплется поток подозрительных вопросов: «Где ты это вычитала?», «Откуда у тебя эта информация?», «Кто это сказал?», «Как тебе это вообще пришло в голову?» Учителя спрашивают ее чаще других девочек.
Бертель страдает от своего положения всезнайки. Говорят, что она оригинальничает и умничает сверх допустимого. И она размышляет, как бы ей стать обычной нормальной девочкой. Она перестает готовить уроки, относится спустя рукава к контрольным работам, но, несмотря на это, оценки ее выше, чем у всех. При вручении табелей успеваемости в конце четверти или года она чуть не падает в обморок от "отлично" и "отлично плюс". Когда она вручила табель отцу, один из его друзей заглянул в оценки и был удивлен:
— Такой образцовый табель, и ты даже не хвалишь дочку?
Артур сухо ответил:
— Не хвалят за то, что само собой разумеется.
Неординарная ученица со сложным складом мышления — как маленькая старушка, одинокая среди учителей и учениц. Ее широкие знания, замечания, ставящие всех в тупик, вызывают изумление. Ее удивительная память и ум отталкивают от нее. Но Бертель любит школу, она ценит знания, которые поднимают ее ввысь.
Глава четвертая
Ужасающий храп, сопровождающийся хрипами, посвистываниями и завыванием, разбудил ранним воскресным утром Фриду.
— Что это может быть, черт возьми?
Экономка побежала на кухню. На полу стояли многочисленные корзины, заполненные овощами и фруктами. Торчали во все стороны куриные, гусиные, индюшачьи лапы и головы. Лежали завернутые куски говядины.
— Дед, старый хозяин приехал из своей усадьбы, — процедила она сквозь зубы и, отодвигая корзины и короба, проложила себе дорогу к лестничному пролету, откуда доносились эти устрашающие звуки.
Увидела источник звуков и ужаснулась. Посередине гостиной, на персидском ковре спал какой-то незнакомец, распространяя вокруг себя запахи пота и алкоголя.
— Иисусе! — закричала испуганная женщина во все горло и начала теребить мужчину, при этом зажимая нос из-за неприятных запахов. Из потрескавшихся губ спящего вырывались какие-то обрывки слов. Остекленевшие его глаза то раскрывались, то снова смыкались. Фрида продолжала его теребить, сопровождая это грубыми ругательствами, так что он, в конце концов пришел в себя, поднялся и вышел через черный ход.
Звон колокольчика в кухне призывал Фриду быстро отнести на подносе завтрак в спальню деда. Она вошла и замерла на пороге. Дед сидел на кровати в тонкой шелковой ночной рубашке в оборочках.
— Хозяин, вы надели ночную рубашку жены, пребывающей в раю.
Взгляд ее остановился на вязаных красных манжетах ночной сорочки.
— Почему бы нет, — привычно откашливаясь, дед одернул рубашку перед зеркалом, — она была весьма достойной женщиной.
Он напрягал свое длинное и худое тело, бросая удивленные взгляды на свое отражение в зеркале. Фрида поставила поднос на комод и поспешила к шкафу. Она извлекла из него длинный домашний халат и подала его хозяину. Бумба и Бертель уже прибежали, прыгнули в постель деда и начали с двух сторон тянуть его за щеки и волосы.
— Убирайтесь отсюда, сорванцы! — пытался отвертеться дед, мотая головой, и сквозь его строгий и, как всегда, громкий голос пробивались насмешливые нотки.
Артур тоже пришел, привлеченный шумом, увидел деда в ночной рубахе матери и с трудом сдержал смех.
Дед пил кофе, разминая кости под звуки патефона, и щеки его заиграли красками жизни. «Что случилось вчера ночью?» — удивлялась семья. Дед выпил еще одну чашку кофе и с лукавым видом стал рассказывать:
— На вокзале чужие люди предложили мне помочь тащить корзины. Черт подери, меня это сильно рассердило, и я обрушился на таксиста, остановившего машину рядом со мной. Я аристократ! Ни за что не поеду на этой грязной посудине! И представьте себе, внезапно возникает извозчик с белой лошадью! Словно Бог послал его с небес. Но-о-о, поехали!
Не переставая радоваться такой счастливой случайности, дед заставлял возницу останавливаться у каждого трактира и приглашал проглотить стопочку. Прошло немало времени в совместных возлияниях, сопровождавшихся песнопениями, пока новые приятели добрались до Вайсензее. Они, как закадычные друзья, в обнимку вошли в дом. Дед утверждал, что никогда у него не было такого друга, как этот кучер. Считая, что у него не было иного выхода, поскольку друга нельзя выгонять ночью из дома, он уложил его спать на ковре в гостиной. Затем обнаружил себя в спальне, вынул из шкафа ночную рубаху покойной бабки и свалился на постель.
Общий хохот потряс гостиную.
В воскресные дни, когда дед в Берлине, порядки в доме меняются. Фрида отдает распоряжение Фердинанду изменить ассортимент покупаемых в городе продуктов. Душа деда жаждет свежей телятины из берлинской мясной лавки.
В кухне слышится плач. Бумба рассказывает, как его преследовали полицейские, и что они ему сделали. Его курчавые рыжие волосы пылают и встают дыбом.
— Все это басни, — Фердинанд кладет на стол корзину с покупками и поднимается по ступенькам к бассейну навести там порядок перед еженедельным собранием обитателей детского этажа.
