Страница:
Сотрапезники полностью разделяли его восхищение, и такое единодушие объединяло застолье.
Открыли очередную бутылку и подняли бокалы за порядочность, за честность и за многие другие хорошие человеческие качества. Выпили и персонально – за многоуважаемого Валентина Леонидовича Скорина, за уважаемого Виктора Богдановича Баданца, за могучего польского гостя Казимира, за непревзойденного стрелка Альберта, за хорошего парня Мишу Слезкина… Лучше всех произносил тосты российский газовый магнат, его украинский коллега тоже говорил довольно гладко, у остальных речь была более корявой и непричесанной. Потому что, хотя по внешним признакам «основные пассажиры» были похожи, по социальному статусу, роду занятий и внутренним ощущениям они существенно различались.
Родившийся в кибитке в крымской степи Ханыков большую часть жизни влачил полуголодное существование и раньше никогда не слышал про ланч, который теперь умело организовал. Он не понимал, что находит Скорин в этом пойле, за которое вконец обнаглевшие французишки дерут такие бешеные деньги. Очевидно, вкусовые рецепторы у Хана устроены по-иному. Какой такой букет, какое послевкусие, что за необыкновенная плотность и цвет, которыми так восхищается российский гость?
Та же беда у Миши Слезкина и у Казимира: вместо сырой рыбы и какого-то дурного винища они бы с большим удовольствием накатили горилки или водки под сальце с разварной картошечкой… Но у истоков трубы стоит «Папа», значит необходимо «соответствовать» и демонстрировать напрочь отсутствующий тонкий вкус. Когда Скорин смотрит сквозь бокал на солнце и чмокает губами, надо тоже качать головами и многозначительно подкатывать глаза к небу, изображая неземное удовольствие. Вон как Баданец, который умело подыгрывает москалю, изображая тонкую аристократическую натуру. А может, и сам москаль «бьет хвостом» – колотит понты, пускает пыль в глаза?
По большому счету, Хана и других не интересовало все это: яхта, морская прогулка, стрельба, телки, бешеной дороговизны вино, тосты и дружба с российским газовым магнатом. Их интересовало совсем другое – бабло. «Хрусты», «зелень», «капуста». Будет бабло – будут яхты, прогулки, телки, дружба с кем надо – короче, все будет. Но «бабки» должны быть большими, а чтобы они появились, надо делать дела с москалем и друг с другом. А для этого нужна нынешняя прогулка, стрельба, телки, «Petrus» и дружба! Во как! Замкнутый круг!
Хан изрядно набрался, как, впрочем, и все остальные. Градус веселья поднялся до точки кипения. «Обезьяны» уже окружили стол, сидели на коленях у Казимира и Баданца и с таким рвением шарили в купальных трусах Хана и Слезы, будто искали наличные деньги. Скорин отталкивал их и поливал драгоценным вином, рыженькая Марго, вцепившись ему в ногу, обсасывала большой палец.
Два официанта в белых кителях с каменными лицами поддерживали на столе порядок, а один из них, с табличкой «Жан» на лацкане, в очередной раз сфотографировал специальным аппаратом развеселую компанию. Потому что полицию нескольких стран очень интересовало, что связывает топ-менеджеров газовых концернов господина Скорина и господина Баданца с руководителями организованных преступных сообществ России, Украины и Польши – Слезой, Ханом и Молотом. И хотя их адвокаты вылезут из кожи, доказывая, что гражданин Украины Альберт Юсупович Ханыков, россиянин Михаил Ефимович Слезкин и гражданин Польши Казимир Халецкий являются законопослушными и уважаемыми людьми, честными налогоплательщиками своих стран, на европейские спецслужбы оплаченное красноречие вряд ли подействует. Транснациональная организованная преступность – вот как называется такая смычка.
Справедливости ради стоит заметить, что не такая уж она и организованная, эта преступность, бардака в ней хватает, как и во всех других сферах жизни. Вот и сейчас: перепились все – и менеджеры, и «паханы», куражатся, базарят, болты под шлюх затачивают, а ведь дело-то не сделано! Застолье грозило перерасти в разнузданную оргию, и ничего плохого в этом не было, кроме хорошего, но… время еще не наступило. Вначале следовало обговорить дела, и хотя впереди еще несколько дней, с этого следовало начинать. Потому что бывает – расслабляющая пьянка и донельзя сближающая «групповуха» после неудачного разговора заканчиваются стрельбой и кровью.
– Я слышала про суши на голом теле, – Марина Брамс наклонилась к уху Хана. – Мы легко можем такое устроить, но это уж слишком просто. Куда интересней «живой коктейль»…
– Это еще что такое? – Хан забыл, что должен следить за порядком и обнял ее крутые бедра.
– Голенькие девочки становятся на руки, ну, опираются на что-то, естественно, красиво подгибают ножки, в них наливают шампанское или мохито, а гости пьют через трубочки…
– Подожди, подожди, куда наливают?! – переспросил Хан.
Марина многозначительно округлила глаза и подмигнула.
– Прямо туда! Внутрь!
– Да ты че, в натуре! – От возмущения Хан перешел на свой привычный лексикон. – Че предлагаешь такое западло?! Это же зашкварка полная!
– Перестань, Ханчик! – Марина поцеловала его в щеку. – Не все так принципиальны, как ты, не все живут по понятиям. У нас это коронный номер, он пользуется большим успехом. Девочек предварительно обрабатывают – антисептики и все такое… А можно вообще вставить такие резиновые мешочки… Или узкие стаканчики… Короче, это дело техники…
– Ну, я спрошу, – ошарашенно проговорил Альберт Юсупович. – Только все это без меня. Пацаны не поймут…
Ничего удивительного, что с такими разговорами призвал общество к порядку не вор в законе Хан, а старый, еще советского разлива бюрократ Валентин Леонидович Скорин.
– Что-то рано мы гулять начали, господа хорошие, – заговорил газовый король тоном, каким начинал свои знаменитые разносы на совете директоров, и вылил прямо на голову Марго остатки вина. Этого, правда, он на совещаниях себе не позволял. Может, потому, что вина там не было.
