Данихнов Владимир Борисович. Чужое

   – Жена и не муж, – сказал третий кристалл, свисающий. В его фразе тоже, пожалуй, чувствовались чужеродные нотки, и Шилов наконец понял, где все это или подобное слышал. Это ведь чистая математика, логическое умножение, сложение, инверсия и так далее. Значит ли это, что кристаллы – что-то вроде компьютера пришельцев, или кто там организовал вторжение в маленькую деревеньку под Воронежем?
   – Отпустите, пожалуйста, бабушку, – вежливо попросил Шилов. Страшно ему уже не было. Кристаллы не оказывали сопротивления, а то наркотическое опьянение, которое он испытывал, нюхнув газу, очень быстро покидало его.
   – Ноль или единица?
   – Не единица.
   – Ноль!
   Какой-то смысл появился в словах кристаллов, по крайней мере, Шилов его почувствовал; появились и интонации, которых не было у кристаллов внизу, разговаривающих словно роботы, механически. Шилов вскинул оружие, но выстрелить не успел. Между ним и кристаллами появилась прозрачная стенка, которая двинулась ему навстречу, подталкивая к стене, сковывая движения.
   – Ноль, – повторил третий кристалл, и в его голосе Шилову почудилось злорадство.
   Пересиливая себя, Шилов все-таки нажал на курок. Палец был будто не свой, будто созданный из ваты, но Шилов давил и давил на спуск. Пули мялись о стенку в гармошку, вязли в ней, медленно опускались к полу, что те микроорганизмы, оказавшиеся в капле воды под прицелом микроскопа. Шилов попробовал пробить стенку собственным телом, но сам завяз. Дернулся назад, не получилось. Стенка держала как паутина. Шилов опять пошел вперед, но сдвинулся самое большее на миллиметр, и тут же выдохся, громко и шумно задышал, как собака. Кристаллы и тетка маячили впереди, уплывая в темноту. Шилов почти уже решил сдаться – стенка не пускала и готова была вскоре вмять его в стену, раздавить насмерть.
   В отчаянии он кинулся влево, и на этот раз у него получилось. Стенка мало стесняла движение в стороны. Шилову казалось, что он плывет в теплой морской воде. Он достиг края стенки и буквально вывалился наружу. Кристаллы заволновались, пошли рябью. Второй как-то робко выпустил красный газ, совсем немного, словно осознавая бесплодность затеи. Оклемавшийся Шилов уже поднял оружие и стрелял. Первые пули сорвали с насиженного места первый кристалл, и он со всхлипом вывалился в чердачное окошко. Осколки поранили второй, но старуху, слава Богу, не задели. Шилов довершил начатое, расстрелял второй кристалл в упор.
   Третий, похожий на летучую мышь, вдруг самостоятельно сорвался с потолка и приземлился между ним и теткой Еленкой, стал пульсировать.
   – Не ноль, не единица, – сказал он строго.
   В Шилова полетел горячий невидимый сгусток и только каким-то чудом он почувствовал его траекторию и сумел увернуться; кинулся на землю и оттуда открыл огонь. Кристалл взорвался, разлетелся подобно праздничному фейерверку. Красивые фиолетовые и белые «искры» облепили потолок и оттуда моргали Шилову, как звезды с ночного неба.
   – Единица, – сказал Шилов строго.
   Тетка Еленка мигнула, раз, другой. С удивлением посмотрела сначала на себя, потом на Шилова, спросила:
   – Шилов, ты ли это? Ты ли это, мой герой?
   – Какой из меня герой, тетка Еленка? – спросил Шилов, поднимаясь на ноги. – Хотя да, пожалуй, герой… – Он нервно засмеялся.
   Она выпучила на него глаза:
   – Чево еще за герой?… Я спросила: «Чево вокруг за геморрой?» Шилов, чево тут случилось?
   – Инопланетяне, тетка Еленка. Вторжение чужаков.
