Страница:
– Пикассо, – сказал Сергей.
Капитан тяжело вздохнул.
– У тебя, парень, начинается полоса крупных неприятностей, – объявил он, пропустив реплику мимо ушей.
– Расстреляете, – дерзко предположил Сергей.
– Вряд ли. Хотя статья расстрельная, но не настолько ты влез в это дело… Лет восемь-десять получишь. Показательный процесс, радио, телевидение, статьи в газетах. И отец с работы вылетит.
– Какая расстрельная статья?! – вскинулся Курлов. – Чего на пушку берете!
– Обыкновенная, шестьдесят четвертая. Измена Родине в форме шпионажа. Я потому и расспрашиваю – как в семье с идеологией…
Лицо у капитана сделалось мягкое, жалостливое. Сергей заставил себя широко улыбнуться в ответ. Получилось не очень натурально, потому что губы были разбиты в лапшу и над левым глазом наросло безобразное мясо.
– Не пудрите мне мозги, товарищ капитан, – сказал Сергей. – Какой шпионаж? Какая измена Родине? Я тихо-мирно гулял с подругой, она пошла пописать, а тут ваши и налетели из темноты… Маски бандитские, да и рожи не лучше. Откуда мы знаем – кто, откуда, зачем… Антонину хватать стали, на землю валить, я заступился. А что мне оставалось? Ну давайте я извинюсь перед ними! Только пусть и передо мной извинятся – все бебихи отбили…
– Тебе кричали «КГБ», – негромко перебил капитан. – Раз пять.
– Там много чего кричали, сплошной гвалт стоял. До меня и не дошло, я вижу – девку валят, платье задрано до подбородка… Будешь тут разбирать – чего кричат…
– А пистолет? – вкрадчиво спросил Агеев. – Зачем пистолет схватил?
– Да случайно вышло! Я его сразу и бросил!
– Получается, у тебя сплошные случайности.
– Получается, так, – буркнул Курлов.
– Только к нам случайно не попадают, – сочувственно сказал капитан. И снова сделал жалостливое лицо. – Ты это понимаешь?
Сергей понял одно – что его пугают. И ему действительно стало страшно. Откуда-то из-за стенки доносился тупой ритмичный звук и крики; возможно, там слушали рэп, возможно – кого-то избивали. Часы на руке капитана показывали шесть минут третьего ночи. Блестящий конус капиллярной ручки ползал по листку бумаги, щедро добавляя растительности в паху полной дамы. Затем внизу появился мощный фаллос, рядом с ним – еще один, и еще. Трехглавый Змей Горыныч, чье тело походило на тугую шерстистую мошонку.
– Здесь нечего и понимать, – сказал Сергей. Он разозлился на себя – за трусость, и на Агеева, который заставил его эту трусость ощутить. – Мы с Антониной сейчас отправимся домой, а через неделю вся ваша шобла вылетит с работы и побежит устраиваться ночными сторожами.
– Папу подключишь? – просто спросил капитан.
– Это мое сугубо внутреннее дело.
– Ясно. Что ж, тогда идем, покажу кое-что.
Капитан встал и жестом гостеприимного хозяина распахнул дверь. В коридоре ждал огромный хмурый детина в короткой кожаной куртке и черных джинсах. Подбородок у него был заклеен пластырем.
– Узнал, сука?! – недобро спросил он. Сергей отшатнулся.
– Спокойно, Коливатов, – ровным голосом урезонил капитан коллегу и повел Курлова куда-то вниз по узкой и довольно крутой лестнице. Коливатов шел следом, черные джинсы терлись между накачанными ногами с противным визгливым звуком: «вжик-вжик-вжик».
Через два пролета лестница закончилась, и они оказались в коридоре. Вдоль влажных холодных стен тянулась пунктирная линия лампочек-»сороковок», теряющаяся где-то вдали; в нескольких местах коридор разветвлялся, давая начало новым и новым бесконечным пунктирам. Подвал был огромен. Особняк Управления походил на дерево, которого под землей куда больше, чем снаружи.
Перед Курловым раскачивалась в такт шагам сутулая спина капитана, сзади вжикали джинсы Коливатова. Где-то вверху продолжался монотонный рэп с вялыми идиотскими выкриками. Из бокового коридора наперерез капитану вынырнул полный мужчина, молча сунул ему в руки трехдюймовую дискету. Капитан кивнул на ходу, спрятал дискету в карман. Мужчина бесшумно растворился в полумраке, как чеширский кот.
По пути Сергей насчитал около десятка обитых железом дверей, но ни на одной из них не увидел никакого опознавательного знака.
– Куда идем? – спросил он.
Капитан неопределенно махнул рукой:
– Туда.
Остановились перед девятой дверью. Она ничем не отличалась от остальных: железо, масляная краска, черная панель с клавишами. Вместо того чтобы отстучать секретный код доступа, капитан просто толкнул дверь, и она открылась.
Внутри горел яркий белый свет, Сергей невольно зажмурился. Когда открыл глаза, обнаружил себя стоящим перед небольшим окошком в боковой стене. Толстое стекло было тусклым от пыли и пальцев. Очевидно, с той стороны оно было замаскировано под зеркало или картину. Во всяком случае, сидящая в соседнем кабинете Антонина его не видела. Напротив нее за столом сидел молодой капитан в военной форме с непривычными васильковыми петлицами. Он небрежно поигрывал авторучкой и что-то говорил, но толстое стекло не пропускало звуков, только беззвучно открывался и закрывался рот на слегка веснушчатом лице.
– Что там? – спросил Сергей Курлов. – Почему ничего не слышно?
– Сейчас услышишь, – сказал капитан.
Коливатов отошел в сторону, щелкнул невидимым тумблером. В комнату ворвался усиленный динамиками голос следователя.
– …У меня уши пухнут, Цигулева, от твоего вранья. Полная ерунда и бестолковщина, даже стыдно. Неужели Бен-Ави не научил тебя, что говорить в таких случаях?
– Какой Бен-Ави? – плечи Антонины недоуменно поднялись.
– Значит, ты ничего не знаешь. Предположим…
Следователь наклонился и осторожно поставил на стол рыжий рюкзачок с нашлепкой «Дэниел Рэй».
– Тогда объясни, Цигулева, почему ты выбросила вот это?
– Я же говорю, он требовал у меня денег, этот бугай… – простонала Антонина. – Сказал: я знаю, тебя сирийцы трахают, у тебя «зеленые» есть, колись, сука, иначе хор Пятницкого закажу, раскурочим на фиг… А тут со всех сторон налетели, хватать стали, валить… Ну все, думаю, вот и хор прибыл. Мне денег жалко? Да чтоб он подавился, бугай. Бросила подальше – хотела бежать, а меня в машину – и сюда…
– А месячные? Про месячные ты ему ничего не сказала? – невозмутимо поинтересовался лейтенант, нашаривая что-то в рюкзачке.
