Страница:
Михаила поразила ее манера говорить. Красивые пухлые губки и лицо искажала капризная или брезгливая гримаса. Привычка избалованной девочки у сорокалетней женщины выглядела смешно и неприятно. Куда подевалось ее обаяние. Хотя как на какой вкус…
– Мне нужно с ним побеседовать.
– Я отвечу на все вопросы.
– Абсолютно уверен, что вы как любящая мать способны ответить за него и очень правильно на все мои вопросы. Но мне нужны лично его ответы. У меня, к сожалению, нет возможности зайти позже… Поэтому я прошу его разбудить.
– Папа! – громко позвала Галина. Из-за дверной портьеры, словно он там прятался, показался розоволицый, седой, аккуратный старичок с темными глазами. – Разбудите Володю. Пусть умоется. Скажите, что пришел побеседовать следователь… А ко мне вопросы будут? – обратилась Галина к Михаилу.
– Да. Где вы были 29 февраля, в субботу?
– На работе. Там и заночевала. Мы со сменщицей работаем с семи до семи по неделе. При магазине есть комната отдыха. Зимой и в плохую погоду можно домой не ездить. В воскресенье короткий день и передача смены. Когда я приехала, ее уже увезли в райцентр…
– Почему ваш сын не служил в армии?
– У него освобождение по состоянию здоровья.
– Можете показать медицинское заключение и решение военкомата?
– Сейчас! – она открыла один из ящиков мебельной стенки и вытащила документы.
Михаил бегло прочитал бумаги и, возвращая их, сказал:
– С таким диагнозом нужно заключение областной комиссии. Эти документы незаконны и будут опротестованы.
Галина переменилась в лице:
– На каком основании? Не торопитесь с выводом – вы не районный прокурор… Сафонов разберется.
– Согласен. Нужно выполнить еще определенную процедуру, подготовить соответствующие бумаги и подписать у Сафонова.
– Тогда и будете говорить, – сказала Галина с плохо скрытой злостью.
– Говорить я могу в любой момент, когда захочу. Правда, рискую прослыть безответственным. Но это мой вопрос… Не могли бы вы поторопить сына. Меня ждет водитель на трассе, – Михаил дал ей повод выйти, чтобы избежать взрыва эмоций.
Галина вышла из комнаты. Спустя несколько минут вошел Гонтарь-младший. Красивый парень среднего роста, точная копия матери: глаза, волосы, нос – с поправкой на мужские признаки: был небрит. Он неловко сел за стол, покрытый тяжелой скатертью недалеко от окна и далеко от Михаила. Далеко по масштабам комнаты, а в действительности на расстоянии чуть больше трех метров, и Михаил хорошо разглядел большие пушистые ресницы и нежную кожу уже испорченную на подбородке и крыльях носа машинным маслом. Сильные натруженные руки с темным ободком вокруг ногтей были пропитаны маслом до черноты. Михаил разглядел также налитые кровью белки и желтые от курения зубы. Владимир сидел набычившись, сложив руки на стол, словно под напускной суровостью хотел скрыть смазливую, почти женскую красоту своего лица. Это ему почти удавалось.
– Я вас слушаю гражданин начальник, – выдавил он из себя хриплым басом.
– Правильно будет: гражданин следователь.
Гонтарь ответил презрительно-равнодушным взглядом. Михаила это не задело и не смутило. Он продолжил:
– Расскажите, желательно с указанием точного времени, где вы находились 29 февраля.
– Зачем это?
– Вы прекрасно знаете причину моего прихода.
– Милиция уже спрашивала, я ее не сбивал… В тот день даже не видел.
– Если вы уже давали показания, то тем более легче вспомнить.
– Мы целый день были в Рябошапках…
– Кто это мы? С какой целью?
Гонтарь поколебался некоторое время и ответил:
– Мы с Сокалем возили одному мужику солому… Сокаль грузил.
– Юрий Сокаль, сын Елизаветы Федоровны?
– Он самый…
– Когда уехали с хутора, когда возвратились? Мне нужен адрес этого человека.
– Уехали в восемь часов, вернулись – было темно, на часы не посмотрел…
– Кто этот человек?
– А зачем?
– Неужели непонятно?! Проверить ваши показания.
– Что там проверять?! После пообедали у хозяина…
– И конечно выпили…
– Ну и что? ГАИ здесь, слава Богу, нет.
– Зато есть прохожие, которые гибнут под колесами…
– Ее никто не переезжал, а стукнули по голове.
– По голове стукнуть можно бортом прицепа, например, вон того…, – Михаил показал в окно на прицеп с высокими бортами, как раз предназначенный для перевозки силоса и соломы.
– Мой дом крайний и мне незачем было ехать через хутор.
– Например, подвезти Сокаля к дому…
– Ха! Подвезти Сокаля?! Мне это даже в голову не приходило… Потом, мало ли кто здесь ездит…
– Посторонний транспорт в субботу на хуторе, да при такой погоде? Это невероятно.
– Трактор есть также у Бубыря.
– Бубырь утверждает, что целый день не отлучался со двора.
– Тогда кто ехал на его тракторе за нами?
– Когда это было?
– Утром, по дороге в Рябошапки…
– Его сын… Антон гоняет на тракторе уже не первый год, – вставила Галина с откровенной злостью, что отметил Михаил. Злость предназначалась, то ли Бубырю, то ли Михаилу, скорее, им обоим. Галина сидела уже в другом кресле, подперев рукой подбородок со скорбным выражением на красивом лице.
“Так вот почему волновался сын Бубыря? – вспомнил Михаил определенно испуганное лицо мальчишки. – Нужно будет еще раз зайти к ним перед уходом”.
– Нужно будет найти подтверждение тому, что вы не проезжали хутор. Потом, сбить вы ее могли в другом месте и перевезти в центр хутора…
– Насколько я знаю, нам ничего не нужно доказывать! – перебила Галина Михаила.
– Я хотел бы осмотреть прицеп, – решительно заявил Михаил и поднялся.
В двери показался Гонтарь старший. Он явно подслушивал разговор:
– А со мной не будут беседовать?
– А вы что-нибудь можете сказать о причине смерти Алевтины Корецкой?
– Нет. Я почти не выхожу из дома. Хотя разное говорят…
– Папа, перестаньте! Стариковские сплетни их не интересуют. Идите к себе! – она решительно взяла за плечо (“Почти за шкирку, как котенка” – заметил Михаил) и повела куда-то в другую часть дома, имеющего несколько пристроек.
