— Я прирожденный беспутник, — серьезно объясняла она высокому молодому человеку. — Страсть к путешествиям у меня в крови. Папочка говорит, что я настоящая недоседа.
— С днем рождения, — поздравил я хозяина. — И за то, что я принес тебе такой драгоценный подарок, прошу представить меня тому поразительному носу.
— Ты говоришь про Урсулу? — удивился он. — В самом деле хочешь познакомиться с ней?
— Превыше всего на свете, — заверил я его.
— Ладно, только я ни за что не отвечаю. Если она за тебя возьмется, быть тебе в сумасшедшем доме. Местная психушка уже битком набита ее приятелями.
Мы подошли к девушке с восхитительным носом.
— Урсула, — обратился к ней мой друг, стараясь говорить безучастно, — позволь познакомить тебя. Джерри Даррелл… Урсула Пендрагон Уайт.
Урсула обернулась, обвела меня пристальным взглядом синих очей и одарила дивной улыбкой. В анфас ее нос выглядел еще очаровательнее, чем в профиль. И я был сражен наповал.
— Привет, — сказала она. — Это ведь ты слывешь жуковедом?
— Я предпочел бы славу элегантного, симпатичного, остроумного, бесшабашного прожигателя жизни, — печально ответил я. — Но если ты предпочитаешь, чтобы я был жуковедом, так тому и быть.
Она рассмеялась, и смех ее был подобен звону бубенчиков.
— Прости, я грубо выразилась. Но ведь это ты человек, который любит животных, верно?
— Да, — признался я.
— Тогда ты как раз тот, кто мне нужен. Я уже несколько дней спорю с Седриком. Он жутко упрямый, но я уверена в своей правоте. Собаки ведь могут предсказывать, верно?
— Ну… — рассудительно произнес я, — если битьем научить их говорить…
— Да нет же, нет! — нетерпеливо отрезала Урсула, точно разговаривала с несмышленым ребенком. — Предсказывать, понимаешь? Они видят призраков, могут предупредить тебя о близости смерти и так далее.
— Ты хочешь сказать — они предчувствуют? — осторожно справился я.
— Ничего подобного, — отрезала Урсула. — Я подразумеваю именно то, что сказала.
После того как мы основательно обсудили благородные свойства и пророческий дар собак, я ловко перевел разговор на музыку. Мне удалось добыть билеты в концертный зал, и я подумал, что вот достойный и культурный способ завязать дружбу с Урсулой. Итак, я спросил, любит ли она музыку.
— Просто обожаю. — Она восторженно закатила глаза. — Если музыка, как говорят, язык любви, давай закусим.
Она с улыбкой посмотрела на меня.
— Ты хочешь сказать… — неосторожно начал я.
Теплый, отуманенный любовью взгляд Урсулы разом преобразился, глаза ее уподобились подернутым льдом цветкам барвинка.
— Только не объясняй мне, что я хочу сказать, — взбунтовалась она. — Все мои приятели этим занимаются, меня это приводит в бешенство. Без конца исправляют и исправляют меня, точно я… какая-нибудь контрольная работа.
— Ты не дала мне договорить, — мягко ответил я, — я собирался спросить: «Не хочешь ли ты сказать, что твоя любовь к музыке так велика, что ты с удовольствием примешь приглашение пойти со мной в концертный зал завтра вечером?»
— О-о-о! — просияла Урсула. — У тебя что — и билеты есть?
— Так уж заведено — на концерты ходить с билетами, — заметил я.
— Ты молодец. На прошлой неделе я хотела купить билеты, но они уже были распроданы. Я буду счастлива!
Когда я, весьма довольный собой, собрался уходить, хозяин полюбопытствовал, как я поладил с Урсулой.
— Отлично, — ответил я, окрыленный своим успехом. — Завтра она идет со мной в ресторан, оттуда — на концерт.
— Что? — с ужасом воскликнул хозяин.
— Ревность тебе не поможет, — сказал я. — Конечно, ты достаточно мил, этакий неотесанный, скромный парень, но для успеха у такой прелестной девушки, как Урсула, тебе недостает чуточки шарма, живости ума, чего-то этакого.
— Я не могу этого допустить, — всколыхнулся он. — Несмотря на твою возмутительную заносчивость, не могу в час, когда ты, мой друг, готов очертя голову ринуться в зияющие бездны преисподней, не протянуть руку помощи, чтобы остановить тебя.
— О чем ты? — спросил я с искренним интересом, настолько серьезно он говорил.
— Слушай и не говори потом, что тебя не предупреждали. Лучше всего, если бы ты позвонил ей сегодня вечером и сказал, что заболел гриппом, или тебя укусила бешеная собака, или еще что-нибудь. Однако я знаю, что ты этого не сделаешь, ты одурманен. Но ради Бога, послушай мой совет. Если пойдешь с ней в ресторан, ни за что не давай ей в руки меню, разве что тебе сейчас досталось по наследству несколько сот фунтов стерлингов. У нее аппетит как у самого прожорливого удава, и она ничего не смыслит в деньгах. Что же касается концерта… так вот, дружище, тебе не известно, что администрацию концертного зала бросает в дрожь при одном упоминании ее имени? Что они не один год изыскивают возможность по закону запретить ей посещать концерты?
— Но она заверила, что очень любит музыку, — неловко произнес я.
— Это чистая правда, и музыка действует на нее самым ужасным образом. Однако еще ужаснее она действует на музыку. Мне довелось видеть, как музыкант, дирижировавший «Волшебной флейтой», весь в слезах, припал к флакону с нюхательной солью, словно младенец к соске. Рассказывают также, и я готов в это поверить, что другой дирижер проснулся наутро седой, после того как накануне Урсула присутствовала на представлении «Весны священной» Стравинского. Разве тебе не известно, что когда здесь гастролировала Айлин Джойс, то Урсула, явившись на концерт, так пагубно воздействовала на несчастную пианистку, что та забывала переодеваться в паузах?
— Может быть… может быть, виной был просто какой-то недосмотр?
— Недосмотр? Недосмотр! Ты когда-нибудь слышал, чтобы у Айлин Джойс недоставало платьев?
Пришлось признать, что он меня убедил. Хозяин проводил меня до дверей с учтивостью мягкосердечного палача.
— Помни, — тихо сказал он, сочувственно сжимая мою руку, — я твой друг. Звони, если я тебе понадоблюсь. Звони в любое время дня и ночи.
С этими словами он решительно захлопнул дверь у меня перед носом, и я отправился домой, полный тревожных предчувствий.
