Андрей Дашков
Слуга оборотней
Дрожащим огоньком,
Люблю за липкой паутиною
Таиться пауком,
Люблю летать я в поле оводом
И жалить лошадей,
Люблю быть явным, тайным поводом
К мучению людей.
Я злой, больной, безумно-мстительный,
За то томлюсь и сам.
Мой тихий стон, мой вопль медлительный –
Укоры небесам.
Судьба дала мне плоть растленную,
Отравленную кровь.
Я возлюбил мечтою пленною
Безумную любовь.
Мои порочные томления,
Все то, чем я прельщен, –
В могучих чарах наваждения
Многообразный сон.Ф. Сологуб
Пролог
Слот Люгер по прозвищу Стервятник был не из тех, кого ожидает безмятежная старость и мирная смерть в собственной постели. Он пытался так умереть, но не обрел покоя. Своей рукой он убил сына, а слуги Звездного Дома забрали у него дочь…
Ему предстояло возродиться на пепелище своего поместья и своей судьбы, рядом с обугленными останками муляжа, изображавшего его возлюбленную – королеву Тенес. Гигантский костер не был очистительным и не принес ничего, кроме нестерпимой боли. Люгер помнил, как горела его одежда и как лопалась кожа той, которая спала в огне, не переставая улыбаться. Потом ему уже было нечем смотреть…
Из боли и оскверненной надежды он извлек запретное имя, и призраки его клана пришли за ним. Они перенесли обгоревшего Стервятника в свою вневременную пустыню, спасая от окончательного уничтожения.
Вернувшись оттуда, он навсегда лишился человеческого тела. Это явилось последним ударом, необратимо изменившим представление Люгера о высшей справедливости. Он просто убедился в ее отсутствии. Он услышал тихий голос проклятия, звучавший с момента его рождения, и на сей раз не стал противиться зову…
Он уже не был человеком и мучительно переживал вынужденное изгнание из мира людей. Тогда ему пришлось вспомнить о том, что он все еще остается рыцарем Земмура и хозяином одной из северных стай. Как он понимал теперь своего несчастного отца, который вел столь же призрачное существование! Но Люгер не удовлетворился этим.
Ему был нужен некто, чтобы воплотить свои черные замыслы, использовать новые свойства, испытать новую судьбу, – словом, человек чистый, как лист бумаги, на котором можно было бы вывести зловещие знаки. И Стервятник нашел такого человека. Ему пришлось ждать удобного случая семь лет, но ведь в его распоряжении была половина вечности.
Ему предстояло возродиться на пепелище своего поместья и своей судьбы, рядом с обугленными останками муляжа, изображавшего его возлюбленную – королеву Тенес. Гигантский костер не был очистительным и не принес ничего, кроме нестерпимой боли. Люгер помнил, как горела его одежда и как лопалась кожа той, которая спала в огне, не переставая улыбаться. Потом ему уже было нечем смотреть…
Из боли и оскверненной надежды он извлек запретное имя, и призраки его клана пришли за ним. Они перенесли обгоревшего Стервятника в свою вневременную пустыню, спасая от окончательного уничтожения.
Вернувшись оттуда, он навсегда лишился человеческого тела. Это явилось последним ударом, необратимо изменившим представление Люгера о высшей справедливости. Он просто убедился в ее отсутствии. Он услышал тихий голос проклятия, звучавший с момента его рождения, и на сей раз не стал противиться зову…
Он уже не был человеком и мучительно переживал вынужденное изгнание из мира людей. Тогда ему пришлось вспомнить о том, что он все еще остается рыцарем Земмура и хозяином одной из северных стай. Как он понимал теперь своего несчастного отца, который вел столь же призрачное существование! Но Люгер не удовлетворился этим.
Ему был нужен некто, чтобы воплотить свои черные замыслы, использовать новые свойства, испытать новую судьбу, – словом, человек чистый, как лист бумаги, на котором можно было бы вывести зловещие знаки. И Стервятник нашел такого человека. Ему пришлось ждать удобного случая семь лет, но ведь в его распоряжении была половина вечности.
Часть первая
Избранник призрака
Глава первая
Без плоти
Он возвращался из багрового ада и даже теперь содрогался от ужаса. На этот раз рыцари пустили его гораздо дальше. Ему дали сделать несколько шагов среди печальных непереносимых криков и стенаний и позволили увидеть то, что происходило за туманной пеленой…
По сравнению с увиденным любое земное зло казалось невинной шуткой. Источник запредельного волшебства заворожил Люгера, превратил в своего слугу. По ту сторону пелены уже не оставалось места для человеческой морали и обычных инстинктов. Там Люгер перестал быть существом, которому надлежало примириться с потерями и простить их судьбе.
…Он воплощался в теле умирающего от ожогов. Когда в мире снова появилось время, Слот почувствовал себя закованным в костистый панцирь и не увидел ничего, кроме жгучей черноты. Потом до него дошло, что вся его кожа запеклась и превратилась в твердую корку, с которой ссохлись лохмотья одежды. Нестерпимо зудел лысый череп. Люгер вообще не ощущал выжженных глаз и обнажившихся десен. Распухший язык едва умещался во рту…
Здесь, среди каменных стен сгоревшего дома, все еще пахло его собственным горелым мясом. Кроме того, какой-то незнакомый запах исходил от скелета, покоившегося на ложе из углей… Последующие несколько секунд были наполнены ужасом, до конца понятным только тому, кто продолжает существовать после физической смерти.
Никогда больше у него не будет женщины… Никогда больше он не напьется в жару воды из горного ручья. Никогда не испытает маленькое блаженство отдыха после тяжелого пути и, самое главное, не сможет продолжить свой род… Он наверняка бы заплакал, если бы сожженные слезные железы позволяли сделать это.
После такого страдания ни один человек не может остаться прежним, а Люгер давно уже был не вполне человеком. Взамен сердца, пронзенного стилетом, он получил сердце неземной твари, а древнее существо из Леса Ведьм необратимо изменило его сознание.
Потребовалось совсем немного, чтобы столкнуть его в пропасть безумия, но это было совершенно особенное безумие. Оно имело единственную цель – существовать любым доступным способом; и его пронизывала единственная неутолимая страсть – желание обрести утраченное естество.
