Страница:
– Ох, загубил мою душу… – прошептал Хачатур-эфенди.
– Для этого я и пришел сюда. – И Муко с ружьем в руках через ердык спрыгнул в комнату и увидел – сбились заптии в кучу и от страха под себя наделали.
– Не бойтесь, не трону вас, – сказал Муко, – идите расскажите про все, что было, мутасарифу. А если спросит, где сейчас ализрнанский Муко, скажите – пошел в Цронк.
Сказал и не мешкая направился в Цронк. Пять дней оставался он в Цронке, в доме старосты гостил. Потом видит, не идут за ним, собрался на пятый день уходить и говорит старосте цронкскому:
– Староста, я в Муш пошел, ежели кто спросит. Сказано – сделано. А навстречу ему – десять полицейских. Их главный говорит:
– Братцы, дадим-ка этому дорогу.
А кто-то из заптиев ему на это:
– Он один, а нас десять. Почему это десять должны одному дорогу уступать?
– Да ведь это ализрнанский Муко, – говорит главный. – Тот, что Хачатура-эфенди убил. Вон у него револьвер сбоку висит и ружье в руках.
Десять человек разом расступаются. А Муко спрашивает у главного:
– Вы почему это мне дорогу уступили?
– А потому, что ты ализрнанский Муко.
– Но ведь закон в ваших руках, что же вы меня испугались?
– Мы не тебя испугались, мы пули твоей испугались, – отвечает полицейский.
Муко добрался до дома мутасарифа, когда тот уже укладывался спать. Постучался.
– Кто там? – спрашивает мутасариф.
– Я, эфенди, Муко.
Мутасариф открыл дверь. Муко вошел.
– Откуда в такой поздний час? – спрашивает мутасариф.
– Из Цронка.
– Хачатура почему убил?
– Моей вины тут нет, эфенди. Мы спустились с гор, чтобы спокойно свой хлеб сеять, но, видишь, из-за трех золотых в тюрьму упекают.
– Что ж, правда твоя. С сегодняшнего дня назначаю тебя сборщиком податей вместо Хачатура-эфенди, – сказал мутасариф. – Пойдешь завтра по селам и всех должников отпустишь по домам. В нашей стране люди должны без страха в душе жить, хуриат ведь.
Обрадовался ализрнанский Муко и согласился быть сборщиком налогов. Взял девять заптиев и приступил к делу. Работал он до осени. Всех бедняков из тюрьмы выпустил, а богатеев, наоборот, на их место затолкал. Как-то раз на лошади направлялся в Хасгюх и видит: шесть вооруженных курдов поймали на дороге хутца-армянина (тот в Крдагом направлялся), хотят раздеть, ограбить. Крикнул Муко издали:
– Не бойся, Погос, я здесь. Вот и свиделись мы: ведь я тот человек, с которым ты прутом поменялся.
Муко освободил хутца, а шестерых курдов обезоружил и привел в Хасгюх, сдал властям.
Да, а мутасариф-то, оказывается, решил тайком убить сулухского героя. Один из заптиев узнал про это и тихонечко на ухо Муко шепнул:
– Этой ночью мутасариф собирается тебя убить.
Ализрнанский Муко вытащил из кармана золотой, подарил заптию и, когда приехали в Муш, пошел прямо к мутасарифу.
– Эфенди, – говорит, – мне отлучиться надо.
– Иди, – отпустил его мутасариф, – но поскорее возвращайся.
У Муко при себе револьвер был и ружье. Он из управления – прямиком в дом к мутасарифу.
– Ханум, – говорит жене мутасарифа, – дай мне оружие мутасарифа, все, какое есть, мы с ним вместе по важному делу уезжаем.
Взял оружие мутасарифа, поднялся на Алваринч, пошел к Канасару. Только его и видели.
Борода и Марта
А что стало с другими гайдуками?
Чоло в пастухи пошел. Град Тадэ убежал с оружием в руках в неизвестном направлении. Говорят, его видели в окрестностях Багеша. Молния Андреас перешел Хлатскую речку и ушел на Немрут, дожидаться лучших дней. Ахо, Манук и Исро тоже сделались беглыми, не согласились сдать оружие. «Не вернемся, – сказали, – пока Сасун не объявят армянской землей».
Беглыми стали также Борода Каро и Орел Пето.
Прилег Каро под могучим дубом и предался размышлениям. Почти пятнадцать лет был он гайдуком. Несколько раз ходил за оружием на Кавказ. Участвовал в многочисленных битвах. Не было в живых старых и новых боевых друзей – Макара, Гале, шеникца Манука, Сейдо, артонского Джндо. Не было самого Геворга Чауша. bот уж год как не было лачканского Артина. Никого почти из старых фидаи не осталось. Да и эти все разбросаны, кто при оружии, а кто, забыв про него, дома сидит; кое-кто, как он, в горах прячется. Неопределенное, непонятное положение, а годы идут. Где искать правду?
И Борода Каро решил жениться. Раз хуриат объявлен, надо действительно сделать Сасун Эрменистаном. Жениться, но на ком?
В Ишхандзоре жила девушка по имени Марта. Двоюродной сестрой Тер-Каджу Адаму приходилась. Давно уже нравилась Бороде, давно уже в мыслях у него было жениться на ней, «Как только сложу оружие, – думал он, – прижму ее к своей груди вместо ружья, заживем славно».
А как же свадьба, как же венчание, как же праздник? Все это, конечно, хорошо, только откуда у гайдука столько времени и средств, чтобы на свадьбе его семь свирелей играло? И прямо из-под дуба направился Борода к Тер-Каджу Адаму в Гели. Вызвал Адама на улицу и говорит:
– У тебя сестра есть, теткина дочь. Красивая девушка.
– Есть, – сказал Адам.
– Где она сейчас?
– В горах, Борода, в Хгере с матерью.
– Ты помоложе меня, Адам, ступай-ка в Хгер да вызнай, где там Марта, в каком доме обретается?
– Так ведь Марта обручена.
– До колыбели дело дошло?
– Нет.
– Что-нибудь еще было?
– Нет.
– Ну, так иди в Хгер и выполни мою просьбу. Адам пошел-пришел и говорит:
– Спит в постели у своей матери.
Тер-Кадж Адам обещал Бороде помочь умыкнуть Марту. Условились, что Адам на следующий день пойдет к своей тетке в гости и останется у них ночевать.
– А как же мне узнать, что ты дома?
– Если увидишь возле двери веник вверх тормашками, значит, я дома, входи смело. А как кашляну – хватай Марту и беги.
На следующий день к вечеру Каро вскочил на коня и помчался в Хгер во всю прыть. Только раз остановился он по дороге. Остановился потому, что увидел великана, да какого! Каро даже дрожь пробрала.
«Видать, нечистая сила поставила его у меня на дороге, чтобы я опоздал», – сказал он про себя.
– Эй, великан, а ну дай мне пройти! – крикнул Каро еще издали и рукой махнул: посторонись, мол. Великан только рассмеялся и говорит:
– Кто ты такой, давай померяемся силами?