Девушка запнулась, резко выпрямила спину. Выглядывающие из-под прически маленькие уши порозовели.
– Делать мне больше нечего, – медленно произнесла она.
«Какой бугай, какие месячные?» – недоуменно подумал Курлов. Несколько часов назад он самолично шарил у нее в трусах, и все было в полном порядке!
– Что ж так… Глядишь, никто бы курочить тебя не стал. Они, бугаи, женской крови во как боятся.
Следователь достал шуршащий пакет с гигиеническими прокладками, повертел перед глазами.
– Никаких денег тут нет, Цигулева. Только эти сугубо заграничные штучки. В наших аптеках их не найдешь. Друзья привозят? Все-таки полезно дружить с иностранцами!
Девушка молчала. Капитан вскрыл пакет ногтем большого пальца.
– Небось утюгом запаивала?
Антонина презрительно скривилась.
– Хорошая у вас работа. Настоящим мужским делом занимаетесь!
– Это ты верно подметила…
Он достал одну прокладку, аккуратно расправил ее перед собой на столе. Остальные убрал обратно в рюкзак.
– Смотри, как просто.
Следователь оторвал верхний слой прокладки, оттуда вдруг выскочила черная блестящая змейка, упала в его раскрытую ладонь и судорожно скрутилась кольцом.
– Надо же, – натянутым голосом сказала Антонина. – И что это такое?
Капитан доброжелательно улыбнулся.
– Это микрофильм, Цигулева, – пояснил он. – Называется: «Активные радиолокационные станции Северо-Кавказского округа ПВО». Тот самый, за который Бен-Ави обещал тебе отвалить пятнадцать «косых» и квартиру в Москве. И когда вы позавчера сидели в ванне на шестом этаже гостиницы «Кавказ», ты сказала ему – цитирую дословно: «Бенчик, если ты будешь платить так же, как ты трахаешь, я сделаю это, хер с тобой». Припоминаешь?
– Какая чепуха, – дрогнувшим голосом произнесла Антонина.
Сергей Курлов неотрывно смотрел на нее: искренне распахнутые недоумевающие глазищи, блестящие чистые волосы, длинная белая шея, узкая прямая спина… И отчетливо понимал, что никогда в жизни ему уже не заглянуть в эти лживые глаза, не целовать этой шеи, и спина Антонины Цигулевой, самой красивой университетской стервы, никогда не будет выгибаться под его грузным телом.
– …Пленку ты получила от Павла Горюнова, бывшего сотрудника НИИ-54/2, ныне безработного, – чеканил слова капитан. – А тот достал ее у дружков по отделу, заплатив пятьдесят долларов плюс бутылку вишневой настойки сверху. Недорого. Неплохой бизнес, тут я с тобой согласен. Что ты говоришь?
– Это какая-то ошибка, – Антонина заломила руки.
– Да, и очень серьезная, – кивнул следователь. – Сегодня ночью ты должна была вложить пакет с микрофильмом в контейнер, оборудованный в общественном туалете Октябрьского парка, для чего приготовила ключ от мужского отделения. А Бен-Ави утром должен извлечь его оттуда… Утром, Цигулева! А сейчас пока еще ночь! Утро впереди!
Антонина расхохоталась, запрокинув голову.
– Блядь, – произнесла она сквозь смех. – Говно. Блевотина. Мудотня… Если бы ты, капитан, сам взял меня в этом самом сортире, с этим самым контейнером в руках, – я бы с тобой еще поговорила. Языком работать я во как умею. Показать? Но ты, гнида, ты…
Щелкнул тумблер, и звук пропал. Агеев тронул Сергея за локоть.
– Идем. По-моему, вполне достаточно.
Коливатов уже держал распахнутой дверь. Очутившись в изрешеченном электрическими пунктирами коридоре, Сергей непослушным языком спросил:
– Она что… и вправду шпионка?
Ему никто не ответил.
В полном молчании они вернулись в тот же кабинет, Коливатов вновь остался снаружи, а Агеев быстро обрисовал недоучившемуся журналисту его ближайшее будущее.
– Соучастие в шпионаже, вот как это называется. И никакой лапши. Если ты ни при чем, зачем, спрашивается, избивал офицеров госбезопасности, хватал пистолет, кричал ей «беги!»? Зачем? Не думал же ты, что пятнадцать человек под прожекторы и видеозапись собираются ее изнасиловать?!
Сгорбившись на жестком стуле, Курлов смотрел в пол. Действительно… Так может объяснять только полный идиот… Но это ясно сейчас и здесь. А тогда у него конкретных мыслей не было, хотя и мелькнуло что-то про натуральную порносъемку.
– Так получилось, – промямлил он. – Я ничего не знал. Глухое место, ночь, нападение… Я и защищался.
– Допустим. А сотрудникам нашим от этого легче? Ты троих искалечил при исполнении служебных обязанностей! И чуть не сорвал все дело: дал ей рюкзак выбросить!
Сергей молчал. Он понимал, что оправдания бесполезны.
В комнату бесшумно вошел Коливатов и положил на стол несколько еще влажных фотографий. Агеев быстро просмотрел их, поцокал языком и протянул Сергею.
– Полюбуйся!
Учитывая условия съемки, снимки вышли приличными: четкие, насыщенные, контрастные. И очень динамичные. Курлов оттаскивает офицеров от Антонины, Курлов бьет сотрудника контрразведки кулаком в лицо, другого – ногой в живот, третьего сбивает с ног подсечкой. Курлов с пистолетом в руке, лицо искажено то ли ненавистью, то ли страхом.
– Это не простая драка, – прокомментировал Агеев. – Ты помогаешь врагу. И действуешь против интересов СССР.
Капитан разыграл козырную карту. Любой человек, взращенный в стране, где интересы личности ничто в сравнении с интересами государства, понимает, что значит выступать против СССР.
– Что же делать? – спросил раздавленный Сергей Курлов.
Именно этого вопроса и ждал Агеев, именно к нему подводил вербовочную беседу.
– Мы готовы тебе поверить. И дать возможность искупить свою вину.
– Как?!
Утопающий двумя руками схватился за протянутую соломинку. Собственно, так и должно было быть.
– Помогать своему государству. В этом состоит гражданский долг каждого. И тогда государство поможет тебе. Если ты, конечно, согласен.
Сергей выпрямился.
– Я согласен. Но что я должен делать? Я ведь действительно ничего не знаю про дела Цигулевой!
– Верно. Но ты достаточно осведомлен о других действиях, которые представляют угрозу для государства, – значительно сказал Агеев, пристально глядя ему в глаза.