Пытаясь избежать кошмара, Люгер начал превращение, но не успел завершить его. Навсегда остаться птицей или зверем? Уж лучше он останется мертвецом… О, теперь он испытал то, что испытывали его враги, умиравшие от меча или отравленных игл. Только врагам приходилось гораздо хуже – обычно у них не оставалось выбора…
В момент трансформации тела он снова оказался в красной пустыне. Древние рыцари обступили его, спасая то, что еще можно было спасти. Ему не оставалось ничего другого, кроме как стать одним из них.
Он ощутил их скорбные поцелуи, словно прикосновения ледяного влажного ветра, – поцелуи призраков, которые теперь были ближе ему, чем Тенес… Проклятый клан все-таки получил его, и бестелесная сущность Стервятника обрела новую, призрачную жизнь.
Вытолкнутый в ночь, распростершую свой черный полог над Валидией, Люгер снова появился в сгоревшем доме. Он был тенью, пронизанной светом луны и звезд. О дьявол, теперь он мог видеть! Но не видел самого себя и подозревал, что его облик в значительной степени зависит от воображения и памяти смотрящего. В мире не осталось почти никого, кто помнил бы, как он выглядел раньше.
Зато Люгер хорошо помнил, как выглядел Шаркад Гадамес – силуэт, не отбрасывавший тени, нечто с тусклыми желтыми глазами без зрачков… Теперь Слот постиг и смысл слов, произнесенных тем, кто впервые заманил его в подземелье Фруат-Гойма: «Здесь обитают подобные мне – не мертвые, но и не живые… Для меня не существует препятствий, но мне неподвластны материя и плоть. Я создан магией Лиги Нерожденных и могу исчезнуть только вместе с нею…»
…Старый парк полностью выгорел. Почерневшие статуи языческими идолами торчали среди древесных стволов. Верхний этаж дома был завален обломками обрушившейся крыши. Тоскливо завывал ветер, и с его воем сливались слабые вибрации духов, лишившихся своих многовековых убежищ.
Стервятник, без труда проникший сквозь каменную стену второго этажа, оказался в своей бывшей спальне. Он преодолел стену толщиной в ладонь. Ощущения были такими же, как при погружении в чуть более плотную среду, чем вода, или при движении навстречу сильному ветру.
Среди пепла лежал древний земмурский меч с обгоревшей рукоятью, ножнами и закопченным клинком – гнетущий символ окончательного поражения… Гадательная колода Люгера стала пылью, которую развеял ветер. Так же, как и каминная полка, на которой она лежала.
Слот завис над обломком зеркала, но не увидел своего отражения. В зеркале были только затуманенные звезды в беспредельности ночного неба.
Чучела полностью сгорели, и последнее напоминание о былой славе рода Люгеров исчезло с лица земли. Огонь безжалостно уничтожил роскошную библиотеку и атрибуты магии, сгорели волшебная арфа и ажурное колесо… Были оборваны все нити, связывавшие Стервятника с этим местом.
Неприкаянный дух медленно всплыл над поющим кладбищем прошлого, и ветер, дующий по ту сторону жизни, увлек его в сторону Земмура. С человеческой точки зрения его перемещение было почти мгновенным. Настоящий ветер и облака не оказывали никакого влияния на его движение. Он летел там, где даже свет звезд не разгоняет тьму, и ощущал присутствие – приближение или удаление – других призраков. Все они проплывали мимо и избегали встреч. Их одиночество было безнадежным и безжалостным. Сгустки злобного ужаса блуждали в беспредельной пустоте…
Стервятника встретили в окрестностях Дарм-Пассарга – древней столицы Земмура и, возможно, самого старого из живых городов Земли. Его приближение не осталось незамеченным. Сам Люгер испытывал давление нарастающей волны враждебности, ярости, отвращения, но встреча была неизбежна, и он даже точно знал, какая тень ожидает его в башне заброшенной обсерватории оборотней.
Если бы у него было тело, его сковало бы оцепенение. Неизвестная магия окутала его своими сетями и подвергла извращенному и унизительному ритуалу. Создатель кошмаров запустил в него свои невидимые щупальца. Спустя очень короткое время страж столицы знал, насколько сильно изменился смертельный враг оборотней. Больше того – он знал, что изменение необратимо.
Обсерватория находилась вдали от дорог и деревень. Башни располагались в углах правильного многоугольника и сами по себе служили астрономическими инструментами. Они казались еще более ветхими от того, что их стены были пронизаны сквозными отверстиями и арочными проходами. Внутри многоугольника была построена сложная система площадок для наблюдений, гномонов, солнечных часов, движущихся платформ.
Люгер появился здесь глубокой ночью, когда только призрачный звездный свет блуждал в порах башен и пыльные лучи скользили по остывшим камням, повторяя одну и ту же тысячелетнюю игру. Купола Дарм-Пассарга черными холмами лежали на горизонте, но Стервятника остановили на подступах к городу.
Его силуэт повис над центральной платформой, и гигантская плита, остававшаяся неподвижной в течение двух столетий, дрогнула под тем, что было легче воздуха, и начала тяжело поворачиваться вокруг своей оси, словно мельничный жернов.
Когда ночные светила совпали с отверстиями в южной башне, внимание Люгера привлекло слабое серебристое свечение в узком окне под самой крышей. Это было зеркало, отразившее еще не взошедший Глаз Дьявола. В конусе этого нереального света беспомощная тень Слота поднялась вверх, увлекаемая силой черного волшебства.
…Он оказался в комнате без дверей – в каменном мешке, который жители Земмура наивно строили для своих духов, – и увидел того, кто называл себя Гланом, – магистра Лиги Нерожденных, погибшего во Фруат-Гойме.
Свет, отраженный запыленным зеркалом, падал на Стервятника, оборотень же оставался в тени. Однако глаза его тускло мерцали – две узкие раны на бледном лице. Длинная тощая фигура покоилась в нише, похожей на саркофаг. Тонкие пальцы Глана извивались, словно черви.