В воскресные дни, когда дед находится дома, история повторяется. Бумба прилипает к домашнему учителю, который в последнее время стал его няней. Бежит за ним по улице, заходит вместе с ним с заднего входа в мясную лавку. Они рискуют, нарушая закон, запрещающий покупать продукты в выходной день, что может завершиться арестом. Бумба привязан к Фердинанду. Вместе с учителем он совершает утренний и вечерний туалет, чистит зубы и умывается. А Фердинанд обижает его, говоря, что Бумба избалованный ребенок, нередко отвешивая ему подзатыльники и угрожая пожаловаться отцу.
На детском этаже Фердинанд широко распахивает двери, отделяющие ванную комнату от большой застекленной веранды, и маленький Бумба тянется хвостиком за ним, в нетерпении ожидая прихода старших братьев и сестер. На винтовой лестнице слышится шорох газетных страниц. Бертель поднимается и останавливается на каждой ступеньке, как она до этого останавливалась на каждом шагу по дороге от газетного киоска до комнаты Гейнца, не отрывая глаз от заголовков статей "Берлинер Тагеблат" — ежедневной либеральной берлинской газеты. Гейнц, еще в постели, кивает Бертель в знак благодарности, и голова его исчезает за газетными листами.
Витая в своих мыслях, Бертель входит в ванную с книгой и приборами для утреннего туалета: маленьким полотенцем для лица, большим — для тела. Фердинанд и Бумба перемигиваются, посмеиваясь над витающей в облаках Бертель. Каждое утро в конце недели Бертель с мечтательным видом сходит в ванную комнату по трем ступенькам, которые Фрида промыла ароматной пеной, и закрепляет книгу на приспособленную ею для этого металлическую подставку.
Перед зеркалами и умывальниками Фердинанд пританцовывает под мелодию Шуберта, звучащую из стоящего на скамейке небольшого патефона. Время от времени он пополняет знания своего питомца Бумбы рассказами о своем любимом композиторе Шуберте. У малыша нет никакого интереса к музыке, композитору и, вообще, к знаниям, которыми пичкает его Фердинанд, готовя с ним уроки.
Совесть не дает учителю покоя. У двух его подопечных — атлета Лоца и фантазера Бумбы, охочего лишь к различным проделкам, оценки — посредственные и даже плохие, хотя оба способные и неглупые мальчики. И вообще, как домашний учитель он уже особо и не нужен. Эльза уже закончила учебу в гимназии, а Бертель отвергает его помощь.
С тех пор, как не стало матери и Бертель начала учиться в берлинской школе, девочка замкнулась в себя, как в раковину и требует от Фердинанда не вмешиваться в ее учебу. Фердинанд помнит, как Бертель в четыре года научилась писать и читать, и ее маленькие мягкие пальчики скользили по его длинным и тонким пальцам. Она почти мгновенно овладела чтением и письмом, и ответы на его вопросы расцвечивала выразительными цитатами. Он отдавал много сил для ее духовного развития и с гордостью заявлял: "Бертель знает греческую мифологию, как настоящая гречанка". Она подобна колодцу, который не утрачивает и капли влаги. Она читает наизусть отрывки прозы и стихи, широко раскрывает глаза, зачарованно слушая его рассказы о дальних странах, народах, африканских племенах и также внимательно прислушиваясь к тому, что он рассказывает ее взрослых братьям и сестрам.
Патефон замолк. Фердинанд бренчит на мандолине, напевая сочиненную им песню:
Лотшин сидит на гимнастическом снаряде для прыжков, и ангельское ее лицо уткнулось в книгу стихов. Время от времени она поднимает свои мечтательные голубые глаза, и бледность бархатной ее кожи, хрупкость ее движений привлекает испытывающий взгляд Фердинанда.
— Лота, ты чудесно выглядишь.
Учитель позволяет себе оторваться от газеты и в который раз оценить хрупкую и точеную девичью фигуру принцессы и критическим взглядом ценителя прекрасного оценить все обнаженное и скрытое в ней, но не от него.
Нужно помнить, что это были годы увлечения нудизмом, характеризующиеся весьма естественным отношением к обнаженному телу. Модная теория известного философа-марксиста Герберта Маркузе распространилась во всех слоях германского общества. Мода на "Культуру нагого тела" была признана прогрессивной, и все, что ей противоречило, ушло в прошлое.
Фердинанд, родившийся в маленьком прусском городке, доволен судьбой. Он живет, как буржуа, в одном из самых престижных районов Берлина — Вайсензее, служит в доме Френкелей с момента завершения учебы в институте искусств, на отделении драмы. У него легкий характер и есть творческая жилка. В дни финансового кризиса и массовой безработицы особая атмосфера в этом доме дарит ему возможность показать всю широту его души и тягу к духовности и искусству. В огромной домашней библиотеке собраны книги по всем отраслям знаний: философия, латынь, проза и поэзия, история и география, биология, психология, искусство живописи и ваяния.
— Фердинанд, иди домой! — Лоц и Бумба кричат, видя, что учитель подбирается к их тетрадкам.
— Фердинанд, женись и покинь наш дом, — сестрички-близнецы отряхивают свои влажные волосы, начесывая их, чтобы они распушились и завились.
— Такой рай, как здесь, не обретешь в другом месте, — отвечает Фердинанд, умащивая и расчесывая свои волосы.
