Страница:
Снабженный деньгами, драгоценными подарками и рекомендательными письмами королевы, он прибыл ко двору Марии Стюарт в Холируде. Он имел поручение склонить шотландскую королеву к браку с одним из английских аристократов. В Холируде его встретили ласково. Он сообщал в Лондон о своих успехах и в частности о том, что шотландцы требуют присутствия его сына, лорда Дарнлея, для подписания его отказа от брачных намерений, в связи с чем просил Елизавету разрешить Дарнлею кратковременную поездку на север. Елизавета попалась на удочку и отпустила Дарнлея в Холируд. Как только он приехал, при шотландском дворе было объявлено, что Мария и Дарнлей так сильно влюблены друг в друга, что скоро состоится их свадьба.
Из Лондона немедленно пришел приказ обоим возвращаться. В ответ Леннокс и Дарнлей отреклись от подданства Елизаветы.
Елизавете не оставалось ничего другого, как заключить Маргариту в Тауэр в надежде этой строгой мерой подействовать на ее мужа и сына. Но те уже закусили удила, и в июле 1563 года девятнадцатилетний Дарнлей стал супругом двадцатитрехлетней Марии и был объявлен шотландским королем. Мятеж протестантских лордов был легко подавлен.
Елизавета не объявила войны и предоставила шотландской драме идти своим чередом.
Маргариту содержали в Тауэре не очень сурово. Лучшие комнаты Наместничьего дома, отведенные ей и ее свите, были обклеены свежими обоями и заново меблированы. Маргарите разрешили держать при себе двух фрейлин, одну горничную, одного дворянина и одного слугу – все это за государственный счет. Все же она постоянно жаловалась на судьбу, но когда королева послала к ней лорда-казначея с вопросом, каким способом можно облегчить ее участь, Маргарита ничего ему не ответила. Ее несчастье состояло в том, что, лелея честолюбивые замыслы, она вышла замуж за вероломного человека, родила бездушного сына и служила залогом гибельного дела. Чем можно было облегчить такое горе?
Впрочем, был момент, когда ее несчастья, казалось, могли закончиться. Мария родила от Дарнлея сына. Елизавета была огорчена: «У шотландской королевы родился сын, а я по-прежнему голая палка!» Тем не менее, она ничего не имела против того, чтобы признать его наследником английского престола. Но Леннокс и Дарнлей повели себя весьма глупо – они объявили себя вождями английских католиков и бряцали оружием, крича, что свергнут еретичку-королеву. Поэтому в положении Маргариты ничего не изменилось.
Время от времени до узницы доходили вести об опасном положении, в котором очутились ее муж и сын. Своим браком с Дарнлеем Мария поставила на карту очень многое, но уже спустя несколько месяцев после свадьбы придворные стали замечать, что она «ненавидит молодого короля». Дарнлей оказался весьма распущенным мужем; к тому же он не мог примириться с тем, что его влияние на королеву уступает влиянию Риццио. Вдвоем с отцом они составили заговор против фаворита. Однажды ночью они ворвались в спальню Марии, вытащили оттуда Риццио и убили его в передней. Мария оказалась пленницей в руках своего мужа.
Однако эта трагедия не сломила, а наоборот, пробудила душевные силы Марии. «Не нужно слез, я буду думать о мести», – произнесла она в ответ на утешения преданных ей лиц. Скрывая ненависть, она привлекла Дарнлея к себе и, рассорив его с отцом, заставила бежать вместе с собой в Дунбар. Теперь она была свободна и во главе многочисленной армии, собравшейся под ее знамена, двинулась на Эдинбург. Заговорщики в ужасе бежали. Как раз в это время она родила сына Якова, что на некоторое время отсрочило смерть Дарнлея. Однако с губ королевы постоянно срывались страшные слова: «Если я не освобожусь от него каким-либо способом, мне и жизнь не в радость!» Эти речи, в конце концов, были услышаны придворными. 9 февраля 1567 года, в два часа пополуночи, в то время когда Марии не было с Дарнлеем, страшный взрыв потряс Эдинбург. Горожане выбежали из городских ворот и нашли королевскую резиденцию в Кирк-о'Фильде разрушенной, а под ее развалинами обнаружили труп Дарнлея.
Убийца короля, граф Босуэл, стал новым любимцем Марии. Страсть к нему затмила все доводы разума, и королева объявила о своем третьем браке. Однако негодование, возбужденное связью королевы с человеком, запятнанным кровью ее мужа, заставило весь народ взяться за оружие. Даже католики отреклись от Марии, так как Босуэл был протестант.
15 июня 1567 года Мария и Босуэл двинулись с армией навстречу мятежным лордам, но их солдаты отказались сражаться. Босуэл был отправлен в пожизненное изгнание, а королеву привезли в Эдинбург. Она была в отчаянии и дикими угрозами отвечала на проклятия толпы. Она купила себе жизнь отречением от престола в пользу сына, малолетнего Якова VI. Лорд Леннокс вскоре был убит.
Конец шотландской драмы принес Маргарите свободу, ибо у Елизаветы уже не было причин продлевать и усугублять ее страдания. Но свобода не доставила узнице радости. Маргарита впала в совершенную нищету и была всеми позабыта. Она умерла в такой бедности, что Елизавете пришлось принять ее похороны на собственный счет.
И все же мечта Маргариты о короне для своих потомков осуществилась. Когда она умерла, ее внук Яков был еще отроком, а внучка Арабелла Стюарт (дочь другого сына леди Леннокс, Чарльза) – совсем маленькой девочкой. В отдаленном будущем отроку предстояло вступить на английский престол, а девочке суждено было сделаться его пленницей в Тауэре.
Жених и духовник опальной королевы
Загадочная смерть Нортумберленда
Из Лондона немедленно пришел приказ обоим возвращаться. В ответ Леннокс и Дарнлей отреклись от подданства Елизаветы.
Елизавете не оставалось ничего другого, как заключить Маргариту в Тауэр в надежде этой строгой мерой подействовать на ее мужа и сына. Но те уже закусили удила, и в июле 1563 года девятнадцатилетний Дарнлей стал супругом двадцатитрехлетней Марии и был объявлен шотландским королем. Мятеж протестантских лордов был легко подавлен.