– А ведь нам надо и о делах побеседовать. Только без лишних ушей…
Марина Брамс несколько раз хлопнула в ладоши, потом подняла тонкий пальчик в направлении трапа и покрутила по спирали, изображая движение направленного вверх штопора. Вышколенные девушки, будто услышав выстрел стартового пистолета, сорвались с мест и грациозно понеслись по крутым ступеням на открытую верхнюю палубу. Большие, как у всех высокорослых моделей, ступни, прогрохотали по тиковому дереву палубы стадно и совсем не гламурно. Так могли убегать из бани всполошенные солдаты. Только тонкие талии, стройные ножки и нежные голые попки со шнурками между ягодиц спасали впечатление. «Мэрилин Монро», не торопясь, поднялась последней, притянув взгляды всех без исключения мужчин, включая обслугу. Перед тем как исчезнуть, она обернулась и одарила всех профессиональной улыбкой, давая понять, что прекрасно знает о произведенном эффекте.
Небрежным движением руки Хан отправил сомелье и официантов. Жан, наверняка, обрадовался – ему надо было надежно спрятать снимки, которые при случайном или не случайном обыске могли стоить ему шкуры. В самом прямом смысле.
– Итак, новый проект увеличил прибыль каждого на сто миллионов в год, а ведь это только начало, – продолжил свою речь Скорин и внимательно осмотрел четверых собеседников, оценивая их реакцию. Все удовлетворенно кивнули, соглашаясь.
– Вместе с тем остался неурегулированным один, на первый взгляд второстепенный, но на самом деле очень важный вопрос…
Валентин Леонидович артистически изогнул бровь, отчего она поднялась над линией темных очков.
– Дело в том, что успех нашего дела на территории Польши успешно обеспечивает пан Халецкий. Мы ему очень благодарны и должны отметить неоценимость вклада, который он вносит в общую работу…
– То так, панове. В Польше у меня все схвачено!
Казимир изобразил улыбку своими разбитыми и будто неумело отрихтованными губами. В соответствии с современной модой он обзавелся дипломом магистра философии, но в высокии материи лезть не любил и козырял всегда одним постулатом: «Бытие определяет сознание», который произносил по-своему: «Битие определяет сознание». Киллера, который в него стрелял, три месяца держали на комфортабельной загородной даче, хорошо кормили, поили, по слухам, даже привозили элитных телок…
А когда Халецкий поправился и восстановил форму, он собрал на той же даче широкий круг друзей-приятелей, закатил шикарное угощение, а перед десертом устроил показательные спарринги– вначале со стрелком, а потом с заказчиком. Исполнитель продержался три минуты, а его наниматель – одну. Чтобы не повредить суставы, Млот надел тонкие жесткие протекторы, из-под них во все стороны летели кровавые брызги, как будто не в меру азартный повар отбивал сырую телятину под английский бифштекс… Оставалось хорошенько поперчить, посолить и положить на раскаленную сухую сковородку. Но процесс был прерван, и растерзанные полуфабрикаты швырнули голодным ротвейлерам.
А пан Казимир, выкупавшись, вернулся к потерявшим аппетит гостям, экзотическим фруктам, горящему мороженому и поднял 20-летним «Кельтом» тост за дружбу, порядочность и справедливость, которые всегда торжествуют. После этого случая разговоры о том, что Халецкий устарел, а время его кончилось, прекратились сами собой; «перспективная молодежь» мгновенно ушла в тень, и место на криминальном троне осталось за паном Млотом, как он думал – навсегда. Но, увы, ничего вечного на свете не бывает, и магистру философии Халецкому об этом забывать не стоило. И Скорин мягко напомнил ему эту истину.
– Вместе с тем, пан Халецкий действует… так сказать, на общественных началах. То есть он не связан с официальными структурами национального газового концерна. Вопрос: сколько такое положение может продолжаться?
Молот улыбнулся еще шире.
– Столько, сколько я буду жить на свете. Ни одна… ни один человек не осмелится совать свой нос в сферу моих интересов!
Фраза прозвучала очень внушительно и убедила всех участников совещания. Кроме одного.
– Да, да, пан Казимир, вы очень верно подметили: увы, все мы смертны! – Скорин развел руками. – И если вдруг случится непоправимое, а род занятий пана Халецкого способствует риску, то у нас могут возникнуть очень, очень серьезные проблемы! Да и у пана Халецкого наверняка возникнут серьезные проблемы, если газовые структуры узнают, а рано или поздно это произойдет, какие суммы он извлекает в обход их из газовой трубы!
– Эт-точно! – пристукнул ладонью по столу Слеза.
– Сразу завалят, – согласился Хан.
Солидные мужчины переглянулись. Точнее, обменялись бликами светоотражающих стекол. За столом будто бы собрались пять дублей Терминатора – никто с началом разговора не снял темные очки.
– И что? – хмуро поинтересовался боксер-философ. Он явно ничего не понял. Слишком уж закрутил ответ этот умник… И как-то само собой вышло, что Казимир сказал совсем не то, что хотел.
– Мы с Виктором предварительно обсуждали эту тему, – продолжил Скорин.
Баданец кивнул.
– Если мы возьмем в долю владельцев польского газового концерна, то все подобные проблемы отпадут, перспективы долгосрочного сотрудничества укрепятся, а риск для жизни нашего друга пана Казимира значительно снизится. В то же время, при запланированном уровне доходов, их участие не сделает нас беднее. Как говорится: всем хватит, причем с избытком! Что вы думаете по этому поводу?
Скорин направил зеркальный взгляд на сидящего напротив Хана.
– Алик?
– Чего тут думать, если политбюро рекомендует, – пожал плечами тот.
– Миша?
– Я согласен, – кивнул Слеза. – Но это территория Казимира, последнее слово за ним…
Все повернулись в сторону поляка. Пан Млот откинулся на спинку кресла, задумался, наморщив лоб, потом оттянул большими пальцами широкую резинку купальных трусов, заглянул под нее и, как бы услышав оттуда совет, резко отпустил.
– Добри, – пробасил супертяж с улыбкой, непонятно к чему относящейся: то ли к содержанию разговора, то ли к тому, что он увидел у себя в плавках.
– Под это дело надо выпить, – сказал Хан и засмеялся. – Знаете, что предложила эта сучка Мара?
Он взахлеб принялся пересказывать непристойное предложение бандерши.
Громкое и резкое «Гм!» прервало его возбужденную речь.
Все посмотрели на Слезу. Он, лыбясь ослепительной металлокерамикой, целился кривым изломанным пальцем в экран телевизора. Там украинский новостной канал передавал репортаж с компрессорной станции магистрального газового трубопровода.