С приближением вечера в ванной шумно: близнецы Руфь и Эльза собираются на выход. С вечера до полуночи, а иногда и позднее, они обходят злачные места Берлина. Фердинанд сопровождает их. Популярные рестораны, танцевальные залы, вечеринки, концерты, театры, выступления юмористов и модные кабаре на улице Фридрихштрассе — все развлечения огромного города открыты перед ними. Фердинанд неотступно следует за сестрами, накрепко привязанными друг к другу.
В конце недели они просыпаются поздно. Завтракают, читают, упражняются на гимнастических снарядах. В саду, у дома, в легких шелковых спортивных костюмах, они накачивают мышцы, играют в теннис или в баскетбол, забрасывая мяч в кольцо. После полудня купаются, одеваются, наводят марафет, обрызгивают себя духами, готовясь к вечерним развлечениям под неотступным наблюдением Фриды.
— Девушкам из приличной аристократической семьи не следует подражать современной вульгарной моде, — говорит отец, и Фрида строго следит за ними.
В субботу и воскресенье распорядок дня меняется. На детском этаже читают стихи, танцуют, перемежая это взрослыми беседами о писателях, классических мыслителях или современных духовных учителях и философских веяниях. Фердинанд и Гейнц — каждый согласно своему мировоззрению и жизненному опыту — устраивают дискуссии на собрании детей. Оба они люди духа, но мировоззрения их развиваются в противоположных направлениях.
Гейнц красив. Голова обрамлена рыжеватыми волосами с золотистым оттенком. Он широк в плечах, узок в бедрах, движения его гибки, как у атлета. Одет с иголочки, вычищен и выглажен, выбрит до блеска — таким он каждое утро направляется в свой офис. Груз ответственности за финансовое положение семьи лежит на нем, и от этого выражение его лица становится серьезным и озабоченным. Юноша гордый и самостоятельный, он старается не обращаться за советами к отцу и деду. Хотя положение и в экономике и в политике явно неустойчивое. Он убежден, что новые европейские веяния вообще не внедрились в сознание немцев.
Не таков Фердинанд, чуждый миру бизнеса. Свободный от забот, он ведет свою жизнь согласно собственным желаниям. Он, считающий себя хотя бы наполовину принадлежащим к миру искусства, ходит по коридорам дома в вельветовых брюках, в рубахе нараспашку, как человек богемы, реализовавший свои мечты. Но к обеденному столу, в присутствии хозяина дома, он приходит выглаженным, в шелковой рубахе, застегнутой на все пуговицы и в галстуке из модной коллекции Гейнца.
Фрида помнит первое впечатление, которое на нее произвел этот молодой человек.
— Хозяин, — обратилась она к деду, — Этот юноша не должен учить девушек.
Деда не впечатлила нордическая внешность и светлые волосы Фердинанда, вызывающе выделявшие его среди других студентов. Он скользнул взглядом по его узкому, слишком заостренному лицу, по рукам и ногам, что также были слишком тонки, пожал руку, и глаза уперлись в щеки по обе стороны острого и выдающегося носа.
— Фрида, этого молодого человека нечего бояться.
Дед мигнул, указывая на юношеские угри на лице студента, и сомнения Фриды отпали. Такой долговязый и неуклюжий от головы до пят парень не вскружит головы его внучкам. И ее подозрения быстро улетучились. Фердинанд — добрый дух дома, оживляет все вокруг своим живым темпераментом. Вокруг него всегда смех, шутки и дискуссии на самые высокие и животрепещущие темы.
Бассейн с верандой — «святая святых» детей. За исключением деда, Фриды и, естественно, Фердинанда, ничья нога не ступает в их владения.
В выходные дни жизнь здесь кипит с утра до обеда и затем замирает до полдника.
В конце недели молодежь заполняет бассейн. Только Бертель, к неудовольствию Фриды, занята своими делами.
— Иисусе, отложи книгу. Помойся, оденься и хватит мечтать.
Вот девочка, наконец-то, лежит в ванной. Фрида опускает руку в белоснежную пену и пробует воду.
— Вылезай, вода уже остыла, еще простудишься.
— Бертель поднимает голову, озираясь, как человек, только вернувшийся издалека.
Бумба подтягивает штаны и вспыхивает, как легко воспламеняемый фитиль:
— Бертель воображает, что растет не среди людей, а среди лесных волков!
Этот забавный малыш сам радуется собственным шуткам. Он почти дословно пересказывает странный рассказ сестренки о Каспаре Хаузере, сыне Наполеона Бонапарта и австрийской королевы. Бертель рассказала ему о предположении, что Каспар Хаузер был спрятан в лесу и подобран волчьей стаей.
— Не прислушивайся к сумасбродствам твоей сестры, — предупреждает его Фрида.
— Бертель говорит, что старая графиня является вороньей королевой, — Бумба кусает губы и хлопает себя по бедрам.
— Всё это глупости, — Фрида касается мочек ушей мальчика. — У нашей старой соседки ослабели шурупы в мозгу, и она никакая не королева черных ворон.
Плавными движениями она вкручивает малышу в уши кусочки ваты, стремясь извлечь пробки желтого воска и вместе с ним накопившиеся глупые байки из доверчивых ушей малыша.
Бертель прячет голову в книгу и молчит, в то время как Бумба в азарте раскрывает все ее секреты.