Однако на другой день я проснулся утром в бодром расположении духа. «Как-никак, — говорил я себе, — Урсула восхитительная девушка, такое очаровательное создание просто не может вести себя так невоспитанно, как это изображал мой друг. Скорее всего, он попытался назначить ей свидание, и она с рассудительностью, равной ее красоте, отшила его». Утешив себя таким образом, я оделся особенно тщательно и отправился на вокзал встречать Урсулу. С ее слов мне было известно, что она живет в Нью-Форест и в Борнмут едет поездом, потому что: «Когда мне нужен наш „роллс-ройс“, папочка непременно куда-нибудь уезжает на нем». Выйдя на платформу, я стал нетерпеливо ждать прибытия поезда. Когда я в двадцатый раз поправлял свой галстук, ко мне вдруг обратилась пожилая леди, одна из столпов местной церкви, каким-то образом подружившаяся с моей матерью. Я стоял, переминаясь с ноги на ногу и всей душой желая, чтобы старая карга поскорей испарилась, потому что, когда впервые встречаешься с девушкой, которой ты назначил свидание, меньше всего желаешь, чтобы при сем присутствовала критическая благочестивая аудитория. Однако она пристала ко мне как клещ и все еще продолжала рассказывать о последнем благотворительном базаре, когда на станции появился, чуфыкая, чумазый паровоз. Нетерпеливо обводя взглядом вагоны в поисках Урсулы, я не слишком внимательно прислушивался к рассказу о том, что говорил приходской священник.
— И священник сказал: «Я лично, миссис Дарлинг-херст, сообщу епископу, как самоотверженно вы трудились во время сбора средств на орган». Конечно, он вовсе не обязан это делать, но он поступил как истинный христианин, правда?
— О, конечно… конечно… весьма… э… мудрый человек.
— И я так думаю. И я сказала ему: «Господин священник, я всего лишь скромная вдовица…»
Мне не пришлось узнать, какими еще секретами своей личной жизни она поделилась со священником, потому что откуда-то сзади до моих ушей донесся звонкий радостный голос Урсулы:
— Дорогой! Дорогуша! Я здесь!
Я развернулся кругом, и сделал это как раз вовремя, потому что Урсула бросилась в мои объятия и впилась своими губами в мои с алчностью шмеля, завидевшего первый в сезоне цветок клевера. Вырвавшись наконец из осьминожьей хватки Урсулы, я попытался найти взглядом миссис Дарлингхерст и обнаружил, что она пятится вдоль платформы с видом пустынника, который стал вдруг свидетелем римской оргии самого дурного пошиба. Я робко улыбнулся, помахал рукой, после чего схватил Урсулу за руку и повлек за собой, на ходу пытаясь стереть с губ около килограмма помады.
На Урсуле было эффектное синее платье, превосходно сочетающееся с ее огромными глазами, и элегантные белые замшевые перчатки. На одной руке висела на ремне необычная корзиночка, похожая на те, в которые кладут припасы, отправляясь на пикник. Должно быть, в этой таре она держала запас косметики, рассчитанный не на один год.
— Дорогой, — сказала Урсула, устремив на меня восторженный взгляд, — я предвкушаю все это. Такой чудесный день! Ленч наедине с тобой, потом концерт… О-о-о-о! Райское наслаждение!
В это время мы проходили мимо билетных касс, и несколько мужчин, уловив игриво-страстную интонацию, с которой были произнесены слова «райское наслаждение», посмотрели на меня с такой завистью, что я сразу приосанился.
— Я заказал столик… — начал я.
— Дорогой, — поспешно перебила меня Урсула. — Мне позарез нужно в уборную. В поезде не было туалета. Купи мне газету.
С разных сторон на нее устремились удивленные взгляды.
— Потише! — сказал я. — Не надо так громко. Зачем тебе газета? Там есть туалетная бумага.
— Конечно, дорогой, но она слишком тонкая. Я предпочитаю подстелить бумагу потолще, — объяснила Урсула, и голос ее разносился кругом, как звон колоколов в морозной ночи.
— Подстелить? — спросил я.
— Ну да. Я никогда не сажусь прямо на сиденье. Потому что одна моя знакомая, посидев вот так, схватила скарабея.
— Ты хочешь сказать — скарлатину?
— Да нет же, нет! — нетерпеливо возразила она. — Скарабея. Вся так и пошла отвратительными красными пятнами. Прошу тебя, дорогой, скорее купи мне газету, я просто умираю.
Я исполнил просьбу Урсулы, и она направилась в женскую уборную, размахивая газетой так, словно разгоняла бактерий. «Интересно, — спросил я себя, — от кого из своих друзей могла она слышать слово „скарабей“ и по какому поводу?»
Через несколько минут она возникла вновь с улыбкой на лице и, очевидно, без бактерий, я затолкал ее в такси и отвез в ресторан. Мы быстро нашли свободный столик, и официант разложил перед нами огромные меню. Памятуя советы моего друга, я живо выхватил меню из рук Урсулы.
— Я сам выберу для тебя блюдо, — объяснил я. — Я гурман.
— Правда? — удивилась Урсула. — Разве ты индиец?
— При чем тут Индия?
— Ну, я думала, что они приезжают оттуда.
— Кто? Гурманы? — все больше удивлялся я.
— Ну да. Разве это не те люди, которые проводят время, созерцая свой живот?
— Совсем не те. Ты подразумеваешь нечто совершенно другое. Ладно, не ломай себе голову, лучше давай я закажу, что нам есть.
Я заказал недорогой, но плотный ленч и к нему бутылку вина. Урсула тараторила без перерыва. У нее было несметное количество друзей, которых, считала она, я должен был знать и дела которых чрезвычайно ее интересовали. Судя по рассказам Урсулы, большую часть своего времени она тратила на то, чтобы перекраивать их жизнь, невзирая на их собственное мнение на этот счет. Голос ее журчал как ручей, и я слушал как завороженный.
— Меня страшно беспокоит Тоби, — доверительно сообщила она мне, уписывая креветки. — Честное слово, беспокоит. Похоже, его гложет тайная страсть к кому-то. Но папочка не согласен со мной. Папочка говорит, что Тоби склонен к алогизму.
— Алогизму?
— Ну да. Понимаешь, он слишком много пьет. «Что ж, — сказал я себе, — пьяницы и впрямь не слишком логично мыслят…»
— Ему следует обратиться в Общество анонимных алогистов, — ляпнул я.
— Это кто же такие? — живо заинтересовалась Урсула.
— Ну, это такое тайное общество… э… э… алогистов, они стараются помочь друг другу… э… избавиться от дурной привычки и стать… э… стать…
— Стать логистами! — радостно воскликнула Урсула. Должен сознаться, что такая мысль не пришла мне в голову.
Когда нам подали котлету из филе, Урсула наклонилась над тарелкой и пристально посмотрела на меня своими синими глазищами.
