Страница:
* * *
(– Когда?– Ты получишь знак.
– Какой знак?
– Узнаешь… в день разборки возле Мегиддо.)
* * *
Теперь Мегрец понял, что для этого вовсе не обязательно идти в Мегиддо. Каждый получает свое в положенный срок и в положенном месте. Иногда это фатальное «место» – Мегиддо – находится в темноте за глазными яблоками.Еще не факт, что ему грозило физическое уничтожение. Может быть, произойдет всего лишь последнее искажение, которое сделает его счастливым. Кому, как не воспитаннику Низзама, было знать об этом?
И вот он дождался. Мегрец предвидел, что в его решающей схватке не будет ничего великого или торжественного. Он тихо пойдет ко дну, а перед тем вдосталь наглотается того, в чем приходится плавать. Он был существом, предназначенным для принесения в жертву «во имя цивилизации». Но эта цивилизация всегда останется чуждой ему…
То, чего он ждал, приближалось с левого берега реки. Мегрец не знал точно, как будет выглядеть орудие Мозгокрута (оно могло оказаться чем угодно: от неизвестного вируса до психотронного излучателя размером с Тадж-Махал, который проделает брешь в Блокаде. Но скорее всего это будет нечто человекообразное в плаще священника). Зато клон знал, что творилось в городе в последнее время. Почти все соло – бывшие и действующие – уже были уничтожены. Контрмеры, предпринятые Ассоциацией, охранкой и губернаторской гвардией, оказались неэффективными и привели к еще большему кровопролитию. Дауны становились неуправляемыми. Кто-то «лечил» их страхом. Мозгокрут прекратил трансляцию нейтрализующих ТВ-программ. Сверхъестественные вещи происходили практически ежедневно. «Дикие» плясали на трупах. Люди и раньше убивали друг друга. Даже слишком часто. Но для этого имелась хотя бы одна причина. В этом была логика, смысл, выгода. Без всяких видимых причин убивали только сумасшедшие, которых было не так уж много – следствие некой допустимой социальной энтропии. Однако теперь все изменилось.
Думая об этом, Школьник смотрел, как его люди готовятся к отражению нападения. Если то, что болтают о Черном Дьяконе, верно хотя бы наполовину (а сомневаться в этом не приходится), то все потуги «Сплавщиков» защитить себя совершенно бессмысленны. Им придется иметь дело с продуктом самого «Абраксаса» – с глюком высшей степени достоверности…
Клон вышел на полубу. Он казался жалким самому себе. Безоружный ребенок, единственной надеждой которого оставалась способность искажать реальность, а единственным средством избежать пытки – генетическая бомба.
Но сейчас он был бессилен, как в кошмаре. Тело сделалось непослушным и неощутимым. Он тщетно пытался вызвать движение среды, электромагнитный шум, слиться с реликтовым фоном… Он успел почувствовать только, как внутри у него начал образовываться РОЙ. Затем трансформация была прекращена извне.
Подвергнутый парализующему влиянию, он увидел машину, которая бесшумно возникла из серого тумана, стелившегося по набережной. Это была не ревущая зверюга Жвырблиса, не шелестящий шинами лимузин Нельсона и не «Кристина» Ролли ЛеБэя, рыскавшая по дорогам другого континента. Это была старая рухлядь векового возраста, вызывавшая какой-то клаустрофобный озноб. Слишком узкие стекла и чересчур зализанные очертания. Тусклый свет сочился из-под днища. Внутри тесного и тоже слегка подсвеченного салона были различимы два человеческих силуэта на заднем сиденье. На месте водителя никого не было.
Внезапно передняя часть машины начала превращаться в лицо «матери» из последнего сновидения Мегреца. Бампер выпятился, словно чувственная и порочная нижняя губа, а нижний край радиаторной решетки сделался злой и узкой верхней. Сама решетка распалась надвое, обнажая в улыбке никелированные вставные зубы. Мертвые фары-глаза выглядели как потухшие окурки. Лобовое стекло утратило прозрачность, и его поверхность, приобретавшую цвет слоновой кости, избороздили глубокие горизонтальные морщины. Гипсовая маска слепо уставилась в рассветное небо, а затем последовало почти мгновенное обратное превращение. Дурацкая шутка, чуждая всякой логике…
Мегрец считал, что он один был жертвой чужой игры, но в этом он ошибался. Его люди вели себя как круглые идиоты. Решающая схватка получилась очень короткой, сопротивление – смехотворным. Когда клону уже казалось, что все закончится без единого выстрела, «Сплавщики» вдруг открыли беспорядочный огонь. Через пару секунд они были мертвы. Испарены, превращены в плазму, разложены на составляющие. Школьник очутился в центре скульптурной композиции из пепла. Катера с шипением шли ко дну, словно раскаленные утюги. Невидимый смерч сметал с набережной человеческие фигурки…
Клону не надо было объяснять, что это значит. Черный Дьякон аккумулировал чудовищное количество энергии. Когда огненный шквал пронесся мимо, Мегрец увидел ЕГО.
