Страница:
Яков I находился в безвыходном положении. Испанский король громко требовал крови Рэйли. Яков, в общем-то, охотно пошел бы ему навстречу, но он не смел открыто казнить героя испанских войн по требованию Филиппа III. Тогда было решено тайно умертвить узника, для чего в Тауэр был приглашен некто Томас Уилсон, весьма поднаторевший в подобных делах.
Как только Уилсон появился в Тауэре, по замку разнесся слух, что он прибыл с целью убить Рэйли. Уилсон вручил новому коменданту сэру Алану Анслею приказ, по которому Рэйли поступал всецело под его надзор – отныне узник шагу не мог ступить без ведома Уилсона. Но Анслей, чувствовавший расположение к Рэйли и, кроме того, считавший себя ответственным за все, что творилось во вверенных ему стенах, в нарушение распоряжения допускал Уилсона к узнику только днем, а ночью выгонял его из башни и упорно отказывался выдать ключи от комнаты Рэйли. Понадобились грозные окрики из Уайтхолла, чтобы Анслей удовлетворил все требования убийцы.
Уилсон занялся приготовлениями к преступлению. Он перевел Рэйли на самый верх Кирпичной башни и разместил своих людей под комнатушкой узника, после чего написал Сесилу: «Я занимался все это время переводом этого человека в более безопасную и высокую квартиру, которая хотя, по-видимому, и близка к небу, но он, конечно, попадет оттуда только в ад». Затем он отнял у Рэйли все химическое оборудование и таким образом оставил английских моряков на двести лет без пресной воды.
Но успокоительный намек, сделанный Уилсоном в письме к Сесилу, не имел последствий. Уилсон никак не находил средства покончить с Рэйли. Открыто напасть на превосходного фехтовальщика он не решался, и вместо этого, пытался толкнуть узника на самоубийство, день и ночь расхваливая людей, которые покончили с собой, чтобы избежать постыдной смерти. Но Рэйли все как-то не понимал аллегорий. Однажды он весьма обрадовал Уилсона тем, что с одобрением отозвался о римских сенаторах, которые бесстрашно сводили счеты с жизнью, но на другой день объявил разочарованному любителю исторических прецедентов, что умрет среди бела дня перед лицом своих соотечественников.
Дело решилось, как того желал Рэйли. Испанский король в собственноручных письмах к Якову требовал для Рэйли смертной казни. До самой последней минуты при дворе царили разброд и смятение. Королева Анна высказывалась в защиту Рэйли, за него стояли также многие патриоты. Но Филипп III соблазнял Якова золотом и инфантой для его сына, принца Карла, который после смерти брата сделался наследником престола. В конце концов, приказ о смерти Рэйли был подписан.
Уилсон был удален, и Рэйли вновь поступил на попечение Анслея. Последние десять дней жизни он провел в тишине и спокойствии. Вместе с сознанием неминуемой смерти к Рэйли вернулись не только остроумие и веселость, но даже физическое здоровье.
Анслей принес приказ о казни в восемь часов утра темного октябрьского дня 1617 года. Рэйли лежал в постели, но, услышав голос коменданта, оделся и вышел к нему. В дверях его окликнул брадобрей Питер:
– Сэр, мы еще не завивали вашей головы сегодня.
– Пускай ее причешет тот, кто ее возьмет, – с улыбкой ответил Рэйли.
Брадобрей пошел за ним, а Рэйли все продолжал шутить:
– Питер, можешь ты мне дать пластырь, чтобы прилепить голову, когда ее отрубят?
На следующее утро эта голова покатилась по эшафоту. В этот день тысячи английских юношей, которые вели до сих пор беззаботную, легкомысленную жизнь, сделались смертельными врагами Испании.
Лорд Грэй и заговор патеров
Пороховой заговор
Как только Уилсон появился в Тауэре, по замку разнесся слух, что он прибыл с целью убить Рэйли. Уилсон вручил новому коменданту сэру Алану Анслею приказ, по которому Рэйли поступал всецело под его надзор – отныне узник шагу не мог ступить без ведома Уилсона. Но Анслей, чувствовавший расположение к Рэйли и, кроме того, считавший себя ответственным за все, что творилось во вверенных ему стенах, в нарушение распоряжения допускал Уилсона к узнику только днем, а ночью выгонял его из башни и упорно отказывался выдать ключи от комнаты Рэйли. Понадобились грозные окрики из Уайтхолла, чтобы Анслей удовлетворил все требования убийцы.
Уилсон занялся приготовлениями к преступлению. Он перевел Рэйли на самый верх Кирпичной башни и разместил своих людей под комнатушкой узника, после чего написал Сесилу: «Я занимался все это время переводом этого человека в более безопасную и высокую квартиру, которая хотя, по-видимому, и близка к небу, но он, конечно, попадет оттуда только в ад». Затем он отнял у Рэйли все химическое оборудование и таким образом оставил английских моряков на двести лет без пресной воды.
Но успокоительный намек, сделанный Уилсоном в письме к Сесилу, не имел последствий. Уилсон никак не находил средства покончить с Рэйли. Открыто напасть на превосходного фехтовальщика он не решался, и вместо этого, пытался толкнуть узника на самоубийство, день и ночь расхваливая людей, которые покончили с собой, чтобы избежать постыдной смерти. Но Рэйли все как-то не понимал аллегорий. Однажды он весьма обрадовал Уилсона тем, что с одобрением отозвался о римских сенаторах, которые бесстрашно сводили счеты с жизнью, но на другой день объявил разочарованному любителю исторических прецедентов, что умрет среди бела дня перед лицом своих соотечественников.
Дело решилось, как того желал Рэйли. Испанский король в собственноручных письмах к Якову требовал для Рэйли смертной казни. До самой последней минуты при дворе царили разброд и смятение. Королева Анна высказывалась в защиту Рэйли, за него стояли также многие патриоты. Но Филипп III соблазнял Якова золотом и инфантой для его сына, принца Карла, который после смерти брата сделался наследником престола. В конце концов, приказ о смерти Рэйли был подписан.
Уилсон был удален, и Рэйли вновь поступил на попечение Анслея. Последние десять дней жизни он провел в тишине и спокойствии. Вместе с сознанием неминуемой смерти к Рэйли вернулись не только остроумие и веселость, но даже физическое здоровье.
