Отряды воинов-купцов, постоянно странствуя по морю на кораблях, совершали походы в отдаленные земли, нападали на каждое встречное судно и грабили его. Богатства, захваченные в таких походах, – свидетельство доблести и удачи вождя с его сподвижниками – служили важным средством сплочения дружинников.
В опасный путь отправлялись купцы, их дети, родственники и слуги – все вооруженные. В честь этих людей, часто погибавших на чужбине, насыпали мемориальные курганы-кенотафы. Подчас в роли торговцев выступали сами военные предводители или рядовые дружинники: «Одного человека звали Торир Ездок в Англию. Он много торговал и подолгу плавал в разные страны и привозил конунгу сокровища. Торир был дружинником Харальда-конунга…» («О Халльдоре, сыне Снорри»).[125]
С транзитной торговлей купеческих дружин можно связать необычайно крупные клады дирхемов, насчитывавшие свыше 10 тыс. монет весом до 100 кг. Они найдены на главных коммуникациях от Булгара к Балтике – в Муроме, Великих Луках, устье Волхова. Скорее всего, клады-гиганты принадлежали купцам, которые, предпринимая столь далекую поездку, готовились к обмену в большом масштабе. О степени концентрации дирхемов в их руках дает представление рассказ Ибн-Фадлана: рус, владевший 10 тыс. дирхемов, справлял своей жене один ряд мониста; после каждых 10 тыс. накопленных монет он прибавлял по одному ряду: «И бывает, что иная женщина будто бы имеет на шее одновременно десять монист (и даже) более».[126] Чтобы не рисковать в дороге всей суммой, владелец зарывал часть капитала, запоминая место. Не каждому удавалось вернуться за спрятанным богатством, и его много веков хранила земля. Некоторые клады находят в среднеазиатских металлических кувшинах, – видимо, они принадлежали чужеземным торговцам.
Из-за сложности преодоления огромных расстояний преобладали не прямые транзитные связи Северной Европы с Востоком, а торговля по этапам. Караваны совершали путешествия в пределах ограниченных отрезков – от одного местного рынка к другому. Коммерческие сделки заключали в промежуточных центрах, где встречались деловые люди – булгары, хазары, славяне, скандинавы и евреи.
Посредниками в торговле с Восточной Европой выступали Хорезм, города Южного Прикаспия и Хазарский каганат, где монетное серебро и художественный импорт неоднократно меняли владельцев.
Хорезмийцы «более всех жителей Хорасана рассеяны (по чужим местам) и более всех путешествуют; в Хорасане нет большого города, в котором не было бы большого числа жителей Хорезма», – писал арабский географ Истахри.[127]
В торговой части Итиля – Хазаране – проживало свыше 10 тыс. мусульман, из них вербовали войско хазарского царя, хорезмийские воины и чиновники служили венгерскому королю Хорезм контролировал товарооборот Саманидов с Восточной Европой и тюркскими кочевниками главный город страны Кят называли «воротами в Туркестан гузский, складочным местом товаров тюрок, Туркестана, Мавераннахра и области хазар, местом стечения купцов» Через Отрар, Тараз и Бала-сагун отсюда вели пути в Монголию и Китай Хорезмийские чаши находят в уральских кладах Даже византийская серебряная посуда VI–VII вв, проделав громадный путь, попадала в Прикамье через Хорезм Об этом говорят врезанные хорезмийские надписи на блюдах, исполненных ювелирами Константинополя С севера на берега Амударьи доставляли рабов и отборные меха, добытые в «областях русов, булгар и Киева» Торговля велась интенсивно «по причине частого проникновения хорезмийцев в Булгар и к славянам» (Ибн-Хаукаль)
В прикаспийские провинции Ирана – Табаристан и Джур-джан с крупными портами Амолем и Абескуном – стекались купцы из Ирака, Сирии, Хорасана и Индии Отсюда вдоль берегов Каспия их суда плыли в Итиль В обратном направлении из Джурджана в Рей – «торговый центр мира» – поступали товары русов. Этот многолюдный город с его оживленными базарами, бесчисленными лавками, вместительными складами и караван-сараями торговал с Арменией и Азербайджаном, Хорасаном и Хазарией С XII в из Рея в русские города поставляли посуду с надглазурной росписью люстром,[128] которая радовала глаз своим золотистым с металлическим отблеском узором.
Посредниками в связях Руси со Средним Востоком выступали волжские булгары, а восточная торговля Скандинавии шла через русские земли. Норвежский мореход одной исландской саги так часто ездил на Русь, что его прозвали «Гудлейк Русский».
Рис. 34. Город Бирка в середине X в (реконструкция).[129]
Однажды он закупил в Новгороде (Хольмгарде) для норвежского короля Олафа «драгоценные товары, которые трудно достать здесь в стране»: парадные облачения, «меха величайшей ценности» и столовую утварь. После пребывания в Киеве другой скандинав – Олаф Трюг-вассон привез в Норвегию кипы шелка на шести кораблях. В пределах Швеции восточный импорт сконцентрирован в Бирке (находилась у озера Меларен в 30 км от Стокгольма) и на острове Готланде (рис. 34). В эпоху викингов к причалам трех гаваней Бирки приставали корабли из Новгорода и Дании, Фрисландии и Англии. Море связывало ее с северными районами Швеции, Готландом, Хедебю (торговый центр викингов на полуострове Ютландия) и городами Польского Поморья. Облик этого портового «города-путешественника» воссоздан благодаря длительным раскопкам шведских археологов. Вскрыты остатки домов, часть оборонительного вала, насыпанного из камней и земли. В погребениях огромного городского некрополя найдены дирхемы, стеклянные сосуды из Египта и Ирака, восточные серебряные украшения и «глазчатые» бусы, фрагмент китайской шелковой ткани.