– После ремонта в Лугани вновь вышла на полную мощность газовая станция, которой сегодня исполняется ровно двадцать пять лет, – радостной скороговоркой тараторила за кадром невидимая дикторша.
В кадре не было ничего особенного: общий вид станции, газовая труба, вентили, манометры, вспомогательное оборудование, монитор контрольного компьютера, старейший оператор, проработавший на станции все двадцать пять лет и сейчас изрекающий соответствующие случаю благоглупости…
Но лица пятерых властных мужчин вытянулись, как будто на яхту высадились спецом заряженные на них киллеры.
– Ни фига себе! – выругался Скорин.
– Пожелаем уважаемому Василию Ивановичу перекачать еще не один миллион кубометров газа и следующий юбилей встретить на своем рабочем месте в добром здравии и таком же хорошем настроении! – на оптимистической ноте закончила дикторша.
Седой и бородатый Василий Иванович с улыбкой манекена смотрел на экран своего монитора и щелкал контрольными тумблерами.
– Юбилейный телевизионный очерк представлен телекомпанией «Зенит», директор Черепахин, оператор Савин, – напоследок сообщила дикторша, и экран потемнел. Сюжет закончился. Началась реклама женских тампонов.
На второй палубе стояла напряженная тишина.
Баданец медленно, как на рапидной, но прокрученной с обычной скоростью, кинопленке, поднял руку и снял очки Терминатора с крупного клювообразного носа. Зрачки круглых, глубоко посаженных глаз расширились, и мертвенная бледность кожи, проступившая даже сквозь загар, стала быстро сменяться нездоровым багрянцем. Он так же медленно и туго повернул голову к Хану и развел повернутые ладонями вверх руки широко в стороны. Он явно хотел кричать и ругаться матом, только специфика личности Хана сдерживала этот порыв.
– Алик, как же так? – несмазанной дверью проскрипел он. – Как это могло выйти в эфир?
Хан резко сдернул очки, бросил перед собой и, откинувшись в кресле, зло прошипел:
– Что Алик? Алик тут при чем? Как эти припездки попали на станцию? Кто их туда пустил? Я, что ли?! Все бы стрелки переводить! Сейчас любой мудель с домашней камерой свою телекомпанию открыть может. За всеми не уследишь!
Слеза, как будто его не интересовало происходящее, разглядывал свешивающиеся с верхней палубы ножки «моделек», сидящих на краю площадки для загара. Или делал вид, что разглядывает ножки. Во всяком случае, наморщенный лоб над скрывающими глаза очками, и плотно сжатые губы не соответствовали выражению, возникающему при созерцании прекрасного.
Млот сидел, как в углу ринга между раундами; опустив мощные руки и прижав подбородок к груди, смотрел вниз, будто ожидая из плавок очередного полезного совета.
Баданец и Хан продолжали пререкаться, сваливая вину друг на друга.
Скорин до поры до времени молчал, барабаня пальцами по столу. Наконец терпение его лопнуло.
– Вот что, уважаемые коллеги, – довольно резко произнес Валентин Леонидович. – Есть хорошая восточная поговорка: «Лучше зажечь свечу, чем проклинать темноту». Надо не кивать друг на друга, а устранять последствия этого занимательного кино… И в первую очередь установить, кто его заказал! Кто за всем этим стоит?!
– Да кто тут может стоять? – удивился Хан. – Это случайность… Никто и не заметит…
Лицо «Папы» покрылось красными пятнами. Сейчас он не был похож на добродушного бегемотика.
– У вас тут что, детский сад?! Когда на кону стоят миллиарды, случайностей не бывает, зарубите это на носу! А если и бывает, мы все равно должны ее отработать, как полноценный и очень опасный «наезд»! И только тогда посчитать случайностью! Потому что за такие бабки расплачиваются не деньгами, а жизнями! Причем не только своими, но и своих близких! Вы что, совсем ничего не понимаете?!
Сняв очки, он зло глянул на Баданца. Потом перевел тяжелый взгляд на Хана. Плоское лицо степняка с узкими раскосыми глазами выражало крайнюю степень раздражения, если не ярости. Внезапно он вскочил и схватил лежащее у палубного ограждения ружье. Млот окаменел и только презрительно прищурился. У Скорина отвисла челюсть. Баданец вскочил и, опрокинув кресло, шарахнулся в сторону. Про кнопки сигнала тревоги все забыли. Да они и не успели бы помочь. Но Хан разрядил двустволку в стаю чаек. Посыпались перья, две птицы, перевернувшись через крыло, рухнули в воду, третья полетела прочь, медленно теряя высоту и в конце концов тоже воткнулась в море.
– Плохая примета! – сказал Скорин. – И дурные манеры… – И неожиданно добавил: – Я возвращаюсь!
Млот, распрямляясь и поднимая голову, как после удара, набрал в легкие насыщенный ионами морской воздух и на выдохе глубоко кивнул:
– Я тоже.
– А может, отдохнем пару деньков? – спросил Слеза. – Жалко телок бросать на полдороге…
– Не до отдыха сейчас. И вообще… – пробурчал Баданец, стряхивая что-то невидимое с купальных трусов. Наверное – пережитый страх.
Сбросив пар и успокоившись, Хан аккуратно положил «Пердей» на палубу, снова надел очки, примирительно улыбнулся.
– Прошу прощения. Нервы…
Потом нажал на трубке внутренней связи зеленую кнопку и, услышав ответ капитана, твердо скомандовал:
– Разворачивайся! Мы возвращаемся в Ниццу!
Описав широкий полукруг и оставив на синей поверхности ровный, будто выписанный циркулем белый след, «Кристина» легла на обратный курс. Запасы спиртного и продуктов остались практически нетронутыми. А настроившиеся на крутой отдых «модельки» очень огорчились. Но их настроение никого не интересовало.
Глава 2
Открыли очередную бутылку и подняли бокалы за порядочность, за честность и за многие другие хорошие человеческие качества. Выпили и персонально – за многоуважаемого Валентина Леонидовича Скорина, за уважаемого Виктора Богдановича Баданца, за могучего польского гостя Казимира, за непревзойденного стрелка Альберта, за хорошего парня Мишу Слезкина… Лучше всех произносил тосты российский газовый магнат, его украинский коллега тоже говорил довольно гладко, у остальных речь была более корявой и непричесанной. Потому что, хотя по внешним признакам «основные пассажиры» были похожи, по социальному статусу, роду занятий и внутренним ощущениям они существенно различались.