Люгер увидел его таким, каким запомнил, хотя субстанция призрака была зыбкой и неопределенной. Но Стервятник не испытывал панического, парализующего страха, как тогда, в человеческом теле, вблизи плиты, на которой была околдована Сегейла. Теперь он потерял все, что можно было потерять, и стал почти неуязвимым. Влечение к источнику зла сделало его добровольным слугой Лиги.
– Я недооценил тебя, тварь, – произнес Глан изнутри своей дымящейся тени. Его голос вибрирующей нитью протянулся к Люгеру и был голой эмоцией, а не звуком.
Слот тихо рассмеялся. Его смех оказался не веселее вдовьего стона.
– Ты был прав. Я твой навеки.
Глан обрушил на него свою беспредельную ненависть жертвы, но Стервятник остался равнодушен и непоколебим. Призрак Нерожденного несколько раз изменил свои очертания, и два кровавых зрачка беспорядочно заметались в белесой луже лица.
– Найди нам новых слуг среди живущих, – проговорил наконец Магистр. – Получишь любую помощь. Плата за нее – королевство Белфур. Ты все еще барон и страж северного предела. Гха-Гулы будут помогать твоему избраннику, как помогали тебе.
Люгер вдруг почувствовал, что черная сила перестала удерживать его. Более того, он получил доступ в тайные убежища земмурских духов, в частности – королевы Ясельды и почти всех Магистров Лиги, которых похоронил во Фруат-Гойме. В живых осталось только двое – те, кто находился на континенте и не принимал участия в ритуале посвящения. Эти двое по-прежнему безраздельно управляли ложей, известной в западных королевствах как Серая Стая, пытаясь восстановить пошатнувшееся влияние оборотней на западе.
Урон, нанесенный Стервятником, был непоправим, но бесконечная вина лишь теснее связывала его со злом. Этот чудовищный дух нельзя было уничтожить или наказать. Он сам стал проклятием королевства Белфур и причиной гибели тысяч людей. При этом он действовал через посредника, который был так же слеп, как человек по имени Слот Люгер.
По сравнению с увиденным любое земное зло казалось невинной шуткой. Источник запредельного волшебства заворожил Люгера, превратил в своего слугу. По ту сторону пелены уже не оставалось места для человеческой морали и обычных инстинктов. Там Люгер перестал быть существом, которому надлежало примириться с потерями и простить их судьбе.
…Он воплощался в теле умирающего от ожогов. Когда в мире снова появилось время, Слот почувствовал себя закованным в костистый панцирь и не увидел ничего, кроме жгучей черноты. Потом до него дошло, что вся его кожа запеклась и превратилась в твердую корку, с которой ссохлись лохмотья одежды. Нестерпимо зудел лысый череп. Люгер вообще не ощущал выжженных глаз и обнажившихся десен. Распухший язык едва умещался во рту…
Здесь, среди каменных стен сгоревшего дома, все еще пахло его собственным горелым мясом. Кроме того, какой-то незнакомый запах исходил от скелета, покоившегося на ложе из углей… Последующие несколько секунд были наполнены ужасом, до конца понятным только тому, кто продолжает существовать после физической смерти.
Никогда больше у него не будет женщины… Никогда больше он не напьется в жару воды из горного ручья. Никогда не испытает маленькое блаженство отдыха после тяжелого пути и, самое главное, не сможет продолжить свой род… Он наверняка бы заплакал, если бы сожженные слезные железы позволяли сделать это.
После такого страдания ни один человек не может остаться прежним, а Люгер давно уже был не вполне человеком. Взамен сердца, пронзенного стилетом, он получил сердце неземной твари, а древнее существо из Леса Ведьм необратимо изменило его сознание.
Потребовалось совсем немного, чтобы столкнуть его в пропасть безумия, но это было совершенно особенное безумие. Оно имело единственную цель – существовать любым доступным способом; и его пронизывала единственная неутолимая страсть – желание обрести утраченное естество.
Пытаясь избежать кошмара, Люгер начал превращение, но не успел завершить его. Навсегда остаться птицей или зверем? Уж лучше он останется мертвецом… О, теперь он испытал то, что испытывали его враги, умиравшие от меча или отравленных игл. Только врагам приходилось гораздо хуже – обычно у них не оставалось выбора…
В момент трансформации тела он снова оказался в красной пустыне. Древние рыцари обступили его, спасая то, что еще можно было спасти. Ему не оставалось ничего другого, кроме как стать одним из них.
Он ощутил их скорбные поцелуи, словно прикосновения ледяного влажного ветра, – поцелуи призраков, которые теперь были ближе ему, чем Тенес… Проклятый клан все-таки получил его, и бестелесная сущность Стервятника обрела новую, призрачную жизнь.
Вытолкнутый в ночь, распростершую свой черный полог над Валидией, Люгер снова появился в сгоревшем доме. Он был тенью, пронизанной светом луны и звезд. О дьявол, теперь он мог видеть! Но не видел самого себя и подозревал, что его облик в значительной степени зависит от воображения и памяти смотрящего. В мире не осталось почти никого, кто помнил бы, как он выглядел раньше.
Зато Люгер хорошо помнил, как выглядел Шаркад Гадамес – силуэт, не отбрасывавший тени, нечто с тусклыми желтыми глазами без зрачков… Теперь Слот постиг и смысл слов, произнесенных тем, кто впервые заманил его в подземелье Фруат-Гойма: «Здесь обитают подобные мне – не мертвые, но и не живые… Для меня не существует препятствий, но мне неподвластны материя и плоть. Я создан магией Лиги Нерожденных и могу исчезнуть только вместе с нею…»
…Старый парк полностью выгорел. Почерневшие статуи языческими идолами торчали среди древесных стволов. Верхний этаж дома был завален обломками обрушившейся крыши. Тоскливо завывал ветер, и с его воем сливались слабые вибрации духов, лишившихся своих многовековых убежищ.
Стервятник, без труда проникший сквозь каменную стену второго этажа, оказался в своей бывшей спальне. Он преодолел стену толщиной в ладонь. Ощущения были такими же, как при погружении в чуть более плотную среду, чем вода, или при движении навстречу сильному ветру.
