Данилов Софрон. Манчары

   — Клянусь, мама, твоей светлой памятью, потухшим очагом нашей юрты — я отомщу! За всё взыщу с богачей!
   Манчары вскочил и шагнул к выходу. У дверей он задержался, окинул прощальным взором родное пепелище:
   — Я отомщу! Клянусь!

У Чочо

   Непроглядная осенняя ночь. На просторной усадьбе Чочо тишина, не слышно даже собак. Кто осмелится нарушить эту глубокую чуткую тишину? Рабы и челядь, изнурённые дневной работой, давно спят. Сам тойон развалился на мягкой медвежьей шкуре в красном углу на главной скамье. Как только он погружается в дремоту, всё мгновенно стихает и в юрте и на дворе. Когда Чочо отдыхает, кажется, и земля и небо молчат.
   Но вдруг в полночь дверь белой половины юрты задрожала от сильных ударов. Кто это? Какой дерзкий нечестивец посмел нарушить тишину тёмной, безлунной ночи? Кто не побоялся потревожить сон именитого тойона?
   — Открывайте! Живо открывайте! — послышался из-за двери грозный голос.
   Чочо проснулся и, задыхаясь от ярости, сел.
   — Кто это? Я спрашиваю, кто это? — закричал он своим хамначчитам, которые вповалку спали на левой наре. — Вставайте скорее! Приволоките мне этого сумасшедшего. Я ему покажу… Быстрее разводите огонь!
   Люди бросились раздувать угли в камельке.
   — Если бай Чочо не спешит, я войду сам! — опять послышался голос из-за двери.
   Под могучим напором засов заскрипел и переломился. Дверь распахнулась. Холодный воздух, клубясь, хлынул в юрту.
   Через порог тяжело перешагнул человек.
   — Поднимайся, бай! Чочо, к тебе пришёл гость, которого ты не ждал! — произнёс незнакомец.
   — Нохо, кто ты? Кто ты, спрашиваю? Отвечай, пока жив! — Чочо выхватил из-под подушки костыль и вскочил. — Слизняк! Навозный червь! Я…
   В это время в камельке ярко вспыхнул огонь и залил колеблющимся светом всю юрту. Рука Чочо, занесённая для удара, неподвижно застыла в воздухе, точно она мгновенно окаменела. Перед тойоном стоял высокий плечистый человек. В руке его сверкнул обнажённый меч.
   — Манчары!.. — прошептал Чочо побелевшими губами.
   Придя в себя, Чочо закричал хамначчитам, столпившимся на левой половине:
   — Парни, чего смотрите? Хватайте этого разбойника, вяжите его! Ну!
   Ни один из хамначчитов не шевельнулся. Чочо не верил своим глазам. Всегда покорные, дрожащие от одного его слова, хамначчиты не выполняли его приказания.
   — Парни, ну!
   Чочо в бессильной ярости бил костылём об пол. Вконец разъярённый, с криком «Собаки!» он бросился к хамначчитам. Но Манчары преградил ему дорогу мечом.
   — Потише, Чочо. Здесь нет собак!
   Тойон остановился и повернулся к Манчары:
   — Нохо, что это значит? Говори, отвечай!
   Но когда взгляд Чочо встретился с взглядом Манчары, тойон задрожал как осиновый лист, отшатнулся и уронил костыль.
   Перед ним стоял не тот мальчишка, которого раньше он мог безнаказанно бить и оскорблять, а суровый мужчина с горящими ненавистью глазами.
   — Ну, бай Чочо, я пришёл к тебе, чтобы забрать всё, что ты отнял у неимущих, награбил у бедняков, — медленно заговорил Манчары, впившись взглядом в лицо тойона. — Я пришёл, чтоб наказать тебя за издевательства над хамначчитами, за истязания и побои. Сейчас ты за всё ответишь.
   Манчары поднял меч и шагнул к Чочо. Тойон в ужасе попятился, закрывая голову.
   — Милый… дорогой Басылай, — трясясь от страха, льстиво забормотал он. — Я спросонья сразу не узнал тебя. Не сердись. Будь ко мне снисходителен. Я рад тебя видеть в своей юрте как самого дорогого гостя. Располагайся как дома. Я поделюсь с тобой своим имуществом, и ты станешь первым хозяином…
   — Довольно! — перебил его Манчары. — Хочешь купить меня? Не выйдет!
   Манчары схватил Чочо за шиворот, повалил на пол и стал бить его тупой стороной меча.
   — Вот тебе за меня, за мать и за всех тех, которых ты пустил по миру! Получай!..
   Дверь отворилась. Вошёл человек и сказал, обращаясь к Манчары:
   — Всё сделано, как ты велел. Готово.
   — Хорошо! — ответил Манчары и обратился к хамначчитам: — Вы почему стоите? Все амбары Чочо открыты. Берите что кому нужно. Я раздаю долги Чочо. У него их много, долгов! Идите и сполна получайте своё кровное, заработанное. А ты, бай Чочо, запомни, — он толкнул ногой тойона, жирной тушей распластавшегося на полу, — если я услышу, что ты обидел хоть одного бедняка, узнаю, что ты по-прежнему притесняешь неимущих и обездоленных, будет худо. Я буду следить за каждым твоим шагом. Запомни это!
   Манчары исчез.
   Окна юрты озарились кроваво-красным заревом.