Волшебные камни
Глава 4
Проходя большие расстояния и встречаясь с многими людьми, богомольцы распространяли народную поэзию, пословицы, сказки, легенды, влияли на народное воззрение и разносили разные слухи.
Отец говорил, что рассказы странников заменяют народу литературу и даже газету. Он любил разговаривать с прохожими, идя по пути с ними или присев на краю дороги[136]».
«Хождения» XIX в. не многим отличались от паломничеств Средневековья – эпохи расцвета «божьих странничеств».
Благословляя путника в нелегкий путь, священник вручал ему суму и посох – «утешение и знак странника» (рис 35) «Сибран Шабо, собираясь идти в Иерусалим, пред лицом Господа и у мощей его святых приемлет посох и мешок в церкви святого Николая»[137] Собираясь в дорогу, паломники заботились о благословении своих посохов и котомок Пилигримы из разных стран – «благородные и простые, богатые и бедные, миряне и клирики, мужчины и женщины» – то под дождем, то под солнцем брели по пыльным дорогам, проходили заснеженные перевалы, преодолевали вброд стремительные потоки, переплывали на кораблях бурные моря Все их достояние – плащ с капюшоном, укрывавший странника от дождя, ветра и ночного холода, мех с вином или водой, сума, в которой лежали хлеб и несколько луковиц, да посох, вырезанный из дуба.
Рис. 35. Благословение паломника перед дорогой Миниатюра рукописи из библиотеки Безансона.
Какая сила снимала этих скитальцев с насиженных мест, заставляя баронов закладывать свои имения, ремесленников – свои мастерские, а бедняков, которым продать было нечего, – пускаться в странствие наудачу и гибнуть в пути от голода, болезней и «суровой ярости диких народов»? В моменты общественных потрясений – во время первого Крестового похода или в критический 1000 год, когда Европа в великом смятении ожидала наступления Страшного суда, толпы богомольцев достигали десятков тысяч человек. Отправляясь в Рим или Иерусалим, они отказывались от многого. Выслушав страстную проповедь, бросали привычные дела и тепло домашнего очага, уходили прямо с полей, не допахав борозды. Ничто не могло отвратить этих людей от поставленной цели. Что влекло их в неведомую даль? Жажда новых впечатлений или суетное желание украсить алтарь своей скромной приходской церкви пальмовой ветвью из долины Иерихона и фиалом с иорданской водой (рис 36)?
Рис. 36. Паломники Скульптура портала собора Сен-Лазар в Отэне (Бургундия) XII в.[139]
Благочестивые путешествия
«Ромеи» и «пальмоносцы»
В опасный путь отправлялись купцы, их дети, родственники и слуги – все вооруженные. В честь этих людей, часто погибавших на чужбине, насыпали мемориальные курганы-кенотафы. Подчас в роли торговцев выступали сами военные предводители или рядовые дружинники: «Одного человека звали Торир Ездок в Англию. Он много торговал и подолгу плавал в разные страны и привозил конунгу сокровища. Торир был дружинником Харальда-конунга…» («О Халльдоре, сыне Снорри»).[125]
С транзитной торговлей купеческих дружин можно связать необычайно крупные клады дирхемов, насчитывавшие свыше 10 тыс. монет весом до 100 кг. Они найдены на главных коммуникациях от Булгара к Балтике – в Муроме, Великих Луках, устье Волхова. Скорее всего, клады-гиганты принадлежали купцам, которые, предпринимая столь далекую поездку, готовились к обмену в большом масштабе. О степени концентрации дирхемов в их руках дает представление рассказ Ибн-Фадлана: рус, владевший 10 тыс. дирхемов, справлял своей жене один ряд мониста; после каждых 10 тыс. накопленных монет он прибавлял по одному ряду: «И бывает, что иная женщина будто бы имеет на шее одновременно десять монист (и даже) более».[126] Чтобы не рисковать в дороге всей суммой, владелец зарывал часть капитала, запоминая место. Не каждому удавалось вернуться за спрятанным богатством, и его много веков хранила земля. Некоторые клады находят в среднеазиатских металлических кувшинах, – видимо, они принадлежали чужеземным торговцам.
Из-за сложности преодоления огромных расстояний преобладали не прямые транзитные связи Северной Европы с Востоком, а торговля по этапам. Караваны совершали путешествия в пределах ограниченных отрезков – от одного местного рынка к другому. Коммерческие сделки заключали в промежуточных центрах, где встречались деловые люди – булгары, хазары, славяне, скандинавы и евреи.
Посредниками в торговле с Восточной Европой выступали Хорезм, города Южного Прикаспия и Хазарский каганат, где монетное серебро и художественный импорт неоднократно меняли владельцев.
