Страница:
Возвращаясь к вопросу о строении правовой нормы, для объективности укажем, что в отношении отдельных срезов данного исследовательского направления в юридической среде наблюдается достаточно устоявшееся рассмотрение. Это относится к положениям о том, что: 1) логическая структура правовой нормы выражается словесной формулой «если – то – иначе» (что в «переводе» на специально-юридический язык означает – «гипотеза – диспозиция – санкция»); 2) строение оной представлено (по крайней мере, по «классической» модели) условием (гипотезой), непосредственно самим правилом поведения (диспозицией) и мерой юридического воздействия на реализатора правовой нормы (санкцией); 3) без диспозиции нельзя констатировать наличие интересующей нас разновидности социального поведенческого правила.
Вместе с тем, касательно обязательности «присутствия» в каждой правовой норме всех трех составляющих элементов, юриспруденция характеризуется достаточно широкой «палитрой» мнений. Базовые направления решения корреспондирующего вопроса при этом могут быть представлены дихотомией: любая норма всегда (не всегда) содержит в себе все три структурных компонента.
В связи с этим сразу же отметим, что части структурного характера в явлении отсутствовать не могут, ибо они носят для такового константный, закономерный, сущностный, строеобразующий характер[10]. Констатация факультативности наличия уже сама по себе будет свидетельствовать в пользу того, что речь идет об элементе (ах) неструктурного ряда.
По меткому замечанию Д.А. Керимова, «части правовой нормы настолько органически связаны между собой и настолько непосредственно подчинены целому, что их раздельное существование бессмысленно»[11].
Верным представляется и указание на то, что «…«клеткой» системы права является правовая норма. Ее понятие… должно наряду с социальной природой и содержанием нормы отражать ее структуру, свойства, лежащие в основе системообразующих связей между нормами и их группами. Наиболее близкие к этому требованию определения содержат указания на то, что правовая норма есть модель правоотношения. Уточним данный признак. Во-первых, только центральная часть нормы (диспозиция) есть полная модель правоотношения, описывающая три группы его элементов: субъекты, их взаимосвязи (права и обязанности), объекты. Гипотеза нормы – это описание юридического факта, порождающего данное правоотношение, а санкция – часть модели другого, обеспечивающего правоотношения. Во-вторых…. все общественные отношения… (это —Д.А.) связи между субъектами по поводу объектов. Следовательно, названные три элемента присущи любому общественному отношению. Структура моделируемого правоотношения соответствует структуре регулируемого неправового отношения, поскольку первое есть форма второго. В-третьих, совокупность моделей правоотношений, содержащихся в структуре системы права, т. е. все право, представляет собой общую модель правовой жизни общества. Деление системы права на структурные элементы и их группировка основываются на трех видах системообразующих связей между правовыми нормами: связи по однородным субъектам, по их однородным взаимосвязям (правам и обязанностям) или по однородным объектам. В любой системе права имеются элементы, выделенные по каждому из трех оснований. Три вида связей, т. е. три основания классификации норм, и есть критерии, по которым строится система права. Политические, экономические, социокультурные и иные факторы, обуславливая содержание права (какие субъекты, по поводу каких объектов, какие права и обязанности должны исполнять), тем самым определяют строение его системы. Данное представление следует конкретизировать путем выяснения свойств исторических типов системы права. В литературе иногда недооцениваются структурные различия этих типов, в результате системы права различных типов предстают как почти одинаковый набор отраслей»[12].
Тем не менее, как мы уже говорили, по проблематике строения правовой нормы (и корреляции таковой с вопросами систематики права) есть и отличные мнения. В частности, отдельного, по меньшей мере «обзорного» внимания заслуживает неоднозначная, по нашему мнению, позиция С.С. Алексеева по вопросу о составе правовой нормы. Для дальнейшего понимания прежде всего необходимо подчеркнуть, что ученый отличал правовую норму от элементов (статей, частей, пунктов) нормативных правовых актов.
Более того, он уделял особое внимание их соотношению, выявлению между ними различий: «в большинстве случаев логическая норма обнаруживается в нескольких статьях нормативного правового акта или даже в разных нормативных актах… Усиливающийся процесс специализации права приводит к тому, что элементы логических норм все более рассредоточиваются в нормативных актах», «правовое предписание и статью нормативного акта нельзя отождествлять. И дело не только в том, что в одной статье закрепляется по большей части несколько предписаний, но, главным образом, в том, что предписание и статья – явления разноплоскостные, и поэтому допустимо говорить лишь о соответствии их друг другу Нормативный юридический акт и все его подразделения (разделы, главы, статьи, отдельные фразы правового текста) относятся к внешней форме права, представляют собой способ документально-словесного изложения содержания права. Правовые же предписания – первичные явления развитой правовой системы, относящиеся к ее содержанию… При неофициальной и некоторых формах официальной инкорпорации предметом систематизации служат части текста нормативного акта, например отдельные статьи. Но при консолидации, а тем более при кодификации законодательства предмет систематизационных действий составляют непосредственно юридические нормативные предписания, а не статьи (хотя они принципиально и совпадают)… Сами по себе «статьи, пункты, абзацы и т. д.» – это именно части текста нормативного акта, выражающие нормативные предписания. Выражающие, а не образующие»[13].