– Я – Каро, Борода Каро, слыхал? Товарищи мои погибли за свободу, не узнав женской любви. Ты что же, и меня хочешь лишить ее?
Великан молчал и не двигался с места.
– Ох, умереть мне за тебя, с семью именами святой Карапет – вскричал Каро, сошел с лошади, да как подошел к великану, как согнул, связал в сноп, отнес на обочину, поставил там и сам сверху сел.
Исполин, задыхаясь, кричит из-под Бороды:
– Отпусти, помираю!
Усмехнулся Каро, ослабил одну веревку.
– Прошу тебя, отпусти, – взмолился великан.
Каро еще одну веревку ослабил.
– Ты – бог, – сказал великан.
– Остальные не сниму, – сказал Каро и, оставив великана, опутанного веревками, на обочине, продолжил путь.
Еще утренняя звезда не взошла, а Борода Каро был уже в Хгере, где стояли летние дома ишхандзорцев. Лошадь вся в мыле была. Борода ослабил подпругу, потрепал коня по холке и сделал несколько кругов, чтобы остыл конь.
Потом подошел к дому Марты. И видит – веник стоит, как условлено, и дверь приоткрыта.
Марта лежала в постели матери, одна рука под подушкой, другая с кровати свесилась. Ветерок Сасунских гор и блики луны играли на ее волосах, заплетенных в косы.
Мать услышала шаги, подняла голову:
– Кто это?
– Борода Каро я, матушка, – кланяясь с порога, сказал Каро.
– Что делаешь здесь ночной порой?
– За Мартой пришел.
– Рассвета не мог дождаться?
– Не мог, матушка, одним духом примчался. Лошадь еще горячая, на дворе стоит.
– Моя дочка за сына старосты идет. Напрасно явился, гелиец.
– Пусть все старосты со всеми своими сыновьями соберутся – никто не сможет отнять у меня Марты. Всего-то я и хочу на этом свете – одну девушку.
– А чем жену свою думаешь прокормить?
– Горячим своим дыханием.
– Горячим дыханием сыт не будешь. У старосты – богатство, а у тебя в кармане пусто.
– Я сейчас побогаче всех старост, матушка, потому как султана с его тахты спихнули. Я и Марта наполним Сасун нашей любовью и деток народим всем на радость…
– Ну и день же ты выбрал, чокнутый гелиец! Сегодня у нас в гостях сын моей сестры Адам, вон он лежит в углу, и кинжал под подушкой. Ежели встанет, спасения тебе не будет, так и знай.
Тут Адам кашлянул.
– Это он кашляет, слышишь, уходи скорее. У нас для фидаи девушек нет. Скоро в доме старосты семь свирелей на свадьбе моей Марты будут играть, а я плясать буду.
– Если плясать надумала, пляши сейчас, матушка, я Марту твою увез! – сказал Каро и сгреб в охапку девушку, выхватил из постели, только их и видели. – У меня на свадьбу времени нет и денег, чтоб семь свирелей играло! – крикнул он уже со двора, уносясь на коне прочь.
– Адам, парень, Марту увезли, вставай! Эге-гей, люди, эй, талворикцы, вы что спите, спасайте мою Марту, честь девушки идите спасать! – вскричала ишхандзорская мамаша, выскакивая из постели.
И крик поднялся над летними домами Хгера: дескать, фидаи Каро умыкнул ночью невесту старостиного сына.
– Куда поехал, в какую сторону? – размахивая кинжалом, Тер-Кадж Адам бросился к дверям.
– В ту сторону, к Мркемозану, через Кепин…
– Пеший был или же на коне?
– На коне! Девушку в рубашке прямо на седло кинул и умчал!
И встали ишхандзорцы против гелийцев, пошли на них войной.
Упрямые и отчаянные были ишхандзорцы, не дай бог против их воли пойти. Это о них говорили: «Ежели буря на дворе, значит, ишхандзорец собрался в дорогу».
И началась из-за Марты война в Сасунских горах, покатились с вершин камни-валуны, загремели горы и ущелья.
Испугалась Марта, вздумала убежать домой, но Каро начеку был. Он Марту, чтоб не убежала, привязал себе на спину и один-одинешенек, спрятавшись в скалах, отбивался от ишхандзорцев.
Отец Марты вынужден был обратиться в Константинополь к самому патриарху армянскому. Ему сказали:
«Поймай Бороду и отними свою дочь». Но кто может поймать Бороду? Он то за Чесночной Скалой появляется, то на склонах Андока, то в горах Чанчика, то на Бримо. С ружьем в руках, с Мартой, привязанной за спиной. Вот вам и Борода.
Правительство встало на защиту старосты и чуть не пол-Гели в тюрьму побросало. А толку-то?
Под конец дело поручили мушской церкви.
– Спасите мою дочь, – мать Марты повалилась в ноги архимандриту Хесу.
– Откуда он умыкнул девушку? – спросил святой отец.
– Из постели, со мною в одной постели спала.
– А что же, в доме вашем ни одного мужчины не нашлось?
– Тер-Кадж Адам спал в углу. Пока он встал, пока выхватил нож, фидаи с моей дочкой в горы умчался.
– Я дочь твою вызвал на исповедь. Если скажет:
«Да, я по своей воле убежала с ним», – я бессилен что-либо сделать; если же скажет: «Борода увел меня силою», – я верну под родительский кров девушку. – И отец Хесу отправил ишхандзорскую мамашу домой.
В Талворике село есть, называется Мазра. Боясь, что Марта скажет на исповеди, что ее увели силою, Борода отвел ее к одним знакомым в Мазре. Постучался он к ним и говорит:
– Вот моя невеста, пусть она у вас побудет денька два, а вашу дочку отпустите на один день со мной.
Оставил Каро Марту в этом доме, у знакомых своих, взял хозяйскую дочь за руку и вышел из дому.
Потом вернулся, приоткрыл дверь и говорит:
– Смотрите лучше за Мартой, а не то я вашу дочь уведу вместо нее.
И закрыл за собой дверь.
По дороге он дочку своих знакомых стал учить, чтобы, когда святой отец заговорит с нею, та отвечала бы, будто она Марта и что по своей воле вышла замуж за Каро, что и родители уже согласны, не слушайте, мол, отца с матерью моих, это они так, для виду говорят.
– Все поняла? Вот и хорошо. Пошли, значит, в Муш, – сказал Каро.
– Да ведь поздно, давай где-нибудь заночуем, а утром пойдем, – сказала девушка.
– Нет, ночью же и пойдем.
– Да зачем ночью-то идти, ведь свобода, хуриат.
– Хуриат хуриатом, а я оружия не сложил, и значит – беглый я, вне закона.
И пришли они ночью в Муш, да прямо к архиманд.риту Хесу.
– Я своею волею вышла замуж за Каро, не слушай моих отца с матерью, святой отец, – сказала девушка из Мазры, переступив порог церкви.