   Отправив слегка обалдевшую тетку Еленку к Михалычу, Шилов перешел дорогу, чтобы подобрать еще оружия. Он чувствовал, что борьба не окончена. Было уже совсем темно, только далекие огни Михалычева дома освещали путь, да мелькала в небе ближе к востоку голографическая реклама. Шилов светил перед собой фонариком. Шел он медленно, прислушивался к каждому шороху. Трава, хлеставшая по щиколоткам, казалась жесткой и колючей. Глаза слезились, разбитое тело требовало сна. Из головы до сих пор не выветрился красный туман. Шилов заметил странное свечение за холмом и резавшим землю оврагом. Будто сотня светлячков собралась на одной поляне. Он подобрал штурмовой пистолет и две обоймы к нему, пошел на свет.
   Перебравшись через кручу, Шилов лицезрел удивительное зрелище. На маленькой полянке на самом деле танцевали светлячки, только размером каждый из них был с кошку. Удивленный Шилов подошел ближе и увидел, что это никакие не светляки, а существа, похожие на доисторических фей, только светящиеся в темноте. Они водили хороводы вокруг воображаемого центра полянки, взявшись за руки, и что-то беззвучно пели.
   Шилов, совсем уже ничего не понимая, поднял оружие и несколько раз выстрелил. Пули проходили сквозь фей, не задерживаясь, как сквозь призраков. «Это энергетическая форма жизни, – подумал Шилов. – Ее так просто не одолеть».
   Он направил на фей фонарик и убедился, что, попав в луч света, фея исчезает из виду. Это навело Шилова на некую важную мысль, и он побежал к месту извержения оружия искать другие фонарики.

Глава четвертая

   Уже полчаса он бродил вокруг поляны танцующих фей и втыкал в податливую землю фонарики таким образом, чтобы они светили вверх, на хоровод. К сожалению, луч у фонарика был слишком узок и, чтобы осветить всю поляну, их, фонариков, требовалось великое множество. Шилову приходилось часто возвращаться к месту извержения и искать новые. Увлеченный этим делом, он не заметил, как сзади кто-то подошел. Этот кто-то некоторое время наблюдал за ним, а потом вежливо кашлянул. Шилов вздрогнул и обернулся. Уставшие глаза долго не могли определить, кто пожаловал на огонек.
   Это был Семеныч, нарядившийся в строгий двубортный костюм. В костюме человек-медведь казался до смешного нелепым; особенно забавно выглядел косо повязанный черный в красную крапинку галстук. Семеныч был небрит, выглядел сонным и каким-то запредельно уставшим, будто только что вернулся с войны. Рядом с ним стоял и держал его за штанину испуганный Афоня. За спиной Афони как два самурайских меча висели вязальные спицы. Вид у домового был хоть и испуганный, но весьма решительный.
   Шилов смотрел на них и оседал, словно продырявленный пулей воздушный шарик. Только что полный сил, он показался самому себе старой развалиной. Усталый и в тоже время сочувствующий взгляд Семеныча сказал ему о многом.
   Занимался рассвет. Чуть в стороне Шилов увидел элегантный мобиль Семеныча, парящий над самою землею. Нежно-бежевые бока мобиля были заляпаны навозом.
   – Что? – спросил он нервно.
   – Пойдем, брат, поговорим, – сказал Семеныч. – Пошли, нос-понос, в машину. Я как раз бутылочку коньяка хорошего захватил, литр целый, на двоих нам, думаю, хватит. Ты, Афоня, как, коньяк употребляешь? Нет? Вот и правильно. А нам с бр-ратом надо.
   – Но я… – Шилов обернулся, с досадой поглядел на воткнутые по окружности фонарики. Выглядели они глупо. Феи как сквозь землю провалились. Или они были видением, созданным воспаленным разумом Шилова, или зарождающийся рассвет их убил. Шилову было приятнее думать второе. Но тогда на черта он втыкал в землю фонарики?