Блестящая черная фигура с белым пятном вместо лица медленно двигалась вдоль чугунной ограды набережной к тому месту, где ступени каменной лестницы спускались до самой воды. Влажная гранитная стена обозначала границы ловушки, в которую Школьник загнал себя сам.
Дьякон не спешил; в каждом его жесте была неотвратимость. Время уже не являлось определяющим фактором – таким, как энергия. Там, где лучи света из фар «победы» падали на воду, образовывался пар.
Дьякон спустился к реке и на мгновение слился с полосой искусственного тумана.
Потом Мегрец, которого охватило необъяснимое оцепенение, увидел, что фигура в блестящем плаще приближается к нему. Едва слышный плеск воды сопровождался новым звуком. Бледное лицо появилось на фоне темной струящейся полосы. В этом не было ничего особенно жуткого, если забыть о многометровой толще податливой и зыбкой среды, отделявшей баржу от берега.
Мегрецу захотелось вырвать или хотя бы закрыть свои глаза, однако его восприятие уже было непоправимо изменено.
Дьякон шел к нему по грязной речной воде.
Мозг клона был занят отчаянными спекуляциями. Он создавал иллюзии, пытаясь убедить себя в том, что Дьякон наступает на сверкающие льдины, треснувшие зеркала, которые издавали тот необычный звук, напоминавший отдаленный колокольный звон. При этом Мегрец понимал (почти понимал), что нет никакого льда, никаких зеркал и скорее всего уже нет и самой реки. Он знал эти чертовы фокусы, но сейчас они были ему абсолютно недоступны.
Рябь возникла вокруг черной фигуры; внизу дрожали разбитые отражения, как будто из-под плаща струился ледяной ветер…
Вначале клон увидел бледные кисти со следами вырванных ногтей, и только потом изображение лица приобрело резкость. При других обстоятельствах оно могло показаться каким угодно – невзрачным, мертвенным, стандартным, каменным, мрачным, даже красивым, – однако сейчас в нем не хватало некоего главного элемента, и от этого его образ распадался, любое впечатление через мгновение становилось ложным, любая оценка ничего не стоила. Лучше бы Дьякон был слепым, или безносым, или пораженным проказой – за всякий дефект можно было зацепиться рассудком и выпестовать свое отвращение. Здесь же Мегрец столкнулся с чем-то совершенно неописуемым и абсурдным – вроде ветра, дующего в безвоздушном пространстве.
Впрочем, он не осознавал даже этого. Черный Дьякон навис над ним блестящей скалой, с которой потоками стекала речная вода. Но на палубе не оставалось мокрых следов… Мегрецу плащ священника уже не казался абсолютно черным. Клон «увидел» зеленоватое свечение, пробивавшееся изнутри – такое же, которое излучал кузов «победы», – и почувствовал радиацию.
Огромная доза, почти наверняка смертельная. Он мог не только определить наличие источника, но и оценить его мощность. Этому Мегреца научили тоже. Низзам специально водил клонов к радиоактивным могильникам, чтобы проверить, в какой степени развилась их чувствительность. Оказалось – в достаточной.
Нельзя сказать, что облучение было неприятно. Оно вызывало легкий озноб, ощущение покалывания по всему телу, даже во внутренностях. Освежающий дождь, пронизывавший насквозь миллионами микроскопических игл… Намек на оргазм, который был ему совершенно незнаком. Сквозь переливающуюся всеми оттенками спектра поверхность плаща проступили кости скелета…
– Ты сомневался, что я приду за тобой, щенок? – спросил Дьякон свистящим шепотом. – Где Терминал?
Мегрец уже ни в чем не сомневался. Теперь он знал, кто является истинным хозяином его судьбы. Он полностью открыл свое сознание, подвергся сканированию, отдался силе; если бы мог – вывернулся бы наизнанку, перекроил бы мозг. Не существовало ничего более податливого, но Дьякон не оценил этого и даже не понял глубокой сокровенности принесенного ему дара. Для него отсутствие Терминала означало только одно: продолжение охоты.
