Страница:
Зенкали имеет счастье располагаться за пределами зоны циклонов и ураганов, и потому здесь очень стабильный климат. В этих условиях амела может прекрасно произрастать и цвести. Как уже сообщалось, это единственное дерево, выдержавшее губительное нашествие европейцев. Нигде в мире оно больше не встречается. Амела самым упорным образом отказывается произрастать в любой другой части света ввиду отсутствия там опыляющих его одноименных бабочек. Таким образом, зенкалийцы обладают монополией на это уникальное дерево, превосходящее по своим достоинствам пальму. Оно достигает 20 – 25 футов в высоту, диаметр ствола составляет около 20 дюймов. Ствол отличается стройностью и ровностью, а древесина — красотой и прочностью; имеет приятную для глаз медово-желтую окраску. Подобно красному кедру, она устойчива к атакам любых насекомых, даже всеядных термитов. Таким образом, древесина эта очень ценится и как строевая, и для изготовления мебели. Вдобавок дерево отличается необыкновенно быстрым для столь плотной древесины ростом и достигает максимальной высоты в пять лет, хотя древесина семилетних деревьев считается более качественной. Но и этим достоинства амелы не исчерпываются. Ее цветы — длинные, алые, имеющие форму трубы и цветущие гроздьями,— обладают густым, приятным и уникальным ароматом (нечто среднее между розой и гвоздикой), благодаря чему пользуются большим спросом в парфюмерной промышленности как компонент для изготовления духов. Темно-пурпурные плоды, с виду напоминающие землянику, растут тоже гроздьями; из их сока после очистки получается великолепное масло, которое находит применение в самых разнообразных производствах — от точных приборов до косметики. Но и это еще не все: недавно было сделано открытие, что сердцевидный мясистый лист дерева амела, подвергнутый сушке и химической обработке, дает чудодейственный препарат аминеафрон, используемый для приготовления многих лекарственных средств. Таким образом, четыре компонента этого необыкновенного дерева являются для зенкалийцев практически единственным источником дохода, обеспечивающего им надежное с финансовой точки зрения будущее, чем никак не могут похвастаться жители других небольших тропических островов». Внезапно на палубе, облитой лучами скудеющего света, послышалось чье-то громкое дыхание, и в ноздри Питеру ударил резкий запах чеснока, возвестивший о появлении капитана, который тут же плюхнулся в шезлонг и угостил себя порядочным стаканом виски.
– Сегодня нас ожидает торжественный ужин, мистер Фокстрот,— объявил капитан с чувством глубокого удовлетворения.— Празднество в честь последней ночи пути перед прибытием на Зенкали! Специально по такому случаю — ужин по-гречески! Эх, будем пить и танцевать, а?
– Как танцевать? — с легкой тревогой в голосе спросил Питер, и воображение тут же нарисовало ему мрачную картину: капитан, заключив его в свои медвежьи объятья, вальсирует с ним на шаткой палубе.
– Именно так, танцевать! — твердо сказал капитан Паппас.— Будем танцевать греческие танцы! Я научу тебя танцевать греческие танцы, понятно? Это самые лучшие танцы на свете!
– Спасибо! — сказал Питер, готовый ко всему, в том числе и к предстоящему алкогольно-хореографическому мероприятию.
Впрочем, поводов для разочарования у него не было. Ужин, как и было объявлено, оказался отменным, пришлось это признать. Правда, порции были рассчитаны на крупного мамонта, да к тому же сопровождались немыслимым количеством вина — белого или красного, в зависимости от того, какой деликатес подавался на стол. По завершении пиршества вышли трое матросов-зенкалийцев и под аккомпанемент бузуки — на ней с необыкновенным чувством и рвением играл сам капитан — начали танец, который в глазах неискушенного мог сойти за греческий. Удивительно, как это жирные, словно сосиски, пальцы капитана ухитрялись извлекать из инструмента столь сладостные мелодии. И вот уже руки Питера, слегка обалдевшего от вина и дружеского расположения, обвиваются вокруг бронзовой потной шеи улыбающегося зенкалийца, безуспешно пытающегося кружить его по палубе. Звуки бузуки дрожали и стонали, глубокий капитанский бас растекался над залитым лунным светом морем. Наконец, давши клятву вечной дружбы всем зенкалийцам и капитану, Питер поплелся в каюту, что-то напевая себе под нос. Но раздевшись и растянувшись на койке, он неожиданно подумал о дереве омбу и его охватило чувство жалости: вот он наслаждается жизнью и общением, а бедному дереву, единственному уцелевшему представителю своего рода, не с кем даже поболтать.
«И не с кем спеть,— с горечью подумал Питер.— И не с кем станцевать. Какая жестокость!»
С досады он швырнул одежду на пол и снова улегся.
– Держись, омбу, держись старина! — пробормотал он, засыпая.— Питер Флокс, эсквайр, идет тебе на выручку.
В тот момент он и представить себе не мог, насколько был прав.
Глава вторая
К своему удивлению, Питер проснулся в пять утра и не ощущал особого похмелья. Поскольку он был уверен, что Зенкали вот-вот покажется на горизонте, он быстро оделся, умылся и поспешил на нос корабля, дабы не пропустить волнующее мгновение. Воздух был неподвижен и прохладен. На темно-синей и гладкой, словно опал, поверхности моря восседали небольшими стайками морские птицы. Небо было словно присыпано бледно-голубой пудрой и отливало оранжевым с того края, где всходило солнце. По правому борту в нескольких милях от корабля лежал остров Зенкали. В его силуэте четко вырисовывались два близнеца-вулкана, по одному с каждого конца. В утреннем свете весь остров выглядел темно-зеленым; горы и вулканы отбрасывали густо-пурпурные, почти черные тени. Остров бьш окаймлен белой кромкой прибоя — волны разбивались о коралловый риф, погруженный по пояс в воду, а каждый вулкан красовался в щегольском головном уборе из легких облаков. Словно зачарованный, следил Питер за восходом солнца, под лучами которого краски
острова делались все более четкими и блестящими, а поверхность моря рассыпалась миллионами серебристых, как у рыбы, чешуек.
Капитан Паппас появился на мостике, глубоко зевая и почесывая пузо под расстегнутой рубахой. Его грудь и брюхо были покрыты, словно у косолапого, густой черной шерстью; волосы на голове растрепались и стояли дыбом.