Хорезмийцы «более всех жителей Хорасана рассеяны (по чужим местам) и более всех путешествуют; в Хорасане нет большого города, в котором не было бы большого числа жителей Хорезма», – писал арабский географ Истахри.[127]
В торговой части Итиля – Хазаране – проживало свыше 10 тыс. мусульман, из них вербовали войско хазарского царя, хорезмийские воины и чиновники служили венгерскому королю Хорезм контролировал товарооборот Саманидов с Восточной Европой и тюркскими кочевниками главный город страны Кят называли «воротами в Туркестан гузский, складочным местом товаров тюрок, Туркестана, Мавераннахра и области хазар, местом стечения купцов» Через Отрар, Тараз и Бала-сагун отсюда вели пути в Монголию и Китай Хорезмийские чаши находят в уральских кладах Даже византийская серебряная посуда VI–VII вв, проделав громадный путь, попадала в Прикамье через Хорезм Об этом говорят врезанные хорезмийские надписи на блюдах, исполненных ювелирами Константинополя С севера на берега Амударьи доставляли рабов и отборные меха, добытые в «областях русов, булгар и Киева» Торговля велась интенсивно «по причине частого проникновения хорезмийцев в Булгар и к славянам» (Ибн-Хаукаль)
В прикаспийские провинции Ирана – Табаристан и Джур-джан с крупными портами Амолем и Абескуном – стекались купцы из Ирака, Сирии, Хорасана и Индии Отсюда вдоль берегов Каспия их суда плыли в Итиль В обратном направлении из Джурджана в Рей – «торговый центр мира» – поступали товары русов. Этот многолюдный город с его оживленными базарами, бесчисленными лавками, вместительными складами и караван-сараями торговал с Арменией и Азербайджаном, Хорасаном и Хазарией С XII в из Рея в русские города поставляли посуду с надглазурной росписью люстром,[128] которая радовала глаз своим золотистым с металлическим отблеском узором.
Посредниками в связях Руси со Средним Востоком выступали волжские булгары, а восточная торговля Скандинавии шла через русские земли. Норвежский мореход одной исландской саги так часто ездил на Русь, что его прозвали «Гудлейк Русский».
Рис. 34. Город Бирка в середине X в (реконструкция).[129]
Однажды он закупил в Новгороде (Хольмгарде) для норвежского короля Олафа «драгоценные товары, которые трудно достать здесь в стране»: парадные облачения, «меха величайшей ценности» и столовую утварь. После пребывания в Киеве другой скандинав – Олаф Трюг-вассон привез в Норвегию кипы шелка на шести кораблях. В пределах Швеции восточный импорт сконцентрирован в Бирке (находилась у озера Меларен в 30 км от Стокгольма) и на острове Готланде (рис. 34). В эпоху викингов к причалам трех гаваней Бирки приставали корабли из Новгорода и Дании, Фрисландии и Англии. Море связывало ее с северными районами Швеции, Готландом, Хедебю (торговый центр викингов на полуострове Ютландия) и городами Польского Поморья. Облик этого портового «города-путешественника» воссоздан благодаря длительным раскопкам шведских археологов. Вскрыты остатки домов, часть оборонительного вала, насыпанного из камней и земли. В погребениях огромного городского некрополя найдены дирхемы, стеклянные сосуды из Египта и Ирака, восточные серебряные украшения и «глазчатые» бусы, фрагмент китайской шелковой ткани.
Волшебные камни
В поэме «Руодлиб» (XI в.) рассказано о том, как король дарит герою великолепные украшения с самоцветами:
Торговца драгоценными и полудрагоценными камнями, тонкого знатока их цены и качества – сирийца, армянина или иранца – можно было повстречать и в Булгаре на Волге, и во Франции. «В Ланьи, Баре и Провансе есть торговцы вином, хлебом, солью, селедкой, шелком, золотом, серебром и драгоценными камнями», – говорится в старофранцузском фаблио.[131] У двух братьев из Рея, крупных торговцев самоцветами, Бируни почерпнул редкостные сведения о местах добычи и обработки камней, о том, как их определять по твердости, цвету и весу, о дальней транспортировке их. Его трактат «Собрание сведений для познания драгоценностей» («Минералогия») – обширный свод минералогических знаний Средневековья.
Ибн-Фадлан упомянул о каких-то зеленых бусинах: их привозили к русам на кораблях и продавали за дирхем каждую. Русы составляли из них ожерелья для своих жен. С XI в. через Среднюю Азию к восточным славянам в огромных количествах поступали бусы из оранжевого просвечивающего на солнце сердолика и фиолетового аметиста. В кургане Тимеревского могильника под Ярославлем погребенного сопровождала сердоликовая печатка с арабской надписью «благодать от Аллаха».
Согласно Бируни, копи сердолика – плотной полупрозрачной разновидности халцедона – разрабатывали в Индии и Йемене (город Сана). С бронзового века в Средней Азии это излюбленный поделочный камень для бус. Грузинский поэт Иоанн Шавтели (XII в.) писал о хорезмийском сердолике:
Вместе с сердоликовыми на Русь доставляли бусы из горного хрусталя – прозрачной разновидности кварца. Чередование в ожерелье сердоликовых бипирамидальных бусин и хрустальных шаровидных характерно для женского убора племени вятичей, жившего по Оке. В обработанном или необработанном виде горный хрусталь проделывал необычайно сложный путь: от джунглей Мадагаскара и пустынь Аравии до Среднего Поднепровья и гранитных побережий Швеции, где в одном из погребений викингов нашли двояковыпуклую хрустальную линзу. Хрусталь с «островов зинджей» (Коморские острова, Занзибар и Мадагаскар), где крупные кристаллы кварца в изобилии собирали прямо на поверхности земли, арабские мореходы вывозили в Ирак и Восточную Африку.