— Ты слышал про Сьюзен? — прошептала она, причем шепот ее прозвучал куда явственнее, чем если бы она говорила полным голосом.
— Э-э… нет, не слышал, — признался я.
— Так вот, она забеременела. У нее должен был родиться неграмотный ребенок.
Я поразмыслил над этой новостью.
— Что ж, при нынешнем уровне просвещения…
— Не говори глупости! Она ничего не применяла, — продолжала шептать Урсула. — Дуреха такая. А ее отец, естественно, заявил, что не желает, чтобы его существование омрачала ватага неграмотных.
— Еще бы, — сказал я. — Кому же захочется, чтобы его дом превратился в убежище обманутых девиц.
— Вот-вот! И отец велел ей сделать абордаж.
— Напасть на отца ребенка? — спросил я.
— Да нет же, дурачок! Избавиться от младенца.
— Ну и как? Она послушалась?
— Послушалась. Он послал ее в Лондон. Это обошлось страшно дорого, и бедняжка вернулась домой в жутком состоянии. По-моему, ее отец был не прав.
К этому времени большинство других посетителей ресторана слушали нашу беседу затаив дыхание.
За кофе Урсула принялась рассказывать мне длинную и весьма замысловатую историю про одного своего друга, который попал в беду и которому она жаждала помочь. Я слушал вполуха, пока она вдруг не сказала:
— Как раз тогда я не могла ничего поделать, потому что мама лежала в постели с гриппом, а папочка попросил меня пораньше приготовить завтрак, потому что собирался отвезти быка к ветеринару, чтобы хлестать его. Поэтому…
— Что собирался сделать твой папа? — спросил я.
— Отвезти к ветеринару быка, чтобы хлестать его. Он стал совсем буйный и опасный.
Я тщетно пытался сообразить, зачем надо хлестать опасного и буйного быка, однако у меня достало ума не расспрашивать об этом Урсулу.
— Послушай, — сказал я, — давай-ка допивай поскорей кофе. Не то мы можем опоздать на концерт.
— О, конечно, — отозвалась она. — Нам нельзя опаздывать.
Урсула поспешно допила кофе, я рассчитался с официантом и вывел ее из ресторана. Мы проследовали через так называемый Борнмутский увеселительный сад, мимо чахлых рододендронов и прудов к концертному залу.
Когда мы взяли курс на свои места, Урсула настояла на том, чтобы нести с собой свою корзинку.
— Почему бы тебе не оставить ее в гардеробе? — спросил я, уж больно громоздкой казалась мне эта корзина.
— Я не доверяю гардеробам, — загадочно ответила Урсула. — Там происходят странные вещи.
Чтобы не усложнять себе жизнь, я не стал выяснять, что за странные вещи происходят в гардеробах. Мы заняли свои кресла и втиснули корзинку между ногами.
Постепенно зал заполнили серьезные любители музыки. И когда вышел концертмейстер, Урсула с жаром присоединилась к аплодисментам, потом наклонилась ко мне и прошептала:
— Правда, дирижер очень симпатичный?
Я посчитал, что сейчас не время поправлять ее. Наконец появился дирижер, и Урсула снова принялась бить в ладоши, потом откинулась в кресле и глубоко вздохнула. Посмотрела на меня с очаровательной улыбкой:
— Я предвкушаю, как это будет чудесно, дорогой.
Программа концерта состояла из произведений Моцарта, моего любимого композитора, и мне быстро стало понятно, что подразумевали мои друзья, говоря о пагубном воздействии Урсулы на музыку. Стоило инструментам смолкнуть на секунду, как она тотчас принималась аплодировать. Со всех сторон на нас шикали, и я быстро наловчился вовремя хватать ее за руки. Каждый раз она обращала на меня страдальческий взгляд и шептала:
— Прости, дорогой. Я думала, он уже закончил.
Кажется, после четвертого номера программы я почувствовал, что корзинка шевелится. Подумал сперва, что ошибся, но, придавив ее ногой, убедился, что там происходит какое-то шевеление. Посмотрел на Урсулу, она сидела с закрытыми глазами, покачивая в такт музыке указательным пальцем.
— Урсула! — прошептал я.
— Да, дорогой, — отозвалась она, не открывая глаз.
— Что у тебя там в корзине?
Она озадаченно уставилась на меня.
— Ты о чем это?
— В твоей корзинке что-то шевелится.
— Тс-с-с! — донесся сзади сердитый хор.
— Не может быть, — сказала Урсула. — Разве что кончилось действие таблеток.
— Что у тебя в корзине? — спросил я.
— Ничего особенного, просто подарок для одного человека.
Она наклонилась, подняла крышку и извлекла из корзинки крохотного мопса с огромными черными глазами.
Я был потрясен. Борнмутские любители музыки очень серьезно относились к концертам, меньше всего на свете они желали и допускали, чтобы в священные покои вторгались собаки.
— Черт возьми! — сказала Урсула, глядя на очаровательную мордочку мопса. — Действие таблеток кончилось.
— Слышишь, немедленно посади его обратно в корзину, — прошипел я.
— Тс-с-с! — шикали на нас со всех сторон.
Урсула наклонилась, чтобы вернуть щенка в корзину, он широко зевнул, потом вдруг дернулся, и она выпустила его.
— О-о-о! — пропищала Урсула. — Я уронила его! Уронила!
— Замолчи! — рявкнул я.
Шиканье продолжалось.
Я нагнулся, пытаясь нащупать щенка, однако мопсик, явно ободренный тем, что вырвался из заточения, уже трусил мимо кресел, сквозь лес из чужих ног.
— Что мы теперь будем делать? — спросила Урсула.
— Вот что, ты лучше помалкивай, — ответил я. — Заткнись и предоставь действовать мне.
Шиканье не прекращалось.
Мы помолчали, я лихорадочно соображал. Как отыскать щенка мопса среди всех этих кресел и ног, не срывая концерт?
— Придется оставить его в покое, — заключил я. — Я поищу после концерта, когда все разойдутся.
— Ты что! — всколыхнулась Урсула. — Разве можно бросить вот так этого крошку, на него могут наступить, могут его покалечить.
— Хорошо, а что ты сейчас предлагаешь мне делать?
— Тс-с-с! — неслось отовсюду.
— Пойди отыщи его среди этой чащи кресел и ног, — продолжал я.
— Но дорогой, ты обязан его найти. Ему так страшно, страшно одиноко.
«Одиноко среди семи сотен людей в зале», — подумал я.
— Ладно, сделаю вид, что мне понадобилось пойти в уборную.
— Чудесная идея, — просияла Урсула. — Наверно, он как раз в ту сторону направился.
