Страница:
Данил Корецкий
Когда взорвется газ?
Все события и герои настоящего романа вымышлены. Возможное сходство с реальными фактами и людьми случайно.
Пролог
Исполинская железная труба, с востока на запад пересекающая всю Россию, давно и глубоко вонзилась в Европу, как вонзается героиновая игла в жадную распухшую вену или острый абордажный крюк в борт атакованного корабля. И пусть чопорный Евросоюз кичится своей свободой, независимостью и самодостаточностью – много ли вы видели независимых наркоманов? Или свободных кораблей, намертво принайтованных к чужому борту? Или самодостаточных рук, ног и даже голов, не нуждающихся в кровеносной системе? Как крупные артерии переходят в мельчайшие капилляры, спасая от отмирания периферические ткани организма, так во все пределы старой цивилизации проникают постепенно утончающиеся ответвления российской газовой магистрали: они наполняют огромные подземные газохранилища, поддерживают огонь в доменных печах сталеплавильных комбинатов, обогревают города и зажигают конфорки, на которых Зденек, Франтишек, Курт, Жан, Хуан или Марчелло варят свой утренний кофе. Они наполняют даже маленькие зажигалки, без которых не выкуришь сигарету после чашечки «эспрессо» и не разожжешь сигару за вечерним дижистивом.
Компрессорные станции закачивают на Запад бесцветное и не имеющее запаха летучее вещество – невидимую и неосязаемую субстанцию, определенный набор атомов и молекул, которые необходимы всем, но которые, по воле Всевышнего, в изобилии имеются только в российских недрах. В обратную же сторону труба всасывает денежные единицы энергозависимых стран, вполне реальные, видимые, переливающиеся притягательными цветами теплых и холодных оттенков и – что бы там ни говорили аскеты и демагоги – распространяющие вокруг себя манящий, кружащий головы и являющийся мощнейшим афродизиаком, запах сказочного богатства.
Рассекая ослепительно искрящиеся заснеженные леса, газовая труба тянется по морозным просторам Сибири, бежит по раскаленным знойным солнцем пустыням, степям и долам, перебрасывается через большие и малые реки, каньонообразные овраги, ныряет под землю и снова выныривает на поверхность без малейших следов прогрызенных почв на своем суперкрепком теле. Под ней устраивает зимнюю берлогу медведь, об нее трется сбрасывающий рога олень, на ней греются верткие ящерицы и быстрые нервные змеи, а люди не обращают внимания на ставшую привычной деталь пейзажа и не задумываются над всеми проблемами, с ней связанными.
Огромная игла беспрепятственно протыкает государственные границы пребывающих в глубоком заблуждении по поводу незыблемости своего суверенитета бывших братьев по СССР или социалистическому лагерю. Суверенитет – вещь хорошая, но им не обогреешься, самогонку или шнапс на нем не выгонишь и даже яишню с салом не пожаришь. А простодушные россияне, хотя и раздавали безвозмездно ведрами свободу и суверенитет, заветный краник от основного энергоносителя оставили-таки у себя – ума хватило.
Пробегает труба по неухоженной ранее, но постепенно приобретающей лоск Восточной Европе и врывается на вылизанные просторы Западной. Длинный, очень длинный путь проделывает российский газ: от промыслов до наиболее удаленных стран-импортеров более пяти тысяч километров. Около трех сотен компрессорных станций прогоняют энергоноситель по полутора сотням тысяч километров магистральных и линейных труб. Разгоняемый под большим давлением, газ несется вперед со скоростью курьерского поезда. Толстое стальное тело бесконечной длины гудит и вибрирует, как громадный червь, каким-то непостижимым образом занесенный на Землю из жуткой космической бездны.
Оператору пункта пропуска на российской границе труба кажется огромным удавом, сыто переваривающим пищу. Его украинский коллега буднично фиксирует показания приборов, каждый час отмечая в журнале давление, объем и скорость движения. Сквозь контрольное окошко из бронестекла он видит, как несется и завихряется спрессованный давлением, белый, похожий на молоко, газ. На украинско-польской границе сидит такой же оператор и выполняет ту же работу. Только иногда ему кажется, что газ за контрольным окошком имеет едва заметный розоватый оттенок. Не исключено, что так оно и есть. Хотя по всем химическим законам такого быть не может.
Компрессорные станции закачивают на Запад бесцветное и не имеющее запаха летучее вещество – невидимую и неосязаемую субстанцию, определенный набор атомов и молекул, которые необходимы всем, но которые, по воле Всевышнего, в изобилии имеются только в российских недрах. В обратную же сторону труба всасывает денежные единицы энергозависимых стран, вполне реальные, видимые, переливающиеся притягательными цветами теплых и холодных оттенков и – что бы там ни говорили аскеты и демагоги – распространяющие вокруг себя манящий, кружащий головы и являющийся мощнейшим афродизиаком, запах сказочного богатства.
Рассекая ослепительно искрящиеся заснеженные леса, газовая труба тянется по морозным просторам Сибири, бежит по раскаленным знойным солнцем пустыням, степям и долам, перебрасывается через большие и малые реки, каньонообразные овраги, ныряет под землю и снова выныривает на поверхность без малейших следов прогрызенных почв на своем суперкрепком теле. Под ней устраивает зимнюю берлогу медведь, об нее трется сбрасывающий рога олень, на ней греются верткие ящерицы и быстрые нервные змеи, а люди не обращают внимания на ставшую привычной деталь пейзажа и не задумываются над всеми проблемами, с ней связанными.
Огромная игла беспрепятственно протыкает государственные границы пребывающих в глубоком заблуждении по поводу незыблемости своего суверенитета бывших братьев по СССР или социалистическому лагерю. Суверенитет – вещь хорошая, но им не обогреешься, самогонку или шнапс на нем не выгонишь и даже яишню с салом не пожаришь. А простодушные россияне, хотя и раздавали безвозмездно ведрами свободу и суверенитет, заветный краник от основного энергоносителя оставили-таки у себя – ума хватило.