– Ахчи, из-за тебя тут целая война поднялась, чуть весь Сасун не спалили! Тебя как звать? – обратился к девушке отец Хесу.
– Марта.
– Каро тебя откуда умыкнул?
– Из постели моей матери.
– Насильно?
– Почему же насильно? А кто же веник в дверях поставил?
– А как же сын старосты?
– Я Каро люблю. Когда на свете есть гайдук, что такое староста?
– Молодец, дочка.
– А как в супружестве жить мирно, знаешь?
– Почему же нет? По широкой дороге рядышком пойдем, узкая попадется тропинка, друг за дружкой пойдем, Каро впереди, а я за ним, толкаться не будем.
– Идите с миром, будь благословен союз ваш! Многие фидаи умерли, не узнав семейного тепла. Пусть хоть этот один будет счастлив.
– Доброй тебе ночи, святой отец, – сказала девушка и вместе с Каро вышла из церкви.
Каро отвел девушку домой, вручил ее родителям, а сам взял свою Марту за руку – и в горы.
Обильная роса рассыпала жемчужины на изумрудную зелень. И пошли Каро с Мартой, ступая по белым лилиям и красной повилике. Перед ними ковром расстилались то синие цветы, то желтые. И пошли они, обнявшись, рука об руку, а когда узкая тропинка попалась, друг за дружкой пошли – впереди Каро, за ним Марта.
Дошли они до высокой скалы, присели отдохнуть. Марта уже смирилась с судьбой своей и не пыталась больше бежать.
Так поженились Каро и Марта. Но с гор они не спустились. Зажгли лучину среди Сасунских гор и прожили там до 1915 года.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
К Багешу Началась первая мировая война. Все оставшиеся мои гайдуки, вооружившись, пошли в добровольческие отряды.
Главнокомандующим Первым добровольческим полком был Андраник, Четвертым полком командовал Дядя. Андраник назначил меня своим помощником при коннице. Он дал мне коня, а конюхом стал мой старый гайдук Барсег.
Барсег по-прежнему был преданным, услужливым работником. Когда, задумавшись, забыв про все, уходил я вперед, он, держа лошадь под уздцы, медленно шел за мной и, изредка сворачивая цигарку, протягивал ее мне – кури, мол, пусть на душе полегчает. И Аладин Мисак тоже был в моей коннице, и он в свой черед старался развеять мою печаль своими задушевными песнями.
В нашем полку были добровольцы из Америки, двое из них старые фидаи – Цронац Мушег и Бамбку Мело, которые после нового законодательства продали свое оружие и уехали в Новый Свет.
Нам надо было двигаться на Багеш. До этого Андраник отличился в битве при Дилмане и был награжден тремя Георгиевскими крестами. И я участвовал в этом сражении и получил высокий военный чин.
В битве при Дилмане отличился также старый гайдук Аджи Гево, он всегда был рядом с Андраником – в серой шинели, с кривым кинжалом и маузером на боку, два Георгиевских креста на груди, в руках зажженная трубка.
А Андреас? В овечьей папахе, с закрученными усами – этот устрашающего вида старый гайдук после битв при Дилмане и Ахлате сделался самым верным телохранителем Андраника и выполнял все особо важные поручения полководца. Всегда стоял он с оружием в руках за спиной Шапинанда в ожидании его приказа.
Еще три хнусских героя были среди нас – главарь гайдуков Филос, командир роты Шапух и его помощник Маленький Абро.
На военном поприще появилось совершенно новое поколение. Самым отважным среди молодых был сотник конницы Смбул Аршак. Он получил первое боевое крещение в ущелье Дилмана. Мы трое, Шапинанд, я и Аджи Гево, искренне полюбили его за храбрость и верность. Из рядового солдата Смбул Аршак очень быстро сделался сотником. Высокий светловолосый юноша, уроженец села Арагил, что в Мушской долине.
К востоку от Датвана лежала равнина Рахве-Дуран, с трех сторон окруженная горами. Летом здесь ходила под ветром обильная высокая трава, а зимой бушевала яростная вьюга. Горе тому, кто отправлялся в Рахве-Дуран в зимнюю пору.
Удивительная птица жила в этой равнине. В темные ночи, когда ни звезды не видать, ни луны, путники находили дорогу по голосу этой птицы. По ее голосу поднимался в путь караван. Но сколько путников затерялось и погибло среди метелей и вьюг Рахве-Дурана, не спас их и голос птицы.
Про птицу эту сложили песенку:
Птичка-невеличка,
Щебетунья-птичка.
Дом свой погубила
И мой не спасла.
В последние годы в Рахве-Дуране построили постоялый двор для путников. Назывался он «Аламек хан».
Бабшен был в наших руках, а враг занял постоялый двор Рахве-Дурана и шоссейную дорогу, ведущую из Муша в Багеш. С нами был казачий полк, а главнокомандующим всего войска был царский генерал Абасцев. Солдаты звали его Абасов.
Сурова зима в Бабшене. В тот год снегу навалило в Рахве-Дуране в несколько аршинов высотой. Мы начали наступление со стороны Бабшена. С первого же удара первые ряды Али-паши были сметены. Но вскоре казачий полковник доложил Андранику, что генерал Абасов остановил войско южнее Датвана и не отдает приказа стрелять из пушек.
Оседлал Андраник своего коня и погнал его по Рахве-Дурану к «Аламек хану». Видит, стоит в дверях постоялого двора командир артиллерии, а в доме генерал Абасов беседует с турецким военачальником, из близких людей Али-паши. Шапинанд приказал вытянуть вперед пушки. Командир-артиллерист возразил:
– Паша, нет у нас приказа, не приказывал генерал Абасов двигать пушки.
– Пушки вперед!! – приказал Андраник и выругался по-турецки. Когда Андраник сердился, он приказы отдавал по-русски, а ругался по-турецки.
Командир приказал выкатить вперед пушки. Андраник встал рядом с ним и стал показывать, куда стрелять. И посоветовал:
– Как покажется дым из вражеской пушки, считай, пока не услышишь звук. Если пушка выстрелит на десяти, значит, враг в тысяче шагов от нас.
Вскоре были поколеблены вторые ряды турок. Али-паша двинул вперед последние свои силы. Но солдаты, увидев участь предшественников, в ужасе бежали.
Донские казаки хотели было броситься врукопашную, но Шанинанд приказал их командиру не снимать казаков с позиций, потому что поднимается страшная метель и скоро с гор подуют ураганные ветры. Донские казаки, увидев отвагу добровольцев-армян, несколько раз прокричали-прогремели со своих позиций: «Да здравствует паша Андраник, да здравствуют армяне-добровольцы!»
Андраник, впрочем, был невесел, потому что город еще не был взят, а наша конница и донские казаки понесли большие потери в Рахве-Дуране. А виновником этого был генерал Абасов. Сам же генерал Абасов обвинил во всем Андраника и приказал его арестовать. Но Андраник, вскочив с места, отвесил звонкую оплеуху продажному генералу.
