Страница:
Хотелось надеяться, что новая рукопись снимет все вопросы раз и навсегда.
В кабинете Чель, вход в который располагался на противоположной от них стороне лаборатории, раздался телефонный звонок. Она взглянула на часы. Начало девятого утра. Им нужно срочно упаковать кодекс обратно в коробку и спрятать в сейф. Очень скоро по музею начнут сновать работники, которые могут что-то заметить. Риск следовало исключить полностью.
– Я отвечу, – вызвался Роландо.
– Меня здесь нет, – крикнула ему вслед Чель, – и ты понятия не имеешь, когда буду!
Но Роландо вернулся через минуту со странной улыбкой на лице.
– Звонит переводчик из больницы, – сказал он.
– Что ему понадобилось?
– Три дня назад к ним поступил пациент, с которым никто не мог общаться. Но только что они выяснили, что он говорит на к’виче.
– Ну так скажи ему, чтобы чуть позже позвонил в «Братство». Там любой сможет им помочь.
– Я, собственно, и хотел дать ему такой совет, но затем он сообщил кое-что еще: пациент повторяет одно и то же слово снова и снова, твердит его как мантру.
– Какое слово?
– Вуй.
12.19.19.17.10—11 декабря 2012 года
5
6
В кабинете Чель, вход в который располагался на противоположной от них стороне лаборатории, раздался телефонный звонок. Она взглянула на часы. Начало девятого утра. Им нужно срочно упаковать кодекс обратно в коробку и спрятать в сейф. Очень скоро по музею начнут сновать работники, которые могут что-то заметить. Риск следовало исключить полностью.
– Я отвечу, – вызвался Роландо.
– Меня здесь нет, – крикнула ему вслед Чель, – и ты понятия не имеешь, когда буду!
Но Роландо вернулся через минуту со странной улыбкой на лице.
– Звонит переводчик из больницы, – сказал он.
– Что ему понадобилось?
– Три дня назад к ним поступил пациент, с которым никто не мог общаться. Но только что они выяснили, что он говорит на к’виче.
– Ну так скажи ему, чтобы чуть позже позвонил в «Братство». Там любой сможет им помочь.
– Я, собственно, и хотел дать ему такой совет, но затем он сообщил кое-что еще: пациент повторяет одно и то же слово снова и снова, твердит его как мантру.
– Какое слово?
– Вуй.
12.19.19.17.10—11 декабря 2012 года
5
Они провели повторный генетический анализ в институте прионов. Кардиограмма, лабораторные анализы, результаты МРТ Джона Доу подверглись тщательному рассмотрению в штаб-квартире Центра по контролю заболеваемости в Атланте. К утру следующего дня, после длившихся всю ночь конференций и экстренных консультаций, все медицинские светила согласились с доктором Стэнтоном: пациент заразился новым штаммом прионового заболевания, и первопричиной болезни могло быть только потребление испорченного мяса.
На рассвете Стэнтон обсудил ситуацию со своим заместителем Аланом Дэвисом, блестящим английским экспертом, который уже несколько лет изучал «коровье бешенство» по обе стороны Атлантики.
– Только что закончил говорить с представителем министерства сельского хозяйства, – сказал Дэвис (они расположились в кабинете Стэнтона в прионовом институте). – Прионов не обнаружено пока ни в одной крупной партии мяса. Ничего подозрительного не найдено ни в книгах регистрации поголовья скота, ни в отчетах о рационах питания животных.
На Дэвисе были жилетка и брюки от костюма-тройки в тонкую полоску, а его длинные темно-русые волосы были так тщательно уложены, что напоминали парик. Он был единственным ученым-практиком из числа знакомых Стэнтона, который носил на работу костюм, – своеобразный способ постоянно напоминать американцам, насколько более цивилизованны их британские кузены.
– Я бы хотел просмотреть результаты их тестов сам, – сказал Стэнтон, потирая глаза. Он уже сейчас с трудом преодолевал утомление.