– С добрым утром! — прорычал он Питеру.— Ну, как самочувствие?
– Превосходное,— сказал Питер.— Лучше не бывает.
– А все греческий танец! — заявил капитан, будто рекламировал патентованное лекарство.— Он очень полезен для организма! Ну что, видишь Зенкали, а? Премилый остров, не правда ли? Через два-три часа будем в порту!
– Через два-три часа? — изумился Питер.— А кажется, он так близко!
– Нет, он не так близко, как кажется. Она будет гораздо больше, когда подойдем поближе,— сказал капитан.— Хотите завтракать, мистер Фокстрот? Проголодались, а?
Питер неожиданно почувствовал зверский голод.
– Да, неплохо бы позавтракать,— Признался он капитану.— Так есть хочу, что хоть корову проглочу, с рогами, копытами и хвостом!
– Прекрасно,— сказал капитан, в душе содрогаясь от мысли, что на его корабле гость мог почувствовать себя в чем-то ущемленным.— Попроси кока приготовить завтрак, а?
…Через час Питер уже упаковал вещи и снова вышел на нос, чтобы понаблюдать, как суденышко пойдет через риф: для всякого, кто не искушен в мореходном деле, проход через риф кажется одновременно волнующим, пугающим и увеселительным мероприятием. Остров, действительно ставший гораздо больше, утопал в лучах мерцающего света и в густой зелени, которая покрывала сушу от кромки моря до горных вершин. Казалось, вся земля устлана редкостным ковром, где на зеленом фоне мерцают золотые, рубиновые, розовые, голубые, желтые цветы и узоры,— только тропики могут порадовать взор таким многоцветьем.
Приближающиеся и все увеличивающиеся пляжи блестели, словно слоновые бивни, а вода, огражденная рифом,
была бледно-голубой и настолько прозрачной, что ясно видно было коралловое дно. Сам риф был от двадцати до пятидесяти футов шириною и таился на глубине примерно двух футов под поверхностью моря. Напарываясь на острые, словно бритвы, кораллы, огромные буруны сначала вздымались, а затем рассыпались шипящей, брызжущей пеной. Качаясь, словно на гигантских качелях, «Андромеда-3» бодро неслась вперед параллельно кипящему рифу, держась в то же время на почтительном расстоянии от чего-то подозрительного, напоминающего останки погибшего корабля. Да, нужно отдать должное капитану Паппасу: при всех его недостатках проход в зенкалийском рифе он знал как свои пять пальцев. Он гнал суденышко вдоль самого края, пока они не достигли просвета в длинном волнующемся ковре из пены. Разрыв был не более сотни футов шириной; высокие волны вкатывались в него с пугающим ревом, а затем, уже в черте рифа, рассыпались пеной и сверкающими брызгами. Капитан резко развернул «Андромеду» и на всем ходу вошел в проем. Там они еще немного покачались на голубых мускулах волн и выскользнули на гладкую, сияющую, как алмаз, поверхность лагуны.
– Ну что, понял, какой я классный мореход? — прокричал капитан Паппас с мостика, и лицо его озарила широкая улыбка победителя.
– Еще бы! — крикнул в ответ Питер.
– Все греки — классные мореходы… Самые лучшие мореходы в мире! Ну, еще пять минут — и становимся на якорь, а? — Он помахал Питеру рукой, похожей на окорок, и исчез в крохотной рулевой рубке на палубе.
«Андромеда-3» пересекла чистые воды лагуны и вскоре вошла в Залив пересмешников, на берегу которого раскинулись порт и столица Зенкали — Дзамандзар. Судно обогнуло мыс с импозантным зданием из розового камня на вершине (наверное, это и есть дворец, подумал Питер), и взору путешественника открылись залив и каменные бастионы, охраняющие вход в гавань; позади них по плавно изгибающимся холмам рассыпались пестрые домики города. Домики были из досок, с крышами из пальмовых листьев, но тут и там виднелись более прочные сооружения из коралловых блоков. Каждый дом был выкрашен в свой цвет, так что издали казалось, будто между анилиново-красными бугенвиллеями, голубоватыми деревьями жакаранды и кровавыми «огненными» деревьями в цвету кто-то разбросал детские кубики.
Питер был очарован. Увиденное превзошло все его самые смелые мечты. Да, этот город не просто можно назвать городом — им вполне можно гордиться, он не похож ни на один другой в мире! Еще не сойдя на берег, Питер уже почувствовал сердечную привязанность к столице Зенкали, хотя не вдохнул еще его запахи, а ведь он по собственному опыту знал, сколь важен запах для восприятия любого города, маленького или большого. Впрочем, зрительное впечатление было столь сильно, что никакой запах не мог бы разочаровать его. Между тем «Андромеда-3», со скрежетом и плеском бросив якорь, развернулась и спокойно встала у причала. Теплый ветер донес до Питера запах Зенкали. Это была дурманящая смесь: подобно тому как хитроумный узор персидского ковра соткан из нитей самых восхитительных оттенков, так и аромат Зенкали был соткан из самых замысловатых запахов. Пахло пальмовым и кокосовым маслом, какими-то диковинными цветами, солнечными лучами, высыхающими табачными листьями, древесным углем, ананасами, папайей, манго, лимонами, морской солью, евежевыловленной рыбой, печеным хлебом, сточными канавами, ослиным пометом, голубым небом, утренней зарей и многим другим, чего он не успел определить, потому что перед ним на палубе возник рослый лоснящийся зенкалиец. Очевидно, это был кто-то из здешних чиновников, ибо он был облачен в темно-синюю форменную куртку, украшенную белыми аксельбантами, белые шорты, голубые чулки до колен и коричневые башмаки, отполированные до блеска, как и его лицо, а на голове у него красовалась алая феска. В руке он довольно неуклюже держал длинную полую трость, из которой торчал сложенный лист бумаги.
– Приветствую вас, мистер Флокс, приветствую, сэ',— сказал посланник, изящно отдавая честь.
– Спасибо,— сказал очарованный Питер, подняв в ответ руку в знак приветствия. Посланник протянул ему тот конец трости, из которой торчало письмо.
– Здесь для вас грамота, сэ', от масса Ганнибала, сэ',— объяснил посланник.