Среди пепла лежал древний земмурский меч с обгоревшей рукоятью, ножнами и закопченным клинком – гнетущий символ окончательного поражения… Гадательная колода Люгера стала пылью, которую развеял ветер. Так же, как и каминная полка, на которой она лежала.
Слот завис над обломком зеркала, но не увидел своего отражения. В зеркале были только затуманенные звезды в беспредельности ночного неба.
Чучела полностью сгорели, и последнее напоминание о былой славе рода Люгеров исчезло с лица земли. Огонь безжалостно уничтожил роскошную библиотеку и атрибуты магии, сгорели волшебная арфа и ажурное колесо… Были оборваны все нити, связывавшие Стервятника с этим местом.
Неприкаянный дух медленно всплыл над поющим кладбищем прошлого, и ветер, дующий по ту сторону жизни, увлек его в сторону Земмура. С человеческой точки зрения его перемещение было почти мгновенным. Настоящий ветер и облака не оказывали никакого влияния на его движение. Он летел там, где даже свет звезд не разгоняет тьму, и ощущал присутствие – приближение или удаление – других призраков. Все они проплывали мимо и избегали встреч. Их одиночество было безнадежным и безжалостным. Сгустки злобного ужаса блуждали в беспредельной пустоте…
Стервятника встретили в окрестностях Дарм-Пассарга – древней столицы Земмура и, возможно, самого старого из живых городов Земли. Его приближение не осталось незамеченным. Сам Люгер испытывал давление нарастающей волны враждебности, ярости, отвращения, но встреча была неизбежна, и он даже точно знал, какая тень ожидает его в башне заброшенной обсерватории оборотней.
Если бы у него было тело, его сковало бы оцепенение. Неизвестная магия окутала его своими сетями и подвергла извращенному и унизительному ритуалу. Создатель кошмаров запустил в него свои невидимые щупальца. Спустя очень короткое время страж столицы знал, насколько сильно изменился смертельный враг оборотней. Больше того – он знал, что изменение необратимо.
Обсерватория находилась вдали от дорог и деревень. Башни располагались в углах правильного многоугольника и сами по себе служили астрономическими инструментами. Они казались еще более ветхими от того, что их стены были пронизаны сквозными отверстиями и арочными проходами. Внутри многоугольника была построена сложная система площадок для наблюдений, гномонов, солнечных часов, движущихся платформ.
Люгер появился здесь глубокой ночью, когда только призрачный звездный свет блуждал в порах башен и пыльные лучи скользили по остывшим камням, повторяя одну и ту же тысячелетнюю игру. Купола Дарм-Пассарга черными холмами лежали на горизонте, но Стервятника остановили на подступах к городу.
Его силуэт повис над центральной платформой, и гигантская плита, остававшаяся неподвижной в течение двух столетий, дрогнула под тем, что было легче воздуха, и начала тяжело поворачиваться вокруг своей оси, словно мельничный жернов.
Когда ночные светила совпали с отверстиями в южной башне, внимание Люгера привлекло слабое серебристое свечение в узком окне под самой крышей. Это было зеркало, отразившее еще не взошедший Глаз Дьявола. В конусе этого нереального света беспомощная тень Слота поднялась вверх, увлекаемая силой черного волшебства.
…Он оказался в комнате без дверей – в каменном мешке, который жители Земмура наивно строили для своих духов, – и увидел того, кто называл себя Гланом, – магистра Лиги Нерожденных, погибшего во Фруат-Гойме.
Свет, отраженный запыленным зеркалом, падал на Стервятника, оборотень же оставался в тени. Однако глаза его тускло мерцали – две узкие раны на бледном лице. Длинная тощая фигура покоилась в нише, похожей на саркофаг. Тонкие пальцы Глана извивались, словно черви.
Люгер увидел его таким, каким запомнил, хотя субстанция призрака была зыбкой и неопределенной. Но Стервятник не испытывал панического, парализующего страха, как тогда, в человеческом теле, вблизи плиты, на которой была околдована Сегейла. Теперь он потерял все, что можно было потерять, и стал почти неуязвимым. Влечение к источнику зла сделало его добровольным слугой Лиги.
– Я недооценил тебя, тварь, – произнес Глан изнутри своей дымящейся тени. Его голос вибрирующей нитью протянулся к Люгеру и был голой эмоцией, а не звуком.
Слот тихо рассмеялся. Его смех оказался не веселее вдовьего стона.
– Ты был прав. Я твой навеки.
Глан обрушил на него свою беспредельную ненависть жертвы, но Стервятник остался равнодушен и непоколебим. Призрак Нерожденного несколько раз изменил свои очертания, и два кровавых зрачка беспорядочно заметались в белесой луже лица.
– Найди нам новых слуг среди живущих, – проговорил наконец Магистр. – Получишь любую помощь. Плата за нее – королевство Белфур. Ты все еще барон и страж северного предела. Гха-Гулы будут помогать твоему избраннику, как помогали тебе.
Люгер вдруг почувствовал, что черная сила перестала удерживать его. Более того, он получил доступ в тайные убежища земмурских духов, в частности – королевы Ясельды и почти всех Магистров Лиги, которых похоронил во Фруат-Гойме. В живых осталось только двое – те, кто находился на континенте и не принимал участия в ритуале посвящения. Эти двое по-прежнему безраздельно управляли ложей, известной в западных королевствах как Серая Стая, пытаясь восстановить пошатнувшееся влияние оборотней на западе.
Урон, нанесенный Стервятником, был непоправим, но бесконечная вина лишь теснее связывала его со злом. Этот чудовищный дух нельзя было уничтожить или наказать. Он сам стал проклятием королевства Белфур и причиной гибели тысяч людей. При этом он действовал через посредника, который был так же слеп, как человек по имени Слот Люгер.
Глава вторая
Младенец
Роды были долгими и трудными. Госпожа Лейна Солнак в горячке металась на роскошной двуспальной кровати, то и дело проваливаясь во мглу беспамятства.
