Страница:
Фокс был послан посмотреть, кто производит шум. За покоями принца он нашел огороженный двор. Несколько человек ходили по нему туда-сюда, появляясь через маленькую дверцу, которая, очевидно, вела в подземелье палаты лордов, и снова исчезая за ней. Расспросив их, Фокс узнал, что здесь производится продажа угля. Помещение арендовал некто Скинер, купец с Кинг-стрит.
Благодаря Бога за то, что Он позволил им вовремя заметить ошибку, заговорщики стали думать, как им переселиться на угольный склад. Выполнение этой задачи вновь взял на себя Перси. Скинер платил четыре фунта за аренду подземелья; Перси предложил пять, и подвал оказался в руках заговорщиков.
Новое помещение состояло из длинной анфилады подвалов с толстыми стенами и потолками, поддерживаемыми столбами и балками. Таким образом, теперь задача заговорщиков состояла лишь в том, чтобы перевезти сюда мешки с порохом. Это не потребовало много времени; привезенные мешки были спрятаны под кучами угля, щебня и битого стекла.
После этого Фокс отправился в Брюссель, к иезуитам, чтобы обеспечить поддержку планам заговорщиков со стороны иностранных дворов, прежде всего Мадрида и Рима. В детали заговора испанский король и Римский Папа не были посвящены. Между тем Кэтсби и Перси, как лица благородные, начали вербовать сторонников, которых можно было бы расставить в день покушения возле Тауэра, чтобы схватить тех членов королевской семьи и знатных сановников, которые останутся в живых после взрыва или не будут присутствовать на заседании парламента. Для вербовки нужны были деньги, и Кэтсби добывал их всеми правдами и неправдами. Одному знакомому джентльмену, сэру Стивену Литлтону, он объявил, что формирует отряд в триста кавалеристов для архиепископа Кентерберийского, и предложил дружище Стиву должность капитана в этом отряде; тот обещал собрать деньги и людей и быть готовым выступить по первому сигналу. Другая дойная корова – сквайр Амброзии Роквуд, имевший конный завод, – хотя и был воспитан в иезуитской коллегии, но никак не мог смириться с мыслью, что при взрыве погибнет множество ни в чем не повинных людей; Кэтсби солгал ему, что церковь благословила покушение, и намекнул, что против самого Амброзия, как тайного паписта, начато следствие. Испуганный Роквуд дал денег. Третий спонсор заговора – Эдвард Дигби, новообращенный католик и добрая душа, тоже сомневался относительно морального аспекта действий заговорщиков, но, убежденный и успокоенный своими духовными руководителями, раскрыл кошелек и пожертвовал полторы тысячи фунтов. Наконец еще две тысячи обещал дать Фрэнк Трешем, двоюродный брат Кэтсби.
Фокс вернулся с хорошими вестями: иностранные дворы пообещали посодействовать в обращении душ англичан к Богу. Он сразу отправился проведать подвал, а отец Гарнет и другие иезуиты выехали из Лондона, чтобы не компрометировать церковь участием в убийстве короля.
Все, что зависело от человеческой воли, было сделано: мина была заложена, фитиль подведен, и Фокс ждал только сигнала, чтобы запалить его. У Королевского моста качалась на привязи лодка, на которой Фокс надеялся успеть отъехать от берега, прежде чем прогремит взрыв. Ниже по реке стояло судно, готовое к отплытию. Парламентская сессия должна была открыться 5 ноября 1605 года, и этот день, по мнению заговорщиков, обещал стать знаменитым и славным в календаре английской католической церкви. К этому времени на лезвиях мечей заговорщиков были сделаны надписи духовного содержания, а на эфесах выгравировано изображение Страстей Господних.
У Кэтсби вызывал беспокойство только Фрэнк Трешем, который до сих пор еще не внес обещанные две тысячи фунтов. В том действительно произошла большая перемена. Недавно умер его отец, и Фрэнк сделался обладателем Раштон-холла, одного из лучших поместий Средней Англии. Теперь он весьма раскаивался в своей клятве на верность заговорщикам, так как она грозила лишить его громадного поместья, которое в случае раскрытия заговора было бы немедленно конфисковано.
Но существовало еще одно препятствие, о котором Кэтсби и не догадывался. Дело в том, что сэр Роберт Сесил знал о развитии заговора в каждом его фазисе благодаря своим агентам при иностранных дворах, куда обращались заговорщики. Это дело было так хорошо известно ему, что он даже вступил в переговоры с папским нунцием в Париже, готовым гарантировать личную безопасность короля при условии отмены уголовных законов против католиков и дарования свободы католического богослужения в Англии.
Политика Сесила состояла в том, чтобы не делать ничего минутой раньше, чем следует. Неожиданное раскрытие заговора, спасение королевской жизни, суд над преступниками и арест иезуитов доставили бы ему вечную благодарность Якова. И Сесил терпеливо ждал.
Заговорщики думали, что они невидимы, и сами не увидели приготовлений против них. В продолжение лета и осени более проницательный взгляд мог бы заметить необыкновенное движение в армии. Все подразделения были укомплектованы и усилены, заготавливалось оружие и боеприпасы, как будто королевству угрожает иностранное вторжение.
27 октября все нити заговора были в руках у Сесила, но он, как опытный игрок, не хотел до последней минуты открывать своих карт. Кэтсби полагал, что государственный секретарь дурак, и Сесил охотно не разубеждал его в этом мнении. И все же тонкая игра государственного секретаря едва не была сорвана. Вечером 27 октября, когда он принимал у себя за ужином нескольких важных государственных чиновников, один из гостей вынул из кармана и зачитал анонимное письмо, в котором неизвестный благожелатель советовал ему не ездить в парламент 5 ноября. Сесилу стоило большого труда успокоить паникера и убедить присутствующих, что не следует тревожить его королевское величество по пустякам.