Казачий полковник в тот же день телеграммой сообщил кавказскому наместнику об измене Абасова. Наместник приходился русскому царю дядей и руководил кавказским фронтом. К вечеру пришел ответ наместника, в котором Андраник назначался главнокомандующим всеми войсками, ему же поручалось взятие Багеша.
Мы разожгли на снегу костер и грелись, обступив его когда пришла телеграмма.
– Пусть Абасов идет и занимает Багеш! – восклинул Андраник, швырнув приказ на снег.
– Что ты делаешь, паша, наместник ведь тебе приказал? Город надо взять, – сказал я.
– Нет, пусть этот предатель берет город, тот, что в «Аламек хане» тайные сделки заключает с Али-пашой. – Андраник не мог успокоиться.
– Смотри, царь накажет тебя, да и нас вместе с тобой! Приказ царя надо выполнять. – Молния Андреас подобрал со снега телеграмму наместника и торжественно спрятал ее в папаху.
В полночь паша приказал войску надеть белые балахоны.
На рассвете Андраник, выхватив саблю из ножен, отдал приказ о наступлении: «Мушцы и сасунцы, родина зовет вас идти на Битлис. Вперед! За мной!»
Конь его заржал, подставив гриву снежному ветру, несколько раз покружился на месте и, вытянув морду, стрелою помчался по белой равнине. Солнце еще не взошло, снег отливал синевой. Но вот он вспыхнул, потом пожелтел немного, разом посветлел и так же внезапно нестерпимо засверкал. И полетел Аслан, не разбирая дороги, взметая снежную пыль. И потекло войско следом за белым всадником. Справа двигался я со своей конницей, слева – донские казаки и войско русского царя Николая, мы его звали – Никол.
Промчались по Рахве-Дурану Цронац Мушег, Смбул Аршак, Аджи Гево, Маленький Абро, Шапух и Филос. Подобно буре устремились к Багешу Молния Андреас, Бамбку Мело, Аладин Мисак и конюх Барсег.
Под пушечный гром, через пылающие ворота вошло в город наше войско. Еще день не занялся, а Багеш был в наших руках. Мы вошли в Багеш со стороны оврага Тахи, оставив на его красных снегах нашего товарища Бамбку Мело. Много наших ребят потеряли мы в этот день, но первым среди жертв был Бамбку Мело. Оборвалась жизнь старого фидаи из отряда Геворга Чауша, храброго солдата, добравшегося сюда из Америки – воевать за освобождение Армении.
Красавица замка
Багеш!
Это город, через который после Ксенофонта прошел Александр Македонский. А еще это тот город, в котором стал вероотступником Мехмед-эфенди.
А вот и монастырь Кармрак, здесь под старой шелковицей провел я ночь в беспамятстве, оплакивая Родника Сероба.
Первым делом мы напали на городскую тюрьму. Но где же Расим-эфенди, что мучил меня в мрачном подземелье?
Рядом со старой средневековой крепостью показался «замок» Хачманукянов с резным балконом. И снова прочел я на фасадах: «Дом Рыжего Мелика», «Дом Армена Сарояна». Первый находился в ущелье, второй на возвышенности в квартале Авели-мейдан.
Взгляд мой, однако, был прикован к резному балкончику. По крутым ступенькам поднялся я наверх. Первым, до меня, поднялся Смбул Аршак, за ним – мой конюх Барсег и Аладин Мисак, а уж после я.
Это был дом работника русского консульства мушца Хачманукяна. Жандармский начальник-турок, перебив всю семью Хачманукянов, завладел его домом. На улице была стужа а начальник жандармов, не зная о том, что творится в городе, валялся пьяный в теплой постели, обнимая красавицу-хозяйку.
Служанка, приняв нас за голодающих аскяров, доложила: пришли солдаты, дескать, просят хлеба. Жандармский начальник громко выругался и говорит: «Все войско во главе с Али-пашой пошло против гяура Андраника и донских казаков, а эти чего болтаются в городе, да еще и побираются с утра…».
Не успел он договорить, мы ворвались в комнату. Хозяйка полулежа в постели, растерянно глядела на нас. Я прошел всю Мушскую долину и весь Сасун, но такой красавицы в жизни не видел.
– Гони в шею эту сволочь, да закрой покрепче дверь! – приказал жандармский начальник служанке, накидывая на красавицу одеяло. – Пусть идут в Рахве-Дуран и выполняют свой воинский долг… Я сказал, гони в шею этих вшивых!
Служанка стояла в нерешительности, а красавица смотрела на нас как зачарованная.
– Имя? – спросил Смбул Аршак, подойдя к женщине.
– Шушан.
Это была она, та молоденькая невестка, на которую я смотрел из своего узенького тюремного окна, самая красивая на свете девушка. Она поняла, что мы армяне.
– Это не аскяры, это солдаты Андраника. Получай, чудовище! – радостно вскрикнула Шушан и, отбросив одеяло, вдруг с неоожиданной силой ударила жандармского начальника по лицу. Тот вскочил, спросонья ничего не понимая, и потянулся было к оружию у изголовья, но женщина его опередила.
– Пустите, я убью того, кто мой дом разрушил! Всего нашего города палача! – крикнула Шушан и, сдернув со стены кинжал, заколола жандармского начальника.
Так я нашел Расима-эфенди, того самого тюремщика, который убил тысячи армян. За все содеянные злодеяния власти возвели этого палача с крысиным лицом в главные жандармы города.
Смбул Аршак и конюх Барсег завернули труп тюремщика в одеяло и выбросили из окна в ущелье.
Вошел Шапинанд с Молнией Андреасом и Аджи Гево. Шушан, в чем мать родила, стояла посреди комнаты с окровавленным кинжалом в руках.
– Что это за женщина? – удивленно вскричал полководец, нахмурившись.
– Армянка. Владелица этого дома, – ответил Смбул Аршак.
– Мыслимое ли дело, чтобы армянка нагишом стояла перед мужчинами?!
– Она убила того, кто обесчестил ее и разорил дом, – сказал я и приказал Шушан одеться.
Шушан надела платье и вдруг громко, в голос, зарыдала. От стыда ли, или оттого, что человека убила, а может, от радости, что видит своих, – не знаю. Когда она успокоилась, вытащила из шкафа огромный сундук, полный золота и драгоценностей, потом еще один тяжелый красивый ларец вытащила из-под тахты, покрытой ковром.
– Махлуто, эта красавица только тебя достойна, и приданое, видишь, есть, – пошутил Шапинанд, кивнув на золото. – Шушан мы отправим в Ереван, а когда кончится война, сыграем вашу свадьбу. Я буду посаженым отцом.
На следующий день мы погрузили все это богатство на верблюдов, сверху посадили Шушан и отправили ее с Молнией Андреасом в Ереван, а дом Шушан сделали своим командным пунктом.
Только мы обосновались на новом месте, вдруг узнаем, что генерал Абасов отправил докладную главнокомандующему кавказским фронтом: дескать, армянские добровольцы убили начальника полиции Багеша, а труп бросили в пропасть, надо-де приказать Первому Армянскому полку покинуть Багеш.