Анслей принес приказ о казни в восемь часов утра темного октябрьского дня 1617 года. Рэйли лежал в постели, но, услышав голос коменданта, оделся и вышел к нему. В дверях его окликнул брадобрей Питер:
– Сэр, мы еще не завивали вашей головы сегодня.
– Пускай ее причешет тот, кто ее возьмет, – с улыбкой ответил Рэйли.
Брадобрей пошел за ним, а Рэйли все продолжал шутить:
– Питер, можешь ты мне дать пластырь, чтобы прилепить голову, когда ее отрубят?
На следующее утро эта голова покатилась по эшафоту. В этот день тысячи английских юношей, которые вели до сих пор беззаботную, легкомысленную жизнь, сделались смертельными врагами Испании.
Лорд Грэй и заговор патеров
Стараниями Говардов в Тауэре погиб еще один патриот, противник Испании – сэр Томас Грей, шестнадцатый барон этого имени. В его лице в темнице Водяных ворот, построенных Генрихом III, сгноили последнего представителя знатного рода, принятого на службу тем же Генрихом III.
Лорд Грей был одним из тех людей, которые желают слить жизнь и религию в единое целое. Он воспитывался матерью, мечтавшей видеть в нем воина и святого. И юный сэр Томас оправдал ее надежды. С десятилетнего возраста он участвовал в походах своего отца, сэра Артура, который однажды в битве с ирландцами посадил его в седло и с кличем: «Грей и его наследник за королеву!» – повел в бой отступавших англичан (кстати, в этом же сражении впервые прославился и Рэйли).
Из походного шатра сэр Томас перешел в Оксфорд. Успехи молодого студента на поприще образования позволили поэту Роберту Маретону, описавшему позже жизнь лорда Грея в стихах, сказать, что «Оружие с наукой в связь вступило». Но заканчивать образование сэру Томасу пришлось в Нидерландах на полях битв. Военная слава и знатное имя сделали его начальником королевской кавалерии и главой пуритан. Юный, знатный, богатый, он мог ожидать от судьбы всевозможных благ. Никто из видевших молодого начальника кавалерии, лихо гарцующего по Чаринг-Кросс в последние месяцы царствования Елизаветы, не мог и подумать, что судьба его уже решилась и что всего через год он будет заточен в Тауэр, где ему уготована ранняя смерть.
В правление Елизаветы в Англии существовали две группы католиков. Первые, которых было большинство, хранили верность престолу и отечеству; вторые, весьма немногочисленные, были приверженцами Рима и испанского короля.
Когда Говарды после второго заточения Рэйли задумались, в чем бы обвинить лорда Грея, пуританского пэра, врага Филиппа III и сторонника войны с Испанией, Сесилу донесли, что некие два патера составили заговор против короля. На собраниях заговорщиков было выпито много пива, сказано много слов, но шайка, собственно, так и не сформировалась. Зато стало известно, что лорд Грей два-три раза принимал у себя сэра Гриффина Маркгема, известного паписта и участника пасторских бесед. Сесил потирал руки. Заговор патеров! Чего же еще надо?
Участие сэра Томаса в крамольных разговорах двух безумных священников объяснялось тем, что Яков I, оберегая свои божественные права, поссорился и с католиками, и с пуританами – он подтвердил статуты Елизаветы. Заговорщики подбивали лорда Грея подать королю петицию о прекращении религиозных гонений.
В заговоре участвовал отец Уотсон, который решил несколько изменить ход событий. Он знал, что на самом деле заговорщики надеялись включить в свиту лорда Грея двух фанатиков-убийц, вызвавшихся убить короля во время подачи петиции. Отец Уотсон принадлежал к верноподданным католикам и не одобрял методов иезуитов. Он решил донести о готовящемся покушении, чтобы король, обязанный жизнью католическому священнику, вернулся в лоно римской церкви или, по крайней мере, прекратил ее преследование.
Уотсон не знал, что Грей ни за что не соглашался брать незнакомых лиц в свою свиту, когда поедет к королю. Заговор так и остался мертворожденным. Но всех его участников перехватали.
Грея судили пэры, среди которых были его личные враги, как, например, лорд Саутгамптон, получивший от сэра Томаса публичную пощечину за интриги против Елизаветы. Саутгамптон молчал, когда Грей находился в зале суда, и неистово вопил против него, когда пэры удалились на совещание.
Защита Грея была проста: если намерение подать петицию королю является государственной изменой, то он виновен; если же это законное право каждого англичанина, то он чист перед Богом и королем.
Пэры приговорили его к смертной казни. На обычный вопрос, имеет ли он что-либо возразить против приговора, сэр Томас гордо ответил: «Ничего». Пристыженные судьи безмолвствовали, и тогда осужденный добавил: «Грей не может просить помилования!»
К счастью, столь гордый ответ двадцатилетнего героя изумил и очаровал Якова I, который засомневался, продолжать ли казни (рядовые участники заговора патеров были уже четвертованы). Придворные, сочувствовавшие Грею, послали в театр «Глобус» за труппой Шекспира, чтобы смягчить сердце короля. Актеры разыграли перед Яковом новую пьесу великого драматурга «Мера за меру», содержавшую многие намеки на недавние события; характеры герцога Венского и Анжело были не чем иным, как идеализированными портретами короля и Сесила. К Якову были обращены слова: «Ни корона – королю, ни меч – наместнику, ни жезл – маршалу, ни тога – судье не идут к ним так хорошо, как милосердие».
Однако Яков решил вступить в соперничество с поэтом и задумал собственную комедию. Но король не обладал поэтической душой, и герцог Венский, которому он решил подражать, не мог бы разыграть такого недостойного фарса.
Грея судили в Уинчестере одновременно с Рэйли и Кобгемом. Суд приговорил его к смерти вместе с двумя другими знатными заговорщиками – Гриффином Маркгемом и Кобгемом.
Наступила пятница – день казни. Окрестные луга были мокры от дождя, в воздухе висела промозглая сырость, но тысячи людей толпились с раннего утра во дворе древнего Вильтонского замка, где должна была состояться казнь. Яков в этот день хотел доказать, что он является лучшим драматургом в Англии.