Родившийся в кибитке в крымской степи Ханыков большую часть жизни влачил полуголодное существование и раньше никогда не слышал про ланч, который теперь умело организовал. Он не понимал, что находит Скорин в этом пойле, за которое вконец обнаглевшие французишки дерут такие бешеные деньги. Очевидно, вкусовые рецепторы у Хана устроены по-иному. Какой такой букет, какое послевкусие, что за необыкновенная плотность и цвет, которыми так восхищается российский гость?
Та же беда у Миши Слезкина и у Казимира: вместо сырой рыбы и какого-то дурного винища они бы с большим удовольствием накатили горилки или водки под сальце с разварной картошечкой… Но у истоков трубы стоит «Папа», значит необходимо «соответствовать» и демонстрировать напрочь отсутствующий тонкий вкус. Когда Скорин смотрит сквозь бокал на солнце и чмокает губами, надо тоже качать головами и многозначительно подкатывать глаза к небу, изображая неземное удовольствие. Вон как Баданец, который умело подыгрывает москалю, изображая тонкую аристократическую натуру. А может, и сам москаль «бьет хвостом» – колотит понты, пускает пыль в глаза?
По большому счету, Хана и других не интересовало все это: яхта, морская прогулка, стрельба, телки, бешеной дороговизны вино, тосты и дружба с российским газовым магнатом. Их интересовало совсем другое – бабло. «Хрусты», «зелень», «капуста». Будет бабло – будут яхты, прогулки, телки, дружба с кем надо – короче, все будет. Но «бабки» должны быть большими, а чтобы они появились, надо делать дела с москалем и друг с другом. А для этого нужна нынешняя прогулка, стрельба, телки, «Petrus» и дружба! Во как! Замкнутый круг!
Хан изрядно набрался, как, впрочем, и все остальные. Градус веселья поднялся до точки кипения. «Обезьяны» уже окружили стол, сидели на коленях у Казимира и Баданца и с таким рвением шарили в купальных трусах Хана и Слезы, будто искали наличные деньги. Скорин отталкивал их и поливал драгоценным вином, рыженькая Марго, вцепившись ему в ногу, обсасывала большой палец.
Два официанта в белых кителях с каменными лицами поддерживали на столе порядок, а один из них, с табличкой «Жан» на лацкане, в очередной раз сфотографировал специальным аппаратом развеселую компанию. Потому что полицию нескольких стран очень интересовало, что связывает топ-менеджеров газовых концернов господина Скорина и господина Баданца с руководителями организованных преступных сообществ России, Украины и Польши – Слезой, Ханом и Молотом. И хотя их адвокаты вылезут из кожи, доказывая, что гражданин Украины Альберт Юсупович Ханыков, россиянин Михаил Ефимович Слезкин и гражданин Польши Казимир Халецкий являются законопослушными и уважаемыми людьми, честными налогоплательщиками своих стран, на европейские спецслужбы оплаченное красноречие вряд ли подействует. Транснациональная организованная преступность – вот как называется такая смычка.
Справедливости ради стоит заметить, что не такая уж она и организованная, эта преступность, бардака в ней хватает, как и во всех других сферах жизни. Вот и сейчас: перепились все – и менеджеры, и «паханы», куражатся, базарят, болты под шлюх затачивают, а ведь дело-то не сделано! Застолье грозило перерасти в разнузданную оргию, и ничего плохого в этом не было, кроме хорошего, но… время еще не наступило. Вначале следовало обговорить дела, и хотя впереди еще несколько дней, с этого следовало начинать. Потому что бывает – расслабляющая пьянка и донельзя сближающая «групповуха» после неудачного разговора заканчиваются стрельбой и кровью.
– Я слышала про суши на голом теле, – Марина Брамс наклонилась к уху Хана. – Мы легко можем такое устроить, но это уж слишком просто. Куда интересней «живой коктейль»…
– Это еще что такое? – Хан забыл, что должен следить за порядком и обнял ее крутые бедра.
– Голенькие девочки становятся на руки, ну, опираются на что-то, естественно, красиво подгибают ножки, в них наливают шампанское или мохито, а гости пьют через трубочки…
– Подожди, подожди, куда наливают?! – переспросил Хан.
Марина многозначительно округлила глаза и подмигнула.
– Прямо туда! Внутрь!
– Да ты че, в натуре! – От возмущения Хан перешел на свой привычный лексикон. – Че предлагаешь такое западло?! Это же зашкварка полная!
– Перестань, Ханчик! – Марина поцеловала его в щеку. – Не все так принципиальны, как ты, не все живут по понятиям. У нас это коронный номер, он пользуется большим успехом. Девочек предварительно обрабатывают – антисептики и все такое… А можно вообще вставить такие резиновые мешочки… Или узкие стаканчики… Короче, это дело техники…
– Ну, я спрошу, – ошарашенно проговорил Альберт Юсупович. – Только все это без меня. Пацаны не поймут…
Ничего удивительного, что с такими разговорами призвал общество к порядку не вор в законе Хан, а старый, еще советского разлива бюрократ Валентин Леонидович Скорин.
– Что-то рано мы гулять начали, господа хорошие, – заговорил газовый король тоном, каким начинал свои знаменитые разносы на совете директоров, и вылил прямо на голову Марго остатки вина. Этого, правда, он на совещаниях себе не позволял. Может, потому, что вина там не было.
– А ведь нам надо и о делах побеседовать. Только без лишних ушей…
Марина Брамс несколько раз хлопнула в ладоши, потом подняла тонкий пальчик в направлении трапа и покрутила по спирали, изображая движение направленного вверх штопора. Вышколенные девушки, будто услышав выстрел стартового пистолета, сорвались с мест и грациозно понеслись по крутым ступеням на открытую верхнюю палубу. Большие, как у всех высокорослых моделей, ступни, прогрохотали по тиковому дереву палубы стадно и совсем не гламурно. Так могли убегать из бани всполошенные солдаты. Только тонкие талии, стройные ножки и нежные голые попки со шнурками между ягодиц спасали впечатление. «Мэрилин Монро», не торопясь, поднялась последней, притянув взгляды всех без исключения мужчин, включая обслугу. Перед тем как исчезнуть, она обернулась и одарила всех профессиональной улыбкой, давая понять, что прекрасно знает о произведенном эффекте.