Димарк, личный лекарь герцога Левиура, наблюдал за нею с кривой усмешкой, ничем не помогая несчастной. В спальне горела всего одна свеча, и две сиделки если и видели этот оскал, то не подавали виду. Димарк знал, что ему делать, если роды закончатся успешно. Двух возможных свидетельниц он даже не принимал во внимание…
Желтое лицо лекаря было изборождено морщинами, и выглядел он гораздо старше сорока лет. На своем веку он повидал столько, что мог бы в течение нескольких месяцев развлекать рассказами чертей в аду. Его руки искусно исцеляли, но были обагрены кровью невинных жертв. Димарк был душой и телом предан герцогу – просто потому, что до сих пор никто не предложил более высокую цену за его услуги. Сейчас он готовился бестрепетно выполнить последний приказ хозяина. Если, конечно, природа не позаботится обо всем сама…
Лейна застонала и прошептала несколько слов в бреду. Она звала герцога, хотя тот был последним человеком, который захотел бы сейчас помочь ей. Это еще больше рассмешило Димарка, никогда не упускавшего случая поиздеваться над извечной человеческой глупостью. Сам лекарь не доверял никому и, зная повадки Левиура, предпринял кое-какие меры, чтобы не оказаться лишним в игре. Как выяснилось чуть позже, это не помогло ему.
Госпожа Солнак длительное время была любовницей герцога Левиура – третьего лица в королевстве Белфур согласно общепринятой иерархии; впрочем, злые языки утверждали, что на самом деле королевская чета целиком находится под его влиянием. Лейна же, дама мягкая и неискушенная в политических интригах, испытывала к герцогу вполне искреннюю привязанность, чего нельзя было с точностью сказать о чувствах столь скользкого человека, как Сайр Левиур.
Герцог использовал Лейну в своих целях, и она была, наверное, единственным человеком при королевском дворе, который не догадывался об этом. О любовной связи своего мужа знала и герцогиня Левиур, однако смотрела на все сквозь пальцы, поскольку из всех достоинств герцога ее интересовали только его деньги и положение.
Когда госпожа Солнак забеременела, Левиур решил, что это уж слишком. Незаконнорожденный ребенок был бы помехой, с существованием которой невозможно смириться. Герцог вовсе не желал становиться посмешищем для всего Двора, а, кроме того, ему следовало думать и о будущем – о том отдаленном дне, когда наследник возникнет из небытия, чтобы заявить о своих правах.
С другой стороны, неприятность казалась настолько незначительной и легкоустранимой, что день родов Левиур провел на королевской охоте, поручив Димарку уладить дело.
В распоряжении лекаря было несколько способов угодить хозяину. Он выбрал самый простой и быстрый.
Заходящее солнце пряталось за башнями Скел-Могда. Свежий ветер подул со стороны моря. Мягко зашумели деревья в парке, сбрасывая свою листву. Димарк отпустил всех слуг, и дом госпожи Солнак опустел – если не считать четырех человек, запершихся в спальне, чтобы присутствовать при появлении на свет пятого.
Поэтому никто не видел, как среди густых зарослей у парковой ограды возникла темная высокая фигура и бесшумной скользящей походкой направилась к окнам первого этажа.
Здесь человек сбросил накидку и несколько минут стоял, задрав голову кверху, – словно принюхивался к чему-то. У него был приплюснутый нос, узкий лоб и выдающиеся вперед челюсти. Маленькие свинцовые глазки тускло поблескивали под мохнатыми бровями. Звериные черты лица выдавали в нем уроженца Земмура.
Мужчина вытащил из-за пояса кинжал и с его помощью распахнул окно. Затем забрался в дом и, безошибочно ориентируясь, направился к лестнице. Вскоре он оказался у двери спальни, из-за которой доносились приглушенные женские стоны. Потом к ним прибавился истошный детский крик.
Димарк отнесся к этому крику равнодушно. Красное сморщенное лицо ребенка искажала гримаса, как будто он предчувствовал, что ожидает его вне материнского чрева. Как только одна из сиделок приняла его, Лейна потеряла сознание.
Все шло, как по писаному. Лекарь встал, чтобы получше рассмотреть незаконнорожденного сына Левиура. Потом распустил удавку, охватывавшую запястье, и сделал аккуратную петлю. На этот привычный для него ритуал ушло не более секунды.
Глаза женщины, державшей ребенка, округлились. Димарк по-рыбьи смотрел на нее, зная, что крик никто не услышит и никто не сможет помешать ему. Быстрым движением он накинул петлю на шею младенца и сделал паузу, наслаждаясь растерянностью сиделки.
Женщина не могла бросить ребенка – в таком случае он повис бы в петле. Она также не могла ударить Димарка. Она не могла даже закричать… Вторая сиделка, парализованная ужасом, следила за лекарем…
Димарк напряг мышцы и начал затягивать петлю. Крик ребенка перешел в хрип, а лицо его стало пунцовым… Дверь за спиной лекаря распахнулась так тихо, что он уловил только легкое дуновение воздуха. В следующее мгновение он почувствовал леденящее прикосновение, какую-то помеху в своем теле. Тонкая игла вошла в сердце и прервала приток крови к мышцам.
…Что-то мешало Димарку затянуть петлю. Он увидел человеческую кисть, выскользнувшую из-за его спины и сомкнувшую на удавке пальцы с железными наконечниками, похожими на наперстки с когтями. Спустя секунду лекарь умер, так и не выполнив ответственное поручение герцога Левиура…
Человек с чертами оборотня подхватил обмякшее тело и тихо опустил его на пол. Переступив через труп, он взял у сиделки снова заоравшего младенца и положил его рядом с матерью. Потом снял с пальца бесчувственной женщины перстень с вырезанными в камне инициалами Левиура.
Стилет, на круглом клинке которого еще не остыла кровь Димарка, снова сверкнул в полутьме, погружаясь под левую грудь сиделки. Другую женщину оборотень настиг у двери и убил ее одним точным ударом в затылок. Убедившись в том, что мать еще не очнулась, он завернул ребенка в простыни с вышитыми по углам символами Солнак и не спеша удалился из залитой кровью спальни.
Как ни странно, младенец вскоре успокоился у него на руках. Мужчина пронес свою добычу через вечерний парк и вышел на тихую улицу через неприметную заднюю калитку.