Елизавета не объявила войны и предоставила шотландской драме идти своим чередом.
Маргариту содержали в Тауэре не очень сурово. Лучшие комнаты Наместничьего дома, отведенные ей и ее свите, были обклеены свежими обоями и заново меблированы. Маргарите разрешили держать при себе двух фрейлин, одну горничную, одного дворянина и одного слугу – все это за государственный счет. Все же она постоянно жаловалась на судьбу, но когда королева послала к ней лорда-казначея с вопросом, каким способом можно облегчить ее участь, Маргарита ничего ему не ответила. Ее несчастье состояло в том, что, лелея честолюбивые замыслы, она вышла замуж за вероломного человека, родила бездушного сына и служила залогом гибельного дела. Чем можно было облегчить такое горе?
Впрочем, был момент, когда ее несчастья, казалось, могли закончиться. Мария родила от Дарнлея сына. Елизавета была огорчена: «У шотландской королевы родился сын, а я по-прежнему голая палка!» Тем не менее, она ничего не имела против того, чтобы признать его наследником английского престола. Но Леннокс и Дарнлей повели себя весьма глупо – они объявили себя вождями английских католиков и бряцали оружием, крича, что свергнут еретичку-королеву. Поэтому в положении Маргариты ничего не изменилось.
Время от времени до узницы доходили вести об опасном положении, в котором очутились ее муж и сын. Своим браком с Дарнлеем Мария поставила на карту очень многое, но уже спустя несколько месяцев после свадьбы придворные стали замечать, что она «ненавидит молодого короля». Дарнлей оказался весьма распущенным мужем; к тому же он не мог примириться с тем, что его влияние на королеву уступает влиянию Риццио. Вдвоем с отцом они составили заговор против фаворита. Однажды ночью они ворвались в спальню Марии, вытащили оттуда Риццио и убили его в передней. Мария оказалась пленницей в руках своего мужа.
Однако эта трагедия не сломила, а наоборот, пробудила душевные силы Марии. «Не нужно слез, я буду думать о мести», – произнесла она в ответ на утешения преданных ей лиц. Скрывая ненависть, она привлекла Дарнлея к себе и, рассорив его с отцом, заставила бежать вместе с собой в Дунбар. Теперь она была свободна и во главе многочисленной армии, собравшейся под ее знамена, двинулась на Эдинбург. Заговорщики в ужасе бежали. Как раз в это время она родила сына Якова, что на некоторое время отсрочило смерть Дарнлея. Однако с губ королевы постоянно срывались страшные слова: «Если я не освобожусь от него каким-либо способом, мне и жизнь не в радость!» Эти речи, в конце концов, были услышаны придворными. 9 февраля 1567 года, в два часа пополуночи, в то время когда Марии не было с Дарнлеем, страшный взрыв потряс Эдинбург. Горожане выбежали из городских ворот и нашли королевскую резиденцию в Кирк-о'Фильде разрушенной, а под ее развалинами обнаружили труп Дарнлея.
Убийца короля, граф Босуэл, стал новым любимцем Марии. Страсть к нему затмила все доводы разума, и королева объявила о своем третьем браке. Однако негодование, возбужденное связью королевы с человеком, запятнанным кровью ее мужа, заставило весь народ взяться за оружие. Даже католики отреклись от Марии, так как Босуэл был протестант.
15 июня 1567 года Мария и Босуэл двинулись с армией навстречу мятежным лордам, но их солдаты отказались сражаться. Босуэл был отправлен в пожизненное изгнание, а королеву привезли в Эдинбург. Она была в отчаянии и дикими угрозами отвечала на проклятия толпы. Она купила себе жизнь отречением от престола в пользу сына, малолетнего Якова VI. Лорд Леннокс вскоре был убит.
Конец шотландской драмы принес Маргарите свободу, ибо у Елизаветы уже не было причин продлевать и усугублять ее страдания. Но свобода не доставила узнице радости. Маргарита впала в совершенную нищету и была всеми позабыта. Она умерла в такой бедности, что Елизавете пришлось принять ее похороны на собственный счет.
И все же мечта Маргариты о короне для своих потомков осуществилась. Когда она умерла, ее внук Яков был еще отроком, а внучка Арабелла Стюарт (дочь другого сына леди Леннокс, Чарльза) – совсем маленькой девочкой. В отдаленном будущем отроку предстояло вступить на английский престол, а девочке суждено было сделаться его пленницей в Тауэре.
Жених и духовник опальной королевы
Спустя полтора года после убийства Дарнлея шотландские лорды изгнали Марию Стюарт из страны, и она вынуждена была искать спасения в Англии.
В то время Мария была до того одинока и несчастна, что даже ее несокрушимый дух должен был бы, казалось, смириться под ударами судьбы. Она лишилась не только престола и доброй репутации, но и материнских прав. Ее подданные и родственники выступили против нее с оружием в руках. Парламент заклеймил ее именем убийцы. Что оставалось ей в жизни? В свои двадцать шесть лет она изведала все страсти человеческой души. Она была королевой с шестидневного возраста. Ее обожали поэты, воины и музыканты. У нее было трое мужей, которых похитили смерть и изгнание. В возрасте, когда другие женщины только начинают понимать всю прелесть жизни, она была уже душевно опустошена и лишилась всего.
Но Мария не была бы собой, если бы с той минуты, когда она вступила на английскую землю, не начала строить козни против Елизаветы. В этом деле она пользовалась советами и поддержкой Джона Лесли, епископа Росского, который сделался ее духовником и тайным агентом. Это был бессовестный, хотя и деловой человек. Он не был слишком строг к прекрасным грешницам, тем более, если они принадлежали к сильным мира сего. Ради торжества католической церкви он не останавливался ни перед чем. Вдвоем с Марией они начали плести такую сложную сеть заговоров, которая может сравниться разве что с невероятным обилием козней и плутней в итальянской комедии интриг.
Но где взять силы и средства для борьбы? У Марии теперь не было ни армии, ни союзников. Но у нее оставалось другое – прекрасные глаза и обольстительная улыбка, против которой не мог устоять и сам духовник, уже давно отказавшийся в силу своего сана от дьявола и его искушений. Так неужели в груди английских лордов бьются каменные сердца?