О происшедшем за ужином у государственного секретаря стало известно и Кэтсби. Его рассуждения были просты: если донос вызвал подозрения правительства, то подвал палаты лордов будет подвергнут обыску. Однако когда через день Фокс спустился туда, то он нашел, что порох нетронут и все вообще находится в прежнем порядке, даже заметка, оставленная им на случай посещения подвала посторонними. Вечером Кэтсби с облегчением выслушал его рассказ и решил, что удача еще не отвернулась от них.
Но кто был предатель, написавший злополучное письмо? Кэтсби питал сильные подозрения на счет своего двоюродного брата Фрэнка Трешема, который упорно тянул с денежным взносом. На самом деле так оно и было. Вожделенный Раштон-холл заставил перетрусившего Фрэнка забыть о страшной клятве. Впрочем, он никому не желал зла. Он рассчитывал, что Кэтсби, узнав о провале заговора, скроется за границу и, таким образом, ничто не помешает ему вступить во владение отцовским поместьем.
В пятницу 1 ноября Кэтсби и Том Уинтер вызвали Трешема на встречу. Направляясь туда, Кэтсби прямо заявил своему товарищу, что, если Фрэнк окажется изменником, его следует прикончить на месте. Но Трешем так горячо клялся спасением души, что это не он написал письмо, что Кэтсби заколебался. Когда же он для испытания верности двоюродного брата попросил двести фунтов на покупку оружия и Фрэнк с радостной готовностью выложил деньги на стол, Кэтсби поверил в его честность. Его последние сомнения исчезли, когда 3 ноября Фокс еще раз проверил подвал – там все было тихо. Кэтсби решил играть до конца.
В понедельник утром 4 ноября Перси купил часы и отослал их Фоксу, чтобы тот мог считать решающие секунды. Заговорщики разошлись по назначенным местам, уверенные, что жить королю остается меньше суток.
Но тем же вечером в подвале палаты лордов произошли события, мгновенно изменившие ситуацию. Сесил выложил козыри. Когда стемнело, по его поручению в подвал спустились лорд Суффолк и лорд Монтигл в сопровождении пажа, чтобы проверить, как продвигается заговор. С ними не было стражи, и они вели себя как подвыпившие гуляки, поэтому Фокс ничего не заподозрил. Расхаживая под сводами и громко разговаривая, они спросили Фокса, кто он такой, и, получив ответ, что он служит сэру Перси, пошутили о громадных приготовлениях к рождественскому фейерверку.
Схема Тауэра – около 1100 г. Постройки Вильгельма I и Вильгельма II.
Схема Тауэра – около 1200 г.
Схема современного вида Тауэра с учетом всех перестроек.
Жизнь в Тауэре. Иллюстрация из книги стихов герцога Карла Орлеанского, содержавшегося в крепости в 1415–1440 гг. Французский принц крови был пленен в битве при Азенкуре и провел в Тауэре 25 лет в отместку за то, что его супруга Изабелла предпочла его королю Англии Генриху V.
Плененного Ричарда II ведут в Тауэр. Средневековое изображение. Король, захотевший установить в Англии абсолютизм по образцу французского, перешел дорогу могущественному дому Ланкастеров. Став пленником герцога Ланкастера, отрекся от престола в 1399 году и был тайно умерщвлен в Тауэре.
Самый известный портрет Ричарда III, созданный в конце XVI века при Тюдорах.
Королева Елизавета Вудвиль, сыновья которой были убиты в Тауэре Ричардом III, в 1487 г удалилась в монастырь Бермондсей, где и провела остаток жизни.
Убийство двенадцатилетнего Эдуарда V и его восьмилетнего брата Ричарда в Тауэре. Версия преступления, изображенная Джеймсом Норткотом в конце XIX века с чувствительностью, присущей викторианской эпохе.
Генрих VIII, казнивший в Тауэре двух своих жен и множество политических противников. Безграничное самолюбие и эгоизм сочетались в нем с умом, решительностью и разносторонними талантами человека эпохи Возрождения.
Сэр Томас Мор, философ, автор знаменитой «Утопии» и канцлер Генриха VIII. Поборник свободы совести, не согласившийся с жестким курсом короля на реформу церкви, казнен в Тауэре 6 июля 1535 года.
Томас Кромвель, портрет работы Г. Гольбейна. Сын кузнеца стал могущественным министром Генриха VIII, дав уставшему от семейных проблем королю совет развестись с Екатериной Арагонской и жениться на Анне Болейн без санкции Папы. Казнен в 1540 году по обвинению в государственной измене.
Королева Анна Болейн, вторая жена Генриха VIII, заточенная в Тауэр и казненная по обвинению в измене королю.
Допрос с применением пыток в XVI веке.
«Девятидневная королева» протестантка Джейн Грей, жертва своего слишком близкого к трону происхождения. После свержения герцога Нортумберленда заточена в Тауэр и казнена по приказу королевы Марии I.
Королева Мария I («Кровавая Мэри») восстановила позиции Католической Церкви, ослабленные реформацией Генриха VIII и Эдуарда VI. При ней Тауэр наполнился протестантами.
Принцесса Елизавета, будущая королева Елизавета I, была заключена своей сводной сестрой королевой Марией I на два месяца в Тауэр. Выросшая среди образованных придворных Генриха VIII, она была превосходно начитанна, в шестнадцать лет проявляла «мужское прилежание» в изучении наук, отлично сидела на лошади и грациозно танцевала.
Декоративная тарелка периода правления Елизаветы I с видом Тауэра. По кругу надпись «Красная роза, зеленые листья, Боже, храни Елизавету, нашу королеву» (намек на герб Ланкастеров-Тюдоров)
Мария Стюарт в молодости. В возрасте девятнадцати лет великая авантюристка стала вдовой и унаследовала шотландскую корону.
Лорд Дарнлей, второй супруг Марии Стюарт Шотландская королева постоянно повторяла «Если я не освобожусь от него каким-то способом, мне и жизнь не в радость». Погиб во время взрыва королевской резиденции Кирк-О'Фильд в Эдинбурге.
Мария Стюарт в возрасте тридцати семи лет в период заточения в Тауэре.
Королева Елизавета I в зените славы. В течение двенадцати лет она не подписывала смертных приговоров, пока в Англии не появилась Мария Стюарт.