Пробегает труба по неухоженной ранее, но постепенно приобретающей лоск Восточной Европе и врывается на вылизанные просторы Западной. Длинный, очень длинный путь проделывает российский газ: от промыслов до наиболее удаленных стран-импортеров более пяти тысяч километров. Около трех сотен компрессорных станций прогоняют энергоноситель по полутора сотням тысяч километров магистральных и линейных труб. Разгоняемый под большим давлением, газ несется вперед со скоростью курьерского поезда. Толстое стальное тело бесконечной длины гудит и вибрирует, как громадный червь, каким-то непостижимым образом занесенный на Землю из жуткой космической бездны.
Оператору пункта пропуска на российской границе труба кажется огромным удавом, сыто переваривающим пищу. Его украинский коллега буднично фиксирует показания приборов, каждый час отмечая в журнале давление, объем и скорость движения. Сквозь контрольное окошко из бронестекла он видит, как несется и завихряется спрессованный давлением, белый, похожий на молоко, газ. На украинско-польской границе сидит такой же оператор и выполняет ту же работу. Только иногда ему кажется, что газ за контрольным окошком имеет едва заметный розоватый оттенок. Не исключено, что так оно и есть. Хотя по всем химическим законам такого быть не может.
Глава 1
Морская прогулка
Яркое солнце отражается в зеркальной, чуть волнистой, густой синеве Средиземного моря, дробясь на сотни осколков и отбрасывая мелкие «зайчики» на белоснежные борта частной 86-футовой трехпалубной яхты «Кристина», вышедшей два часа назад из Ниццы на Корсику. Топливные баки наполнены под завязку, бар набит самыми изысканными напитками, а объемистые холодильники – деликатесами. Кондиционированные, отделанные орехом, бронзой, бельгийским бархатом, хрусталем, украшенные зеркалами, французскими гобеленами и картинами «люксы» соответствуют самым высоким требованиям к роскоши и комфорту. На борту находятся семь членов экипажа и шестнадцать пассажиров. Точнее, пять основных пассажиров и те, кто должен их обслуживать: повар, бармен-сомелье, стюарды и, конечно, девушки.
Самым важным из основных пассажиров является, несомненно, Валентин Леонидович Скорин, которого остальные почтительно называют «шефом», «боссом» или даже «папой».
Сейчас шеф в одиночестве скромно рыбалит на нижней палубе. Ему высоко стоящий в отутюженном голубом небе ослепительный желтый диск напоминал отливающую легкой краснинкой золотую николаевскую пятнадцатирублевку, которые многочисленные поколения нелегальных зубных техников советской поры опасливо перерабатывали в золотые мосты и коронки, украшавшие улыбки той части советских граждан, у которых кроме веры в торжество коммунизма имелся и какой-нибудь собственный «гешефт», позволяющий зашибать «живую копейку» сверх аскетичной зарплаты, а потому блеском девяносто девятой пробы затмевать убогость нержавейки и тусклость пластмассы, вставленных в ущербные рты менее состоятельных сограждан.
Конечно, если бы Валя Скорин был сыном астрофизика или сам пошел по этой линии, то видел бы в солнечном диске только бурлящий плазменный котел с миллионоградусной температурой внутри и шестью тысячами на поверхности, но жизнь в этом случае он знал бы гораздо хуже. Подобно большинству неглубоких «специалистов», он бы вообще не подозревал, что кроме пяти– и десятирублевых монет высшей пробы российский Государь-император наготовил впрок еще и пятнадцатирублевки, которыми его неблагодарные подданные распорядились столь же варварски и бездарно, сколь и всем остальным.
Пожалуй, Валя не знал бы и более необходимых вещей и, может, не стоял бы сейчас на палубе роскошной яхты возле закрепленной в специальном держателе удочки за полторы тысячи евро, занимаясь рыбной ловлей по методу троллинга, который, несмотря на мудреное название, заключался в том, что делать ничего не надо – только ждать, когда тунец атакует мчащуюся в прозрачной воде блесну и сам заглотит беспощадные колючие «тройники», с которых уже не сорвешься… Как, собственно, в любом серьезном и хорошо налаженном бизнесе.
Выглядел бы он, конечно, так же, как сейчас, – грушеобразное лицо и животастая фигура, в белой бейсболке от Армани и трусах до колена – вылитый бегемот из мультика «Ну, погоди!», но относились бы к нему совсем по-другому: без того подчеркнуто-почтительного уважения, при котором сравнение с бегемотом не только не озвучивается, но никем даже не воспринимается.
Сейчас он красавец, любимец номинированных «миссок», а в деловом мире – несокрушимая скала, царь, Бог и воинский начальник, которого даже увидеть в легкомысленном пляжном виде не дано простым смертным… Но даже если кто-то случайно и увидит, то не подумает, что у добродушного с виду толстячка в кармане купальных шортов лежит компактная кнопка радиовызова. И хотя ее радиус действия всего пятьдесят метров, в роскошной каюте, в портфеле из крокодиловой кожи ждет передатчик-ретранслятор, готовый перебросить сигнал еще на километр. Как раз на таком расстоянии держится черный быстроходный катер с личными телохранителями Скорина и французскими частными охранниками, не сводящими с «Кристины» мощных биноклей.
Короче, очень хорошо, что биография Валька не была отягощена бесполезным научным выкаблучиванием. У отца имелся сугубо практический «гешефт», маленький Валек хорошо помнил, как Леонид Семенович на кухне раскатывал стальными вальцами красивые монетки в тонкие и звонкие овалы, потом, тяжело «хекая», прокатывал их на «самсоне» – тяжеленной одоробле с разнокалиберными «пальцами», проходящими в такие же разнокалиберные дырочки… Некрасивые черные гильзочки становились все изящнее и, наконец, после полировки превращались в готовые коронки. При этом потный и взвинченный Леонид Семенович всем мешал: бурчащей жене Галине хозяйничать у плиты, сыну Вале гулять и приводить друзей, ибо когда он работал с «рыжьем», входить и выходить из квартиры было строжайше запрещено, а главное, как оказалось, он мешал государству!
«Это же незаконные валютные операции, – свистящим шепотом, вытаращив глаза, объяснил он как-то подросшему сыну. – Знаешь, что за это положено? Высшая мера!»
Неумелой рукой, больше привыкшей к «самсону», чем к оружию, Леонид Семенович изобразил взведение затвора устаревшей трехлинейной винтовки. Лицо его было покрыто потом.