Данное утверждение представляется истинным и с сугубо гносеологических, и с онтологических, и с феноменологических позиций.
Добавим также, что, по нашему мнению, правовая норма отличается целостным (цельным) характером своего строения. В соотношении, во взаимодействии с иными элементами правового бытия норма права «предстает в нерасчлененном виде», так как «элементы делимы в себе, но они неделимы по отношению к существенным отношениям системы, элементами которой они являются. Но если фиксированы структурные отношения объекта (а объект – всегда система), то в таком случае элементы необходимо предстают как неделимые части системы». Под элементом «имеется в виду минимальный компонент системы или же максимальный предел ее расчленения»[14].
Все компоненты правовой нормы связаны друг с другом именно с необходимостью, т. е. являются не только обязательными, но и нерасторжимыми, структурными частями. Кроме того, именно сама норма права (а не ее отдельные части) взаимодействует с иными проявлениями правовой среды и способна к вхождению в состав более крупных, объемных структурных звеньев. Это также свидетельствует о ее совокупной целостности.
В свою очередь, С.С. Алексеев, даже в рамках одного и того же труда, отмечал, с одной стороны, что «…Элементы содержания предписания (гипотеза, диспозиция, санкция) не являются в свою очередь самостоятельными, автономными правовыми образованиями… в содержании и характере элементов нормативного юридического предписания (гипотезы, диспозиции или санкции) проявляется не только дифференциация юридических норм, выражающая процесс специализации, но обусловленная этим же процессом известная интеграция нормативного материала…»; а с другой – указывал, что «…в юридической литературе получило довольно широкое распространение представление о том, что каждая норма права как первичное звено правовой системы реально имеет три элемента (гипотезу, диспозицию, санкцию). Если исходить из теоретических положений о системности права, его специализации, наличии в нем иерархии структур, то уязвимость подобного представления окажется очевидной. В частности, ошибочно стремление изобразить каждое отдельное государственно-властное предписание как бы «правом в миниатюре», в котором непременно должны быть все черты и элементы права в целом, в том числе и санкция – указание на меры принудительного воздействия… Верная для характеристики логических норм, т. е. первичных связей в идеальной структуре права, выражающей его государственно-властные свойства, эта схема непригодна для анализа реальных частиц правовой системы, отличающихся высоким уровнем специализации.»[15].
При этом наличие в правовой норме не только гипотезы, но и диспозиции С.С. Алексеев считал обязательным: «…нет ни одного нормативного предписания, из содержания которого не следовала бы воля законодателя об условиях действия данного предписания. Эти условия могут быть всеобщими либо могут сводиться к указанию на субъектный состав…, но они непременно существуют.»[16].
В данной связи не ясно, что конкретно ученый подразумевает под «отдельным государственно-властным предписанием», как и на основании каких параметров определяется обособленность, а следовательно, и завершенность такового. Дело в том, что если исходить из критерия возможности профильного действия, т. е. способности вызывать юридические последствия, то правовая норма должна истолковываться в качестве завершенной лишь в том случае, если помимо непосредственно самого поведенческого правила («сердцевины» нормы) наличествуют условия его функционирования, в том числе и по части указания на последствия, наступающие для реализатора (ов). В противном случае ни о каком реальном юридическом действии, ввиду отсутствия правовых связок, речи идти не может; а, следовательно, вместо нормы права (в собственном смысле слова) мы столкнемся с неким схоластическим утверждением, отрицанием или описанием. В свою очередь, отображение правовой нормы в писаном юридическом материале на практике может быть не только разрозненным, но и неполным – например, не содержащим указания на «снабженность» санкцией. Кстати, последняя, по нашему мнению, может быть не только негативной, но и позитивной (например, для реализатора (ов) поощрительного (ых) предписания (ий)).
Но данная ситуация воспринимается нами не в качестве должного, а как возможный или действительный дефект (порок) правовой регламентации. Чаще же различные элементы нормы права просто-напросто (по надлежащим или ненадлежащим юридико-техническим причинам) изложены отсылочным (ссылочным) или бланкетным способом.
С.С. Алексеев в то же время полагает, что трехзвенное «расчленение» правовых норм способствует их упрощению, потере сутевых моментов. Мыслится, что такой вывод возможен только при неучете правовых связей (связок), нивелировании или недооценке их значения.