Король позвал к себе мальчика Джона Джибса. Лицо этого парнишки не было знакомо сэру Тишборну, губернатору замка и главному распорядителю казни, и на этом обстоятельстве была основана интрига, затевавшаяся королем. Яков дал Джибсу бумагу о помиловании приговоренных, велел дождаться в толпе той минуты, когда палач поднимет секиру, и тогда броситься к Тишборну и передать королевский приказ. Едва гонец ушел, как Яков вспомнил, что забыл поставить на бумаге свою подпись. Джибса догнали и вернули, но когда он с подписанным приказом добрался до замка, то нашел ворота уже наглухо запертыми и охраняемыми стражей.
Маркгем первым взошел на эшафот. Сотворив краткую молитву, он положил голову на плаху. Вдруг раздался громкий крик – это проныра Джибс наконец добился, чтобы его пропустили к Тишборну. Губернатор сломал печать и пробежал глазами странный приказ. Яков писал, что узники подвергнуты казни только для комедии и следует, хорошенько напугав их, объявить о помиловании. Тишборн пожал плечами и сделал знак отвести Маркгема в сторону.
Вторым на эшафот вступил Грей. Его поступь была тверда, глаза блестели, лицо дышало гордостью и достоинством. Ночью он хорошо спал и теперь был совершенно спокоен. Он помолился и исповедался перед народом, полностью отрицая свою вину.
Дождь падал крупными каплями. Грей склонил голову на плаху и подал знак рубить. В эту минуту шериф объявил, что в порядке казни произошла ошибка – сейчас черед Кобгема побрататься с палачом, а Грею еще час следует сидеть в тюрьме.
Когда королевская комедия была сыграна до конца, Тишборн объявил о помиловании. Народ бросал в воздух шапки с криками: «Хорошо! Хорошо!»
Грей возвратился в Тауэр. Наместник Харви отвел ему скверное помещение – ту самую клеть в Кирпичной башне, которая служила первым и последним пристанищем Рэйли. Здесь сэр Томас провел девять последующих лет.
Из всего его громадного состояния ему позволили пользоваться всего восемью фунтами в неделю и вообще всячески притесняли. Уединение, мрак, сырость и безмолвие вначале подточили его здоровье, а потом поколебали и душу. Человек, который не хотел просить о сохранении жизни, стал докучать наместнику жалобами о стеснениях его свободы. Однако от начала до конца в поведении Грея не было ничего низкого. В тюремной жизни сэра Томаса не было величия Рэйли, но она была не лишена известного благородства. В пору юности он в часы досуга переводил сочинение святого Киприана «О терпении» и теперь просил прислать ему эту книгу и чтеца, чтобы закончить труд.
Король поначалу не соглашался на эту пустяковую милость. «Умоляю вас, – писал Грей матери, – упросите короля дозволить мне иметь моего чтеца, что доставит мне большое утешение». Его просьбу, наконец, уважили, но с новым стеснительным условием: чтобы чтец постоянно жил вместе с ним в его маленькой комнате.
Сэр Томас так и не согласился с возведенным на него обвинением и горячо уверял свою мать в том, что он не изменник. «Матушка, – писал он в первые дни заключения, – не изумляйтесь, я в Тауэре, но не за мысли или действия против отечества». А в другом письме, значительно позднее, он повторил: «Я не боюсь никакого зла. Сердце мое спокойно. Я надеюсь на Бога».
Единственная его вина состояла в том, что он хотел сражаться против Испании, а Филипп III исправно платил пенсионы Сесилу и Нортгамптону, чтобы он оставался в Тауэре, в уединенной башне над рвом.
Даже подписание двенадцатилетнего перемирия с Испанией не принесло ему свободы; его только перевели в более сносное помещение – в башню над Водяными воротами. Там летом 1614 года, после одиннадцатилетнего заточения, он и умер.
Лорд Грей был одним из тех людей, которые желают слить жизнь и религию в единое целое. Он воспитывался матерью, мечтавшей видеть в нем воина и святого. И юный сэр Томас оправдал ее надежды. С десятилетнего возраста он участвовал в походах своего отца, сэра Артура, который однажды в битве с ирландцами посадил его в седло и с кличем: «Грей и его наследник за королеву!» – повел в бой отступавших англичан (кстати, в этом же сражении впервые прославился и Рэйли).
Из походного шатра сэр Томас перешел в Оксфорд. Успехи молодого студента на поприще образования позволили поэту Роберту Маретону, описавшему позже жизнь лорда Грея в стихах, сказать, что «Оружие с наукой в связь вступило». Но заканчивать образование сэру Томасу пришлось в Нидерландах на полях битв. Военная слава и знатное имя сделали его начальником королевской кавалерии и главой пуритан. Юный, знатный, богатый, он мог ожидать от судьбы всевозможных благ. Никто из видевших молодого начальника кавалерии, лихо гарцующего по Чаринг-Кросс в последние месяцы царствования Елизаветы, не мог и подумать, что судьба его уже решилась и что всего через год он будет заточен в Тауэр, где ему уготована ранняя смерть.
В правление Елизаветы в Англии существовали две группы католиков. Первые, которых было большинство, хранили верность престолу и отечеству; вторые, весьма немногочисленные, были приверженцами Рима и испанского короля.
Когда Говарды после второго заточения Рэйли задумались, в чем бы обвинить лорда Грея, пуританского пэра, врага Филиппа III и сторонника войны с Испанией, Сесилу донесли, что некие два патера составили заговор против короля. На собраниях заговорщиков было выпито много пива, сказано много слов, но шайка, собственно, так и не сформировалась. Зато стало известно, что лорд Грей два-три раза принимал у себя сэра Гриффина Маркгема, известного паписта и участника пасторских бесед. Сесил потирал руки. Заговор патеров! Чего же еще надо?
Участие сэра Томаса в крамольных разговорах двух безумных священников объяснялось тем, что Яков I, оберегая свои божественные права, поссорился и с католиками, и с пуританами – он подтвердил статуты Елизаветы. Заговорщики подбивали лорда Грея подать королю петицию о прекращении религиозных гонений.