– Но они смогли проверить только крупные фермерские хозяйства, – отметил Дэвис со снисходительной усмешкой. – Чтобы прошерстить все мелкие фермы, им потребуется не меньше года. Я уже не говорю об овцах и свиньях. А ведь прямо сейчас какой-то беспечный идиот измельчает отравленные коровьи мозги – или что там еще он может перерабатывать – и отправляет в продажу по всей стране.
Отследить первоначальный источник было наиболее важной задачей медиков при столкновении с заболеванием, вызванным испорченными продуктами питания. Так выявлялись фермы, где выращивались овощи, зараженные кишечной палочкой, – хозяйства временно закрывали, а их продукцию срочно изымали из продажи. В случаях сальмонеллы точно так же поступали с производителями куриных яиц, отзывая все партии товара, уже отгруженные магазинам. От того, насколько оперативно вмешаются власти, порой зависело, ограничится ли число заболевших единицами или будет измеряться десятками тысяч.
Между тем команда Стэнтона не знала даже, на мясе каких животных сосредоточиться в первую очередь. Само собой, зная о «коровьем бешенстве», главными подозреваемыми поначалу сделали коров и занялись проверкой говядины. Но ведь прионы свиней были поразительно схожи с коровьими. А вызванная прионами эпидемия так называемой почесухи погубила сотни тысяч овец по всей Европе, и Стэнтон давно опасался, что следующей угрозой для людей может стать именно зараженная баранина.
Как только им удастся выяснить, как именно заболел Джон Доу, тогда и начнется огромная работа по ограничению угрозы. В наши дни переработка мяса и его использование приняли такие формы, что плоть, взятая всего от одного животного, может стать частью множества различного рода продукции и оказаться в магазинах по всему миру. Стэнтон как-то обнаружил, что мясо от одной коровы продавалось в вяленом виде в Коламбусе и одновременно пошло на гамбургеры в Дюссельдорфе.
– Мне нужно, чтобы как можно больше людей немедленно занялись проверкой всех местных больниц, – сказал он Дэвису.
Джон Доу оставался пока единственной известной жертвой, но прионовые заболевания настолько плохо поддавались диагностике, что Стэнтон был почти уверен в наличии других.
– Особое внимание пусть уделят пациентам с необъяснимой бессонницей. Как, впрочем, всем странным случаям. И нельзя упускать из виду психиатрические больницы. Пусть дадут списки всех, кого доставили с галлюцинациями и с отклонениями от нормы в поведении.
– Эта характеристика подходит практически любому жителю Лос-Анджелеса, – с грустной улыбкой заметил Дэвис, который подчеркивал свое отличие от жителей западного побережья США не только одеждой, но и непрестанными шутками по поводу их манер.
– Что-нибудь еще? – спросил Стэнтон.
– Чуть не забыл. Каванаг лично звонила.
Занимаясь расследованиями прионовых заболеваний по поручению Центра по контролю заболеваемости, Стэнтон находился в прямом подчинении заместителя директора ЦКЗ. Эмили Каванаг славилась своим почти сверхъестественным спокойствием, но это не значило, что она относилась ко всему легкомысленно и не понимала, какую опасность представляли прионовые инфекции. После того как Стэнтон продолбил всем в Атланте головы по поводу финансирования и введения специального мониторинга, он нажил там себе немало врагов. Каванаг принадлежала к числу немногих, кто остался его союзником.
– Мне осталось только узнать у тебя, как мы будем новую напасть называть, – сказал Дэвис.
– Пока пусть будет ВФБ, – ответил Стэнтон. – Вариант фатальной бессонницы. Но если ты найдешь мне ее источник, она получит наименование «болезни Дэвиса», обещаю.
Стэнтон прослушал более десятка голосовых сообщений, связанных с расследованием, прежде чем до него донесся голос Нины.