Таким образом, воззрения С.С. Алексеева на вопрос о строении правовой нормы видятся, условно говоря, «не выдерживающими единой линии»; а иными словами – не вполне последовательными.
Для надлежащего изучения стоит обратить внимание и на то, что в специальной литературе принято отмечать: норма права выражается «обычно» в письменной форме и излагается в статьях нормативных правовых актов (являясь их содержанием). Тем самым при характеристике правовой нормы весьма часто подчеркивается ее «связь» именно с нормативным правовым актом. Возможно, такое видение проистекает из господствовавшей в советский период вариации нормативистской концепции понимания права, согласно которой «нормы социалистического права всегда содержатся в официальном, исходящем от государства акте». Однако общая теория права современного периода в целом также подобного подхода почему-то не опровергает[17].
Кроме того, наряду с термином «норма права» (или «правовая норма») в юридической литературе используются также и иные специальные обороты: например, «правовое предписание», «нормативное правовое предписание», «нормативное предписание». По сути, они ориентированы как раз на отображение увязки правовых норм с писаным юридическим материалом. Причем термин «правовое предписание» был введен в отечественное правоведение А.В. Мицкевичем[18], а С.С. Алексеев, в свою очередь, чаще оперирует понятием «нормативное правовое предписание» (или, сокращенно, – «нормативное предписание»). По замечанию самого С.С. Алексеева, «под нормативным правовым предписанием следует понимать элементарное, цельное, логически завершенное государственно-властное веление нормативного характера, непосредственно выраженное в тексте нормативного юридического акта… Государственно-властное веление высокоразвитой специализированной правовой системы и является нормативным предписанием. Понятие нормативного предписания не следует противопоставлять понятию правовой нормы. Предписание (норма-предписание) и есть «живая» юридическая норма развитой правовой системы, отличающейся высоким уровнем специализации.»[19].
Далее, в отечественной юридической литературе принято указывать, что системность правовых норм должна отображаться при создании нормативных правовых актов[20]. Это, в числе иного, обусловлено и разницей в телеологическом действии интересующих нас разновидностей правил социального поведения.
Так, по словам А.Ф. Черданцева: «…именно функциональная специализация служит основанием для деления норм той или иной отрасли права на общую и специальную, выделения в отраслевых кодексах «Общей части»… или «Общих положений»… Функциональная специализация отдельных норм и институтов «Общей части» проявляется в том, что они, как правило, регламентируют не какое-либо общественное отношение в целом, а лишь один из элементов общественных отношений, составляющих предмет регулирования данной отрасли права или даже отдельную сторону, признак, черту того или иного элемента отношений. Например, институты правоспособности, дееспособности, безвестного отсутствия – в гражданском праве, невменяемости – в уголовном праве регламентируют отдельные признаки, черты субъекта как элемента общественных отношений. В этой связи представляется узким понимание института права как совокупности правовых норм, регулирующих типичное общественное отношение или определенную разновидность общественных отношений, или однородные общественные отношения, или определенные группы однородных общественных отношений… Данное понятие правильно для институтов «Особенной части» отрасли права, институты же «Общей части», как правило, регулируют не отношения в целом, а лишь их отдельные элементы.»[21].
Подобные указания также акцентируют внимание на писаной форме отражения правовых норм. Причем, применительно именно к приведенному высказыванию, выразим мнение о том, что об односторонности действия различных групп норм «общей части» можно говорить лишь в том смысле, что таковые затрагивают разные срезы (аспекты, грани) тех или иных социально-правовых явлений.
При этом, в отличие от норм «особенной части», положения части «общей» должны быть основополагающими, определяющими для всей правовой области корреспондирующего содержательного действия. В свою очередь, нормы «особенной части» вполне могут предусматривать регламентацию того или иного общественного отношения «в целом»; но лишь в том смысле, что таковое является более конкретным проявлением положения (ий) общего характера. Таким образом, в рассматриваемом вопросе характеристики правовых норм должно увязывать с уровнем, адресным и конкретизированным предназначением их действия (ибо отсутствие этого способно привести к интерпретационным порокам).
В связи с этим наиболее точной представляется позиция, согласно которой любая правовая норма, а особенно та, что отображена посредством абстрактного способа формального изложения, включает в себя некий обобщающий компонент. Это предопределено именно свойством нормативности (модельности, неперсонифицированности) соответствующего поведенческого правила. Правовым ассоциациям (объединениям, областям), в свою очередь, свойственна определенная цельность профильных нормативных обобщений. Таковая может выражаться и посредством принципиальных, установочных или дефинитивных правовых норм, и в общности цели, функций, приемов и способов правовой регламентации, единстве профильных понятий и категорий.