— Фрида, у Бертель есть учитель игры на фортепьяно. С ним она по ночам прокрадывается в сад, и он рассказывает ей всякие истории. Все дети хотят ее побить из зависти, потому что тоже хотят, чтобы он учил их играть на фортепьяно.
Бумба ужасно гордится тем, что Бертель доверила ему истории, сочиненные ею на основе романа, который отец запретил ей читать. Артур случайно наткнулся на нее у входа в комнаты служанок. Спросил, что за книга у нее в руках, и глазки дочки забегали, как у застигнутого врасплох мышонка, который ищет норку, куда можно скрыться. Таков вечный страх дочери перед отцом.
— «Ад девственниц»? — удивился отец заглавию книги.
Он вызвал Фриду и сказал ей, что девочка читает всё, что попадает под руку, и мозг ее загружен историями, не подходящими ребенку в ее возрасте! Отец потребовал убрать бульварные романы. В беседе с испуганной дочкой он прочитал ей целую лекцию о разнице между истинной художественной литературой и литературой, предназначенной для служанок, объяснил, что следует выбирать книги для чтения и не бросаться на дешевое чтиво. Бертель радовалась вниманию отца к ней, ловила каждое его слово, но именно эта воспитательная беседа о том, что можно и что нельзя, пробудила в ней невероятную тягу к запрещенной им литературе — произведениям Хедвиги Курц-Маллер.
Бумба раскрыл ее тайны, но она не держит на него зла. Каждый вечер он сворачивается клубком в ее постели, и она, по его просьбе, сочиняет для него рассказы о войне. В своем воображении она забирается в замки рыцарей. Ее вдохновляет столетняя история дома. Ей видятся дворяне, толпящиеся у ворот, она слышит звон их мечей, видит блеск скрещивающихся на дуэлях шпаг. Воины, закованные в броню, вооружены мечами и копьями, они готовы сражаться во имя любви, во славу кайзеров, царей, королей и королев.
Бертель рассказывает Бумбе о схватках лицом к лицу, словно бы она сама скачет верхом на коне в гущу битвы. Бертель сочиняет приключенческие истории, и Бумба гуляет то по дворцам, то по полям битвы. Он просто беззаветно любит сестру, такую умницу. Ее рассказы могут сравниться только с историями деда. Но очень жаль, что она все больше молчит, как монахиня. Не танцует, не поет, не играет в мяч и не катается верхом на пони или на коне. Новый велосипед, который дед купил ей ко дню рождения, чтобы она тренировала ноги, которые у нее обе “левые”, давно перешел во владение Бумбы. Так или иначе, она не решается кататься на нем даже по длинному коридору в доме.
В бассейне Фердинанд и Гейнц дискутируют о Боге. Гейнц отвечает Фердинанду словами Достоевского: "Если нет Бога, то не существуют моральные ценности, и все дозволено" и добавляет цитаты из Иммануила Канта. Фердинанд вспыхивает.
— Докучливый старик, — срываются с его языка проклятия Ницше Канту.
Находясь всецело под влиянием философии Ницше, Фердинанд наполняет комнату его язвительными цитатами о человеческой морали, общественной солидарности, либерализме, социализме и добавляет, что ему опротивела наивная логика предыдущих столетий — восемнадцатого и девятнадцатого. Юноша эрудированный, он презрительно цитирует из трилогии Канта "Критика чистого разума", "Критика практического разума", "Критика суждения". Ему не достаточно отрицания ставших классическими суждений философии Канта, но он отрицает и нравственные теории его предшественников.
Бертель смотрит на него растерянным взглядом: ведь отец и доктор Герман пытаются вдумчиво анализировать философию Ницше, но об абсолютном разуме, господствующем над бытием и этикой, согласно Канту, они беседуют с большим уважением.
Фрида поднимается в бассейн, спускается по винтовой лестнице, и груди ее подпрыгивают, бедра пританцовывают, и тяжкие ее вздохи разносятся в воздухе. Она ходит туда и обратно, ее энергия и внимание направлены на младших детей.
— Ницше?! Ницше ненавидит евреев, — внезапно вмешивается она в беседу.
— Глупости, Фрида! — Фердинанд отмахнулся от нее.
— Я читала статью в «Берлинер Тагеблат», — настаивает она на своем.
— Критик не понимает Ницше. Невежды ошибаются в своих толкованиях его философии, — Фердинанд рыцарски бросается на защиту выдающегося, по его мнению, философа.
— "Берлинер Тагеблат" — не просто газета для массового читателя, — возражает Фрида, ибо для нее главное то, что хозяин дома вдумчиво прочитывает эту ежедневную газету, орган либерального направления в политике, и этого достаточно, чтобы газета стала для нее светочем.
Она прочитывает все рубрики — о политике, экономике, обществе, искусстве и спорте. Бертель отрывает взгляд от книги и без колебания вмешивается в спор между Фердинандом и Фридой, роняя:
— Ты ошибаешься, Фердинанд прав.
Фрида тяжело дышит:
— Лягушка, что ты понимаешь в Ницше?!
Гейнц начинает хохотать, подмигивает своей маленькой Тролии, обнимает верную экономку за плечи, чем заставляет ее таять. Это его путь улестить ее, особенно в будние дни, когда сердце особенно расположено к нему, когда он не торопится на работу, сидит в кухне, медленно тянет кофе с молоком из чашки и просматривает газету, пуская колечки дыма от сигары, словно машины хозяйской фабрики бастуют, или стрелки часов остановили свое движение.
