Цвик Михаэль. Бесстрашные

   – Вы слышите шакалов? – спросил Швиль Ронделля, стоявшего рядом с ним и тоже поддавшегося очарованию ночи.
   – Да, как ужасно.
   – По старинному преданию они молятся своему богу – Анубис звали его египтяне.
   Остальные тяжело шагали по песку. Все молчали. Веселость, не покидавшая их в течение всей поездки, теперь исчезла. Швиль не мог удержаться, чтобы не приглядеться к ним внимательнее: глаза всех с ужасом смотрели на пустыню.
   – Скажите, господин Швиль, – смущенно спросил Томас Ллойд, – вы, археолог, должны были наверное слышать, что большинство исследователей, потревоживших покой фараонов, умирали самым различным образом. Вы верите в то, что таинственная сила охраняет гробницы и мстит нарушителям покоя?
   – Разве вы не «Бесстрашные»? – насмешливо спросил Швиль.
   Никто из присутствующих не ответил, и Швиль закусил губы: этого ему не надо было бы говорить. Он не должен был забывать, что в эту же ночь очутится вместе с этими людьми в гробнице, под землей. Нужно было сохранять хорошие отношения. Он был единственным среди них, не скрывавший своей явной оппозиции, а это было опасно. Поэтому он постарался загладить свою ошибку, вежливо отвечая на поставленный вопрос:
   – Здесь есть много непонятного, господа. Молодой английский исследователь, пытавшийся проникнуть несколько лет тому назад в гробницу Клеопатры, был вытащен оттуда своими спутниками мертвым. Все тело несчастного было обвито огненно-красными змеями. Так, по крайней мере, рассказывают… Оба человека, открывшие гробницу Тутанхамона, Карнарвон и Картер, умерли. Может быть, их смерть не имеет ничего общего с проклятием фараонов, но может быть, здесь над прошлым царит старый бог. Кто знает?
   Шакалы, подошедшие за последние полчаса ближе, значительно осмелели, и Швиль заметил, как его спутники все теснее прижимались друг к другу. Он тоже поддался общему настроению и замолчал.
   Внезапно перед Швилем появился человек, так внезапно, как будто вырос из пустыни. Его тюрбан и белая одежда, задрапированная красивыми складками, при свете луны казались призрачным одеянием. Он был высокого роста, с широкими плечами, и его бронзовое лицо окаймлялось черной бородой.
   – О, Ибрагим эффенди, – приветливо поздоровался с ним Томас Ллойд.
   – Все готово, люди ждут уже целый час, – прошептал тот Ллойду на плохом английском языке. Затем он повернулся и отправился вперед так быстро, что остальные едва поспевали за ним.
   – Это главный страж в Царской долине, – заявил Ллойд. – Ему лучше, чем нам, – смеясь, прибавил он. – Он останется наверху, на солнце, а за то, что он нас засыплет, он получит 500 фунтов, невероятную для него сумму. Но наша Марлен великодушна, – поспешил он прибавить, желая смягчить впечатление своих слов, в которых можно было усмотреть критику. Несмотря на то, что говоривший находился на расстоянии десяти шагов от него, Швиль расслышал в его голосе тайный страх. Настолько велика была власть этой женщины, что даже здесь, в пустыне, не решались высказывать свободно своего мнения о ее приказаниях. Полчаса они шли за Ибрагимом эффенди, пока наконец не пришли в нужное место.
   В тени открытой уже давно стены стояли сорок человек, вооруженных лопатами, столпившихся вокруг Ибрагима эффенди. Пять или шесть тяжело груженных повозок находились у склона холма. Туземные возницы меланхолично курили; маленькие изящные клубы дыма долго держались, не расплываясь, в безветренном воздухе.