Осмотр прицепа ничего не дал, кроме подтверждения того, что высокий борт был как раз на уровне головы человека среднего роста. Прицеп был гораздо шире трактора и углом вполне можно было сбить зазевавшегося человека, особенно если прицеп занесло на снегу.
Михаил покинул двор Гонтарей, но не надолго. Он не торопясь направился опять к дому Бубыря, но с полдороги так же неторопливо вернулся. Он оставил свою папку с включенным диктофоном на диване у Гонтарей. Это было сделано намеренно. Чтобы ее сразу не обнаружили хозяева, папка была им подсунута под чехол из толстой портьерной ткани. У Гонтарей диван, все стулья и кресла были под такими чехлами.
Хозяева были удивлены, когда Михаил попросил провести его в ту комнату, где он сидел. Только взяв забытую папку в руки, он объяснил причину своего возвращения.
– Извините! Целый день хожу по домам и стал рассеянный из-за усталости… Вот забыл…
Галина и сын недоуменно переглянулись. Второй раз Михаил уходил, не прощаясь и при полном молчании Гонтарей. Трюк с папкой мог не дать никаких результатов, если Галина и сын не вернулись в ту же комнату, однако попробовать стоило. Как только Михаил отошел на достаточное расстояние от дома Гонтарей, он сразу включил перемотку. Прослушивать записи и даже перезаряжать кассеты можно было не извлекая диктофон из папки. Достаточно было ее раскрыть и сделать вид, что читаешь и листаешь документы.
Михаилу повезло, часть разговора матери с сыном после его ухода была записана очень отчетливо. Галина ходила по комнате. Скрипели половицы и менялась громкость записи. Сын плюхнулся в кресло совсем рядом с папкой, судя по записи это было кресло, в котором сидела Галина первый раз.
– Ты мне все сказал? Может, ты действительно сбил ее случайно?
– Мать, отстань!
– Чем раньше я узнаю, тем легче будет это дело замять… Ты тогда много выпил?
– Мать, пошла бы ты на три буквы со своими вопросами… Сколько тебе говорить?! Не сби-вал!!!
– Сам пошел туда, откуда вылез на мою голову… Ты что не понимаешь, чем это тебе грозит?
– Армией это грозит… Не вовремя этой старой суке стукнули по голове. Теперь этот легавый будет копать, почему не служил…
– Если не убивал, то остальное пустяки. Найдем подход…
– Да я свечку теперь готов поставить за ее здоровье, да поздно… Подход, подход… Он не из тех твоих легавых, которым кусок колбасы покажешь, и они уже виляют хвостом… Это волкодав… Прямо на улице человека застрелил. Не говорю уже про Афган…
– Не волнуйся! Найдем способ прищемить хвост и твоему волкодаву… Смотри, он опять сюда прется… Что он здесь забыл?!
Михаил был разочарован. Если Гонтарь сказал своей матери правду, то главный подозреваемый вышел из игры. А если соврал? Нужна беседа с Сокалем прямо сегодня. Хотя они могли договориться заранее, что говорить.
Глава 7. Нерадостные итоги
– Мне нужно с ним побеседовать.
– Я отвечу на все вопросы.
– Абсолютно уверен, что вы как любящая мать способны ответить за него и очень правильно на все мои вопросы. Но мне нужны лично его ответы. У меня, к сожалению, нет возможности зайти позже… Поэтому я прошу его разбудить.
– Папа! – громко позвала Галина. Из-за дверной портьеры, словно он там прятался, показался розоволицый, седой, аккуратный старичок с темными глазами. – Разбудите Володю. Пусть умоется. Скажите, что пришел побеседовать следователь… А ко мне вопросы будут? – обратилась Галина к Михаилу.
– Да. Где вы были 29 февраля, в субботу?
– На работе. Там и заночевала. Мы со сменщицей работаем с семи до семи по неделе. При магазине есть комната отдыха. Зимой и в плохую погоду можно домой не ездить. В воскресенье короткий день и передача смены. Когда я приехала, ее уже увезли в райцентр…
– Почему ваш сын не служил в армии?
– У него освобождение по состоянию здоровья.
– Можете показать медицинское заключение и решение военкомата?
– Сейчас! – она открыла один из ящиков мебельной стенки и вытащила документы.
Михаил бегло прочитал бумаги и, возвращая их, сказал:
– С таким диагнозом нужно заключение областной комиссии. Эти документы незаконны и будут опротестованы.
Галина переменилась в лице:
– На каком основании? Не торопитесь с выводом – вы не районный прокурор… Сафонов разберется.
– Согласен. Нужно выполнить еще определенную процедуру, подготовить соответствующие бумаги и подписать у Сафонова.
– Тогда и будете говорить, – сказала Галина с плохо скрытой злостью.
– Говорить я могу в любой момент, когда захочу. Правда, рискую прослыть безответственным. Но это мой вопрос… Не могли бы вы поторопить сына. Меня ждет водитель на трассе, – Михаил дал ей повод выйти, чтобы избежать взрыва эмоций.
Галина вышла из комнаты. Спустя несколько минут вошел Гонтарь-младший. Красивый парень среднего роста, точная копия матери: глаза, волосы, нос – с поправкой на мужские признаки: был небрит. Он неловко сел за стол, покрытый тяжелой скатертью недалеко от окна и далеко от Михаила. Далеко по масштабам комнаты, а в действительности на расстоянии чуть больше трех метров, и Михаил хорошо разглядел большие пушистые ресницы и нежную кожу уже испорченную на подбородке и крыльях носа машинным маслом. Сильные натруженные руки с темным ободком вокруг ногтей были пропитаны маслом до черноты. Михаил разглядел также налитые кровью белки и желтые от курения зубы. Владимир сидел набычившись, сложив руки на стол, словно под напускной суровостью хотел скрыть смазливую, почти женскую красоту своего лица. Это ему почти удавалось.
– Я вас слушаю гражданин начальник, – выдавил он из себя хриплым басом.
– Правильно будет: гражданин следователь.
Гонтарь ответил презрительно-равнодушным взглядом. Михаила это не задело и не смутило. Он продолжил:
– Расскажите, желательно с указанием точного времени, где вы находились 29 февраля.
– Зачем это?
– Вы прекрасно знаете причину моего прихода.
– Милиция уже спрашивала, я ее не сбивал… В тот день даже не видел.
– Если вы уже давали показания, то тем более легче вспомнить.
– Мы целый день были в Рябошапках…
– Кто это мы? С какой целью?
Гонтарь поколебался некоторое время и ответил:
– Мы с Сокалем возили одному мужику солому… Сокаль грузил.
– Юрий Сокаль, сын Елизаветы Федоровны?