   Он развернулся и молча побрел к мобилю Семеныча; домовой и бывший коллега на почтительном расстоянии следовали за ним. Шилов остановился у самой машины, дождался Семеныча. Семеныч зазвенел связкой ключей, быстро подобрал нужный. Дверь мобиля щелкнула и торжественно поднялась. Внутри было уютно, пахло свежей хвоей. Шилов уселся в удобное кожаное сиденье, расслабился. Разноцветные огоньки на приборной панели раздражали. Он прикрыл глаза, но, против ожидания, не уснул, только почувствовал приятную усталость и все. Рядом, пыхтя, уселся Семеныч. Афоня полез на заднее сиденье, и, притворившись, что ничто больше его не интересует, застучал спицами. «Робот», – подумал Шилов. Что-то в этой мысли было.
   – Что-то неохота мне в дом, – сказал вдруг Семеныч. – Давай, др-ружище, прямо здесь выпьем, на свежем воздухе. Ты как, не против?
   Шилов пожал плечами: все равно, мол. Семеныч достал из бардачка два пластиковых стаканчика, отвернул коньячную пробку зубами, разлил по стаканам, подвинул стакан по скользкой приборной панели к Шилову. Тот взял его, покрутил в руках. От стаканчика пахло клопами.
   Выпили, не стукаясь, словно и не замечали друг друга.
   – Ты Афоню не вини, – сказал Семеныч. – Волновался он сильно. Как только узнал, нос-понос, об аварии, как только увидел, что с тобой происходит, сразу ко мне примчался. И пр-равильно, между прочим, сделал. Хотя, признаться, сначала я его чуть не прогнал; я перед этим с ребятами у Федьки Кролика был, выпили крепко, башка болела, да и живот чего-то скрутило, навер-рное, съел чего-то не того…
   – Что за авария?
   – Авария?
   – Ты сказал, что Афоня узнал о какой-то аварии.
   Семеныч замялся, сник. Открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал, вместо этого еще раз налил коньяку. Шилову было все равно, он выпил полный стакан, не дрогнув; просто не чувствовал вкуса. Семеныч пыхтел, искал, чем закусить. Нашел под сиденьем завалявшуюся шоколадку столетней давности, сгрыз сразу половину.
   – Так что насчет аварии?
   – Шилов… черт подери, ты правда не помнишь?
   – Правда.
   – Ты хоть знаешь, какое сегодня число?
   – Семнадцатое?
   – Сегодня девятнадцатое, Шилов.
   – Не может быть, – Шилов сжал зубы. – Сегодня семнадцатое, завтра приедет Сонечка, я должен успеть прибраться. И я прибирался, пока ты не пришел и не помешал.
   – Шилов, случилось… ужасное. Соня, нос-понос, не приедет.
   – Ты рассказал ей, что я не успел прибраться?
   – Шилов, она погибла вчера, восемнадцатого; что-то случилось с автоматикой, авария, монорельс сошел с рельса… Соня погибла, Шилов.
   Шилов несколько секунд пытался осмыслить эту информацию, а потом захохотал. Семеныч поперхнулся, Афоня на заднем сидении перестал колдовать над шарфом. Они внимательно смотрели на Шилова, растирающего по лицу слезы, выступившие от смеха.
   – Что такое, Шилов?
   – Это пошло… – заикаясь после очередного приступа веселья, ответил Шилов. – Это так пошло, что мне даже стыдно за тебя, такой дурной вкус надо еще уметь показать… Семеныч? Афоня? Нет, не верю. Да, черт возьми, я может и сошел с ума, но не настолько, чтобы поверить в то, что Соня умерла, а я тут на самом деле копаюсь в полях и расстреливаю рыб уже несколько дней, а не одну ночь… Соня умерла, надо же! А может быть, Семеныч, и не было никакой Сони вообще? Может быть, последние годы, мама, моя работа, ты, Афоня, этот домик под Воронежем, все это привиделось мне? Ох, уморил… – Он хлопнул себя по коленям и снова захохотал. Он уже не мог говорить, задыхался, пытался рассказать Семенычу анекдот на похожую тему, но захлебывался от смеха и чуть ли не бился лбом о приборную панель. В какой-то миг он все-таки устал смеяться и повернул к Семенычу красное, как свекла, лицо.
   Семеныча не было.