   Швиль вынул из кармана план и нашел на нем то место, где они находились. Слева лежала Царская долина, приблизительно на расстоянии девяти километров. С северной стороны, он точно знал это, должна лежать гробница Рамзеса VI, неподалеку о известных королевских гробниц, давно уже разграбленных. Да, не могло быть сомнений: он стоял у входа в гробницу первосвященника Пинутема. Здесь, по некоторым данным, были похоронены еще два фараона из восемнадцатой династии. Они были извлечены из могил, разграбленных спустя десять лет после их смерти, и снова похоронены в могиле первосвященника, причем вместе с ними положили и сохранившиеся еще драгоценности. Кроме того, при этом были спрятаны в гробнице также бесчисленные сокровища в надежде, что грабители, интересовавшиеся только царскими гробницами, оставят могилу первосвященника в покое.
   – Скажите, эффенди, – спросил Швиль стража, – вы уверены, что здесь, где мы стоим, находится вход? Разве это не ложный вход, сделанный для того, чтобы охранять гробницу от грабителей.
   – Да, я уверен. Он был нарочно засыпан тысячи лет тому назад и сравнен с землей, чтобы сделать его незаметным, но я совершенно точно знаю место. Я родился и вырос в Царской долине.
   – Хорошо, тогда мы можем начинать, – сказал Швиль и уселся на камень.
   Сорок лопат одновременно врылись в землю. Люди работали под повелительным взглядом Ибрагима эффенди, как сумасшедшие, и уже через час показалась первая каменная ступень, ведшая вниз. Странное чувство овладело Швилем, чувство, которое вряд ли было понятно его спутникам. Еще юношей он мечтал об этом великом моменте. Теперь, когда в его волосах проглядывали серебряные нити, он стоял у самой цели своей заветной мечты. Но как? Как грабитель, как член хорошо организованной воровской шайки. Он, Швиль, должен был все, что находилось под землей, разбить на куски, вместо того, чтобы осторожно вынести на свет Божий. Он бросил в сторону своих спутников исполненный ненависти взгляд.
   Теперь были уже открыты четыре ступени, оставалось еще не больше десяти-двенадцати. Мысли Швиля перешли вдруг на Элли. Он сам не мог объяснить, почему так часто вспоминал о девушке. Любил ли он ее? Нет, он не хотел, не мог этому верить. В конце концов ведь он ее совершенно не знал. Но разве та ночь, в которую он встретился с ней у старухи, не была многозначительнее, чем многие часы, которые проводишь с женщиной в кафе? Разве она из-за него не пренебрегла большой опасностью и из-за этого…
   Он отбросил от себя дальнейшие мысли, потому что у него вдруг зародилась страшная уверенность, что ее больше нет в живых; он боялся этой мысли.
   Между тем работа с бешеной быстротой подвигалась вперед: эффенди должен был до восхода солнца открыть вход и засыпать людей и вещи в гробнице.
   Швиль не знал, сколько времени он провел в своих размышлениях, когда вдруг до его плеча кто-то дотронулся. Это был инженер Аргунов.
   – Вход открыт, – сказал он.
   Швиль поднялся и, окинув тоскливым взглядом пустыню, спустился по четырнадцати ступеням вниз. Все молчали, и эта тишина среди стольких людей, наводила мистический страх. Каждому стало ясно в эту минуту, что они стояли у двери, ведущей в далекое прошлое, в потонувший, давно уже спящий мир, полный тайн и загадок. Позади этой двери покоились мумии и вечная смерть стояла на страже.
   Швиль бросил проницательный взгляд на «Бесстрашных». Они с уважением отнеслись к нему, к его волнению и инстинктивно отвернулись. Курт подошел к двери, осветив ее карманным фонарем. Он совершенно ясно мог рассмотреть печати, представлявшие шакала и девять пленников, и, как археолог, не мог решиться сам сломать их, – он никогда еще не видел настолько хорошо сохранившихся экземпляров.
   С умоляющим взглядом он повернулся к остальным:
   – Господа, мне очень хотелось бы спасти эти печати.