«Получила от тебя весточку, – наговорила она на его автоответчик, – и сразу заподозрила, что ты снова строишь козни, делая из меня вегетарианку, не иначе. Но не волнуйся, мясо так долго лежало в моем морозильнике, что я все равно собиралась его выкинуть. Думаю, я и твой мохнатый приятель как-нибудь протянем здесь на свежей рыбке. Перезвони, когда сможешь. И береги себя».
Стэнтон окинул взглядом своих подчиненных, склонившихся над микроскопами. По строжайшему распоряжению из штаб-квартиры ЦКЗ в Атланте никто из них не мог никому ни словом обмолвиться о вспышке заболевания, связанного с употреблением в пищу мяса. Каждый раз, как только пробегал самый смутный слух о возможном «коровьем бешенстве», среди обывателей начиналась паника, акции производителей мясопродуктов обрушивались на бирже, что приводило к миллиардным убыткам. А потому и Стэнтон в своем сообщении не рассказал Нине о случае с Джоном Доу. Просто намекнул, что ей лучше внять его совету и исключить мясное из своего рациона, о чем он с ней не раз беседовал прежде.
– Доктор Стэнтон! Взгляните, что у меня видно на предметном стекле! – воскликнула одна из его помощниц.
Он отключил телефон и поспешил пройти за защитный экран в противоположном конце лаборатории. Рядом с женщиной-экспертом Джиао Чен сидела Микаела Тэйн. Когда ее смена в Пресвитерианской больнице закончилась, Стэнтон сам пригласил ее к себе в институт, чтобы держать в курсе проводимых исследований. Когда обнаружение ФСБ у пациента можно будет предать огласке, ему хотелось, чтобы отдали должное той, кто первой заподозрила и диагностировала заболевание.
– Очертания идентичны ФСБ, – пояснила Чен, уступая начальнику место, – но прогрессия просто невероятная. Развитие идет намного быстрее обычного.
Стэнтон приник к окулярам самого мощного электронного микроскопа. Обычно прионы, подобно ДНК, имели форму спиралей, но сейчас он видел, как эти спирали раскрутились и сложились в нечто, похожее на мехи аккордеона.
– Сколько времени прошло со времени получения исходного материала? – спросил Стэнтон.
– Всего два часа, – ответила Чен.
Прионы, которые привык наблюдать Стэнтон, достигали этой стадии в течение месяца или даже дольше. При «коровьем бешенстве» приходилось порой изучать, что потребляла жертва три-четыре года назад, чтобы выявить источник зараженного мяса. Но эти протеины трансформировались быстрее, чем все, которые ему доводилось видеть прежде. С такой скоростью развивались только вирусы.
– Если уровень агрессивности сохранится, – заметила Чен, – они полностью завладеют таламусом за считанные сутки. А еще через несколько дней наступит смерть мозга.
– Значит, заражение произошло совсем недавно, – констатировал Стэнтон.
Джиао Чен кивнула:
– Несомненно. В противном случае пациент уже был бы мертв.
Стэнтон пристально посмотрел на Дэвиса.
– Нам не остается ничего, кроме как попробовать применить антитела.
– Габриель!
– Какие антитела? – недоуменно спросила Тэйн.
Это был результат их самого последнего эксперимента в стремлении найти способ излечения, объяснил Стэнтон. Организм человека не мог сам создать защитные антитела против чужеродных прионов, потому что человеческая иммунная система ошибочно принимала их за нормальные прионы головного мозга. Тогда ученые института «отключили» нормальные прионы мозга мышей (побочным результатом чего и явилась необычайная храбрость грызунов при столкновении со змеями), а затем ввели им аномальные прионы. И тогда мышам удалось выработать антитела против посторонних прионов, которые можно было извлечь и теоретически использовать как лекарство. Проблема заключалась в том, что Стэнтон и его помощники еще ни разу не испытывали подобный метод на людях, хотя результаты опытов в чашке Петри показали большую вероятность успеха.