– Каких… Каких действиях? – Сергей настороженно облизнул пересохшие губы.
– Сейчас поясню, – Агеев наклонился вперед и понизил голос: – В последнее время на волне происходящей в обществе демократизации появляется много мусора. Выходят из подполья реакционные организации, легализуются всевозможные секты… Сатанисты, кришнаиты, фашисты…
– Но я и о них ничего не знаю…
– Неправда. Родион Байдак твой друг. А он руководит фашистской организацией!
– Да бросьте вы, какая организация! – с явным облегчением Сергей перевел дух, махнул рукой и попытался усмехнуться, но разбитые губы помешали.
– Четыре лба дурачатся от безделья… День рождения Гитлера действительно отмечали, но это чтобы повод нажраться был! Родьке на политику плевать, ему бы водки врезать да косяк забить…
Он запнулся.
– Тем лучше, – сказал Агеев. – Значит, мы с твоей помощью сможем помочь ему не наделать глупостей. Вовремя поправить, подсказать – это очень важно. И разве не задача товарища удержать его от наркомании?
Сергей снова сгорбился. Капитан говорил все правильно, но из этой правильности выходила полная ерунда. Получалось – Родька горячо заинтересован, чтобы его товарищ стучал на него, а капитан Агеев с коллегами словно няньки подсказывали, поправляли и вообще всячески заботились о его благополучии… Они позаботятся! Но аргументов для возражений не находилось. Он чувствовал, что уже попал в самое нутро кафкианской машины. И обратного хода не было.
– Пиши, – Агеев положил перед ним чистый лист и капиллярную ручку. – Я, Курлов Сергей Васильевич, обязуюсь добровольно сотрудничать с органами КГБ…
Курлов замешкался. Выбора ему не оставили. «Можно подписаться, но рассказать обо всем Родьке, – успокаивал он себя. – И потом, главное выйти отсюда, а там будет видно…»
Придвинувшись к столу, он взял ручку. Агеев будто не заметил заминки.
– Для конспиративного сотрудничества выбираю себе псевдоним, – механическим тоном продолжал диктовать капитан. И обычным голосом добавил: – Выбери прозвище какое хочешь. Смелый или Зорький… Нет, Зорький уже есть! Ну сам определи, что тебе нравится…
Чувства, которые испытывал к себе Сергей Курлов в этот момент, лучше всего уложились в слово «Пидораст». Удовлетворенно просматривавший текст Агеев на нем споткнулся и недоуменно вскинул брови:
– Что это такое?! Это официальный документ, его начальство читать будет! И вообще пойдет по отчетности! Ты издеваешься, что ли?!
– Вы сами сказали – выбрать какое нравится, – вяло отозвался Курлов. – Я и выбрал.
У него был вид смертельно уставшего и совершенно опустошенного человека. Агеев не стал спорить. Главное дело сделано. Пусть подписывается как хочет. В официальных бумагах можно обозначать его более благозвучно и пристойно.
– Значит, так, – деловито сказал капитан. – Разузнай все про их фашистские делишки. И про наркотики, кстати, тоже. Западный мир подрывает нашу идеологию с помощью многих средств. Наркотики – одно из них. Ясно?
Курлов кивнул.
– И запомни: ты помогаешь нам – мы помогаем тебе. Если вздумаешь водить нас за нос – не обижайся. Не ты первый такой умный. Понял?
Курлов кивнул еще раз.
Глава вторая
Капитан тяжело вздохнул.
– У тебя, парень, начинается полоса крупных неприятностей, – объявил он, пропустив реплику мимо ушей.
– Расстреляете, – дерзко предположил Сергей.
– Вряд ли. Хотя статья расстрельная, но не настолько ты влез в это дело… Лет восемь-десять получишь. Показательный процесс, радио, телевидение, статьи в газетах. И отец с работы вылетит.
– Какая расстрельная статья?! – вскинулся Курлов. – Чего на пушку берете!
– Обыкновенная, шестьдесят четвертая. Измена Родине в форме шпионажа. Я потому и расспрашиваю – как в семье с идеологией…
Лицо у капитана сделалось мягкое, жалостливое. Сергей заставил себя широко улыбнуться в ответ. Получилось не очень натурально, потому что губы были разбиты в лапшу и над левым глазом наросло безобразное мясо.
– Не пудрите мне мозги, товарищ капитан, – сказал Сергей. – Какой шпионаж? Какая измена Родине? Я тихо-мирно гулял с подругой, она пошла пописать, а тут ваши и налетели из темноты… Маски бандитские, да и рожи не лучше. Откуда мы знаем – кто, откуда, зачем… Антонину хватать стали, на землю валить, я заступился. А что мне оставалось? Ну давайте я извинюсь перед ними! Только пусть и передо мной извинятся – все бебихи отбили…
– Тебе кричали «КГБ», – негромко перебил капитан. – Раз пять.
– Там много чего кричали, сплошной гвалт стоял. До меня и не дошло, я вижу – девку валят, платье задрано до подбородка… Будешь тут разбирать – чего кричат…
– А пистолет? – вкрадчиво спросил Агеев. – Зачем пистолет схватил?
– Да случайно вышло! Я его сразу и бросил!
– Получается, у тебя сплошные случайности.
– Получается, так, – буркнул Курлов.
– Только к нам случайно не попадают, – сочувственно сказал капитан. И снова сделал жалостливое лицо. – Ты это понимаешь?
Сергей понял одно – что его пугают. И ему действительно стало страшно. Откуда-то из-за стенки доносился тупой ритмичный звук и крики; возможно, там слушали рэп, возможно – кого-то избивали. Часы на руке капитана показывали шесть минут третьего ночи. Блестящий конус капиллярной ручки ползал по листку бумаги, щедро добавляя растительности в паху полной дамы. Затем внизу появился мощный фаллос, рядом с ним – еще один, и еще. Трехглавый Змей Горыныч, чье тело походило на тугую шерстистую мошонку.
– Здесь нечего и понимать, – сказал Сергей. Он разозлился на себя – за трусость, и на Агеева, который заставил его эту трусость ощутить. – Мы с Антониной сейчас отправимся домой, а через неделю вся ваша шобла вылетит с работы и побежит устраиваться ночными сторожами.
– Папу подключишь? – просто спросил капитан.
– Это мое сугубо внутреннее дело.
– Ясно. Что ж, тогда идем, покажу кое-что.
Капитан встал и жестом гостеприимного хозяина распахнул дверь. В коридоре ждал огромный хмурый детина в короткой кожаной куртке и черных джинсах. Подбородок у него был заклеен пластырем.
– Узнал, сука?! – недобро спросил он. Сергей отшатнулся.