Вскоре Мария внесла в список своих амурных побед еще двух жертв. Первым был Томас Перси, седьмой граф Нортумберленд. Этот лорд не ладил с Елизаветой, и победа над ним далась Марии без труда. Но Перси играл далеко не главную роль в ее планах – он мог пригодиться или нет, смотря по обстоятельствам. Виднейшим ее приверженцем стал герцог Норфолк, человек некрасивый и угрюмый, зато обладавший значительным влиянием в палате лордов. Он слыл протестантом, однако вел двойную игру, выдавая себя перед Папой и испанским королем за католика. Чтобы добиться своих честолюбивых целей, он намеревался жениться на шотландской изгнаннице.
Норфолк и Лесли не питали иллюзий насчет той женщины, которой служили: герцог был убежден, что Мария участвовала в убийстве Дарнлея, а епископ Росский был уверен, что его духовная дочь отправила на тот свет не только второго мужа, но и первого. Тем не менее, Норфолк упорно добивался ее руки, думая, что он не мальчик и от него не отделаться так же легко, как от Дарнлея. Кроме того, по части опытности в супружеской жизни он не уступал своей царственной избраннице, ибо на тридцать первом году жизни уже успел схоронить трех герцогинь Норфолк. Что касается Лесли, то он заявлял, что природные права монархов не могут быть утрачены никакими злодеяниями. Разве святой Давид не был убийцей и прелюбодеем? Если короли заблуждаются, их покарает Господь, народ же не имеет права судить своих королей.
Благодаря поддержке Норфолка дела Марии пошли в гору. Она завязала переписку с французским и мадридским дворами. Самым ловким ее гонцом был некий молодой фламандец, Шарль Бальи, называвший себя месье Шарль. Он состоял на службе у тайного папского агента сеньора Ридольфи, проживавшего в Нидерландах. Месье Шарль был хорошим католиком и прекрасным артистом, свободно разговаривавшим на четырех или пяти языках и умевшим при случае разыграть из себя и купца и царедворца. Не раз он высаживался в Дувре, не возбуждая никаких подозрений у таможенной службы.
Как только Елизавета узнала о намерениях Норфолка, она призвала его в Уайтхолл и предупредила, что ему лучше поискать себе другую жену.
– Милорд, – сказала она, – присмотритесь поближе к подушке, на которую вы склоняете свою голову!
Королева знала, что говорила: единственным изголовьем, которое Мария могла предложить своим любовникам, была плаха. Однако Норфолк самонадеянно возразил, что ему нет дела до королевы шотландской, ибо он ничего не может выиграть от этого брака – ведь его владения в Англии немногим уступают всему шотландскому королевству! К этому он еще прибавил, что чувствует себя владетельным принцем, когда находится у себя в Норвиче.
Все это неприятно подействовало на Елизавету, и немудрено, что с этого дня она сделалась холодна по отношению к герцогу. Вскоре он был арестован и заключен в Тауэр, а Мария Стюарт взята под стражу.
Перси, граф Нортумберленд, восстал немедленно. К нему присоединился Чарльз Невилл, граф Вестморланд, который поднял знамя «пилигримов Божьей милости» – крест с пятью ранами Христа. Мятежники вошли в Дургам и объявили о восстановлении прав католической церкви, после чего расположились лагерем близ Клифорда. Нортумберленд хотел освободить Марию, но в сражении с королевской армией потерпел полное поражение. Его отправили в тюрьму, Невилл скрылся за границу, а Марию перевезли в более безопасное место – в Ковентри.
Однако холеные, унизанные перстнями пальцы епископа Росского продолжали дергать тайные нити заговора.
Лесли получил от синьора Ридольфи список лиц, на которых он мог рассчитывать в Англии, и увидел, что шотландская королева пользуется поддержкой у значительной части английских лордов. Кроме того, он узнал, что Папа издал буллу об отлучении Елизаветы. Этот указ держался в секрете и подлежал оглашению непосредственно перед восстанием против королевы-еретички. А пока что Лесли написал книгу «Защита чести Марии, королевы шотландской» и отдал рукопись месье Шарлю, чтобы отпечатать ее в заграничной типографии. Лесли скромно утаил свое авторство, ибо в книге бойко толковалось о правах Марии на английский престол. Затем он принял меры для освобождения Норфолка из Тауэра, и его старания увенчались успехом. Норфолк кое-что налгал, надавал много клятв и вышел на свободу.
И все же деятельный епископ спасовал. При известии о некоторых передвижениях английских войск в Шотландии его нервы не выдержали, и он преждевременно опубликовал папскую буллу. Бароны, принявшие участие в заговоре, не были готовы к выступлению, а лондонцы, прочитав буллу, разошлись со смехом по своим делам. Великий заговор окончился фарсом.
Между тем месье Шарль в очередной раз ехал из Брюсселя в Лондон, везя с собой несколько экземпляров «Защиты…» и письма, адресованные Лесли и Норфолку от Ридольфи, Невилла и некоторых других заговорщиков, находящихся на континенте. В Дувре его поклажу подвергли тщательному обыску и обнаружили письма, в результате чего месье Шарль предстал перед лордом Кобгемом, управляющим делами порта.
Найденные письма были зашифрованы; на двух из них вместо имен адресатов были проставлены цифры 30 и 40. Месье Шарль клялся, что ему поручена только доставка писем и что он понятия не имеет обо всем остальном, хотя ему было отлично известно, что за номером 30 скрывается герцог Норфолк, а за номером 40 – Лесли.
Гонца обыскали еще раз и нашли ключ к шифру, зашитый в полу его сюртука. Но удача еще не совсем отвернулась от заговорщиков. При обыске присутствовал брат лорда-управляющего, сэр Томас Кобгем, бывший товарищ Уайата. Он уловил отчаянные взгляды месье Шарля и догадался, что они значат (сэр Томас был тем понятливей, что имя его значилось в списке заговорщиков, составленном Ридольфи). Скрыть все дело не представлялось возможным, однако кое-что еще можно было поправить. Сэр Томас убедил брата отдать ему на два дня перехваченные письма, после чего, запечатав их в другой конверт, отослал их к Лесли.