(А надо сказать, что на языке зенкалийцев «грамотой» называется всякое письменное сообщение или текст, будь то письмо или книга, и письмоносцев там называют «грамотеями».)
Питер осторожно извлек послание из трости и развернул его. Это был листок плотной бумаги цвета слоновой кости с текстом, написанным необыкновенно изящным почерком, похожим на тот, каким обыкновенно делают надписи на медных дверных табличках.
– «Дорогой Флокс,— прочел он.— Добро пожаловать! Ни о чем не беспокойтесь. Делайте то, что скажет человек с тростью. Г.».
Посланник взглянул на Питера с широкой улыбкой.
– Масса, пожалуйста, идти за мной,— сказал он.— Мы идти домой к масса Ганнибал, мы ехать в королевской карете. Следом за нами доставить багаж масса.
Удивленный до предела, Питер последовал за человеком с тростью. Сойдя на причал, он увидел, что их дожидаются двое рикш — два дюжих зенкалийца, готовых впрячься в оглобли. Питер сел в одну коляску, похожую на бамбуковое кресло на колесах, посланник — в другую, и вот они уже катят с ветерком по улицам города. Достигнув окраины, рикши свернули на широкую, мощенную щебнем дорогу и остановились у длинного низенького дома, приютившегося в роще гигантских баньяновых деревьев, стволы которых напоминали массивные черные свечи, расплавившиеся и слившиеся вместе. Посланник повел Питера по парадной лестнице, затем по широкой веранде, где воздух был напоен ароматами всевозможных цветов, растущих в глиняных горшках каждый размером с ванну, в корзинах, развешанных по всей веранде. У дверного проема, загороженного двумя массивными японскими ширмами с вырезанными на них затейливыми сценами, посланник остановился и, вынув из кармана серебряный свисток, сыграл на нем короткий, но сложный сигнал приветствия. Пока они ожидали, Питер залюбовался крупными голубыми бабочками, похожими на лоскутки неба,— они то взмывали вверх, то устремлялись вниз, облетая цветы и изредка садясь на них отдохнуть и напиться нектара.
Наконец дверь отворилась, и в проеме показался слуга-зенкалиец, одетый в чересчур накрахмаленную белую униформу и подпоясанный алым поясом. Взглянув на Питера, он слегка поклонился.
– С добрым утром, сэ', мистер Флокс,— сказал он.— Проходите, пожалуйста. Масса вас ожидайт.
Он повернулся и повел Питера по длинному коридору, стены которого были увешаны китайскими картинами на шелке, нежно трепетавшими на ветру. Под картинами стояли огромные китайские вазы с величественными орхидеями, чьи тонкие линии и краски по изяществу соперничали с живописью. Слуга остановился у двери, почтительно постучал и склонил голову, прислушиваясь.
– Ступай прочь,— прорычал изнутри страшный голос.— Ступай прочь, безграмотная бестия… Убери свою поганую тушу подальше от сего обиталища скорби и печали и не являй больше перед моими очами своей жалкой черномазой троглодитской рожи!..
– Это масса Ганнибал,— сказал слуга с видимой гордостью. Очевидно, его не пугали ни грозный голос, ни дикие распоряжения. Приоткрыв чуть скрипнувшую дверь, он просунул туда голову.
– Ступай прочь… СТУПАЙ ПРОЧЬ!!! — прорычал все тот же голос.— Ступай прочь, сопливый недоносок! Не смей вилять хвостом передо мною, твоя вина неизгладима! Твое счастье, что я добр и благороден, иначе я давно бы упек тебя на двадцать лет на каторгу за покушение на убийство! И сам ты ублюдок, и все вы ублюдки!
– Неужели это Ганнибал Олифант так изощряется? —
изумился Питер.
Слуга терпеливо дождался, пока голос хоть ненадолго смолкнет, и произнес:
–Простите, сэ', к вам пожаловал мистер Флокс.
Последовала краткая пауза, после чего голос снова заревел:
– Все равно ступай прочь, черномазый неуч! Я сам позову господина гостя, слышишь?
Слуга толчком отворил дверь и впустил Питера в просторную, футов шестьдесят на тридцать, роскошную комнату с невиданно высокими потолками, под которыми лениво гоняли воздух вентиляторы с лопастями, похожими на мельничные крылья. Полированный паркет был устлан множеством пестрых персидских ковров, очевидно достойных того, чтобы выкупать ими королей из плена. Мебель была по преимуществу кашмирская, из темных пород дерева, покрытая затейливой резьбой; на всех диванах и стульях горами лежали подушки, обитые пестрыми таиландскими шелками. Стены были увешаны диковинными масками, великолепными картинами импрессионистов, китайскими шелковыми свитками, тибетскими колесами для молитвы, старинными болванчиками, копьями и щитами, а вдоль них стояли застекленные шкафы с резными фигурками из слоновой кости, изящной посудой и книгами в разноцветных переплетах; книги также стопками громоздились на полу. В одном конце комнаты стоял большой письменный стол, заваленный кипами бумаг, журналов и оттисков научных изданий, готовыми вот-вот рухнуть на пол. В одной из стен было пять французских окон, выходивших на веранду, за которой раскинулись зеленые ковры лужаек и красочные гобелены цветущих кустарников, спускавшиеся к овальному, выложенному терракотовыми плитками бассейну. В центре бассейна красовался, отливая на солнце серебром, восемнадцатифутовый фонтан, по форме напоминавший королевскую лилию.
У одного из отворенных окон стояло резное кресло-качалка из бледно-янтарного дерева, с ручками в виде павлинов, распустившиеся хвосты которых образовывали большую веерообразную спинку. В этом умопомрачительном кресле, утопая в груде пестрых шелковых подушек, возлежал сам Ганнибал Губерт Гильдебрандт Олифант1,
* Даррелл иронизирует, раздавая персонажам звучные исторические и мифологические имена. Гильдебрандт (иначе Хильдебрандт) — герой немецкого народного эпоса; Олифант — сигнальный рог Роланда, героя французского героического эпоса.