«Господи, а ведь действительно под расстрелом ходил, – ужаснулся Валентин Леонидович. – И за что? За свой труд? За несчастную сотню сверх восьмидесяти рублей зарплаты? За возможность питаться с рынка, да вывезти семью в сраную Лазаревку?
Звякнул колокольчик: поклевка! – и Скорин схватил толстое, приятно пружинящее в руке удилище. Мысли его тут же приняли другое направление.
«Кристина» плавно резала голубую волну, оставляя за кормой бурун из белых пузырьков. Полуторатысячесильный мотор мог развить скорость до шестидесяти километров в час, но сейчас такой необходимости не было, и он почти бесшумно работал в прогулочном режиме. Яхта совсем недавно сошла со стапелей гамбургской судоверфи «Blohm & Voss» и обошлась заказчику в три миллиона евро.
Но такая сумма его не разорила и не выбила из привычной жизненной колеи. Сейчас Альберт Ханыков стоял на корме второй палубы, азартно подавшись вперед и прижав к плечу «Пердей» штучной работы.
– Дай! – привычно крикнул он, и эта команда безошибочно выдавала навык профессионального стрелкастендовика.
Щелкнула метательная машинка, и две черные тарелочки понеслись вдаль по восходящей траектории. Но далеко улететь не сумели. Ханыков вскинул ружье, мгновенно прицелился…
– Бах! Бах! – грохнул быстрый дуплет, и мишени, как сбитые самолеты, косо воткнулись в воду, оставляя за собой черный след графитовой пыли.
Альберт сноровисто перезарядился.
– Дай!
– Бах! Бах!
– Дай!
– Бах! Бах!
– Бах! Бах!
По палубе, дымясь, прыгали и раскатывались красные пластиковые гильзы с желтыми латунными головками – они напоминали тюбики губной помады, которые почти не выпускали из рук «обезьяны». Так, используя терминологию профессиональных фотографов, основные пассажиры называли десяток юных «моделей», с накачанными яркими губами и обнаженными грудками, некоторые из которых тоже были утяжелены силиконом. Они загорали на третьей палубе, пили фруктовые коктейли, беспрерывно трещали про конкурсы, в которых участвовали, про фотосессии для «Максима», про киносъемки, про почти подписанные контракты, постоянно смотрелись в зеркальца, то и дело подкрашивались, подмазывались, причесывались, прыскались духами и дезодорантами. Как вылизывающиеся кошки, дожидающиеся, когда их усилия принесут плоды и привлекут внимание самцов. Сейчас они с восторгом рассматривали кривоногого волосатого Ханыкова, годящегося им в отцы. Но воспринимали его совсем по-другому: как прекрасного принца из увлекательной сказки о несметном богатстве.
– Дай! – в очередной раз гортанно кричал принц, вскидывая даже на вид сказочно дорогое ружье.
– Бах! Бах!
Как ни менялась траектория мишеней, конец был один – все разлетались в пыль или на мелкие куски.
– Ще не вмерла Украина! – довольно выкрикнул Ханыков, закончив стрельбу, и вскинул кулак жестом «Рот фронт».
– Браво, Альберт Юсупович! – зааплодировали красотки, перевесившись с верхней палубы.
Девушки походили друг на друга, как партия резиновых кукол в секс-шопе. Все они были целомудренно прикрыты крохотными треугольничками на шнурочках, напоминающими дорожный знак «Выезд на главную дорогу». А место, которое символически прикрывала яркая ткань, действительно было единственной возможностью на такую дорогу попасть. Во всяком случае, девчонки на это искренне надеялись.
Ханыков снисходительно принял аплодисменты, помахал «моделям» рукой и повернулся к товарищам.
– Пальни пару раз, Казимир, – он протянул ружье, однако тот, к кому он обращался, остался лежать в шезлонге и только покачал головой.
– Дзянькую, Хан, я всегда надеялся только на кулаки.
Бывший чемпион Польши по боксу тяжеловес Казимир Халецкий хорошо говорил по-русски, но акцент и отдельные слова позволяли безошибочно угадать его происхождение. В России его называли Молотом, в Польше – Млотом, что означало совершенно одно и то же. Может быть, такое прозвище дали ему за знаменитый нокаутирующий удар, принесший Польше в свое время десятки золотых медалей, хотя вряд ли – его боксерские подвиги остались в далекой исторической реальности прошлого века и молодым поколением «пепси» были начисто забыты. Может, что более вероятно, за пудовые кулаки, которыми он мог насмерть замолотить любого, и не просто абстрактно «мог», а именно замолотил двоих. Может, за неукротимый нрав, прошибающий самые твердые преграды, может, за весьма специфическую внешность, в формировании которой без Млота явно не обошлось.
– Да ты его хоть в руках подержи! – победно усмехнулся Ханыков. – Это раритет! Ему больше ста лет, а гля, какая сохранность! И бабла стоит немерено!
Казимир уважительно кивнул.
– Я вижу, это бардзе дрогая[1] вещь…
Пан Халецкий был выкован из стали. Слегка окислившейся, кое-где проржавевшей, в трех местах пробитой одной из тех специальных машинок, которые люди придумали для того, чтобы прострачивать друг друга свинцом. Если «модельки» придавали своим кукольным личикам желаемый вид с помощью помады, карандашей, пуховок и кисточек, то над лицом Казимира потрудились молотки с граверными резцами, рихтовочная киянка и чекан. Расплющенный нос, деформированные уши, разбитые и многократно зашитые надбровья, из-под которых настороженно выглядывали спрятавшиеся от ударов серые глаза, размазанные под носом губы, изрядно «покорбованный» подбородок… Когда на серьезной «стрелке» Млот молча гипнотизировал противника, у самых «конкретных» и «реальных» пацанов душа уходила в пятки, и они либо промахивались, либо «включали заднюю». И правильно делали.
– Ты внутрь загляни, – не успокаивался Альберт. Настоящее имя Ханыкова было Али, но он его не любил.
– Двенадцатый калибр, а ствол одиннадцатого – именно для стрельбы птиц. Такая сверловка делает дробовой сноп короче, его плотность возрастает, а процент попаданий увеличивается!
– Уговорил! Давай я попробую! – поднялся навстречу Миша Слезкин и ловко принял двустволку. – Только не надо примешивать сюда политику. Это не международные соревнования…
Он выстрелил десять раз и, хотя допустил пять промахов, но «модельки» аплодировали ему столь же бурно, как и чемпиону.