   Вместо ответа Томас Ллойд взял молоток и разбил их. У Швиля судорожно сжалось сердце.
   – Оставьте наконец ваши сентиментальности, – закричал Ллойд. – Или вы думаете, что мы пришли сюда, чтобы восхищаться этой дрянью?
   – Хорошо, – сказал Швиль решительно, – тогда вперед! Здесь пробьем люк, на расстоянии метра от земли, чтобы нам не надо было, как собакам, пролезать вовнутрь. И в него будет удобнее проносить ящики.
   Вскоре два туземца начали открывать скрытый люк ломами. После того, как был отбит слой глины, показались камни. Их постепенно расшатывали один за другим: наконец был вынут первый камень. Волна горячего воздуха пахнула на стоящих вокруг. Они даже отступили на несколько шагов назад. Вскоре можно было опять приблизиться к отверстию, и Швиль, просунув голову, осветил внутренность карманным фонарем.
   При слабом свете лампочки он увидел длинный коридор, метра в два высотой и полметра шириной. В нем царила жуткая тишина. Внезапно Швиль резко отодвинулся назад, заметив длинную тень, отбрасываемую лампочкой на стене.
   «Бесстрашные» и туземцы, предполагая что-то ужасное, отодвигались все дальше и дальше от двери. Кастелло первым нашел мужество спросить у Швиля:
   – Что вы там увидели, коллега?
   – Я не знаю, но мне кажется, что это была тень человеческой фигуры. Очевидно, какая-то статуя. Вы ведь не думаете, что там могут находиться человеческие существа?
   – Нет, разумеется.
   – Это действие обстановки и неизвестного мира, – нервы не могут иногда выдержать испытание, – рассеянно ответил Швиль и, обращаясь к туземцам, прибавил: – Вперед, дальше!
   Люди робко приблизились к двери – даже Ибрагим эффенди утратил свою гордую осанку. Он стоял в стороне с испуганным видом, и его смуглые руки нервно перебирали складки плаща. «Бесстрашные» шептались между собой.
   Вскоре все увидали тень на стене коридора. Первым в образовавшееся отверстие вошел Швиль, остальные «Бесстрашные» последовали за ним. Потом и туземцы пролезли в дыру. Они дрожали всем телом. Ибрагим эффенди, понуждавший их пинками влезать в отверстие, сам не имел мужества войти в гробницу своих предков. Он даже не приближался к отверстию и только, стоя на почтительном расстоянии от него, отдавал приказания.
   Теперь начали перетаскивать в коридор ящики с повозок. Стоящие внутри принимали их, относили дальше в коридор и складывали там. Швиль подошел к тому месту, где он открыл тень. Перед ним стояла статуя из черного дерева, изображавшая воина. Эта статуя, прекрасно сохранившаяся, удивленно смотрела на происходящее необычайно красивыми глазами. За это время внесли уже столько ящиков, что коридор не мог больше вместить всех людей. Туземцы должны были выйти, и теперь только сами «Бесстрашные» принимали остальные ящики. Инженер Аргунов проводил электрический кабель. Утром, когда приедут артисты, они получат контакт с электрической станцией. До этого времени гробницу надо будет освещать свечами.
   Уже рассветало. Ибрагим эффенди становился нетерпеливее и все время подгонял своих людей, и без того торопившихся. Вот уже внесен последний ящик. Аргунов заявил, что они готовы. Можно, значит, было засыпать вход. Теперь Ибрагим эффенди пересилил, наконец, свой страх, по крайней мере внешне. Он подошел к отверстию и пожал всем руки. Затем отверстие было замуровано извне и все следы устранены. Все тише и тише доносились в гробницу звуки из внешнего мира, пока они наконец не затихли совсем. Изредка слышалось тяжелое дыхание заживо погребенных. Они стояли неподвижно, каждый погруженный в свои мыс– -ли. О ком думали они в эту минуту? Может быть, о своих матерях, оплакивавших где-то судьбы своих неудачных сыновей; о женщинах, с которыми они были разлучены, или, может быть, о Марлен, которая в это ужасное мгновение в солнечной Италии, в своем роскошном доме, закуривала теперь сигаретку. Кто мог это знать? Кто выдаст теперь свои мысли?