Небрежным движением руки Хан отправил сомелье и официантов. Жан, наверняка, обрадовался – ему надо было надежно спрятать снимки, которые при случайном или не случайном обыске могли стоить ему шкуры. В самом прямом смысле.
– Итак, новый проект увеличил прибыль каждого на сто миллионов в год, а ведь это только начало, – продолжил свою речь Скорин и внимательно осмотрел четверых собеседников, оценивая их реакцию. Все удовлетворенно кивнули, соглашаясь.
– Вместе с тем остался неурегулированным один, на первый взгляд второстепенный, но на самом деле очень важный вопрос…
Валентин Леонидович артистически изогнул бровь, отчего она поднялась над линией темных очков.
– Дело в том, что успех нашего дела на территории Польши успешно обеспечивает пан Халецкий. Мы ему очень благодарны и должны отметить неоценимость вклада, который он вносит в общую работу…
– То так, панове. В Польше у меня все схвачено!
Казимир изобразил улыбку своими разбитыми и будто неумело отрихтованными губами. В соответствии с современной модой он обзавелся дипломом магистра философии, но в высокии материи лезть не любил и козырял всегда одним постулатом: «Бытие определяет сознание», который произносил по-своему: «Битие определяет сознание». Киллера, который в него стрелял, три месяца держали на комфортабельной загородной даче, хорошо кормили, поили, по слухам, даже привозили элитных телок…
А когда Халецкий поправился и восстановил форму, он собрал на той же даче широкий круг друзей-приятелей, закатил шикарное угощение, а перед десертом устроил показательные спарринги– вначале со стрелком, а потом с заказчиком. Исполнитель продержался три минуты, а его наниматель – одну. Чтобы не повредить суставы, Млот надел тонкие жесткие протекторы, из-под них во все стороны летели кровавые брызги, как будто не в меру азартный повар отбивал сырую телятину под английский бифштекс… Оставалось хорошенько поперчить, посолить и положить на раскаленную сухую сковородку. Но процесс был прерван, и растерзанные полуфабрикаты швырнули голодным ротвейлерам.
А пан Казимир, выкупавшись, вернулся к потерявшим аппетит гостям, экзотическим фруктам, горящему мороженому и поднял 20-летним «Кельтом» тост за дружбу, порядочность и справедливость, которые всегда торжествуют. После этого случая разговоры о том, что Халецкий устарел, а время его кончилось, прекратились сами собой; «перспективная молодежь» мгновенно ушла в тень, и место на криминальном троне осталось за паном Млотом, как он думал – навсегда. Но, увы, ничего вечного на свете не бывает, и магистру философии Халецкому об этом забывать не стоило. И Скорин мягко напомнил ему эту истину.
– Вместе с тем, пан Халецкий действует… так сказать, на общественных началах. То есть он не связан с официальными структурами национального газового концерна. Вопрос: сколько такое положение может продолжаться?
Молот улыбнулся еще шире.
– Столько, сколько я буду жить на свете. Ни одна… ни один человек не осмелится совать свой нос в сферу моих интересов!
Фраза прозвучала очень внушительно и убедила всех участников совещания. Кроме одного.
– Да, да, пан Казимир, вы очень верно подметили: увы, все мы смертны! – Скорин развел руками. – И если вдруг случится непоправимое, а род занятий пана Халецкого способствует риску, то у нас могут возникнуть очень, очень серьезные проблемы! Да и у пана Халецкого наверняка возникнут серьезные проблемы, если газовые структуры узнают, а рано или поздно это произойдет, какие суммы он извлекает в обход их из газовой трубы!
– Эт-точно! – пристукнул ладонью по столу Слеза.
– Сразу завалят, – согласился Хан.
Солидные мужчины переглянулись. Точнее, обменялись бликами светоотражающих стекол. За столом будто бы собрались пять дублей Терминатора – никто с началом разговора не снял темные очки.
– И что? – хмуро поинтересовался боксер-философ. Он явно ничего не понял. Слишком уж закрутил ответ этот умник… И как-то само собой вышло, что Казимир сказал совсем не то, что хотел.
– Мы с Виктором предварительно обсуждали эту тему, – продолжил Скорин.
Баданец кивнул.
– Если мы возьмем в долю владельцев польского газового концерна, то все подобные проблемы отпадут, перспективы долгосрочного сотрудничества укрепятся, а риск для жизни нашего друга пана Казимира значительно снизится. В то же время, при запланированном уровне доходов, их участие не сделает нас беднее. Как говорится: всем хватит, причем с избытком! Что вы думаете по этому поводу?
Скорин направил зеркальный взгляд на сидящего напротив Хана.
– Алик?
– Чего тут думать, если политбюро рекомендует, – пожал плечами тот.
– Миша?
– Я согласен, – кивнул Слеза. – Но это территория Казимира, последнее слово за ним…
Все повернулись в сторону поляка. Пан Млот откинулся на спинку кресла, задумался, наморщив лоб, потом оттянул большими пальцами широкую резинку купальных трусов, заглянул под нее и, как бы услышав оттуда совет, резко отпустил.
– Добри, – пробасил супертяж с улыбкой, непонятно к чему относящейся: то ли к содержанию разговора, то ли к тому, что он увидел у себя в плавках.
– Под это дело надо выпить, – сказал Хан и засмеялся. – Знаете, что предложила эта сучка Мара?
Он взахлеб принялся пересказывать непристойное предложение бандерши.
Громкое и резкое «Гм!» прервало его возбужденную речь.
Все посмотрели на Слезу. Он, лыбясь ослепительной металлокерамикой, целился кривым изломанным пальцем в экран телевизора. Там украинский новостной канал передавал репортаж с компрессорной станции магистрального газового трубопровода.
– После ремонта в Лугани вновь вышла на полную мощность газовая станция, которой сегодня исполняется ровно двадцать пять лет, – радостной скороговоркой тараторила за кадром невидимая дикторша.
В кадре не было ничего особенного: общий вид станции, газовая труба, вентили, манометры, вспомогательное оборудование, монитор контрольного компьютера, старейший оператор, проработавший на станции все двадцать пять лет и сейчас изрекающий соответствующие случаю благоглупости…
Но лица пятерых властных мужчин вытянулись, как будто на яхту высадились спецом заряженные на них киллеры.
– Ни фига себе! – выругался Скорин.
– Пожелаем уважаемому Василию Ивановичу перекачать еще не один миллион кубометров газа и следующий юбилей встретить на своем рабочем месте в добром здравии и таком же хорошем настроении! – на оптимистической ноте закончила дикторша.