— Гейнц, — она обычно подгоняет его, — твои дед и отец не теряли время на кухне и не залеживались в постели с книгами и газетами, они рано утром торопились на фабрику.
— Что это может быть, черт возьми?
Экономка побежала на кухню. На полу стояли многочисленные корзины, заполненные овощами и фруктами. Торчали во все стороны куриные, гусиные, индюшачьи лапы и головы. Лежали завернутые куски говядины.
— Дед, старый хозяин приехал из своей усадьбы, — процедила она сквозь зубы и, отодвигая корзины и короба, проложила себе дорогу к лестничному пролету, откуда доносились эти устрашающие звуки.
Увидела источник звуков и ужаснулась. Посередине гостиной, на персидском ковре спал какой-то незнакомец, распространяя вокруг себя запахи пота и алкоголя.
— Иисусе! — закричала испуганная женщина во все горло и начала теребить мужчину, при этом зажимая нос из-за неприятных запахов. Из потрескавшихся губ спящего вырывались какие-то обрывки слов. Остекленевшие его глаза то раскрывались, то снова смыкались. Фрида продолжала его теребить, сопровождая это грубыми ругательствами, так что он, в конце концов пришел в себя, поднялся и вышел через черный ход.
Звон колокольчика в кухне призывал Фриду быстро отнести на подносе завтрак в спальню деда. Она вошла и замерла на пороге. Дед сидел на кровати в тонкой шелковой ночной рубашке в оборочках.
— Хозяин, вы надели ночную рубашку жены, пребывающей в раю.
Взгляд ее остановился на вязаных красных манжетах ночной сорочки.
— Почему бы нет, — привычно откашливаясь, дед одернул рубашку перед зеркалом, — она была весьма достойной женщиной.
Он напрягал свое длинное и худое тело, бросая удивленные взгляды на свое отражение в зеркале. Фрида поставила поднос на комод и поспешила к шкафу. Она извлекла из него длинный домашний халат и подала его хозяину. Бумба и Бертель уже прибежали, прыгнули в постель деда и начали с двух сторон тянуть его за щеки и волосы.
— Убирайтесь отсюда, сорванцы! — пытался отвертеться дед, мотая головой, и сквозь его строгий и, как всегда, громкий голос пробивались насмешливые нотки.
Артур тоже пришел, привлеченный шумом, увидел деда в ночной рубахе матери и с трудом сдержал смех.
Дед пил кофе, разминая кости под звуки патефона, и щеки его заиграли красками жизни. «Что случилось вчера ночью?» — удивлялась семья. Дед выпил еще одну чашку кофе и с лукавым видом стал рассказывать:
— На вокзале чужие люди предложили мне помочь тащить корзины. Черт подери, меня это сильно рассердило, и я обрушился на таксиста, остановившего машину рядом со мной. Я аристократ! Ни за что не поеду на этой грязной посудине! И представьте себе, внезапно возникает извозчик с белой лошадью! Словно Бог послал его с небес. Но-о-о, поехали!
Не переставая радоваться такой счастливой случайности, дед заставлял возницу останавливаться у каждого трактира и приглашал проглотить стопочку. Прошло немало времени в совместных возлияниях, сопровождавшихся песнопениями, пока новые приятели добрались до Вайсензее. Они, как закадычные друзья, в обнимку вошли в дом. Дед утверждал, что никогда у него не было такого друга, как этот кучер. Считая, что у него не было иного выхода, поскольку друга нельзя выгонять ночью из дома, он уложил его спать на ковре в гостиной. Затем обнаружил себя в спальне, вынул из шкафа ночную рубаху покойной бабки и свалился на постель.
Общий хохот потряс гостиную.
В воскресные дни, когда дед в Берлине, порядки в доме меняются. Фрида отдает распоряжение Фердинанду изменить ассортимент покупаемых в городе продуктов. Душа деда жаждет свежей телятины из берлинской мясной лавки.
В кухне слышится плач. Бумба рассказывает, как его преследовали полицейские, и что они ему сделали. Его курчавые рыжие волосы пылают и встают дыбом.
— Все это басни, — Фердинанд кладет на стол корзину с покупками и поднимается по ступенькам к бассейну навести там порядок перед еженедельным собранием обитателей детского этажа.
В воскресные дни, когда дед находится дома, история повторяется. Бумба прилипает к домашнему учителю, который в последнее время стал его няней. Бежит за ним по улице, заходит вместе с ним с заднего входа в мясную лавку. Они рискуют, нарушая закон, запрещающий покупать продукты в выходной день, что может завершиться арестом. Бумба привязан к Фердинанду. Вместе с учителем он совершает утренний и вечерний туалет, чистит зубы и умывается. А Фердинанд обижает его, говоря, что Бумба избалованный ребенок, нередко отвешивая ему подзатыльники и угрожая пожаловаться отцу.
На детском этаже Фердинанд широко распахивает двери, отделяющие ванную комнату от большой застекленной веранды, и маленький Бумба тянется хвостиком за ним, в нетерпении ожидая прихода старших братьев и сестер. На винтовой лестнице слышится шорох газетных страниц. Бертель поднимается и останавливается на каждой ступеньке, как она до этого останавливалась на каждом шагу по дороге от газетного киоска до комнаты Гейнца, не отрывая глаз от заголовков статей "Берлинер Тагеблат" — ежедневной либеральной берлинской газеты. Гейнц, еще в постели, кивает Бертель в знак благодарности, и голова его исчезает за газетными листами.