– Для непрофессионала вполне прилично, – кивнул Ханыков. – Что у тебя с французским гражданством?
Слезкин развел руками.
– Ничего не выходит. Я представил чистые документы, но проклятый Интерпол вспомнил, что десять лет назад меня объявляли в розыск! Ну и что, как объявляли? Все уже забыто и бурьяном поросло… А у тебя?
Плоское лицо Ханыкова недовольно скривилось.
– Те же яйца, только сбоку! В девяносто девятом меня выслали из Испании за обычную драку в баре. Так они до сих пор помнят! Хотя мой адвокат сказал, что при отсутствии судимости эти суки не могут использовать то говно, что накопилось в их долбаных компьютерах!
Стальная статуя тяжело пошевелилась в своем шезлонге.
– А я получил паспорт Пуэрто-Рико. Всего за сотку «зеленых», вложенных в их экономику. Могу без виз кататься по всему глобусу и жить в любой стране. Кто хочет, у меня канал остался…
Слезкин почесал в затылке. Правое веко задергалось, из-под него выкатилась непроизвольная слеза. Последствия контузии от чиркнувшей когда-то по виску пули.
– Надо подумать… Хотя у тебя не было заморочек с Интерполом!
Он переломил ружье, еще две гильзы вылетели из горячих стволов и присоединились к десяткам пустых «тюбиков от помады». Слезкин ногой сбросил несколько штук в воду.
– Ты что?! – возмутился Хан. – Хочешь, чтобы меня вообще сюда не пускали? У них с этим строго…
– Да ничего, утонут… Как там ты с харьковскими разобрался?
– Нормально… Как обычно…
Ханыков настороженно огляделся.
– Ладно, Слеза, спрыгиваем с этой темы!
– Да не боись. «Папа» ловит рыбу, а Витек в каюте, сразу с двумя телками занимается…
– Все равно. Хорошая погода, правда? Приятный ветерок, не жарко…
В теплом прозрачном воздухе, нарушая умиротворяющую желто-бело-голубую цветовую палитру курортного отдыха, чужеродными звездообразными кляксами расплывались черные пятна графитовой пыли, вызывающие тревожные ассоциации с заградительным огнем ПВО из канувших в Лету фронтовых сводок.
– Хорошо отдыхаем, Валентин Леонидович? – почтительно обратился Баданец к дородному мужчине с седыми висками.
Тот довольно потер руки.
– Отлично! Сейчас увидите, какого зверя поймал!
И в свою очередь спросил:
– Ну, каковы там у вас политические перспективы?
Баданец покачал головой.
– Смутные. Фокин рвется в президенты, как танк. Гайсанов под него залез, будет обеспечивать финансовую поддержку… Ну, путаются там еще разные темные лошадки: Степанович, например, Лютенко… Их никто в расчет не берет. Значит, надо ставить на Тучку…
Скорин пропустил последнюю фразу мимо ушей. Стало ясно: «Папу» не интересует предвыборная борьба, ему все равно, на кого поставит Виктор Богданович. Сам он дождется конца скачки и поставит на победителя!
– Как там Гайсанов? – спросил российский газовый король.
– Что ему сделается. – Баданец поскучнел, хотя старался это скрыть. – Все говорит: «Ключи от газа у меня, а у тебя так, крохи… Да и те я даю!» Ревнует! Если узнает, что я тут, с вами…
– А мы ему не скажем, – заговорщически подмигнул Валентин Леонидович, давая понять, что он верный друг, на которого можно полностью положиться. Но Баданец знал – это вранье. Или дипломатичность – можно называть, как угодно.
Повар в отглаженном белом халате и высоком белом колпаке торжественно поставил на крахмальную скатерть огромную фарфоровую тарелку с темно-розовыми ломтиками тунцового филе.
– Блюдо дня! – торжественно объявил он и почтительно поклонился. – Самое свежее суши в моей жизни, Валентин Леонидович. Я его разделываю, а он еще бьется!
Скорин снисходительно кивнул и азартно развел руки:
– Коллекционный экземпляр, еле вытянул! Восемнадцать килограммов! Хорошо, вовремя крючком подцепили, а то мог сорваться…
– Сейчас попробуем, Валентин Леонидович! – деловито сказал Слезкин, ухватывая палочками нежнейший кусочек, который несколько минут назад являлся частью полного сил тела резвящейся в море рыбины. И, сунув его в рот, подкатил глаза: – Никогда не ел такого, просто тает на языке! Свежее не придумаешь!
Скорин с улыбкой покачал головой:
– Оказывается, придумаешь, Миша! Очень даже придумаешь! Когда-то я обедал с Ким Чер Ином, так нам подали целиком живого лосося, но уже освежеванного и разделанного. Шкура снята, филейчики надрезаны, а он еще дышит! И ты берешь кусочек прямо с живого…
Обычно суровый гендиректор российского концерна «Трансгаз» Валентин Скорин был очень доволен. Подчиненные и обычные партнеры никогда не видели всемогущего газовика таким счастливым.
Его украинский коллега Виктор Богданович Баданец тоже был на седьмом небе, но хвастаться своими достижениями не считал нужным, только время от времени незаметно бросал изучающие взгляды на полуголых «обезьян». Те расселись прямо на палубе, с показным вниманием уставившись в огромный плазменный телевизор. Новости на мягком и напевном языке Тараса Шевченко рассказывали о вялотекущей, как воды седого Днепра, жизни самостийного государства, и девчонки старательно делали вид, что им это очень интересно.
Чуть в стороне стояла элегантная и фигуристая блондинка «а-ля Мэрилин Монро» в строгом цельном купальнике и слегка притемненных очках, из-за которых внимательные голубые глаза цепко наблюдали за девушками – так воспитательница в детском саду контролирует играющих в песочнице малышей. Одновременно она незаметно прислушивалась к разговору основных пассажиров. Хозяйке элитной фирмы «Эскорткруиз» Марине Брамс было далеко за сорок, но выглядела она лет на десять моложе и находилась в отличной физической форме. Постоянные клиенты называли ее Марой.