занимавший высокий пост политического советника короля и правительства Зенкали. Одет он был в белую хлопчатобумажную рубашку с широкими рукавами, подпоясанную блестящей батиковой тканью, на ногах — расшитые красным и золотым яванские туфли с загнутыми кверху носами. Это был коротышка с широким торсом, чью массивную голову венчала грива серебристо-серых волос. Под орлиным носом располагался большой подвижный, чувственный рот с презрительно опущенными уголками, а из-под пушистых бровей выглядывали блестящие, черные, как у цыгана, глазки, полные такой самонадеянности, что трудно было сдержать смех. При встрече с ним вам начинало казаться, будто посреди холодной ночи вас обдало жарким пламенем костра. Рядом с человечком стоял стол, на котором возвышались бутылки и серебряное ведерко со льдом, а вокруг кресла расположились любимцы хозяина — бульдог, далматинский дог, ирландская овчарка, два пекинеса, четыре королевских спаниеля и гигантский тибетский мастифф1 — столь колоссальный, что Питеру сначала показалось, будто это ручной медведь.
Среди собак на большой подушке абрикосового цвета сидела, поджав колени, одна из прекраснейших девушек, каких когда-либо видел Питер. Обладая приятной наружностью и не будучи обделен природным обаянием, Питер в свои двадцать восемь лет не испытывал недостатка в женском внимании, но от взгляда на эту милую стройную красавицу у него перехватило дыхание. Ее нежная, как у персика, кожа была обожжена солнцем до цвета полированной бронзы; темные волосы, заколотые золотой булавкой, ниспадали до пояса, слегка волнуясь, словно воды реки, залитой лунным светом. У нее был маленький, слегка курносый носик с мелкими крапинками веснушек, а ротик как бы создан самой природой для доброго смеха. Но больше всего запоминались ее большие миндалевидные глаза: подчеркнутые снизу высокими скулами и окаймленные сверху темными, будто выписанными бровями, они были густого дымчато-голубого, почти фиолетового цвета, а крохотные черные пятнышки, казалось, еще увеличивали их в размере. «Теперь самое важное,— подумал Питер,— это выяснить, не замужем ли она за каким-нибудь потным мужичком-дебилом, который не стоит ее левого мизинца, и
Мастифф — английский дог.
не скрывается ли за ее неземной красотою голос базарной торговки или, не ровен час, дурной запах изо рта». Внезапно насмешливый голос Ганнибала Олифанта вывел его из состояния транса.
– Ну что, так и будешь стоять как полоумный идиот? Да, мисс Дэмиэн неотразима, я с тобой согласен. Но может, ты и мне соизволишь уделить хоть толику внимания, а? Чего застыл как вкопанный? Подойди сюда, не стесняйся! Что я, должен рвать себе голосовые связки, чтобы докричаться до тебя?
Собрав в кулак всю силу воли, Питер сдвинулся с места и поплелся через комнату туда, где медленно покачивалось кресло-качалка.
– Итак,— сказал Ганнибал Олифант, выбросив вперед левую руку, чтобы раскачаться (правая у него покоилась на батике, обертывавшем талию),— вы есть Флокс, так надо понимать? Племянник сэра Ос-бер-та?
То, как Ганнибал врастяжку произнес имя его дядюшки, несколько насторожило Питера. Он вспомнил убийственное определение, данное Ганнибалу сэром Осбертом,— «этот ополоумевший Олифант», и решил держать ухо востро.
– Да, сэр,— сказал он.— Думаю, в этом нет ничего
для вас неприятного.
Ганнибал бросил на гостя острый взгляд, а затем заморгал глазами.
– Зови меня просто — Ганнибал,— приказал он.— Здесь меня все так зовут.
– Да, сэр,— сказал Питер.
– Сядь, сядь. Одри, подай гостю выпить,— сказал Ганнибал, устраиваясь поудобнее на своих подушках.
Девушка встала и намешала Питеру рома с кока-колой. Она протянула ему напиток с такой восхитительной улыбкой, что бедняга чуть не выронил стакан. Ганнибал, плавно покачиваясь в кресле, смотрел на эту сцену с язвительной улыбкой.
– Ну,—сказал он, потягивая свой напиток,— так за каким же чертом сэр Осберт, прах его побери, прислал тебя сюда?
Питер был не на шутку удивлен.
– Как «зачем»? На помощь вам,— сказал он.— Я так понял, что вы просили прислать вам помощника.
Ганнибал поднял брови, похожие на растрепанные белые флаги.
– Вот как? — возмутился он.— Как вы считаете, Одри,
разве я похож на человека, которому нужна помощь?
– А вы что, уже забыли? — уколола его Одри, и Питер с радостью отметил ее легкий ирландский акцент.
– Ах да! — сказал Ганнибал и помахал Питеру своей забинтованной рукой.— Видишь ли, у нас тут действует идиотский указ, запрещающий применять любые инсектициды. Вот и ринулись на наш остров тучи вредоносных тварей — чувствуют, что здесь они в безопасности, и не жалеют сил, чтобы завоевать нас. Ей-богу, такому сюжету обрадовался бы сам Герберт Уэллс! Вот только нынче утром сюда ворвался огромный-преогромный шершень — полосатый, точно беглый каторжник в арестантской робе,— и собирался меня убить. Я мигом кликнул слугу, чтобы тот защитил своего господина, а он возьми теннисную Ракетку да и пошли эту тварь метким ударом прямо мне в грудь! Ну, не пещерный житель, а? Опасаясь, что он прокусит меня до самого сердца, я стал отрывать его от себя, и в результате он всадил мне в руку жало размером с гарпун! Хорошо, Одри была тут — она немножко умеет оказывать первую помощь. Не будь ее — пришлось бы оттяпать руку по самый локоть!
– Да не обращайте вы внимания на этого Ганнибала,— сказала девушка, взяв на руки одного из пекинесов и так ласково прижав его к груди, что он заурчал от удовольствия.— Он принадлежит к числу самых несносных людей на всем острове и виртуозно владеет искусством делать из мухи слона.
– Да, этим ирландским мужланкам не откажешь в умении язвить,— произнес Ганнибал и скорбно посмотрел на девушку. Затем его взгляд переместился на Питера.
– Ну, рассказывай все без утайки,— начал он.— Твой
надоедливый дядюшка послал тебя шпионить за нами?
– Да что вы,— перебил Питер,— разве я похож на шпиона? Если бы мой дядюшка попросил меня об этом, я наотрез отказался бы ехать.