Встреча на дороге

   Минувшей ночью Манчары и его друзья «гостили» у ^{намского}богача Пестрякова. Богатство родовитого тойона они роздали беднякам: нечестным трудом оно было нажито.
   Сейчас Манчары верхом на коне ехал по тёмному хвойному лесу. Утром он проведал, что бай Пестряков вооружил всех своих рабов и челядь и снарядил погоню. Пусть ищут ветра в поле! Но предосторожность всегда нужна.
   Манчары остановил лошадь невдалеке от большой дороги, у маленького аласа. Он привстал на стременах и прислушался. К нему приближались какие-то люди. Вскоре Манчары услышал скрипучие причитания старухи и звонкий детский голосок. Он притаился за деревом. Престарелая женщина понуро брела, пыля босыми ногами. Её вёл за руку мальчик лет десяти. Старуха была слепа.
   — Бабушка, где мы сегодня заночуем? — спросил мальчик, вытирая с лица струйки пота.
   — Не знаю, милый… Зайдём к тойону Пестрякову… Но пустит ли он таких, как мы, хотя бы в свой чёрный дом? Отдохнём, милый, истомилась я!
   Старуха свернула с дороги на траву и, кряхтя, села. Мальчик встал около неё.
   — Люди говорят, что ночью у Пестрякова гостил Манчары, — сказала старуха. — Бай, должно быть, стал похож на медведя, которого выгнали из берлоги. Говорили, будто Манчары роздал все богатства Пестрякова бедному люду. Наконец-то нашёлся молодец, который взял обратно награбленное. Я у Пестрякова сорок лет батрачила. Он не дал ни гроша. А когда состарилась и спина стала плохо сгибаться, выгнал меня.
   Манчары с гневом и болью слушал рассказ старухи. Сколько слёз пролила эта женщина! Не от слёз ли она лишилась зрения? Всю жизнь трудилась на бая, а теперь ей придётся умирать у чужого порога или под елью в лесу. Какая ужасная судьба!
   Манчары до боли в пальцах стиснул поводья и пришпорил лошадь. Горячий конь вскинулся на дыбы и выскочил на дорогу.
   — Мать!
   — Что? — испуганно вскочила слепая, услышав незнакомый голос.
   — Подставляй подол, мать! — властно произнёс Манчары.
   В подол старенького платья упало что-то тяжёлое: зазвенели золотые, серебряные монеты. Подобный звон она слышала единственный раз в жизни, когда однажды бай после объезда должников пересчитывал деньги. Непрерывный звон монет напомнил о сытой, безбедной жизни, столько раз виденной во сне. Неужели это не сон? Старуха слышала, как монеты ударяются одна о другую, но не могла поверить происходящему. Растерянная, оцепеневшая, стояла она неподвижно и что-то беззвучно шептала.
   — Мать! Я возвращаю тебе плату за весь пот, который ты пролила на бая Пестрякова. Это его золото. Свои деньги ты заработала честно!
   — Кто ты — добрый человек или бог? — осмелилась спросить слепая, всё ещё не веря своему счастью: ведь у неё теперь будет кусок хлеба и не придётся ковылять от юрты к юрте, собирая подаяние. — За кого мне молиться?
   — Я — Манчары. Прощай, мать!
   Топот копыт удалялся на восток.