Ценили и «бедуинский» сорт хрусталя, куски которого находили в Аравийской пустыне. Как искусные резчики по этому чрезвычайно твердому камню славились мастера Басры и фатимидского Египта. Выточенные ими изящные сосуды с тонким орнаментом пользовались спросом в «стране франков», попадая в замки и аббатства Западной Европы. Хрусталю из «страны зинджей» по чистоте уступал кашмирский, из которого вытачивали чаши, шахматные фигуры, пешки для игры в нарды и бусы «величиной с лесной орех».
Что касается происхождения аметистовых бус, то одно из месторождений этой фиолетовой разновидности кварца разрабатывали в трех днях пути от «города пророка» – Медины, другое – в Южном Таджикистане. По распространенному поверью, аметист предотвращал болезни желудка.
Лазурит – ярко-синий минерал с золотистыми вкраплениями кристалликов пирита – любили сравнивать с усеянным звездами ночным небосводом. Этот камень «вечного неба» якобы облегчал дыхание, укреплял зрение, исцелял от эпилепсии. Из знаменитых горных выработок Бадахшана в Афганистане его доставляли в Хорасан, Ирак и Византию. Греческие камнерезы изготавливали лазуритовые нательные крестики, которые «обеспечивали» их носителю покровительство «небесных сил». Такие крестики в золотой оправе недавно обнаружили в тайнике под зданием Патриаршего дворца в Московском Кремле. Антропоморфные подвески-амулеты из лазурита часто встречаются при раскопках половецких курганов.
Еще в 1807 г. близ города Кашира Тульской губернии крестьянин выкопал клад, весивший свыше трех фунтов. Кроме серебряных украшений и куфических монет в нем обнаружили перстень с изумрудом. Копи этого красивого зеленого камня, ценившегося иногда дороже алмаза, разрабатывали в Египте. В Индию «изумруд… привозили из Египта в виде вставок в перстни, спрятанным в гнездах под кораллом или малахитом; затем их (коралл или малахит) отбивали с него (перстня), а его (изумруд) оставляли».[134] Изумруду приписывали сверхъестественную силу: при взгляде на него у ядовитых змей вытекают глаза. Ложность этого суеверия показал пытливый Бируни. «Но, несмотря на единогласие рассказчиков, истинность этого не подтверждается опытом. Я провел так много испытаний, что больше этого невозможно: я опоясывал змею изумрудным ожерельем, сыпал изумруды на дно корзины со змеей, размахивал перед нею нанизанными на нитку изумрудами… на глаза же ее это не произвело никакого влияния, если не усилило остроту ее зрения».[135]
В одном из гнездовских курганов с трупосожжением был найден иранский бронзовый светильник в виде женской головы. В сквозное отверстие в носу женщины вставлен шарик бирюзы. Крупные разработки этого нежно-голубого с матовым блеском камня велись возле Нишапура в Хорасане Из Персии бирюзу вывозили «во все окраины мира». Из-за «приятности и сладостности» цвета мусульмане почитали ее самым благородным – «небесным» камнем. «Бирюза – кости тех людей, которые умерли от любви» – гласит персидское поверье. Бируни называл ее «камнем победы», камнем «от сглаза» и «камнем сана». Замечательный талисман укреплял сердце и предохранял от ударов молнии. Если носивший бирюзу видел новую луну, это знаменовало благополучие в наступающем месяце Изразцовые узоры мусульманской архитектуры как бы впитали всю любовь к бирюзовому цвету на средневековом Востоке.
Изделия из восточных самоцветов знали во всех уголках Европы. И христиане и мусульмане твердо верили: камни защищают человека от «порчи», приносят ему счастье, здоровье, богатство, влияют на его будущее. Амулеты из драгоценных камней, подобранных к месяцу рождения и связанному с ним зодиакальному знаку, предохраняли от всяческого зла. Средневековые книги о камнях – лапидарии – полны поверий о магических свойствах самоцветов.
Пряжкой роскошною царской еще был дополнен подарок…
На середине ее орел вздымал свои крылья,
Шар из кристалла прозрачный он в клюве держал, а в кристалле.
Три малюсеньких птички, казалось, летали кругами…
Несколько пряжек король прибавил, более легких:
Вставлено было и в них немало камней драгоценных
Разных цветов – и сверкали они, как звезды на небе…
Дважды восемь сережек висячих туда же добавил —
Первые пары четыре усыпаны были камнями,
Ярко сверкали на них аметист и берилл драгоценный…
Тридцать колец изготовить король приказал напоследок,
Чистое золото взять – и самого высшего рода.