Витая в своих мыслях, Бертель входит в ванную с книгой и приборами для утреннего туалета: маленьким полотенцем для лица, большим — для тела. Фердинанд и Бумба перемигиваются, посмеиваясь над витающей в облаках Бертель. Каждое утро в конце недели Бертель с мечтательным видом сходит в ванную комнату по трем ступенькам, которые Фрида промыла ароматной пеной, и закрепляет книгу на приспособленную ею для этого металлическую подставку.
Перед зеркалами и умывальниками Фердинанд пританцовывает под мелодию Шуберта, звучащую из стоящего на скамейке небольшого патефона. Время от времени он пополняет знания своего питомца Бумбы рассказами о своем любимом композиторе Шуберте. У малыша нет никакого интереса к музыке, композитору и, вообще, к знаниям, которыми пичкает его Фердинанд, готовя с ним уроки.
Совесть не дает учителю покоя. У двух его подопечных — атлета Лоца и фантазера Бумбы, охочего лишь к различным проделкам, оценки — посредственные и даже плохие, хотя оба способные и неглупые мальчики. И вообще, как домашний учитель он уже особо и не нужен. Эльза уже закончила учебу в гимназии, а Бертель отвергает его помощь.
С тех пор, как не стало матери и Бертель начала учиться в берлинской школе, девочка замкнулась в себя, как в раковину и требует от Фердинанда не вмешиваться в ее учебу. Фердинанд помнит, как Бертель в четыре года научилась писать и читать, и ее маленькие мягкие пальчики скользили по его длинным и тонким пальцам. Она почти мгновенно овладела чтением и письмом, и ответы на его вопросы расцвечивала выразительными цитатами. Он отдавал много сил для ее духовного развития и с гордостью заявлял: "Бертель знает греческую мифологию, как настоящая гречанка". Она подобна колодцу, который не утрачивает и капли влаги. Она читает наизусть отрывки прозы и стихи, широко раскрывает глаза, зачарованно слушая его рассказы о дальних странах, народах, африканских племенах и также внимательно прислушиваясь к тому, что он рассказывает ее взрослых братьям и сестрам.
Патефон замолк. Фердинанд бренчит на мандолине, напевая сочиненную им песню:
Поздний утренний час воскресенья. Запах мыла и духов растворены в воздухе. Кто-то моется, кто-то бреется, кто-то одевается, кто-то занимается гимнастикой, а Бумба скачет на кожаной спине деревянного конька, крутится со своими игрушками среди взрослых, делая вид, что понимает, о чем они говорят. Лоц накачивает мышцы то на кольцах, то на гимнастической лестнице, в то время как кудрявые сестры-близнецы, растянувшись на шезлонгах, подставляют тела солнечным лучам.
Опять вернется весна,
Как во все времена,
Под рукой зазвенит струна,
Ты станешь красив, как она.
И девушки на скамье
Из-под лип улыбнутся мне,
С любимой, на все времена,
Мы счастливы, как весна.
И парочки вновь и вновь
Под липы вернет любовь,
Весной вернутся года,
Лишь мы не вернемся сюда.
Лотшин сидит на гимнастическом снаряде для прыжков, и ангельское ее лицо уткнулось в книгу стихов. Время от времени она поднимает свои мечтательные голубые глаза, и бледность бархатной ее кожи, хрупкость ее движений привлекает испытывающий взгляд Фердинанда.
— Лота, ты чудесно выглядишь.
Учитель позволяет себе оторваться от газеты и в который раз оценить хрупкую и точеную девичью фигуру принцессы и критическим взглядом ценителя прекрасного оценить все обнаженное и скрытое в ней, но не от него.
Нужно помнить, что это были годы увлечения нудизмом, характеризующиеся весьма естественным отношением к обнаженному телу. Модная теория известного философа-марксиста Герберта Маркузе распространилась во всех слоях германского общества. Мода на "Культуру нагого тела" была признана прогрессивной, и все, что ей противоречило, ушло в прошлое.
Фердинанд, родившийся в маленьком прусском городке, доволен судьбой. Он живет, как буржуа, в одном из самых престижных районов Берлина — Вайсензее, служит в доме Френкелей с момента завершения учебы в институте искусств, на отделении драмы. У него легкий характер и есть творческая жилка. В дни финансового кризиса и массовой безработицы особая атмосфера в этом доме дарит ему возможность показать всю широту его души и тягу к духовности и искусству. В огромной домашней библиотеке собраны книги по всем отраслям знаний: философия, латынь, проза и поэзия, история и география, биология, психология, искусство живописи и ваяния.
— Фердинанд, иди домой! — Лоц и Бумба кричат, видя, что учитель подбирается к их тетрадкам.
— Фердинанд, женись и покинь наш дом, — сестрички-близнецы отряхивают свои влажные волосы, начесывая их, чтобы они распушились и завились.
— Такой рай, как здесь, не обретешь в другом месте, — отвечает Фердинанд, умащивая и расчесывая свои волосы.
С приближением вечера в ванной шумно: близнецы Руфь и Эльза собираются на выход. С вечера до полуночи, а иногда и позднее, они обходят злачные места Берлина. Фердинанд сопровождает их. Популярные рестораны, танцевальные залы, вечеринки, концерты, театры, выступления юмористов и модные кабаре на улице Фридрихштрассе — все развлечения огромного города открыты перед ними. Фердинанд неотступно следует за сестрами, накрепко привязанными друг к другу.