Встав на ноги, я прошел сквозь строй негодующих лиц и произносимых вполголоса проклятий. Очутившись в проходе, прямо перед собой увидел мопсика, который, присел, как приседают щенята до того, как научатся поднимать ножку, и по-своему декорировал красную ковровую дорожку. Осторожно подкравшись, я схватил его и поднял, при этом мопсик громко взвизгнул, заглушая бурные звуки музыки. Послышался нестройный шум — это возмущенные меломаны повернулись в мою сторону. Щенок продолжал визжать, тогда я затолкал его под пиджак и выбежал из зала.
К счастью, в гардеробе дежурила одна моя знакомая девушка.
— Привет, — сказала она. — Уже уходишь? Тебе не понравился концерт?
— Н-нет… меня… меня вынудили обстоятельства. — Я достал щенка из-под пиджака и показал ей. — Ты не присмотришь за ним для меня?
— Ой, какой миленький! — воскликнула она. — Надеюсь, ты не носил его в зал? У нас ведь строго запрещено приводить с собой собак.
— Знаю, знаю. Произошло недоразумение. Это не мой щенок, моего друга. Ты присмотришь за ним до конца концерта?
— Конечно, присмотрю. Он такой миленький!
— Совсем не такой уж миленький, когда попадает на концерт, — ответил я.
Передав мопсика в заботливые руки гардеробщицы, я возвратился в зал и тихо постоял в тени, пока не кончилось исполнение очередного номера. После чего прошел вдоль рядов к Урсуле.
— Ты принес его, милый? — осведомилась она.
— Нет, я оставил его у гардеробщицы, мы с ней знакомы.
— Ты уверен, что с ним ничего не случится? — В представлении Урсулы, в гардеробах с щенками мопсов происходили какие-то ужасные вещи.
— Все будет в полном порядке, — ответил я. — Его будут нежить и лелеять до конца концерта. Ума не приложу, зачем тебе понадобилось приносить собаку в зал.
— Но, дорогой, это подарок одному моему другу. Я… я собиралась все объяснить тебе, но ты все время говорил, говорил, не давал мне слова вставить. Я отвезу его после концерта.
— Ладно, только, ради Бога, не повторяй больше этот номер. Концертный зал не предназначен для собак. А теперь давай посидим спокойно, постараемся наслаждаться музыкой, хорошо?
— Конечно, милый, — отозвалась Урсула.
Когда закончился концерт и Урсула, как она выразилась, поаплодировала до хрипоты, мы извлекли щенка из гардероба, вернули его в корзину и покинули зал вместе с толпой любителей музыки, оживленно обсуждавших достоинства Борнмутского симфонического оркестра.
— Дорогой, я так счастлива, — говорила Урсула. — Все эти архипелаги, у меня от них мурашки по спине. Никто не сравнится с Бетховеном, верно? — громко и отчетливо спросила она, вися на моей руке, точно хрупкая девственная тетушка, заглядывая мне в глаза и сжимая в одной руке программу, на которой большими буквами было написано: «Концерт из произведений Моцарта».
— Никто, — поспешил я согласиться. — Но ты собиралась рассказать про щенка.
— Так вот, — начала она. — Я хочу отвезти его моему другу, которая живет на окраине Пула. Ее зовут миссис Голайтли.
— Я нисколько не удивлен, — ответил я. — Только объясни мне, зачем ты везешь щенка миссис Голайтли.
— Он нужен ей. Страшно нужен. Понимаешь, она только что потеряла своего Бов-вов.
— Что она потеряла?
— Своего Бов-вов.
— Ты говоришь о собаке?
— Ну да. Это такая кличка была — Бов-вов.
— И теперь ей нужна другая собака?
— Конечно. Не то чтобы она сама этого хотела, но она нуждается в собаке.
— Другими словами, ты… гм… хочешь подарить ей щенка, потому что считаешь, что она в нем нуждается?
— Ну конечно! — воскликнула Урсула. — Это же сразу видно, как ей нужна собака!
— Сдается мне, большая часть твоего времени уходит на вмешательство в дела твоих друзей, когда они этого вовсе не желают.
— Конечно, желают, — серьезно возразила Урсула. — Желают, хотя не отдают себе в этом отчета.
Я сдался.
— Ладно. Поехали в Пул.
И мы двинулись в путь. Когда мы добрались до Пула, Урсула повела меня по каким-то закоулкам, пока не остановилась перед крохотным домиком, отчужденно смотрящим на своего соседа через улицу. Бронзовая дверная ручка этого домика была тщательно отполирована, и я обратил внимание на удивительную белизну ступенек, свидетельство пристрастия хозяйки к чистоте. Урсула энергично постучала дверным молотком, наконец дверь отворилась, и я увидел маленькую, хрупкую седую старушку.
— Кого я вижу! — воскликнула она. — Мисс Урсула — это ты!
— Эмма, дорогая! — Урсула заключила в свои объятия эту пушинку. — Мы пришли навестить тебя. Это — Джерри.
— О, входите… входите же, — пригласила старушка. — Но почему вы не предупредили меня? Я не одета как следует, и в доме ужасный беспорядок.
Она провела нас в комнату, обставленную допотопной мебелью, заботливо отполированной и являющей собой образец безукоризненно дурного вкуса. С этой комнатой обращались как с дорогим музейным экспонатом. Все стояло на своих местах, все блестело и сверкало, и в воздухе слабо пахло политурой и антисептиком. На крышке пианино, которое выглядело так, словно им никогда не пользовались, выстроились фотографии. Две из них изображали стоящего очень прямо джентльмена с пышными усами, остальные — косматую собаку смешанной породы в самых различных позах. Большинство снимков — неясные, расплывчатые, однако было совершенно очевидно, что джентльмен играл второстепенную роль, главная отводилась собаке. Я предположил, что это и есть Бов-вов.
— Садитесь же, садитесь, — уговаривала старушка. — Сейчас я приготовлю чай. И у меня еще есть торт. К счастью, я испекла торт на днях. Вы не откажетесь от куска торта и чашки чая?
Мне в эту минуту больше всего на свете хотелось выпить несколько добрых кружек пива, но я ответил, что с удовольствием выпью чая.
За чаем и куском торта, таким же легким и воздушным, как слиток свинца, Урсула говорила без умолку. Я понял, что Эмма Голайтли одно время служила в доме ее отца и явно чтила его очень высоко. Было интересно наблюдать, как бурлящая энергия Урсулы воздействует на Эмму. Когда хозяйка открыла нам дверь, лицо ее казалось серым и изможденным, теперь же она порозовела и улыбалась, явно зараженная энтузиазмом гостьи.
— Да-да, — приговаривала она. — А помнишь…
— Конечно! — подхватывала Урсула.
— А помнишь еще тот раз…
Казалось, этому не будет конца. Право, старушка выглядела так, словно ей сделали переливание крови. Я был готов воочию убедиться, что Урсула, в свою очередь, совершенно обескровлена.