   А Швиль? Он сам не знал, почему теперь опять подумал об Элли. Может быть, потому, что здесь он разделял ее печальную судьбу и тоже был похоронен и отрезан от мира.
 
   В длинном коридоре горели свечи, и от семи людей, находившихся в нем, падали длинные неподвижные тени на стены. Никто не хотел первым нарушить тишину: все были удручены ею, загипнотизированы, и те, у кого были более слабые нервы, чувствовали, что за ними наблюдают и их касаются невидимые призраки. Здесь они слышали теперь только голоса из другого мира, шаги прошлого, горячее дыхание пустыни. Или все это было воображением?
   Швиль сидел на каком-то ящике, целиком отдавшись своим впечатлениям. Он радовался удрученности своих коллег и благоговению, заставившему их замолчать. Наконец подвижный доктор Пионтковский первым поборол боязнь:
   – Итак, вперед, господа, чем больше мы будем думать, тем позднее увидим солнце. Нам надо лихорадочно работать, потому что наши нервы не выдержат долгого пребывания в этой преисподней. Где наш предводитель господин Швиль?
   – Здесь, – отозвался тот.
   – Мы не можем сейчас же начать?
   – Пожалуйста. Для начала мы возьмем вот этого, – присоединился Швиль к легкомысленному тону и деловитости своего коллеги и показал на статую воина. – Передник и сандалии из золота, а также эта блестящая змея на лбу. Вперед, господа, Марлен надо золото!
   Его ядовитое замечание вызвало среди присутствующих движение, но никто ничего не сказал. Вместо этого они начали сдирать со статуи указанные Швилем вещи. Когда они кончили, Швиль протиснулся среди нагроможденных ящиков к стене, за которой он предполагал следующий коридор. Внезапно он услышал легкий крик. Это был голос инженера Аргунова.
   – Что случилось? – обеспокоенно спросил Швиль подошедшего де Кастелло.
   – Инженер порезал себе руку о край золотого передника статуи, – ответил тот. – Но рана очень незначительная. Доктор Пионтковский уже накладывает ему пластырь.
   Швиль взял свечу и внимательно осветил стену, потом подозвал остальных.
   – Вот здесь вторая запечатанная дверь, – почтительно сказал он, и вскоре ломы впились в сухую глину. После недолгой напряженной работы удалось сделать отверстие, из которого снова хлынул горячий и удушливый воздух.
   – Потушите свечи, – закричал Швиль. – Выходят газы!
   Все погрузилось в тьму. Люди тяжело дышали от страха и жары, ставшей уже очень заметной.
   – Мы задыхаемся, – крикнул бывший владелец золотых приисков Юргенсен, и слышно было, как он, спотыкаясь о ящики, бросился бежать. Только Швиль остался стоять. Он намочил свой платок одеколоном, прижал его ко рту и носу, осветив карманным фонарем отверстие. Затем просунул туда голову. Горячий воздух, собравшийся там с течением времени и теперь выпущенный, распространился уже по всему коридору. Помещение, которое рассматривал теперь Швиль, освободилось мало-помалу от удушливых газов, и он мог отнять от носа платок. Швиль оглянулся: он был совсем один у двери. Пользуясь случаем, он вынул из глины, которой была обмазана дверь, прекрасно сохранившуюся печать и отложил ее осторожно в угол. Тем временем у двери собрались остальные, и работа продолжалась. Снова вонзились ломы и буравы в глину, и один камень стал выниматься за другим. Теперь снова можно было зажечь свечи. Лица и одежда работавших были покрыты слоем пыли, делавшей их почти неузнаваемыми, и неприятным налетом покрывавшей губы и язык. Пыль и грязь вызывали зуд на всем теле. Несмотря на то, что на всех них были надеты плотные костюмы, пыль была так тонка, что от нее не было никакого спасения.