Как концы рогульки

   — А-а! Ы-ы-у-у!.. Ыы…
   Манчары, разбивавший стоявшие в амбаре сундуки и выбрасывавший из них содержимое, сразу насторожился.
   — А-а, ай!.. Ай-у-у!..
   Из дому опять донёсся не то плач, не то крик. Ребёнок, что ли? У Манчары дыбом встали волосы на голове. Отшвырнув в сторону гарусную шубу на лисьем меху, он бросился в дом.
   Когда он вбежал в дом, его друг Амоча — мужчина лет тридцати с лишним, среднего роста, с худощавым лицом, с заострённым подбородком, с выражением какой-то недоброй иронии в раскосых глазах — сидел на корточках возле левой нары и шарил под ней руками. Стоило ему сунуть руку поглубже, как оттуда слышались плач и крик ребёнка. И тогда Амоча, громко хохоча, совал свою руку ещё дальше. Наконец он нащупал там мальчонку лет пяти-шести, который изо всех сил старался удержаться за половицу и за ножки скамейки.
   — Ха-ха-ха! — Амоча алчно расхохотался и стал безобразно вертеть своими раскосыми глазами, чтобы напугать малыша. — Наконец-то попался хороший кусочек! Осталось только насадить на вертел, поджарить на огне и съесть.
   — Не пугай ребёнка! — крикнул Манчары прямо с порога. — Отпусти его!
   Ребёнок, напуганный до того, что потерял дар речи, услышав голос заступника, разразился ещё более громким плачем.
   — Ха-ха! Разве он ещё и бояться умеет, этот кусочек для поджарки? Плачет он или смеётся? Ах, как приятно послушать! — Не обращая внимания на слова Манчары, Амоча поднял малыша за ножки вниз головой. — Смотри-ка, он ещё трепыхается, как рыбёшка, старается выскользнуть из моих рук.
   — Отпусти, говорю! — Манчары подскочил и вырвал ребёнка из рук Амочи.
   Обессиленный мальчонка обхватил шею Манчары ручками, уткнулся ему в подбородок и затих.
   — Смотрите-ка какой сердобольный! Дурень!.. А они разве жалеют нас? Дай сюда этого гадёныша! Я размозжу его голову о столб! — Амоча протянул руки и шагнул навстречу Манчары. — Дай!
   — Не трогай!
   Ребёнок снова заплакал.
   — Дай, говорю!
   Но, увидев покрасневшее от злости лицо и раздувшиеся ноздри Манчары, Амоча остановился. Ещё ни разу он не видел, чтобы его спутник был так сильно разгневан. Подумаешь, нашёл из-за чего сердиться! Ребёнок, говорит, испугался. Великое дело! Ну и пускай пугается, пускай! Пусть даже подохнет — жалеть нечего. Амоча схватил чумашек со сметаной, сунул его под мышку и вышел во двор. Оставив дверь настежь, он выругался про себя:
   — Дур-рак!
   Манчары с Амочей ехали по дремучей тайге. Вёрстах в двадцати от этих мест стоял шалаш, где они жили. Нужно было добраться туда.
   Немюгинский бедняк Амоча известен в Якутии уже несколько лет. Ходили слухи, что повсюду, особенно в родном Западнокангаласском улусе, он грабил богачей, за что несколько раз был наказан розгами, побывал и в тюрьме. В рассказах о приключениях Амочи всегда подчёркивалось, что он не различал богатых и бедных, нападал на любого, кто попадался на его пути, совершал убийства. Страшным разбойником называли люди Амочу.
   Манчары не очень верил этим рассказам — ведь и его тоже называли разбойником. К тому же он знал, что рассказы бывают вымышленные, а сказки всегда с преувеличением. Повстречались они с месяц назад. В первое время Манчары обрадовался, что встретил достойного и равного себе товарища. И вот оно как получается… Амоча действительно храбрый человек. Ловкий и предприимчивый малый. Но, несмотря на это, неприязнь Манчары к нему усиливается с каждым днём. Ему всё больше не нравятся его дерзость и наглость, бесшабашные слова и словечки, его ужимки, жесты и движения. Манчары иногда даже удивлялся, почему это Амоча мучается и страдает, когда его преследуют? Чего ради он ступил на путь разбоя? Неужели только для того, чтобы несколько дней сытно поесть? Или ради мести?
   Амоча, сидя верхом на коне, опрокинул в рот чуман со сметаной. Загустелая сметана медленно поползла по губам и текла на грудь, на живот. Амоча поперхнулся, закашлялся и тотчас же отшвырнул в сторону чуман.
   — Вот сатана. Она, оказывается, слишком густая! В рот почти ничего не попало. Да и жажду не может утолить. Очень хочется пить. Хорошо бы найти чего-нибудь напиться. Манчары, а ведь там, в аласе, были косари! Давай-ка завернём к ним.
   И Амоча, не дожидаясь, что скажет его спутник, круто повернул коня в сторону аласа.
 