– Спокойно, Коливатов, – ровным голосом урезонил капитан коллегу и повел Курлова куда-то вниз по узкой и довольно крутой лестнице. Коливатов шел следом, черные джинсы терлись между накачанными ногами с противным визгливым звуком: «вжик-вжик-вжик».
Через два пролета лестница закончилась, и они оказались в коридоре. Вдоль влажных холодных стен тянулась пунктирная линия лампочек-»сороковок», теряющаяся где-то вдали; в нескольких местах коридор разветвлялся, давая начало новым и новым бесконечным пунктирам. Подвал был огромен. Особняк Управления походил на дерево, которого под землей куда больше, чем снаружи.
Перед Курловым раскачивалась в такт шагам сутулая спина капитана, сзади вжикали джинсы Коливатова. Где-то вверху продолжался монотонный рэп с вялыми идиотскими выкриками. Из бокового коридора наперерез капитану вынырнул полный мужчина, молча сунул ему в руки трехдюймовую дискету. Капитан кивнул на ходу, спрятал дискету в карман. Мужчина бесшумно растворился в полумраке, как чеширский кот.
По пути Сергей насчитал около десятка обитых железом дверей, но ни на одной из них не увидел никакого опознавательного знака.
– Куда идем? – спросил он.
Капитан неопределенно махнул рукой:
– Туда.
Остановились перед девятой дверью. Она ничем не отличалась от остальных: железо, масляная краска, черная панель с клавишами. Вместо того чтобы отстучать секретный код доступа, капитан просто толкнул дверь, и она открылась.
Внутри горел яркий белый свет, Сергей невольно зажмурился. Когда открыл глаза, обнаружил себя стоящим перед небольшим окошком в боковой стене. Толстое стекло было тусклым от пыли и пальцев. Очевидно, с той стороны оно было замаскировано под зеркало или картину. Во всяком случае, сидящая в соседнем кабинете Антонина его не видела. Напротив нее за столом сидел молодой капитан в военной форме с непривычными васильковыми петлицами. Он небрежно поигрывал авторучкой и что-то говорил, но толстое стекло не пропускало звуков, только беззвучно открывался и закрывался рот на слегка веснушчатом лице.
– Что там? – спросил Сергей Курлов. – Почему ничего не слышно?
– Сейчас услышишь, – сказал капитан.
Коливатов отошел в сторону, щелкнул невидимым тумблером. В комнату ворвался усиленный динамиками голос следователя.
– …У меня уши пухнут, Цигулева, от твоего вранья. Полная ерунда и бестолковщина, даже стыдно. Неужели Бен-Ави не научил тебя, что говорить в таких случаях?
– Какой Бен-Ави? – плечи Антонины недоуменно поднялись.
– Значит, ты ничего не знаешь. Предположим…
Следователь наклонился и осторожно поставил на стол рыжий рюкзачок с нашлепкой «Дэниел Рэй».
– Тогда объясни, Цигулева, почему ты выбросила вот это?
– Я же говорю, он требовал у меня денег, этот бугай… – простонала Антонина. – Сказал: я знаю, тебя сирийцы трахают, у тебя «зеленые» есть, колись, сука, иначе хор Пятницкого закажу, раскурочим на фиг… А тут со всех сторон налетели, хватать стали, валить… Ну все, думаю, вот и хор прибыл. Мне денег жалко? Да чтоб он подавился, бугай. Бросила подальше – хотела бежать, а меня в машину – и сюда…
– А месячные? Про месячные ты ему ничего не сказала? – невозмутимо поинтересовался лейтенант, нашаривая что-то в рюкзачке.
Девушка запнулась, резко выпрямила спину. Выглядывающие из-под прически маленькие уши порозовели.
– Делать мне больше нечего, – медленно произнесла она.
«Какой бугай, какие месячные?» – недоуменно подумал Курлов. Несколько часов назад он самолично шарил у нее в трусах, и все было в полном порядке!
– Что ж так… Глядишь, никто бы курочить тебя не стал. Они, бугаи, женской крови во как боятся.
Следователь достал шуршащий пакет с гигиеническими прокладками, повертел перед глазами.
– Никаких денег тут нет, Цигулева. Только эти сугубо заграничные штучки. В наших аптеках их не найдешь. Друзья привозят? Все-таки полезно дружить с иностранцами!
Девушка молчала. Капитан вскрыл пакет ногтем большого пальца.
– Небось утюгом запаивала?
Антонина презрительно скривилась.
– Хорошая у вас работа. Настоящим мужским делом занимаетесь!
– Это ты верно подметила…
Он достал одну прокладку, аккуратно расправил ее перед собой на столе. Остальные убрал обратно в рюкзак.
– Смотри, как просто.
Следователь оторвал верхний слой прокладки, оттуда вдруг выскочила черная блестящая змейка, упала в его раскрытую ладонь и судорожно скрутилась кольцом.
– Надо же, – натянутым голосом сказала Антонина. – И что это такое?
Капитан доброжелательно улыбнулся.
– Это микрофильм, Цигулева, – пояснил он. – Называется: «Активные радиолокационные станции Северо-Кавказского округа ПВО». Тот самый, за который Бен-Ави обещал тебе отвалить пятнадцать «косых» и квартиру в Москве. И когда вы позавчера сидели в ванне на шестом этаже гостиницы «Кавказ», ты сказала ему – цитирую дословно: «Бенчик, если ты будешь платить так же, как ты трахаешь, я сделаю это, хер с тобой». Припоминаешь?
– Какая чепуха, – дрогнувшим голосом произнесла Антонина.
Сергей Курлов неотрывно смотрел на нее: искренне распахнутые недоумевающие глазищи, блестящие чистые волосы, длинная белая шея, узкая прямая спина… И отчетливо понимал, что никогда в жизни ему уже не заглянуть в эти лживые глаза, не целовать этой шеи, и спина Антонины Цигулевой, самой красивой университетской стервы, никогда не будет выгибаться под его грузным телом.
– …Пленку ты получила от Павла Горюнова, бывшего сотрудника НИИ-54/2, ныне безработного, – чеканил слова капитан. – А тот достал ее у дружков по отделу, заплатив пятьдесят долларов плюс бутылку вишневой настойки сверху. Недорого. Неплохой бизнес, тут я с тобой согласен. Что ты говоришь?
– Это какая-то ошибка, – Антонина заломила руки.
– Да, и очень серьезная, – кивнул следователь. – Сегодня ночью ты должна была вложить пакет с микрофильмом в контейнер, оборудованный в общественном туалете Октябрьского парка, для чего приготовила ключ от мужского отделения. А Бен-Ави утром должен извлечь его оттуда… Утром, Цигулева! А сейчас пока еще ночь! Утро впереди!