Но Дэвис выглядел встревоженным.
– Поверь, никому так не хочется послать чиновников ФДА куда подальше, чем мне. Но, Габриель, ты же не хочешь получить еще один иск?
– О каком иске речь? – спросила Тэйн.
– Я бы не стал сейчас вдаваться в подробности, – пробормотал Стэнтон.
– А по-моему, самое время вспомнить об этом! – Дэвис повернулся к Тэйн. – Он применил к носителю генетического прионного заболевания не прошедший процедуру одобрения метод лечения.
– Его семья сама попросила ввести пациенту новое лекарство, – вставила реплику Джиао, – но затем, когда это было сделано, а он не выжил, эти люди взяли свои слова обратно.
– Поистине, «возлюби близких больного своего», – покачала головой Тэйн. – Старая лицемерная клятва докторов.
В их разговор вмешался другой врач из команды Стэнтона – Кристиан. Обычно этот молодой человек во время работы почти не расставался с наушниками, часами слушая любимый рэп, но сейчас он отбросил их в сторону – наилучший показатель напряжения, царившего в лаборатории.
– Нам снова позвонили из полиции, – сказал он. – Они провели обыск в номере мотеля «Супер-8», где арестовали нашего Джона Доу. При осмотре найден счет из мексиканского ресторана. Он расположен прямо напротив гостиницы.
– Уже известно, кто поставляет туда мясо? – спросил Стэнтон.
– Крупная механизированная ферма в Сан-Хоакине. У них промышленные масштабы. Продают миллион фунтов говядины в год. Никаких нарушений за ними прежде не замечалось, но у них огромный процент поставок для производства побочных продуктов.
– А это что такое? – снова настал черед недоумевать Тэйн.
– Речь идет, например, о зубной пасте, которой вы пользуетесь. – Дэвис охотно взялся разъяснить самую странную из функций мясного бизнеса. – Или о жидкости для полоскания полости рта. И даже об игрушках для малолетних детей. Во все это входят добавки, изготовленные из мясных отходов, после того как животное пройдет через бойню.
– Именно вторичное использование мясных отходов, по всей вероятности, послужило истинной причиной эпидемии «коровьего бешенства», – продолжил за него Стэнтон. – Коровам скармливали остатки мозга ранее убитых коров.
– Своего рода насильственный каннибализм, – изумилась Тэйн.
Стэнтон снова повернулся к своему помощнику:
– Какой компании принадлежит ферма?
– «Хавермор фармз».
Стэнтон поневоле чуть не подпрыгнул в кресле.
– Так эта мексиканская забегаловка закупает мясо у «Хавермор»?
– Почему вы так взволновались? – спросила Тэйн. – Вам знакомо это название?
– Еще как знакомо! – Стэнтон схватился за трубку телефона. – Они поставляют все мясные продукты по договору с объединенным школьным советом Лос-Анджелеса и его окрестностей.
Головное предприятие «Хавермор фармз» приютилось в долине между горами Сан-Эмигдио так, чтобы ветры не доносили специфические запахи ни до одного населенного пункта в округе. В утреннем транспортном потоке Стэнтону и Дэвису пришлось потратить час, чтобы попасть туда. Если в течение ближайших двух часов ученым не удастся доказать, что мутировавшие прионы содержатся именно в этом мясе, ничто уже не сможет помешать примерно миллиону школьников Лос-Анджелеса употребить его в обед.
Машина врачей мчалась мимо огромных загонов, в которых теснились тысячи голов крупного рогатого скота. Но Стэнтона в первую очередь интересовали только что отправленные на бойню животные, диета которых базировалась в основном на силосе, но никто не делал секрета из того, что для прибавки в весе им подмешивали в корм белковые добавки, изготовленные из собственных же отходов. Потенциально именно в них могла заключаться прионовая угроза.