   В южной стороне аласа вился дымок. Они и направились туда. Там, между двумя, огромными лиственницами, темнел односкатный шалаш. Косари — отец с сыном — кипятили к обеду чай.
   — Какие у вас новости, гости? — спросил пожилой косарь незнакомцев, которые ему показались какими-то странными людьми.
   — Разве мы прибыли осчастливить тебя своими новостями? — грубо ответил ему Амоча. — Лучше дай-ка нам ымдаана — напитка из кислого молока.
   — Сынок, принеси-ка ымдаана скорее из ямы, — распорядился косарь.
   — У нас нет новостей, дружище, — тихо сказал Манчары, стараясь смягчить бесцеремонность и грубость своего попутчика. — Вот, может, вы нам что-нибудь расскажете?
   — У меня… тоже… нет новостей, — заикаясь, ответил косарь, видя, что у Амочи, жадно глотающего из чумана принесённый мальчиком напиток, грудь и живот залиты сметаной и лоснятся на свету. — Вы куда это едете… господа?..
   — Куда бы мы ни ехали, до этого тебе дела нет! — вспылил Амоча. — Мальчик, где ваша яма?
   — Конечно, дела нет… Я просто спросил… — пробормотал косарь. — Так, к слову.
   — Мы были здесь неподалёку, в вашем улусе, — спокойно отвечал Манчары.
   — Отец!!! — послышался истошный крик мальчика, Манчары с косарём бросились за шалаш.
   — Сукин сын! Ещё кричит! — Амоча держал под мышкой туесок с маслом и несколько лепёшек. — Твой отец вот что сделает! — И он показал фигу. — Попробуйте-ка сопротивляться! Я вам задам перцу…
   Мальчишка встал с земли, где он лежал у пня, за ямой. По краям губ текла кровь.
   — Отец!..
   — О, пожалейте нас!.. — упал косарь на колени перед Амочей. — Ведь это наша провизия на пять дней. Как мы без харчей будем убирать сено? Если не накосим, наш хозяин съест нас. Пожалейте…
   — Ха-ха! Пожалей, говоришь! Во всём мире никто не жалеет никого! Запомни это!
   Манчары подошёл сзади и развернул Амочу за плечо:
   — Положи! Положи обратно!
   Тот зло сощурил свои раскосые глаза:
   — Опять твоё сердце разжалобилось, что ли? Не дурачься! Если мы это донесём до нашего табора, то ты первым будешь толкать себе в рот!
   — Видишь, кого ты грабишь, собака! Разве это не байский батрак? Что у него есть, кроме этих нескольких ложек масла и лепёшек? Хочешь заставить его плакать кровавыми слёзами? — Манчары схватил Амочу за грудь. — Сейчас же отнеси всё обратно!
   — Прочь отсюда! Убери руку!
   Амоча толкнул Манчары кулаком в грудь.
   Манчары рванул Амочу к себе, стукнулся спиной о дерево и, размахнувшись, ударил его в выступающий вперёд подбородок.
   Амоча плюхнулся в заросли шиповника. Туесок и лепёшки разлетелись в разные стороны.
   Манчары схватил косаря, всё ещё продолжавшего стоять на коленях, за плечи и приказал:
   — Вставай!
   Амоча медленно выбрался из зарослей шиповника, схватил лежавший около него толстый сук и шагнул было вперёд с намерением вступить в драку, но остановился. Скорее всего, струсил, видя, что косарь и Манчары стоят рядом, плечом к плечу. Амоча злобно отшвырнул в сторону сук и поковылял к своему коню.
 