– Для этого я и пришел сюда. – И Муко с ружьем в руках через ердык спрыгнул в комнату и увидел – сбились заптии в кучу и от страха под себя наделали.
– Не бойтесь, не трону вас, – сказал Муко, – идите расскажите про все, что было, мутасарифу. А если спросит, где сейчас ализрнанский Муко, скажите – пошел в Цронк.
Сказал и не мешкая направился в Цронк. Пять дней оставался он в Цронке, в доме старосты гостил. Потом видит, не идут за ним, собрался на пятый день уходить и говорит старосте цронкскому:
– Староста, я в Муш пошел, ежели кто спросит. Сказано – сделано. А навстречу ему – десять полицейских. Их главный говорит:
– Братцы, дадим-ка этому дорогу.
А кто-то из заптиев ему на это:
– Он один, а нас десять. Почему это десять должны одному дорогу уступать?
– Да ведь это ализрнанский Муко, – говорит главный. – Тот, что Хачатура-эфенди убил. Вон у него револьвер сбоку висит и ружье в руках.
Десять человек разом расступаются. А Муко спрашивает у главного:
– Вы почему это мне дорогу уступили?
– А потому, что ты ализрнанский Муко.
– Но ведь закон в ваших руках, что же вы меня испугались?
– Мы не тебя испугались, мы пули твоей испугались, – отвечает полицейский.
Муко добрался до дома мутасарифа, когда тот уже укладывался спать. Постучался.
– Кто там? – спрашивает мутасариф.
– Я, эфенди, Муко.
Мутасариф открыл дверь. Муко вошел.
– Откуда в такой поздний час? – спрашивает мутасариф.
– Из Цронка.
– Хачатура почему убил?
– Моей вины тут нет, эфенди. Мы спустились с гор, чтобы спокойно свой хлеб сеять, но, видишь, из-за трех золотых в тюрьму упекают.
– Что ж, правда твоя. С сегодняшнего дня назначаю тебя сборщиком податей вместо Хачатура-эфенди, – сказал мутасариф. – Пойдешь завтра по селам и всех должников отпустишь по домам. В нашей стране люди должны без страха в душе жить, хуриат ведь.
Обрадовался ализрнанский Муко и согласился быть сборщиком налогов. Взял девять заптиев и приступил к делу. Работал он до осени. Всех бедняков из тюрьмы выпустил, а богатеев, наоборот, на их место затолкал. Как-то раз на лошади направлялся в Хасгюх и видит: шесть вооруженных курдов поймали на дороге хутца-армянина (тот в Крдагом направлялся), хотят раздеть, ограбить. Крикнул Муко издали:
– Не бойся, Погос, я здесь. Вот и свиделись мы: ведь я тот человек, с которым ты прутом поменялся.
Муко освободил хутца, а шестерых курдов обезоружил и привел в Хасгюх, сдал властям.
Да, а мутасариф-то, оказывается, решил тайком убить сулухского героя. Один из заптиев узнал про это и тихонечко на ухо Муко шепнул:
– Этой ночью мутасариф собирается тебя убить.
Ализрнанский Муко вытащил из кармана золотой, подарил заптию и, когда приехали в Муш, пошел прямо к мутасарифу.
– Эфенди, – говорит, – мне отлучиться надо.
– Иди, – отпустил его мутасариф, – но поскорее возвращайся.
У Муко при себе револьвер был и ружье. Он из управления – прямиком в дом к мутасарифу.
– Ханум, – говорит жене мутасарифа, – дай мне оружие мутасарифа, все, какое есть, мы с ним вместе по важному делу уезжаем.
Взял оружие мутасарифа, поднялся на Алваринч, пошел к Канасару. Только его и видели.
Борода и Марта
А что стало с другими гайдуками?
Чоло в пастухи пошел. Град Тадэ убежал с оружием в руках в неизвестном направлении. Говорят, его видели в окрестностях Багеша. Молния Андреас перешел Хлатскую речку и ушел на Немрут, дожидаться лучших дней. Ахо, Манук и Исро тоже сделались беглыми, не согласились сдать оружие. «Не вернемся, – сказали, – пока Сасун не объявят армянской землей».
Беглыми стали также Борода Каро и Орел Пето.
Прилег Каро под могучим дубом и предался размышлениям. Почти пятнадцать лет был он гайдуком. Несколько раз ходил за оружием на Кавказ. Участвовал в многочисленных битвах. Не было в живых старых и новых боевых друзей – Макара, Гале, шеникца Манука, Сейдо, артонского Джндо. Не было самого Геворга Чауша. bот уж год как не было лачканского Артина. Никого почти из старых фидаи не осталось. Да и эти все разбросаны, кто при оружии, а кто, забыв про него, дома сидит; кое-кто, как он, в горах прячется. Неопределенное, непонятное положение, а годы идут. Где искать правду?
И Борода Каро решил жениться. Раз хуриат объявлен, надо действительно сделать Сасун Эрменистаном. Жениться, но на ком?
В Ишхандзоре жила девушка по имени Марта. Двоюродной сестрой Тер-Каджу Адаму приходилась. Давно уже нравилась Бороде, давно уже в мыслях у него было жениться на ней, «Как только сложу оружие, – думал он, – прижму ее к своей груди вместо ружья, заживем славно».
А как же свадьба, как же венчание, как же праздник? Все это, конечно, хорошо, только откуда у гайдука столько времени и средств, чтобы на свадьбе его семь свирелей играло? И прямо из-под дуба направился Борода к Тер-Каджу Адаму в Гели. Вызвал Адама на улицу и говорит:
– У тебя сестра есть, теткина дочь. Красивая девушка.
– Есть, – сказал Адам.
– Где она сейчас?
– В горах, Борода, в Хгере с матерью.
– Ты помоложе меня, Адам, ступай-ка в Хгер да вызнай, где там Марта, в каком доме обретается?
– Так ведь Марта обручена.
– До колыбели дело дошло?
– Нет.
– Что-нибудь еще было?
– Нет.
– Ну, так иди в Хгер и выполни мою просьбу. Адам пошел-пришел и говорит:
– Спит в постели у своей матери.
Тер-Кадж Адам обещал Бороде помочь умыкнуть Марту. Условились, что Адам на следующий день пойдет к своей тетке в гости и останется у них ночевать.
– А как же мне узнать, что ты дома?
– Если увидишь возле двери веник вверх тормашками, значит, я дома, входи смело. А как кашляну – хватай Марту и беги.
На следующий день к вечеру Каро вскочил на коня и помчался в Хгер во всю прыть. Только раз остановился он по дороге. Остановился потому, что увидел великана, да какого! Каро даже дрожь пробрала.
«Видать, нечистая сила поставила его у меня на дороге, чтобы я опоздал», – сказал он про себя.
– Эй, великан, а ну дай мне пройти! – крикнул Каро еще издали и рукой махнул: посторонись, мол. Великан только рассмеялся и говорит:
– Кто ты такой, давай померяемся силами?