Именно такой подход отражен у В.Н. Кудрявцева применительно к исследованию формирования «законодательства о преступлениях»: «история развития уголовного законодательства свидетельствует о том, что, как правило, правовая регламентация определенной группы общественных отношений начинается с создания норм, предусматривающих более или менее частные случаи. Затем постепенное накопление отдельных норм Особенной части приводит к созданию обобщенных формулировок. Однако потом они изменяются или дополняются, наращивается новая система, которая впоследствии вновь может получить обобщенное выражение». Этот же ученый говорил, что существование в уголовном праве специальных норм обусловлено потребностью «уточнить, конкретизировать степень… общественной опасности и соответственно предусмотреть санкцию строже или мягче, чем в общей норме.»[22].
Так или иначе, по вопросу о форме правовых норм думается, что поскольку имеющие правовое значение правила социального поведения содержатся не только в статутах и подзаконных нормативных правовых актах, более того – не только в писаном правовом материале, но и в иных, в том числе неписаных, видах формально-юридических источников (в чем заключается и, одновременно, проявляется совокупное специальное, профильное значение корреспондирующей категории), то «привязка» интересующей нас разновидности норм к какой-либо одной формовыражающей правовой группе не является надлежащей. Несмотря на это, сам вопрос о структуре нормы права, как уже было оговорено, рассматривается в отечественной юриспруденции именно применительно к писаному праву, так же, как и «смежные» проблемы действия норм права (по предмету, во времени, в пространстве и по кругу лиц), их юридической силы[23].
Получается, поскольку «по умолчанию» принято говорить именно о структуре нормы права, выраженной в статье (ях) нормативного правового акта (и (или) нормативного правового договора), то, следовательно, нет причин для «механического» («автоматического») распространения конструкций, реализуемых в отношении писаного права, на иные, в том числе противоположные по наименованию, формальные выражения такового.
Но обоснованная позиция в отношении вопроса о количестве обязательных структурных элементов правовой нормы может быть сформирована только при обращении к соответствующим поведенческим правилам разновидовой юридико-источниковой принадлежности, выраженным не только в нормативных правовых актах, но и, например, в правовых обычаях.
При этом, как видится, о структуре правовой нормы (которая, отметим это еще раз, по нашему мнению, содержится в форме выражения права любого вида) и в самом деле можно говорить в двух аспектах: 1) словесно-содержательном и 2) формально-логическом. Первый предполагает действительную, фактическую, «реально существующую» структуру той или иной конкретной нормы права, отображенной в ее непосредственной (основной) словесной (текстовой) форме. Второй аспект подразумевает наличие мыслительной модели формирования, формулирования, отображения и действия поведенческого правила, составляющего правовую норму. Логическая структура нормы права имеет ориентирующее (направляющее) значение для формулирования и распознавания конструкций фактических юридических правил поведения.
В писаном праве структура интересующей нас нормы выявляется путем анализа и синтеза, а также посредством иных приемов познания нормативного правового материала; т. е. она устанавливается по своему текстовому выражению. В неписаном праве текста у правовой нормы не существует, в связи с чем и возникают вопросы: о наличии у нее структуры, об элементах и возможностях гносеологии таковой.
Представляется, что способное к распознанию строение (структура) у обычно-правовой нормы имеется. Равно как наличествует оное и у любого поведенческого стандарта правового характера (а, по всей очевидности, и у каждого социального правила вообще). Ведь если есть юридически значимая модель поведения, то необходимо знать условие (я) ее наступления (гипотезу нормы), а именно – владеть информацией о том, при каких фактах и обстоятельствах общественные отношения подпадают под юридическое воздействие. Должно существовать и непосредственно само поведенческое правило, его «основное» содержание (диспозиция), ибо без такового нельзя говорить о наличии какой-либо нормы вообще. Необходимой представляется и информация о последствиях реализации диспозиции (т. е. о санкции – независимо от того, носит оная по отношению к воплотившему норму права «в жизнь» субъекту негативный (наказательный) или позитивный (поощрительный) характер), так как в условиях неопределенности следствия более чем затруднительно обоснованно утверждать о возможности государственного (международного) обеспечения юридического стандарта поведения. Таким образом, структура обычно-правовой нормы также представляет собой ее внутреннее строение, т. е. совокупность составляющих элементов, присутствие которых дает возможность констатировать наличие целостного, единого поведенческого правила.
Обратившись по данной «схеме» к поведенческим правилам, выраженным и в иных формально-юридических источниках, мы, в конечном счете, сможем констатировать, что структура типична для всех правовых норм без исключения и представлена тремя «классическими» элементами – гипотезой, диспозицией и санкцией. Вместе с тем вопрос об обнаружении элементов, например, той же обычно-правовой нормы решается не совсем просто. Дело в том, что, в строгом смысле, для определения компонентного состава поведенческого правила интересующей нас разновидности необходимо существование его четкого лексического выражения. Таковое может отражаться как в письменной (собственно текстовой), так и в устной (собственно словесной) форме. Главное в данном случае – это наличие возможности точного установления содержания.