– Ну ладно, ладно, не обижайся,— примирительно сказал Ганнибал,— просто твой дядюшка посылал мне «в помощники» уже троих. Как только я узнавал, чем они тут занимаются, я тут же приказывал им складывать манатки и убираться с острова!
За этой репликой последовала пауза.
– Он прав,— мягко сказала Одри.
Питер взглянул на нее и вздохнул.
– Да я и сам знаю,— попробовал возразить он,— что мой дядюшка старый, законченный ублюдок, но, уверяю вас, я не являюсь его человеком и даже не разделяю его взгляды.
Ганнибал ухмыльнулся в ответ:
– Пойми меня правильно, мальчик. Твой дядюшка ненавидит черномазых. А я обожаю черномазых.
Питер живо вспомнил, какой поток красноречия Ганнибал обрушил на голову слуги-зенкалийца и с какой невозмутимостью тот все это проглотил. Очевидно, у Ганнибала действительно была какая-то особая любовь к черномазым.
– Ну,— умиротворенно сказал Ганнибал,— считай, что разговора об этом между нами не было. Теперь можем поговорить спокойно. Скажи: ты хоть раз серьезно задумывался, почему тебя так тянет сюда, в эту Богом забытую, дурно управляемую, кишащую черномазыми дыру?
– Сегодня нас ожидает торжественный ужин, мистер Фокстрот,— объявил капитан с чувством глубокого удовлетворения.— Празднество в честь последней ночи пути перед прибытием на Зенкали! Специально по такому случаю — ужин по-гречески! Эх, будем пить и танцевать, а?
– Как танцевать? — с легкой тревогой в голосе спросил Питер, и воображение тут же нарисовало ему мрачную картину: капитан, заключив его в свои медвежьи объятья, вальсирует с ним на шаткой палубе.
– Именно так, танцевать! — твердо сказал капитан Паппас.— Будем танцевать греческие танцы! Я научу тебя танцевать греческие танцы, понятно? Это самые лучшие танцы на свете!
– Спасибо! — сказал Питер, готовый ко всему, в том числе и к предстоящему алкогольно-хореографическому мероприятию.
Впрочем, поводов для разочарования у него не было. Ужин, как и было объявлено, оказался отменным, пришлось это признать. Правда, порции были рассчитаны на крупного мамонта, да к тому же сопровождались немыслимым количеством вина — белого или красного, в зависимости от того, какой деликатес подавался на стол. По завершении пиршества вышли трое матросов-зенкалийцев и под аккомпанемент бузуки — на ней с необыкновенным чувством и рвением играл сам капитан — начали танец, который в глазах неискушенного мог сойти за греческий. Удивительно, как это жирные, словно сосиски, пальцы капитана ухитрялись извлекать из инструмента столь сладостные мелодии. И вот уже руки Питера, слегка обалдевшего от вина и дружеского расположения, обвиваются вокруг бронзовой потной шеи улыбающегося зенкалийца, безуспешно пытающегося кружить его по палубе. Звуки бузуки дрожали и стонали, глубокий капитанский бас растекался над залитым лунным светом морем. Наконец, давши клятву вечной дружбы всем зенкалийцам и капитану, Питер поплелся в каюту, что-то напевая себе под нос. Но раздевшись и растянувшись на койке, он неожиданно подумал о дереве омбу и его охватило чувство жалости: вот он наслаждается жизнью и общением, а бедному дереву, единственному уцелевшему представителю своего рода, не с кем даже поболтать.
«И не с кем спеть,— с горечью подумал Питер.— И не с кем станцевать. Какая жестокость!»
С досады он швырнул одежду на пол и снова улегся.
– Держись, омбу, держись старина! — пробормотал он, засыпая.— Питер Флокс, эсквайр, идет тебе на выручку.
В тот момент он и представить себе не мог, насколько был прав.
Глава вторая
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С ЗЕНКАЛИ
К своему удивлению, Питер проснулся в пять утра и не ощущал особого похмелья. Поскольку он был уверен, что Зенкали вот-вот покажется на горизонте, он быстро оделся, умылся и поспешил на нос корабля, дабы не пропустить волнующее мгновение. Воздух был неподвижен и прохладен. На темно-синей и гладкой, словно опал, поверхности моря восседали небольшими стайками морские птицы. Небо было словно присыпано бледно-голубой пудрой и отливало оранжевым с того края, где всходило солнце. По правому борту в нескольких милях от корабля лежал остров Зенкали. В его силуэте четко вырисовывались два близнеца-вулкана, по одному с каждого конца. В утреннем свете весь остров выглядел темно-зеленым; горы и вулканы отбрасывали густо-пурпурные, почти черные тени. Остров бьш окаймлен белой кромкой прибоя — волны разбивались о коралловый риф, погруженный по пояс в воду, а каждый вулкан красовался в щегольском головном уборе из легких облаков. Словно зачарованный, следил Питер за восходом солнца, под лучами которого краски
острова делались все более четкими и блестящими, а поверхность моря рассыпалась миллионами серебристых, как у рыбы, чешуек.
Капитан Паппас появился на мостике, глубоко зевая и почесывая пузо под расстегнутой рубахой. Его грудь и брюхо были покрыты, словно у косолапого, густой черной шерстью; волосы на голове растрепались и стояли дыбом.
– С добрым утром! — прорычал он Питеру.— Ну, как самочувствие?
– Превосходное,— сказал Питер.— Лучше не бывает.
– А все греческий танец! — заявил капитан, будто рекламировал патентованное лекарство.— Он очень полезен для организма! Ну что, видишь Зенкали, а? Премилый остров, не правда ли? Через два-три часа будем в порту!
– Через два-три часа? — изумился Питер.— А кажется, он так близко!
– Нет, он не так близко, как кажется. Она будет гораздо больше, когда подойдем поближе,— сказал капитан.— Хотите завтракать, мистер Фокстрот? Проголодались, а?
Питер неожиданно почувствовал зверский голод.
– Да, неплохо бы позавтракать,— Признался он капитану.— Так есть хочу, что хоть корову проглочу, с рогами, копытами и хвостом!
– Прекрасно,— сказал капитан, в душе содрогаясь от мысли, что на его корабле гость мог почувствовать себя в чем-то ущемленным.— Попроси кока приготовить завтрак, а?