– Он самый…
– Когда уехали с хутора, когда возвратились? Мне нужен адрес этого человека.
– Уехали в восемь часов, вернулись – было темно, на часы не посмотрел…
– Кто этот человек?
– А зачем?
– Неужели непонятно?! Проверить ваши показания.
– Что там проверять?! После пообедали у хозяина…
– И конечно выпили…
– Ну и что? ГАИ здесь, слава Богу, нет.
– Зато есть прохожие, которые гибнут под колесами…
– Ее никто не переезжал, а стукнули по голове.
– По голове стукнуть можно бортом прицепа, например, вон того…, – Михаил показал в окно на прицеп с высокими бортами, как раз предназначенный для перевозки силоса и соломы.
– Мой дом крайний и мне незачем было ехать через хутор.
– Например, подвезти Сокаля к дому…
– Ха! Подвезти Сокаля?! Мне это даже в голову не приходило… Потом, мало ли кто здесь ездит…
– Посторонний транспорт в субботу на хуторе, да при такой погоде? Это невероятно.
– Трактор есть также у Бубыря.
– Бубырь утверждает, что целый день не отлучался со двора.
– Тогда кто ехал на его тракторе за нами?
– Когда это было?
– Утром, по дороге в Рябошапки…
– Его сын… Антон гоняет на тракторе уже не первый год, – вставила Галина с откровенной злостью, что отметил Михаил. Злость предназначалась, то ли Бубырю, то ли Михаилу, скорее, им обоим. Галина сидела уже в другом кресле, подперев рукой подбородок со скорбным выражением на красивом лице.
“Так вот почему волновался сын Бубыря? – вспомнил Михаил определенно испуганное лицо мальчишки. – Нужно будет еще раз зайти к ним перед уходом”.
– Нужно будет найти подтверждение тому, что вы не проезжали хутор. Потом, сбить вы ее могли в другом месте и перевезти в центр хутора…
– Насколько я знаю, нам ничего не нужно доказывать! – перебила Галина Михаила.
– Я хотел бы осмотреть прицеп, – решительно заявил Михаил и поднялся.
В двери показался Гонтарь старший. Он явно подслушивал разговор:
– А со мной не будут беседовать?
– А вы что-нибудь можете сказать о причине смерти Алевтины Корецкой?
– Нет. Я почти не выхожу из дома. Хотя разное говорят…
– Папа, перестаньте! Стариковские сплетни их не интересуют. Идите к себе! – она решительно взяла за плечо (“Почти за шкирку, как котенка” – заметил Михаил) и повела куда-то в другую часть дома, имеющего несколько пристроек.
Осмотр прицепа ничего не дал, кроме подтверждения того, что высокий борт был как раз на уровне головы человека среднего роста. Прицеп был гораздо шире трактора и углом вполне можно было сбить зазевавшегося человека, особенно если прицеп занесло на снегу.
Михаил покинул двор Гонтарей, но не надолго. Он не торопясь направился опять к дому Бубыря, но с полдороги так же неторопливо вернулся. Он оставил свою папку с включенным диктофоном на диване у Гонтарей. Это было сделано намеренно. Чтобы ее сразу не обнаружили хозяева, папка была им подсунута под чехол из толстой портьерной ткани. У Гонтарей диван, все стулья и кресла были под такими чехлами.
Хозяева были удивлены, когда Михаил попросил провести его в ту комнату, где он сидел. Только взяв забытую папку в руки, он объяснил причину своего возвращения.
– Извините! Целый день хожу по домам и стал рассеянный из-за усталости… Вот забыл…
Галина и сын недоуменно переглянулись. Второй раз Михаил уходил, не прощаясь и при полном молчании Гонтарей. Трюк с папкой мог не дать никаких результатов, если Галина и сын не вернулись в ту же комнату, однако попробовать стоило. Как только Михаил отошел на достаточное расстояние от дома Гонтарей, он сразу включил перемотку. Прослушивать записи и даже перезаряжать кассеты можно было не извлекая диктофон из папки. Достаточно было ее раскрыть и сделать вид, что читаешь и листаешь документы.
Михаилу повезло, часть разговора матери с сыном после его ухода была записана очень отчетливо. Галина ходила по комнате. Скрипели половицы и менялась громкость записи. Сын плюхнулся в кресло совсем рядом с папкой, судя по записи это было кресло, в котором сидела Галина первый раз.
– Ты мне все сказал? Может, ты действительно сбил ее случайно?
– Мать, отстань!
– Чем раньше я узнаю, тем легче будет это дело замять… Ты тогда много выпил?
– Мать, пошла бы ты на три буквы со своими вопросами… Сколько тебе говорить?! Не сби-вал!!!
– Сам пошел туда, откуда вылез на мою голову… Ты что не понимаешь, чем это тебе грозит?
– Армией это грозит… Не вовремя этой старой суке стукнули по голове. Теперь этот легавый будет копать, почему не служил…
– Если не убивал, то остальное пустяки. Найдем подход…
– Да я свечку теперь готов поставить за ее здоровье, да поздно… Подход, подход… Он не из тех твоих легавых, которым кусок колбасы покажешь, и они уже виляют хвостом… Это волкодав… Прямо на улице человека застрелил. Не говорю уже про Афган…
– Не волнуйся! Найдем способ прищемить хвост и твоему волкодаву… Смотри, он опять сюда прется… Что он здесь забыл?!
Михаил был разочарован. Если Гонтарь сказал своей матери правду, то главный подозреваемый вышел из игры. А если соврал? Нужна беседа с Сокалем прямо сегодня. Хотя они могли договориться заранее, что говорить.
Глава 7. Нерадостные итоги
Михаил сменил кассету в диктофоне, чтобы случайно не затереть запись разговора у Гонтарей и направился еще раз к Бубырям.
Хозяин был во дворе. Михаил решил поговорить для экономии времени прямо на улице.
– Вы мне не сказали, что в ту злополучную субботу ваш Антон ездил на тракторе в Рябошапки. Почему?
Бубырь сильно смутился. Почесал затылок, потом лоб. Он явно выигрывал время. Наконец, решился сказать правду.
– У него ведь нет документов… Я был занят срочным ремонтом, а нужно было отвезти нашу мать на базар с картошкой и капустой. По выходным в Рябошапках много приезжих покупателей…
– Когда он вернулся?
– В десять уже был дома.
– Кто это может подтвердить? – спросил Михаил чисто автоматически. Он почему-то верил Бубырю и даже рад, что нашлось простое объяснение.
– С этим труднее… Хотя постойте, дачник с ним говорил по поводу культивации, но, сами понимаете, погода…
– Он больше не выезжал?