— С днем рождения, — поздравил я хозяина. — И за то, что я принес тебе такой драгоценный подарок, прошу представить меня тому поразительному носу.
— Ты говоришь про Урсулу? — удивился он. — В самом деле хочешь познакомиться с ней?
— Превыше всего на свете, — заверил я его.
— Ладно, только я ни за что не отвечаю. Если она за тебя возьмется, быть тебе в сумасшедшем доме. Местная психушка уже битком набита ее приятелями.
Мы подошли к девушке с восхитительным носом.
— Урсула, — обратился к ней мой друг, стараясь говорить безучастно, — позволь познакомить тебя. Джерри Даррелл… Урсула Пендрагон Уайт.
Урсула обернулась, обвела меня пристальным взглядом синих очей и одарила дивной улыбкой. В анфас ее нос выглядел еще очаровательнее, чем в профиль. И я был сражен наповал.
— Привет, — сказала она. — Это ведь ты слывешь жуковедом?
— Я предпочел бы славу элегантного, симпатичного, остроумного, бесшабашного прожигателя жизни, — печально ответил я. — Но если ты предпочитаешь, чтобы я был жуковедом, так тому и быть.
Она рассмеялась, и смех ее был подобен звону бубенчиков.
— Прости, я грубо выразилась. Но ведь это ты человек, который любит животных, верно?
— Да, — признался я.
— Тогда ты как раз тот, кто мне нужен. Я уже несколько дней спорю с Седриком. Он жутко упрямый, но я уверена в своей правоте. Собаки ведь могут предсказывать, верно?
— Ну… — рассудительно произнес я, — если битьем научить их говорить…
— Да нет же, нет! — нетерпеливо отрезала Урсула, точно разговаривала с несмышленым ребенком. — Предсказывать, понимаешь? Они видят призраков, могут предупредить тебя о близости смерти и так далее.
— Ты хочешь сказать — они предчувствуют? — осторожно справился я.
— Ничего подобного, — отрезала Урсула. — Я подразумеваю именно то, что сказала.
После того как мы основательно обсудили благородные свойства и пророческий дар собак, я ловко перевел разговор на музыку. Мне удалось добыть билеты в концертный зал, и я подумал, что вот достойный и культурный способ завязать дружбу с Урсулой. Итак, я спросил, любит ли она музыку.
— Просто обожаю. — Она восторженно закатила глаза. — Если музыка, как говорят, язык любви, давай закусим.
Она с улыбкой посмотрела на меня.
— Ты хочешь сказать… — неосторожно начал я.
Теплый, отуманенный любовью взгляд Урсулы разом преобразился, глаза ее уподобились подернутым льдом цветкам барвинка.
— Только не объясняй мне, что я хочу сказать, — взбунтовалась она. — Все мои приятели этим занимаются, меня это приводит в бешенство. Без конца исправляют и исправляют меня, точно я… какая-нибудь контрольная работа.
— Ты не дала мне договорить, — мягко ответил я, — я собирался спросить: «Не хочешь ли ты сказать, что твоя любовь к музыке так велика, что ты с удовольствием примешь приглашение пойти со мной в концертный зал завтра вечером?»
— О-о-о! — просияла Урсула. — У тебя что — и билеты есть?
— Так уж заведено — на концерты ходить с билетами, — заметил я.
— Ты молодец. На прошлой неделе я хотела купить билеты, но они уже были распроданы. Я буду счастлива!
Когда я, весьма довольный собой, собрался уходить, хозяин полюбопытствовал, как я поладил с Урсулой.
— Отлично, — ответил я, окрыленный своим успехом. — Завтра она идет со мной в ресторан, оттуда — на концерт.
— Что? — с ужасом воскликнул хозяин.
— Ревность тебе не поможет, — сказал я. — Конечно, ты достаточно мил, этакий неотесанный, скромный парень, но для успеха у такой прелестной девушки, как Урсула, тебе недостает чуточки шарма, живости ума, чего-то этакого.
— Я не могу этого допустить, — всколыхнулся он. — Несмотря на твою возмутительную заносчивость, не могу в час, когда ты, мой друг, готов очертя голову ринуться в зияющие бездны преисподней, не протянуть руку помощи, чтобы остановить тебя.
— О чем ты? — спросил я с искренним интересом, настолько серьезно он говорил.
— Слушай и не говори потом, что тебя не предупреждали. Лучше всего, если бы ты позвонил ей сегодня вечером и сказал, что заболел гриппом, или тебя укусила бешеная собака, или еще что-нибудь. Однако я знаю, что ты этого не сделаешь, ты одурманен. Но ради Бога, послушай мой совет. Если пойдешь с ней в ресторан, ни за что не давай ей в руки меню, разве что тебе сейчас досталось по наследству несколько сот фунтов стерлингов. У нее аппетит как у самого прожорливого удава, и она ничего не смыслит в деньгах. Что же касается концерта… так вот, дружище, тебе не известно, что администрацию концертного зала бросает в дрожь при одном упоминании ее имени? Что они не один год изыскивают возможность по закону запретить ей посещать концерты?
— Но она заверила, что очень любит музыку, — неловко произнес я.
— Это чистая правда, и музыка действует на нее самым ужасным образом. Однако еще ужаснее она действует на музыку. Мне довелось видеть, как музыкант, дирижировавший «Волшебной флейтой», весь в слезах, припал к флакону с нюхательной солью, словно младенец к соске. Рассказывают также, и я готов в это поверить, что другой дирижер проснулся наутро седой, после того как накануне Урсула присутствовала на представлении «Весны священной» Стравинского. Разве тебе не известно, что когда здесь гастролировала Айлин Джойс, то Урсула, явившись на концерт, так пагубно воздействовала на несчастную пианистку, что та забывала переодеваться в паузах?
— Может быть… может быть, виной был просто какой-то недосмотр?
— Недосмотр? Недосмотр! Ты когда-нибудь слышал, чтобы у Айлин Джойс недоставало платьев?
Пришлось признать, что он меня убедил. Хозяин проводил меня до дверей с учтивостью мягкосердечного палача.
— Помни, — тихо сказал он, сочувственно сжимая мою руку, — я твой друг. Звони, если я тебе понадоблюсь. Звони в любое время дня и ночи.
С этими словами он решительно захлопнул дверь у меня перед носом, и я отправился домой, полный тревожных предчувствий.