Здесь его ожидала карета. У сидевшей в карете женщины было испуганное лицо и грязная поношенная одежда. Она распахнула платье и привлекла младенца к своей налитой молоком груди. Тот принялся жадно сосать. Гортанный крик кучера прорезал тьму, и экипаж устремился к восточным воротам города. Двое суток спустя карета вообще покинула пределы королевства Белфур.
Димарк, личный лекарь герцога Левиура, наблюдал за нею с кривой усмешкой, ничем не помогая несчастной. В спальне горела всего одна свеча, и две сиделки если и видели этот оскал, то не подавали виду. Димарк знал, что ему делать, если роды закончатся успешно. Двух возможных свидетельниц он даже не принимал во внимание…
Желтое лицо лекаря было изборождено морщинами, и выглядел он гораздо старше сорока лет. На своем веку он повидал столько, что мог бы в течение нескольких месяцев развлекать рассказами чертей в аду. Его руки искусно исцеляли, но были обагрены кровью невинных жертв. Димарк был душой и телом предан герцогу – просто потому, что до сих пор никто не предложил более высокую цену за его услуги. Сейчас он готовился бестрепетно выполнить последний приказ хозяина. Если, конечно, природа не позаботится обо всем сама…
Лейна застонала и прошептала несколько слов в бреду. Она звала герцога, хотя тот был последним человеком, который захотел бы сейчас помочь ей. Это еще больше рассмешило Димарка, никогда не упускавшего случая поиздеваться над извечной человеческой глупостью. Сам лекарь не доверял никому и, зная повадки Левиура, предпринял кое-какие меры, чтобы не оказаться лишним в игре. Как выяснилось чуть позже, это не помогло ему.
Госпожа Солнак длительное время была любовницей герцога Левиура – третьего лица в королевстве Белфур согласно общепринятой иерархии; впрочем, злые языки утверждали, что на самом деле королевская чета целиком находится под его влиянием. Лейна же, дама мягкая и неискушенная в политических интригах, испытывала к герцогу вполне искреннюю привязанность, чего нельзя было с точностью сказать о чувствах столь скользкого человека, как Сайр Левиур.
Герцог использовал Лейну в своих целях, и она была, наверное, единственным человеком при королевском дворе, который не догадывался об этом. О любовной связи своего мужа знала и герцогиня Левиур, однако смотрела на все сквозь пальцы, поскольку из всех достоинств герцога ее интересовали только его деньги и положение.
Когда госпожа Солнак забеременела, Левиур решил, что это уж слишком. Незаконнорожденный ребенок был бы помехой, с существованием которой невозможно смириться. Герцог вовсе не желал становиться посмешищем для всего Двора, а, кроме того, ему следовало думать и о будущем – о том отдаленном дне, когда наследник возникнет из небытия, чтобы заявить о своих правах.
С другой стороны, неприятность казалась настолько незначительной и легкоустранимой, что день родов Левиур провел на королевской охоте, поручив Димарку уладить дело.
В распоряжении лекаря было несколько способов угодить хозяину. Он выбрал самый простой и быстрый.
Заходящее солнце пряталось за башнями Скел-Могда. Свежий ветер подул со стороны моря. Мягко зашумели деревья в парке, сбрасывая свою листву. Димарк отпустил всех слуг, и дом госпожи Солнак опустел – если не считать четырех человек, запершихся в спальне, чтобы присутствовать при появлении на свет пятого.
Поэтому никто не видел, как среди густых зарослей у парковой ограды возникла темная высокая фигура и бесшумной скользящей походкой направилась к окнам первого этажа.
Здесь человек сбросил накидку и несколько минут стоял, задрав голову кверху, – словно принюхивался к чему-то. У него был приплюснутый нос, узкий лоб и выдающиеся вперед челюсти. Маленькие свинцовые глазки тускло поблескивали под мохнатыми бровями. Звериные черты лица выдавали в нем уроженца Земмура.
Мужчина вытащил из-за пояса кинжал и с его помощью распахнул окно. Затем забрался в дом и, безошибочно ориентируясь, направился к лестнице. Вскоре он оказался у двери спальни, из-за которой доносились приглушенные женские стоны. Потом к ним прибавился истошный детский крик.
Димарк отнесся к этому крику равнодушно. Красное сморщенное лицо ребенка искажала гримаса, как будто он предчувствовал, что ожидает его вне материнского чрева. Как только одна из сиделок приняла его, Лейна потеряла сознание.
Все шло, как по писаному. Лекарь встал, чтобы получше рассмотреть незаконнорожденного сына Левиура. Потом распустил удавку, охватывавшую запястье, и сделал аккуратную петлю. На этот привычный для него ритуал ушло не более секунды.
Глаза женщины, державшей ребенка, округлились. Димарк по-рыбьи смотрел на нее, зная, что крик никто не услышит и никто не сможет помешать ему. Быстрым движением он накинул петлю на шею младенца и сделал паузу, наслаждаясь растерянностью сиделки.
Женщина не могла бросить ребенка – в таком случае он повис бы в петле. Она также не могла ударить Димарка. Она не могла даже закричать… Вторая сиделка, парализованная ужасом, следила за лекарем…
Димарк напряг мышцы и начал затягивать петлю. Крик ребенка перешел в хрип, а лицо его стало пунцовым… Дверь за спиной лекаря распахнулась так тихо, что он уловил только легкое дуновение воздуха. В следующее мгновение он почувствовал леденящее прикосновение, какую-то помеху в своем теле. Тонкая игла вошла в сердце и прервала приток крови к мышцам.
…Что-то мешало Димарку затянуть петлю. Он увидел человеческую кисть, выскользнувшую из-за его спины и сомкнувшую на удавке пальцы с железными наконечниками, похожими на наперстки с когтями. Спустя секунду лекарь умер, так и не выполнив ответственное поручение герцога Левиура…
Человек с чертами оборотня подхватил обмякшее тело и тихо опустил его на пол. Переступив через труп, он взял у сиделки снова заоравшего младенца и положил его рядом с матерью. Потом снял с пальца бесчувственной женщины перстень с вырезанными в камне инициалами Левиура.