– Я – Каро, Борода Каро, слыхал? Товарищи мои погибли за свободу, не узнав женской любви. Ты что же, и меня хочешь лишить ее?
Великан молчал и не двигался с места.
– Ох, умереть мне за тебя, с семью именами святой Карапет – вскричал Каро, сошел с лошади, да как подошел к великану, как согнул, связал в сноп, отнес на обочину, поставил там и сам сверху сел.
Исполин, задыхаясь, кричит из-под Бороды:
– Отпусти, помираю!
Усмехнулся Каро, ослабил одну веревку.
– Прошу тебя, отпусти, – взмолился великан.
Каро еще одну веревку ослабил.
– Ты – бог, – сказал великан.
– Остальные не сниму, – сказал Каро и, оставив великана, опутанного веревками, на обочине, продолжил путь.
Еще утренняя звезда не взошла, а Борода Каро был уже в Хгере, где стояли летние дома ишхандзорцев. Лошадь вся в мыле была. Борода ослабил подпругу, потрепал коня по холке и сделал несколько кругов, чтобы остыл конь.
Потом подошел к дому Марты. И видит – веник стоит, как условлено, и дверь приоткрыта.
Марта лежала в постели матери, одна рука под подушкой, другая с кровати свесилась. Ветерок Сасунских гор и блики луны играли на ее волосах, заплетенных в косы.
Мать услышала шаги, подняла голову:
– Кто это?
– Борода Каро я, матушка, – кланяясь с порога, сказал Каро.
– Что делаешь здесь ночной порой?
– За Мартой пришел.
– Рассвета не мог дождаться?
– Не мог, матушка, одним духом примчался. Лошадь еще горячая, на дворе стоит.
– Моя дочка за сына старосты идет. Напрасно явился, гелиец.
– Пусть все старосты со всеми своими сыновьями соберутся – никто не сможет отнять у меня Марты. Всего-то я и хочу на этом свете – одну девушку.
– А чем жену свою думаешь прокормить?
– Горячим своим дыханием.
– Горячим дыханием сыт не будешь. У старосты – богатство, а у тебя в кармане пусто.
– Я сейчас побогаче всех старост, матушка, потому как султана с его тахты спихнули. Я и Марта наполним Сасун нашей любовью и деток народим всем на радость…
– Ну и день же ты выбрал, чокнутый гелиец! Сегодня у нас в гостях сын моей сестры Адам, вон он лежит в углу, и кинжал под подушкой. Ежели встанет, спасения тебе не будет, так и знай.
Тут Адам кашлянул.
– Это он кашляет, слышишь, уходи скорее. У нас для фидаи девушек нет. Скоро в доме старосты семь свирелей на свадьбе моей Марты будут играть, а я плясать буду.
– Если плясать надумала, пляши сейчас, матушка, я Марту твою увез! – сказал Каро и сгреб в охапку девушку, выхватил из постели, только их и видели. – У меня на свадьбу времени нет и денег, чтоб семь свирелей играло! – крикнул он уже со двора, уносясь на коне прочь.
– Адам, парень, Марту увезли, вставай! Эге-гей, люди, эй, талворикцы, вы что спите, спасайте мою Марту, честь девушки идите спасать! – вскричала ишхандзорская мамаша, выскакивая из постели.
И крик поднялся над летними домами Хгера: дескать, фидаи Каро умыкнул ночью невесту старостиного сына.
– Куда поехал, в какую сторону? – размахивая кинжалом, Тер-Кадж Адам бросился к дверям.
– В ту сторону, к Мркемозану, через Кепин…
– Пеший был или же на коне?
– На коне! Девушку в рубашке прямо на седло кинул и умчал!
И встали ишхандзорцы против гелийцев, пошли на них войной.
Упрямые и отчаянные были ишхандзорцы, не дай бог против их воли пойти. Это о них говорили: «Ежели буря на дворе, значит, ишхандзорец собрался в дорогу».
И началась из-за Марты война в Сасунских горах, покатились с вершин камни-валуны, загремели горы и ущелья.
Испугалась Марта, вздумала убежать домой, но Каро начеку был. Он Марту, чтоб не убежала, привязал себе на спину и один-одинешенек, спрятавшись в скалах, отбивался от ишхандзорцев.
Отец Марты вынужден был обратиться в Константинополь к самому патриарху армянскому. Ему сказали:
«Поймай Бороду и отними свою дочь». Но кто может поймать Бороду? Он то за Чесночной Скалой появляется, то на склонах Андока, то в горах Чанчика, то на Бримо. С ружьем в руках, с Мартой, привязанной за спиной. Вот вам и Борода.
Правительство встало на защиту старосты и чуть не пол-Гели в тюрьму побросало. А толку-то?
Под конец дело поручили мушской церкви.
– Спасите мою дочь, – мать Марты повалилась в ноги архимандриту Хесу.
– Откуда он умыкнул девушку? – спросил святой отец.
– Из постели, со мною в одной постели спала.
– А что же, в доме вашем ни одного мужчины не нашлось?
– Тер-Кадж Адам спал в углу. Пока он встал, пока выхватил нож, фидаи с моей дочкой в горы умчался.
– Я дочь твою вызвал на исповедь. Если скажет:
«Да, я по своей воле убежала с ним», – я бессилен что-либо сделать; если же скажет: «Борода увел меня силою», – я верну под родительский кров девушку. – И отец Хесу отправил ишхандзорскую мамашу домой.
В Талворике село есть, называется Мазра. Боясь, что Марта скажет на исповеди, что ее увели силою, Борода отвел ее к одним знакомым в Мазре. Постучался он к ним и говорит:
– Вот моя невеста, пусть она у вас побудет денька два, а вашу дочку отпустите на один день со мной.
Оставил Каро Марту в этом доме, у знакомых своих, взял хозяйскую дочь за руку и вышел из дому.
Потом вернулся, приоткрыл дверь и говорит:
– Смотрите лучше за Мартой, а не то я вашу дочь уведу вместо нее.
И закрыл за собой дверь.
По дороге он дочку своих знакомых стал учить, чтобы, когда святой отец заговорит с нею, та отвечала бы, будто она Марта и что по своей воле вышла замуж за Каро, что и родители уже согласны, не слушайте, мол, отца с матерью моих, это они так, для виду говорят.
– Все поняла? Вот и хорошо. Пошли, значит, в Муш, – сказал Каро.
– Да ведь поздно, давай где-нибудь заночуем, а утром пойдем, – сказала девушка.
– Нет, ночью же и пойдем.
– Да зачем ночью-то идти, ведь свобода, хуриат.
– Хуриат хуриатом, а я оружия не сложил, и значит – беглый я, вне закона.
И пришли они ночью в Муш, да прямо к архиманд.риту Хесу.
– Я своею волею вышла замуж за Каро, не слушай моих отца с матерью, святой отец, – сказала девушка из Мазры, переступив порог церкви.
– Ахчи, из-за тебя тут целая война поднялась, чуть весь Сасун не спалили! Тебя как звать? – обратился к девушке отец Хесу.