В заговоре участвовал отец Уотсон, который решил несколько изменить ход событий. Он знал, что на самом деле заговорщики надеялись включить в свиту лорда Грея двух фанатиков-убийц, вызвавшихся убить короля во время подачи петиции. Отец Уотсон принадлежал к верноподданным католикам и не одобрял методов иезуитов. Он решил донести о готовящемся покушении, чтобы король, обязанный жизнью католическому священнику, вернулся в лоно римской церкви или, по крайней мере, прекратил ее преследование.
Уотсон не знал, что Грей ни за что не соглашался брать незнакомых лиц в свою свиту, когда поедет к королю. Заговор так и остался мертворожденным. Но всех его участников перехватали.
Грея судили пэры, среди которых были его личные враги, как, например, лорд Саутгамптон, получивший от сэра Томаса публичную пощечину за интриги против Елизаветы. Саутгамптон молчал, когда Грей находился в зале суда, и неистово вопил против него, когда пэры удалились на совещание.
Защита Грея была проста: если намерение подать петицию королю является государственной изменой, то он виновен; если же это законное право каждого англичанина, то он чист перед Богом и королем.
Пэры приговорили его к смертной казни. На обычный вопрос, имеет ли он что-либо возразить против приговора, сэр Томас гордо ответил: «Ничего». Пристыженные судьи безмолвствовали, и тогда осужденный добавил: «Грей не может просить помилования!»
К счастью, столь гордый ответ двадцатилетнего героя изумил и очаровал Якова I, который засомневался, продолжать ли казни (рядовые участники заговора патеров были уже четвертованы). Придворные, сочувствовавшие Грею, послали в театр «Глобус» за труппой Шекспира, чтобы смягчить сердце короля. Актеры разыграли перед Яковом новую пьесу великого драматурга «Мера за меру», содержавшую многие намеки на недавние события; характеры герцога Венского и Анжело были не чем иным, как идеализированными портретами короля и Сесила. К Якову были обращены слова: «Ни корона – королю, ни меч – наместнику, ни жезл – маршалу, ни тога – судье не идут к ним так хорошо, как милосердие».
Однако Яков решил вступить в соперничество с поэтом и задумал собственную комедию. Но король не обладал поэтической душой, и герцог Венский, которому он решил подражать, не мог бы разыграть такого недостойного фарса.
Грея судили в Уинчестере одновременно с Рэйли и Кобгемом. Суд приговорил его к смерти вместе с двумя другими знатными заговорщиками – Гриффином Маркгемом и Кобгемом.
Наступила пятница – день казни. Окрестные луга были мокры от дождя, в воздухе висела промозглая сырость, но тысячи людей толпились с раннего утра во дворе древнего Вильтонского замка, где должна была состояться казнь. Яков в этот день хотел доказать, что он является лучшим драматургом в Англии.
Король позвал к себе мальчика Джона Джибса. Лицо этого парнишки не было знакомо сэру Тишборну, губернатору замка и главному распорядителю казни, и на этом обстоятельстве была основана интрига, затевавшаяся королем. Яков дал Джибсу бумагу о помиловании приговоренных, велел дождаться в толпе той минуты, когда палач поднимет секиру, и тогда броситься к Тишборну и передать королевский приказ. Едва гонец ушел, как Яков вспомнил, что забыл поставить на бумаге свою подпись. Джибса догнали и вернули, но когда он с подписанным приказом добрался до замка, то нашел ворота уже наглухо запертыми и охраняемыми стражей.
Маркгем первым взошел на эшафот. Сотворив краткую молитву, он положил голову на плаху. Вдруг раздался громкий крик – это проныра Джибс наконец добился, чтобы его пропустили к Тишборну. Губернатор сломал печать и пробежал глазами странный приказ. Яков писал, что узники подвергнуты казни только для комедии и следует, хорошенько напугав их, объявить о помиловании. Тишборн пожал плечами и сделал знак отвести Маркгема в сторону.
Вторым на эшафот вступил Грей. Его поступь была тверда, глаза блестели, лицо дышало гордостью и достоинством. Ночью он хорошо спал и теперь был совершенно спокоен. Он помолился и исповедался перед народом, полностью отрицая свою вину.
Дождь падал крупными каплями. Грей склонил голову на плаху и подал знак рубить. В эту минуту шериф объявил, что в порядке казни произошла ошибка – сейчас черед Кобгема побрататься с палачом, а Грею еще час следует сидеть в тюрьме.
Когда королевская комедия была сыграна до конца, Тишборн объявил о помиловании. Народ бросал в воздух шапки с криками: «Хорошо! Хорошо!»
Грей возвратился в Тауэр. Наместник Харви отвел ему скверное помещение – ту самую клеть в Кирпичной башне, которая служила первым и последним пристанищем Рэйли. Здесь сэр Томас провел девять последующих лет.
Из всего его громадного состояния ему позволили пользоваться всего восемью фунтами в неделю и вообще всячески притесняли. Уединение, мрак, сырость и безмолвие вначале подточили его здоровье, а потом поколебали и душу. Человек, который не хотел просить о сохранении жизни, стал докучать наместнику жалобами о стеснениях его свободы. Однако от начала до конца в поведении Грея не было ничего низкого. В тюремной жизни сэра Томаса не было величия Рэйли, но она была не лишена известного благородства. В пору юности он в часы досуга переводил сочинение святого Киприана «О терпении» и теперь просил прислать ему эту книгу и чтеца, чтобы закончить труд.
Король поначалу не соглашался на эту пустяковую милость. «Умоляю вас, – писал Грей матери, – упросите короля дозволить мне иметь моего чтеца, что доставит мне большое утешение». Его просьбу, наконец, уважили, но с новым стеснительным условием: чтобы чтец постоянно жил вместе с ним в его маленькой комнате.
Сэр Томас так и не согласился с возведенным на него обвинением и горячо уверял свою мать в том, что он не изменник. «Матушка, – писал он в первые дни заключения, – не изумляйтесь, я в Тауэре, но не за мысли или действия против отечества». А в другом письме, значительно позднее, он повторил: «Я не боюсь никакого зла. Сердце мое спокойно. Я надеюсь на Бога».
Единственная его вина состояла в том, что он хотел сражаться против Испании, а Филипп III исправно платил пенсионы Сесилу и Нортгамптону, чтобы он оставался в Тауэре, в уединенной башне над рвом.