Применительно к правовому обычаю мы можем говорить только о непосредственно-словесной форме отображения правовой нормы, ибо составляющее ее правило, приобретая письменный вид, либо не носит собственно-юридического характера (в том числе и по силе действия), либо перестает быть элементом обычного права.
Вместе с тем, касательно обязательности «присутствия» в каждой правовой норме всех трех составляющих элементов, юриспруденция характеризуется достаточно широкой «палитрой» мнений. Базовые направления решения корреспондирующего вопроса при этом могут быть представлены дихотомией: любая норма всегда (не всегда) содержит в себе все три структурных компонента.
В связи с этим сразу же отметим, что части структурного характера в явлении отсутствовать не могут, ибо они носят для такового константный, закономерный, сущностный, строеобразующий характер[10]. Констатация факультативности наличия уже сама по себе будет свидетельствовать в пользу того, что речь идет об элементе (ах) неструктурного ряда.
По меткому замечанию Д.А. Керимова, «части правовой нормы настолько органически связаны между собой и настолько непосредственно подчинены целому, что их раздельное существование бессмысленно»[11].
Верным представляется и указание на то, что «…«клеткой» системы права является правовая норма. Ее понятие… должно наряду с социальной природой и содержанием нормы отражать ее структуру, свойства, лежащие в основе системообразующих связей между нормами и их группами. Наиболее близкие к этому требованию определения содержат указания на то, что правовая норма есть модель правоотношения. Уточним данный признак. Во-первых, только центральная часть нормы (диспозиция) есть полная модель правоотношения, описывающая три группы его элементов: субъекты, их взаимосвязи (права и обязанности), объекты. Гипотеза нормы – это описание юридического факта, порождающего данное правоотношение, а санкция – часть модели другого, обеспечивающего правоотношения. Во-вторых…. все общественные отношения… (это —Д.А.) связи между субъектами по поводу объектов. Следовательно, названные три элемента присущи любому общественному отношению. Структура моделируемого правоотношения соответствует структуре регулируемого неправового отношения, поскольку первое есть форма второго. В-третьих, совокупность моделей правоотношений, содержащихся в структуре системы права, т. е. все право, представляет собой общую модель правовой жизни общества. Деление системы права на структурные элементы и их группировка основываются на трех видах системообразующих связей между правовыми нормами: связи по однородным субъектам, по их однородным взаимосвязям (правам и обязанностям) или по однородным объектам. В любой системе права имеются элементы, выделенные по каждому из трех оснований. Три вида связей, т. е. три основания классификации норм, и есть критерии, по которым строится система права. Политические, экономические, социокультурные и иные факторы, обуславливая содержание права (какие субъекты, по поводу каких объектов, какие права и обязанности должны исполнять), тем самым определяют строение его системы. Данное представление следует конкретизировать путем выяснения свойств исторических типов системы права. В литературе иногда недооцениваются структурные различия этих типов, в результате системы права различных типов предстают как почти одинаковый набор отраслей»[12].
Тем не менее, как мы уже говорили, по проблематике строения правовой нормы (и корреляции таковой с вопросами систематики права) есть и отличные мнения. В частности, отдельного, по меньшей мере «обзорного» внимания заслуживает неоднозначная, по нашему мнению, позиция С.С. Алексеева по вопросу о составе правовой нормы. Для дальнейшего понимания прежде всего необходимо подчеркнуть, что ученый отличал правовую норму от элементов (статей, частей, пунктов) нормативных правовых актов.
Более того, он уделял особое внимание их соотношению, выявлению между ними различий: «в большинстве случаев логическая норма обнаруживается в нескольких статьях нормативного правового акта или даже в разных нормативных актах… Усиливающийся процесс специализации права приводит к тому, что элементы логических норм все более рассредоточиваются в нормативных актах», «правовое предписание и статью нормативного акта нельзя отождествлять. И дело не только в том, что в одной статье закрепляется по большей части несколько предписаний, но, главным образом, в том, что предписание и статья – явления разноплоскостные, и поэтому допустимо говорить лишь о соответствии их друг другу Нормативный юридический акт и все его подразделения (разделы, главы, статьи, отдельные фразы правового текста) относятся к внешней форме права, представляют собой способ документально-словесного изложения содержания права. Правовые же предписания – первичные явления развитой правовой системы, относящиеся к ее содержанию… При неофициальной и некоторых формах официальной инкорпорации предметом систематизации служат части текста нормативного акта, например отдельные статьи. Но при консолидации, а тем более при кодификации законодательства предмет систематизационных действий составляют непосредственно юридические нормативные предписания, а не статьи (хотя они принципиально и совпадают)… Сами по себе «статьи, пункты, абзацы и т. д.» – это именно части текста нормативного акта, выражающие нормативные предписания. Выражающие, а не образующие»[13].