   Обратно они ехали молча, не проронив ни одного слова.
   К своему табору приехали уже вечером.
   Никто из них не стал разжигать костра.
   Амоча курил, сидя на чурке и положив ногу на ногу. Манчары осматривал и проверял ремни и пряжки подпруг.
   — Сердобольный друг мой, ну, а где же твои огонь и варево? — насмешливо спросил Амоча. — Ведь ты же проявляешь жалость ко всякой твари на земле! Пожалей и меня. От голоду я усох наполовину.
   Манчары даже не обернулся на его слова. Продолжал проверять сбрую.
   — Варнак Манчары, слышишь ли ты? Я ведь с тобой разговариваю! — рассерженный Амоча вскочил с чурки.
   А Манчары не вспылил и не всполошился, подёргал рукой седло, ещё туже подтянул подпруги. И только после этого повернулся к Амоче:
   — Мне тоже хочется поговорить с тобой.
   — А ну-ка! Ты, мил человек, наверно, хочешь заставить меня развести огонь, приготовить еду?
   Манчары шагнул прямо к нему:
   — Скажи-ка мне, Амоча, чего ради ты разбойничаешь?
   — Ха-ха! Вот ещё вопрос! Если ты этого не знаешь, то о чём же ты думал до сего времени, слюнтяй? — Амоча захохотал. Потом резко и угрожающе подступил к Манчары: — Чтобы есть-пить, одеваться, дур-рак! Есть-пить! Одеваться!
   — Есть-пить… Одеваться… — повторил Манчары, словно хотел запомнить. — Разве только из-за этого? Неужели только из-за этого тебе приходится переносить наказания розгами, тюрьмы, трудности и мучения, подвергаться постоянным преследованиям?
   — Конечно, из-за этого. Разве сытно питаться и хорошо одеваться — это пустяковое дело? Пока гуляешь на воле, надо повеселиться, порезвиться, поесть и попить до отвала. Такова моя цель.
   — А что ты любишь и жалеешь в этом солнечном мире? И что ты ненавидишь? — спросил его Манчары.
   — Ничего не люблю! Ничего не жалею! Ненавижу всё на свете! Жалостливых и сердобольных тоже ненавижу. Если бы имел возможность, то и их опрокинул бы навзничь, наступил и слушал бы их последние крики.
   Манчары подошёл к месту, где разводили костёр, выдернул опорную рогульку стяга, на котором вчера висел котелок с варевом, взял рогульку за один конец, а второй протянул Амоче:
   — Оказывается, мы с тобой люди совсем разные. И по ошибке оказались вместе. С этого момента давай расстанемся навсегда, как концы этой рогульки!
   — Чего-чего ты болтаешь? — удивился Амоча. — Разве ты, как и я, не разбойник? Или считаешь, что, пожалев одного какого-нибудь ползуна, одного какого-нибудь хамначчита, выйдешь сухим из воды? Едва ли! Дурак! И не надейся даже! Все тебя называют варнаком Манчары, разбойником Манчары. И всегда, даже после смерти, будут так называть.
   — Врёшь! Я ещё ни разу ни одного батрака, ни одного бедняка, ни одного кумалана-бездомника не заставил плакать кровавыми слёзами! И, даже умирая с голоду, не буду ничего отбирать у обездоленного, у неимущего. Пойми это! — Суровым приказным тоном Манчары крикнул: — Тяни! С сегодняшнего дня твой грех — твой, мой грех — мой!
   Амоча молча отломал один конец тальниковой рогульки и швырнул его в сторону.
   Манчары бросил ему кульки из кожи, которые они сегодня отняли у богача:
   — Возьми всё это себе!
   Амоча забрал кожу и затолкал её в свои перемётные сумы, прикрепил к седлу.
   Манчары ловко вскочил на коня:
   — Заранее предупреждаю: поперёк дороги мне не попадайся!
   Амоча тоже сел на коня:
   — И ты мне не попадайся. Попадёшься — не пощажу!
   И оба поскакали в разные стороны.
   Манчары поехал на восток, туда, откуда утром взойдёт солнце; Амоча — на запад, туда, где начало алеть небо перед закатом солнца.