Каждый перстень велел драгоценным камнем украсить,
Вставив в него лигурин, гиацинт с бериллом прекрасным[129]
Торговца драгоценными и полудрагоценными камнями, тонкого знатока их цены и качества – сирийца, армянина или иранца – можно было повстречать и в Булгаре на Волге, и во Франции. «В Ланьи, Баре и Провансе есть торговцы вином, хлебом, солью, селедкой, шелком, золотом, серебром и драгоценными камнями», – говорится в старофранцузском фаблио.[131] У двух братьев из Рея, крупных торговцев самоцветами, Бируни почерпнул редкостные сведения о местах добычи и обработки камней, о том, как их определять по твердости, цвету и весу, о дальней транспортировке их. Его трактат «Собрание сведений для познания драгоценностей» («Минералогия») – обширный свод минералогических знаний Средневековья.
Ибн-Фадлан упомянул о каких-то зеленых бусинах: их привозили к русам на кораблях и продавали за дирхем каждую. Русы составляли из них ожерелья для своих жен. С XI в. через Среднюю Азию к восточным славянам в огромных количествах поступали бусы из оранжевого просвечивающего на солнце сердолика и фиолетового аметиста. В кургане Тимеревского могильника под Ярославлем погребенного сопровождала сердоликовая печатка с арабской надписью «благодать от Аллаха».
Согласно Бируни, копи сердолика – плотной полупрозрачной разновидности халцедона – разрабатывали в Индии и Йемене (город Сана). С бронзового века в Средней Азии это излюбленный поделочный камень для бус. Грузинский поэт Иоанн Шавтели (XII в.) писал о хорезмийском сердолике:
Сердоликовые бусы, известные в Хорезме с раннего Средневековья, во множестве вывозили на Север. Верили, что сердолик прогоняет злых духов и предохраняет от козней врагов. Пророку Мухаммеду приписывают слова: «Кто носит в перстне сердолик, тот непрестанно пребывает в благоденствии и радости». Армянский медик XII в. Мехитар Гераци писал о нем: «Натура его, когда кто-либо держит его при себе, оказывает успокаивающее и усмиряющее действие. Другое его свойство заключается в том, что он приносит пользу мужчине или женщине, страдающим кровотечением».[133] Бусы из этого «солнечного камня» служили не только украшением, но и чудесным оберегом.
Ты украсил, свыше вдохновленный,
Хорезмийским сердоликом троны.
Сооружены из райских сосен
Во дворце опорные колонны.[132]
Вместе с сердоликовыми на Русь доставляли бусы из горного хрусталя – прозрачной разновидности кварца. Чередование в ожерелье сердоликовых бипирамидальных бусин и хрустальных шаровидных характерно для женского убора племени вятичей, жившего по Оке. В обработанном или необработанном виде горный хрусталь проделывал необычайно сложный путь: от джунглей Мадагаскара и пустынь Аравии до Среднего Поднепровья и гранитных побережий Швеции, где в одном из погребений викингов нашли двояковыпуклую хрустальную линзу. Хрусталь с «островов зинджей» (Коморские острова, Занзибар и Мадагаскар), где крупные кристаллы кварца в изобилии собирали прямо на поверхности земли, арабские мореходы вывозили в Ирак и Восточную Африку.
Ценили и «бедуинский» сорт хрусталя, куски которого находили в Аравийской пустыне. Как искусные резчики по этому чрезвычайно твердому камню славились мастера Басры и фатимидского Египта. Выточенные ими изящные сосуды с тонким орнаментом пользовались спросом в «стране франков», попадая в замки и аббатства Западной Европы. Хрусталю из «страны зинджей» по чистоте уступал кашмирский, из которого вытачивали чаши, шахматные фигуры, пешки для игры в нарды и бусы «величиной с лесной орех».
Что касается происхождения аметистовых бус, то одно из месторождений этой фиолетовой разновидности кварца разрабатывали в трех днях пути от «города пророка» – Медины, другое – в Южном Таджикистане. По распространенному поверью, аметист предотвращал болезни желудка.
Лазурит – ярко-синий минерал с золотистыми вкраплениями кристалликов пирита – любили сравнивать с усеянным звездами ночным небосводом. Этот камень «вечного неба» якобы облегчал дыхание, укреплял зрение, исцелял от эпилепсии. Из знаменитых горных выработок Бадахшана в Афганистане его доставляли в Хорасан, Ирак и Византию. Греческие камнерезы изготавливали лазуритовые нательные крестики, которые «обеспечивали» их носителю покровительство «небесных сил». Такие крестики в золотой оправе недавно обнаружили в тайнике под зданием Патриаршего дворца в Московском Кремле. Антропоморфные подвески-амулеты из лазурита часто встречаются при раскопках половецких курганов.