Антонина расхохоталась, запрокинув голову.
– Блядь, – произнесла она сквозь смех. – Говно. Блевотина. Мудотня… Если бы ты, капитан, сам взял меня в этом самом сортире, с этим самым контейнером в руках, – я бы с тобой еще поговорила. Языком работать я во как умею. Показать? Но ты, гнида, ты…
Щелкнул тумблер, и звук пропал. Агеев тронул Сергея за локоть.
– Идем. По-моему, вполне достаточно.
Коливатов уже держал распахнутой дверь. Очутившись в изрешеченном электрическими пунктирами коридоре, Сергей непослушным языком спросил:
– Она что… и вправду шпионка?
Ему никто не ответил.
В полном молчании они вернулись в тот же кабинет, Коливатов вновь остался снаружи, а Агеев быстро обрисовал недоучившемуся журналисту его ближайшее будущее.
– Соучастие в шпионаже, вот как это называется. И никакой лапши. Если ты ни при чем, зачем, спрашивается, избивал офицеров госбезопасности, хватал пистолет, кричал ей «беги!»? Зачем? Не думал же ты, что пятнадцать человек под прожекторы и видеозапись собираются ее изнасиловать?!
Сгорбившись на жестком стуле, Курлов смотрел в пол. Действительно… Так может объяснять только полный идиот… Но это ясно сейчас и здесь. А тогда у него конкретных мыслей не было, хотя и мелькнуло что-то про натуральную порносъемку.
– Так получилось, – промямлил он. – Я ничего не знал. Глухое место, ночь, нападение… Я и защищался.
– Допустим. А сотрудникам нашим от этого легче? Ты троих искалечил при исполнении служебных обязанностей! И чуть не сорвал все дело: дал ей рюкзак выбросить!
Сергей молчал. Он понимал, что оправдания бесполезны.
В комнату бесшумно вошел Коливатов и положил на стол несколько еще влажных фотографий. Агеев быстро просмотрел их, поцокал языком и протянул Сергею.
– Полюбуйся!
Учитывая условия съемки, снимки вышли приличными: четкие, насыщенные, контрастные. И очень динамичные. Курлов оттаскивает офицеров от Антонины, Курлов бьет сотрудника контрразведки кулаком в лицо, другого – ногой в живот, третьего сбивает с ног подсечкой. Курлов с пистолетом в руке, лицо искажено то ли ненавистью, то ли страхом.
– Это не простая драка, – прокомментировал Агеев. – Ты помогаешь врагу. И действуешь против интересов СССР.
Капитан разыграл козырную карту. Любой человек, взращенный в стране, где интересы личности ничто в сравнении с интересами государства, понимает, что значит выступать против СССР.
– Что же делать? – спросил раздавленный Сергей Курлов.
Именно этого вопроса и ждал Агеев, именно к нему подводил вербовочную беседу.
– Мы готовы тебе поверить. И дать возможность искупить свою вину.
– Как?!
Утопающий двумя руками схватился за протянутую соломинку. Собственно, так и должно было быть.
– Помогать своему государству. В этом состоит гражданский долг каждого. И тогда государство поможет тебе. Если ты, конечно, согласен.
Сергей выпрямился.
– Я согласен. Но что я должен делать? Я ведь действительно ничего не знаю про дела Цигулевой!
– Верно. Но ты достаточно осведомлен о других действиях, которые представляют угрозу для государства, – значительно сказал Агеев, пристально глядя ему в глаза.
– Каких… Каких действиях? – Сергей настороженно облизнул пересохшие губы.
– Сейчас поясню, – Агеев наклонился вперед и понизил голос: – В последнее время на волне происходящей в обществе демократизации появляется много мусора. Выходят из подполья реакционные организации, легализуются всевозможные секты… Сатанисты, кришнаиты, фашисты…
– Но я и о них ничего не знаю…
– Неправда. Родион Байдак твой друг. А он руководит фашистской организацией!
– Да бросьте вы, какая организация! – с явным облегчением Сергей перевел дух, махнул рукой и попытался усмехнуться, но разбитые губы помешали.
– Четыре лба дурачатся от безделья… День рождения Гитлера действительно отмечали, но это чтобы повод нажраться был! Родьке на политику плевать, ему бы водки врезать да косяк забить…
Он запнулся.
– Тем лучше, – сказал Агеев. – Значит, мы с твоей помощью сможем помочь ему не наделать глупостей. Вовремя поправить, подсказать – это очень важно. И разве не задача товарища удержать его от наркомании?
Сергей снова сгорбился. Капитан говорил все правильно, но из этой правильности выходила полная ерунда. Получалось – Родька горячо заинтересован, чтобы его товарищ стучал на него, а капитан Агеев с коллегами словно няньки подсказывали, поправляли и вообще всячески заботились о его благополучии… Они позаботятся! Но аргументов для возражений не находилось. Он чувствовал, что уже попал в самое нутро кафкианской машины. И обратного хода не было.
– Пиши, – Агеев положил перед ним чистый лист и капиллярную ручку. – Я, Курлов Сергей Васильевич, обязуюсь добровольно сотрудничать с органами КГБ…
Курлов замешкался. Выбора ему не оставили. «Можно подписаться, но рассказать обо всем Родьке, – успокаивал он себя. – И потом, главное выйти отсюда, а там будет видно…»
Придвинувшись к столу, он взял ручку. Агеев будто не заметил заминки.
– Для конспиративного сотрудничества выбираю себе псевдоним, – механическим тоном продолжал диктовать капитан. И обычным голосом добавил: – Выбери прозвище какое хочешь. Смелый или Зорький… Нет, Зорький уже есть! Ну сам определи, что тебе нравится…
Чувства, которые испытывал к себе Сергей Курлов в этот момент, лучше всего уложились в слово «Пидораст». Удовлетворенно просматривавший текст Агеев на нем споткнулся и недоуменно вскинул брови:
– Что это такое?! Это официальный документ, его начальство читать будет! И вообще пойдет по отчетности! Ты издеваешься, что ли?!
– Вы сами сказали – выбрать какое нравится, – вяло отозвался Курлов. – Я и выбрал.
У него был вид смертельно уставшего и совершенно опустошенного человека. Агеев не стал спорить. Главное дело сделано. Пусть подписывается как хочет. В официальных бумагах можно обозначать его более благозвучно и пристойно.
– Значит, так, – деловито сказал капитан. – Разузнай все про их фашистские делишки. И про наркотики, кстати, тоже. Западный мир подрывает нашу идеологию с помощью многих средств. Наркотики – одно из них. Ясно?
Курлов кивнул.
– И запомни: ты помогаешь нам – мы помогаем тебе. Если вздумаешь водить нас за нос – не обижайся. Не ты первый такой умный. Понял?