Епископ Росский бросился с ними в испанское посольство с просьбой оказать ему содействие, ибо на следующий день письма вновь должны были быть в руках у лорда Кобгема. Вдвоем с посланником доном Жеро они решили заменить крамольные письма другими, так, чтобы никто не заподозрил обмана. Всю ночь они сочиняли письма об измене, которая не имела ничего общего с настоящим заговором; для пущей убедительности часть бумаг была написана шифром, найденным у месье Шарля. Приложив к письмам папскую буллу, Лесли еще до рассвета отправил подделки обратно в Дувр, а настоящие письма – к герцогу Норфолку.
Власти поддались на обман; однако месье Шарль был заточен в замке Маршальси. Лесли попытался вступить с ним в переписку, но его послание попало в руки тюремного начальства. Впрочем, молчание месье Шарля гарантировало епископу безопасность, так как письмо было зашифровано, а в самом факте переписки господина со своим слугой не было ничего преступного. И месье Шарль действительно заявил, что потерял ключ к шифру, а без него не может припомнить значение знаков. На всякий случай его перевезли в Тауэр и поместили в комнате Доброго лорда Кобгема, где месье Шарль вырезал на стене следующее поучительное предостережение: «Мудрые люди должны действовать очень осмотрительно, обсуждать то, что намерены сказать, осматривать то, что намерены взять в руки, не сходиться с людьми без разбору и в особенности не доверяться им необдуманно».
Его подвергли допросам с пытками. Месье Шарль выдержал истязания, но, не имея наклонности к мученичеству, нашел способ снестись с Лесли, прося посодействовать облегчению его участи. Лесли смертельно боялся, как бы у заключенного не развязался язык, но все, что он мог для него сделать – это послать в тюрьму мягкую постель, хорошую пищу и душеспасительные советы. Епископ заклинал месье Шарля не унывать и почаще вспоминать, каким испытаниям подвергались ради истины святые мученики.
Тем не менее, Елизавета добралась до тайны, которую скрывал месье Шарль, и не изломав ему костей. В то время в Тауэре содержался человек, на которого все его собратья по несчастью смотрели как на святого, Джон Стор, доктор канонического права. Заговорщик по натуре, он отрекся от родины и стал испанским подданным. Его захватили обманом во Фландрии, привезли в Лондон, судили и приговорили к смерти. До сих пор его спасало от виселицы лишь желание Елизаветы не пятнать кровью своего царствования.
Гуманное и остроумное средство выведать у месье Шарля истину основывалось на том, что они с доктором Стором не знали друг друга в лицо. Каждое слово обреченного на казнь доктора почиталось среди заключенных-католиков как Евангелие, и месье Шарль, подобно другим католическим арестантам, жаждал его духовного совета. Какова же была его радость, когда однажды ночью он открыл глаза и увидел у своего изголовья долговязую фигуру, назвавшуюся доктором Стором. Несмотря на предостережение, которое он сам же написал на стене своей тюрьмы, месье Шарль безоглядно поверил незнакомцу. Мнимый Стор убедил его, что королева уже знает шифр, поэтому ему надо выдать эту тайну, ставшую явью, и сделать вид, будто он желает перейти на сторону правосудия, – этим он сохранит свое тело от дальнейших мучений и, внедрившись в стан врагов, окажет услугу Марии Стюарт и церкви.
Следуя совету «святого мужа», на другой день месье Шарль выложил как на духу все, что знал. Его показания позволили увидеть обширность заговора, нити которого вели в Рим и Мадрид. Елизавета наконец отбросила мысли о милосердии. Целых двенадцать лет она не подписывала смертных приговоров, до тех пор, пока Мария Стюарт не появилась в Англии, а Папа не издал буллу об отлучении. Неудивительно, что английские поэты того времени называли свою родину «веселой Англией». Теперь начался железный век правления Елизаветы. Стор был повешен, Лесли подвергся домашнему аресту, а герцог Норфолк вновь поселился в Тауэре.
Бедняга Шарль же утешался тем, что покрывал стены башни Бошана своими изречениями: «Самый несчастный человек в мире тот, кто нетерпелив в невзгоде, ибо нас убивают не невзгоды, а наше нетерпение»; «Все обойдется для того, кто умеет ждать»; «Вздохи мои служат свидетелями моей скорби».
Но даже теперь, когда все доказательства измены Лесли были налицо, Елизавета все еще, обходилась с ним как с посланником царствующей особы (королева не признавала свержения Марии Стюарт и не принимала посланника короля Якова).
Между тем открывались все новые подробности заговора. Слуги Норфолка наговорили многое, а сам он, попав в Тауэр, досказал остальное. Томас Кобгем сознался в утайке писем, захваченных у месье Шарля. Стало известно, что таинственные цифры 30 и 40 означают Норфолка и Лесли. Советники Елизаветы ни за что не ручались, пока душа заговора – епископ Росский – будет находиться на свободе. Специалисты по государственному праву вынесли решение, что государь, который, подобно Марии Стюарт, законно отречен от престола, лишается всех прав царственной особы и что посланник, замешанный в заговоре, подобно Лесли, теряет право представительства. Епископ Росский наконец перекочевал в Тауэр, но Елизавета запретила его пытать или даже пугать пыткой.
Однако Лесли не знал об этом и чрезвычайно опасался за целость своих костей. Он заговорил, да так, что секретари едва успевали записывать за ним. Он открыл участие Норфолка в восстании Нортумберленда, сообщил о намерении мятежников захватить королеву и т. д. Как на исповеди, он обнажил не только свои тайны, но и секреты Марии Стюарт и в качестве ее духовника написал ей увещевательное письмо, заклиная не заниматься в будущем заговорами, а надеяться на Бога и на свою добрую сестру, королеву английскую.