…Через час Питер уже упаковал вещи и снова вышел на нос, чтобы понаблюдать, как суденышко пойдет через риф: для всякого, кто не искушен в мореходном деле, проход через риф кажется одновременно волнующим, пугающим и увеселительным мероприятием. Остров, действительно ставший гораздо больше, утопал в лучах мерцающего света и в густой зелени, которая покрывала сушу от кромки моря до горных вершин. Казалось, вся земля устлана редкостным ковром, где на зеленом фоне мерцают золотые, рубиновые, розовые, голубые, желтые цветы и узоры,— только тропики могут порадовать взор таким многоцветьем.
Приближающиеся и все увеличивающиеся пляжи блестели, словно слоновые бивни, а вода, огражденная рифом,
была бледно-голубой и настолько прозрачной, что ясно видно было коралловое дно. Сам риф был от двадцати до пятидесяти футов шириною и таился на глубине примерно двух футов под поверхностью моря. Напарываясь на острые, словно бритвы, кораллы, огромные буруны сначала вздымались, а затем рассыпались шипящей, брызжущей пеной. Качаясь, словно на гигантских качелях, «Андромеда-3» бодро неслась вперед параллельно кипящему рифу, держась в то же время на почтительном расстоянии от чего-то подозрительного, напоминающего останки погибшего корабля. Да, нужно отдать должное капитану Паппасу: при всех его недостатках проход в зенкалийском рифе он знал как свои пять пальцев. Он гнал суденышко вдоль самого края, пока они не достигли просвета в длинном волнующемся ковре из пены. Разрыв был не более сотни футов шириной; высокие волны вкатывались в него с пугающим ревом, а затем, уже в черте рифа, рассыпались пеной и сверкающими брызгами. Капитан резко развернул «Андромеду» и на всем ходу вошел в проем. Там они еще немного покачались на голубых мускулах волн и выскользнули на гладкую, сияющую, как алмаз, поверхность лагуны.
– Ну что, понял, какой я классный мореход? — прокричал капитан Паппас с мостика, и лицо его озарила широкая улыбка победителя.
– Еще бы! — крикнул в ответ Питер.
– Все греки — классные мореходы… Самые лучшие мореходы в мире! Ну, еще пять минут — и становимся на якорь, а? — Он помахал Питеру рукой, похожей на окорок, и исчез в крохотной рулевой рубке на палубе.
«Андромеда-3» пересекла чистые воды лагуны и вскоре вошла в Залив пересмешников, на берегу которого раскинулись порт и столица Зенкали — Дзамандзар. Судно обогнуло мыс с импозантным зданием из розового камня на вершине (наверное, это и есть дворец, подумал Питер), и взору путешественника открылись залив и каменные бастионы, охраняющие вход в гавань; позади них по плавно изгибающимся холмам рассыпались пестрые домики города. Домики были из досок, с крышами из пальмовых листьев, но тут и там виднелись более прочные сооружения из коралловых блоков. Каждый дом был выкрашен в свой цвет, так что издали казалось, будто между анилиново-красными бугенвиллеями, голубоватыми деревьями жакаранды и кровавыми «огненными» деревьями в цвету кто-то разбросал детские кубики.
Питер был очарован. Увиденное превзошло все его самые смелые мечты. Да, этот город не просто можно назвать городом — им вполне можно гордиться, он не похож ни на один другой в мире! Еще не сойдя на берег, Питер уже почувствовал сердечную привязанность к столице Зенкали, хотя не вдохнул еще его запахи, а ведь он по собственному опыту знал, сколь важен запах для восприятия любого города, маленького или большого. Впрочем, зрительное впечатление было столь сильно, что никакой запах не мог бы разочаровать его. Между тем «Андромеда-3», со скрежетом и плеском бросив якорь, развернулась и спокойно встала у причала. Теплый ветер донес до Питера запах Зенкали. Это была дурманящая смесь: подобно тому как хитроумный узор персидского ковра соткан из нитей самых восхитительных оттенков, так и аромат Зенкали был соткан из самых замысловатых запахов. Пахло пальмовым и кокосовым маслом, какими-то диковинными цветами, солнечными лучами, высыхающими табачными листьями, древесным углем, ананасами, папайей, манго, лимонами, морской солью, евежевыловленной рыбой, печеным хлебом, сточными канавами, ослиным пометом, голубым небом, утренней зарей и многим другим, чего он не успел определить, потому что перед ним на палубе возник рослый лоснящийся зенкалиец. Очевидно, это был кто-то из здешних чиновников, ибо он был облачен в темно-синюю форменную куртку, украшенную белыми аксельбантами, белые шорты, голубые чулки до колен и коричневые башмаки, отполированные до блеска, как и его лицо, а на голове у него красовалась алая феска. В руке он довольно неуклюже держал длинную полую трость, из которой торчал сложенный лист бумаги.
– Приветствую вас, мистер Флокс, приветствую, сэ',— сказал посланник, изящно отдавая честь.
– Спасибо,— сказал очарованный Питер, подняв в ответ руку в знак приветствия. Посланник протянул ему тот конец трости, из которой торчало письмо.
– Здесь для вас грамота, сэ', от масса Ганнибала, сэ',— объяснил посланник.
(А надо сказать, что на языке зенкалийцев «грамотой» называется всякое письменное сообщение или текст, будь то письмо или книга, и письмоносцев там называют «грамотеями».)
Питер осторожно извлек послание из трости и развернул его. Это был листок плотной бумаги цвета слоновой кости с текстом, написанным необыкновенно изящным почерком, похожим на тот, каким обыкновенно делают надписи на медных дверных табличках.
– «Дорогой Флокс,— прочел он.— Добро пожаловать! Ни о чем не беспокойтесь. Делайте то, что скажет человек с тростью. Г.».
Посланник взглянул на Питера с широкой улыбкой.
– Масса, пожалуйста, идти за мной,— сказал он.— Мы идти домой к масса Ганнибал, мы ехать в королевской карете. Следом за нами доставить багаж масса.