Стилет, на круглом клинке которого еще не остыла кровь Димарка, снова сверкнул в полутьме, погружаясь под левую грудь сиделки. Другую женщину оборотень настиг у двери и убил ее одним точным ударом в затылок. Убедившись в том, что мать еще не очнулась, он завернул ребенка в простыни с вышитыми по углам символами Солнак и не спеша удалился из залитой кровью спальни.
Как ни странно, младенец вскоре успокоился у него на руках. Мужчина пронес свою добычу через вечерний парк и вышел на тихую улицу через неприметную заднюю калитку.
Здесь его ожидала карета. У сидевшей в карете женщины было испуганное лицо и грязная поношенная одежда. Она распахнула платье и привлекла младенца к своей налитой молоком груди. Тот принялся жадно сосать. Гортанный крик кучера прорезал тьму, и экипаж устремился к восточным воротам города. Двое суток спустя карета вообще покинула пределы королевства Белфур.
Глава третья
Послушник
Монастырь шуремитов у подножия хребта Согрис на восточной границе Гарбии был одним из самых старых и отдаленных. Здесь мало что изменилось за минувшие столетия, и даже похищение Звезды Ада из резиденции Ордена в Тегине почти не повлияло на размеренное течение будней.
Большинство монахов равнодушно относилось к попыткам оборотней усилить свое влияние во всех западных королевствах, и отголоски событии в Валидии и Морморе так и остались не более чем любопытными слухами. Настоятель Пебаль разразился проповедью о кознях Нечистого, проявляющихся в губительных для слабой души иллюзиях вроде «летающего корабля» или таинственного человека, известного как «седой дьявол», а также о спасительной роли молитв и безгрешной жизни. Истинное зло все еще таилось где-то снаружи; Пебаль мог противопоставить ему только собственную праведность и призывал к тому же братьев-монахов. Не все услышали его. Или, возможно, просто не захотели услышать…
Монастырь служил приютом для тех, кто бежал от мира, и здесь с трудом можно было отыскать деятельных Преследователей Греха. За стенами обители нередко находили пищу и кров контрабандисты, а как-то раз остановилась на ночлег даже дипломатическая миссия из Земмура. Словом, это было мирное, забытое Богом и Дьяволом место, безмятежность которого изредка нарушала только чья-нибудь смерть.
После вечерни худой семилетний мальчик с гладким, красивым, немного смуглым лицом затаился в самом темном углу своей кельи, со страхом ожидая появления травника Вороса. Уже второй месяц тот проявлял к юному послушнику нездоровый интерес, вел с ним странные беседы, а наедине, бывало, с непонятным усердием поглаживал по голове и плечам. При этих прикосновениях послушник Олимус сжимался от отвращения, но не решался открыто протестовать. Ворос был огромным плотным розоволицым мужчиной с тихим вкрадчивым голосом, завораживающе действовавшим мальчика, – да и не только на него. Кроме того, монах подавлял своей велеречивостью даже самого библиотекаря, Олимус видел, что травника побаиваются даже более старшие братья.
Послушник сидел на соломенном тюфяке в полной темноте, и его холодные пальцы нащупывали спрятанный под тюфяком металлический предмет. Ощутив успокоительную тяжесть этого сомнительного оружия, Олимус немного расслабился и прислушался к редким звукам падающих капель.
Он не знал, придет ли сегодня существо, бывшее его единственным другом и советчиком. Лучше бы оно пришло… В его присутствии Олимус чувствовал себя гораздо более сильным и решительным. Он был еще слишком мал и многого не понимал. И тем более он был далек от мысли, что его намерения внушены ему призраком, живущим в каменных стенах. А ведь так оно и было: Олимусу была уготована участь марионетки с той самой минуты, как в шестимесячном возрасте кто-то подбросил его к воротам монастыря.
Монахи подобрали его и выкормили козьим молоком. Он получил имя Олимус, что на тайном языке Ордена означало «тихий», и, казалось, был обречен на безродность и пожизненное прозябание в монастыре.
Ребенок действительно не причинял братьям-шуремитам особых хлопот. О его существовании помнили только те, с кем он сталкивался более или менее часто, и те, кому было поручено его воспитание. Для остальных же он являлся одним из тридцати послушников, которых родители или судьба решили избавить от суетности и жестокости мира.
Однако суетность и жестокость настигли Олимуса и за толстыми стенами обители. Устав монастыря был суров, и в четыре года ребенок поселился в келье, которая оказалась сырым каменным мешком, большую часть времени погруженным в непроницаемую темноту.
Ограниченный запас свечей не позволял расточительствовать, и почти все ночи Олимус проводил в первозданном мраке, полном химер. От природы богатое воображение усугубляло его кошмары, но воспитатель оставался непреклонным, видимо, полагая, что таким образом укрепляет дух будущего священника. На самом деле кошмар уже никогда не выпускал мальчика из своих сетей.
…Олимус помнил первое появление призрака – искрящегося силуэта мужчины с искаженным от злобы и страдания лицом. У него были длинные волосы серебряного цвета струившиеся как скопление звездных облаков, потухшие глаза глубоко запавшие в глазницы, пальцы с хищными изогнутыми ногтями и хорошо ощутимая аура убийцы.
Тогда, в ту первую ночь, Олимус едва не лишился рассудка, а призрак расположился рядом и стал нашептывать ему жуткие сказки о казнях прошлого и проклятиях настоящего, кораблях, подобных гигантским летучим мышам, о смертях, погребениях и крови. Сказки сменились снами, в которых мальчик был пугливым наблюдателем, настолько пугливым, что цепенел от ужаса…
Спустя год он цепенел от тягостного предчувствия. Ему казалось, что его участие в страшных событиях неизбежно. Детское сердце сжималось от тревожного волнения… и восторга.
С тех пор призрак часто приходил к нему. Когда мальчику было особенно плохо или одиноко, бесплотное существо всегда находило, чем заполнить пустоту, и если не утешить, то хотя бы отвлечь его.
Олимус взрослел слишком быстро. Он учился оценивать людей и на их враждебность отвечал необыкновенно жестоко. Ровесники не решались обижать его. Травник Ворос оказался сильным противником и, возможно, его поползновения были не только попыткой удовлетворить свою похоть. Злобный огонь в детских глазах он расценивал как вызов.