   Прошло несколько часов, пока в стене образовалось большое отверстие, через которое можно было удобно перейти в новое помещение. Первым бросился Ронделль, но Швиль оттолкнул его с такой силой, что тот упал на кучу щебня перед дверью.
   – Вы с ума сошли, Швиль! – возмущенно крикнул тот.
   – Нет, не я, а вы, варвар, грубиян, поняли? Здесь лежит на пороге гирлянда цветов, положенная людьми в знак последнего привета умершим, замечательный документ, который вы только что растоптали! – С этими словами Курт поднял жалкие остатки лепестков, превратившихся на его ладони в пыль.
   – Послушайте, господин Швиль, – инженер Аргунов со сжатыми кулаками и искаженным лицом подошел к Швилю, – мы пришли сюда не из-за вас. Это вам надо было знать заранее. Нам не нужен ваш исторический хлам, и если вы еще раз позволите себе мешать нам в нашей работе, то мы будем знать, что нам делать.
   – Я еще с вами рассчитаюсь! – вскричал Ронделль, поднимаясь со щебня.
   – Убирайтесь к черту со своим идеализмом! Нам нужно золото и больше ничего! Если это понадобится, то мы пристрелим вас! Делайте ваши исследования в суде, с палачом! – раздавались восклицания со всех сторон.
   Швиль был окружен угрожающими ему мужчинами. Кольцо, в котором он находился, становилось все уже, положение опаснее. Его сердце дико билось, он чувствовал, что во рту стало сухо, как в минуту большой опасности. Теперь он видел, какое возмущение царило среди остальных в результате его несдержанности. Все были против него. Он стоял один в гробнице с шестью озлобленными противниками, да, врагами, отрезанный от мира, без помощи, без надежды позвать кого-нибудь. «Что, если могила фараонов станет и моей могилой?» – мелькнуло у него в голове.
   – Простите, коллега, – примиряюще обратился он к Ронделлю, – мы ведь все немного нервничаем из-за необычных впечатлений. – Швиль пытался в полумраке найти руку Ронделля, но она протянулась ему не так быстро, как он надеялся, а колеблясь и с неохотой. Пожатие было холодным и вялым, и это, по-видимому, имело большее значение, чем все крики. Это был намек на то, что должно произойти в скором будущем.
   Швиль вошел в соседнее помещение, за ним остальные.
   – Это передняя, господа, – объяснил Швиль. После того как зажгли свечи, все увидели стоявшие вдоль стен сундуки и шкатулки разных размеров с богатым орнаментом.
   Швиль открыл один из них и не мог удержаться от возгласа восхищения: роскошные корсажи из чистого золота, усыпанные голубым жемчугом, блестели в глубине сундука; одежды из полотна, в которые они были завернуты, предохраняли их от уничтожения.
   Швиль перешел к другим шкатулкам и нашел там тоже одеяния фараонов, украшенные золотом, жемчугом и серебряными вышивками. Его спутники жадно наклонились над открытыми ящиками, срывая с одежд все, что блестело. В тишине слышался только звук падающих в ящик золотых вещей. Швиль внимательнее присматривался к лицам остальных: как это не удивительно, на них было написано разочарование. Он догадался почему. Они надеялись найти целые слитки золота, а должны были довольствоваться тонкими нитями. В течение нескольких часов, до полного изнеможения, они стояли, наклонившись над шкатулками и молча погрузившись в свою работу. Швиль чувствовал среди них себя совершенно чужим. Каждый кусок, с жалобным стуком падавший в ящик, причинял ему глубокую боль, которую здесь никто не понимал. Погрузившись в свои мысли, он совсем не заметил, как рядом с ним очутился Томас Ллойд.