Однако на другой день я проснулся утром в бодром расположении духа. «Как-никак, — говорил я себе, — Урсула восхитительная девушка, такое очаровательное создание просто не может вести себя так невоспитанно, как это изображал мой друг. Скорее всего, он попытался назначить ей свидание, и она с рассудительностью, равной ее красоте, отшила его». Утешив себя таким образом, я оделся особенно тщательно и отправился на вокзал встречать Урсулу. С ее слов мне было известно, что она живет в Нью-Форест и в Борнмут едет поездом, потому что: «Когда мне нужен наш „роллс-ройс“, папочка непременно куда-нибудь уезжает на нем». Выйдя на платформу, я стал нетерпеливо ждать прибытия поезда. Когда я в двадцатый раз поправлял свой галстук, ко мне вдруг обратилась пожилая леди, одна из столпов местной церкви, каким-то образом подружившаяся с моей матерью. Я стоял, переминаясь с ноги на ногу и всей душой желая, чтобы старая карга поскорей испарилась, потому что, когда впервые встречаешься с девушкой, которой ты назначил свидание, меньше всего желаешь, чтобы при сем присутствовала критическая благочестивая аудитория. Однако она пристала ко мне как клещ и все еще продолжала рассказывать о последнем благотворительном базаре, когда на станции появился, чуфыкая, чумазый паровоз. Нетерпеливо обводя взглядом вагоны в поисках Урсулы, я не слишком внимательно прислушивался к рассказу о том, что говорил приходской священник.
— И священник сказал: «Я лично, миссис Дарлинг-херст, сообщу епископу, как самоотверженно вы трудились во время сбора средств на орган». Конечно, он вовсе не обязан это делать, но он поступил как истинный христианин, правда?
— О, конечно… конечно… весьма… э… мудрый человек.
— И я так думаю. И я сказала ему: «Господин священник, я всего лишь скромная вдовица…»
Мне не пришлось узнать, какими еще секретами своей личной жизни она поделилась со священником, потому что откуда-то сзади до моих ушей донесся звонкий радостный голос Урсулы:
— Дорогой! Дорогуша! Я здесь!
Я развернулся кругом, и сделал это как раз вовремя, потому что Урсула бросилась в мои объятия и впилась своими губами в мои с алчностью шмеля, завидевшего первый в сезоне цветок клевера. Вырвавшись наконец из осьминожьей хватки Урсулы, я попытался найти взглядом миссис Дарлингхерст и обнаружил, что она пятится вдоль платформы с видом пустынника, который стал вдруг свидетелем римской оргии самого дурного пошиба. Я робко улыбнулся, помахал рукой, после чего схватил Урсулу за руку и повлек за собой, на ходу пытаясь стереть с губ около килограмма помады.
На Урсуле было эффектное синее платье, превосходно сочетающееся с ее огромными глазами, и элегантные белые замшевые перчатки. На одной руке висела на ремне необычная корзиночка, похожая на те, в которые кладут припасы, отправляясь на пикник. Должно быть, в этой таре она держала запас косметики, рассчитанный не на один год.
— Дорогой, — сказала Урсула, устремив на меня восторженный взгляд, — я предвкушаю все это. Такой чудесный день! Ленч наедине с тобой, потом концерт… О-о-о-о! Райское наслаждение!
В это время мы проходили мимо билетных касс, и несколько мужчин, уловив игриво-страстную интонацию, с которой были произнесены слова «райское наслаждение», посмотрели на меня с такой завистью, что я сразу приосанился.
— Я заказал столик… — начал я.
— Дорогой, — поспешно перебила меня Урсула. — Мне позарез нужно в уборную. В поезде не было туалета. Купи мне газету.
С разных сторон на нее устремились удивленные взгляды.
— Потише! — сказал я. — Не надо так громко. Зачем тебе газета? Там есть туалетная бумага.
— Конечно, дорогой, но она слишком тонкая. Я предпочитаю подстелить бумагу потолще, — объяснила Урсула, и голос ее разносился кругом, как звон колоколов в морозной ночи.
— Подстелить? — спросил я.
— Ну да. Я никогда не сажусь прямо на сиденье. Потому что одна моя знакомая, посидев вот так, схватила скарабея.
— Ты хочешь сказать — скарлатину?
— Да нет же, нет! — нетерпеливо возразила она. — Скарабея. Вся так и пошла отвратительными красными пятнами. Прошу тебя, дорогой, скорее купи мне газету, я просто умираю.
Я исполнил просьбу Урсулы, и она направилась в женскую уборную, размахивая газетой так, словно разгоняла бактерий. «Интересно, — спросил я себя, — от кого из своих друзей могла она слышать слово „скарабей“ и по какому поводу?»
Через несколько минут она возникла вновь с улыбкой на лице и, очевидно, без бактерий, я затолкал ее в такси и отвез в ресторан. Мы быстро нашли свободный столик, и официант разложил перед нами огромные меню. Памятуя советы моего друга, я живо выхватил меню из рук Урсулы.
— Я сам выберу для тебя блюдо, — объяснил я. — Я гурман.
— Правда? — удивилась Урсула. — Разве ты индиец?
— При чем тут Индия?
— Ну, я думала, что они приезжают оттуда.
— Кто? Гурманы? — все больше удивлялся я.
— Ну да. Разве это не те люди, которые проводят время, созерцая свой живот?
— Совсем не те. Ты подразумеваешь нечто совершенно другое. Ладно, не ломай себе голову, лучше давай я закажу, что нам есть.
Я заказал недорогой, но плотный ленч и к нему бутылку вина. Урсула тараторила без перерыва. У нее было несметное количество друзей, которых, считала она, я должен был знать и дела которых чрезвычайно ее интересовали. Судя по рассказам Урсулы, большую часть своего времени она тратила на то, чтобы перекраивать их жизнь, невзирая на их собственное мнение на этот счет. Голос ее журчал как ручей, и я слушал как завороженный.
— Меня страшно беспокоит Тоби, — доверительно сообщила она мне, уписывая креветки. — Честное слово, беспокоит. Похоже, его гложет тайная страсть к кому-то. Но папочка не согласен со мной. Папочка говорит, что Тоби склонен к алогизму.
— Алогизму?
— Ну да. Понимаешь, он слишком много пьет. «Что ж, — сказал я себе, — пьяницы и впрямь не слишком логично мыслят…»
— Ему следует обратиться в Общество анонимных алогистов, — ляпнул я.
— Это кто же такие? — живо заинтересовалась Урсула.
— Ну, это такое тайное общество… э… э… алогистов, они стараются помочь друг другу… э… избавиться от дурной привычки и стать… э… стать…
— Стать логистами! — радостно воскликнула Урсула. Должен сознаться, что такая мысль не пришла мне в голову.
Когда нам подали котлету из филе, Урсула наклонилась над тарелкой и пристально посмотрела на меня своими синими глазищами.
— Ты слышал про Сьюзен? — прошептала она, причем шепот ее прозвучал куда явственнее, чем если бы она говорила полным голосом.