– Они вообще изощренные, эти азиаты, – продолжал Скорин. – Могут уважаемому гостю подать суши на теле…
– Это как, Валентин Леонидович? – с подчеркнутым вниманием спросил Слезкин и даже жевать перестал.
– Да очень просто. Выкатывают столик, на нем голая девушка, а на ней разложены кусочки суши… И, например, маленький осьминог на самом интересном месте…
Баданец оживился.
– А что, это необычно!
– Так мы сейчас! – Альберт Ханыков поднял руку, и три девушки, сорвавшись с места, подскочили к столику.
Скорин поморщился.
– Мы же не азиаты… И сейчас не тот случай…
– Я просто хочу угостить девчонок, – пропустив мимо ушей реплику про азиатов, поправился Ханыков и рукой положил в покорно открывшиеся рты по кусочку рыбы.
Девушки улыбчиво поблагодарили, но есть сырое не стали и, отойдя, незаметно выплюнули угощение и швырнули за борт. Несколько чаек из сопровождающей яхту стаи, спикировав, ловко подхватили кусочки рыбы. Марина Брамс одобрительно кивнула. По заведенному ей правилу девушки могли есть и пить только совместно с клиентами. Особенно это касалось спиртного. Жаркое солнце, качка и самодеятельность с алкоголем могли вывести эскорт из строя или снизить его привлекательность. Ни того, ни другого допустить было нельзя. Свежевыжатые фруктовые соки с ледяной крошкой, овощные коктейли и зеленые «капли» минералки «Перье» гораздо полезнее, к тому же благотворно влияют на цвет лица.
– Вы пропустили интересное соревнование, панове! – добродушно улыбнулся Казимир. – Россия и Украйна соревновались в стрельбе.
– И кто же выиграл? – вяло поинтересовался Баданец.
– Победила дружба! – сказал Миша Слезкин. – Какие могут быть соревнования между братьями?
– Конечно, – кивнул Ханыков. – Вон братья Кличко ни за какие деньги не выходят друг против друга! Так и мы.
Сомелье в кипенно-белом смокинге разлил по огромным пузатым бокалам плотное рубиновое вино «Chateau Petrus», бутылка которого сравнима со стоимостью не самого демократичного автомобиля. Впрочем, на этикетке лишь одно алое слово – «Petrus». Для искушенных этого достаточно: ведь в культурном обществе нет необходимости упоминать титулы Наполеона, на родину которого и направлялась яхта…
Пятеро мужчин, сидящих под тентом за накрытым с изысканной скромностью столом, были похожи друг на друга так же, как отобранные по модельному стандарту девушки. Только объединяла их не внешность. Разные по возрасту и комплекции, они имели одинаковые властно-надменные выражения на лицах, к тому же у них были схожие манеры людей, привыкших отдавать приказы, а не выполнять их. И кнопки радиовызова прятались у каждого в кармане, и хищные быстроходные катера, охватив на почтительном расстоянии яхту полукругом, держались в зоне действия сигнала. И они вроде бы хорошо понимали, что пригубить «Petrus» – привилегия, доступная не всякому смертному.
– За наше общее дело! – со значением произнес Скорин. Он смотрел вино на просвет и восхищенно качал головой.
Тонко зазвенели бокалы. Основные пассажиры выпили. Их глаза скрывались за темными стеклами очков, шеи украшали обязательные массивные цепи с крестиками, запястья – дорогие швейцарские часы. На нижних половинах внушительных корпусов топорщились модные именно в этом сезоне свободные плавательные трусы, которые позволяли шаловливым и умелым девчонкам эскорта не только легко просунуть туда руки, но, при желании сильной половины, и «накинуть капюшон». Пожалуй, метраж этого купального одеяния вполне позволял сшить коротенькие коктейльные платья присутствующим дамам, но форма «голый верх – открытый низ» выглядела более впечатляюще.
Потом принесли раскаленную сковороду с тунцом, жаренным по-провансальски, и конечно, выпили за дружбу – между людьми, между народами, между странами…
– Какой букет! – восхищался Валентин Леонидович, нюхая густое рубиновое вино. А пригубив, причмокивал: – Какое долгое и полное послевкусие!
Самым важным из основных пассажиров является, несомненно, Валентин Леонидович Скорин, которого остальные почтительно называют «шефом», «боссом» или даже «папой».
Сейчас шеф в одиночестве скромно рыбалит на нижней палубе. Ему высоко стоящий в отутюженном голубом небе ослепительный желтый диск напоминал отливающую легкой краснинкой золотую николаевскую пятнадцатирублевку, которые многочисленные поколения нелегальных зубных техников советской поры опасливо перерабатывали в золотые мосты и коронки, украшавшие улыбки той части советских граждан, у которых кроме веры в торжество коммунизма имелся и какой-нибудь собственный «гешефт», позволяющий зашибать «живую копейку» сверх аскетичной зарплаты, а потому блеском девяносто девятой пробы затмевать убогость нержавейки и тусклость пластмассы, вставленных в ущербные рты менее состоятельных сограждан.
Конечно, если бы Валя Скорин был сыном астрофизика или сам пошел по этой линии, то видел бы в солнечном диске только бурлящий плазменный котел с миллионоградусной температурой внутри и шестью тысячами на поверхности, но жизнь в этом случае он знал бы гораздо хуже. Подобно большинству неглубоких «специалистов», он бы вообще не подозревал, что кроме пяти– и десятирублевых монет высшей пробы российский Государь-император наготовил впрок еще и пятнадцатирублевки, которыми его неблагодарные подданные распорядились столь же варварски и бездарно, сколь и всем остальным.
Пожалуй, Валя не знал бы и более необходимых вещей и, может, не стоял бы сейчас на палубе роскошной яхты возле закрепленной в специальном держателе удочки за полторы тысячи евро, занимаясь рыбной ловлей по методу троллинга, который, несмотря на мудреное название, заключался в том, что делать ничего не надо – только ждать, когда тунец атакует мчащуюся в прозрачной воде блесну и сам заглотит беспощадные колючие «тройники», с которых уже не сорвешься… Как, собственно, в любом серьезном и хорошо налаженном бизнесе.
Выглядел бы он, конечно, так же, как сейчас, – грушеобразное лицо и животастая фигура, в белой бейсболке от Армани и трусах до колена – вылитый бегемот из мультика «Ну, погоди!», но относились бы к нему совсем по-другому: без того подчеркнуто-почтительного уважения, при котором сравнение с бегемотом не только не озвучивается, но никем даже не воспринимается.