Приданое

   В усадьбе бая Асхара, хозяйничавшего на западной части аласа Килэдимэ, всё громче слышались говор и покрикивания. Всё чаще стали мелькать женщины и дети в промежутке между чёрным домом и хотонами. Время от времени среди суматошного, трудно различимого бабьего говора слышался резкий, визгливый голос, словно удары тонкого прута. И тогда бабий говорок сразу же умолкал, но вскоре опять возникал и становился громче и оживлённее. К говорку присоединялся ленивый лай собак, раздававшийся попеременно в разных сторонах.
   Манчары повернулся и, лёжа навзничь, отмахивался от комаров махалкой из белого конского волоса, с костяной рукояткой. Сюда, на Килэдимэ, он прибыл вчера.
   Года три назад, когда Манчары был схвачен и отправлен на каторгу, бай Асхар приказал выпороть нескольких бедняков из его наслега и отнял у них скот и имущество, заявив при этом, что «они приняли участие в разбое Манчары». На самом же деле эти люди не присоединялись к Манчары. Их обвинили ложно, чтобы отобрать у них скот. Случайно попав в эти места, Манчары решил отомстить за всё это Асхару. Но оказалось, что бай уехал в соседний улус. Манчары укрылся недалеко от дороги, проходившей мимо байской усадьбы, и ждал его целый день, но тот так и не приехал. Бай, видимо, узнал каким-то образом о замысле Манчары… А если так, то он не приедет сюда, пока не убедится, что путь безопасен. Не может же Манчары лежать вечность в ожидании! Так и не удастся выполнить задуманное. Как обидно! Манчары уже решил было ворваться в усадьбу и поднять там переполох, но передумал. Нет, не надо, лучше сделать так, чтобы Асхар всё видел своими глазами. Если налететь в их отсутствие, то баи обычно наказывают своих батраков и взыскивают потери с них. Придётся приехать в другой раз.
   На озере Килэдимэ закрякали утки. Значит, уже вечереет и наступила пора, когда утята выплывают из камышей на середину озера. Манчары приподнялся, чтобы встать, но в это время в лесу послышался треск сухого хвороста. Он опять залёг в тени деревьев.
   Лёжа, он увидел сквозь ветви кустарника, что совсем близко около него, в двух-трёх шагах, лёгкой трусцой пробежала девочка — подросток лет двенадцати-тринадцати. Она была босая. Её ступни, покрытые почерневшими мозолями, ловко отскакивали от выступавших шершавых корней деревьев. На девочке коротенькое платьице с заплатками из разных лоскутков, утратившее свой первоначальный цвет. Но заплатки сделаны очень умело и тщательно. Длинная её шейка пожелтела от загара. В косички по плечи вплетены красные тряпочки. Манчары не успел разглядеть личика девочки — помешали деревья. Хотел приподняться, но воздержался — она могла испугаться шороха.
   Девочка несколько раз промелькнула среди зелёных ветвей, наклонившихся в душной дрёме этого тихого летнего вечера. И казалось, что в густом недвижимом воздухе остались слова тихой песенки, которую она пропела, размахивая тоненькой рукой, державшей гибкий прутик:

 
Оленёночек ты мой, оленёнок дорогой,
Ты глазёнками не верти.
Я поймаю, приласкаю…
Дорогой, не уходи!
 