— Э-э… нет, не слышал, — признался я.
— Так вот, она забеременела. У нее должен был родиться неграмотный ребенок.
Я поразмыслил над этой новостью.
— Что ж, при нынешнем уровне просвещения…
— Не говори глупости! Она ничего не применяла, — продолжала шептать Урсула. — Дуреха такая. А ее отец, естественно, заявил, что не желает, чтобы его существование омрачала ватага неграмотных.
— Еще бы, — сказал я. — Кому же захочется, чтобы его дом превратился в убежище обманутых девиц.
— Вот-вот! И отец велел ей сделать абордаж.
— Напасть на отца ребенка? — спросил я.
— Да нет же, дурачок! Избавиться от младенца.
— Ну и как? Она послушалась?
— Послушалась. Он послал ее в Лондон. Это обошлось страшно дорого, и бедняжка вернулась домой в жутком состоянии. По-моему, ее отец был не прав.
К этому времени большинство других посетителей ресторана слушали нашу беседу затаив дыхание.
За кофе Урсула принялась рассказывать мне длинную и весьма замысловатую историю про одного своего друга, который попал в беду и которому она жаждала помочь. Я слушал вполуха, пока она вдруг не сказала:
— Как раз тогда я не могла ничего поделать, потому что мама лежала в постели с гриппом, а папочка попросил меня пораньше приготовить завтрак, потому что собирался отвезти быка к ветеринару, чтобы хлестать его. Поэтому…
— Что собирался сделать твой папа? — спросил я.
— Отвезти к ветеринару быка, чтобы хлестать его. Он стал совсем буйный и опасный.
Я тщетно пытался сообразить, зачем надо хлестать опасного и буйного быка, однако у меня достало ума не расспрашивать об этом Урсулу.
— Послушай, — сказал я, — давай-ка допивай поскорей кофе. Не то мы можем опоздать на концерт.
— О, конечно, — отозвалась она. — Нам нельзя опаздывать.
Урсула поспешно допила кофе, я рассчитался с официантом и вывел ее из ресторана. Мы проследовали через так называемый Борнмутский увеселительный сад, мимо чахлых рододендронов и прудов к концертному залу.
Когда мы взяли курс на свои места, Урсула настояла на том, чтобы нести с собой свою корзинку.
— Почему бы тебе не оставить ее в гардеробе? — спросил я, уж больно громоздкой казалась мне эта корзина.
— Я не доверяю гардеробам, — загадочно ответила Урсула. — Там происходят странные вещи.
Чтобы не усложнять себе жизнь, я не стал выяснять, что за странные вещи происходят в гардеробах. Мы заняли свои кресла и втиснули корзинку между ногами.
Постепенно зал заполнили серьезные любители музыки. И когда вышел концертмейстер, Урсула с жаром присоединилась к аплодисментам, потом наклонилась ко мне и прошептала:
— Правда, дирижер очень симпатичный?
Я посчитал, что сейчас не время поправлять ее. Наконец появился дирижер, и Урсула снова принялась бить в ладоши, потом откинулась в кресле и глубоко вздохнула. Посмотрела на меня с очаровательной улыбкой:
— Я предвкушаю, как это будет чудесно, дорогой.
Программа концерта состояла из произведений Моцарта, моего любимого композитора, и мне быстро стало понятно, что подразумевали мои друзья, говоря о пагубном воздействии Урсулы на музыку. Стоило инструментам смолкнуть на секунду, как она тотчас принималась аплодировать. Со всех сторон на нас шикали, и я быстро наловчился вовремя хватать ее за руки. Каждый раз она обращала на меня страдальческий взгляд и шептала:
— Прости, дорогой. Я думала, он уже закончил.
Кажется, после четвертого номера программы я почувствовал, что корзинка шевелится. Подумал сперва, что ошибся, но, придавив ее ногой, убедился, что там происходит какое-то шевеление. Посмотрел на Урсулу, она сидела с закрытыми глазами, покачивая в такт музыке указательным пальцем.
— Урсула! — прошептал я.
— Да, дорогой, — отозвалась она, не открывая глаз.
— Что у тебя там в корзине?
Она озадаченно уставилась на меня.
— Ты о чем это?
— В твоей корзинке что-то шевелится.
— Тс-с-с! — донесся сзади сердитый хор.
— Не может быть, — сказала Урсула. — Разве что кончилось действие таблеток.
— Что у тебя в корзине? — спросил я.
— Ничего особенного, просто подарок для одного человека.
Она наклонилась, подняла крышку и извлекла из корзинки крохотного мопса с огромными черными глазами.
Я был потрясен. Борнмутские любители музыки очень серьезно относились к концертам, меньше всего на свете они желали и допускали, чтобы в священные покои вторгались собаки.
— Черт возьми! — сказала Урсула, глядя на очаровательную мордочку мопса. — Действие таблеток кончилось.
— Слышишь, немедленно посади его обратно в корзину, — прошипел я.
— Тс-с-с! — шикали на нас со всех сторон.
Урсула наклонилась, чтобы вернуть щенка в корзину, он широко зевнул, потом вдруг дернулся, и она выпустила его.
— О-о-о! — пропищала Урсула. — Я уронила его! Уронила!
— Замолчи! — рявкнул я.
Шиканье продолжалось.
Я нагнулся, пытаясь нащупать щенка, однако мопсик, явно ободренный тем, что вырвался из заточения, уже трусил мимо кресел, сквозь лес из чужих ног.
— Что мы теперь будем делать? — спросила Урсула.
— Вот что, ты лучше помалкивай, — ответил я. — Заткнись и предоставь действовать мне.
Шиканье не прекращалось.
Мы помолчали, я лихорадочно соображал. Как отыскать щенка мопса среди всех этих кресел и ног, не срывая концерт?
— Придется оставить его в покое, — заключил я. — Я поищу после концерта, когда все разойдутся.
— Ты что! — всколыхнулась Урсула. — Разве можно бросить вот так этого крошку, на него могут наступить, могут его покалечить.
— Хорошо, а что ты сейчас предлагаешь мне делать?
— Тс-с-с! — неслось отовсюду.
— Пойди отыщи его среди этой чащи кресел и ног, — продолжал я.
— Но дорогой, ты обязан его найти. Ему так страшно, страшно одиноко.
«Одиноко среди семи сотен людей в зале», — подумал я.
— Ладно, сделаю вид, что мне понадобилось пойти в уборную.
— Чудесная идея, — просияла Урсула. — Наверно, он как раз в ту сторону направился.