Сэр Уолтер Рэйли. Портрет, написанный в 1588 году неизвестным художником с монограммой «Н». Один из самых знаменитых узников Тауэра, любимейший герой английских преданий. Его трижды бросали в королевскую тюрьму, которая за двенадцать лет его заточения превратилась в филиал Академии наук и искусств.
Титульный лист «Всемирной истории», написанной Уолтером Рейли во время его долгого заключения в Тауэре.
«Вещий граф» Нортумберленд, томившийся в Тауэре одновременно с Рэйли. В течение шестнадцати лет он занимался там астрологией и другими оккультными науками.
Джордж Вильерс, герцог Бэкингем. Сын провинциального сквайра и горничной, благодаря своей красоте ставший всемогущим фаворитом Якова I. Сделал Тауэр из грозной королевской тюрьмы «углом», куда шаловливый юноша ставил провинившихся взрослых.
Сэр Томас Овербюри, жертва прекрасной отравительницы леди Фрэнсис Говард.
Леди Фрэнсис Говард, графиня Сомерсет, заточенная в Тауэр по обвинению в отравлении сэра Томаса Овербюри.
Заговорщики из таверны «Лошадь и Грум» в момент ареста полицией. Их лидер Тистлвуд и четверо других были повешены.
Капелла святого Иоанна Богослова в нижнем этаже Белой башни.
Современный вид на Белую башню Тауэра.
Современный вид на Тауэр и мост Тауэр-Бридж.
Когда незваные посетители удалились, Фокс надел высокие сапоги, завел часы и зажег фонарь. Около полуночи он сделал пороховой след и вышел на улицу… Несколько человек в черном набросились на него, схватили и подвергли обыску. При нем нашли часы, пучок спичек и связку трута – слишком очевидные улики, чтобы запираться.
– Что ты тут делаешь? – спросили Фокса шпионы Сесила.
Фокс презрительно усмехнулся:
– Если бы вы попытались схватить меня внутри, я взорвал бы вас, себя и все здание на воздух.
Кэтсби и другие заговорщики предпочли умереть в бою, а не на виселице. Они бежали в Уэльс, чтобы призвать католиков к восстанию. По пути они остановились в Голвиче, в доме у Стивена Литлтона. Погода была ненастная, и Кэтсби с тремя другими заговорщиками решили просушить порох над очагом. Но на поднос, на котором было рассыпано зелье, упала искра. Раздался взрыв. Заговорщиков разбросало в стороны, мешок с порохом вылетел через пробоину в крыше. Том Уинтер вбежал в комнату на шум и, увидев корчившихся в мучениях Кэтсби и его товарищей, спросил, что они намерены теперь делать.
– Мы собираемся умереть здесь, – ответил за всех Кэтсби.
– Что сделаете вы, сделаю и я, – сказал верный Том.
Около одиннадцати часов вечера отряд правительственных войск уже окружил дом и открыл огонь по окнам. Первым пал Том Уинтер – рана его была несмертельна; Джек Райт был убит наповал, за ним пуля попала и в его брата Кейта. Осаждавшие ворвались во двор и закололи еще одного заговорщика копьем.
– Стойте твердо, мистер Том, – закричал Кэтсби, – и мы умрем вместе!
Но Уинтер был слишком тяжело ранен, чтобы защищаться.
– Сэр, я не владею правой рукой, – простонал он.
В эту минуту раздались выстрелы, сразившие двух последних заговорщиков – Кэтсби и Перси (впоследствии стрелявшие были награждены Яковом I пожизненным пенсионом). Борьба была кончена, и дом Литлтона захвачен королевскими солдатами. Раненые заговорщики истекли кровью и умерли на руках своих врагов, за исключением Уинтера.
Все живые участники заговора были схвачены. Но проходила неделя за неделей, а арестованные все не появлялись на скамье подсудимых. Дело было в том, что Сесил хотел замарать участием в заговоре своих врагов и добивался нужных ему показаний. От Фокса требовали, прежде всего, улик против католических лордов, и почти исключительно на основании его показаний в Тауэр были брошены граф Нортумберленд и некоторые другие знатные лица. Между тем заключенные выказывали своеобразную совестливость: с самого начала они довольно легко выдавали друг друга, но упорно молчали о иезуитах, называя только имена тех патеров, которые находились за границей. Дело пошло лучше, когда был арестован Фрэнк Трешем, который ради спасения поместья и жизни начал выдавать одного за другим духовных наставников Порохового заговора. Он также подписал бумагу, где обвинял всех неугодных Сесилу лиц, после чего в ту же ночь умер со странной скоропостижностью.
Наконец состоялся суд, приговоривший участников заговора к смерти. Осужденные были повешены на площади Святого Павла. Фокс и Уинтер были вначале вздернуты на виселицу, а потом сняты и выпотрошены.
С Пороховым заговором было покончено. Оставалось расправиться с его вдохновителями – английскими иезуитами.
Неуловимый отец Гарнет и конец английских иезуитов
Благодаря Бога за то, что Он позволил им вовремя заметить ошибку, заговорщики стали думать, как им переселиться на угольный склад. Выполнение этой задачи вновь взял на себя Перси. Скинер платил четыре фунта за аренду подземелья; Перси предложил пять, и подвал оказался в руках заговорщиков.
Новое помещение состояло из длинной анфилады подвалов с толстыми стенами и потолками, поддерживаемыми столбами и балками. Таким образом, теперь задача заговорщиков состояла лишь в том, чтобы перевезти сюда мешки с порохом. Это не потребовало много времени; привезенные мешки были спрятаны под кучами угля, щебня и битого стекла.