Удивленный до предела, Питер последовал за человеком с тростью. Сойдя на причал, он увидел, что их дожидаются двое рикш — два дюжих зенкалийца, готовых впрячься в оглобли. Питер сел в одну коляску, похожую на бамбуковое кресло на колесах, посланник — в другую, и вот они уже катят с ветерком по улицам города. Достигнув окраины, рикши свернули на широкую, мощенную щебнем дорогу и остановились у длинного низенького дома, приютившегося в роще гигантских баньяновых деревьев, стволы которых напоминали массивные черные свечи, расплавившиеся и слившиеся вместе. Посланник повел Питера по парадной лестнице, затем по широкой веранде, где воздух был напоен ароматами всевозможных цветов, растущих в глиняных горшках каждый размером с ванну, в корзинах, развешанных по всей веранде. У дверного проема, загороженного двумя массивными японскими ширмами с вырезанными на них затейливыми сценами, посланник остановился и, вынув из кармана серебряный свисток, сыграл на нем короткий, но сложный сигнал приветствия. Пока они ожидали, Питер залюбовался крупными голубыми бабочками, похожими на лоскутки неба,— они то взмывали вверх, то устремлялись вниз, облетая цветы и изредка садясь на них отдохнуть и напиться нектара.
Наконец дверь отворилась, и в проеме показался слуга-зенкалиец, одетый в чересчур накрахмаленную белую униформу и подпоясанный алым поясом. Взглянув на Питера, он слегка поклонился.
– С добрым утром, сэ', мистер Флокс,— сказал он.— Проходите, пожалуйста. Масса вас ожидайт.
Он повернулся и повел Питера по длинному коридору, стены которого были увешаны китайскими картинами на шелке, нежно трепетавшими на ветру. Под картинами стояли огромные китайские вазы с величественными орхидеями, чьи тонкие линии и краски по изяществу соперничали с живописью. Слуга остановился у двери, почтительно постучал и склонил голову, прислушиваясь.
– Ступай прочь,— прорычал изнутри страшный голос.— Ступай прочь, безграмотная бестия… Убери свою поганую тушу подальше от сего обиталища скорби и печали и не являй больше перед моими очами своей жалкой черномазой троглодитской рожи!..
– Это масса Ганнибал,— сказал слуга с видимой гордостью. Очевидно, его не пугали ни грозный голос, ни дикие распоряжения. Приоткрыв чуть скрипнувшую дверь, он просунул туда голову.
– Ступай прочь… СТУПАЙ ПРОЧЬ!!! — прорычал все тот же голос.— Ступай прочь, сопливый недоносок! Не смей вилять хвостом передо мною, твоя вина неизгладима! Твое счастье, что я добр и благороден, иначе я давно бы упек тебя на двадцать лет на каторгу за покушение на убийство! И сам ты ублюдок, и все вы ублюдки!
– Неужели это Ганнибал Олифант так изощряется? —
изумился Питер.
Слуга терпеливо дождался, пока голос хоть ненадолго смолкнет, и произнес:
–Простите, сэ', к вам пожаловал мистер Флокс.
Последовала краткая пауза, после чего голос снова заревел:
– Все равно ступай прочь, черномазый неуч! Я сам позову господина гостя, слышишь?
Слуга толчком отворил дверь и впустил Питера в просторную, футов шестьдесят на тридцать, роскошную комнату с невиданно высокими потолками, под которыми лениво гоняли воздух вентиляторы с лопастями, похожими на мельничные крылья. Полированный паркет был устлан множеством пестрых персидских ковров, очевидно достойных того, чтобы выкупать ими королей из плена. Мебель была по преимуществу кашмирская, из темных пород дерева, покрытая затейливой резьбой; на всех диванах и стульях горами лежали подушки, обитые пестрыми таиландскими шелками. Стены были увешаны диковинными масками, великолепными картинами импрессионистов, китайскими шелковыми свитками, тибетскими колесами для молитвы, старинными болванчиками, копьями и щитами, а вдоль них стояли застекленные шкафы с резными фигурками из слоновой кости, изящной посудой и книгами в разноцветных переплетах; книги также стопками громоздились на полу. В одном конце комнаты стоял большой письменный стол, заваленный кипами бумаг, журналов и оттисков научных изданий, готовыми вот-вот рухнуть на пол. В одной из стен было пять французских окон, выходивших на веранду, за которой раскинулись зеленые ковры лужаек и красочные гобелены цветущих кустарников, спускавшиеся к овальному, выложенному терракотовыми плитками бассейну. В центре бассейна красовался, отливая на солнце серебром, восемнадцатифутовый фонтан, по форме напоминавший королевскую лилию.
У одного из отворенных окон стояло резное кресло-качалка из бледно-янтарного дерева, с ручками в виде павлинов, распустившиеся хвосты которых образовывали большую веерообразную спинку. В этом умопомрачительном кресле, утопая в груде пестрых шелковых подушек, возлежал сам Ганнибал Губерт Гильдебрандт Олифант1,
* Даррелл иронизирует, раздавая персонажам звучные исторические и мифологические имена. Гильдебрандт (иначе Хильдебрандт) — герой немецкого народного эпоса; Олифант — сигнальный рог Роланда, героя французского героического эпоса.
занимавший высокий пост политического советника короля и правительства Зенкали. Одет он был в белую хлопчатобумажную рубашку с широкими рукавами, подпоясанную блестящей батиковой тканью, на ногах — расшитые красным и золотым яванские туфли с загнутыми кверху носами. Это был коротышка с широким торсом, чью массивную голову венчала грива серебристо-серых волос. Под орлиным носом располагался большой подвижный, чувственный рот с презрительно опущенными уголками, а из-под пушистых бровей выглядывали блестящие, черные, как у цыгана, глазки, полные такой самонадеянности, что трудно было сдержать смех. При встрече с ним вам начинало казаться, будто посреди холодной ночи вас обдало жарким пламенем костра. Рядом с человечком стоял стол, на котором возвышались бутылки и серебряное ведерко со льдом, а вокруг кресла расположились любимцы хозяина — бульдог, далматинский дог, ирландская овчарка, два пекинеса, четыре королевских спаниеля и гигантский тибетский мастифф1 — столь колоссальный, что Питеру сначала показалось, будто это ручной медведь.