   Манчары лежал и смотрел в ту сторону, куда ушла девочка. Ушла… Заплетённые косички её торчат кверху, а сама порхает словно бабочка. Голубка, какая ты хорошая! Интересно, чья же ты дочь? Какого-нибудь хамначчита или сирота горемычная? «Оленёнок дорогой…» Сама похожа на стройного оленёнка. Как хорошо бы стать отцом вот такой девочки!.. Пройдёт несколько лет, и она станет большой, красивой… Но вряд ли выпадет на её долю счастье. Всё равно втопчут беднягу в грязь чьего-нибудь хотона. Или выйдет замуж за какого-нибудь обездоленного парня. И задавят её непосильным трудом, изведут побоями. И умрёт, не увидев и не познав счастья. В этом мире так называемое счастье не предназначено для нас, бедняков. Видимо, его забрали такие же богачи, как Асхар. Манчары встал, чтобы пойти к своему другу, оставшемуся неподалёку, в долине, стеречь коней. Стряхнул с одежды хвою и мусор. В это время со стороны усадьбы Асхара послышался визгливый бабий голос:
   — Ты куда это, паскуда, провалилась? Твои коровы ещё давеча пришли, как только ты ушла. Что это, разбойник Манчары задержал тебя, что ли?
   Манчары вздрогнул. «Наверное, попало бедняжке Оленёнку», — подумал он.
   — Она ещё что-то бормочет, негодная! — опять высоко взметнулся злой визг. — Ты о чём бормочешь? Защищаешь разбойника Манчары? Вот тебе! Вот!
   Послышался глухой стук ударов. И в то же время донёсся душераздирающий детский крик:
   — Ой, ой, бо-оль-но-о!..
   — Противная, попробуй-ка в другой раз так вести себя!
   — Ай, ай, про-сти, не бу-ду!..
   — А вы чего уставились? Живей доите коров!
   Опять наступила тишина. Манчары всё ещё стоял, прислушиваясь, и смотрел в сторону хотонов, почему-то не решаясь уходить отсюда. Там, очевидно, начали хлопотать и возиться с коровами, стали их доить. Лишь изредка слышался громкий шлепок женской ладони по крупу коровы. «Тише же, человека можешь растоптать!», «Дай соли полизать», «Вот дура, на своего телёнка злится!» — нарушали изредка тишину женские голоса. В то же время намного ближе, откуда-то сбоку, слышался кроткий голос какой-то старухи:
   — Деточка… Хозяйка… Дымокур…
   Она, наверное, сказала: «Хозяйка накажет, разожги дымокур» — и дала ей совет. О, несчастненький Оленёнок…
   Когда уже завершалось вечернее доение коров, визгливый и резкий, как гибкий прут, голос вдруг опять потряс окрестность:
   — Что это Пеструхи всё ещё нет! А что же вы все ходите и молчите, словно немые? Где та поганка? Противная, иди сейчас же, обязательно найди и приведи Пеструху! И даже не думай появляться без неё! Ну, не стой!
   Манчары вышел на опушку леса. Оказалось, что Оленёнок, бедняжка, уже бежит по направлению к западу. Манчары пошёл лесом. Напал на тропинку, ведущую из аласа прямо туда, куда побежала девочка. У Манчары появилось желание обязательно встретиться с девочкой. Но где? Она ведь испугается его. К тому же вечером, в дремучем лесу. Что он ей скажет, когда встретит? Какая польза будет Оленёнку оттого, что они увидятся?
   Манчары остановился в раздумье, заколебался, но затем ощупал карман расстёгнутого пальто и с решительным видом быстро зашагал и скрылся в лесу. Там он долго ходил взад-вперёд, поджидая девочку, и всё прислушивался, с какой стороны она должна появиться.
   В аласе бая Асхара шум и гомон начал постепенно утихать. Горизонт загорелся на закате багровой зарёй и постепенно угас. Прошло столько времени, сколько хватило бы на то, чтобы сварилось мёрзлое мясо. Выпала роса, трава и листва деревьев поникли. «А вдруг девочка уже вернулась назад с другой стороны аласа?» — подумал Манчары. И он пожалел, что не пошёл за ней следом и не остановил её. В это время своим чутким ухом он уловил торопливый топот тяжёлой поступи. Манчары быстро побежал между деревьями в том направлении, где послышался топот. Не успел он сделать несколько шагов, как чуть не наткнулся на корову, бегущую навстречу. Корова даже не успела отскочить в сторону, как он проворно схватил её за раскидистые рога. Корова попыталась вертеть головой, но, почувствовав сильную руку, сразу же остановилась.