– Не выезжал. Погода окончательно испортилась…
– Антон давно самостоятельно работает на тракторе?
– Да уж года два, если не больше.
Михаил попрощался и пошел к дому Елизаветы Сокаль. Он очень хотел застать, наконец, Юрия Сокаля и выяснить все обстоятельства их с Гонтарем поездки в Рябошапки.
Юрий Сокаль также спал. Бабка Елизавета долго его будила и что-то толковала шепотом, чтобы Михаил ничего не расслышал из соседней комнаты. Наконец-то Юрий появился, буркнул что-то вроде приветствия и вышел во двор. Вскоре он возвратился в дом.
Это был тощий невысокий мужчина с редкими волосами, давно нестриженый, но с чисто выбритым морщинистым или скорее помятым лицом. Он был похож на свою мать и мог выглядеть более привлекательно благодаря правильным чертам лица и голубым газам. Но глаза были мутными, а мешки под ними и испитость в лице сразу неприятно поражали каждого, кто впервые его видел.
– Что вы делали 29 февраля, в субботу? – спросил сходу Михаил, догадываясь, что Елизавета его ввела в курс.
– Это в тот вьюжный день, когда кокнули Алевтину? – уточнил Юрий Сокаль.
– Как тебе не стыдно, так говорить о покойной! – возмутилась Елизавета.
– Она не мой кумир, – с театральным жестом отпарировал сын.
– К сожалению, у меня мало времени. Отвечайте конкретно и коротко, – предупредил Михаил, справедливо угадав у собеседника склонность к театральной позе и многословности.
– Если коротко, скирдовал солому. А белоручка Гонтарь, этот маменькин баловень, прятался в скирде… Кстати, вы с ним говорили?
– Не важно! Сейчас я спрашиваю вас.
– Мы сделали две ходки. Я выдохся окончательно, а деньги он забрал все. Целый день вкалывать за жратву, правда с выпивкой…
– Кому вы возили солому?
– Да кому она нужна, та солома. Ей уже два года… Поленились сжечь…
– Я не об этом. Мне нужно проверить ваши показания.
– Да я как на духу…
– Я не поп, а следователь. Отвечайте конкретно!
– Адрес не знаю… Рядом с маслобойкой, зовут Иван Степанович, дом под цинковой крышей…
– Когда вы вернулись?
– Было уже темно. Я пригрелся и заснул в кабине, а этот недоросль Гонтарь столкнул меня прямо в холодный сугроб. Б-р-р… Даже сейчас зябко от одних воспоминаний…
– Он вас привез к вашему дому?
– Когда такое было?! Сколько раз я ему помогал, считай, задарма, и ни разу он не подвез на какие-то двести-триста метров.
– Как вы шли?
– Как обычно, на автопилоте…
– Я спрашиваю, по какой стороне улицы?
– По своей. На следующий день нашли Алевтину на другой стороне. Что было бы, если бы я на нее наткнулся, подумать страшно… Уже бы видел небо в клетку!
– Вы ее действительно не видели?
– Когда на автопилоте, я вижу только горизонт…– он даже показал рукой, приложив ребра ладоней ко лбу.
– У вас были основания ей мстить. Вы отравили ей собаку, она вам угрожала милицией…
– Причем здесь он?! – вмешалась снова Елизавета. – Это “азеры” ее убили… Я сразу сказала, это они. Сначала появился один, потом целая компания… Алевтина прошлым летом с ними сцепилась, теперь они отомстили, ей-богу, не грех, что забожилась… Они тут всех вырежут!
– Мама, не говорите глупостей! Стыдно… Собаку я не травил! За кого вы меня принимаете?! Я рабочий человек, а не бандит… Пантелеймон крыс травит… У него свиньи, корова… Возможно, собака съела отравленную крысу. Они тут все голодные, как собаки. Ха, получился каламбур! Собаки – голодные, как собаки! … Да, у меня сейчас временные трудности. Я, что ли, перестройку придумал?! По правде, так я не ангел. Где они, при нынешней жизни, ангелы. Иногда возьмешь, что плохо лежит… Так оно бы зря пропало. Потом, я как волк, рядом с логовом ни-ни…
– Дачник Вовк на вас тоже жалуется…
– Клевета! Нашли козла отпущения! Я с ним поговорю…
– Вы дождетесь, что однажды служебная собака приведем милицию к вам в дом. Вы и тогда будете утверждать, что клевета?
– Подстроить можно все… В моем положении я беззащитный.
– Идите работать, и сразу подозрения исчезнут.
– Мое здоровье уже выпили на производстве, а потом меня выбросили, как выжатый лимон… Вы знаете, что такое листовая штамповка?!
– Насколько я знаю, вас выгнали за пьянство.
– Раньше терпели мою маленькую слабость, потому что план без меня не могли сделать. Такие наладчики, как я, на улице не валяются. Теперь развалили производство, и Сокаль стал лишним, портит перегаром экологию…
Михаил услышал запах перегара еще в начале разговора, как только Сокаль открыл рот.
– Закончим этот разговор, возможно, мы еще встретимся, – Михаилу все было ясно об этом человеке. Он не способен на такой поступок, как убийство.
– Вы его начинали, вам и кончать… Запомните, Сокаль может взять взаймы без разрешения мешок картошки у того, кому ее девать некуда, но Сокаль, как и известный вам поэт, никогда не бил по голове. Старуху – подругу матери, тем более…
Мария разложила на столе, как и просил Михаил, содержимое сундучка с бумагами неравными стопками. Михаил торопливо просмотрел каждую стопку и не нашел ничего заслуживающего внимания для следствия. Отдельно лежали ордена и документы, относящиеся к фронтовому периоду. Михаилу очень хотелось их прочитать для лучшего понимания истоков характера и поведения Алевтины Петровны, но времени уже не было. Более того, он отставал от графика почти на сорок минут.
– Я могу эти документы взять домой? Через неделю верну.
– Пожалуйста! Можно и на две недели, только с возвратом…
– Безусловно! О чем речь…
Мария провела Михаила к калитке. Было заметно ее едва сдерживаемое желание что-то сказать. Михаил задержался, чтобы дать ей возможность это сделать.
– Хотела спросить, вы выяснили что-нибудь определенное?