* * *
Дьякон увлек клона во мрак. Они падали вместе – все еще в световых годах от небытия. Крылья, пахнувшие сырой землей и забвением, несли их над планетой, засыпанной пеплом, над океанами, в которых тонули галактики планктона, – под знаком сатаны, фальшивой лунной монетой, летящей сквозь ночь по фатальной дуге. Вокруг порхали мыши-альбиносы – порождения колдовства. Дуга описывала всплески веры и безверия, надежды и отчаяния. В конце ее было тотальное уничтожение. Мегиддо, город дьявола, кладбище сновидений…Если это смерть, то смерть показалась Мегрецу не такой уж паршивой штукой. Все то же самое, что и по другую сторону, только лишенное суеты, сомнений и ожиданий, – обнаженное лицо, отсутствие намерений, рассыпавшийся в прах цветок, зачеркнутое имя в Книге.
Чуть позже клон обнаружил, что он снова остался в одиночестве. Дьякон (дракон, ворон, летучая мышь, висельник в непромокаемом саване) исчез, слился с ночью, сделался тенью убийцы, притаившегося в подворотне, шорохом в детской, отблеском опасной бритвы, тишиной после предсмертного крика…
Дьякон внес искажение. Последнее, что помнил прежний Мегрец, – это пылающий прилив, поглотивший его за считанные мгновения. После он превратился в нечто другое. В существо, остро осознающее свою ущербность, но абсолютно инфантильное.
* * *
Он плавал внутри какого-то мягкого резинового мешка, наполненного теплым бульоном. Сердце трепыхалось в груди, словно испуганная канарейка, зажатая в кулаке. Он был слеп и глух. Звуки доходили до него в виде вибраций, сотрясавших все тело. Он не чувствовал парящих рядом собственных рук и ног. Неописуемая вещь: часть его органов находилась снаружи – ПО ТУ СТОРОНУ кожи. Ощущения были бы эйфорическими, если бы не навязчивые мысли («Где я?», «Что со мной?») и страх, порожденный слепотой.Потом до него дошло, что питательный бульон – это скорее всего кровь. Чужая кровь. Таким образом клон достиг физиологического совершенства. Но он был тут ни при чем. Образ Черного Дьякона возник на периферии сознания, словно полузабытое сновидение. Страх достиг кульминационной точки. Мегрец забился, натыкаясь на упругие стенки, которые окружали его со всех сторон… Псих в «мягкой» палате? Хуже.
Его сон (ПРЕЖНИЙ сон?) действительно был пророческим. В объятиях Девы Реальности – нежных и непреодолимых – он вернулся к своему началу.
Он не подозревал, что это будет так ужасно – оказаться беспомощным куском мяса с мозгом старика, искусственно помещенным в женское чрево. Для кого-то – первая колыбель, а для него – последняя тюрьма. Автономный гроб… Пуповина связывала его с матерью – он почувствовал это, когда начал шевелиться. Все самое худшее сосредоточилось в новых образах, вытеснивших Дьякона, – в самке шакала, вынашивающей отвратительного детеныша; в шлюхе, проливающей под крестом крокодиловы слезы; в жертве насилия, таскающей внутри себя ненавистный плод. Плоду было тесно. Он хотел прогрызть путь наружу, но у него не было зубов. Он только разевал пасть в вязкой темноте…
Для этой разновидности клаустрофобии не существовало названия. Кто-нибудь испытывал нечто подобное до него? Вряд ли. Он был подопытным кроликом для людей из «Револьвера и Розы», однако Дьякон затеял с ним куда более жестокий эксперимент.
Другие ощущения: он перемещался вместе с матерью, его снабжали кислородом чужие легкие, он поглощал пищу, уже переваренную чужим желудком. У них была общая кровь; он воспринимал излучения ее мозга. Он был контрабандным товаром, который полагалось доставить на Землю втайне от «Абраксаса». Мать оказалась всего лишь «курьером», не подозревавшим о его и своем истинном назначении и тем не менее смертельно рисковавшим.
…Она трогала себя руками. Может быть, ласкала его? Мегрец содрогался от неизвестной ему ранее похоти. Потом движения рук стали энергичными и настойчивыми. Она хотела избавиться от него, изгнать из теплой уютной пещеры во враждебный внешний мир. За это он возненавидел ее еще больше.