После этого Фокс отправился в Брюссель, к иезуитам, чтобы обеспечить поддержку планам заговорщиков со стороны иностранных дворов, прежде всего Мадрида и Рима. В детали заговора испанский король и Римский Папа не были посвящены. Между тем Кэтсби и Перси, как лица благородные, начали вербовать сторонников, которых можно было бы расставить в день покушения возле Тауэра, чтобы схватить тех членов королевской семьи и знатных сановников, которые останутся в живых после взрыва или не будут присутствовать на заседании парламента. Для вербовки нужны были деньги, и Кэтсби добывал их всеми правдами и неправдами. Одному знакомому джентльмену, сэру Стивену Литлтону, он объявил, что формирует отряд в триста кавалеристов для архиепископа Кентерберийского, и предложил дружище Стиву должность капитана в этом отряде; тот обещал собрать деньги и людей и быть готовым выступить по первому сигналу. Другая дойная корова – сквайр Амброзии Роквуд, имевший конный завод, – хотя и был воспитан в иезуитской коллегии, но никак не мог смириться с мыслью, что при взрыве погибнет множество ни в чем не повинных людей; Кэтсби солгал ему, что церковь благословила покушение, и намекнул, что против самого Амброзия, как тайного паписта, начато следствие. Испуганный Роквуд дал денег. Третий спонсор заговора – Эдвард Дигби, новообращенный католик и добрая душа, тоже сомневался относительно морального аспекта действий заговорщиков, но, убежденный и успокоенный своими духовными руководителями, раскрыл кошелек и пожертвовал полторы тысячи фунтов. Наконец еще две тысячи обещал дать Фрэнк Трешем, двоюродный брат Кэтсби.
Фокс вернулся с хорошими вестями: иностранные дворы пообещали посодействовать в обращении душ англичан к Богу. Он сразу отправился проведать подвал, а отец Гарнет и другие иезуиты выехали из Лондона, чтобы не компрометировать церковь участием в убийстве короля.
Все, что зависело от человеческой воли, было сделано: мина была заложена, фитиль подведен, и Фокс ждал только сигнала, чтобы запалить его. У Королевского моста качалась на привязи лодка, на которой Фокс надеялся успеть отъехать от берега, прежде чем прогремит взрыв. Ниже по реке стояло судно, готовое к отплытию. Парламентская сессия должна была открыться 5 ноября 1605 года, и этот день, по мнению заговорщиков, обещал стать знаменитым и славным в календаре английской католической церкви. К этому времени на лезвиях мечей заговорщиков были сделаны надписи духовного содержания, а на эфесах выгравировано изображение Страстей Господних.
У Кэтсби вызывал беспокойство только Фрэнк Трешем, который до сих пор еще не внес обещанные две тысячи фунтов. В том действительно произошла большая перемена. Недавно умер его отец, и Фрэнк сделался обладателем Раштон-холла, одного из лучших поместий Средней Англии. Теперь он весьма раскаивался в своей клятве на верность заговорщикам, так как она грозила лишить его громадного поместья, которое в случае раскрытия заговора было бы немедленно конфисковано.
Но существовало еще одно препятствие, о котором Кэтсби и не догадывался. Дело в том, что сэр Роберт Сесил знал о развитии заговора в каждом его фазисе благодаря своим агентам при иностранных дворах, куда обращались заговорщики. Это дело было так хорошо известно ему, что он даже вступил в переговоры с папским нунцием в Париже, готовым гарантировать личную безопасность короля при условии отмены уголовных законов против католиков и дарования свободы католического богослужения в Англии.
Политика Сесила состояла в том, чтобы не делать ничего минутой раньше, чем следует. Неожиданное раскрытие заговора, спасение королевской жизни, суд над преступниками и арест иезуитов доставили бы ему вечную благодарность Якова. И Сесил терпеливо ждал.
Заговорщики думали, что они невидимы, и сами не увидели приготовлений против них. В продолжение лета и осени более проницательный взгляд мог бы заметить необыкновенное движение в армии. Все подразделения были укомплектованы и усилены, заготавливалось оружие и боеприпасы, как будто королевству угрожает иностранное вторжение.
27 октября все нити заговора были в руках у Сесила, но он, как опытный игрок, не хотел до последней минуты открывать своих карт. Кэтсби полагал, что государственный секретарь дурак, и Сесил охотно не разубеждал его в этом мнении. И все же тонкая игра государственного секретаря едва не была сорвана. Вечером 27 октября, когда он принимал у себя за ужином нескольких важных государственных чиновников, один из гостей вынул из кармана и зачитал анонимное письмо, в котором неизвестный благожелатель советовал ему не ездить в парламент 5 ноября. Сесилу стоило большого труда успокоить паникера и убедить присутствующих, что не следует тревожить его королевское величество по пустякам.
О происшедшем за ужином у государственного секретаря стало известно и Кэтсби. Его рассуждения были просты: если донос вызвал подозрения правительства, то подвал палаты лордов будет подвергнут обыску. Однако когда через день Фокс спустился туда, то он нашел, что порох нетронут и все вообще находится в прежнем порядке, даже заметка, оставленная им на случай посещения подвала посторонними. Вечером Кэтсби с облегчением выслушал его рассказ и решил, что удача еще не отвернулась от них.
Но кто был предатель, написавший злополучное письмо? Кэтсби питал сильные подозрения на счет своего двоюродного брата Фрэнка Трешема, который упорно тянул с денежным взносом. На самом деле так оно и было. Вожделенный Раштон-холл заставил перетрусившего Фрэнка забыть о страшной клятве. Впрочем, он никому не желал зла. Он рассчитывал, что Кэтсби, узнав о провале заговора, скроется за границу и, таким образом, ничто не помешает ему вступить во владение отцовским поместьем.
В пятницу 1 ноября Кэтсби и Том Уинтер вызвали Трешема на встречу. Направляясь туда, Кэтсби прямо заявил своему товарищу, что, если Фрэнк окажется изменником, его следует прикончить на месте. Но Трешем так горячо клялся спасением души, что это не он написал письмо, что Кэтсби заколебался. Когда же он для испытания верности двоюродного брата попросил двести фунтов на покупку оружия и Фрэнк с радостной готовностью выложил деньги на стол, Кэтсби поверил в его честность. Его последние сомнения исчезли, когда 3 ноября Фокс еще раз проверил подвал – там все было тихо. Кэтсби решил играть до конца.
В понедельник утром 4 ноября Перси купил часы и отослал их Фоксу, чтобы тот мог считать решающие секунды. Заговорщики разошлись по назначенным местам, уверенные, что жить королю остается меньше суток.