Даже подписание двенадцатилетнего перемирия с Испанией не принесло ему свободы; его только перевели в более сносное помещение – в башню над Водяными воротами. Там летом 1614 года, после одиннадцатилетнего заточения, он и умер.
Пороховой заговор
Заговор патеров был всего лишь эпизодом в целой серии интриг, известных в истории под названием англоиспанского заговора. Этот заговор существовал в течение многих лет и проявлялся в различных видах и формах. Он созрел в испанской голове и осуществлялся английскими руками. Первая мысль о нем возникла в кабинете Филиппа III, подготовлен он был иезуитами в английских эмигрантских коллегиях Дуэ и Вальядолида и приведен в действие джентльменами из лондонских предместий и графств Средней Англии. Целью этого великого заговора было подчинение Англии испанской политике.
Пороховой заговор был самым громким делом в царствование Якова I.
Около полудня одного мрачного ноябрьского дня 1605 года несколько очень знатных лиц явились из Уайтхолла в Тауэр. Сэр Уильям Ваад встретил их у ворот, но его едва удостоили приветствием. По всему было видно, что сановники прибыли по весьма важному делу. Они прошли в Наместничий дом и приступили к допросу узника, доставленного в Тауэр накануне. Дело, которое они расследовали, на вечные времена закрепило за комнатой Наместничьего дома, где происходил допрос, название Комнаты Порохового заговора.
Эти знатные лица были: Роберт Сесил, граф Солсбери, государственный секретарь Англии; Чарльз Блаунт, граф Ноттингем, лорд-адмирал; Чарльз Говард, граф Девон, лорд – наместник Ирландии, и Генри Говард, лорд Нортгамптон, лорд – хранитель печати.
Сесил представил сопровождавшим его лордам бумагу, писанную в этот же день (6 ноября, четверг) от начала до конца рукой самого короля. Яков приказывал им допросить одного узника, содержавшегося в Тауэре, и добиться истины любыми средствами.
Человек, которого следовало допросить, был схвачен в предыдущую ночь при весьма необычных обстоятельствах: он начинял здание палаты лордов порохом. Доставленный той же ночью в Уайтхолл и допрошенный лично Яковом, он с удивительной откровенностью заявил, что намеревался взорвать короля, королеву, королевских советников, судей и всех главных лиц при дворе. На вопрос о его имени он назвал себя Джоном Джонсоном, бедным слугой, состоящим на службе у сэра Томаса Перси. Вообще он легко отвечал на любые вопросы, и, казалось, бравировал презрением к смерти. При обыске у него нашли письмо на французском языке. Оно было написано некой Елизаветой Вокс и адресовано Гвидо Фоксу. Следователи заподозрили, что, несмотря на видимую смелость и откровенность, узник скрывает свое настоящее имя.
Однако этот человек с лихорадочно горящими глазами и дикой, зловещей улыбкой стоял перед четырьмя лордами и по-прежнему отвечал им так беспечно, будто шутил с кабацкими товарищами, а когда его уличали во лжи, только смеялся в ответ. «Он так мало испуган, – писал Сесил в отчете о допросе, – как если б его взяли за простой разбой на большой дороге». Дело его было проиграно, впереди его ждали темница, пытка, виселица и рев разъяренной толпы, и, однако, узник не выказывал ни малейших признаков беспокойства. Ваад, пришедший за ним, чтобы вести на допрос, застал его спящим на соломе, «как человек, не имеющий других забот». Лордам было ясно, что они столкнулись с религиозным фанатиком.
В королевском приказе, оглашенном Сесилем, содержались шестнадцать вопросов, на которые надлежало получить ответ у арестованного. Все они были по порядку предложены узнику, а его ответы аккуратно записаны. Его зовут Джонсоном; он родился в Нидерландах; отца его звали Томасом, а мать – Юдифью; ему тридцать восемь лет от роду; он жил в Йоркшире, Кембридже и в других местах; у него была ферма, приносившая тридцать фунтов в год; раны на его груди происходят от болезни; он ни у кого не служил, кроме Перси; его господин снял дом, возле которого его арестовали, прошлым летом, а он носил туда порох; по-французски он научился говорить в Англии, а усовершенствовался за границей; письмо, найденное при нем, писано одной благородной дамой во Фландрии, она называет его Фоксом, потому что он сам так ей представился; он воспитан в католической вере, а не новообращенный католик и т. д. Большинство этих ответов были ложью.
На другой день ему пригрозили пыткой, и он сделался правдивей, но только в том, что касалось лично его. Лорды выяснили, что его зовут Гвидо Фокс. Он родился в Йорке; отец оставил ему небольшое поместье, которое он прожил несколько лет назад. Он поступил к Перси под именем Джонсона, дал клятву на Часослове не выдавать товарищей и после клятвы принял святое причастие. Прочие заговорщики также связаны клятвой. Теперь он сожалеет о своем намерении, ибо видит, что Бог был против смерти короля.
Его подвергли пытке. Фокс храбрился, но не прошло и получаса, как секретари записали его первые показания. Он открыл, что заговор носил религиозный характер, описал подробно, как подводилась мина; затем он сделал более важные признания – назвал имена и адреса. Когда ему дали подписать протокол, он взял перо, но дрожавшая рука отказалась повиноваться ему. Он только с трудом вывел: «Гвидо».
Начались аресты, постепенно прояснявшие картину заговора. И вот что следователям удалось вырвать жестокими пытками из уст арестованных.
Заговорщики начали действовать в последние месяцы царствования Елизаветы. Заговор возглавлял Генри Гарнет, префект английских иезуитов. Его подчиненные не находили нужным скрывать, что отец Гарнет весьма неравнодушен к женщинам и вину. Он был хорошим лингвистом, искусным богословом, но, прежде всего, английская жизнь сделала его великолепным артистом и конспиратором. Этот дородный, почти квадратный человек средних лет, с испитым лицом был известен под несколькими именами: во Фландрии он был отцом Грином, отцом Вэйтли и отцом Робертсом, в Англии – отцом Гарнетом, отцом Дарси, мистером Фармером и мистером Мизом. У него было столько же жилищ, сколько имен. Большую часть жизни он скрывался от королевских шпионов, менял маски и одежду. Сегодня он был богатым торговцем из Сити, завтра бедным солдатом, возвратившимся из похода, послезавтра кабацким завсегдатаем или пастором, преданным ее величеству королеве. Поэтому, хотя он и часто находился в подпитии, нельзя верить утверждению его врагов, что он никогда не бывал трезв.