Сейчас он красавец, любимец номинированных «миссок», а в деловом мире – несокрушимая скала, царь, Бог и воинский начальник, которого даже увидеть в легкомысленном пляжном виде не дано простым смертным… Но даже если кто-то случайно и увидит, то не подумает, что у добродушного с виду толстячка в кармане купальных шортов лежит компактная кнопка радиовызова. И хотя ее радиус действия всего пятьдесят метров, в роскошной каюте, в портфеле из крокодиловой кожи ждет передатчик-ретранслятор, готовый перебросить сигнал еще на километр. Как раз на таком расстоянии держится черный быстроходный катер с личными телохранителями Скорина и французскими частными охранниками, не сводящими с «Кристины» мощных биноклей.
Короче, очень хорошо, что биография Валька не была отягощена бесполезным научным выкаблучиванием. У отца имелся сугубо практический «гешефт», маленький Валек хорошо помнил, как Леонид Семенович на кухне раскатывал стальными вальцами красивые монетки в тонкие и звонкие овалы, потом, тяжело «хекая», прокатывал их на «самсоне» – тяжеленной одоробле с разнокалиберными «пальцами», проходящими в такие же разнокалиберные дырочки… Некрасивые черные гильзочки становились все изящнее и, наконец, после полировки превращались в готовые коронки. При этом потный и взвинченный Леонид Семенович всем мешал: бурчащей жене Галине хозяйничать у плиты, сыну Вале гулять и приводить друзей, ибо когда он работал с «рыжьем», входить и выходить из квартиры было строжайше запрещено, а главное, как оказалось, он мешал государству!
«Это же незаконные валютные операции, – свистящим шепотом, вытаращив глаза, объяснил он как-то подросшему сыну. – Знаешь, что за это положено? Высшая мера!»
Неумелой рукой, больше привыкшей к «самсону», чем к оружию, Леонид Семенович изобразил взведение затвора устаревшей трехлинейной винтовки. Лицо его было покрыто потом.
«Господи, а ведь действительно под расстрелом ходил, – ужаснулся Валентин Леонидович. – И за что? За свой труд? За несчастную сотню сверх восьмидесяти рублей зарплаты? За возможность питаться с рынка, да вывезти семью в сраную Лазаревку?
Звякнул колокольчик: поклевка! – и Скорин схватил толстое, приятно пружинящее в руке удилище. Мысли его тут же приняли другое направление.
«Кристина» плавно резала голубую волну, оставляя за кормой бурун из белых пузырьков. Полуторатысячесильный мотор мог развить скорость до шестидесяти километров в час, но сейчас такой необходимости не было, и он почти бесшумно работал в прогулочном режиме. Яхта совсем недавно сошла со стапелей гамбургской судоверфи «Blohm & Voss» и обошлась заказчику в три миллиона евро.
Но такая сумма его не разорила и не выбила из привычной жизненной колеи. Сейчас Альберт Ханыков стоял на корме второй палубы, азартно подавшись вперед и прижав к плечу «Пердей» штучной работы.
– Дай! – привычно крикнул он, и эта команда безошибочно выдавала навык профессионального стрелкастендовика.
Щелкнула метательная машинка, и две черные тарелочки понеслись вдаль по восходящей траектории. Но далеко улететь не сумели. Ханыков вскинул ружье, мгновенно прицелился…
– Бах! Бах! – грохнул быстрый дуплет, и мишени, как сбитые самолеты, косо воткнулись в воду, оставляя за собой черный след графитовой пыли.
Альберт сноровисто перезарядился.
– Дай!
– Бах! Бах!
– Дай!
– Бах! Бах!
– Бах! Бах!
По палубе, дымясь, прыгали и раскатывались красные пластиковые гильзы с желтыми латунными головками – они напоминали тюбики губной помады, которые почти не выпускали из рук «обезьяны». Так, используя терминологию профессиональных фотографов, основные пассажиры называли десяток юных «моделей», с накачанными яркими губами и обнаженными грудками, некоторые из которых тоже были утяжелены силиконом. Они загорали на третьей палубе, пили фруктовые коктейли, беспрерывно трещали про конкурсы, в которых участвовали, про фотосессии для «Максима», про киносъемки, про почти подписанные контракты, постоянно смотрелись в зеркальца, то и дело подкрашивались, подмазывались, причесывались, прыскались духами и дезодорантами. Как вылизывающиеся кошки, дожидающиеся, когда их усилия принесут плоды и привлекут внимание самцов. Сейчас они с восторгом рассматривали кривоногого волосатого Ханыкова, годящегося им в отцы. Но воспринимали его совсем по-другому: как прекрасного принца из увлекательной сказки о несметном богатстве.
– Дай! – в очередной раз гортанно кричал принц, вскидывая даже на вид сказочно дорогое ружье.
– Бах! Бах!
Как ни менялась траектория мишеней, конец был один – все разлетались в пыль или на мелкие куски.
– Ще не вмерла Украина! – довольно выкрикнул Ханыков, закончив стрельбу, и вскинул кулак жестом «Рот фронт».
– Браво, Альберт Юсупович! – зааплодировали красотки, перевесившись с верхней палубы.
Девушки походили друг на друга, как партия резиновых кукол в секс-шопе. Все они были целомудренно прикрыты крохотными треугольничками на шнурочках, напоминающими дорожный знак «Выезд на главную дорогу». А место, которое символически прикрывала яркая ткань, действительно было единственной возможностью на такую дорогу попасть. Во всяком случае, девчонки на это искренне надеялись.
Ханыков снисходительно принял аплодисменты, помахал «моделям» рукой и повернулся к товарищам.
– Пальни пару раз, Казимир, – он протянул ружье, однако тот, к кому он обращался, остался лежать в шезлонге и только покачал головой.
– Дзянькую, Хан, я всегда надеялся только на кулаки.