Но тем же вечером в подвале палаты лордов произошли события, мгновенно изменившие ситуацию. Сесил выложил козыри. Когда стемнело, по его поручению в подвал спустились лорд Суффолк и лорд Монтигл в сопровождении пажа, чтобы проверить, как продвигается заговор. С ними не было стражи, и они вели себя как подвыпившие гуляки, поэтому Фокс ничего не заподозрил. Расхаживая под сводами и громко разговаривая, они спросили Фокса, кто он такой, и, получив ответ, что он служит сэру Перси, пошутили о громадных приготовлениях к рождественскому фейерверку.
Схема Тауэра – около 1100 г. Постройки Вильгельма I и Вильгельма II.
Схема современного вида Тауэра с учетом всех перестроек.
Жизнь в Тауэре. Иллюстрация из книги стихов герцога Карла Орлеанского, содержавшегося в крепости в 1415–1440 гг. Французский принц крови был пленен в битве при Азенкуре и провел в Тауэре 25 лет в отместку за то, что его супруга Изабелла предпочла его королю Англии Генриху V.
Плененного Ричарда II ведут в Тауэр. Средневековое изображение. Король, захотевший установить в Англии абсолютизм по образцу французского, перешел дорогу могущественному дому Ланкастеров. Став пленником герцога Ланкастера, отрекся от престола в 1399 году и был тайно умерщвлен в Тауэре.
Самый известный портрет Ричарда III, созданный в конце XVI века при Тюдорах.
Королева Елизавета Вудвиль, сыновья которой были убиты в Тауэре Ричардом III, в 1487 г удалилась в монастырь Бермондсей, где и провела остаток жизни.
Убийство двенадцатилетнего Эдуарда V и его восьмилетнего брата Ричарда в Тауэре. Версия преступления, изображенная Джеймсом Норткотом в конце XIX века с чувствительностью, присущей викторианской эпохе.
Генрих VIII, казнивший в Тауэре двух своих жен и множество политических противников. Безграничное самолюбие и эгоизм сочетались в нем с умом, решительностью и разносторонними талантами человека эпохи Возрождения.
Сэр Томас Мор, философ, автор знаменитой «Утопии» и канцлер Генриха VIII. Поборник свободы совести, не согласившийся с жестким курсом короля на реформу церкви, казнен в Тауэре 6 июля 1535 года.
Томас Кромвель, портрет работы Г. Гольбейна. Сын кузнеца стал могущественным министром Генриха VIII, дав уставшему от семейных проблем королю совет развестись с Екатериной Арагонской и жениться на Анне Болейн без санкции Папы. Казнен в 1540 году по обвинению в государственной измене.
Королева Анна Болейн, вторая жена Генриха VIII, заточенная в Тауэр и казненная по обвинению в измене королю.
Допрос с применением пыток в XVI веке.
«Девятидневная королева» протестантка Джейн Грей, жертва своего слишком близкого к трону происхождения. После свержения герцога Нортумберленда заточена в Тауэр и казнена по приказу королевы Марии I.
Королева Мария I («Кровавая Мэри») восстановила позиции Католической Церкви, ослабленные реформацией Генриха VIII и Эдуарда VI. При ней Тауэр наполнился протестантами.
Принцесса Елизавета, будущая королева Елизавета I, была заключена своей сводной сестрой королевой Марией I на два месяца в Тауэр. Выросшая среди образованных придворных Генриха VIII, она была превосходно начитанна, в шестнадцать лет проявляла «мужское прилежание» в изучении наук, отлично сидела на лошади и грациозно танцевала.
Декоративная тарелка периода правления Елизаветы I с видом Тауэра. По кругу надпись «Красная роза, зеленые листья, Боже, храни Елизавету, нашу королеву» (намек на герб Ланкастеров-Тюдоров)
Мария Стюарт в молодости. В возрасте девятнадцати лет великая авантюристка стала вдовой и унаследовала шотландскую корону.
Лорд Дарнлей, второй супруг Марии Стюарт Шотландская королева постоянно повторяла «Если я не освобожусь от него каким-то способом, мне и жизнь не в радость». Погиб во время взрыва королевской резиденции Кирк-О'Фильд в Эдинбурге.
Мария Стюарт в возрасте тридцати семи лет в период заточения в Тауэре.
Королева Елизавета I в зените славы. В течение двенадцати лет она не подписывала смертных приговоров, пока в Англии не появилась Мария Стюарт.
Сэр Уолтер Рэйли. Портрет, написанный в 1588 году неизвестным художником с монограммой «Н». Один из самых знаменитых узников Тауэра, любимейший герой английских преданий. Его трижды бросали в королевскую тюрьму, которая за двенадцать лет его заточения превратилась в филиал Академии наук и искусств.
Титульный лист «Всемирной истории», написанной Уолтером Рейли во время его долгого заключения в Тауэре.
«Вещий граф» Нортумберленд, томившийся в Тауэре одновременно с Рэйли. В течение шестнадцати лет он занимался там астрологией и другими оккультными науками.
Джордж Вильерс, герцог Бэкингем. Сын провинциального сквайра и горничной, благодаря своей красоте ставший всемогущим фаворитом Якова I. Сделал Тауэр из грозной королевской тюрьмы «углом», куда шаловливый юноша ставил провинившихся взрослых.
Сэр Томас Овербюри, жертва прекрасной отравительницы леди Фрэнсис Говард.
Леди Фрэнсис Говард, графиня Сомерсет, заточенная в Тауэр по обвинению в отравлении сэра Томаса Овербюри.
Заговорщики из таверны «Лошадь и Грум» в момент ареста полицией. Их лидер Тистлвуд и четверо других были повешены.
Капелла святого Иоанна Богослова в нижнем этаже Белой башни.
Современный вид на Белую башню Тауэра.
Современный вид на Тауэр и мост Тауэр-Бридж.