   Рядом сидел безгубый сероглазый, брат-близнец всех тех, которых Шилов видел до этого. Чужак смотрел на Шилова с нежностью; так мать смотрит на неразумное дитя, которое откололо вдруг по-настоящему чудесный трюк. Гордость и нежность читались во взгляде чужака, и Шилов отпрянул; ему показалось, что его с ног до головы окатили помоями. Сидеть рядом с этой тварью, которая длинными и гибкими пальцами ворошила шевелюру, было неприятно.
   – Говорили, не верил. Показывали записи, сомневался. Увидел, осознал, – прошептал сероглазый со странным акцентом. Шилов на всякий случай оглянулся на заднее сиденье, высматривая Афоню. Домовой исчез.
   – Где Афоня?
   – Феноменально. Захватывающе. Тронуло, как ничто в подлунном мире. Понимаешь, о чем я? Самый простой пример: спичка, которая не только горит, но и тушит, и словно волшебная палочка исполняет желания – это ты. Смертельное оружие, которое не только убивает, но и лечит, и танцует вприсядку – это ты. Понимаешь? «За» и «против» – это забавно, но у тебя есть другое, вроде ненужное, лишнее, но захватывающее, настоящее. «За», «против» и «клубничное варенье». Понимаешь?
   – Где Афоня?! – Шилов заговорил громче. От чужака, облаченного в черный обтягивающий костюм, не пахло совершенно ни чем, но Шилова душило, он задыхался, оттягивал пальцами воротник рубахи, сжимал рукоятку пистолета до хруста.
   – Афоня неважен. Ты важен. Как ничто в мире, – сероглазый улыбнулся шире. – Каламбур такой забавный: ничто важно, но ты важнее, чем ничто. Ты видишь этот мир насквозь, твой мозг справляется с любым мороком. Ты важен. Понимаешь? Афони не было, я придумал, создал, чтоб усыпить, не получилось, ты справился, твой мозг, твоя душа победила.
   – Мой мозг справляется…?
   – Твоя душа, – сказал сероглазый и протянул ему руку, положил на плечо. – Пойдем со мной, я покажу, научу тебя, поучусь у тебя, познаю новое. Я тоже хочу душу, это забавно, волнует. Так давно ничто не волновало, очень скучно, муторно жить, когда живешь не ради чего-то, а просто, без смысла, без пути.
   – Где, мать твою, Афоня?! – закричал Шилов, сбрасывая руку сероглазого. Он метнулся к двери, дернул за ручку, но дверь не открылась. Он повернулся к сероглазому, направил на него пистолет.
   – Ладно… черт с тобой… скажи мне только, тварь, зачем все это? Рай, база на Кумарри, дети, которых я должен был убить?
   – Только проверка, – с готовностью ответил сероглазый. Однако Шилов чувствовал, что рассказывает он, потому что сам хочет, а не из-за пистолета; сероглазый не боялся оружия, он был счастлив, так счастлив как Шилов недавно, когда ждал приезда Сони. – Проверка на той планете, искали существо, способное настолько не верить. Ты знаешь веру, что она есть? Вера есть только для лишенных души, обладающие душой не верят, им не надо, они знают. Мы проверяли многих, тысячи, миллионы, нашли единицы, но и они не справились с другими заданиями, верили, гибли. Ты не такой. Ты – наше, мое спасение, последнее, что еще мы не изучили в подлунном мире. Ты так замечательно не веришь, так замечательно рушишь мороки, которые я, мы тебе подсовываем. Ты научишь нас, меня.
   – Я хочу уйти, – сказал Шилов, опуская оружие. – Отпусти меня. Я больше ничего не хочу. Я мечтаю уйти, увидеть Афоню, встретить Сонечку. Я просто устал, сероглазый. Если хочешь, забери мою душу, экспериментируйте с ней как хотите, заставляйте верить или не верить, но только отпусти меня. Пожалуйста.
   Сероглазый молча улыбался. Улыбался очаровательно; для безгубого, конечно.
   Шилов снова направил на него пистолет:
   – Отпусти меня, черт возьми! Забери мою душу, что угодно, но отпусти, или я выстрелю!
   – Не умеем забирать души, – сказал, наконец, сероглазый, – невозможно, немыслимо. Душа твоя, я тоже хочу такую. Научи меня, помоги нам понять, узнать, познать, не верить.