Данное утверждение представляется истинным и с сугубо гносеологических, и с онтологических, и с феноменологических позиций.
Добавим также, что, по нашему мнению, правовая норма отличается целостным (цельным) характером своего строения. В соотношении, во взаимодействии с иными элементами правового бытия норма права «предстает в нерасчлененном виде», так как «элементы делимы в себе, но они неделимы по отношению к существенным отношениям системы, элементами которой они являются. Но если фиксированы структурные отношения объекта (а объект – всегда система), то в таком случае элементы необходимо предстают как неделимые части системы». Под элементом «имеется в виду минимальный компонент системы или же максимальный предел ее расчленения»[14].
Все компоненты правовой нормы связаны друг с другом именно с необходимостью, т. е. являются не только обязательными, но и нерасторжимыми, структурными частями. Кроме того, именно сама норма права (а не ее отдельные части) взаимодействует с иными проявлениями правовой среды и способна к вхождению в состав более крупных, объемных структурных звеньев. Это также свидетельствует о ее совокупной целостности.
В свою очередь, С.С. Алексеев, даже в рамках одного и того же труда, отмечал, с одной стороны, что «…Элементы содержания предписания (гипотеза, диспозиция, санкция) не являются в свою очередь самостоятельными, автономными правовыми образованиями… в содержании и характере элементов нормативного юридического предписания (гипотезы, диспозиции или санкции) проявляется не только дифференциация юридических норм, выражающая процесс специализации, но обусловленная этим же процессом известная интеграция нормативного материала…»; а с другой – указывал, что «…в юридической литературе получило довольно широкое распространение представление о том, что каждая норма права как первичное звено правовой системы реально имеет три элемента (гипотезу, диспозицию, санкцию). Если исходить из теоретических положений о системности права, его специализации, наличии в нем иерархии структур, то уязвимость подобного представления окажется очевидной. В частности, ошибочно стремление изобразить каждое отдельное государственно-властное предписание как бы «правом в миниатюре», в котором непременно должны быть все черты и элементы права в целом, в том числе и санкция – указание на меры принудительного воздействия… Верная для характеристики логических норм, т. е. первичных связей в идеальной структуре права, выражающей его государственно-властные свойства, эта схема непригодна для анализа реальных частиц правовой системы, отличающихся высоким уровнем специализации.»[15].
При этом наличие в правовой норме не только гипотезы, но и диспозиции С.С. Алексеев считал обязательным: «…нет ни одного нормативного предписания, из содержания которого не следовала бы воля законодателя об условиях действия данного предписания. Эти условия могут быть всеобщими либо могут сводиться к указанию на субъектный состав…, но они непременно существуют.»[16].
В данной связи не ясно, что конкретно ученый подразумевает под «отдельным государственно-властным предписанием», как и на основании каких параметров определяется обособленность, а следовательно, и завершенность такового. Дело в том, что если исходить из критерия возможности профильного действия, т. е. способности вызывать юридические последствия, то правовая норма должна истолковываться в качестве завершенной лишь в том случае, если помимо непосредственно самого поведенческого правила («сердцевины» нормы) наличествуют условия его функционирования, в том числе и по части указания на последствия, наступающие для реализатора (ов). В противном случае ни о каком реальном юридическом действии, ввиду отсутствия правовых связок, речи идти не может; а, следовательно, вместо нормы права (в собственном смысле слова) мы столкнемся с неким схоластическим утверждением, отрицанием или описанием. В свою очередь, отображение правовой нормы в писаном юридическом материале на практике может быть не только разрозненным, но и неполным – например, не содержащим указания на «снабженность» санкцией. Кстати, последняя, по нашему мнению, может быть не только негативной, но и позитивной (например, для реализатора (ов) поощрительного (ых) предписания (ий)).
Но данная ситуация воспринимается нами не в качестве должного, а как возможный или действительный дефект (порок) правовой регламентации. Чаще же различные элементы нормы права просто-напросто (по надлежащим или ненадлежащим юридико-техническим причинам) изложены отсылочным (ссылочным) или бланкетным способом.
С.С. Алексеев в то же время полагает, что трехзвенное «расчленение» правовых норм способствует их упрощению, потере сутевых моментов. Мыслится, что такой вывод возможен только при неучете правовых связей (связок), нивелировании или недооценке их значения.
Таким образом, воззрения С.С. Алексеева на вопрос о строении правовой нормы видятся, условно говоря, «не выдерживающими единой линии»; а иными словами – не вполне последовательными.