Пока шло следствие, шотландский прелат расположился в Кровавой башне Тауэра со всевозможным комфортом. Поскольку он носил епископский сан, наместник сэр Оуэн Гоптон поначалу обращался с ним как с английским бароном, отпуская пятьдесят три шиллинга и четыре пенса в неделю на пищу и освещение для узника и шесть шиллингов и восемь пенсов на отопление. Однако затем наместнику надоело оплачивать содержание Лесли из своего кармана, и он объявил узнику, что тот должен сам платить по всем счетам. На этом благоденствие Лесли в Тауэре закончилось, ибо он не имел собственных средств. Страдая от лихорадки, подхваченной им зимой в промерзших комнатах своей темницы, он утешался тем, что выскабливал ножом на стенах повествование о своем заточении. Длинная латинская надпись, почти стертая временем, оканчивается его подписью и годом: 1572.
Из окон своей комнаты он мог наблюдать за казнью Норфолка, который поплатился жизнью за его откровенность. На эшафоте жених Марии Стюарт воскликнул:
– Я первый страдаю в царствование ее величества! Дай Боже, чтобы я был и последним!
Собравшиеся ответствовали ему дружным «аминь!».
Лесли сожалел о смерти Норфолка, но, кажется, полагал, что такой исход все-таки предпочтительнее супружеской жизни с Марией Стюарт. Доктор теологии Томас Уилсон, посещавший епископа Росского в Тауэре, передавал одну из их бесед: «Между прочим, он говорил мне, что королева, его повелительница, не уживется ни с каким мужем. Во-первых, она, сколько он понял, отравила первого мужа, французского короля; во-вторых, она согласилась на убийство второго мужа, лорда Дарнлея; в-третьих, она вышла замуж за его убийцу и хотела отделаться от него таким же путем; наконец, она помышляла о браке с герцогом, но и ему она недолго осталась бы верна, и вероятно, что жизнь Норфолка с нею была бы несчастлива». И честный доктор со вздохом прибавляет от себя: «Что за королева и что за посланник!»
Поскольку от Лесли нечего было больше узнавать, его выпустили на свободу и позволили уехать за границу.
В то время Мария была до того одинока и несчастна, что даже ее несокрушимый дух должен был бы, казалось, смириться под ударами судьбы. Она лишилась не только престола и доброй репутации, но и материнских прав. Ее подданные и родственники выступили против нее с оружием в руках. Парламент заклеймил ее именем убийцы. Что оставалось ей в жизни? В свои двадцать шесть лет она изведала все страсти человеческой души. Она была королевой с шестидневного возраста. Ее обожали поэты, воины и музыканты. У нее было трое мужей, которых похитили смерть и изгнание. В возрасте, когда другие женщины только начинают понимать всю прелесть жизни, она была уже душевно опустошена и лишилась всего.
Но Мария не была бы собой, если бы с той минуты, когда она вступила на английскую землю, не начала строить козни против Елизаветы. В этом деле она пользовалась советами и поддержкой Джона Лесли, епископа Росского, который сделался ее духовником и тайным агентом. Это был бессовестный, хотя и деловой человек. Он не был слишком строг к прекрасным грешницам, тем более, если они принадлежали к сильным мира сего. Ради торжества католической церкви он не останавливался ни перед чем. Вдвоем с Марией они начали плести такую сложную сеть заговоров, которая может сравниться разве что с невероятным обилием козней и плутней в итальянской комедии интриг.
Но где взять силы и средства для борьбы? У Марии теперь не было ни армии, ни союзников. Но у нее оставалось другое – прекрасные глаза и обольстительная улыбка, против которой не мог устоять и сам духовник, уже давно отказавшийся в силу своего сана от дьявола и его искушений. Так неужели в груди английских лордов бьются каменные сердца?
Вскоре Мария внесла в список своих амурных побед еще двух жертв. Первым был Томас Перси, седьмой граф Нортумберленд. Этот лорд не ладил с Елизаветой, и победа над ним далась Марии без труда. Но Перси играл далеко не главную роль в ее планах – он мог пригодиться или нет, смотря по обстоятельствам. Виднейшим ее приверженцем стал герцог Норфолк, человек некрасивый и угрюмый, зато обладавший значительным влиянием в палате лордов. Он слыл протестантом, однако вел двойную игру, выдавая себя перед Папой и испанским королем за католика. Чтобы добиться своих честолюбивых целей, он намеревался жениться на шотландской изгнаннице.
Норфолк и Лесли не питали иллюзий насчет той женщины, которой служили: герцог был убежден, что Мария участвовала в убийстве Дарнлея, а епископ Росский был уверен, что его духовная дочь отправила на тот свет не только второго мужа, но и первого. Тем не менее, Норфолк упорно добивался ее руки, думая, что он не мальчик и от него не отделаться так же легко, как от Дарнлея. Кроме того, по части опытности в супружеской жизни он не уступал своей царственной избраннице, ибо на тридцать первом году жизни уже успел схоронить трех герцогинь Норфолк. Что касается Лесли, то он заявлял, что природные права монархов не могут быть утрачены никакими злодеяниями. Разве святой Давид не был убийцей и прелюбодеем? Если короли заблуждаются, их покарает Господь, народ же не имеет права судить своих королей.
Благодаря поддержке Норфолка дела Марии пошли в гору. Она завязала переписку с французским и мадридским дворами. Самым ловким ее гонцом был некий молодой фламандец, Шарль Бальи, называвший себя месье Шарль. Он состоял на службе у тайного папского агента сеньора Ридольфи, проживавшего в Нидерландах. Месье Шарль был хорошим католиком и прекрасным артистом, свободно разговаривавшим на четырех или пяти языках и умевшим при случае разыграть из себя и купца и царедворца. Не раз он высаживался в Дувре, не возбуждая никаких подозрений у таможенной службы.
Как только Елизавета узнала о намерениях Норфолка, она призвала его в Уайтхолл и предупредила, что ему лучше поискать себе другую жену.
– Милорд, – сказала она, – присмотритесь поближе к подушке, на которую вы склоняете свою голову!
Королева знала, что говорила: единственным изголовьем, которое Мария могла предложить своим любовникам, была плаха. Однако Норфолк самонадеянно возразил, что ему нет дела до королевы шотландской, ибо он ничего не может выиграть от этого брака – ведь его владения в Англии немногим уступают всему шотландскому королевству! К этому он еще прибавил, что чувствует себя владетельным принцем, когда находится у себя в Норвиче.