Еще в 1807 г. близ города Кашира Тульской губернии крестьянин выкопал клад, весивший свыше трех фунтов. Кроме серебряных украшений и куфических монет в нем обнаружили перстень с изумрудом. Копи этого красивого зеленого камня, ценившегося иногда дороже алмаза, разрабатывали в Египте. В Индию «изумруд… привозили из Египта в виде вставок в перстни, спрятанным в гнездах под кораллом или малахитом; затем их (коралл или малахит) отбивали с него (перстня), а его (изумруд) оставляли».[134] Изумруду приписывали сверхъестественную силу: при взгляде на него у ядовитых змей вытекают глаза. Ложность этого суеверия показал пытливый Бируни. «Но, несмотря на единогласие рассказчиков, истинность этого не подтверждается опытом. Я провел так много испытаний, что больше этого невозможно: я опоясывал змею изумрудным ожерельем, сыпал изумруды на дно корзины со змеей, размахивал перед нею нанизанными на нитку изумрудами… на глаза же ее это не произвело никакого влияния, если не усилило остроту ее зрения».[135]
В одном из гнездовских курганов с трупосожжением был найден иранский бронзовый светильник в виде женской головы. В сквозное отверстие в носу женщины вставлен шарик бирюзы. Крупные разработки этого нежно-голубого с матовым блеском камня велись возле Нишапура в Хорасане Из Персии бирюзу вывозили «во все окраины мира». Из-за «приятности и сладостности» цвета мусульмане почитали ее самым благородным – «небесным» камнем. «Бирюза – кости тех людей, которые умерли от любви» – гласит персидское поверье. Бируни называл ее «камнем победы», камнем «от сглаза» и «камнем сана». Замечательный талисман укреплял сердце и предохранял от ударов молнии. Если носивший бирюзу видел новую луну, это знаменовало благополучие в наступающем месяце Изразцовые узоры мусульманской архитектуры как бы впитали всю любовь к бирюзовому цвету на средневековом Востоке.
Глава 4
Посох и сума
В своих мемуарах Сергей Львович Толстой вспоминал: «В 60-х и 70-х годах по шоссе (Киевскому у Ясной Поляны. – В. Д.)шло особенно много богомольцев и богомолок – в Киев, Соловки, Троицкую лавру, к Тихону оадонскому, в Оптину пустынь, в Старый Иерусалим и т. д. и обратно… Люди ходили на богомолье по разным причинам: кому плохо жилось дома, кому хотелось повидать Божий мир, кто шел потому, что паломничество уважалось, и т. д. Богомольцы и богомолки шли ровным и медленным шагом верст по 30 в день, с котомками и узлами за спиной, в мягких чунях и обмотках; они шли обыкновенно по нескольку человек вместе, питались большею частью подаянием ночевали, где придется, редко мылись и редко меняли белье.
В Булонь и в Бари, в Кельн, в Сант-Яго, в Рим
и трижды в град святой – Иерусалим —
Ходила на поклон святым мощам,
Чтобы утешиться от горя там
Джеффри Чосер
Проходя большие расстояния и встречаясь с многими людьми, богомольцы распространяли народную поэзию, пословицы, сказки, легенды, влияли на народное воззрение и разносили разные слухи.
Отец говорил, что рассказы странников заменяют народу литературу и даже газету. Он любил разговаривать с прохожими, идя по пути с ними или присев на краю дороги[136]».
«Хождения» XIX в. не многим отличались от паломничеств Средневековья – эпохи расцвета «божьих странничеств».
Благословляя путника в нелегкий путь, священник вручал ему суму и посох – «утешение и знак странника» (рис 35) «Сибран Шабо, собираясь идти в Иерусалим, пред лицом Господа и у мощей его святых приемлет посох и мешок в церкви святого Николая»[137] Собираясь в дорогу, паломники заботились о благословении своих посохов и котомок Пилигримы из разных стран – «благородные и простые, богатые и бедные, миряне и клирики, мужчины и женщины» – то под дождем, то под солнцем брели по пыльным дорогам, проходили заснеженные перевалы, преодолевали вброд стремительные потоки, переплывали на кораблях бурные моря Все их достояние – плащ с капюшоном, укрывавший странника от дождя, ветра и ночного холода, мех с вином или водой, сума, в которой лежали хлеб и несколько луковиц, да посох, вырезанный из дуба.
Задумчиво идете, пилигримы,
И в ваших мыслях чуждые края
Вы миновали дальние моря,
В скитаниях своих неутомимы.[138]
Данте Алигьери
Рис. 35. Благословение паломника перед дорогой Миниатюра рукописи из библиотеки Безансона.
Какая сила снимала этих скитальцев с насиженных мест, заставляя баронов закладывать свои имения, ремесленников – свои мастерские, а бедняков, которым продать было нечего, – пускаться в странствие наудачу и гибнуть в пути от голода, болезней и «суровой ярости диких народов»? В моменты общественных потрясений – во время первого Крестового похода или в критический 1000 год, когда Европа в великом смятении ожидала наступления Страшного суда, толпы богомольцев достигали десятков тысяч человек. Отправляясь в Рим или Иерусалим, они отказывались от многого. Выслушав страстную проповедь, бросали привычные дела и тепло домашнего очага, уходили прямо с полей, не допахав борозды. Ничто не могло отвратить этих людей от поставленной цели. Что влекло их в неведомую даль? Жажда новых впечатлений или суетное желание украсить алтарь своей скромной приходской церкви пальмовой ветвью из долины Иерихона и фиалом с иорданской водой (рис 36)?
Рис. 36. Паломники Скульптура портала собора Сен-Лазар в Отэне (Бургундия) XII в.[139]
Благочестивые путешествия
В знаменитой сцене Страшного суда на портале собора Сен-Лазар в Отэне (Бургундия) скульптор XII в. изваял процессию праведников, восстающих из гробов. Среди них два паломника с посохами и кожаными сумками, украшенными крестом – эмблемой Иерусалима – и раковиной – атрибутом св. Иакова Компостельского. Над шествием избранных, которых спасло религиозное рвение, вырезана надпись: «Так воскреснет тот, кто не вел безбожную жизнь».