Курлов кивнул еще раз.
Глава вторая
В свободное от учебы время
Зеленоглазого паренька в пинкертоновском твиде звали Денис Петровский. Ночь, которую Сергей провел в подвалах Управления, для Дениса тоже не сложилась: ему до трех утра пришлось торчать в гостинице у Отты, слушать ее бредни и пить ее любимое баночное пиво, в котором не было ничего, кроме газа и градусов.
– У тебя есть шов от аппендицита? – она говорила на довольно приличном русском, которому ее научили на частном филологическом факультете в Копенгагене, но с чудовищным акцентом. Впрочем, английский у нее был еще хуже.
– Нет, – отвечал Денис, хотя на самом деле аппендицит ему вырезали в восьмом классе.
– Врешь, ты просто боишься, что я захочу проверить. Ты просто зажался, Дени, вот что я тебе скажу.
– Тебе лучше будет лечь, Отта. Ты плохо выглядишь.
Последнюю фразу для важности он произнес по-английски. Спасибо маме за спецшколу и частных репетиторов. Теперь у Ирины Семеновны он ходит в лучших учениках, а впереди еще целых два года интенсивного университетского курса. Если вдобавок тренироваться в разговорной речи с носителями языка, то можно здорово навостриться… Только можно ли считать Отту «носителем» английского?
Наверное, он вопросительно посмотрел на датчанку, и она истолковала вопрос в соответствии с направленностью настроения.
– Я здоровая и свободная женщина, но я не хочу ложиться с кем попало… Покажи шовчик, слышишь?
Отта, конечно, шутила. К тому же она была толстой, и на ее блестящем носу болтались огромные очки в роговой оправе.
Она была чистокровной датчанкой и была пьяна, как бывают пьяны только чистокровные датчане. Отта Хамаргюсон нарезалась со своим дружком Карлом, который приехал в Тиходонск снимать фильм о детской балетной школе. К десяти вечера Карл немного протрезвел и уехал на встречу с российским продюсером, а Дениса попросил присмотреть за подругой – мало ли там чего. С той поры он не появлялся.
– Ладно, Дени, – говорила Отта, – так и быть. Ты зажался, да. Но зато у меня есть шовчик, и я покажу его тебе, чего бы это мне ни стоило. Мой доктор говорил: «Очень жаль, фру Хамаргюсон, что теперь вы не сможете выступать в шоу, ведь это приносит очень немалый доход». И точно. Вот, например, Ванесса, с которой я вместе училась в колледже, – она каждую субботу танцует в «Хаузер» и приносит домой две тысячи крон, а еще ее кормят там, как корову…
Денис знал: если Карл вернется и увидит, что его подруга демонстрирует тут стриптиз, – он просто убьет ее. И правильно сделает.
– Давай лучше потанцуем, – сказал Денис. – Что-нибудь старомодное.
– Ты серьезно, Дени? – брови Отты поползли вверх. Эта толстушка обожала танцевать – даже больше, чем пить свое отвратное баночное пиво.
– Совершенно серьезно, – кивнул Денис. – Только я хочу, чтобы ты переоделась. Твое сиреневое платье тебе идет куда лучше, чем эти джинсы.
– Ой, – она капризно надула губы. – Не хочу.
– Иди, не спорь.
– А ты не убежишь?
– Делать мне нечего?
– Как-как? – не поняла она.
– Не убегу.
– Ладно, тогда одну минуту…
Отта взяла из шкафа свое сиреневое платье и вышла в ванную. Звякнула защелка. Зашумел душ.
Денис не стал терять время даром и сразу прошел к письменному столу. С той самой минуты, как Карл смылся, его не покидала надежда, что Отта вот-вот отключится и уснет, – но толстуха, как ни странно, держалась. Теперь надеяться времени не было. Надо действовать.
Он один за другим выдвигал ящики стола, торопливо изучая их содержимое. Обыскал одежду в шкафу. Затем принялся за чемоданы. Денис Петровский ощупывал пласты белья, как опытный гинеколог, который с закрытыми глазами может определить трехнедельную беременность по форме и упругости матки.
Но здесь не было ничего, если не считать коробочки из-под обувного крема с какой-то трухой – похоже, пылью марихуаны.
Душ в ванной продолжал шуметь, Отта баском напевала «Желтую подводную лодку». Денис вздохнул с облегчением. Что ж, он и раньше почти не сомневался: эти выпивохи-датчане – обычные законопослушные граждане, которые приехали сюда с единственной целью снять еще одну сентиментальную киношку о бедных, разнесчастных, но жутко талантливых русских. Конечно, Отта с Карлом могут с треском вылететь из страны за хранение наркотиков, – но надо учитывать и то, что каждая пятая домохозяйка в Копенгагене выкуривает перед сном сигаретку с легкой травой и для них это настолько же привычно и традиционно, как подсолнечные семечки для наших тиходонских теток.
– Я готова, – сказала Отта, появляясь на пороге ванной комнаты.
Датчанка была без очков. Она натянула свое вечернее сиреневое платье с блестками, и Денис поразился, насколько она похожа на тюлениху, которая только что выползла из воды и вся сверкает серебристыми холодными каплями.
– Здорово, – сказал Денис. – Тебе очень идет.
– Хватит заливать, Дени. Я и так прекрасно знаю, что похожа на беременную самку тюленя, – сказала Отта и нетвердым шагом направилась к магнитофону. – Морриконе хочешь?
– Ставь.
Заиграла мелодия из фильма «Профессионал». Денис почувствовал под рукой мелкие чешуйки блесток и мощь неохватного тела Отты. А еще – острый каблук на носке своей туфли. Танцевать Отта не умела.
В начале четвертого вернулся Карл – ни слова не говоря, не разуваясь и не раздеваясь, завалился на кровать и захрапел.
– Свинья, – сказала Отта. – Какой отвратный мужик. Но я его еще заставлю расшевелиться, вот увидишь.
Смотреть Денис не стал. Он предложил выпить по последней, после чего Отта наконец отключилась, и ему удалось уложить ее рядом с Карлом. Затем он прошел в туалет, помочился, снял крышку смывного бачка и заглянул внутрь, пошарил пальцами под ним и под трубами. Потом зашел в ванную, вымыл руки, проверил укромные места под раковиной и ванной, преодолевая брезгливость, осмотрел небрежно брошенные на пол трусы и лифчик. Они напоминали паруса средней яхты.