Осторожный отец Гарнет предпочитал оставаться в тени. Непосредственное руководство заговором осуществлял Роберт Кэтсби – еще молодой джентльмен, красивый, высокого роста и хорошего воспитания. Он был вдовцом, давно интриговал против Елизаветы, так же, как и отец Гарнет, благодаря конспирации и переодеваниям прожил много жизней и в свои тридцать лет душой был разочарованный старик. В этом деле его, скорее всего, привлекали сильные ощущения. Помощником Кэтсби был католический фанатик Томас Уинтер.
Когда Яков I начал преследовать католиков, Рим отказался от идеи католического восстания, но Мадрид продолжал горячо отстаивать ее. Однако у Филиппа III не было ни флота, ни достаточной армии, чтобы поддержать заговорщиков. Что было делать в таких обстоятельствах? Заговорщики решили: надо убить короля. Для этого не требовалось иностранной помощи. Они вспомнили способ, при помощи которого мать Якова, Мария Стюарт, убрала его отца, лорда Дарнлея. Правда, здание палаты лордов было побольше Кирк-о'Филда. Но что с того? Босуэл употребил в дело двенадцать мешков с порохом, отчего им не заложить сто? Порох в то время был дешев, закладка мин считалась обычной военной практикой, и многие, даже не военные люди, были довольно близко знакомы с саперным ремеслом. С технической точки зрения такой способ устранения Якова был вполне приемлем. Все заговорщики некогда послужили солдатами (один из них, Джек Райт, даже считался лучшим бойцом на саблях своего времени). Кэтсби вызвал Томаса Уинтера и посвятил его в свой план.
– Это бьет в корень зла, – заметил Уинтер, – но если взрыв нам не удастся?
– Подрыв не может не удаться, если мы найдем человека, умеющего подводить мины, – ответил Кэтсби. При этом он упомянул имя Фокса, одного из заговорщиков. Фокс согласился, ему выправили паспорт на имя Джона Джонсона, и он принялся за дело.
На Парламентской площади, начинавшейся от пристани, стоял небольшой каменный флигель, который примыкал к покоям принца Уэльского, составлявшим часть палаты лордов, где находилось тронное место короля. Из подвалов этого флигеля заговорщики и решили подвести мину под своды палаты лордов.
Но как было завладеть этим зданием? Оно принадлежало казне и находилось в аренде у сэра Джона Уиньярда, одного из королевских телохранителей, который в свою очередь сдавал его внаем антиквару Генри Ферерсу. Этот человек был соседом одного из поместий Кэтсби, но как многие католики старой школы он ненавидел иезуитов, а Кэтсби был слишком хорошо известен именно как их способнейший ученик. Нечего было и думать посвящать антиквара в планы заговорщиков. Чтобы уговорить Ферерса сдать дом внаем, следовало найти человека с незапятнанной репутацией.
У Джека Райта был зять Томас Перси, показавшийся Кэтсби именно тем человеком, который, не вызывая подозрений, может нанять флигель. Перси был знатный джентльмен, королевский телохранитель на пенсии, веселый малый, тративший деньги и здоровье в чипсайдских тавернах. И вот изнуренный излишествами сорокапятилетний гуляка был найден иезуитами в домах разврата и доведен ими до осознания греховности своей нечестивой жизни. Отныне его радость состояла не в бутылке и ласках продажных красавиц, а в ежедневном умерщвлении плоти. Перси имел зубок на короля, который, по его мнению, выбросил его на свалку.
Подготовленный иезуитами Перси был приведен в дом Кэтсби. Начался осторожный разговор о том о сем.
– Ну, господа, – сказал Перси, – неужели мы будем только говорить и никогда не начнем действовать?
Тогда Кэтсби подвел его к окну, указал на видневшееся вдали здание палаты лордов и посвятил в заговор. Перси, не долго думая, дал свое согласие. Затем все заговорщики пошли на квартиру Фокса, находившуюся в глухом переулке у церкви святого Климента. Верхняя комната в его доме была превращена иезуитами в часовню, и там-то Кэтсби, Уинтер, Фокс, Перси и Райт дали клятву верности друг другу и общему делу на Часослове и приняли причастие из рук отца Джерарда.
Перси удалось уладить все формальности с наймом флигеля, и Фокс под именем Джонсона поселился там.
Теперь только каменная стена в каких-нибудь двадцать футов отделяла заговорщиков от сводов палаты лордов, над которыми возвышался королевский трон. Но флигель был мал для того, чтобы хранить в нем порох, доски и все необходимые орудия. Для этой цели заговорщики использовали дом Кэтсби, стоявший на другом берегу Темзы. Вчетвером они днем заготавливали все необходимое – очередную порцию пороха и досок, – а ночью тайно перевозили груз через реку и складывали в дальнем конце пристани, близ Королевского моста; Фокс перетаскивал все это во флигель.
Потребовалось несколько месяцев напряженного труда, прежде чем Фокс мог приступить к закладке мины. К тому же постоянно возникали разные препятствия, а однажды заговор чуть не обнаружился. Парламентская сессия в то время была занята обсуждением законопроекта Якова I о превращении Англии и Шотландии в единое королевство – Великобританию. Был назначен комитет, для заседаний которого следовало очистить соседний флигель. Фокс и другие заговорщики пришли в ужасное отчаяние. Быстро убрать доски и вынести порох было невозможно, не привлекая внимания. Они просто оставили все так, как есть, и шестнадцать пэров в продолжение нескольких недель собирались и обсуждали вопрос о единстве двух государств, сидя над пороховым складом.
Наконец комиссия разошлась, и Фокс возобновил работу. Попутно он укрепил дом, чтобы в нем можно было продержаться несколько часов в случае нападения.