– Еще нет. Во-первых, рано. Думаю, будут еще гипотезы и не одна. Во-вторых, случай оказался сложнее, чем я мог предположить. Слишком много вариантов… Но нам отступать некуда, мы разгадаем эту загадку непременно…
– Почему-то эта перспектива меня уже не радует…
– Я уже говорил, радости тут не то чтобы мало, ее нет вовсе. Будут одни огорчения… Я, лично, больше, чем на чувство исполненного долга не рассчитываю, и вам рекомендую…
В наступающих сумерках Михаил проделал обратный путь по балке и вышел на трассу. Водитель его давно заметил, и машина была уже на холостом ходу.
– Я уж думал, что случилось, – встретил Михаила Саня.
– Работы оказалось больше, чем я мог предположить…
– Куда едем? – спросил больше для порядка водитель.
– Теперь домой!
– Это мы мигом. Нет ничего лучше дороги домой…
Через полчаса Михаил нажимал кнопку звонка у своей калитки. В тесном нагрудном кармане куртки он ощущал легкое давление четырех кассет диктофона – почти пять часов записей, считая паузы, его бесед на хуторе. До понедельника нужно будет найти время и прослушать их еще раз. Он решил это сделать в теплице, если Анастасия не будет категорически возражать. Вдруг она еще подскажет что-нибудь. Женская интуиция вещь реальная…
Конечно, приятнее слушать радио или магнитофон во время монотонной работы в теплице, но любопытство пересилило. Анастасия в воскресенье во время пикировки рассады с интересом прослушала записи и комментарий к ним Михаила. Своими соображениями она поделилась только после позднего ужина. Дочь укладывала спать бабушка Наталья, и молодые остались на кухне дольше обычного.
– Что ты думаешь по поводу услышанного? – спросил Михаил, когда с ужином было покончено.
– Не судьбы, а обломки… Не семьи, а осколки… – сказала и глубоко вздохнула Анастасия.
– Так мы живем: много земли, неплохой климат, тяжело работаем и так мало счастливых, или хоть бы довольных людей… Но я не об этом. Что ты думаешь об убийстве?
– Я думаю, Коренькова нужно вычеркнуть из списка. Не очень он переживает, что его брак расстроен и ему кто-то мешает встречаться с Екатериной. Скорее всего, они встречаются на работе. В распоряжении сторожей вся территория базы, – она слегка смутилась. – Укромных уголков там более чем достаточно… Семья важнее для женщины…
– Он был жесток в драке, психика расшатана тюрьмой… Какая-либо случайность могла вывести его из равновесия…
– В драке сработал инстинкт самосохранения, он запаниковал, испугался, что убьют. Здесь же, наоборот, инстинкт самосохранения должен его понуждать избегать конфликтов…
– Я все-таки проверю, где он был…
– Не помешает. Там же есть другой вахтер. У него не будет причин скрывать, если он что-то знает…
– Если Екатерина и Петр не уговорят…
– Ну, развязывать языки – твоя профессия…
После паузы, собравшись с мыслями, она добавила:
– Я бы вычеркнула Пантелеймона, Бубырей, Щуров, … эту воспитательницу…, Гавриленко… У них практически нет мотивов…
– Нет серьезных мотивов, но нет и стопроцентного алиби… Может быть, мы просто не знаем мотивов… Вычеркнуть я всегда успею, меня больше интересуют вопросы, которые еще требует уточнения… Для этого я слушал второй раз, для этого вовлек тебя в это неприятное дело. Ты со стороны могла заметить какие-либо нестыковки…
– Наверное, ты прав. Нужно подумать…
– Завтра позвоню Тризне, попрошу раскопать как можно больше о Музыченко, дружке Марии…
– И мне не нравится этот тип. У него явно какой-то расчет, иначе давно бы женился. Было бы понятно, если бы негде было жить, – поддержала мужа Анастасия.
– По любви… по расчету… Однажды невольно подслушал разговор двух девиц на эту тему. Одна говорит другой: “Просто сатанею, когда говорят, что такая-то вышла замуж по расчету. Я никогда не влюблюсь в сторублевого инженеришку, пусть даже с внешностью молодого Ален Делона. Он мне просто не интересен. Не поверишь, такие у меня вызывают даже брезгливость… А вот мужики любого возраста с большими деньгами заставляют мое сердце биться чаще…”.
– Не зря, значит, эстрадные юмористы говорят, что брак по расчету может быть счастливым, если расчет верный.
– Какой может быть расчет у Музыченко? Убить старуху, чтобы воспользоваться ее наследством?
– Не мне напоминать тебе, что убивают и за меньшие деньги…
– Согласен. Что еще ты придумала?
– Если ты сомневаешься в Гавриленко, то разыщи его бывшую жену, поговори с братом…
– Так и сделаю, хотя с женой он развелся очень давно, почти двадцать лет назад.
– Неважно! Возможно он садист, а это надолго…
– Но сначала мне нужно съездить в город, чтобы закончить с жалобой на Симоненко, проверить показания Коренькова, встретиться с Цурко. К тому времени могут появиться и другие идеи…
– Все! Устала. Идем спать! Чур, я первая в ванну…
Михаил мылся долго. Несколько раз он себя ловил на том, что застывал на месте, мысленно прокручивая в голове тот или иной кусок записи своих бесед на хуторе. Пожалуй, он был недостаточно нацелен на выяснении вопроса: кто видел Алевтину последним, кроме убийцы, естественно…
Когда он, наконец, вошел в спальню, Анастасия уже спала. На ее тумбочке горела настольная лампа, раскрытая книга лежала на груди – в ожидании его, она пыталась читать. Михаил убрал книгу, мельком взглянув на обложку. Агата Кристи… Улыбнулся – пыталась повысить свою квалификацию детектива-любителя. Выключил лампу и вернулся на кухню. После чашки крепкого чаю он сможет просмотреть фронтовые бумаги Алевтины.
Здесь были пожелтевшие фотографии, выполненные в коричневых тонах. Тогда была модной такая техника. В основном групповые фотографии. Почти всегда Алевтина, молодая красивая блондинка в военной форме, была снята в окружении мужчин с офицерскими погонами. Было также несколько портретов Алевтины и один офицера с рукой на перевязи. Этот же офицер присутствовал на групповой фотографии, снятой очевидно в госпитале: бинты, костыли и еще одна девушка в белом халате поверх военной формы. Возможно это отец Семена.
Было письмо, это уж точно, отца. Он писал, что приехал домой, и не в силах вот так сразу сказать жене и двум детям, ждавшим его четыре года, что он полюбил другую женщину и уходит к ней. У дочери к тому же ревматизм, приобретенный в эвакуации – жили в землянке. Сын плохо учится. Квартира пострадала от бомбежки. Умолял дать ему время поправить дела в семье, заверял, что любит Алевтину, как никогда не любил и просил ответить до востребования.