   – Не буду.
   – Тогда стреляй.
   Он улыбался, и Шилов подумал: вот зараза, думает ведь, уверен даже, что он, Шилов, не выстрелит, вот и скалится. С этим пора кончать раз и навсегда, подумал он, нажимая на спусковую скобу.
   Пуля, ломаясь о воздух, застыла, будто муха, попавшая на липкую ленту. Шилов изумленно выдохнул. Кажется, и сероглазый удивился. Чужак ожидал чего-то другого. Он вытянул руку, и воздух разошелся вокруг нее волнами, как вода. Сероглазый коснулся пули, и Шилов, не соображая, что произошло, тоже коснулся ее, и они замерли так, прикоснувшись друг к другу посредством крохотного кусочка свинца. Пуля была горячая, обжигала палец.
   – Что происходит? – спросил Шилов.
   – Земляне хитрые, настойчивые, – ухмыльнулся сероглазый. – Совсем не ожидал, в чем-то приятно. Не так приятно как твоя душа, сила, способность, но все равно здорово.
   – Управление Земли по миграционной политике! Не двигаться! – голос, льющийся сверху, до смешного походил на глас Божий. Шилов вздрогнул. Управление по миграционной политике – одно из названий учреждения, где он прежде работал. Значит, шеф постарался. Значит, все-таки добился разрешения применить «Уничтожитель времени» (тм) на матушке-Земле. Все ради поимки сероглазого. А он, Шилов, что же? Приманка, магнит, как те рыбы, как те наведенные лично для него миражи. Получается так.
   Прежде чем, в машину ворвался десант, Шилов успел потрогать карман и нащупал диск. Диск не исчез. Значит, не мираж, настоящий?
   Их выволокли на улицу, кинули на землю. В спину Шилову уперся сапог. Шилов спокойно лежал, уткнувшись носом в холодную траву, вдыхал запахи трав и навоза. Кто-то бегал рядом, мелькали кирзовые сапоги, люди матерились.
   – Вы что, совсем оборзели что ли?
   Шилова подняли на ноги, наскоро отряхнули, заключили в объятья. Он не понимал, что происходит, стоял и ждал, когда все закончится, молча смотрел в небо. Небо было серое, невзрачное, глупое какое-то небо, совсем не под стать моменту.
   – Шилов, чер-ртяка, ты как?
   Это был настоящий Семеныч; то есть другой, нечаянно попавший в наш мир из параллельного. Он наклонился к уху Шилова, шепнул с гордостью:
   – Ты знаешь, в этом мире у меня зарплата побольше, а Прудникова из бухгалтерии – моя любовница. Прикинь, нос-пиндос? Ума не приложу, как я ее сумел добиться, но ведь сумел же!
   Шилов кивнул и вгляделся во тьму. Чуть дальше стояли Проненко, Федька, еще кто-то из коллег. Они приветственно махали Шилову. Когда успели здесь появиться? Из толпы вырвался сам шеф в обычной невзрачной своей форме, напоминавший теперешнее небо. Он плечом оттер Семеныча, едва-едва пожал Шилову руку, потом будто спохватился и крепко сжал ее, со значением глядя ему в глаза.
   – Ты молодец, Шилов. Просто молодец. Уж прости нас за то, что все так получилось и что тебе никто ничего не сказал, но ты, благодаря своей интуиции, прекрасно справился. За это тебе полагается премия в размере двенадцати окладов. Как минимум двенадцати, ты слышишь! Такое перетерпеть… уж я-то растрясу наших спонсоров, скинутся как миленькие… ты сам-то понимаешь, что случилось? После стольких лет… неудачи, пробы, ошибки… мы, наконец, поймали сероглазого! Сколько нам всего теперь раскроется, какие тайны мироздания!
   «И что?» – хотел спросить Шилов, но промолчал. На миг ему показалось, что происходящее – очередной морок, наведенный сероглазым, но он тут же понял, что это не так. Все взаправду.