Поэтому Олимус боялся. Большую часть времени Ворос находился рядом, и его сила была вполне реальной и ощутимой. Ночной союзник вряд ли мог помочь ребенку чем-нибудь, кроме совета.
Следуя такому совету, Олимус однажды подобрал возле монастырской кузницы полосу металла длиной с предплечье и под одеждой пронес ее в свою келью. С тех пор часть каждой ночи он посвящал не молитвам, а странному для послушника занятию: Олимус водил куском металла по камню, придавая ему форму, навеянную гипнотическими сновидениями.
Большинство монахов равнодушно относилось к попыткам оборотней усилить свое влияние во всех западных королевствах, и отголоски событии в Валидии и Морморе так и остались не более чем любопытными слухами. Настоятель Пебаль разразился проповедью о кознях Нечистого, проявляющихся в губительных для слабой души иллюзиях вроде «летающего корабля» или таинственного человека, известного как «седой дьявол», а также о спасительной роли молитв и безгрешной жизни. Истинное зло все еще таилось где-то снаружи; Пебаль мог противопоставить ему только собственную праведность и призывал к тому же братьев-монахов. Не все услышали его. Или, возможно, просто не захотели услышать…
Монастырь служил приютом для тех, кто бежал от мира, и здесь с трудом можно было отыскать деятельных Преследователей Греха. За стенами обители нередко находили пищу и кров контрабандисты, а как-то раз остановилась на ночлег даже дипломатическая миссия из Земмура. Словом, это было мирное, забытое Богом и Дьяволом место, безмятежность которого изредка нарушала только чья-нибудь смерть.
После вечерни худой семилетний мальчик с гладким, красивым, немного смуглым лицом затаился в самом темном углу своей кельи, со страхом ожидая появления травника Вороса. Уже второй месяц тот проявлял к юному послушнику нездоровый интерес, вел с ним странные беседы, а наедине, бывало, с непонятным усердием поглаживал по голове и плечам. При этих прикосновениях послушник Олимус сжимался от отвращения, но не решался открыто протестовать. Ворос был огромным плотным розоволицым мужчиной с тихим вкрадчивым голосом, завораживающе действовавшим мальчика, – да и не только на него. Кроме того, монах подавлял своей велеречивостью даже самого библиотекаря, Олимус видел, что травника побаиваются даже более старшие братья.
Послушник сидел на соломенном тюфяке в полной темноте, и его холодные пальцы нащупывали спрятанный под тюфяком металлический предмет. Ощутив успокоительную тяжесть этого сомнительного оружия, Олимус немного расслабился и прислушался к редким звукам падающих капель.
Он не знал, придет ли сегодня существо, бывшее его единственным другом и советчиком. Лучше бы оно пришло… В его присутствии Олимус чувствовал себя гораздо более сильным и решительным. Он был еще слишком мал и многого не понимал. И тем более он был далек от мысли, что его намерения внушены ему призраком, живущим в каменных стенах. А ведь так оно и было: Олимусу была уготована участь марионетки с той самой минуты, как в шестимесячном возрасте кто-то подбросил его к воротам монастыря.
Монахи подобрали его и выкормили козьим молоком. Он получил имя Олимус, что на тайном языке Ордена означало «тихий», и, казалось, был обречен на безродность и пожизненное прозябание в монастыре.
Ребенок действительно не причинял братьям-шуремитам особых хлопот. О его существовании помнили только те, с кем он сталкивался более или менее часто, и те, кому было поручено его воспитание. Для остальных же он являлся одним из тридцати послушников, которых родители или судьба решили избавить от суетности и жестокости мира.
Однако суетность и жестокость настигли Олимуса и за толстыми стенами обители. Устав монастыря был суров, и в четыре года ребенок поселился в келье, которая оказалась сырым каменным мешком, большую часть времени погруженным в непроницаемую темноту.
Ограниченный запас свечей не позволял расточительствовать, и почти все ночи Олимус проводил в первозданном мраке, полном химер. От природы богатое воображение усугубляло его кошмары, но воспитатель оставался непреклонным, видимо, полагая, что таким образом укрепляет дух будущего священника. На самом деле кошмар уже никогда не выпускал мальчика из своих сетей.
…Олимус помнил первое появление призрака – искрящегося силуэта мужчины с искаженным от злобы и страдания лицом. У него были длинные волосы серебряного цвета струившиеся как скопление звездных облаков, потухшие глаза глубоко запавшие в глазницы, пальцы с хищными изогнутыми ногтями и хорошо ощутимая аура убийцы.
Тогда, в ту первую ночь, Олимус едва не лишился рассудка, а призрак расположился рядом и стал нашептывать ему жуткие сказки о казнях прошлого и проклятиях настоящего, кораблях, подобных гигантским летучим мышам, о смертях, погребениях и крови. Сказки сменились снами, в которых мальчик был пугливым наблюдателем, настолько пугливым, что цепенел от ужаса…
Спустя год он цепенел от тягостного предчувствия. Ему казалось, что его участие в страшных событиях неизбежно. Детское сердце сжималось от тревожного волнения… и восторга.
С тех пор призрак часто приходил к нему. Когда мальчику было особенно плохо или одиноко, бесплотное существо всегда находило, чем заполнить пустоту, и если не утешить, то хотя бы отвлечь его.
Олимус взрослел слишком быстро. Он учился оценивать людей и на их враждебность отвечал необыкновенно жестоко. Ровесники не решались обижать его. Травник Ворос оказался сильным противником и, возможно, его поползновения были не только попыткой удовлетворить свою похоть. Злобный огонь в детских глазах он расценивал как вызов.
Поэтому Олимус боялся. Большую часть времени Ворос находился рядом, и его сила была вполне реальной и ощутимой. Ночной союзник вряд ли мог помочь ребенку чем-нибудь, кроме совета.
Следуя такому совету, Олимус однажды подобрал возле монастырской кузницы полосу металла длиной с предплечье и под одеждой пронес ее в свою келью. С тех пор часть каждой ночи он посвящал не молитвам, а странному для послушника занятию: Олимус водил куском металла по камню, придавая ему форму, навеянную гипнотическими сновидениями.