– Марта.
– Каро тебя откуда умыкнул?
– Из постели моей матери.
– Насильно?
– Почему же насильно? А кто же веник в дверях поставил?
– А как же сын старосты?
– Я Каро люблю. Когда на свете есть гайдук, что такое староста?
– Молодец, дочка.
– А как в супружестве жить мирно, знаешь?
– Почему же нет? По широкой дороге рядышком пойдем, узкая попадется тропинка, друг за дружкой пойдем, Каро впереди, а я за ним, толкаться не будем.
– Идите с миром, будь благословен союз ваш! Многие фидаи умерли, не узнав семейного тепла. Пусть хоть этот один будет счастлив.
– Доброй тебе ночи, святой отец, – сказала девушка и вместе с Каро вышла из церкви.
Каро отвел девушку домой, вручил ее родителям, а сам взял свою Марту за руку – и в горы.
Обильная роса рассыпала жемчужины на изумрудную зелень. И пошли Каро с Мартой, ступая по белым лилиям и красной повилике. Перед ними ковром расстилались то синие цветы, то желтые. И пошли они, обнявшись, рука об руку, а когда узкая тропинка попалась, друг за дружкой пошли – впереди Каро, за ним Марта.
Дошли они до высокой скалы, присели отдохнуть. Марта уже смирилась с судьбой своей и не пыталась больше бежать.
Так поженились Каро и Марта. Но с гор они не спустились. Зажгли лучину среди Сасунских гор и прожили там до 1915 года.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
К Багешу Началась первая мировая война. Все оставшиеся мои гайдуки, вооружившись, пошли в добровольческие отряды.
Главнокомандующим Первым добровольческим полком был Андраник, Четвертым полком командовал Дядя. Андраник назначил меня своим помощником при коннице. Он дал мне коня, а конюхом стал мой старый гайдук Барсег.
Барсег по-прежнему был преданным, услужливым работником. Когда, задумавшись, забыв про все, уходил я вперед, он, держа лошадь под уздцы, медленно шел за мной и, изредка сворачивая цигарку, протягивал ее мне – кури, мол, пусть на душе полегчает. И Аладин Мисак тоже был в моей коннице, и он в свой черед старался развеять мою печаль своими задушевными песнями.
В нашем полку были добровольцы из Америки, двое из них старые фидаи – Цронац Мушег и Бамбку Мело, которые после нового законодательства продали свое оружие и уехали в Новый Свет.
Нам надо было двигаться на Багеш. До этого Андраник отличился в битве при Дилмане и был награжден тремя Георгиевскими крестами. И я участвовал в этом сражении и получил высокий военный чин.
В битве при Дилмане отличился также старый гайдук Аджи Гево, он всегда был рядом с Андраником – в серой шинели, с кривым кинжалом и маузером на боку, два Георгиевских креста на груди, в руках зажженная трубка.
А Андреас? В овечьей папахе, с закрученными усами – этот устрашающего вида старый гайдук после битв при Дилмане и Ахлате сделался самым верным телохранителем Андраника и выполнял все особо важные поручения полководца. Всегда стоял он с оружием в руках за спиной Шапинанда в ожидании его приказа.
Еще три хнусских героя были среди нас – главарь гайдуков Филос, командир роты Шапух и его помощник Маленький Абро.
На военном поприще появилось совершенно новое поколение. Самым отважным среди молодых был сотник конницы Смбул Аршак. Он получил первое боевое крещение в ущелье Дилмана. Мы трое, Шапинанд, я и Аджи Гево, искренне полюбили его за храбрость и верность. Из рядового солдата Смбул Аршак очень быстро сделался сотником. Высокий светловолосый юноша, уроженец села Арагил, что в Мушской долине.
К востоку от Датвана лежала равнина Рахве-Дуран, с трех сторон окруженная горами. Летом здесь ходила под ветром обильная высокая трава, а зимой бушевала яростная вьюга. Горе тому, кто отправлялся в Рахве-Дуран в зимнюю пору.
Удивительная птица жила в этой равнине. В темные ночи, когда ни звезды не видать, ни луны, путники находили дорогу по голосу этой птицы. По ее голосу поднимался в путь караван. Но сколько путников затерялось и погибло среди метелей и вьюг Рахве-Дурана, не спас их и голос птицы.
Про птицу эту сложили песенку:
Птичка-невеличка,
Щебетунья-птичка.
Дом свой погубила
И мой не спасла.
В последние годы в Рахве-Дуране построили постоялый двор для путников. Назывался он «Аламек хан».
Бабшен был в наших руках, а враг занял постоялый двор Рахве-Дурана и шоссейную дорогу, ведущую из Муша в Багеш. С нами был казачий полк, а главнокомандующим всего войска был царский генерал Абасцев. Солдаты звали его Абасов.
Сурова зима в Бабшене. В тот год снегу навалило в Рахве-Дуране в несколько аршинов высотой. Мы начали наступление со стороны Бабшена. С первого же удара первые ряды Али-паши были сметены. Но вскоре казачий полковник доложил Андранику, что генерал Абасов остановил войско южнее Датвана и не отдает приказа стрелять из пушек.
Оседлал Андраник своего коня и погнал его по Рахве-Дурану к «Аламек хану». Видит, стоит в дверях постоялого двора командир артиллерии, а в доме генерал Абасов беседует с турецким военачальником, из близких людей Али-паши. Шапинанд приказал вытянуть вперед пушки. Командир-артиллерист возразил:
– Паша, нет у нас приказа, не приказывал генерал Абасов двигать пушки.
– Пушки вперед!! – приказал Андраник и выругался по-турецки. Когда Андраник сердился, он приказы отдавал по-русски, а ругался по-турецки.
Командир приказал выкатить вперед пушки. Андраник встал рядом с ним и стал показывать, куда стрелять. И посоветовал:
– Как покажется дым из вражеской пушки, считай, пока не услышишь звук. Если пушка выстрелит на десяти, значит, враг в тысяче шагов от нас.
Вскоре были поколеблены вторые ряды турок. Али-паша двинул вперед последние свои силы. Но солдаты, увидев участь предшественников, в ужасе бежали.
Донские казаки хотели было броситься врукопашную, но Шанинанд приказал их командиру не снимать казаков с позиций, потому что поднимается страшная метель и скоро с гор подуют ураганные ветры. Донские казаки, увидев отвагу добровольцев-армян, несколько раз прокричали-прогремели со своих позиций: «Да здравствует паша Андраник, да здравствуют армяне-добровольцы!»
Андраник, впрочем, был невесел, потому что город еще не был взят, а наша конница и донские казаки понесли большие потери в Рахве-Дуране. А виновником этого был генерал Абасов. Сам же генерал Абасов обвинил во всем Андраника и приказал его арестовать. Но Андраник, вскочив с места, отвесил звонкую оплеуху продажному генералу.