В конце недели они просыпаются поздно. Завтракают, читают, упражняются на гимнастических снарядах. В саду, у дома, в легких шелковых спортивных костюмах, они накачивают мышцы, играют в теннис или в баскетбол, забрасывая мяч в кольцо. После полудня купаются, одеваются, наводят марафет, обрызгивают себя духами, готовясь к вечерним развлечениям под неотступным наблюдением Фриды.
— Девушкам из приличной аристократической семьи не следует подражать современной вульгарной моде, — говорит отец, и Фрида строго следит за ними.
В субботу и воскресенье распорядок дня меняется. На детском этаже читают стихи, танцуют, перемежая это взрослыми беседами о писателях, классических мыслителях или современных духовных учителях и философских веяниях. Фердинанд и Гейнц — каждый согласно своему мировоззрению и жизненному опыту — устраивают дискуссии на собрании детей. Оба они люди духа, но мировоззрения их развиваются в противоположных направлениях.
Гейнц красив. Голова обрамлена рыжеватыми волосами с золотистым оттенком. Он широк в плечах, узок в бедрах, движения его гибки, как у атлета. Одет с иголочки, вычищен и выглажен, выбрит до блеска — таким он каждое утро направляется в свой офис. Груз ответственности за финансовое положение семьи лежит на нем, и от этого выражение его лица становится серьезным и озабоченным. Юноша гордый и самостоятельный, он старается не обращаться за советами к отцу и деду. Хотя положение и в экономике и в политике явно неустойчивое. Он убежден, что новые европейские веяния вообще не внедрились в сознание немцев.
Не таков Фердинанд, чуждый миру бизнеса. Свободный от забот, он ведет свою жизнь согласно собственным желаниям. Он, считающий себя хотя бы наполовину принадлежащим к миру искусства, ходит по коридорам дома в вельветовых брюках, в рубахе нараспашку, как человек богемы, реализовавший свои мечты. Но к обеденному столу, в присутствии хозяина дома, он приходит выглаженным, в шелковой рубахе, застегнутой на все пуговицы и в галстуке из модной коллекции Гейнца.
Фрида помнит первое впечатление, которое на нее произвел этот молодой человек.
— Хозяин, — обратилась она к деду, — Этот юноша не должен учить девушек.
Деда не впечатлила нордическая внешность и светлые волосы Фердинанда, вызывающе выделявшие его среди других студентов. Он скользнул взглядом по его узкому, слишком заостренному лицу, по рукам и ногам, что также были слишком тонки, пожал руку, и глаза уперлись в щеки по обе стороны острого и выдающегося носа.
— Фрида, этого молодого человека нечего бояться.
Дед мигнул, указывая на юношеские угри на лице студента, и сомнения Фриды отпали. Такой долговязый и неуклюжий от головы до пят парень не вскружит головы его внучкам. И ее подозрения быстро улетучились. Фердинанд — добрый дух дома, оживляет все вокруг своим живым темпераментом. Вокруг него всегда смех, шутки и дискуссии на самые высокие и животрепещущие темы.
Бассейн с верандой — «святая святых» детей. За исключением деда, Фриды и, естественно, Фердинанда, ничья нога не ступает в их владения.
В выходные дни жизнь здесь кипит с утра до обеда и затем замирает до полдника.
В конце недели молодежь заполняет бассейн. Только Бертель, к неудовольствию Фриды, занята своими делами.
— Иисусе, отложи книгу. Помойся, оденься и хватит мечтать.
Вот девочка, наконец-то, лежит в ванной. Фрида опускает руку в белоснежную пену и пробует воду.
— Вылезай, вода уже остыла, еще простудишься.
— Бертель поднимает голову, озираясь, как человек, только вернувшийся издалека.
Бумба подтягивает штаны и вспыхивает, как легко воспламеняемый фитиль:
— Бертель воображает, что растет не среди людей, а среди лесных волков!
Этот забавный малыш сам радуется собственным шуткам. Он почти дословно пересказывает странный рассказ сестренки о Каспаре Хаузере, сыне Наполеона Бонапарта и австрийской королевы. Бертель рассказала ему о предположении, что Каспар Хаузер был спрятан в лесу и подобран волчьей стаей.
— Не прислушивайся к сумасбродствам твоей сестры, — предупреждает его Фрида.
— Бертель говорит, что старая графиня является вороньей королевой, — Бумба кусает губы и хлопает себя по бедрам.
— Всё это глупости, — Фрида касается мочек ушей мальчика. — У нашей старой соседки ослабели шурупы в мозгу, и она никакая не королева черных ворон.
Плавными движениями она вкручивает малышу в уши кусочки ваты, стремясь извлечь пробки желтого воска и вместе с ним накопившиеся глупые байки из доверчивых ушей малыша.
Бертель прячет голову в книгу и молчит, в то время как Бумба в азарте раскрывает все ее секреты.
— Фрида, у Бертель есть учитель игры на фортепьяно. С ним она по ночам прокрадывается в сад, и он рассказывает ей всякие истории. Все дети хотят ее побить из зависти, потому что тоже хотят, чтобы он учил их играть на фортепьяно.