Когда незваные посетители удалились, Фокс надел высокие сапоги, завел часы и зажег фонарь. Около полуночи он сделал пороховой след и вышел на улицу… Несколько человек в черном набросились на него, схватили и подвергли обыску. При нем нашли часы, пучок спичек и связку трута – слишком очевидные улики, чтобы запираться.
– Что ты тут делаешь? – спросили Фокса шпионы Сесила.
Фокс презрительно усмехнулся:
– Если бы вы попытались схватить меня внутри, я взорвал бы вас, себя и все здание на воздух.
Кэтсби и другие заговорщики предпочли умереть в бою, а не на виселице. Они бежали в Уэльс, чтобы призвать католиков к восстанию. По пути они остановились в Голвиче, в доме у Стивена Литлтона. Погода была ненастная, и Кэтсби с тремя другими заговорщиками решили просушить порох над очагом. Но на поднос, на котором было рассыпано зелье, упала искра. Раздался взрыв. Заговорщиков разбросало в стороны, мешок с порохом вылетел через пробоину в крыше. Том Уинтер вбежал в комнату на шум и, увидев корчившихся в мучениях Кэтсби и его товарищей, спросил, что они намерены теперь делать.
– Мы собираемся умереть здесь, – ответил за всех Кэтсби.
– Что сделаете вы, сделаю и я, – сказал верный Том.
Около одиннадцати часов вечера отряд правительственных войск уже окружил дом и открыл огонь по окнам. Первым пал Том Уинтер – рана его была несмертельна; Джек Райт был убит наповал, за ним пуля попала и в его брата Кейта. Осаждавшие ворвались во двор и закололи еще одного заговорщика копьем.
– Стойте твердо, мистер Том, – закричал Кэтсби, – и мы умрем вместе!
Но Уинтер был слишком тяжело ранен, чтобы защищаться.
– Сэр, я не владею правой рукой, – простонал он.
В эту минуту раздались выстрелы, сразившие двух последних заговорщиков – Кэтсби и Перси (впоследствии стрелявшие были награждены Яковом I пожизненным пенсионом). Борьба была кончена, и дом Литлтона захвачен королевскими солдатами. Раненые заговорщики истекли кровью и умерли на руках своих врагов, за исключением Уинтера.
Все живые участники заговора были схвачены. Но проходила неделя за неделей, а арестованные все не появлялись на скамье подсудимых. Дело было в том, что Сесил хотел замарать участием в заговоре своих врагов и добивался нужных ему показаний. От Фокса требовали, прежде всего, улик против католических лордов, и почти исключительно на основании его показаний в Тауэр были брошены граф Нортумберленд и некоторые другие знатные лица. Между тем заключенные выказывали своеобразную совестливость: с самого начала они довольно легко выдавали друг друга, но упорно молчали о иезуитах, называя только имена тех патеров, которые находились за границей. Дело пошло лучше, когда был арестован Фрэнк Трешем, который ради спасения поместья и жизни начал выдавать одного за другим духовных наставников Порохового заговора. Он также подписал бумагу, где обвинял всех неугодных Сесилу лиц, после чего в ту же ночь умер со странной скоропостижностью.
Наконец состоялся суд, приговоривший участников заговора к смерти. Осужденные были повешены на площади Святого Павла. Фокс и Уинтер были вначале вздернуты на виселицу, а потом сняты и выпотрошены.
С Пороховым заговором было покончено. Оставалось расправиться с его вдохновителями – английскими иезуитами.
Неуловимый отец Гарнет и конец английских иезуитов
Префект английских иезуитов отец Гарнет и его коллега отец Олдкорн укрылись от преследования властей в Гендлип-холле у мистера и миссис Эбингтон. Этот замок был построен специально для того, чтобы служить убежищем преследуемым католическим священникам. Почти в каждой комнате замка имелись тайные ниши, скрытые коридоры и потайные лестницы. Стены внутри были пустые, панели ложные, печи снабжены двойными горнами: одним – для выхода дыма, другим – для выхода священников. Особенно искусно был замурован один тайник в стене: то была узкая ниша в глубине камина, которая соединялась посредством трубы, проложенной в стене, со спальней миссис Эбингтон, благодаря чему можно было незаметно от всего дома доставлять в это убежище пищу, питье и все необходимое.
Ключи от тайников, разумеется, находились только у хозяев, но то, что Гендлип-холл служит убежищем для иезуитов, знали многие окрестные дворяне. Поэтому шериф округа сэр Генри Бромлей получил предписание произвести в замке обыск. Ему приказано было расставить стражу внутри и снаружи, никого не впускать и не выпускать, пробуравить и исследовать все дымовые трубы, измерить комнаты вверху и внизу на предмет соответствия размеров для выявления тайников и т. д.
Бромлей нагрянул так неожиданно, что гостям миссис Эбингтон пришлось прятаться в первые попавшиеся тайники. Гарнет и Олдкорн забрались в каминную нишу, а их слуги Литл-Джон и Чемберс спрятались в какой-то стенной шкаф. В этих тайниках не было сделано никаких приготовлений для пребывания там людей. Ниша за камином была почти вся завалена книгами и разным мусором, а съестные припасы в ней ограничивались несколькими банками джема. В шкафу и вовсе не было никакой пищи, один «папский хлам», как потом выразились в донесении сыщики, то есть предметы католического богослужения.
Мистер и миссис Эбингтон, конечно, заявили, что в доме, кроме них, никого нет. Однако обыск выявил, что постелей в комнатах было больше, чем обитателей Гендлип-холла, причем некоторые из постелей оказались теплыми, хотя хозяева уверяли, что ими никто не пользовался.
Миссис Эбингтон величественно удалилась в свою комнату, рассерженная обыском. Бромлей гадал, почему она наотрез отказалась уехать на время обыска в другое поместье, отчего она не выходит из спальни, и откуда взялся у леди чудовищный аппетит, заставляющий ее поглощать в невероятных количествах супы, жаркое и вино, которые ей доставляли прямо в спальню.