Казачий полковник в тот же день телеграммой сообщил кавказскому наместнику об измене Абасова. Наместник приходился русскому царю дядей и руководил кавказским фронтом. К вечеру пришел ответ наместника, в котором Андраник назначался главнокомандующим всеми войсками, ему же поручалось взятие Багеша.
Мы разожгли на снегу костер и грелись, обступив его когда пришла телеграмма.
– Пусть Абасов идет и занимает Багеш! – восклинул Андраник, швырнув приказ на снег.
– Что ты делаешь, паша, наместник ведь тебе приказал? Город надо взять, – сказал я.
– Нет, пусть этот предатель берет город, тот, что в «Аламек хане» тайные сделки заключает с Али-пашой. – Андраник не мог успокоиться.
– Смотри, царь накажет тебя, да и нас вместе с тобой! Приказ царя надо выполнять. – Молния Андреас подобрал со снега телеграмму наместника и торжественно спрятал ее в папаху.
В полночь паша приказал войску надеть белые балахоны.
На рассвете Андраник, выхватив саблю из ножен, отдал приказ о наступлении: «Мушцы и сасунцы, родина зовет вас идти на Битлис. Вперед! За мной!»
Конь его заржал, подставив гриву снежному ветру, несколько раз покружился на месте и, вытянув морду, стрелою помчался по белой равнине. Солнце еще не взошло, снег отливал синевой. Но вот он вспыхнул, потом пожелтел немного, разом посветлел и так же внезапно нестерпимо засверкал. И полетел Аслан, не разбирая дороги, взметая снежную пыль. И потекло войско следом за белым всадником. Справа двигался я со своей конницей, слева – донские казаки и войско русского царя Николая, мы его звали – Никол.
Промчались по Рахве-Дурану Цронац Мушег, Смбул Аршак, Аджи Гево, Маленький Абро, Шапух и Филос. Подобно буре устремились к Багешу Молния Андреас, Бамбку Мело, Аладин Мисак и конюх Барсег.
Под пушечный гром, через пылающие ворота вошло в город наше войско. Еще день не занялся, а Багеш был в наших руках. Мы вошли в Багеш со стороны оврага Тахи, оставив на его красных снегах нашего товарища Бамбку Мело. Много наших ребят потеряли мы в этот день, но первым среди жертв был Бамбку Мело. Оборвалась жизнь старого фидаи из отряда Геворга Чауша, храброго солдата, добравшегося сюда из Америки – воевать за освобождение Армении.
Красавица замка
Багеш!
Это город, через который после Ксенофонта прошел Александр Македонский. А еще это тот город, в котором стал вероотступником Мехмед-эфенди.
А вот и монастырь Кармрак, здесь под старой шелковицей провел я ночь в беспамятстве, оплакивая Родника Сероба.
Первым делом мы напали на городскую тюрьму. Но где же Расим-эфенди, что мучил меня в мрачном подземелье?
Рядом со старой средневековой крепостью показался «замок» Хачманукянов с резным балконом. И снова прочел я на фасадах: «Дом Рыжего Мелика», «Дом Армена Сарояна». Первый находился в ущелье, второй на возвышенности в квартале Авели-мейдан.
Взгляд мой, однако, был прикован к резному балкончику. По крутым ступенькам поднялся я наверх. Первым, до меня, поднялся Смбул Аршак, за ним – мой конюх Барсег и Аладин Мисак, а уж после я.
Это был дом работника русского консульства мушца Хачманукяна. Жандармский начальник-турок, перебив всю семью Хачманукянов, завладел его домом. На улице была стужа а начальник жандармов, не зная о том, что творится в городе, валялся пьяный в теплой постели, обнимая красавицу-хозяйку.
Служанка, приняв нас за голодающих аскяров, доложила: пришли солдаты, дескать, просят хлеба. Жандармский начальник громко выругался и говорит: «Все войско во главе с Али-пашой пошло против гяура Андраника и донских казаков, а эти чего болтаются в городе, да еще и побираются с утра…».
Не успел он договорить, мы ворвались в комнату. Хозяйка полулежа в постели, растерянно глядела на нас. Я прошел всю Мушскую долину и весь Сасун, но такой красавицы в жизни не видел.
– Гони в шею эту сволочь, да закрой покрепче дверь! – приказал жандармский начальник служанке, накидывая на красавицу одеяло. – Пусть идут в Рахве-Дуран и выполняют свой воинский долг… Я сказал, гони в шею этих вшивых!
Служанка стояла в нерешительности, а красавица смотрела на нас как зачарованная.
– Имя? – спросил Смбул Аршак, подойдя к женщине.
– Шушан.
Это была она, та молоденькая невестка, на которую я смотрел из своего узенького тюремного окна, самая красивая на свете девушка. Она поняла, что мы армяне.
– Это не аскяры, это солдаты Андраника. Получай, чудовище! – радостно вскрикнула Шушан и, отбросив одеяло, вдруг с неоожиданной силой ударила жандармского начальника по лицу. Тот вскочил, спросонья ничего не понимая, и потянулся было к оружию у изголовья, но женщина его опередила.
– Пустите, я убью того, кто мой дом разрушил! Всего нашего города палача! – крикнула Шушан и, сдернув со стены кинжал, заколола жандармского начальника.
Так я нашел Расима-эфенди, того самого тюремщика, который убил тысячи армян. За все содеянные злодеяния власти возвели этого палача с крысиным лицом в главные жандармы города.
Смбул Аршак и конюх Барсег завернули труп тюремщика в одеяло и выбросили из окна в ущелье.
Вошел Шапинанд с Молнией Андреасом и Аджи Гево. Шушан, в чем мать родила, стояла посреди комнаты с окровавленным кинжалом в руках.
– Что это за женщина? – удивленно вскричал полководец, нахмурившись.
– Армянка. Владелица этого дома, – ответил Смбул Аршак.
– Мыслимое ли дело, чтобы армянка нагишом стояла перед мужчинами?!
– Она убила того, кто обесчестил ее и разорил дом, – сказал я и приказал Шушан одеться.
Шушан надела платье и вдруг громко, в голос, зарыдала. От стыда ли, или оттого, что человека убила, а может, от радости, что видит своих, – не знаю. Когда она успокоилась, вытащила из шкафа огромный сундук, полный золота и драгоценностей, потом еще один тяжелый красивый ларец вытащила из-под тахты, покрытой ковром.
– Махлуто, эта красавица только тебя достойна, и приданое, видишь, есть, – пошутил Шапинанд, кивнув на золото. – Шушан мы отправим в Ереван, а когда кончится война, сыграем вашу свадьбу. Я буду посаженым отцом.
На следующий день мы погрузили все это богатство на верблюдов, сверху посадили Шушан и отправили ее с Молнией Андреасом в Ереван, а дом Шушан сделали своим командным пунктом.
Только мы обосновались на новом месте, вдруг узнаем, что генерал Абасов отправил докладную главнокомандующему кавказским фронтом: дескать, армянские добровольцы убили начальника полиции Багеша, а труп бросили в пропасть, надо-де приказать Первому Армянскому полку покинуть Багеш.