   – Вы должны переключиться, милый Швиль, иначе вам будет плохо, – тихо сказал тот. В его голосе слышалось нечто такое, что заставило Швиля насторожиться: не угроза, не злоба, как у других, а скорее забота о нем, известная теплота, намек на дружбу.
   – Можете ли вы, по крайней мере, понять меня? – спросил он.
   – Вполне, коллега, но к чему все это?
   – Боже мой, но когда мы собрались у Марлен, я был среди культурных людей. Посмотрите, с каким равнодушием они уничтожают бесценные сокровища! – с горечью произнес Швиль.
   – Вы знали это уже раньше, господин Швиль. Могу сказать вам только одно: я не хотел бы быть на вашем месте.
   Другие подошли к говорившим, и они замолчали. Присяжный поверенный де Кастелло, обретший снова свой юмор и жизнерадостность, крикнул:
   – Господа, наверху у людей уже шесть часов. Нам пора подумать об обеде: стол уже накрыт.
   В коридоре действительно было составлено несколько ящиков, покрытых скатертью. Ящики поменьше служили стульями. Консервы, вина и даже фрукты были разложены на красивой посуде. У каждого прибора де Кастелло, заведующий хозяйством, поставил флакон одеколона.
   – Воду для мытья рук я не могу вам предоставить, она понадобится нам для других целей, – объявил он в ответ на вопросительный взгляд своих коллег.
   Швиль уселся рядом с Томасом Ллойдом. Остальные обращали на него мало внимания. Он чувствовал себя совершенно чужим и лишним и неподвижно сидел перед своим прибором. Но еще у одного из собравшихся в этой компании не было никакого настроения и он не принимал участия в разговорах. Это был инженер Аргунов. Его большие серые глаза мечтательно смотрели в угол, запыленное лицо было бледно. Глубокое горе чувствовалось во всей его фигуре. Согнув спину, он устало держал в пальцах нож и вилку.
   – Что с вами такое? – подтолкнул его Юргенсен. – Вы спите?
   – Нет еще, но очень бы хотелось, – ответил Аргунов со слабой улыбкой.
   – Ха-ха, – и еще хотите быть мужчиной! Не можете не спать одну ночь! Выпьем! – Юргенсен налил и подал ему стакан. Аргунов взял его, поднес к губам и, не отпив, поставил обратно на стол.
   – Мне плохо, – тихо проговорил он, – мне кажется… у меня лихорадка.
   С этими словами он упал. Все испуганно поднялись с мест. Доктор Пионтковский дотронулся до лба бесчувственного Аргунова – судя по выражению его лица, дело обстояло скверно.
   – Приготовьте скорее постель, – приказал он столпившимся вокруг мужчинам.
   Вскоре в коридоре было приготовлено ложе, на которое положили инженера. Остальные стояли вокруг него с горящими свечами в руках, и казалось, как будто члены какой-то тайной секты собрались здесь под землей для совершения службы. Наступившая мертвая тишина действовала еще более мистическим образом.
   Доктор Пионтковский исследовал тем временем больного, и взяв его за руку, которую тот порезал недавно золотым краем передника, испустил восклицание ужаса. От маленькой ранки к плечу тянулся красно-синий след.
   – Заражение крови, – бессильно сказал он. Дрожь, казалось, пронизала узкий коридор, и стоявшие вокруг содрогнулись.
   – Скажите, доктор, – спросил кто-то, – ничего нельзя сделать?
   – Ничего. Слишком поздно для ампутации, да и для нее у меня нет ни инструментов, ни приспособлений. Но кто мог подумать, что за столь короткое время дело станет таким серьезным?
   Аргунов с трудом открыл глаза и удивленно посмотрел на своих коллег. Ему было ясно его положение.
   – Вы хотите что-нибудь сказать? – спросил доктор Пионтковский и наклонился к нему.