«Зоофилия, некрофилия, педофилия, геронтофилия… – неожиданно вспомнил он. – Интересно, есть болезненная тяга к женщинам гигантских размеров? Какая-нибудь макрофилия?» Среди многочисленных половых извращений такая форма ему не попадалась. Надо будет спросить у Франка…
Джинсы и желтая майка с абстрактным рисунком на груди криво висели на торчащем из кафеля блестящем крючке. Он тщательно проверил и их. Пусто. Теоретически Отта могла спрятать контейнер в естественные отверстия тела, но практически это исключено, ибо за вечер она неоднократно предлагала ему исследовать возможные тайники.
Еще раз вымыв руки, Денис вышел из ванной, стоя посередине номера, внимательно осмотрелся по сторонам, выключил магнитофон, погасил свет и осторожно защелкнул за собой дверь.
Изрядно наштукатуренная этажная услужливо выскочила из-за стола, вызвала лифт.
– Уже уходите? – любезная улыбка мало соответствовала обычно пренебрежительному выражению увядающего лица. Она не знала, кто такой Денис, но несомненно догадывалась. Потому что неоднократно проходила инструктажи на тему «Взаимоотношения советских граждан с туристами, прибывающими из-за рубежа» и понимает: обычный парень с улицы вряд ли смог бы беспрепятственно тусоваться с капиталистами несколько вечеров подряд. К тому же наверняка она и сама работает на Контору: если не на постоянной основе, то оказывает разовые услуги.
– Ухожу, – сказал Денис и чуть не добавил: «коллега».
Было бы забавно: сказать – и заглянуть в продувную физиономию. Сто процентов, что на ней отразится полное понимание. Но это нарушение конспирации. Одно дело догадываться, а совсем другое – получать подтверждение своим догадкам. Именно так учил Мамонт.
– На улице поосторожнее… Столько шпаны развелось, спасу нет! Пьяные, обкуренные, чего угодно утворить могут…
Чтобы подтвердить догадки дежурной по этажу, ему следовало с каменным лицом молча войти в лифт. Но Денис поступил как обычный парень с улицы: признательно улыбнулся и сунул рубль в оттопыренный карман халата.
– Знаю, спасибо.
Она оторопело замолчала. Сквозь толстый слой макияжа пробивалась напряженная работа мысли. Может, напрасно она стелется перед этим вахлаком? Наорать на него, пригрозить милицией – червонцем бы откупился как миленький… Двери лифта закрылись. Денис усмехнулся – ему нравилось изучать людей. А червонец он бы не дал этой мымре ни при каких обстоятельствах: в кармане оставался всего тридцатник – это на две недели жизни. Негусто. Правда, Мамонт обещал кое-что подбросить…
На улице темно, фонари не горели, лишь неоновая пропись «Кавказ» разбавляла мрак у подъезда жидким синеватым молоком.
Денис достал трубку, но передумал и сунул ее в карман. Все равно никто не видит. Курение не доставляло ему удовольствия, трубка – элемент имиджа, не больше. Маня зеленым огоньком, прошелестело мимо такси. Троллейбусы уже не ходили. Или еще не ходили – смотря к чему привязываться: к вчерашнему вечеру или сегодняшнему утру. Хорошо, что до дома всего шесть кварталов – пятнадцать минут хода.
…Мать не спала. Она сидела на кухне за столом, перебирала рис и слушала радио. На звук хлопнувшей двери даже не обернулась – специально.
– Начало четвертого, ма, – сказал Денис. – А ну-ка баиньки.
Он включил бра в прихожей и разулся. В квартире пахло сигаретным дымом.
– Слышишь, мам?
По радио передавали «Люксембургский сад». Ночной ди-джей подпевал Дассену фальшивым уставшим голосом.
– Здесь сказали, что когда он заработал свой первый миллион, то бросил жену и сошелся с какой-то молодой шлюшкой. Это правда? – спросила мать.
– У тебя есть шов от аппендицита? – она говорила на довольно приличном русском, которому ее научили на частном филологическом факультете в Копенгагене, но с чудовищным акцентом. Впрочем, английский у нее был еще хуже.
– Нет, – отвечал Денис, хотя на самом деле аппендицит ему вырезали в восьмом классе.
– Врешь, ты просто боишься, что я захочу проверить. Ты просто зажался, Дени, вот что я тебе скажу.
– Тебе лучше будет лечь, Отта. Ты плохо выглядишь.
Последнюю фразу для важности он произнес по-английски. Спасибо маме за спецшколу и частных репетиторов. Теперь у Ирины Семеновны он ходит в лучших учениках, а впереди еще целых два года интенсивного университетского курса. Если вдобавок тренироваться в разговорной речи с носителями языка, то можно здорово навостриться… Только можно ли считать Отту «носителем» английского?
Наверное, он вопросительно посмотрел на датчанку, и она истолковала вопрос в соответствии с направленностью настроения.
– Я здоровая и свободная женщина, но я не хочу ложиться с кем попало… Покажи шовчик, слышишь?
Отта, конечно, шутила. К тому же она была толстой, и на ее блестящем носу болтались огромные очки в роговой оправе.
Она была чистокровной датчанкой и была пьяна, как бывают пьяны только чистокровные датчане. Отта Хамаргюсон нарезалась со своим дружком Карлом, который приехал в Тиходонск снимать фильм о детской балетной школе. К десяти вечера Карл немного протрезвел и уехал на встречу с российским продюсером, а Дениса попросил присмотреть за подругой – мало ли там чего. С той поры он не появлялся.
– Ладно, Дени, – говорила Отта, – так и быть. Ты зажался, да. Но зато у меня есть шовчик, и я покажу его тебе, чего бы это мне ни стоило. Мой доктор говорил: «Очень жаль, фру Хамаргюсон, что теперь вы не сможете выступать в шоу, ведь это приносит очень немалый доход». И точно. Вот, например, Ванесса, с которой я вместе училась в колледже, – она каждую субботу танцует в «Хаузер» и приносит домой две тысячи крон, а еще ее кормят там, как корову…
Денис знал: если Карл вернется и увидит, что его подруга демонстрирует тут стриптиз, – он просто убьет ее. И правильно сделает.
– Давай лучше потанцуем, – сказал Денис. – Что-нибудь старомодное.
– Ты серьезно, Дени? – брови Отты поползли вверх. Эта толстушка обожала танцевать – даже больше, чем пить свое отвратное баночное пиво.
– Совершенно серьезно, – кивнул Денис. – Только я хочу, чтобы ты переоделась. Твое сиреневое платье тебе идет куда лучше, чем эти джинсы.
– Ой, – она капризно надула губы. – Не хочу.
– Иди, не спорь.
– А ты не убежишь?
– Делать мне нечего?
– Как-как? – не поняла она.
– Не убегу.
– Ладно, тогда одну минуту…
Отта взяла из шкафа свое сиреневое платье и вышла в ванную. Звякнула защелка. Зашумел душ.