Все это неприятно подействовало на Елизавету, и немудрено, что с этого дня она сделалась холодна по отношению к герцогу. Вскоре он был арестован и заключен в Тауэр, а Мария Стюарт взята под стражу.
Перси, граф Нортумберленд, восстал немедленно. К нему присоединился Чарльз Невилл, граф Вестморланд, который поднял знамя «пилигримов Божьей милости» – крест с пятью ранами Христа. Мятежники вошли в Дургам и объявили о восстановлении прав католической церкви, после чего расположились лагерем близ Клифорда. Нортумберленд хотел освободить Марию, но в сражении с королевской армией потерпел полное поражение. Его отправили в тюрьму, Невилл скрылся за границу, а Марию перевезли в более безопасное место – в Ковентри.
Однако холеные, унизанные перстнями пальцы епископа Росского продолжали дергать тайные нити заговора.
Лесли получил от синьора Ридольфи список лиц, на которых он мог рассчитывать в Англии, и увидел, что шотландская королева пользуется поддержкой у значительной части английских лордов. Кроме того, он узнал, что Папа издал буллу об отлучении Елизаветы. Этот указ держался в секрете и подлежал оглашению непосредственно перед восстанием против королевы-еретички. А пока что Лесли написал книгу «Защита чести Марии, королевы шотландской» и отдал рукопись месье Шарлю, чтобы отпечатать ее в заграничной типографии. Лесли скромно утаил свое авторство, ибо в книге бойко толковалось о правах Марии на английский престол. Затем он принял меры для освобождения Норфолка из Тауэра, и его старания увенчались успехом. Норфолк кое-что налгал, надавал много клятв и вышел на свободу.
И все же деятельный епископ спасовал. При известии о некоторых передвижениях английских войск в Шотландии его нервы не выдержали, и он преждевременно опубликовал папскую буллу. Бароны, принявшие участие в заговоре, не были готовы к выступлению, а лондонцы, прочитав буллу, разошлись со смехом по своим делам. Великий заговор окончился фарсом.
Между тем месье Шарль в очередной раз ехал из Брюсселя в Лондон, везя с собой несколько экземпляров «Защиты…» и письма, адресованные Лесли и Норфолку от Ридольфи, Невилла и некоторых других заговорщиков, находящихся на континенте. В Дувре его поклажу подвергли тщательному обыску и обнаружили письма, в результате чего месье Шарль предстал перед лордом Кобгемом, управляющим делами порта.
Найденные письма были зашифрованы; на двух из них вместо имен адресатов были проставлены цифры 30 и 40. Месье Шарль клялся, что ему поручена только доставка писем и что он понятия не имеет обо всем остальном, хотя ему было отлично известно, что за номером 30 скрывается герцог Норфолк, а за номером 40 – Лесли.
Гонца обыскали еще раз и нашли ключ к шифру, зашитый в полу его сюртука. Но удача еще не совсем отвернулась от заговорщиков. При обыске присутствовал брат лорда-управляющего, сэр Томас Кобгем, бывший товарищ Уайата. Он уловил отчаянные взгляды месье Шарля и догадался, что они значат (сэр Томас был тем понятливей, что имя его значилось в списке заговорщиков, составленном Ридольфи). Скрыть все дело не представлялось возможным, однако кое-что еще можно было поправить. Сэр Томас убедил брата отдать ему на два дня перехваченные письма, после чего, запечатав их в другой конверт, отослал их к Лесли.
Епископ Росский бросился с ними в испанское посольство с просьбой оказать ему содействие, ибо на следующий день письма вновь должны были быть в руках у лорда Кобгема. Вдвоем с посланником доном Жеро они решили заменить крамольные письма другими, так, чтобы никто не заподозрил обмана. Всю ночь они сочиняли письма об измене, которая не имела ничего общего с настоящим заговором; для пущей убедительности часть бумаг была написана шифром, найденным у месье Шарля. Приложив к письмам папскую буллу, Лесли еще до рассвета отправил подделки обратно в Дувр, а настоящие письма – к герцогу Норфолку.
Власти поддались на обман; однако месье Шарль был заточен в замке Маршальси. Лесли попытался вступить с ним в переписку, но его послание попало в руки тюремного начальства. Впрочем, молчание месье Шарля гарантировало епископу безопасность, так как письмо было зашифровано, а в самом факте переписки господина со своим слугой не было ничего преступного. И месье Шарль действительно заявил, что потерял ключ к шифру, а без него не может припомнить значение знаков. На всякий случай его перевезли в Тауэр и поместили в комнате Доброго лорда Кобгема, где месье Шарль вырезал на стене следующее поучительное предостережение: «Мудрые люди должны действовать очень осмотрительно, обсуждать то, что намерены сказать, осматривать то, что намерены взять в руки, не сходиться с людьми без разбору и в особенности не доверяться им необдуманно».
Его подвергли допросам с пытками. Месье Шарль выдержал истязания, но, не имея наклонности к мученичеству, нашел способ снестись с Лесли, прося посодействовать облегчению его участи. Лесли смертельно боялся, как бы у заключенного не развязался язык, но все, что он мог для него сделать – это послать в тюрьму мягкую постель, хорошую пищу и душеспасительные советы. Епископ заклинал месье Шарля не унывать и почаще вспоминать, каким испытаниям подвергались ради истины святые мученики.
Тем не менее, Елизавета добралась до тайны, которую скрывал месье Шарль, и не изломав ему костей. В то время в Тауэре содержался человек, на которого все его собратья по несчастью смотрели как на святого, Джон Стор, доктор канонического права. Заговорщик по натуре, он отрекся от родины и стал испанским подданным. Его захватили обманом во Фландрии, привезли в Лондон, судили и приговорили к смерти. До сих пор его спасало от виселицы лишь желание Елизаветы не пятнать кровью своего царствования.