Других писем не было. Очевидно, Алевтина развязала этот узел одним “выстрелом”, как привыкла решать боевые задачи. О том, как она воевала, Михаил прочитал в многочисленных вырезках из фронтовых газет. Среди вырезок была немецкая фронтовая газета.
Михаил принес на кухню немецко-русский словарь и попытался вспомнить свои школьные знания немецкого. Корреспондент писал о том, как целый класс лицея добровольно отправился на восточный фронт и воевал в одном подразделении, героически сдерживая большевистскую орду. Дело было в Венгрии. В течение недели обороны класс потерял шесть человек только от снайпера. Русский снайпер проявлял дьявольскую изобретательность и смелость. Бил в основном с нейтральной полосы. Они знали, что это женщина, знали даже имя и фамилию от “языка” и поклялись сделать все возможное, чтобы уничтожить. Неоднократно поднимались в атаку, чтобы ее захватить, но единственным их трофеем оказалась длинноствольная русская винтовка с американским оптическим прицелом. После того как атаки оказались безуспешными и принесли только новые жертвы, были подключены артиллерия и авиация. В результате женщина-снайпер была контужена. Русские перешли в наступление, чтобы ее отбить и им это удалось после жестокой рукопашной схватки.
Из наших фронтовых газет Михаил узнал, что Алевтина в девятнадцать лет добровольно присоединилась к разведывательной роте при освобождении своего хутора и сразу проявила себя как отличный стрелок. После первого ранения весной сорок четвертого окончила краткосрочные курсы снайперов и воевала до контузии в начале сорок пятого, после чего была демобилизована в связи с частичной потерей слуха.
Теперь многое становилось ясным в ее поведении. То, что казалось жителям хутора с их мелким эгоизмом и заземленностью, гонором и занудством, в действительности было естественным взглядом человека, поднятого трагедией и героизмом войны на более высокие координаты отсчета. Алевтина была личностью с другим масштабом оценок людей и поступков, чем ее окружение.
Она оказалась не ко двору и хутор ее, в конце концов, убил.
А может быть, ее настигла месть со времени войны. Какой-нибудь фанатик на старости лет вспомнил армейскую клятву, воспользовался открытостью границ и организовал это убийство. Учитывая нынешнюю ситуацию в стране, это ему обошлось бы довольно дешево. Сколько может стоить убийство совершенно незащищенной и беспомощной старухи в захолустном хуторе? Пару тысяч марок или меньше?
Конечно, эта версия выглядит совершенно фантастически. Но если это так, то найти убийцу, которого никто не видел, просто невозможно. Нужны колоссальные по масштабам района затраты на поездки в Германию для поиска лиц из того подразделения или хотя бы класса. Потом нужно установить, кто из них остался жив и, наконец, кто приезжал сюда. Впрочем, сейчас нанять убийцу можно не выезжая из Германии среди наших преступников, пачками снующих через границу с заграничными паспортами туда и назад.
Хозяин был во дворе. Михаил решил поговорить для экономии времени прямо на улице.
– Вы мне не сказали, что в ту злополучную субботу ваш Антон ездил на тракторе в Рябошапки. Почему?
Бубырь сильно смутился. Почесал затылок, потом лоб. Он явно выигрывал время. Наконец, решился сказать правду.
– У него ведь нет документов… Я был занят срочным ремонтом, а нужно было отвезти нашу мать на базар с картошкой и капустой. По выходным в Рябошапках много приезжих покупателей…
– Когда он вернулся?
– В десять уже был дома.
– Кто это может подтвердить? – спросил Михаил чисто автоматически. Он почему-то верил Бубырю и даже рад, что нашлось простое объяснение.
– С этим труднее… Хотя постойте, дачник с ним говорил по поводу культивации, но, сами понимаете, погода…
– Он больше не выезжал?
– Не выезжал. Погода окончательно испортилась…
– Антон давно самостоятельно работает на тракторе?
– Да уж года два, если не больше.
Михаил попрощался и пошел к дому Елизаветы Сокаль. Он очень хотел застать, наконец, Юрия Сокаля и выяснить все обстоятельства их с Гонтарем поездки в Рябошапки.
Юрий Сокаль также спал. Бабка Елизавета долго его будила и что-то толковала шепотом, чтобы Михаил ничего не расслышал из соседней комнаты. Наконец-то Юрий появился, буркнул что-то вроде приветствия и вышел во двор. Вскоре он возвратился в дом.
Это был тощий невысокий мужчина с редкими волосами, давно нестриженый, но с чисто выбритым морщинистым или скорее помятым лицом. Он был похож на свою мать и мог выглядеть более привлекательно благодаря правильным чертам лица и голубым газам. Но глаза были мутными, а мешки под ними и испитость в лице сразу неприятно поражали каждого, кто впервые его видел.
– Что вы делали 29 февраля, в субботу? – спросил сходу Михаил, догадываясь, что Елизавета его ввела в курс.
– Это в тот вьюжный день, когда кокнули Алевтину? – уточнил Юрий Сокаль.
– Как тебе не стыдно, так говорить о покойной! – возмутилась Елизавета.
– Она не мой кумир, – с театральным жестом отпарировал сын.
– К сожалению, у меня мало времени. Отвечайте конкретно и коротко, – предупредил Михаил, справедливо угадав у собеседника склонность к театральной позе и многословности.
– Если коротко, скирдовал солому. А белоручка Гонтарь, этот маменькин баловень, прятался в скирде… Кстати, вы с ним говорили?
– Не важно! Сейчас я спрашиваю вас.
– Мы сделали две ходки. Я выдохся окончательно, а деньги он забрал все. Целый день вкалывать за жратву, правда с выпивкой…
– Кому вы возили солому?
– Да кому она нужна, та солома. Ей уже два года… Поленились сжечь…
– Я не об этом. Мне нужно проверить ваши показания.
– Да я как на духу…
– Я не поп, а следователь. Отвечайте конкретно!
– Адрес не знаю… Рядом с маслобойкой, зовут Иван Степанович, дом под цинковой крышей…
– Когда вы вернулись?
– Было уже темно. Я пригрелся и заснул в кабине, а этот недоросль Гонтарь столкнул меня прямо в холодный сугроб. Б-р-р… Даже сейчас зябко от одних воспоминаний…
– Он вас привез к вашему дому?
– Когда такое было?! Сколько раз я ему помогал, считай, задарма, и ни разу он не подвез на какие-то двести-триста метров.
– Как вы шли?
– Как обычно, на автопилоте…
– Я спрашиваю, по какой стороне улицы?