Денис не стал терять время даром и сразу прошел к письменному столу. С той самой минуты, как Карл смылся, его не покидала надежда, что Отта вот-вот отключится и уснет, – но толстуха, как ни странно, держалась. Теперь надеяться времени не было. Надо действовать.
Он один за другим выдвигал ящики стола, торопливо изучая их содержимое. Обыскал одежду в шкафу. Затем принялся за чемоданы. Денис Петровский ощупывал пласты белья, как опытный гинеколог, который с закрытыми глазами может определить трехнедельную беременность по форме и упругости матки.
Но здесь не было ничего, если не считать коробочки из-под обувного крема с какой-то трухой – похоже, пылью марихуаны.
Душ в ванной продолжал шуметь, Отта баском напевала «Желтую подводную лодку». Денис вздохнул с облегчением. Что ж, он и раньше почти не сомневался: эти выпивохи-датчане – обычные законопослушные граждане, которые приехали сюда с единственной целью снять еще одну сентиментальную киношку о бедных, разнесчастных, но жутко талантливых русских. Конечно, Отта с Карлом могут с треском вылететь из страны за хранение наркотиков, – но надо учитывать и то, что каждая пятая домохозяйка в Копенгагене выкуривает перед сном сигаретку с легкой травой и для них это настолько же привычно и традиционно, как подсолнечные семечки для наших тиходонских теток.
– Я готова, – сказала Отта, появляясь на пороге ванной комнаты.
Датчанка была без очков. Она натянула свое вечернее сиреневое платье с блестками, и Денис поразился, насколько она похожа на тюлениху, которая только что выползла из воды и вся сверкает серебристыми холодными каплями.
– Здорово, – сказал Денис. – Тебе очень идет.
– Хватит заливать, Дени. Я и так прекрасно знаю, что похожа на беременную самку тюленя, – сказала Отта и нетвердым шагом направилась к магнитофону. – Морриконе хочешь?
– Ставь.
Заиграла мелодия из фильма «Профессионал». Денис почувствовал под рукой мелкие чешуйки блесток и мощь неохватного тела Отты. А еще – острый каблук на носке своей туфли. Танцевать Отта не умела.
В начале четвертого вернулся Карл – ни слова не говоря, не разуваясь и не раздеваясь, завалился на кровать и захрапел.
– Свинья, – сказала Отта. – Какой отвратный мужик. Но я его еще заставлю расшевелиться, вот увидишь.
Смотреть Денис не стал. Он предложил выпить по последней, после чего Отта наконец отключилась, и ему удалось уложить ее рядом с Карлом. Затем он прошел в туалет, помочился, снял крышку смывного бачка и заглянул внутрь, пошарил пальцами под ним и под трубами. Потом зашел в ванную, вымыл руки, проверил укромные места под раковиной и ванной, преодолевая брезгливость, осмотрел небрежно брошенные на пол трусы и лифчик. Они напоминали паруса средней яхты.
«Зоофилия, некрофилия, педофилия, геронтофилия… – неожиданно вспомнил он. – Интересно, есть болезненная тяга к женщинам гигантских размеров? Какая-нибудь макрофилия?» Среди многочисленных половых извращений такая форма ему не попадалась. Надо будет спросить у Франка…
Джинсы и желтая майка с абстрактным рисунком на груди криво висели на торчащем из кафеля блестящем крючке. Он тщательно проверил и их. Пусто. Теоретически Отта могла спрятать контейнер в естественные отверстия тела, но практически это исключено, ибо за вечер она неоднократно предлагала ему исследовать возможные тайники.
Еще раз вымыв руки, Денис вышел из ванной, стоя посередине номера, внимательно осмотрелся по сторонам, выключил магнитофон, погасил свет и осторожно защелкнул за собой дверь.
Изрядно наштукатуренная этажная услужливо выскочила из-за стола, вызвала лифт.
– Уже уходите? – любезная улыбка мало соответствовала обычно пренебрежительному выражению увядающего лица. Она не знала, кто такой Денис, но несомненно догадывалась. Потому что неоднократно проходила инструктажи на тему «Взаимоотношения советских граждан с туристами, прибывающими из-за рубежа» и понимает: обычный парень с улицы вряд ли смог бы беспрепятственно тусоваться с капиталистами несколько вечеров подряд. К тому же наверняка она и сама работает на Контору: если не на постоянной основе, то оказывает разовые услуги.
– Ухожу, – сказал Денис и чуть не добавил: «коллега».
Было бы забавно: сказать – и заглянуть в продувную физиономию. Сто процентов, что на ней отразится полное понимание. Но это нарушение конспирации. Одно дело догадываться, а совсем другое – получать подтверждение своим догадкам. Именно так учил Мамонт.
– На улице поосторожнее… Столько шпаны развелось, спасу нет! Пьяные, обкуренные, чего угодно утворить могут…
Чтобы подтвердить догадки дежурной по этажу, ему следовало с каменным лицом молча войти в лифт. Но Денис поступил как обычный парень с улицы: признательно улыбнулся и сунул рубль в оттопыренный карман халата.
– Знаю, спасибо.
Она оторопело замолчала. Сквозь толстый слой макияжа пробивалась напряженная работа мысли. Может, напрасно она стелется перед этим вахлаком? Наорать на него, пригрозить милицией – червонцем бы откупился как миленький… Двери лифта закрылись. Денис усмехнулся – ему нравилось изучать людей. А червонец он бы не дал этой мымре ни при каких обстоятельствах: в кармане оставался всего тридцатник – это на две недели жизни. Негусто. Правда, Мамонт обещал кое-что подбросить…
На улице темно, фонари не горели, лишь неоновая пропись «Кавказ» разбавляла мрак у подъезда жидким синеватым молоком.
Денис достал трубку, но передумал и сунул ее в карман. Все равно никто не видит. Курение не доставляло ему удовольствия, трубка – элемент имиджа, не больше. Маня зеленым огоньком, прошелестело мимо такси. Троллейбусы уже не ходили. Или еще не ходили – смотря к чему привязываться: к вчерашнему вечеру или сегодняшнему утру. Хорошо, что до дома всего шесть кварталов – пятнадцать минут хода.
…Мать не спала. Она сидела на кухне за столом, перебирала рис и слушала радио. На звук хлопнувшей двери даже не обернулась – специально.
– Начало четвертого, ма, – сказал Денис. – А ну-ка баиньки.
Он включил бра в прихожей и разулся. В квартире пахло сигаретным дымом.
– Слышишь, мам?
По радио передавали «Люксембургский сад». Ночной ди-джей подпевал Дассену фальшивым уставшим голосом.
– Здесь сказали, что когда он заработал свой первый миллион, то бросил жену и сошелся с какой-то молодой шлюшкой. Это правда? – спросила мать.