Бдительная стража уже несколько дней безуспешно обследовала каждую комнату, за исключением покоев миссис Эбингтон, как вдруг одна из деревянных панелей неожиданно раскрылась и в залу вступили два привидения. Это были Чемберс и Литл-Джон, не вынесшие мук голода и жажды. Миссис Эбингтон заявила, что не знает этих людей, но вскоре истина обнаружилась, и сыщики с удвоенной энергией принялись обследовать Гендлип-холл.
Ниша, в которой скрывались Гарнет и Олдкорн, была узкая и длинная, а хлам занимал столько места, что там невозможно было ни стоять, ни лежать. У иезуитов начали пухнуть ноги, а тело затекало до полного онемения членов. Они постоянно слышали голоса сыщиков, простукивавших стены, и из их разговоров узнали, что слуги их найдены.
Но проходили дни за днями, а в Гендлип-холле все оставалось по-прежнему. Наконец власти схватили одного знатного заговорщика, бывавшего у четы Эбингтон, который, пытаясь избежать виселицы, раскрыл убежище иезуитов. Сыщики и стража ворвались в комнату миссис Эбингтон и бросились к каминной нише. Один из солдат сорвал стенную обшивку у камина и, разглядев в темном углублении двоих людей, в страхе отпрянул, ожидая выстрела. Но оттуда раздался голос, призывающий не чинить насилия, после чего Гарнет и Олдкорн вышли на свет Божий.
Гарнет умолял Бромлея об одном – чтобы во время их путешествия в Тауэр на него не надевали кандалов и колодок, так как все его тело затекло. Бромлей оказал ему эту милость и даже приютил его на несколько дней у себя в доме, чтобы дать арестованному набраться сил перед заключением. Во время одного из обедов отец Гарнет потребовал вина и с обнаженной головой провозгласил тост за короля, осушив стакан «почтенных размеров».
Бромлей ухаживал за ним и дальше. Всю дорогу в Тауэр Гарнет ехал на лучших лошадях, а в тавернах, где они останавливались, ему подавали самые изысканные блюда и лучшие вина. В Лондоне его вначале поселили в Гэтхаузе под домашним арестом, а Олдкорна, Чемберса и Литл-Джона бросили в Тауэр.
Дело было в том, что против Гарнета не имелось прямых улик. Сесил принял его с почтением, подобающим духовному лицу, и сосредоточил разговор исключительно на нежелании Гарнета дать клятву на верность королю как главе церкви. Префект остался очень доволен тем, что «его обвиняют в измене помимо Порохового заговора, а не в участии в нем». Он был чрезвычайно осторожен в своих показаниях, отрицал право католиков восставать против короля без повеления Папы и на вопрос, считает ли он англичан еретиками, уклончиво ответил: «Религия их – еретическая, о людях я судить не могу». Никаких имен он не называл.
Но на другой день – День святого Валентина – его заключили в Тауэр. Он попал в нижний этаж Кровавой башни, в помещение, которое некогда занимал Лесли, епископ Росский. Отсюда он писал друзьям: «Меня кормят отлично и доставляют прекрасное вино; я щедро черпаю из своего кошелька для самого себя и для соседей, чтобы снискать их расположение».
Впрочем, и, несмотря на его молчание, все английские иезуиты вскоре заняли свои места в Тауэре под надзором сэра Уильяма Ваада.
Гарнет выдал себя, поддавшись на нехитрую уловку наместника. Однажды тюремщик, которого Гарнет считал другом, потому что не раз давал ему денег, сказал ему по секрету, что рядом с ним через стену находится отец Олдкорн. Затем он указал узнику на одну доску в стене. Гарнет тронул ее, она отодвинулась, и префект увидел лицо Олдкорна. Они стали регулярно беседовать друг с другом. Все это время двое шпионов, спрятанных Ваадом не менее искусно, нежели сами узники в доме миссис Эбингтон, записывали их разговоры.
Гарнет и Олдкорн обсуждали свои дела совершенно откровенно, поэтому Сесил узнал об их участии в Пороховом заговоре, услышал нужные имена и т. д. Недостающие сведения пытались выведать у Чемберса и Литл-Джона, из которых тянули жилы на допросах. Чемберс сломался, а Литл-Джон на другой день после особенно невыносимой пытки пожаловался тюремщику, что нездоров, и попросил принести ему стул, чтобы было куда поставить поднос с едой, и нож, чтобы разрезать мясо. Тюремщик исполнил его просьбу, после чего Литл-Джон сказал, что суп остыл и хорошо бы его подогреть. Как только тюремщик вышел, он ножом распорол себе живот и стал ждать смерти. Когда его страж вернулся, спасти истекшего кровью узника не было уже никакой возможности. Перед смертью Литл-Джон прошептал, что сделал это для того, чтобы не выдать тех людей, которые всегда были его друзьями.
Олдкорна судили первым и приговорили к повешению. Суд над Гарнетом, состоявшийся в марте 1606 года, был простой формальностью. После обвинительного приговора его сразу повели к виселице, воздвигнутой перед собором Святого Павла. Гарнет встретил смерть достойным образом. Он помолился за короля и королеву и затем признался, что виноват во всем, в чем его обвиняют. Когда все было готово, он прошептал молитву «Maria Mater gratiae»,[17] и палач выбил тележку у него из-под ног.
Ключи от тайников, разумеется, находились только у хозяев, но то, что Гендлип-холл служит убежищем для иезуитов, знали многие окрестные дворяне. Поэтому шериф округа сэр Генри Бромлей получил предписание произвести в замке обыск. Ему приказано было расставить стражу внутри и снаружи, никого не впускать и не выпускать, пробуравить и исследовать все дымовые трубы, измерить комнаты вверху и внизу на предмет соответствия размеров для выявления тайников и т. д.
Бромлей нагрянул так неожиданно, что гостям миссис Эбингтон пришлось прятаться в первые попавшиеся тайники. Гарнет и Олдкорн забрались в каминную нишу, а их слуги Литл-Джон и Чемберс спрятались в какой-то стенной шкаф. В этих тайниках не было сделано никаких приготовлений для пребывания там людей. Ниша за камином была почти вся завалена книгами и разным мусором, а съестные припасы в ней ограничивались несколькими банками джема. В шкафу и вовсе не было никакой пищи, один «папский хлам», как потом выразились в донесении сыщики, то есть предметы католического богослужения.