Какая-то посторонняя сила проталкивала его сквозь туннели с податливыми стенками, но податливость была ограничена, и Мегреца все теснее сжимал влажный кокон. Это напоминало объятия Девы из пророческого сна. Кокон пульсировал в такт биению ее огромного сердца; кровавые приливы и отливы сопровождали вспышки видений, порожденных отравленным умом.
Его мысли были мучительны. Он – пересаженное сознание, бесплотный свидетель пытки в теле бессильного идиота, медуза во рту, выкидыш – но не матери-природы, а ее извращенных преемников, изменивших генетический код. Тогда почему он испытывает нестерпимую боль?! Его калечили мышечные спазмы; кожа отпадала рыбьими чешуйками; мягкие кости черепа деформировались; грубое воздействие на различные зоны мозга обрекло Мегреца на адский бред.
Затем последовало внезапное освобождение, выброс в разреженный космос. Холод, тьма, уязвимость, непередаваемое чувство отверженности… Бывший клон сделал первый вдох. Его отторгла последняя носительница жизни, и он повис в пустоте. Кто-то держал его за ноги. Спереди болталась пуповина, за которую он тщетно пытался ухватиться своими младенческими ручками. В мозгу рождались химеры. Слепота и глухота способствовали изоляции и дезориентации. Только сила тяжести была несомненной.
В этом состоянии Мегрец был абсолютно беззащитен. К нему пробился слабый зов другого клона – как слабый луч далекого маяка, пронзивший туман. Это означало, что вскоре все повторится – с небольшими вариациями, но, в общем, до смешного похоже. Мегрец начал передавать информацию. Он делал это тщательно, словно копировал по точкам собственную тень, отброшенную куда-то за горизонт.
От другого клона, находившегося вне зоны искажения, целиком зависел успех нового воплощения. Однако им обоим не хватило времени. Невероятно, но Мегрец услышал голоса…
* * *
– Ну и урод, прости Господи! – сказал мужской голос, принадлежавший старому и разочарованному человеку. И одновременно это был голос Низзама – вот что хуже всего! Судя по легкой иронии, шейх не был ни огорчен, ни удивлен.– Проклятая радиация… – добавил голос таким тоном, словно речь шла о засухе.
Где-то рядом захихикала женщина. Похоже, она испытывала облегчение оттого, что вообще разродилась. Не впервые она рожала уродов. Мужчина забраковал и этого.
– Ты знаешь, что с ним сделать, – сказал он.
* * *
Клон Мегрец «переселился» в Колонию прежде, чем закончился сеанс дальней связи.
Глава шестнадцатая
Когда я свернул за угол, то увидел,
Что мои звезды – на улице.
Их показывали по коммерческому ТВ.Лу Рид
Гарик Хачикян припарковал свое такси возле «Макдональдса», заказал пару биг-маков, колу и запасся таким количеством салфеток, будто собирался косить под Фицджеральда или переписать энциклопедический словарь. Но писал Хачикян мало. Разве что ставил подпись в журнале, отмечая начало и конец рабочего дня.
У него был слабый желудок. Настоящее проклятие для таксиста, особенно во время пригородных поездок. Не помогал даже этот хренов имодиум. А все оттого, что приходилось жрать в дешевых забегаловках. Как только Хачикян подумал о домашней пище, его желудок плотоядно заурчал. Но уже через десять минут он урчал протестующе, набитый биг-маками и залитый теплой колой. Сочетание нездоровое. Тем не менее Гарик был сыт (надолго ли?) и смачно рыгнул, усаживаясь за руль. Завел двигатель «опеля», размалеванного черными и желтыми клеточками, будто шахматная доска, и включил радио, по которому передавали сводку происшествий.
Он знал примерно, что услышит. Маньяк, получивший прозвище Черный Дьякон, орудовал уже третью неделю. Весь город стоял на ушах. А легавые и подавно. Число жертв вчера перевалило за две сотни. Позавчера был введен комендантский час. Случалось, что такси Хачикяна обыскивали по нескольку раз на день. Он тоже пострадал – пока что косвенно. Он целиком зависел от клиентов – а тех становилось все меньше. Проститутки отсиживались в боделях, из уличных работали только самые отчаянные. Или самые нуждающиеся. Про добропорядочных овец и говорить нечего: после наступления сумерек город превращался в какой-то паршивый музей. Хачикян бывал в музее. Один раз. Лет двадцать назад. Ему хватило. Он был убежден, что музей – то же кладбище, только чуток почище.