Встав на ноги, я прошел сквозь строй негодующих лиц и произносимых вполголоса проклятий. Очутившись в проходе, прямо перед собой увидел мопсика, который, присел, как приседают щенята до того, как научатся поднимать ножку, и по-своему декорировал красную ковровую дорожку. Осторожно подкравшись, я схватил его и поднял, при этом мопсик громко взвизгнул, заглушая бурные звуки музыки. Послышался нестройный шум — это возмущенные меломаны повернулись в мою сторону. Щенок продолжал визжать, тогда я затолкал его под пиджак и выбежал из зала.
К счастью, в гардеробе дежурила одна моя знакомая девушка.
— Привет, — сказала она. — Уже уходишь? Тебе не понравился концерт?
— Н-нет… меня… меня вынудили обстоятельства. — Я достал щенка из-под пиджака и показал ей. — Ты не присмотришь за ним для меня?
— Ой, какой миленький! — воскликнула она. — Надеюсь, ты не носил его в зал? У нас ведь строго запрещено приводить с собой собак.
— Знаю, знаю. Произошло недоразумение. Это не мой щенок, моего друга. Ты присмотришь за ним до конца концерта?
— Конечно, присмотрю. Он такой миленький!
— Совсем не такой уж миленький, когда попадает на концерт, — ответил я.
Передав мопсика в заботливые руки гардеробщицы, я возвратился в зал и тихо постоял в тени, пока не кончилось исполнение очередного номера. После чего прошел вдоль рядов к Урсуле.
— Ты принес его, милый? — осведомилась она.
— Нет, я оставил его у гардеробщицы, мы с ней знакомы.
— Ты уверен, что с ним ничего не случится? — В представлении Урсулы, в гардеробах с щенками мопсов происходили какие-то ужасные вещи.
— Все будет в полном порядке, — ответил я. — Его будут нежить и лелеять до конца концерта. Ума не приложу, зачем тебе понадобилось приносить собаку в зал.
— Но, дорогой, это подарок одному моему другу. Я… я собиралась все объяснить тебе, но ты все время говорил, говорил, не давал мне слова вставить. Я отвезу его после концерта.
— Ладно, только, ради Бога, не повторяй больше этот номер. Концертный зал не предназначен для собак. А теперь давай посидим спокойно, постараемся наслаждаться музыкой, хорошо?
— Конечно, милый, — отозвалась Урсула.
Когда закончился концерт и Урсула, как она выразилась, поаплодировала до хрипоты, мы извлекли щенка из гардероба, вернули его в корзину и покинули зал вместе с толпой любителей музыки, оживленно обсуждавших достоинства Борнмутского симфонического оркестра.
— Дорогой, я так счастлива, — говорила Урсула. — Все эти архипелаги, у меня от них мурашки по спине. Никто не сравнится с Бетховеном, верно? — громко и отчетливо спросила она, вися на моей руке, точно хрупкая девственная тетушка, заглядывая мне в глаза и сжимая в одной руке программу, на которой большими буквами было написано: «Концерт из произведений Моцарта».
— Никто, — поспешил я согласиться. — Но ты собиралась рассказать про щенка.
— Так вот, — начала она. — Я хочу отвезти его моему другу, которая живет на окраине Пула. Ее зовут миссис Голайтли.
— Я нисколько не удивлен, — ответил я. — Только объясни мне, зачем ты везешь щенка миссис Голайтли.
— Он нужен ей. Страшно нужен. Понимаешь, она только что потеряла своего Бов-вов.
— Что она потеряла?
— Своего Бов-вов.
— Ты говоришь о собаке?
— Ну да. Это такая кличка была — Бов-вов.
— И теперь ей нужна другая собака?
— Конечно. Не то чтобы она сама этого хотела, но она нуждается в собаке.
— Другими словами, ты… гм… хочешь подарить ей щенка, потому что считаешь, что она в нем нуждается?
— Ну конечно! — воскликнула Урсула. — Это же сразу видно, как ей нужна собака!
— Сдается мне, большая часть твоего времени уходит на вмешательство в дела твоих друзей, когда они этого вовсе не желают.
— Конечно, желают, — серьезно возразила Урсула. — Желают, хотя не отдают себе в этом отчета.
Я сдался.
— Ладно. Поехали в Пул.
И мы двинулись в путь. Когда мы добрались до Пула, Урсула повела меня по каким-то закоулкам, пока не остановилась перед крохотным домиком, отчужденно смотрящим на своего соседа через улицу. Бронзовая дверная ручка этого домика была тщательно отполирована, и я обратил внимание на удивительную белизну ступенек, свидетельство пристрастия хозяйки к чистоте. Урсула энергично постучала дверным молотком, наконец дверь отворилась, и я увидел маленькую, хрупкую седую старушку.
— Кого я вижу! — воскликнула она. — Мисс Урсула — это ты!
— Эмма, дорогая! — Урсула заключила в свои объятия эту пушинку. — Мы пришли навестить тебя. Это — Джерри.
— О, входите… входите же, — пригласила старушка. — Но почему вы не предупредили меня? Я не одета как следует, и в доме ужасный беспорядок.
Она провела нас в комнату, обставленную допотопной мебелью, заботливо отполированной и являющей собой образец безукоризненно дурного вкуса. С этой комнатой обращались как с дорогим музейным экспонатом. Все стояло на своих местах, все блестело и сверкало, и в воздухе слабо пахло политурой и антисептиком. На крышке пианино, которое выглядело так, словно им никогда не пользовались, выстроились фотографии. Две из них изображали стоящего очень прямо джентльмена с пышными усами, остальные — косматую собаку смешанной породы в самых различных позах. Большинство снимков — неясные, расплывчатые, однако было совершенно очевидно, что джентльмен играл второстепенную роль, главная отводилась собаке. Я предположил, что это и есть Бов-вов.
— Садитесь же, садитесь, — уговаривала старушка. — Сейчас я приготовлю чай. И у меня еще есть торт. К счастью, я испекла торт на днях. Вы не откажетесь от куска торта и чашки чая?
Мне в эту минуту больше всего на свете хотелось выпить несколько добрых кружек пива, но я ответил, что с удовольствием выпью чая.
За чаем и куском торта, таким же легким и воздушным, как слиток свинца, Урсула говорила без умолку. Я понял, что Эмма Голайтли одно время служила в доме ее отца и явно чтила его очень высоко. Было интересно наблюдать, как бурлящая энергия Урсулы воздействует на Эмму. Когда хозяйка открыла нам дверь, лицо ее казалось серым и изможденным, теперь же она порозовела и улыбалась, явно зараженная энтузиазмом гостьи.
— Да-да, — приговаривала она. — А помнишь…
— Конечно! — подхватывала Урсула.
— А помнишь еще тот раз…
Казалось, этому не будет конца. Право, старушка выглядела так, словно ей сделали переливание крови. Я был готов воочию убедиться, что Урсула, в свою очередь, совершенно обескровлена.