   – Да, но другие должны уйти. Они сразу же удалились.
   Теперь горела только одна свеча, и в полумраке не было заметно, что Швиль остался. Он стоял в углу, задерживая дыхание. Он сам не знал почему, но какая-то необъяснимая сила задержала его. Может быть, это смерть, ждущая, что он, Швиль, закроет мертвому глаза? Да, это была смерть, не пускавшая Швиля идти дальше, потому что здесь, в гробнице фараонов, она имела совсем другое значение, чем на земле. Швиль, бывший прежде всего исследователем, хотел наблюдать за концом Аргунова. Он не сомневался в том, что умирающий пал жертвой мрачной силы, царившей здесь тысячи лет. Боги мстили за нарушение покоя спящих мумий! А кто мог знать, не последуют ли за Аргуновым и другие? Изречения на стенах и потолке заключали в себе много загадок, которые, быть может, никогда не будут разъяснены.
   Больной приподнялся.
   – Доктор, – сказал он, тяжело дыша, – вы единственный человек, которому я хочу довериться. Несколько лет тому назад в Париже я сделал завещание. У меня есть состояние, и я хотел бы оставить его одному человеку на земле, девушке, которую я любил больше всего. Она меня никогда не любила и не без оснований. Не без оснований, доктор, потому что я был тем, кто привел под давлением Марлен бедное дитя к «Бесстрашным». С тех пор я ее больше не видел. Марлен держала ее вдали от меня, ее пути намеренно никогда не пересекали моей дороги. Вы ведь знаете тактику Марлен. Она никогда не допускает между двумя «бесстрашными» дружбы. Я не мог с тех пор встретить эту девушку, несмотря на все мои усилия.
   – Как зовут ее? – спросил доктор Пионтковский.
   – Ее зовут… ее зовут Элли Бауэр, и она немка, – С трудом сказал умирающий. Швиль поднес руку к губам, чтобы подавить стон. Он уже хотел выйти из своего угла, чтобы еще что-нибудь услышать об Элли, потому что ее судьба не переставала мучить его, но инстинкт удержал его в темном углу: это могло стоить ему жизни, его и без того ненавидели, а если еще будут смотреть как на шпиона…
   Доктор Пионтковский опустил голову. Имя Элли Бауэр было ему известно.
   – Если я не ошибаюсь, – сказал он после долгого молчания, – она еще недавно была в Генуе.
   – В Генуе? – из последних сил крикнул Аргунов.
   – Да, но вы никак не могли встретиться, потому что ей было строго запрещено покидать ее квартиру.
   – А где она теперь? Где, доктор, скажите мне, ради Бога, хоть перед смертью! – умолял его Аргунов.
   – Марлен должна была послать ее с поручением в Испанию.
   – И она поехала туда? – нетерпеливо прервал его больной.
   – Нет, насколько мне известно, из этой поездки ничего не вышло…
   – Почему, скажите?
   Доктор Пионтковский осторожно оглянулся, чтобы убедиться, что его не подслушивают. Потом наклонился к Аргунову:
   – Вы ведь знаете, коллега, что мы ничего не имеем права говорить, если хотим вообще жить, – боязливо сказал он. – Вам известно, как ужасно закончили Тимм и шофер Вальдрок…
   – Но, доктор, нас никто не слышит, и я… я ведь больше не выйду живым из этой могилы. Мне вы можете вполне довериться. Я не могу спокойно умереть, пока не узнаю, что с ней случилось.
   Швиль стоял, судорожно сжимая руки. Он тоже наклонился к говорившим, чтобы уловить каждый звук.
   – С фрейлейн Элли дело обстоит нехорошо: она не последовала приказанию оставаться дома…
   – Дальше, дальше, – настаивал Аргунов.
   – До ушей Марлен дошло, что она хотела помочь бежать одному немцу, имя которого я не знаю…