Когда на рассвете он готовился топать в гараж, жена отговаривала его, но не слишком настойчиво. Понимала, что, лежа рядом с ней, он много не заработает. Чем же тогда была ее болтовня, если не проявлением вечного бабьего лицемерия?.. Все любят деньги. Все упирается в деньги. Деньги, клиенты, деньги – и жирная сука дома, ежевечерне протягивающая лапу, чтобы он положил в нее чаевые. ЕГО чаевые!..
Таков был замкнутый круг, который смертельно надоел Хачикяну, но выхода он не видел. Правда, иногда его подмывало разогнать свое старое корыто до максимальной скорости и влететь во что-нибудь, не снимая ноги с педали газа. А перед тем набить полный салон шлюх, истратив на них все деньги. Все до копейки, включая банковские сбережения. Чтобы не достались жирной суке!
Таков был его личный призрак свободы. Без всякой романтики.
Романтика – это для сопляков. Гарик был зрелым мужчиной и знал, что в действительности никогда не позволит себе ничего подобного. Фантазии останутся фантазиями, призрак не обрастет горящей плотью. Какого черта?
У него был долг. Если не перед надоевшей сучкой, то перед детьми. И Хачикян работал закусив удила. Несмотря на слабый желудок.
Сегодня дела шли не так уж скверно. Он подбросил какого-то чинушу до мэрии, доставил парочку гомиков в загородное гнездышко и даже был с ними вежлив, а перед самым перерывом отвез в ночлежку музыканта, отбомбившего смену в кабаке. У того работа тоже была не сахар. Двенадцать часов дуешь в мундштук, развлекая всякую пузатую сволочь и продажных девок (сыграй двадцать раз одно и то же – и ты готовый клиент для психушки, говорил музыкант), без праздников и выходных, все это за гроши и вдобавок можно схлопотать по морде пачкой купюр или просто кулаком… Музыкант валился с ног от усталости, однако Гарик мог разговорить мумию фараона. Хачикяну показалось, что он встретил родственную душу.
Приятно все-таки, когда хоть кто-нибудь тебя понимает! В результате улучшается настроение и даже пищеварение. Во всяком случае, Гарик до сих пор не ощущал никаких предательских позывов. Он надеялся, что день и закончится неплохо, когда около шести вечера получил наводку от диспетчера и вынужден был согласиться на сверхурочные. Он повыделывался для виду – знал, что означает поздняя ездка. Вечер пропал, зато завтра можно будет расслабиться. Риск, конечно, был, и немалый, но ни один маньяк не помешает Хачикяну заработать.
И все же Гарик проявил разумную осторожность. Еще перед выездом из гаража он снял с мизинца золотое обручальное кольцо и спрятал его поглубже в карман. Ручка рычага переключения скоростей была съемной, а сам рычаг полым; таким образом, стоило Гарику потянуть ее вверх, как в правой руке оказывался стилет с пятнадцатисантиметровым клинком. Если судить по телевизионным репортажам, Дьякон мог сожрать таксиста с потрохами, а стилет использовать в качестве зубочистки, но Хачикян считал себя как минимум двухмерным потребителем мнформации и потому не верил ничему, особенно тому, о чем вещают «говорящие головы».
По радио передавали инсценировку под названием «Мост вздохов», когда Хачикян въехал в квартал особняков, один вид которых говорил о том, что кое-кому в этой жизни не повезло. Гарик догадывался – кому именно. Он заранее проникся классовой ненавистью к будущему клиенту. Вопрос состоял лишь в том, кто это будет: какой-нибудь адвокатишка с гнильцой – из тех, которых вызывают, чтобы «уладить дело», или, возможно, один из врачей-шарлатанов, дерущих последнюю шкуру с таких, как Гарик, работяг, или богатая вдовушка с пекинесом, пускающая слюни во время просмотра мыльных опер. Того, что ему придется везти шлюху экстра-класса, Хачикян не ожидал – за такими обычно присылали лимузины.