Паломническое движение – одно из сильнейших проявлений набожности в эпоху, когда религиозная экзальтация выбрасывала на дороги тысячи людей. Посетивших «святые места», соприкоснувшихся с «подлинными» следами «горнего» мира ожидали отпущение грехов и самая драгоценная награда – вечное блаженство на небесах. «Странствия Господа ради» символически расценивались как духовный путь ко Всевышнему.
Паломничество в средние века – удел многих и многих несчастных и отчаявшихся людей, их последняя надежда на перемену, к лучшему. Это не развлекательная прогулка, а суровый труд и долг, который требовал крайнего напряжения воли и сил. Даже для таких закаленных смельчаков-мореплавателей, как жители Исландии, хождение было тяжким испытанием:
«Аудун говорит:
– Я хочу совершить паломничество в Рим.
– Если бы не такое хорошее дело ты задумал, – говорит конунг, – то мне было бы не по душе, что ты хочешь уйти от меня.
И вот конунг дал ему много серебра, и Аудун отправился в Рим с паломниками…
Аудун шел своим путем, пока не пришел на юг, в Рим. Побыв там сколько ему захотелось, отправляется он обратно. Тут напала на него жестокая хворь. Отощал он страшно. Вышли тогда и все деньги, которые конунг дал ему в дорогу. Стал он побираться и просить на пропитание. Голова у него бритая и вид довольно жалкий.
Аудун попадает в Данию на Пасху и прямо туда, где был тогда конунг… Но, увидев конунга и его разряженную дружину, он не посмел показаться ему на глаза. Конунг прошел пировать в палаты, а Аудун ел на улице, как – то в обычае паломников, пока они еще не бросили посох и котомку» («Об Аудуне с Западных фьордов»).[140]
Даже близкие с трудом узнавали в изможденном пришельце, покрытом пылью, босом и в лохмотьях, того, кто несколько лет назад отправился на поклон дальним святыням.
Поистине «крестным путем» можно назвать путешествие в Святую землю. В 1102 г. по гористой дороге из Яффы в Иерусалим прошел англосакс Зеевульф: «Бесчисленное количество человеческих тел, совершенно растерзанных дикими зверями, лежат на дороге и возле дороги… Действительно, на этой дороге погибают не только бедные и слабые, но даже богатые и сильные: многие убиваются сарацинами, многие умирают от жары и жажды, многие от недостатка пития, многие оттого, что пьют слишком много».[141]
Но путников вела искренняя вера, что у могил христианских святых больные и калеки найдут исцеление, а горемычные – счастливую долю. Паломничеством искупали тяжкий грех, чаще всего против Церкви. Кающиеся шли в черной одежде, на железном браслете, в который была закована левая рука, позванивал кусок цепи. Этих встречали настороженно: кто мог знать, груз каких преступлений они несли в дальние края?
«Странствия притягивали людей самых разных. Среди паломников мы встретим и высокообразованного, обладающего писательским дарованием монаха, и дипломата, внимательного к обычаям и нравам соседней земли, и купца, который устремляется в путь, чтобы замолить грехи бесшабашной своей и невоздержанной молодости, и крестьянина, что возвращается на родину едва ли не с единственной реликвией – выстиранной в Иордане рубахой: теперь он будет хранить ее в сундуке до смертного часа и завещает родственникам, чтобы в домовину положили именно в ней»[142]
Церковь предоставляла паломникам разные льготы, освобождала их от долговых обязательств, предписывала давать им пищу и кров.
Паломники пользовались правом свободного прохода через разные страны, они не платили дорожных пошлин и имели много других привилегий. Именем «божьих странников», охраняемых церковным законом, было выгодно прикрыться многим «в пути сущим». В одеяния пилигримов рядились своекорыстные торговцы, послы, отправленные с тайным поручением, праздные бродяги, живущие попрошайничеством и мелким воровством, или люди, которые оказались не в ладах с законом и спасались от суда. Уже на исходе Средневековья к ним присоединились и пытливые путешественники, желавшие увидеть свет. Безусловно поощряли только благочестивую цель. Гонорий Августодунский (XII в.) в труде «Elucidarium» наставлял: тот, кто решается на паломничество из-за любознательности или суеты, «извлекает из него только ту пользу, что осматривает приятные места и красивые здания или приобретает тщетную известность, которой жаждал». Лишь паломничество в целях покаяния заслуживает признания, в глазах автора.
Паломническое движение – одно из сильнейших проявлений набожности в эпоху, когда религиозная экзальтация выбрасывала на дороги тысячи людей. Посетивших «святые места», соприкоснувшихся с «подлинными» следами «горнего» мира ожидали отпущение грехов и самая драгоценная награда – вечное блаженство на небесах. «Странствия Господа ради» символически расценивались как духовный путь ко Всевышнему.
Паломничество в средние века – удел многих и многих несчастных и отчаявшихся людей, их последняя надежда на перемену, к лучшему. Это не развлекательная прогулка, а суровый труд и долг, который требовал крайнего напряжения воли и сил. Даже для таких закаленных смельчаков-мореплавателей, как жители Исландии, хождение было тяжким испытанием:
«Аудун говорит:
– Я хочу совершить паломничество в Рим.
– Если бы не такое хорошее дело ты задумал, – говорит конунг, – то мне было бы не по душе, что ты хочешь уйти от меня.