Среди собак на большой подушке абрикосового цвета сидела, поджав колени, одна из прекраснейших девушек, каких когда-либо видел Питер. Обладая приятной наружностью и не будучи обделен природным обаянием, Питер в свои двадцать восемь лет не испытывал недостатка в женском внимании, но от взгляда на эту милую стройную красавицу у него перехватило дыхание. Ее нежная, как у персика, кожа была обожжена солнцем до цвета полированной бронзы; темные волосы, заколотые золотой булавкой, ниспадали до пояса, слегка волнуясь, словно воды реки, залитой лунным светом. У нее был маленький, слегка курносый носик с мелкими крапинками веснушек, а ротик как бы создан самой природой для доброго смеха. Но больше всего запоминались ее большие миндалевидные глаза: подчеркнутые снизу высокими скулами и окаймленные сверху темными, будто выписанными бровями, они были густого дымчато-голубого, почти фиолетового цвета, а крохотные черные пятнышки, казалось, еще увеличивали их в размере. «Теперь самое важное,— подумал Питер,— это выяснить, не замужем ли она за каким-нибудь потным мужичком-дебилом, который не стоит ее левого мизинца, и
Мастифф — английский дог.
не скрывается ли за ее неземной красотою голос базарной торговки или, не ровен час, дурной запах изо рта». Внезапно насмешливый голос Ганнибала Олифанта вывел его из состояния транса.
– Ну что, так и будешь стоять как полоумный идиот? Да, мисс Дэмиэн неотразима, я с тобой согласен. Но может, ты и мне соизволишь уделить хоть толику внимания, а? Чего застыл как вкопанный? Подойди сюда, не стесняйся! Что я, должен рвать себе голосовые связки, чтобы докричаться до тебя?
Собрав в кулак всю силу воли, Питер сдвинулся с места и поплелся через комнату туда, где медленно покачивалось кресло-качалка.
– Итак,— сказал Ганнибал Олифант, выбросив вперед левую руку, чтобы раскачаться (правая у него покоилась на батике, обертывавшем талию),— вы есть Флокс, так надо понимать? Племянник сэра Ос-бер-та?
То, как Ганнибал врастяжку произнес имя его дядюшки, несколько насторожило Питера. Он вспомнил убийственное определение, данное Ганнибалу сэром Осбертом,— «этот ополоумевший Олифант», и решил держать ухо востро.
– Да, сэр,— сказал он.— Думаю, в этом нет ничего
для вас неприятного.
Ганнибал бросил на гостя острый взгляд, а затем заморгал глазами.
– Зови меня просто — Ганнибал,— приказал он.— Здесь меня все так зовут.
– Да, сэр,— сказал Питер.
– Сядь, сядь. Одри, подай гостю выпить,— сказал Ганнибал, устраиваясь поудобнее на своих подушках.
Девушка встала и намешала Питеру рома с кока-колой. Она протянула ему напиток с такой восхитительной улыбкой, что бедняга чуть не выронил стакан. Ганнибал, плавно покачиваясь в кресле, смотрел на эту сцену с язвительной улыбкой.
– Ну,—сказал он, потягивая свой напиток,— так за каким же чертом сэр Осберт, прах его побери, прислал тебя сюда?
Питер был не на шутку удивлен.
– Как «зачем»? На помощь вам,— сказал он.— Я так понял, что вы просили прислать вам помощника.
Ганнибал поднял брови, похожие на растрепанные белые флаги.
– Вот как? — возмутился он.— Как вы считаете, Одри,
разве я похож на человека, которому нужна помощь?
– А вы что, уже забыли? — уколола его Одри, и Питер с радостью отметил ее легкий ирландский акцент.
– Ах да! — сказал Ганнибал и помахал Питеру своей забинтованной рукой.— Видишь ли, у нас тут действует идиотский указ, запрещающий применять любые инсектициды. Вот и ринулись на наш остров тучи вредоносных тварей — чувствуют, что здесь они в безопасности, и не жалеют сил, чтобы завоевать нас. Ей-богу, такому сюжету обрадовался бы сам Герберт Уэллс! Вот только нынче утром сюда ворвался огромный-преогромный шершень — полосатый, точно беглый каторжник в арестантской робе,— и собирался меня убить. Я мигом кликнул слугу, чтобы тот защитил своего господина, а он возьми теннисную Ракетку да и пошли эту тварь метким ударом прямо мне в грудь! Ну, не пещерный житель, а? Опасаясь, что он прокусит меня до самого сердца, я стал отрывать его от себя, и в результате он всадил мне в руку жало размером с гарпун! Хорошо, Одри была тут — она немножко умеет оказывать первую помощь. Не будь ее — пришлось бы оттяпать руку по самый локоть!
– Да не обращайте вы внимания на этого Ганнибала,— сказала девушка, взяв на руки одного из пекинесов и так ласково прижав его к груди, что он заурчал от удовольствия.— Он принадлежит к числу самых несносных людей на всем острове и виртуозно владеет искусством делать из мухи слона.
– Да, этим ирландским мужланкам не откажешь в умении язвить,— произнес Ганнибал и скорбно посмотрел на девушку. Затем его взгляд переместился на Питера.
– Ну, рассказывай все без утайки,— начал он.— Твой
надоедливый дядюшка послал тебя шпионить за нами?
– Да что вы,— перебил Питер,— разве я похож на шпиона? Если бы мой дядюшка попросил меня об этом, я наотрез отказался бы ехать.
– Ну ладно, ладно, не обижайся,— примирительно сказал Ганнибал,— просто твой дядюшка посылал мне «в помощники» уже троих. Как только я узнавал, чем они тут занимаются, я тут же приказывал им складывать манатки и убираться с острова!
За этой репликой последовала пауза.
– Он прав,— мягко сказала Одри.
Питер взглянул на нее и вздохнул.
– Да я и сам знаю,— попробовал возразить он,— что мой дядюшка старый, законченный ублюдок, но, уверяю вас, я не являюсь его человеком и даже не разделяю его взгляды.
Ганнибал ухмыльнулся в ответ:
– Пойми меня правильно, мальчик. Твой дядюшка ненавидит черномазых. А я обожаю черномазых.
Питер живо вспомнил, какой поток красноречия Ганнибал обрушил на голову слуги-зенкалийца и с какой невозмутимостью тот все это проглотил. Очевидно, у Ганнибала действительно была какая-то особая любовь к черномазым.
– Ну,— умиротворенно сказал Ганнибал,— считай, что разговора об этом между нами не было. Теперь можем поговорить спокойно. Скажи: ты хоть раз серьезно задумывался, почему тебя так тянет сюда, в эту Богом забытую, дурно управляемую, кишащую черномазыми дыру?