Седой и бородатый Василий Иванович с улыбкой манекена смотрел на экран своего монитора и щелкал контрольными тумблерами.
– Юбилейный телевизионный очерк представлен телекомпанией «Зенит», директор Черепахин, оператор Савин, – напоследок сообщила дикторша, и экран потемнел. Сюжет закончился. Началась реклама женских тампонов.
На второй палубе стояла напряженная тишина.
Баданец медленно, как на рапидной, но прокрученной с обычной скоростью, кинопленке, поднял руку и снял очки Терминатора с крупного клювообразного носа. Зрачки круглых, глубоко посаженных глаз расширились, и мертвенная бледность кожи, проступившая даже сквозь загар, стала быстро сменяться нездоровым багрянцем. Он так же медленно и туго повернул голову к Хану и развел повернутые ладонями вверх руки широко в стороны. Он явно хотел кричать и ругаться матом, только специфика личности Хана сдерживала этот порыв.
– Алик, как же так? – несмазанной дверью проскрипел он. – Как это могло выйти в эфир?
Хан резко сдернул очки, бросил перед собой и, откинувшись в кресле, зло прошипел:
– Что Алик? Алик тут при чем? Как эти припездки попали на станцию? Кто их туда пустил? Я, что ли?! Все бы стрелки переводить! Сейчас любой мудель с домашней камерой свою телекомпанию открыть может. За всеми не уследишь!
Слеза, как будто его не интересовало происходящее, разглядывал свешивающиеся с верхней палубы ножки «моделек», сидящих на краю площадки для загара. Или делал вид, что разглядывает ножки. Во всяком случае, наморщенный лоб над скрывающими глаза очками, и плотно сжатые губы не соответствовали выражению, возникающему при созерцании прекрасного.
Млот сидел, как в углу ринга между раундами; опустив мощные руки и прижав подбородок к груди, смотрел вниз, будто ожидая из плавок очередного полезного совета.
Баданец и Хан продолжали пререкаться, сваливая вину друг на друга.
Скорин до поры до времени молчал, барабаня пальцами по столу. Наконец терпение его лопнуло.
– Вот что, уважаемые коллеги, – довольно резко произнес Валентин Леонидович. – Есть хорошая восточная поговорка: «Лучше зажечь свечу, чем проклинать темноту». Надо не кивать друг на друга, а устранять последствия этого занимательного кино… И в первую очередь установить, кто его заказал! Кто за всем этим стоит?!
– Да кто тут может стоять? – удивился Хан. – Это случайность… Никто и не заметит…
Лицо «Папы» покрылось красными пятнами. Сейчас он не был похож на добродушного бегемотика.
– У вас тут что, детский сад?! Когда на кону стоят миллиарды, случайностей не бывает, зарубите это на носу! А если и бывает, мы все равно должны ее отработать, как полноценный и очень опасный «наезд»! И только тогда посчитать случайностью! Потому что за такие бабки расплачиваются не деньгами, а жизнями! Причем не только своими, но и своих близких! Вы что, совсем ничего не понимаете?!
Сняв очки, он зло глянул на Баданца. Потом перевел тяжелый взгляд на Хана. Плоское лицо степняка с узкими раскосыми глазами выражало крайнюю степень раздражения, если не ярости. Внезапно он вскочил и схватил лежащее у палубного ограждения ружье. Млот окаменел и только презрительно прищурился. У Скорина отвисла челюсть. Баданец вскочил и, опрокинув кресло, шарахнулся в сторону. Про кнопки сигнала тревоги все забыли. Да они и не успели бы помочь. Но Хан разрядил двустволку в стаю чаек. Посыпались перья, две птицы, перевернувшись через крыло, рухнули в воду, третья полетела прочь, медленно теряя высоту и в конце концов тоже воткнулась в море.
– Плохая примета! – сказал Скорин. – И дурные манеры… – И неожиданно добавил: – Я возвращаюсь!
Млот, распрямляясь и поднимая голову, как после удара, набрал в легкие насыщенный ионами морской воздух и на выдохе глубоко кивнул:
– Я тоже.
– А может, отдохнем пару деньков? – спросил Слеза. – Жалко телок бросать на полдороге…
– Не до отдыха сейчас. И вообще… – пробурчал Баданец, стряхивая что-то невидимое с купальных трусов. Наверное – пережитый страх.
Сбросив пар и успокоившись, Хан аккуратно положил «Пердей» на палубу, снова надел очки, примирительно улыбнулся.
– Прошу прощения. Нервы…
Потом нажал на трубке внутренней связи зеленую кнопку и, услышав ответ капитана, твердо скомандовал:
– Разворачивайся! Мы возвращаемся в Ниццу!
Описав широкий полукруг и оставив на синей поверхности ровный, будто выписанный циркулем белый след, «Кристина» легла на обратный курс. Запасы спиртного и продуктов остались практически нетронутыми. А настроившиеся на крутой отдых «модельки» очень огорчились. Но их настроение никого не интересовало.
Глава 2
Зигзаг судьбы
Невысокий человек средних лет уверенной походкой шел по улице. Крепкая фигура выдавала немалый спортивный опыт, а острый цепкий взгляд, как бы сказали раньше, «мог принадлежать сыщику или журналисту». Но в последние годы развелась уйма людей с такими взглядами: бандиты, мошенники, «авторитетные бизнесмены», да мало ли кто еще! Так что сейчас этот классификационный признак отпал: пронзительный взгляд мог принадлежать кому угодно. Впрочем, человек на бандита, мошенника или бизнесмена явно не тянул, скорее относился к недавно введенной модным московским автором категории «офисного планктона»: недорогой коричневый костюм с неподходящим серым галстуком, безымянные коричневые туфли, пионерская белая сорочка, скромная «Сейко» на запястье, вдобавок он шел пешком и без охраны… К тому же встречал много знакомых, которые его не обходили и не боялись, а напротив – приветливо здоровались, что характерно – по-русски: на востоке Украины нет фанатичного поклонения «ридной мове».
– Здорово, Иван!
– Как поживаете, Иван Сергеевич!
– Дядя Ваня, а когда вы сериалы показывать будете?