Бывший чемпион Польши по боксу тяжеловес Казимир Халецкий хорошо говорил по-русски, но акцент и отдельные слова позволяли безошибочно угадать его происхождение. В России его называли Молотом, в Польше – Млотом, что означало совершенно одно и то же. Может быть, такое прозвище дали ему за знаменитый нокаутирующий удар, принесший Польше в свое время десятки золотых медалей, хотя вряд ли – его боксерские подвиги остались в далекой исторической реальности прошлого века и молодым поколением «пепси» были начисто забыты. Может, что более вероятно, за пудовые кулаки, которыми он мог насмерть замолотить любого, и не просто абстрактно «мог», а именно замолотил двоих. Может, за неукротимый нрав, прошибающий самые твердые преграды, может, за весьма специфическую внешность, в формировании которой без Млота явно не обошлось.
– Да ты его хоть в руках подержи! – победно усмехнулся Ханыков. – Это раритет! Ему больше ста лет, а гля, какая сохранность! И бабла стоит немерено!
Казимир уважительно кивнул.
– Я вижу, это бардзе дрогая[1] вещь…
Пан Халецкий был выкован из стали. Слегка окислившейся, кое-где проржавевшей, в трех местах пробитой одной из тех специальных машинок, которые люди придумали для того, чтобы прострачивать друг друга свинцом. Если «модельки» придавали своим кукольным личикам желаемый вид с помощью помады, карандашей, пуховок и кисточек, то над лицом Казимира потрудились молотки с граверными резцами, рихтовочная киянка и чекан. Расплющенный нос, деформированные уши, разбитые и многократно зашитые надбровья, из-под которых настороженно выглядывали спрятавшиеся от ударов серые глаза, размазанные под носом губы, изрядно «покорбованный» подбородок… Когда на серьезной «стрелке» Млот молча гипнотизировал противника, у самых «конкретных» и «реальных» пацанов душа уходила в пятки, и они либо промахивались, либо «включали заднюю». И правильно делали.
– Ты внутрь загляни, – не успокаивался Альберт. Настоящее имя Ханыкова было Али, но он его не любил.
– Двенадцатый калибр, а ствол одиннадцатого – именно для стрельбы птиц. Такая сверловка делает дробовой сноп короче, его плотность возрастает, а процент попаданий увеличивается!
– Уговорил! Давай я попробую! – поднялся навстречу Миша Слезкин и ловко принял двустволку. – Только не надо примешивать сюда политику. Это не международные соревнования…
Он выстрелил десять раз и, хотя допустил пять промахов, но «модельки» аплодировали ему столь же бурно, как и чемпиону.
– Для непрофессионала вполне прилично, – кивнул Ханыков. – Что у тебя с французским гражданством?
Слезкин развел руками.
– Ничего не выходит. Я представил чистые документы, но проклятый Интерпол вспомнил, что десять лет назад меня объявляли в розыск! Ну и что, как объявляли? Все уже забыто и бурьяном поросло… А у тебя?
Плоское лицо Ханыкова недовольно скривилось.
– Те же яйца, только сбоку! В девяносто девятом меня выслали из Испании за обычную драку в баре. Так они до сих пор помнят! Хотя мой адвокат сказал, что при отсутствии судимости эти суки не могут использовать то говно, что накопилось в их долбаных компьютерах!
Стальная статуя тяжело пошевелилась в своем шезлонге.
– А я получил паспорт Пуэрто-Рико. Всего за сотку «зеленых», вложенных в их экономику. Могу без виз кататься по всему глобусу и жить в любой стране. Кто хочет, у меня канал остался…
Слезкин почесал в затылке. Правое веко задергалось, из-под него выкатилась непроизвольная слеза. Последствия контузии от чиркнувшей когда-то по виску пули.
– Надо подумать… Хотя у тебя не было заморочек с Интерполом!
Он переломил ружье, еще две гильзы вылетели из горячих стволов и присоединились к десяткам пустых «тюбиков от помады». Слезкин ногой сбросил несколько штук в воду.
– Ты что?! – возмутился Хан. – Хочешь, чтобы меня вообще сюда не пускали? У них с этим строго…
– Да ничего, утонут… Как там ты с харьковскими разобрался?
– Нормально… Как обычно…
Ханыков настороженно огляделся.
– Ладно, Слеза, спрыгиваем с этой темы!
– Да не боись. «Папа» ловит рыбу, а Витек в каюте, сразу с двумя телками занимается…
– Все равно. Хорошая погода, правда? Приятный ветерок, не жарко…
В теплом прозрачном воздухе, нарушая умиротворяющую желто-бело-голубую цветовую палитру курортного отдыха, чужеродными звездообразными кляксами расплывались черные пятна графитовой пыли, вызывающие тревожные ассоциации с заградительным огнем ПВО из канувших в Лету фронтовых сводок.
* * *
Около полудня основные пассажиры собрались на ланч.– Хорошо отдыхаем, Валентин Леонидович? – почтительно обратился Баданец к дородному мужчине с седыми висками.
Тот довольно потер руки.
– Отлично! Сейчас увидите, какого зверя поймал!
И в свою очередь спросил:
– Ну, каковы там у вас политические перспективы?
Баданец покачал головой.
– Смутные. Фокин рвется в президенты, как танк. Гайсанов под него залез, будет обеспечивать финансовую поддержку… Ну, путаются там еще разные темные лошадки: Степанович, например, Лютенко… Их никто в расчет не берет. Значит, надо ставить на Тучку…
Скорин пропустил последнюю фразу мимо ушей. Стало ясно: «Папу» не интересует предвыборная борьба, ему все равно, на кого поставит Виктор Богданович. Сам он дождется конца скачки и поставит на победителя!
– Как там Гайсанов? – спросил российский газовый король.
– Что ему сделается. – Баданец поскучнел, хотя старался это скрыть. – Все говорит: «Ключи от газа у меня, а у тебя так, крохи… Да и те я даю!» Ревнует! Если узнает, что я тут, с вами…
– А мы ему не скажем, – заговорщически подмигнул Валентин Леонидович, давая понять, что он верный друг, на которого можно полностью положиться. Но Баданец знал – это вранье. Или дипломатичность – можно называть, как угодно.
Повар в отглаженном белом халате и высоком белом колпаке торжественно поставил на крахмальную скатерть огромную фарфоровую тарелку с темно-розовыми ломтиками тунцового филе.
– Блюдо дня! – торжественно объявил он и почтительно поклонился. – Самое свежее суши в моей жизни, Валентин Леонидович. Я его разделываю, а он еще бьется!