– По своей. На следующий день нашли Алевтину на другой стороне. Что было бы, если бы я на нее наткнулся, подумать страшно… Уже бы видел небо в клетку!
– Вы ее действительно не видели?
– Когда на автопилоте, я вижу только горизонт…– он даже показал рукой, приложив ребра ладоней ко лбу.
– У вас были основания ей мстить. Вы отравили ей собаку, она вам угрожала милицией…
– Причем здесь он?! – вмешалась снова Елизавета. – Это “азеры” ее убили… Я сразу сказала, это они. Сначала появился один, потом целая компания… Алевтина прошлым летом с ними сцепилась, теперь они отомстили, ей-богу, не грех, что забожилась… Они тут всех вырежут!
– Мама, не говорите глупостей! Стыдно… Собаку я не травил! За кого вы меня принимаете?! Я рабочий человек, а не бандит… Пантелеймон крыс травит… У него свиньи, корова… Возможно, собака съела отравленную крысу. Они тут все голодные, как собаки. Ха, получился каламбур! Собаки – голодные, как собаки! … Да, у меня сейчас временные трудности. Я, что ли, перестройку придумал?! По правде, так я не ангел. Где они, при нынешней жизни, ангелы. Иногда возьмешь, что плохо лежит… Так оно бы зря пропало. Потом, я как волк, рядом с логовом ни-ни…
– Дачник Вовк на вас тоже жалуется…
– Клевета! Нашли козла отпущения! Я с ним поговорю…
– Вы дождетесь, что однажды служебная собака приведем милицию к вам в дом. Вы и тогда будете утверждать, что клевета?
– Подстроить можно все… В моем положении я беззащитный.
– Идите работать, и сразу подозрения исчезнут.
– Мое здоровье уже выпили на производстве, а потом меня выбросили, как выжатый лимон… Вы знаете, что такое листовая штамповка?!
– Насколько я знаю, вас выгнали за пьянство.
– Раньше терпели мою маленькую слабость, потому что план без меня не могли сделать. Такие наладчики, как я, на улице не валяются. Теперь развалили производство, и Сокаль стал лишним, портит перегаром экологию…
Михаил услышал запах перегара еще в начале разговора, как только Сокаль открыл рот.
– Закончим этот разговор, возможно, мы еще встретимся, – Михаилу все было ясно об этом человеке. Он не способен на такой поступок, как убийство.
– Вы его начинали, вам и кончать… Запомните, Сокаль может взять взаймы без разрешения мешок картошки у того, кому ее девать некуда, но Сокаль, как и известный вам поэт, никогда не бил по голове. Старуху – подругу матери, тем более…
Мария разложила на столе, как и просил Михаил, содержимое сундучка с бумагами неравными стопками. Михаил торопливо просмотрел каждую стопку и не нашел ничего заслуживающего внимания для следствия. Отдельно лежали ордена и документы, относящиеся к фронтовому периоду. Михаилу очень хотелось их прочитать для лучшего понимания истоков характера и поведения Алевтины Петровны, но времени уже не было. Более того, он отставал от графика почти на сорок минут.
– Я могу эти документы взять домой? Через неделю верну.
– Пожалуйста! Можно и на две недели, только с возвратом…
– Безусловно! О чем речь…
Мария провела Михаила к калитке. Было заметно ее едва сдерживаемое желание что-то сказать. Михаил задержался, чтобы дать ей возможность это сделать.
– Хотела спросить, вы выяснили что-нибудь определенное?
– Еще нет. Во-первых, рано. Думаю, будут еще гипотезы и не одна. Во-вторых, случай оказался сложнее, чем я мог предположить. Слишком много вариантов… Но нам отступать некуда, мы разгадаем эту загадку непременно…
– Почему-то эта перспектива меня уже не радует…
– Я уже говорил, радости тут не то чтобы мало, ее нет вовсе. Будут одни огорчения… Я, лично, больше, чем на чувство исполненного долга не рассчитываю, и вам рекомендую…
В наступающих сумерках Михаил проделал обратный путь по балке и вышел на трассу. Водитель его давно заметил, и машина была уже на холостом ходу.
– Я уж думал, что случилось, – встретил Михаила Саня.
– Работы оказалось больше, чем я мог предположить…
– Куда едем? – спросил больше для порядка водитель.
– Теперь домой!
– Это мы мигом. Нет ничего лучше дороги домой…
Через полчаса Михаил нажимал кнопку звонка у своей калитки. В тесном нагрудном кармане куртки он ощущал легкое давление четырех кассет диктофона – почти пять часов записей, считая паузы, его бесед на хуторе. До понедельника нужно будет найти время и прослушать их еще раз. Он решил это сделать в теплице, если Анастасия не будет категорически возражать. Вдруг она еще подскажет что-нибудь. Женская интуиция вещь реальная…
Конечно, приятнее слушать радио или магнитофон во время монотонной работы в теплице, но любопытство пересилило. Анастасия в воскресенье во время пикировки рассады с интересом прослушала записи и комментарий к ним Михаила. Своими соображениями она поделилась только после позднего ужина. Дочь укладывала спать бабушка Наталья, и молодые остались на кухне дольше обычного.
– Что ты думаешь по поводу услышанного? – спросил Михаил, когда с ужином было покончено.
– Не судьбы, а обломки… Не семьи, а осколки… – сказала и глубоко вздохнула Анастасия.
– Так мы живем: много земли, неплохой климат, тяжело работаем и так мало счастливых, или хоть бы довольных людей… Но я не об этом. Что ты думаешь об убийстве?
– Я думаю, Коренькова нужно вычеркнуть из списка. Не очень он переживает, что его брак расстроен и ему кто-то мешает встречаться с Екатериной. Скорее всего, они встречаются на работе. В распоряжении сторожей вся территория базы, – она слегка смутилась. – Укромных уголков там более чем достаточно… Семья важнее для женщины…
– Он был жесток в драке, психика расшатана тюрьмой… Какая-либо случайность могла вывести его из равновесия…
– В драке сработал инстинкт самосохранения, он запаниковал, испугался, что убьют. Здесь же, наоборот, инстинкт самосохранения должен его понуждать избегать конфликтов…
– Я все-таки проверю, где он был…
– Не помешает. Там же есть другой вахтер. У него не будет причин скрывать, если он что-то знает…
– Если Екатерина и Петр не уговорят…
– Ну, развязывать языки – твоя профессия…
После паузы, собравшись с мыслями, она добавила:
– Я бы вычеркнула Пантелеймона, Бубырей, Щуров, … эту воспитательницу…, Гавриленко… У них практически нет мотивов…
– Нет серьезных мотивов, но нет и стопроцентного алиби… Может быть, мы просто не знаем мотивов… Вычеркнуть я всегда успею, меня больше интересуют вопросы, которые еще требует уточнения… Для этого я слушал второй раз, для этого вовлек тебя в это неприятное дело. Ты со стороны могла заметить какие-либо нестыковки…
– Наверное, ты прав. Нужно подумать…
– Завтра позвоню Тризне, попрошу раскопать как можно больше о Музыченко, дружке Марии…
– И мне не нравится этот тип. У него явно какой-то расчет, иначе давно бы женился. Было бы понятно, если бы негде было жить, – поддержала мужа Анастасия.