Бумба ужасно гордится тем, что Бертель доверила ему истории, сочиненные ею на основе романа, который отец запретил ей читать. Артур случайно наткнулся на нее у входа в комнаты служанок. Спросил, что за книга у нее в руках, и глазки дочки забегали, как у застигнутого врасплох мышонка, который ищет норку, куда можно скрыться. Таков вечный страх дочери перед отцом.
— «Ад девственниц»? — удивился отец заглавию книги.
Он вызвал Фриду и сказал ей, что девочка читает всё, что попадает под руку, и мозг ее загружен историями, не подходящими ребенку в ее возрасте! Отец потребовал убрать бульварные романы. В беседе с испуганной дочкой он прочитал ей целую лекцию о разнице между истинной художественной литературой и литературой, предназначенной для служанок, объяснил, что следует выбирать книги для чтения и не бросаться на дешевое чтиво. Бертель радовалась вниманию отца к ней, ловила каждое его слово, но именно эта воспитательная беседа о том, что можно и что нельзя, пробудила в ней невероятную тягу к запрещенной им литературе — произведениям Хедвиги Курц-Маллер.
Бумба раскрыл ее тайны, но она не держит на него зла. Каждый вечер он сворачивается клубком в ее постели, и она, по его просьбе, сочиняет для него рассказы о войне. В своем воображении она забирается в замки рыцарей. Ее вдохновляет столетняя история дома. Ей видятся дворяне, толпящиеся у ворот, она слышит звон их мечей, видит блеск скрещивающихся на дуэлях шпаг. Воины, закованные в броню, вооружены мечами и копьями, они готовы сражаться во имя любви, во славу кайзеров, царей, королей и королев.
Бертель рассказывает Бумбе о схватках лицом к лицу, словно бы она сама скачет верхом на коне в гущу битвы. Бертель сочиняет приключенческие истории, и Бумба гуляет то по дворцам, то по полям битвы. Он просто беззаветно любит сестру, такую умницу. Ее рассказы могут сравниться только с историями деда. Но очень жаль, что она все больше молчит, как монахиня. Не танцует, не поет, не играет в мяч и не катается верхом на пони или на коне. Новый велосипед, который дед купил ей ко дню рождения, чтобы она тренировала ноги, которые у нее обе “левые”, давно перешел во владение Бумбы. Так или иначе, она не решается кататься на нем даже по длинному коридору в доме.
В бассейне Фердинанд и Гейнц дискутируют о Боге. Гейнц отвечает Фердинанду словами Достоевского: "Если нет Бога, то не существуют моральные ценности, и все дозволено" и добавляет цитаты из Иммануила Канта. Фердинанд вспыхивает.
— Докучливый старик, — срываются с его языка проклятия Ницше Канту.
Находясь всецело под влиянием философии Ницше, Фердинанд наполняет комнату его язвительными цитатами о человеческой морали, общественной солидарности, либерализме, социализме и добавляет, что ему опротивела наивная логика предыдущих столетий — восемнадцатого и девятнадцатого. Юноша эрудированный, он презрительно цитирует из трилогии Канта "Критика чистого разума", "Критика практического разума", "Критика суждения". Ему не достаточно отрицания ставших классическими суждений философии Канта, но он отрицает и нравственные теории его предшественников.
Бертель смотрит на него растерянным взглядом: ведь отец и доктор Герман пытаются вдумчиво анализировать философию Ницше, но об абсолютном разуме, господствующем над бытием и этикой, согласно Канту, они беседуют с большим уважением.
Фрида поднимается в бассейн, спускается по винтовой лестнице, и груди ее подпрыгивают, бедра пританцовывают, и тяжкие ее вздохи разносятся в воздухе. Она ходит туда и обратно, ее энергия и внимание направлены на младших детей.
— Ницше?! Ницше ненавидит евреев, — внезапно вмешивается она в беседу.
— Глупости, Фрида! — Фердинанд отмахнулся от нее.
— Я читала статью в «Берлинер Тагеблат», — настаивает она на своем.
— Критик не понимает Ницше. Невежды ошибаются в своих толкованиях его философии, — Фердинанд рыцарски бросается на защиту выдающегося, по его мнению, философа.
— "Берлинер Тагеблат" — не просто газета для массового читателя, — возражает Фрида, ибо для нее главное то, что хозяин дома вдумчиво прочитывает эту ежедневную газету, орган либерального направления в политике, и этого достаточно, чтобы газета стала для нее светочем.
Она прочитывает все рубрики — о политике, экономике, обществе, искусстве и спорте. Бертель отрывает взгляд от книги и без колебания вмешивается в спор между Фердинандом и Фридой, роняя:
— Ты ошибаешься, Фердинанд прав.
Фрида тяжело дышит:
— Лягушка, что ты понимаешь в Ницше?!
Гейнц начинает хохотать, подмигивает своей маленькой Тролии, обнимает верную экономку за плечи, чем заставляет ее таять. Это его путь улестить ее, особенно в будние дни, когда сердце особенно расположено к нему, когда он не торопится на работу, сидит в кухне, медленно тянет кофе с молоком из чашки и просматривает газету, пуская колечки дыма от сигары, словно машины хозяйской фабрики бастуют, или стрелки часов остановили свое движение.
— Гейнц, — она обычно подгоняет его, — твои дед и отец не теряли время на кухне и не залеживались в постели с книгами и газетами, они рано утром торопились на фабрику.