Гуманное и остроумное средство выведать у месье Шарля истину основывалось на том, что они с доктором Стором не знали друг друга в лицо. Каждое слово обреченного на казнь доктора почиталось среди заключенных-католиков как Евангелие, и месье Шарль, подобно другим католическим арестантам, жаждал его духовного совета. Какова же была его радость, когда однажды ночью он открыл глаза и увидел у своего изголовья долговязую фигуру, назвавшуюся доктором Стором. Несмотря на предостережение, которое он сам же написал на стене своей тюрьмы, месье Шарль безоглядно поверил незнакомцу. Мнимый Стор убедил его, что королева уже знает шифр, поэтому ему надо выдать эту тайну, ставшую явью, и сделать вид, будто он желает перейти на сторону правосудия, – этим он сохранит свое тело от дальнейших мучений и, внедрившись в стан врагов, окажет услугу Марии Стюарт и церкви.
Следуя совету «святого мужа», на другой день месье Шарль выложил как на духу все, что знал. Его показания позволили увидеть обширность заговора, нити которого вели в Рим и Мадрид. Елизавета наконец отбросила мысли о милосердии. Целых двенадцать лет она не подписывала смертных приговоров, до тех пор, пока Мария Стюарт не появилась в Англии, а Папа не издал буллу об отлучении. Неудивительно, что английские поэты того времени называли свою родину «веселой Англией». Теперь начался железный век правления Елизаветы. Стор был повешен, Лесли подвергся домашнему аресту, а герцог Норфолк вновь поселился в Тауэре.
Бедняга Шарль же утешался тем, что покрывал стены башни Бошана своими изречениями: «Самый несчастный человек в мире тот, кто нетерпелив в невзгоде, ибо нас убивают не невзгоды, а наше нетерпение»; «Все обойдется для того, кто умеет ждать»; «Вздохи мои служат свидетелями моей скорби».
Но даже теперь, когда все доказательства измены Лесли были налицо, Елизавета все еще, обходилась с ним как с посланником царствующей особы (королева не признавала свержения Марии Стюарт и не принимала посланника короля Якова).
Между тем открывались все новые подробности заговора. Слуги Норфолка наговорили многое, а сам он, попав в Тауэр, досказал остальное. Томас Кобгем сознался в утайке писем, захваченных у месье Шарля. Стало известно, что таинственные цифры 30 и 40 означают Норфолка и Лесли. Советники Елизаветы ни за что не ручались, пока душа заговора – епископ Росский – будет находиться на свободе. Специалисты по государственному праву вынесли решение, что государь, который, подобно Марии Стюарт, законно отречен от престола, лишается всех прав царственной особы и что посланник, замешанный в заговоре, подобно Лесли, теряет право представительства. Епископ Росский наконец перекочевал в Тауэр, но Елизавета запретила его пытать или даже пугать пыткой.
Однако Лесли не знал об этом и чрезвычайно опасался за целость своих костей. Он заговорил, да так, что секретари едва успевали записывать за ним. Он открыл участие Норфолка в восстании Нортумберленда, сообщил о намерении мятежников захватить королеву и т. д. Как на исповеди, он обнажил не только свои тайны, но и секреты Марии Стюарт и в качестве ее духовника написал ей увещевательное письмо, заклиная не заниматься в будущем заговорами, а надеяться на Бога и на свою добрую сестру, королеву английскую.
Пока шло следствие, шотландский прелат расположился в Кровавой башне Тауэра со всевозможным комфортом. Поскольку он носил епископский сан, наместник сэр Оуэн Гоптон поначалу обращался с ним как с английским бароном, отпуская пятьдесят три шиллинга и четыре пенса в неделю на пищу и освещение для узника и шесть шиллингов и восемь пенсов на отопление. Однако затем наместнику надоело оплачивать содержание Лесли из своего кармана, и он объявил узнику, что тот должен сам платить по всем счетам. На этом благоденствие Лесли в Тауэре закончилось, ибо он не имел собственных средств. Страдая от лихорадки, подхваченной им зимой в промерзших комнатах своей темницы, он утешался тем, что выскабливал ножом на стенах повествование о своем заточении. Длинная латинская надпись, почти стертая временем, оканчивается его подписью и годом: 1572.
Из окон своей комнаты он мог наблюдать за казнью Норфолка, который поплатился жизнью за его откровенность. На эшафоте жених Марии Стюарт воскликнул:
– Я первый страдаю в царствование ее величества! Дай Боже, чтобы я был и последним!
Собравшиеся ответствовали ему дружным «аминь!».
Лесли сожалел о смерти Норфолка, но, кажется, полагал, что такой исход все-таки предпочтительнее супружеской жизни с Марией Стюарт. Доктор теологии Томас Уилсон, посещавший епископа Росского в Тауэре, передавал одну из их бесед: «Между прочим, он говорил мне, что королева, его повелительница, не уживется ни с каким мужем. Во-первых, она, сколько он понял, отравила первого мужа, французского короля; во-вторых, она согласилась на убийство второго мужа, лорда Дарнлея; в-третьих, она вышла замуж за его убийцу и хотела отделаться от него таким же путем; наконец, она помышляла о браке с герцогом, но и ему она недолго осталась бы верна, и вероятно, что жизнь Норфолка с нею была бы несчастлива». И честный доктор со вздохом прибавляет от себя: «Что за королева и что за посланник!»
Поскольку от Лесли нечего было больше узнавать, его выпустили на свободу и позволили уехать за границу.
Загадочная смерть Нортумберленда
Варфоломеевская ночь и создание во Франции Католической лиги герцога Гиза ободрили католиков, удрученных победным шествием по Европе учения Лютера и Кальвина. Узнав об избиении гугенотов, Филипп II рассмеялся от радости, а Папа Григорий XIII приказал петь в церквах Те Deum.[15]
Англия вступила в период решительной борьбы за свою независимость: религиозную – от Рима и политическую – от Испании. Филипп II начал готовить «Непобедимую армаду» для вторжения на остров, герцог Гиз мечтал высадиться в Шотландии, чтобы освободить Марию Стюарт, а Папа отправил в Англию иезуитов для католической пропаганды и подготовки католиков к восстанию.