   Сероглазого, время для которого было уничтожено, вели в бронированный мобиль. Чужак медленно-медленно моргал левым глазом и еще медленнее улыбался. Он напоминал гигантскую улитку, случайно познавшую смысл жизни.
   Подошла Сонечка. Подчеркнуто официальная, строгая, в нарядной форме со множеством петлиц. Тоже, вероятно, заслужила немаленькую премию. Шеф и Семеныч посторонились, вежливо отошли, мирно беседуя, притворяясь, что Шилов и Соня их больше не интересуют. Почти влюбленные остались вдвоем.
   – Извини, – сказала Сонечка, осунувшись. Она ломала руки, избегая глядеть на него. – Так уж получилось. Когда выяснилось, что ты любишь меня… Костя, прости.
   – Ты разыгрывала нашу любовь? – спросил Шилов. Какой-то глупый получился вопрос, в чем-то неправильный, но он сам не мог понять, в чем именно эта неправильность заключается.
   – Мы оба разыгрывали нашу любовь. Только ты играл честно. А мне приходилось работать. Пойми, Костенька, я – одинокая женщина, мне нужно много денег на лечение сына… Ты понимаешь? У меня нет времени на любовь и никогда не будет.
   – Самопожертвование. Это здорово.
   – Ты издеваешься? Пойми, мне тоже тяжело, не думай, что у меня не было никаких чувств, что мне было легко намекать, давать тебе надежду…
   – Зачем это вообще надо было?
   – Зачем-то это надо было сероглазым. Не зря ведь они навели на тебя тот морок, в Раю. Мы не должны были терять сероглазых, использовали каждую возможность.
   – Так пошло, – сказал он, улыбнувшись. – Эти «мы»…
   – Прости, Шилов.
   Он кивнул, вспоминая мчащийся монорельс и воробьев, бьющихся о стекла.
   Так глупо, подумал Шилов.
   – Так быстро и глупо все закончилось, даже не успев начаться. Любовь прошла, вытравлена из души за пару минут; совсем недавно я был готов ради тебя на многое, на все, даже сойти с ума готов был, а теперь это не имеет никакого значения… Как пошло. Лживо. Глупо. Быстро. Самое обидное, что быстро, пошлость я уже научился терпеть…
   – Прости, – сказала она. – Прости, – повторила она как заклинание, и голос ее дрогнул; кажется, она была готова заплакать, но держалась. – Ты знаешь, я многое хотела тебе сказать, на самом деле многое, но разговор вышел дурацкий, да и не мог он другим получиться, когда вокруг орут люди, когда в спину нам пялится Семеныч, с которым я уже год сплю, даже больше. Больно, Шилов? Мне тоже больно, ты не представляешь как. Я знаю, я гадости сейчас говорю, но ты забудь все то, что слышал от меня пять минут назад, то было лживое и – да-да, ты прав – пошлое. Я ведь на самом деле влюбилась в тебя Шилов, в твою любовь я влюбилась и запуталась, а шеф давил, Семеныч терзал трубку, кричал на меня, я боялась… Я бессвязно как-то говорю, да, Шилов? Очень сложно говорить связно, когда десантники в нескольких метрах выпрыгивают из мобиля, когда вокруг раздаются приказы, заставляющие меня сконцентрироваться, подобраться, забыть о себе-гражданской… мне так плохо сейчас, Шилов, но это хорошо, что я хоть на миг забыла о наказе шефа, о тех словах, которые я должна была тебе сказать по его приказу, и которые говорила… я ведь почти забыла о своем ребенке, о своем бедном непрерывно стареющем малыше, забыла ради тебя, всего на несколько дней, но забыла… И тогда на вокзал я пришла провожать тебя по собственной инициативе, честное слово… Шилов… Шилов! Ответь… ответь, пожалуйста!
   Он молчал.
   – Шилов, – прошептала она. – Теперь, когда я открылась тебе… – Соня замолчала.
   – Что?