Когда приготовления были закончены, пятеро заговорщиков поздно ночью явились один за другим во флигель с карманами, набитыми пирожками и вареными яйцами. Они осторожно спустились в подвал, неся ломы и святую воду, и, окропив каменную стену, принялись долбить ее. Эта работа скоро изнурила их, и они позвали на помощь еще двух человек – Кея из Ламбета, негодяя, от которого отказался даже отец, и Кейта Райта, брата Джека. Но и всемером они ничего не могли поделать с каменной перегородкой. К тому же с другой стороны из-за нее доносился какой-то шум. Заговорщики долго не могли понять, что это за звуки. И вдруг их осенило: а что, если подвалы с другой стороны тоже сданы внаем?
Пороховой заговор был самым громким делом в царствование Якова I.
Около полудня одного мрачного ноябрьского дня 1605 года несколько очень знатных лиц явились из Уайтхолла в Тауэр. Сэр Уильям Ваад встретил их у ворот, но его едва удостоили приветствием. По всему было видно, что сановники прибыли по весьма важному делу. Они прошли в Наместничий дом и приступили к допросу узника, доставленного в Тауэр накануне. Дело, которое они расследовали, на вечные времена закрепило за комнатой Наместничьего дома, где происходил допрос, название Комнаты Порохового заговора.
Эти знатные лица были: Роберт Сесил, граф Солсбери, государственный секретарь Англии; Чарльз Блаунт, граф Ноттингем, лорд-адмирал; Чарльз Говард, граф Девон, лорд – наместник Ирландии, и Генри Говард, лорд Нортгамптон, лорд – хранитель печати.
Сесил представил сопровождавшим его лордам бумагу, писанную в этот же день (6 ноября, четверг) от начала до конца рукой самого короля. Яков приказывал им допросить одного узника, содержавшегося в Тауэре, и добиться истины любыми средствами.
Человек, которого следовало допросить, был схвачен в предыдущую ночь при весьма необычных обстоятельствах: он начинял здание палаты лордов порохом. Доставленный той же ночью в Уайтхолл и допрошенный лично Яковом, он с удивительной откровенностью заявил, что намеревался взорвать короля, королеву, королевских советников, судей и всех главных лиц при дворе. На вопрос о его имени он назвал себя Джоном Джонсоном, бедным слугой, состоящим на службе у сэра Томаса Перси. Вообще он легко отвечал на любые вопросы, и, казалось, бравировал презрением к смерти. При обыске у него нашли письмо на французском языке. Оно было написано некой Елизаветой Вокс и адресовано Гвидо Фоксу. Следователи заподозрили, что, несмотря на видимую смелость и откровенность, узник скрывает свое настоящее имя.
Однако этот человек с лихорадочно горящими глазами и дикой, зловещей улыбкой стоял перед четырьмя лордами и по-прежнему отвечал им так беспечно, будто шутил с кабацкими товарищами, а когда его уличали во лжи, только смеялся в ответ. «Он так мало испуган, – писал Сесил в отчете о допросе, – как если б его взяли за простой разбой на большой дороге». Дело его было проиграно, впереди его ждали темница, пытка, виселица и рев разъяренной толпы, и, однако, узник не выказывал ни малейших признаков беспокойства. Ваад, пришедший за ним, чтобы вести на допрос, застал его спящим на соломе, «как человек, не имеющий других забот». Лордам было ясно, что они столкнулись с религиозным фанатиком.
В королевском приказе, оглашенном Сесилем, содержались шестнадцать вопросов, на которые надлежало получить ответ у арестованного. Все они были по порядку предложены узнику, а его ответы аккуратно записаны. Его зовут Джонсоном; он родился в Нидерландах; отца его звали Томасом, а мать – Юдифью; ему тридцать восемь лет от роду; он жил в Йоркшире, Кембридже и в других местах; у него была ферма, приносившая тридцать фунтов в год; раны на его груди происходят от болезни; он ни у кого не служил, кроме Перси; его господин снял дом, возле которого его арестовали, прошлым летом, а он носил туда порох; по-французски он научился говорить в Англии, а усовершенствовался за границей; письмо, найденное при нем, писано одной благородной дамой во Фландрии, она называет его Фоксом, потому что он сам так ей представился; он воспитан в католической вере, а не новообращенный католик и т. д. Большинство этих ответов были ложью.
На другой день ему пригрозили пыткой, и он сделался правдивей, но только в том, что касалось лично его. Лорды выяснили, что его зовут Гвидо Фокс. Он родился в Йорке; отец оставил ему небольшое поместье, которое он прожил несколько лет назад. Он поступил к Перси под именем Джонсона, дал клятву на Часослове не выдавать товарищей и после клятвы принял святое причастие. Прочие заговорщики также связаны клятвой. Теперь он сожалеет о своем намерении, ибо видит, что Бог был против смерти короля.
Его подвергли пытке. Фокс храбрился, но не прошло и получаса, как секретари записали его первые показания. Он открыл, что заговор носил религиозный характер, описал подробно, как подводилась мина; затем он сделал более важные признания – назвал имена и адреса. Когда ему дали подписать протокол, он взял перо, но дрожавшая рука отказалась повиноваться ему. Он только с трудом вывел: «Гвидо».
Начались аресты, постепенно прояснявшие картину заговора. И вот что следователям удалось вырвать жестокими пытками из уст арестованных.
Заговорщики начали действовать в последние месяцы царствования Елизаветы. Заговор возглавлял Генри Гарнет, префект английских иезуитов. Его подчиненные не находили нужным скрывать, что отец Гарнет весьма неравнодушен к женщинам и вину. Он был хорошим лингвистом, искусным богословом, но, прежде всего, английская жизнь сделала его великолепным артистом и конспиратором. Этот дородный, почти квадратный человек средних лет, с испитым лицом был известен под несколькими именами: во Фландрии он был отцом Грином, отцом Вэйтли и отцом Робертсом, в Англии – отцом Гарнетом, отцом Дарси, мистером Фармером и мистером Мизом. У него было столько же жилищ, сколько имен. Большую часть жизни он скрывался от королевских шпионов, менял маски и одежду. Сегодня он был богатым торговцем из Сити, завтра бедным солдатом, возвратившимся из похода, послезавтра кабацким завсегдатаем или пастором, преданным ее величеству королеве. Поэтому, хотя он и часто находился в подпитии, нельзя верить утверждению его врагов, что он никогда не бывал трезв.