Около полусотни иезуитов тайно прибыли во владения Елизаветы. Самые способные и деятельные из них – Кэмпион и Персоне – занялись обращением английской аристократии и весьма преуспели в этом. «Предполагают, – доносил папский агент в 1580 году, – что в этом году в Англии число католиков увеличится на 20 тысяч человек». Стремление англичан слушать проповеди Кэмпиона было так велико, что, несмотря на награду, назначенную правительством за его голову, он проповедовал, не особенно скрываясь, на большом собрании католиков в Смитфилде. В списке обращенных дворян значились самые знатные фамилии королевства.
Успехи иезуитов вызвали панику в правительстве: страх превратил кучку миссионеров в целую армию переодетых шпионов ордена Иисуса. Власть ответила на проповедь католицизма террором. Последовали аресты всех католических священников и наиболее видных католиков. Парламентский акт 1581 года «Об удержании подданных ее величества королевы в должном повиновении» воспрещал служить мессы даже в частных домах, увеличивал штрафы за отпадение от англиканской церкви и признавал всех католических миссионеров государственными изменниками.
Террор на время подавил католическую реакцию. За иезуитами охотились как за дикими зверями и целыми партиями отправляли в Тауэр. Преследование велось так энергично, что Персонсу пришлось бежать, а Кэмпион был арестован в июне 1581 года и предан суду по обвинению в государственной измене. «Единственное наше преступление состоит в нашей религии», – таков был основной тезис его защиты, но он только еще больше раздражил судей. Кэмпион был признан виновным и казнен.
По утверждению католических историков, в последние годы царствования Елизаветы было казнено около двухсот священников; еще большее количество их погибло в тюрьмах от болезней. Это был конец религиозного компромисса – основы всей предыдущей политики Елизаветы. Но преследования дали импульс дальнейшему развитию идеи свободы совести, которая, в конце концов, стала главным вкладом Англии в теорию и практику христианских церквей Европы. «Во время Генриха, отца этой королевы, – писал один католический священник, – все королевство со всеми епископами и учеными людьми отрекалось от своих верований по одному слову тирана. А во времена дочери дети и женщины смело исповедуют свою религию пред судьями и отказываются сделать малейшую уступку, даже под угрозой смерти». То, что при Марии Тюдор делал протестантизм, теперь делал католицизм, а именно – он сделал религиозное чувство более глубоким и сильным, открыл в людях, дрожавших перед могуществом королевской власти, силу, превосходившую это могущество, разрушил чары, производимые монархией на ум народа. Корона утратила свой мистический ореол, когда «дети и женщины» стали смотреть на своего государя как на еретика. Национальная гордость и необходимость противостоять Испании еще поддерживали Елизавету, защищая ее от неизбежных последствий такого умонастроения, но после ее смерти королям сделалось очень неуютно на престоле.
Однако уже теперь наиболее ревностные из католиков начали строить планы убийства Елизаветы, планы, особенно страшные после недавнего успешного покушения иезуитов на жизнь герцога Вильгельма Оранского.[16]
Англия вступила в период решительной борьбы за свою независимость: религиозную – от Рима и политическую – от Испании. Филипп II начал готовить «Непобедимую армаду» для вторжения на остров, герцог Гиз мечтал высадиться в Шотландии, чтобы освободить Марию Стюарт, а Папа отправил в Англию иезуитов для католической пропаганды и подготовки католиков к восстанию.
Около полусотни иезуитов тайно прибыли во владения Елизаветы. Самые способные и деятельные из них – Кэмпион и Персоне – занялись обращением английской аристократии и весьма преуспели в этом. «Предполагают, – доносил папский агент в 1580 году, – что в этом году в Англии число католиков увеличится на 20 тысяч человек». Стремление англичан слушать проповеди Кэмпиона было так велико, что, несмотря на награду, назначенную правительством за его голову, он проповедовал, не особенно скрываясь, на большом собрании католиков в Смитфилде. В списке обращенных дворян значились самые знатные фамилии королевства.
Успехи иезуитов вызвали панику в правительстве: страх превратил кучку миссионеров в целую армию переодетых шпионов ордена Иисуса. Власть ответила на проповедь католицизма террором. Последовали аресты всех католических священников и наиболее видных католиков. Парламентский акт 1581 года «Об удержании подданных ее величества королевы в должном повиновении» воспрещал служить мессы даже в частных домах, увеличивал штрафы за отпадение от англиканской церкви и признавал всех католических миссионеров государственными изменниками.
Террор на время подавил католическую реакцию. За иезуитами охотились как за дикими зверями и целыми партиями отправляли в Тауэр. Преследование велось так энергично, что Персонсу пришлось бежать, а Кэмпион был арестован в июне 1581 года и предан суду по обвинению в государственной измене. «Единственное наше преступление состоит в нашей религии», – таков был основной тезис его защиты, но он только еще больше раздражил судей. Кэмпион был признан виновным и казнен.
По утверждению католических историков, в последние годы царствования Елизаветы было казнено около двухсот священников; еще большее количество их погибло в тюрьмах от болезней. Это был конец религиозного компромисса – основы всей предыдущей политики Елизаветы. Но преследования дали импульс дальнейшему развитию идеи свободы совести, которая, в конце концов, стала главным вкладом Англии в теорию и практику христианских церквей Европы. «Во время Генриха, отца этой королевы, – писал один католический священник, – все королевство со всеми епископами и учеными людьми отрекалось от своих верований по одному слову тирана. А во времена дочери дети и женщины смело исповедуют свою религию пред судьями и отказываются сделать малейшую уступку, даже под угрозой смерти». То, что при Марии Тюдор делал протестантизм, теперь делал католицизм, а именно – он сделал религиозное чувство более глубоким и сильным, открыл в людях, дрожавших перед могуществом королевской власти, силу, превосходившую это могущество, разрушил чары, производимые монархией на ум народа. Корона утратила свой мистический ореол, когда «дети и женщины» стали смотреть на своего государя как на еретика. Национальная гордость и необходимость противостоять Испании еще поддерживали Елизавету, защищая ее от неизбежных последствий такого умонастроения, но после ее смерти королям сделалось очень неуютно на престоле.
Однако уже теперь наиболее ревностные из католиков начали строить планы убийства Елизаветы, планы, особенно страшные после недавнего успешного покушения иезуитов на жизнь герцога Вильгельма Оранского.[16]