   Она не ответила, грустно улыбнулась, отошла в сторону, потерялась в тени. Глаза ее были закрыты, руки сложены на груди. Он смотрел ей вслед, не проронив ни звука. Он мог подойти к ней, обнять на глазах у Семеныча, который к прочему оказался изрядным донжуаном, мог прижать к себе. Быть может, они все-таки оказались бы вместе. Но любовь ушла. Не стало любви. Возможно, ее и не было. Последняя соломинка, что держала Шилова на плаву, оказалась виртуальной. Шилов едва сдерживался, чтоб не засмеяться; он боялся, что после смеха хлынут слезы.
   К Шилову подходили другие: по очереди жали руку, что-то говорили, поздравляли, улыбались, обнажая белые зубы. Делились с ним крупицами знаний, извинялись за ложь, за то, что Шилов был для них всего лишь приманкой, на которую клюнули сероглазые. Теперь люди смогут многое узнать от сероглазых. Нас ждет небывалый подъем теоретических наук, новые вакцины, изобретения, глобальное погружение в не-реальность – вот, что получит человечество, выпытав у сероглазого его тайны.
   Как пошло, думал Шилов. Где-то я уже это видел. Все это и многое другое уже было и не раз. Как мерзко на душе.
   Объявился ухмыляющийся Дух, который принес на плече Афоню. Домовой не улыбался и не поздравлял его, угрюмо отворачивал голову, скрипел зубами. Значит, все-таки предал, позволил бывшим коллегами использовать хозяина, а теперь стыдится… Бывшим коллегам? Его же уволили… Шилов усмехнулся. И это липа? Конечно, по-другому не может и быть. Все должно быть как по-настоящему. Вся эта ложь. Никто не уволил его, он до сих пор ценный работник. Самый ценный непрофессионал в Управлении. Черт возьми, почему он не почувствовал этот чертов заговор; он с легкостью разрывал веревки, которыми сероглазые опутывали его мозг, а с комплотом коллег-землян справиться не смог?
   – Ушла твоя шалава? – шепотом спросил Афоня.
   – Заткнись, домовой.
   – Расист проклятый! Дождешься, в суд на тебя все-таки подам!
   – Как пожелаешь, – безразлично ответил Шилов. Афоня замолчал, испуганно лупая глазенками.
   Суетились десантники. Замедленного сероглазого при помощи странных устройств-излучателей с трудом, но запихнули в кузов броневика. Там и поставили, как статую. Двери бронированного мобиля стали захлопываться. Статуя сероглазого смотрела на Шилова и печально улыбалась. По будто фольгой оклеенным стенкам кузова носились голубоватые искры.
   В сущности, чего они, эти сероглазые, хотели? Только научиться… хм… обладать душой. А для этого отсеяли, убив, многих лишенных души. Но они всего лишь хотели… хотели… Черт возьми, они ведь и сами погибали ради своей идеи. Сероглазый, вошедший в смерч. Сероглазый на озере. Они умерли. А сколько умерло до них, разыскивая зачем-то существо с душой?
   Шилов тискал спрятанный в кармане диск. Диск был настоящий, не мираж. Зачем-то он ему понадобился. Зачем-то ему его подсунули. Зачем-то Афоня врал…
   Шилов посмотрел на домового, крепко вцепившегося в плечо Духа. Афоня едва заметно кивнул. Шилов достал диск, и мир вокруг замер, притих, с немым изумлением разглядывая устройство в руке Шилова. Шилов понял, что эта штуковина ему напоминает – бомбу мистера Вернона; бомбу, предназначенную взорвать скучное жизнепрепровождение отдельно взятого человека. В центре устройства обнаружилась маленькая красная кнопка, и Шилов очень удивился, почему не заметил ее раньше. Понял, что кнопка появилась только сейчас, потому что раньше в ней не было нужды.
   И он нажал на нее.
   Писк такой громкий, будто запищали одновременно все комары мира, раздавил пространство нанометровой толщины лезвием, пронизал его искрами боли. Запищали остальные диски в округе, застонали диски, разбросанные сероглазым по всей Воронежской области. Люди повалились на землю, хватаясь руками за головы, и зависший в стороне десантный мобиль, ощетинившийся стволами пулеметов, пошел на посадку, вгрызся в сырую землю, взметал вывороченную с корнем траву и комья влажного перегноя.