Для надлежащего изучения стоит обратить внимание и на то, что в специальной литературе принято отмечать: норма права выражается «обычно» в письменной форме и излагается в статьях нормативных правовых актов (являясь их содержанием). Тем самым при характеристике правовой нормы весьма часто подчеркивается ее «связь» именно с нормативным правовым актом. Возможно, такое видение проистекает из господствовавшей в советский период вариации нормативистской концепции понимания права, согласно которой «нормы социалистического права всегда содержатся в официальном, исходящем от государства акте». Однако общая теория права современного периода в целом также подобного подхода почему-то не опровергает[17].
Кроме того, наряду с термином «норма права» (или «правовая норма») в юридической литературе используются также и иные специальные обороты: например, «правовое предписание», «нормативное правовое предписание», «нормативное предписание». По сути, они ориентированы как раз на отображение увязки правовых норм с писаным юридическим материалом. Причем термин «правовое предписание» был введен в отечественное правоведение А.В. Мицкевичем[18], а С.С. Алексеев, в свою очередь, чаще оперирует понятием «нормативное правовое предписание» (или, сокращенно, – «нормативное предписание»). По замечанию самого С.С. Алексеева, «под нормативным правовым предписанием следует понимать элементарное, цельное, логически завершенное государственно-властное веление нормативного характера, непосредственно выраженное в тексте нормативного юридического акта… Государственно-властное веление высокоразвитой специализированной правовой системы и является нормативным предписанием. Понятие нормативного предписания не следует противопоставлять понятию правовой нормы. Предписание (норма-предписание) и есть «живая» юридическая норма развитой правовой системы, отличающейся высоким уровнем специализации.»[19].
Далее, в отечественной юридической литературе принято указывать, что системность правовых норм должна отображаться при создании нормативных правовых актов[20]. Это, в числе иного, обусловлено и разницей в телеологическом действии интересующих нас разновидностей правил социального поведения.
Так, по словам А.Ф. Черданцева: «…именно функциональная специализация служит основанием для деления норм той или иной отрасли права на общую и специальную, выделения в отраслевых кодексах «Общей части»… или «Общих положений»… Функциональная специализация отдельных норм и институтов «Общей части» проявляется в том, что они, как правило, регламентируют не какое-либо общественное отношение в целом, а лишь один из элементов общественных отношений, составляющих предмет регулирования данной отрасли права или даже отдельную сторону, признак, черту того или иного элемента отношений. Например, институты правоспособности, дееспособности, безвестного отсутствия – в гражданском праве, невменяемости – в уголовном праве регламентируют отдельные признаки, черты субъекта как элемента общественных отношений. В этой связи представляется узким понимание института права как совокупности правовых норм, регулирующих типичное общественное отношение или определенную разновидность общественных отношений, или однородные общественные отношения, или определенные группы однородных общественных отношений… Данное понятие правильно для институтов «Особенной части» отрасли права, институты же «Общей части», как правило, регулируют не отношения в целом, а лишь их отдельные элементы.»[21].
Подобные указания также акцентируют внимание на писаной форме отражения правовых норм. Причем, применительно именно к приведенному высказыванию, выразим мнение о том, что об односторонности действия различных групп норм «общей части» можно говорить лишь в том смысле, что таковые затрагивают разные срезы (аспекты, грани) тех или иных социально-правовых явлений.
При этом, в отличие от норм «особенной части», положения части «общей» должны быть основополагающими, определяющими для всей правовой области корреспондирующего содержательного действия. В свою очередь, нормы «особенной части» вполне могут предусматривать регламентацию того или иного общественного отношения «в целом»; но лишь в том смысле, что таковое является более конкретным проявлением положения (ий) общего характера. Таким образом, в рассматриваемом вопросе характеристики правовых норм должно увязывать с уровнем, адресным и конкретизированным предназначением их действия (ибо отсутствие этого способно привести к интерпретационным порокам).
В связи с этим наиболее точной представляется позиция, согласно которой любая правовая норма, а особенно та, что отображена посредством абстрактного способа формального изложения, включает в себя некий обобщающий компонент. Это предопределено именно свойством нормативности (модельности, неперсонифицированности) соответствующего поведенческого правила. Правовым ассоциациям (объединениям, областям), в свою очередь, свойственна определенная цельность профильных нормативных обобщений. Таковая может выражаться и посредством принципиальных, установочных или дефинитивных правовых норм, и в общности цели, функций, приемов и способов правовой регламентации, единстве профильных понятий и категорий.
Именно такой подход отражен у В.Н. Кудрявцева применительно к исследованию формирования «законодательства о преступлениях»: «история развития уголовного законодательства свидетельствует о том, что, как правило, правовая регламентация определенной группы общественных отношений начинается с создания норм, предусматривающих более или менее частные случаи. Затем постепенное накопление отдельных норм Особенной части приводит к созданию обобщенных формулировок. Однако потом они изменяются или дополняются, наращивается новая система, которая впоследствии вновь может получить обобщенное выражение». Этот же ученый говорил, что существование в уголовном праве специальных норм обусловлено потребностью «уточнить, конкретизировать степень… общественной опасности и соответственно предусмотреть санкцию строже или мягче, чем в общей норме.»[22].