Скорин снисходительно кивнул и азартно развел руки:
– Коллекционный экземпляр, еле вытянул! Восемнадцать килограммов! Хорошо, вовремя крючком подцепили, а то мог сорваться…
– Сейчас попробуем, Валентин Леонидович! – деловито сказал Слезкин, ухватывая палочками нежнейший кусочек, который несколько минут назад являлся частью полного сил тела резвящейся в море рыбины. И, сунув его в рот, подкатил глаза: – Никогда не ел такого, просто тает на языке! Свежее не придумаешь!
Скорин с улыбкой покачал головой:
– Оказывается, придумаешь, Миша! Очень даже придумаешь! Когда-то я обедал с Ким Чер Ином, так нам подали целиком живого лосося, но уже освежеванного и разделанного. Шкура снята, филейчики надрезаны, а он еще дышит! И ты берешь кусочек прямо с живого…
Обычно суровый гендиректор российского концерна «Трансгаз» Валентин Скорин был очень доволен. Подчиненные и обычные партнеры никогда не видели всемогущего газовика таким счастливым.
Его украинский коллега Виктор Богданович Баданец тоже был на седьмом небе, но хвастаться своими достижениями не считал нужным, только время от времени незаметно бросал изучающие взгляды на полуголых «обезьян». Те расселись прямо на палубе, с показным вниманием уставившись в огромный плазменный телевизор. Новости на мягком и напевном языке Тараса Шевченко рассказывали о вялотекущей, как воды седого Днепра, жизни самостийного государства, и девчонки старательно делали вид, что им это очень интересно.
Чуть в стороне стояла элегантная и фигуристая блондинка «а-ля Мэрилин Монро» в строгом цельном купальнике и слегка притемненных очках, из-за которых внимательные голубые глаза цепко наблюдали за девушками – так воспитательница в детском саду контролирует играющих в песочнице малышей. Одновременно она незаметно прислушивалась к разговору основных пассажиров. Хозяйке элитной фирмы «Эскорткруиз» Марине Брамс было далеко за сорок, но выглядела она лет на десять моложе и находилась в отличной физической форме. Постоянные клиенты называли ее Марой.
– Они вообще изощренные, эти азиаты, – продолжал Скорин. – Могут уважаемому гостю подать суши на теле…
– Это как, Валентин Леонидович? – с подчеркнутым вниманием спросил Слезкин и даже жевать перестал.
– Да очень просто. Выкатывают столик, на нем голая девушка, а на ней разложены кусочки суши… И, например, маленький осьминог на самом интересном месте…
Баданец оживился.
– А что, это необычно!
– Так мы сейчас! – Альберт Ханыков поднял руку, и три девушки, сорвавшись с места, подскочили к столику.
Скорин поморщился.
– Мы же не азиаты… И сейчас не тот случай…
– Я просто хочу угостить девчонок, – пропустив мимо ушей реплику про азиатов, поправился Ханыков и рукой положил в покорно открывшиеся рты по кусочку рыбы.
Девушки улыбчиво поблагодарили, но есть сырое не стали и, отойдя, незаметно выплюнули угощение и швырнули за борт. Несколько чаек из сопровождающей яхту стаи, спикировав, ловко подхватили кусочки рыбы. Марина Брамс одобрительно кивнула. По заведенному ей правилу девушки могли есть и пить только совместно с клиентами. Особенно это касалось спиртного. Жаркое солнце, качка и самодеятельность с алкоголем могли вывести эскорт из строя или снизить его привлекательность. Ни того, ни другого допустить было нельзя. Свежевыжатые фруктовые соки с ледяной крошкой, овощные коктейли и зеленые «капли» минералки «Перье» гораздо полезнее, к тому же благотворно влияют на цвет лица.
– Вы пропустили интересное соревнование, панове! – добродушно улыбнулся Казимир. – Россия и Украйна соревновались в стрельбе.
– И кто же выиграл? – вяло поинтересовался Баданец.
– Победила дружба! – сказал Миша Слезкин. – Какие могут быть соревнования между братьями?
– Конечно, – кивнул Ханыков. – Вон братья Кличко ни за какие деньги не выходят друг против друга! Так и мы.
Сомелье в кипенно-белом смокинге разлил по огромным пузатым бокалам плотное рубиновое вино «Chateau Petrus», бутылка которого сравнима со стоимостью не самого демократичного автомобиля. Впрочем, на этикетке лишь одно алое слово – «Petrus». Для искушенных этого достаточно: ведь в культурном обществе нет необходимости упоминать титулы Наполеона, на родину которого и направлялась яхта…
Пятеро мужчин, сидящих под тентом за накрытым с изысканной скромностью столом, были похожи друг на друга так же, как отобранные по модельному стандарту девушки. Только объединяла их не внешность. Разные по возрасту и комплекции, они имели одинаковые властно-надменные выражения на лицах, к тому же у них были схожие манеры людей, привыкших отдавать приказы, а не выполнять их. И кнопки радиовызова прятались у каждого в кармане, и хищные быстроходные катера, охватив на почтительном расстоянии яхту полукругом, держались в зоне действия сигнала. И они вроде бы хорошо понимали, что пригубить «Petrus» – привилегия, доступная не всякому смертному.
– За наше общее дело! – со значением произнес Скорин. Он смотрел вино на просвет и восхищенно качал головой.
Тонко зазвенели бокалы. Основные пассажиры выпили. Их глаза скрывались за темными стеклами очков, шеи украшали обязательные массивные цепи с крестиками, запястья – дорогие швейцарские часы. На нижних половинах внушительных корпусов топорщились модные именно в этом сезоне свободные плавательные трусы, которые позволяли шаловливым и умелым девчонкам эскорта не только легко просунуть туда руки, но, при желании сильной половины, и «накинуть капюшон». Пожалуй, метраж этого купального одеяния вполне позволял сшить коротенькие коктейльные платья присутствующим дамам, но форма «голый верх – открытый низ» выглядела более впечатляюще.
Потом принесли раскаленную сковороду с тунцом, жаренным по-провансальски, и конечно, выпили за дружбу – между людьми, между народами, между странами…
– Какой букет! – восхищался Валентин Леонидович, нюхая густое рубиновое вино. А пригубив, причмокивал: – Какое долгое и полное послевкусие!