Осторожный отец Гарнет предпочитал оставаться в тени. Непосредственное руководство заговором осуществлял Роберт Кэтсби – еще молодой джентльмен, красивый, высокого роста и хорошего воспитания. Он был вдовцом, давно интриговал против Елизаветы, так же, как и отец Гарнет, благодаря конспирации и переодеваниям прожил много жизней и в свои тридцать лет душой был разочарованный старик. В этом деле его, скорее всего, привлекали сильные ощущения. Помощником Кэтсби был католический фанатик Томас Уинтер.
Когда Яков I начал преследовать католиков, Рим отказался от идеи католического восстания, но Мадрид продолжал горячо отстаивать ее. Однако у Филиппа III не было ни флота, ни достаточной армии, чтобы поддержать заговорщиков. Что было делать в таких обстоятельствах? Заговорщики решили: надо убить короля. Для этого не требовалось иностранной помощи. Они вспомнили способ, при помощи которого мать Якова, Мария Стюарт, убрала его отца, лорда Дарнлея. Правда, здание палаты лордов было побольше Кирк-о'Филда. Но что с того? Босуэл употребил в дело двенадцать мешков с порохом, отчего им не заложить сто? Порох в то время был дешев, закладка мин считалась обычной военной практикой, и многие, даже не военные люди, были довольно близко знакомы с саперным ремеслом. С технической точки зрения такой способ устранения Якова был вполне приемлем. Все заговорщики некогда послужили солдатами (один из них, Джек Райт, даже считался лучшим бойцом на саблях своего времени). Кэтсби вызвал Томаса Уинтера и посвятил его в свой план.
– Это бьет в корень зла, – заметил Уинтер, – но если взрыв нам не удастся?
– Подрыв не может не удаться, если мы найдем человека, умеющего подводить мины, – ответил Кэтсби. При этом он упомянул имя Фокса, одного из заговорщиков. Фокс согласился, ему выправили паспорт на имя Джона Джонсона, и он принялся за дело.
На Парламентской площади, начинавшейся от пристани, стоял небольшой каменный флигель, который примыкал к покоям принца Уэльского, составлявшим часть палаты лордов, где находилось тронное место короля. Из подвалов этого флигеля заговорщики и решили подвести мину под своды палаты лордов.
Но как было завладеть этим зданием? Оно принадлежало казне и находилось в аренде у сэра Джона Уиньярда, одного из королевских телохранителей, который в свою очередь сдавал его внаем антиквару Генри Ферерсу. Этот человек был соседом одного из поместий Кэтсби, но как многие католики старой школы он ненавидел иезуитов, а Кэтсби был слишком хорошо известен именно как их способнейший ученик. Нечего было и думать посвящать антиквара в планы заговорщиков. Чтобы уговорить Ферерса сдать дом внаем, следовало найти человека с незапятнанной репутацией.
У Джека Райта был зять Томас Перси, показавшийся Кэтсби именно тем человеком, который, не вызывая подозрений, может нанять флигель. Перси был знатный джентльмен, королевский телохранитель на пенсии, веселый малый, тративший деньги и здоровье в чипсайдских тавернах. И вот изнуренный излишествами сорокапятилетний гуляка был найден иезуитами в домах разврата и доведен ими до осознания греховности своей нечестивой жизни. Отныне его радость состояла не в бутылке и ласках продажных красавиц, а в ежедневном умерщвлении плоти. Перси имел зубок на короля, который, по его мнению, выбросил его на свалку.
Подготовленный иезуитами Перси был приведен в дом Кэтсби. Начался осторожный разговор о том о сем.
– Ну, господа, – сказал Перси, – неужели мы будем только говорить и никогда не начнем действовать?
Тогда Кэтсби подвел его к окну, указал на видневшееся вдали здание палаты лордов и посвятил в заговор. Перси, не долго думая, дал свое согласие. Затем все заговорщики пошли на квартиру Фокса, находившуюся в глухом переулке у церкви святого Климента. Верхняя комната в его доме была превращена иезуитами в часовню, и там-то Кэтсби, Уинтер, Фокс, Перси и Райт дали клятву верности друг другу и общему делу на Часослове и приняли причастие из рук отца Джерарда.
Перси удалось уладить все формальности с наймом флигеля, и Фокс под именем Джонсона поселился там.
Теперь только каменная стена в каких-нибудь двадцать футов отделяла заговорщиков от сводов палаты лордов, над которыми возвышался королевский трон. Но флигель был мал для того, чтобы хранить в нем порох, доски и все необходимые орудия. Для этой цели заговорщики использовали дом Кэтсби, стоявший на другом берегу Темзы. Вчетвером они днем заготавливали все необходимое – очередную порцию пороха и досок, – а ночью тайно перевозили груз через реку и складывали в дальнем конце пристани, близ Королевского моста; Фокс перетаскивал все это во флигель.
Потребовалось несколько месяцев напряженного труда, прежде чем Фокс мог приступить к закладке мины. К тому же постоянно возникали разные препятствия, а однажды заговор чуть не обнаружился. Парламентская сессия в то время была занята обсуждением законопроекта Якова I о превращении Англии и Шотландии в единое королевство – Великобританию. Был назначен комитет, для заседаний которого следовало очистить соседний флигель. Фокс и другие заговорщики пришли в ужасное отчаяние. Быстро убрать доски и вынести порох было невозможно, не привлекая внимания. Они просто оставили все так, как есть, и шестнадцать пэров в продолжение нескольких недель собирались и обсуждали вопрос о единстве двух государств, сидя над пороховым складом.
Наконец комиссия разошлась, и Фокс возобновил работу. Попутно он укрепил дом, чтобы в нем можно было продержаться несколько часов в случае нападения.
Когда приготовления были закончены, пятеро заговорщиков поздно ночью явились один за другим во флигель с карманами, набитыми пирожками и вареными яйцами. Они осторожно спустились в подвал, неся ломы и святую воду, и, окропив каменную стену, принялись долбить ее. Эта работа скоро изнурила их, и они позвали на помощь еще двух человек – Кея из Ламбета, негодяя, от которого отказался даже отец, и Кейта Райта, брата Джека. Но и всемером они ничего не могли поделать с каменной перегородкой. К тому же с другой стороны из-за нее доносился какой-то шум. Заговорщики долго не могли понять, что это за звуки. И вдруг их осенило: а что, если подвалы с другой стороны тоже сданы внаем?