Так или иначе, по вопросу о форме правовых норм думается, что поскольку имеющие правовое значение правила социального поведения содержатся не только в статутах и подзаконных нормативных правовых актах, более того – не только в писаном правовом материале, но и в иных, в том числе неписаных, видах формально-юридических источников (в чем заключается и, одновременно, проявляется совокупное специальное, профильное значение корреспондирующей категории), то «привязка» интересующей нас разновидности норм к какой-либо одной формовыражающей правовой группе не является надлежащей. Несмотря на это, сам вопрос о структуре нормы права, как уже было оговорено, рассматривается в отечественной юриспруденции именно применительно к писаному праву, так же, как и «смежные» проблемы действия норм права (по предмету, во времени, в пространстве и по кругу лиц), их юридической силы[23].
Получается, поскольку «по умолчанию» принято говорить именно о структуре нормы права, выраженной в статье (ях) нормативного правового акта (и (или) нормативного правового договора), то, следовательно, нет причин для «механического» («автоматического») распространения конструкций, реализуемых в отношении писаного права, на иные, в том числе противоположные по наименованию, формальные выражения такового.
Но обоснованная позиция в отношении вопроса о количестве обязательных структурных элементов правовой нормы может быть сформирована только при обращении к соответствующим поведенческим правилам разновидовой юридико-источниковой принадлежности, выраженным не только в нормативных правовых актах, но и, например, в правовых обычаях.
При этом, как видится, о структуре правовой нормы (которая, отметим это еще раз, по нашему мнению, содержится в форме выражения права любого вида) и в самом деле можно говорить в двух аспектах: 1) словесно-содержательном и 2) формально-логическом. Первый предполагает действительную, фактическую, «реально существующую» структуру той или иной конкретной нормы права, отображенной в ее непосредственной (основной) словесной (текстовой) форме. Второй аспект подразумевает наличие мыслительной модели формирования, формулирования, отображения и действия поведенческого правила, составляющего правовую норму. Логическая структура нормы права имеет ориентирующее (направляющее) значение для формулирования и распознавания конструкций фактических юридических правил поведения.
В писаном праве структура интересующей нас нормы выявляется путем анализа и синтеза, а также посредством иных приемов познания нормативного правового материала; т. е. она устанавливается по своему текстовому выражению. В неписаном праве текста у правовой нормы не существует, в связи с чем и возникают вопросы: о наличии у нее структуры, об элементах и возможностях гносеологии таковой.
Представляется, что способное к распознанию строение (структура) у обычно-правовой нормы имеется. Равно как наличествует оное и у любого поведенческого стандарта правового характера (а, по всей очевидности, и у каждого социального правила вообще). Ведь если есть юридически значимая модель поведения, то необходимо знать условие (я) ее наступления (гипотезу нормы), а именно – владеть информацией о том, при каких фактах и обстоятельствах общественные отношения подпадают под юридическое воздействие. Должно существовать и непосредственно само поведенческое правило, его «основное» содержание (диспозиция), ибо без такового нельзя говорить о наличии какой-либо нормы вообще. Необходимой представляется и информация о последствиях реализации диспозиции (т. е. о санкции – независимо от того, носит оная по отношению к воплотившему норму права «в жизнь» субъекту негативный (наказательный) или позитивный (поощрительный) характер), так как в условиях неопределенности следствия более чем затруднительно обоснованно утверждать о возможности государственного (международного) обеспечения юридического стандарта поведения. Таким образом, структура обычно-правовой нормы также представляет собой ее внутреннее строение, т. е. совокупность составляющих элементов, присутствие которых дает возможность констатировать наличие целостного, единого поведенческого правила.
Обратившись по данной «схеме» к поведенческим правилам, выраженным и в иных формально-юридических источниках, мы, в конечном счете, сможем констатировать, что структура типична для всех правовых норм без исключения и представлена тремя «классическими» элементами – гипотезой, диспозицией и санкцией. Вместе с тем вопрос об обнаружении элементов, например, той же обычно-правовой нормы решается не совсем просто. Дело в том, что, в строгом смысле, для определения компонентного состава поведенческого правила интересующей нас разновидности необходимо существование его четкого лексического выражения. Таковое может отражаться как в письменной (собственно текстовой), так и в устной (собственно словесной) форме. Главное в данном случае – это наличие возможности точного установления содержания.
Применительно к правовому обычаю мы можем говорить только о непосредственно-словесной форме отображения правовой нормы, ибо составляющее ее правило, приобретая письменный вид, либо не носит собственно-юридического характера (в том числе и по силе действия), либо перестает быть элементом обычного права.