И вот конунг дал ему много серебра, и Аудун отправился в Рим с паломниками…
Аудун шел своим путем, пока не пришел на юг, в Рим. Побыв там сколько ему захотелось, отправляется он обратно. Тут напала на него жестокая хворь. Отощал он страшно. Вышли тогда и все деньги, которые конунг дал ему в дорогу. Стал он побираться и просить на пропитание. Голова у него бритая и вид довольно жалкий.
Аудун попадает в Данию на Пасху и прямо туда, где был тогда конунг… Но, увидев конунга и его разряженную дружину, он не посмел показаться ему на глаза. Конунг прошел пировать в палаты, а Аудун ел на улице, как – то в обычае паломников, пока они еще не бросили посох и котомку» («Об Аудуне с Западных фьордов»).[140]
Даже близкие с трудом узнавали в изможденном пришельце, покрытом пылью, босом и в лохмотьях, того, кто несколько лет назад отправился на поклон дальним святыням.
Поистине «крестным путем» можно назвать путешествие в Святую землю. В 1102 г. по гористой дороге из Яффы в Иерусалим прошел англосакс Зеевульф: «Бесчисленное количество человеческих тел, совершенно растерзанных дикими зверями, лежат на дороге и возле дороги… Действительно, на этой дороге погибают не только бедные и слабые, но даже богатые и сильные: многие убиваются сарацинами, многие умирают от жары и жажды, многие от недостатка пития, многие оттого, что пьют слишком много».[141]
Но путников вела искренняя вера, что у могил христианских святых больные и калеки найдут исцеление, а горемычные – счастливую долю. Паломничеством искупали тяжкий грех, чаще всего против Церкви. Кающиеся шли в черной одежде, на железном браслете, в который была закована левая рука, позванивал кусок цепи. Этих встречали настороженно: кто мог знать, груз каких преступлений они несли в дальние края?
«Странствия притягивали людей самых разных. Среди паломников мы встретим и высокообразованного, обладающего писательским дарованием монаха, и дипломата, внимательного к обычаям и нравам соседней земли, и купца, который устремляется в путь, чтобы замолить грехи бесшабашной своей и невоздержанной молодости, и крестьянина, что возвращается на родину едва ли не с единственной реликвией – выстиранной в Иордане рубахой: теперь он будет хранить ее в сундуке до смертного часа и завещает родственникам, чтобы в домовину положили именно в ней»[142]
Церковь предоставляла паломникам разные льготы, освобождала их от долговых обязательств, предписывала давать им пищу и кров.
Паломники пользовались правом свободного прохода через разные страны, они не платили дорожных пошлин и имели много других привилегий. Именем «божьих странников», охраняемых церковным законом, было выгодно прикрыться многим «в пути сущим». В одеяния пилигримов рядились своекорыстные торговцы, послы, отправленные с тайным поручением, праздные бродяги, живущие попрошайничеством и мелким воровством, или люди, которые оказались не в ладах с законом и спасались от суда. Уже на исходе Средневековья к ним присоединились и пытливые путешественники, желавшие увидеть свет. Безусловно поощряли только благочестивую цель. Гонорий Августодунский (XII в.) в труде «Elucidarium» наставлял: тот, кто решается на паломничество из-за любознательности или суеты, «извлекает из него только ту пользу, что осматривает приятные места и красивые здания или приобретает тщетную известность, которой жаждал». Лишь паломничество в целях покаяния заслуживает признания, в глазах автора.
«Ромеи» и «пальмоносцы»
Каковы бы ни были побудительные мотивы страннической тяги, они не должны заслонять главного: паломничества помогали обществу лучше понять окружающий мир, раздвигали его границы, открывали новые горизонты. Это – важное культурное явление эпохи. Вопреки тяжелым войнам с персами, арабами, а позднее с турками, несмотря на занятие мусульманами обширных областей Средиземноморья, безвестные пилигримы поддерживали связи между христианами Запада и Востока. Социальные масштабы паломнических передвижений возросли в период оживления общественной жизни в XI–XII вв. Они содействовали географическому познанию Земли и освоению слабо заселенных пространств. Паломническая литература, особенно путеводители-итинерарии, заключает ценные сведения о путях и городах Средневековья.
Иногда пилигримы прокладывали новые маршруты, а их одиссеи растягивались на годы, порой на всю жизнь. Выходцы из Скандинавии, изучившие морской путь в Средиземноморье, плавали в Рим и Иерусалим через Гибралтар. Путешественники Запада не ограничивались посещением Святой земли, а уроженцев Востока притягивал не только Рим с его реликвиями апостолов. Они шли от города к городу, от обители к обители, переходили с одного материка на другой. К сожалению, о далеких паломнических экспедициях известно только из кратких и отрывочных упоминаний.
Иногда пилигримы прокладывали новые маршруты, а их одиссеи растягивались на годы, порой на всю жизнь. Выходцы из Скандинавии, изучившие морской путь в Средиземноморье, плавали в Рим и Иерусалим через Гибралтар. Путешественники Запада не ограничивались посещением Святой земли, а уроженцев Востока притягивал не только Рим с его реликвиями апостолов. Они шли от города к городу, от обители к обители, переходили с одного материка на другой. К сожалению, о далеких паломнических экспедициях известно только из кратких и отрывочных упоминаний.