Собственно, он ничего не имел против шлюх. Те иногда расплачивались с ним натурой, и это было куда веселее, чем взбираться на жену, рискуя перепутать складки. Более того, Хачикян искренне полагал, что шлюхами являются все поголовно, включая его самого. Разве он не торговал собой, раскатывая по улицам и предлагая свои услуги каждому вшивому мозгляку, у которого завалялась в кармане рваная пятерка? Как ни крути, выходило, что он, Хачикян, из разряда самых дешевых потаскух… Все продавали себя – свои таланты, способности, мозги, тела, веру – все до единого, снизу доверху – и чем выше, тем дороже. Честно говоря, Хачикян был даже рад появлению Черного Дьякона. Он надеялся, что Дьякон наконец поимеет тех неуязвимых трахальщиков, усевшихся на самом верху пирамиды.
Он остановился перед литой оградой и посигналил. Женщина, которую он увидел почти сразу же, показалась ему воплощением наивных юношеских грез. И как это было мило с ее стороны, что она не заставила себя ждать! Красотка шла к нему по короткой аллее, слегка покачивая бедрами (не вульгарно и не вызывающе, а так, что у Хачикяна перехватило дыхание). Ее стройную фигуру окутывали сумерки, будто нежнейший драгоценный мех; лицо было освещено голубоватым светом фонарей, развешанных в аллее, отчего оно казалось сотканным из лунного света и загустевшей ночной страсти. На девушке было платье, сшитое не для того, чтобы уродовать совершенный силуэт намеками на нижнее белье. Но у Гарика отшибло сексуальную фантазию. Явление феи заняло каких-нибудь восемь-десять секунд, и на протяжении этого времени он приобщился к чистому искусству.
Потом он увидел через боковое стекло ее грудь, словно сделанную из тончайшего фарфора, и почувствовал, что по его вискам стекают ручейки пота. Чудо опустилось на заднее сиденье, залитое когда-то пивом, и скрестило неописуемой красоты ножки, попирая каблучками пол, заблеванный три дня назад каким-то пьяным уродом. Раздутых ноздрей Хачикяна коснулся дивный аромат, которого он просто не успел распробовать, потому что почуял впервые. Наверное, именно так пахли в раю запретные плоды… Как раз в это время парень, бредущий по Мосту вздохов, красивым баритоном жаловался на жизнь своему палачу.
Хачикян понял, что пройдет много ночей, прежде чем воспоминание об этой женщине выветрится из головы и он сможет спать спокойно. Она умудрилась разбить ему заплывшее жиром сердце – походя, как разбивают, случайно задев, дешевую вазу, – не жалея о том и даже не заметив потери.
Она наклонилась к нему и спросила (о, этот голос! От него сладко ныло внутри):
– Как вас зовут?
– Гарик, – промямлил он, вцепившись в рулевое колесо и не отрывая взгляда от зеркала заднего вида.
– А меня Жанна, – сказала она весело. – Будем знакомы, Гарик. Нам предстоит провести вместе долгую ночь. (Черт! Она смеялась над ним! Вернее, не придавала значения своей болтовне). «Дубы Сиона» – знаете это место?
Хачикян кивнул. Он знал – и даже слишком хорошо. Он был уверен в том, что разочарование неизбежно, но не ожидал, что оно наступит так скоро. Он неоднократно возил в поместье с замысловатым названием и еще более замысловатыми хозяевами потаскушек, однако ни одна из них не годилась этой и в подметки. Впрочем, он был пристрастен.
«Черт подери! – размышлял Хачикян. – Почему мир устроен так подло? Почему одни созданы для грязной работы и беспросветной жизни, а другие – для того, чтобы лапать сладеньких баб?» Он понимал, что через несколько часов вернется в душную трехкомнатную конуру и уляжется в постель со своей свиноматкой, а примерно в то же время какой-нибудь ублюдок с липкими руками расстегнет штаны и небрежно позволит этой Афродите обслужить себя… Вот дерьмо! Лучше о подобном и не думать.
– Тогда поехали. Чего вы ждете, Гарик? – спросила она без тени высокомерия.
– Охранников, – буркнул он, стараясь не размякнуть окончательно – ведь ему еще предстояла нелегкая поездка с риском для здоровья.
– Я одна, – объявило это чудо природы, место которому уж точно было в музее.
Хачикян чуть не подпрыгнул до крыши салона из положения сидя. Потом он обернулся и выпучил глаза.
– Вы что, дамочка, с ума сошли? Нас же грохнут сразу за окружной!
Она улыбалась ему. Гарик был готов сейчас же умереть, если это не улыбка ангела. И какая чудовищная наивность! Непередаваемое сочетание…
– Нас встретят, – сказала она. – А вам хорошо заплатят. Поехали?