Внимательный наблюдатель мог сделать вывод: человек бедный, но честный и порядочный, поэтому люди к нему тянутся. Или в свете критериев оценок последнего времени расставить акценты по-другому: он честный и порядочный, а потому беден, как церковная мышь, и интересен только для таких же лохов, как и сам. Но в данный момент за ним никто не наблюдал и никаких выводов не делал.
Несмотря на это, факт остается фактом: в городе Ивана Сергеевича Черепахина все знали. Конечно, когда Хан говорил, что любой дурак с домашней камерой может открыть свою телекомпанию, он несколько преувеличивал. А вот с двумя профессиональными дивикамами «Sony» вполне можно не только компанию открыть, но и оказаться на гребне общественной жизни. Особенно если это жизнь не столицы, а тихой провинциальной Лугани. Главное, включать эти камеры в нужном месте, в нужное время и направлять их на нужных людей… Черепахин являлся владельцем и директором телекомпании, поэтому, во-первых, относился к верхнему слою «офисного планктона», а во-вторых, был заметной фигурой.
– Приветствую, Иван Сергеевич, и поздравляю! Видел, видел ваш сюжет в республиканских новостях. Это успех! – Востроносый старичок с остатками седых волос на коричневом, в пятнах, черепе, кисло улыбался. В свое время он заведовал идеологическим отделом горкома партии и до сих пор считал, что разбирается во всем на свете.
– Хотя я бы смонтировал по-другому: кадр-то вышел рваный, да и точек съемки маловато… М-да… И смысловые повторы тоже… Я вам прямо скажу, в мое время на центральный канал такое бы сырье не взяли… Да мы бы и не пропустили!
– Спасибо, Павел Семенович! У меня нет иллюзий по поводу нашей профессиональной гениальности! Просто повезло, наверное, им надо было «дырку» заткнуть, а наш репортаж по хронометражу подошел… С вашим опытом, конечно, можно еще больше огрехов найти… Спасибо, что подсказали… Хотя, знаете, все звонят, поздравляют…
Черепахин раскланялся и быстро пошел дальше, уже не вступая ни с кем в разговоры. Он торопился и, как всегда, успел вовремя: ровно в 9.00 он толкнул тяжелую, обитую внизу медным листом входную дверь независимой телекомпании «Зенит». Конечно, в таком названии имелось немалое преувеличение. Независимость компании заключалась только в том, что от нее ничего не зависело. Тем не менее директор был чрезвычайно пунктуальным и требовательным, как будто возглавлял Би-би-си или Си-эн-эн. Поэтому в «Зените» считалось неприличным опаздывать, хотя в Москве любые офисы открываются не раньше десяти, а творческие натуры в такое время еще не покидают своих постелей. Но это, конечно, отнюдь не упрек Москве. К тому же стиль работы Черепахина давал наглядные результаты: арендовать солидный офис в красивом старинном здании с лепным фасадом могла далеко не любая компания.
По заметно стершимся мраморным ступеням необычной овальной лестницы, с затянутыми проволочной сеткой пролетами, Иван Сергеевич поднялся на третий этаж, где размещался секретариат. По дороге заглянул в отдел репортажа, где в окружении коллег гоголем восседал на краю стола герой последней недели Пашка Савин.
– Надо глубже копать, сложнее проблемы ставить, – солидно вещал он. – Мы показали, что умеем работать, теперь и заказы пойдут серьезные… Можно за политику взяться. Вот американцы до сих пор войска из Ирака не выводят…
– Так что, Павел, в Ирак тебя посылать? Или прямо в Белый дом? – спросил Черепахин.
Не особо смутившись, Савин спрыгнул со стола, заправляя просторную клетчатую шведку в обтягивающие вельветовые джинсы. У него было простецкое лицо двадцатипятилетнего сельского парня, растрепанные волосы цвета выжженной соломы, круглые совиные глаза с белесыми ресницами. С такой внешностью вообще в загранкомандировки не посылают, а уж в Белый дом – тем более. Хотя «простак-Пашка» был продвинутым фанатом самой современной, «навороченной» аппаратуры, а недавно удивил коллег, заняв деньги и выложив тысячу долларов за крохотную видеокамеру, с объективом, вмонтированным в галстучную заколку.
– Зачем в Ирак? Для начала в Киев! – напористо сказал он. – Возьму интервью у депутатов Рады или в Министерстве иностранных дел…
– Может, хоть там «шпионский глаз» пригодится! – усмехнулся Олег Комов. – А иначе зачем он тебе? Курей снимать?
Все рассмеялись. Пашка свысока осмотрел товарищей.
– Я знаю, что им снимать! – гордо заявил он. – Репортаж все видели, до сих пор поздравления принимаю. А в запасе еще сенсации есть!
– Ты особо не зазнавайся! – осадил хвастуна Черепахин. – Сейчас старого идеологического работника встретил, он от твоего репортажа мокрое место оставил. Поэтому так смотри на вещи: повезло, звезды удачно сошлись, и хорошо бы хоть что-то еще отснять, пока тучи информационный небосвод не закрыли. А ты уже четыре дня почиваешь на лаврах да мечтаешь, как Манилов! Работать надо! А поздравления, оно, конечно, хорошо… Только пусть они тебя радуют, но не обманывают!
– Какой еще идеологический работник? – вскинулся Паша, но директор уже двинулся дальше.
– Здравствуйте, Светлана, – официальным тоном поздоровался он, заходя в приемную. – Почта готова?
Светлана была молода, красива, с хорошей фигурой, таких секретарш злые языки за глаза называют «секретутками», поэтому Черепахин держался с ней подчеркнуто сухо и тщательно обозначал дистанцию.
– Конечно, Иван Сергеевич, – девушка протянула толстую папку с письмами и свежей прессой.
– Там конверт из городской прокуратуры, – понизив голос, сказала она. – Я его не открывала и положила сверху…
– Из прокуратуры?! Гм…
Черепахин ощутил неприятный холодок под ложечкой, хотя никакой вины за собой не чувствовал. Он не делал ничего предосудительного, да и его компания тоже… Интервью с руководителями местного уровня, не самого верха конечно, – там свой «белодомный» пул местного разлива; репортажи об открытии торговых центров, о возвращении с юга птиц и… далее в том же духе. В общем, ничего сенсационного, острого, конфликтного… Никаких претензий – клевета, оскорбление, вторжение в частную жизнь – предъявить ему никто не может!
– Здорово, Иван!
– Как поживаете, Иван Сергеевич!
– Дядя Ваня, а когда вы сериалы показывать будете?