Мистер и миссис Эбингтон, конечно, заявили, что в доме, кроме них, никого нет. Однако обыск выявил, что постелей в комнатах было больше, чем обитателей Гендлип-холла, причем некоторые из постелей оказались теплыми, хотя хозяева уверяли, что ими никто не пользовался.
Миссис Эбингтон величественно удалилась в свою комнату, рассерженная обыском. Бромлей гадал, почему она наотрез отказалась уехать на время обыска в другое поместье, отчего она не выходит из спальни, и откуда взялся у леди чудовищный аппетит, заставляющий ее поглощать в невероятных количествах супы, жаркое и вино, которые ей доставляли прямо в спальню.
Бдительная стража уже несколько дней безуспешно обследовала каждую комнату, за исключением покоев миссис Эбингтон, как вдруг одна из деревянных панелей неожиданно раскрылась и в залу вступили два привидения. Это были Чемберс и Литл-Джон, не вынесшие мук голода и жажды. Миссис Эбингтон заявила, что не знает этих людей, но вскоре истина обнаружилась, и сыщики с удвоенной энергией принялись обследовать Гендлип-холл.
Ниша, в которой скрывались Гарнет и Олдкорн, была узкая и длинная, а хлам занимал столько места, что там невозможно было ни стоять, ни лежать. У иезуитов начали пухнуть ноги, а тело затекало до полного онемения членов. Они постоянно слышали голоса сыщиков, простукивавших стены, и из их разговоров узнали, что слуги их найдены.
Но проходили дни за днями, а в Гендлип-холле все оставалось по-прежнему. Наконец власти схватили одного знатного заговорщика, бывавшего у четы Эбингтон, который, пытаясь избежать виселицы, раскрыл убежище иезуитов. Сыщики и стража ворвались в комнату миссис Эбингтон и бросились к каминной нише. Один из солдат сорвал стенную обшивку у камина и, разглядев в темном углублении двоих людей, в страхе отпрянул, ожидая выстрела. Но оттуда раздался голос, призывающий не чинить насилия, после чего Гарнет и Олдкорн вышли на свет Божий.
Гарнет умолял Бромлея об одном – чтобы во время их путешествия в Тауэр на него не надевали кандалов и колодок, так как все его тело затекло. Бромлей оказал ему эту милость и даже приютил его на несколько дней у себя в доме, чтобы дать арестованному набраться сил перед заключением. Во время одного из обедов отец Гарнет потребовал вина и с обнаженной головой провозгласил тост за короля, осушив стакан «почтенных размеров».
Бромлей ухаживал за ним и дальше. Всю дорогу в Тауэр Гарнет ехал на лучших лошадях, а в тавернах, где они останавливались, ему подавали самые изысканные блюда и лучшие вина. В Лондоне его вначале поселили в Гэтхаузе под домашним арестом, а Олдкорна, Чемберса и Литл-Джона бросили в Тауэр.
Дело было в том, что против Гарнета не имелось прямых улик. Сесил принял его с почтением, подобающим духовному лицу, и сосредоточил разговор исключительно на нежелании Гарнета дать клятву на верность королю как главе церкви. Префект остался очень доволен тем, что «его обвиняют в измене помимо Порохового заговора, а не в участии в нем». Он был чрезвычайно осторожен в своих показаниях, отрицал право католиков восставать против короля без повеления Папы и на вопрос, считает ли он англичан еретиками, уклончиво ответил: «Религия их – еретическая, о людях я судить не могу». Никаких имен он не называл.
Но на другой день – День святого Валентина – его заключили в Тауэр. Он попал в нижний этаж Кровавой башни, в помещение, которое некогда занимал Лесли, епископ Росский. Отсюда он писал друзьям: «Меня кормят отлично и доставляют прекрасное вино; я щедро черпаю из своего кошелька для самого себя и для соседей, чтобы снискать их расположение».
Впрочем, и, несмотря на его молчание, все английские иезуиты вскоре заняли свои места в Тауэре под надзором сэра Уильяма Ваада.
Гарнет выдал себя, поддавшись на нехитрую уловку наместника. Однажды тюремщик, которого Гарнет считал другом, потому что не раз давал ему денег, сказал ему по секрету, что рядом с ним через стену находится отец Олдкорн. Затем он указал узнику на одну доску в стене. Гарнет тронул ее, она отодвинулась, и префект увидел лицо Олдкорна. Они стали регулярно беседовать друг с другом. Все это время двое шпионов, спрятанных Ваадом не менее искусно, нежели сами узники в доме миссис Эбингтон, записывали их разговоры.
Гарнет и Олдкорн обсуждали свои дела совершенно откровенно, поэтому Сесил узнал об их участии в Пороховом заговоре, услышал нужные имена и т. д. Недостающие сведения пытались выведать у Чемберса и Литл-Джона, из которых тянули жилы на допросах. Чемберс сломался, а Литл-Джон на другой день после особенно невыносимой пытки пожаловался тюремщику, что нездоров, и попросил принести ему стул, чтобы было куда поставить поднос с едой, и нож, чтобы разрезать мясо. Тюремщик исполнил его просьбу, после чего Литл-Джон сказал, что суп остыл и хорошо бы его подогреть. Как только тюремщик вышел, он ножом распорол себе живот и стал ждать смерти. Когда его страж вернулся, спасти истекшего кровью узника не было уже никакой возможности. Перед смертью Литл-Джон прошептал, что сделал это для того, чтобы не выдать тех людей, которые всегда были его друзьями.
Олдкорна судили первым и приговорили к повешению. Суд над Гарнетом, состоявшийся в марте 1606 года, был простой формальностью. После обвинительного приговора его сразу повели к виселице, воздвигнутой перед собором Святого Павла. Гарнет встретил смерть достойным образом. Он помолился за короля и королеву и затем признался, что виноват во всем, в чем его обвиняют. Когда все было готово, он прошептал молитву «Maria Mater gratiae»,[17] и палач выбил тележку у него из-под ног.