– По любви… по расчету… Однажды невольно подслушал разговор двух девиц на эту тему. Одна говорит другой: “Просто сатанею, когда говорят, что такая-то вышла замуж по расчету. Я никогда не влюблюсь в сторублевого инженеришку, пусть даже с внешностью молодого Ален Делона. Он мне просто не интересен. Не поверишь, такие у меня вызывают даже брезгливость… А вот мужики любого возраста с большими деньгами заставляют мое сердце биться чаще…”.
– Не зря, значит, эстрадные юмористы говорят, что брак по расчету может быть счастливым, если расчет верный.
– Какой может быть расчет у Музыченко? Убить старуху, чтобы воспользоваться ее наследством?
– Не мне напоминать тебе, что убивают и за меньшие деньги…
– Согласен. Что еще ты придумала?
– Если ты сомневаешься в Гавриленко, то разыщи его бывшую жену, поговори с братом…
– Так и сделаю, хотя с женой он развелся очень давно, почти двадцать лет назад.
– Неважно! Возможно он садист, а это надолго…
– Но сначала мне нужно съездить в город, чтобы закончить с жалобой на Симоненко, проверить показания Коренькова, встретиться с Цурко. К тому времени могут появиться и другие идеи…
– Все! Устала. Идем спать! Чур, я первая в ванну…
Михаил мылся долго. Несколько раз он себя ловил на том, что застывал на месте, мысленно прокручивая в голове тот или иной кусок записи своих бесед на хуторе. Пожалуй, он был недостаточно нацелен на выяснении вопроса: кто видел Алевтину последним, кроме убийцы, естественно…
Когда он, наконец, вошел в спальню, Анастасия уже спала. На ее тумбочке горела настольная лампа, раскрытая книга лежала на груди – в ожидании его, она пыталась читать. Михаил убрал книгу, мельком взглянув на обложку. Агата Кристи… Улыбнулся – пыталась повысить свою квалификацию детектива-любителя. Выключил лампу и вернулся на кухню. После чашки крепкого чаю он сможет просмотреть фронтовые бумаги Алевтины.
Здесь были пожелтевшие фотографии, выполненные в коричневых тонах. Тогда была модной такая техника. В основном групповые фотографии. Почти всегда Алевтина, молодая красивая блондинка в военной форме, была снята в окружении мужчин с офицерскими погонами. Было также несколько портретов Алевтины и один офицера с рукой на перевязи. Этот же офицер присутствовал на групповой фотографии, снятой очевидно в госпитале: бинты, костыли и еще одна девушка в белом халате поверх военной формы. Возможно это отец Семена.
Было письмо, это уж точно, отца. Он писал, что приехал домой, и не в силах вот так сразу сказать жене и двум детям, ждавшим его четыре года, что он полюбил другую женщину и уходит к ней. У дочери к тому же ревматизм, приобретенный в эвакуации – жили в землянке. Сын плохо учится. Квартира пострадала от бомбежки. Умолял дать ему время поправить дела в семье, заверял, что любит Алевтину, как никогда не любил и просил ответить до востребования.
Других писем не было. Очевидно, Алевтина развязала этот узел одним “выстрелом”, как привыкла решать боевые задачи. О том, как она воевала, Михаил прочитал в многочисленных вырезках из фронтовых газет. Среди вырезок была немецкая фронтовая газета.
Михаил принес на кухню немецко-русский словарь и попытался вспомнить свои школьные знания немецкого. Корреспондент писал о том, как целый класс лицея добровольно отправился на восточный фронт и воевал в одном подразделении, героически сдерживая большевистскую орду. Дело было в Венгрии. В течение недели обороны класс потерял шесть человек только от снайпера. Русский снайпер проявлял дьявольскую изобретательность и смелость. Бил в основном с нейтральной полосы. Они знали, что это женщина, знали даже имя и фамилию от “языка” и поклялись сделать все возможное, чтобы уничтожить. Неоднократно поднимались в атаку, чтобы ее захватить, но единственным их трофеем оказалась длинноствольная русская винтовка с американским оптическим прицелом. После того как атаки оказались безуспешными и принесли только новые жертвы, были подключены артиллерия и авиация. В результате женщина-снайпер была контужена. Русские перешли в наступление, чтобы ее отбить и им это удалось после жестокой рукопашной схватки.
Из наших фронтовых газет Михаил узнал, что Алевтина в девятнадцать лет добровольно присоединилась к разведывательной роте при освобождении своего хутора и сразу проявила себя как отличный стрелок. После первого ранения весной сорок четвертого окончила краткосрочные курсы снайперов и воевала до контузии в начале сорок пятого, после чего была демобилизована в связи с частичной потерей слуха.
Теперь многое становилось ясным в ее поведении. То, что казалось жителям хутора с их мелким эгоизмом и заземленностью, гонором и занудством, в действительности было естественным взглядом человека, поднятого трагедией и героизмом войны на более высокие координаты отсчета. Алевтина была личностью с другим масштабом оценок людей и поступков, чем ее окружение.
Она оказалась не ко двору и хутор ее, в конце концов, убил.
А может быть, ее настигла месть со времени войны. Какой-нибудь фанатик на старости лет вспомнил армейскую клятву, воспользовался открытостью границ и организовал это убийство. Учитывая нынешнюю ситуацию в стране, это ему обошлось бы довольно дешево. Сколько может стоить убийство совершенно незащищенной и беспомощной старухи в захолустном хуторе? Пару тысяч марок или меньше?
Конечно, эта версия выглядит совершенно фантастически. Но если это так, то найти убийцу, которого никто не видел, просто невозможно. Нужны колоссальные по масштабам района затраты на поездки в Германию для поиска лиц из того подразделения или хотя бы класса. Потом нужно установить, кто из них остался жив и, наконец, кто приезжал сюда. Впрочем, сейчас нанять убийцу можно не выезжая из Германии среди наших преступников, пачками снующих через границу с заграничными паспортами туда и назад.