Внимательный наблюдатель мог сделать вывод: человек бедный, но честный и порядочный, поэтому люди к нему тянутся. Или в свете критериев оценок последнего времени расставить акценты по-другому: он честный и порядочный, а потому беден, как церковная мышь, и интересен только для таких же лохов, как и сам. Но в данный момент за ним никто не наблюдал и никаких выводов не делал.
Несмотря на это, факт остается фактом: в городе Ивана Сергеевича Черепахина все знали. Конечно, когда Хан говорил, что любой дурак с домашней камерой может открыть свою телекомпанию, он несколько преувеличивал. А вот с двумя профессиональными дивикамами «Sony» вполне можно не только компанию открыть, но и оказаться на гребне общественной жизни. Особенно если это жизнь не столицы, а тихой провинциальной Лугани. Главное, включать эти камеры в нужном месте, в нужное время и направлять их на нужных людей… Черепахин являлся владельцем и директором телекомпании, поэтому, во-первых, относился к верхнему слою «офисного планктона», а во-вторых, был заметной фигурой.
– Приветствую, Иван Сергеевич, и поздравляю! Видел, видел ваш сюжет в республиканских новостях. Это успех! – Востроносый старичок с остатками седых волос на коричневом, в пятнах, черепе, кисло улыбался. В свое время он заведовал идеологическим отделом горкома партии и до сих пор считал, что разбирается во всем на свете.
– Хотя я бы смонтировал по-другому: кадр-то вышел рваный, да и точек съемки маловато… М-да… И смысловые повторы тоже… Я вам прямо скажу, в мое время на центральный канал такое бы сырье не взяли… Да мы бы и не пропустили!
– Спасибо, Павел Семенович! У меня нет иллюзий по поводу нашей профессиональной гениальности! Просто повезло, наверное, им надо было «дырку» заткнуть, а наш репортаж по хронометражу подошел… С вашим опытом, конечно, можно еще больше огрехов найти… Спасибо, что подсказали… Хотя, знаете, все звонят, поздравляют…
Черепахин раскланялся и быстро пошел дальше, уже не вступая ни с кем в разговоры. Он торопился и, как всегда, успел вовремя: ровно в 9.00 он толкнул тяжелую, обитую внизу медным листом входную дверь независимой телекомпании «Зенит». Конечно, в таком названии имелось немалое преувеличение. Независимость компании заключалась только в том, что от нее ничего не зависело. Тем не менее директор был чрезвычайно пунктуальным и требовательным, как будто возглавлял Би-би-си или Си-эн-эн. Поэтому в «Зените» считалось неприличным опаздывать, хотя в Москве любые офисы открываются не раньше десяти, а творческие натуры в такое время еще не покидают своих постелей. Но это, конечно, отнюдь не упрек Москве. К тому же стиль работы Черепахина давал наглядные результаты: арендовать солидный офис в красивом старинном здании с лепным фасадом могла далеко не любая компания.
По заметно стершимся мраморным ступеням необычной овальной лестницы, с затянутыми проволочной сеткой пролетами, Иван Сергеевич поднялся на третий этаж, где размещался секретариат. По дороге заглянул в отдел репортажа, где в окружении коллег гоголем восседал на краю стола герой последней недели Пашка Савин.
– Надо глубже копать, сложнее проблемы ставить, – солидно вещал он. – Мы показали, что умеем работать, теперь и заказы пойдут серьезные… Можно за политику взяться. Вот американцы до сих пор войска из Ирака не выводят…
– Так что, Павел, в Ирак тебя посылать? Или прямо в Белый дом? – спросил Черепахин.
Не особо смутившись, Савин спрыгнул со стола, заправляя просторную клетчатую шведку в обтягивающие вельветовые джинсы. У него было простецкое лицо двадцатипятилетнего сельского парня, растрепанные волосы цвета выжженной соломы, круглые совиные глаза с белесыми ресницами. С такой внешностью вообще в загранкомандировки не посылают, а уж в Белый дом – тем более. Хотя «простак-Пашка» был продвинутым фанатом самой современной, «навороченной» аппаратуры, а недавно удивил коллег, заняв деньги и выложив тысячу долларов за крохотную видеокамеру, с объективом, вмонтированным в галстучную заколку.
– Зачем в Ирак? Для начала в Киев! – напористо сказал он. – Возьму интервью у депутатов Рады или в Министерстве иностранных дел…
– Может, хоть там «шпионский глаз» пригодится! – усмехнулся Олег Комов. – А иначе зачем он тебе? Курей снимать?
Все рассмеялись. Пашка свысока осмотрел товарищей.
– Я знаю, что им снимать! – гордо заявил он. – Репортаж все видели, до сих пор поздравления принимаю. А в запасе еще сенсации есть!
– Ты особо не зазнавайся! – осадил хвастуна Черепахин. – Сейчас старого идеологического работника встретил, он от твоего репортажа мокрое место оставил. Поэтому так смотри на вещи: повезло, звезды удачно сошлись, и хорошо бы хоть что-то еще отснять, пока тучи информационный небосвод не закрыли. А ты уже четыре дня почиваешь на лаврах да мечтаешь, как Манилов! Работать надо! А поздравления, оно, конечно, хорошо… Только пусть они тебя радуют, но не обманывают!
– Какой еще идеологический работник? – вскинулся Паша, но директор уже двинулся дальше.
– Здравствуйте, Светлана, – официальным тоном поздоровался он, заходя в приемную. – Почта готова?
Светлана была молода, красива, с хорошей фигурой, таких секретарш злые языки за глаза называют «секретутками», поэтому Черепахин держался с ней подчеркнуто сухо и тщательно обозначал дистанцию.
– Конечно, Иван Сергеевич, – девушка протянула толстую папку с письмами и свежей прессой.
– Там конверт из городской прокуратуры, – понизив голос, сказала она. – Я его не открывала и положила сверху…
– Из прокуратуры?! Гм…
Черепахин ощутил неприятный холодок под ложечкой, хотя никакой вины за собой не чувствовал. Он не делал ничего предосудительного, да и его компания тоже… Интервью с руководителями местного уровня, не самого верха конечно, – там свой «белодомный» пул местного разлива; репортажи об открытии торговых центров, о возвращении с юга птиц и… далее в том же духе. В общем, ничего сенсационного, острого, конфликтного… Никаких претензий – клевета, оскорбление, вторжение в частную жизнь – предъявить ему никто не может!