Ученые настояли, чтобы их сразу же провели на место изготовления протеиновых кормовых брикетов, где возникновение проблемы было наиболее вероятным. Там Стэнтон и Дэвис последовали за начальником цеха по фамилии Мастрас вдоль ленты конвейера, на которой лежали головы и конечности забитых свиней, коров, лошадей и даже усыпленных кошек и собак. Мужчины в банданах, защитных очках и масках перекрикивались друг с другом по-испански, управляя бульдозерами, которые спихивали полностью освежеванные скелеты в огромную яму, где останки коров смешивались со свиными головами, костями и шерстью. Только ватки со специальной мазью, которые выдали посетителям предусмотрительные хозяева, помогали им терпеть невыносимую иначе вонь.
– Нам нечего скрывать от инспекторов, – сказал Мастрас, – и потому мы всегда открыты для проверок и готовы выдать любые документы. Еще никогда у нас не выявляли никаких нарушений.
– Вы имеете в виду, что та мизерная часть вашей продукции, которую тестируют в департаменте сельского хозяйства, всегда выдерживает проверку, только и всего, – заметил Дэвис.
– Но вы ведь понимаете, в каком дерьме мы окажемся, если только станет известно, что вы в чем-то нас подозреваете! – Мастрасу приходилось кричать, чтобы его голос не заглушили двигатели бульдозеров. – И даже не важно, справедливы ваши подозрения или нет.
У начальника цеха были рыжие волосы и одутловатое лицо, и у Стэнтона он вызывал инстинктивную антипатию.
– Мы ничего не сообщим публике, если не найдем источника заболевания, – заверил Дэвис. – Кстати, ЦКЗ тоже не заинтересован в огласке.
Тем временем Стэнтон быстро, на глаз, подсчитал количество скелетов коров, которыми был буквально завален цех.
– Здесь материала намного больше, чем может поступать с одной только вашей бойни, – заключил он. – Вы закупаете отходы у других ферм?
– Да, приобретаем кое-что, – признал Мастрас. – Но не думайте, мы не получаем просроченное мясо в пакетах из супермаркетов. Никогда не пускаем в переработку трупы животных с ошейниками против насекомых. Их предварительно снимают, потому что иначе мы не примем останки. На этом настаивает наше руководство, которое стремится к высочайшим стандартам в работе.
– Или, скорее, не хочет иметь проблем с законом, – скептически усмехнулся Дэвис.
Они дошли до того места, где из грузовиков сваливали останки различных животных на конвейерные ленты. Они расходились в разных направлениях и уносили на себе порой совершенно не поддающиеся опознанию части туш, окровавленные шкуры, горы костей, сломанные челюсти и прочее. Дэвис занялся лентой для останков свиней, а Стэнтон сосредоточился на коровах.
Используя хирургические щипцы и нож фирмы «Экс-Акто», Дэвис срезал образцы и тут же бросал их в сосуд для оперативного иммуноферментного анализа и проверки на энзимы – тест, который он лично разработал несколько лет назад в разгар борьбы с «коровьим бешенством». Стэнтон же укладывал кусочки плоти забитых животных на пластиковую пластину с двадцатью различными углублениями, каждое из которых было заполнено чистым белковым раствором. Попав в такую среду, любые подвергшиеся мутации прионы сразу же окрасили бы жидкость в темно-зеленый цвет.
За десять минут он подверг проверке дюжину образцов с конвейера, но растворы не показали никакой реакции. Стэнтон настоял на продолжении тестирования, но результаты оставались такими же.
– У меня тоже ничего, – сказал Дэвис, подходя к нему и разводя руками. – Быть может, этот штамм устойчив к иммунному анализу.
Стэнтон снова обратился к начальнику цеха:
– Покажите нам ваши грузовики.
У погрузочных площадок складских помещений они проработали каждый квадратный сантиметр кузовов машин, которые использовались для доставки останков животных с бойни: соскребали материал с покрытых кровью полов и бортов всех двадцати двух грузовиков и подвергали тем же тестам.
Но анализ за анализом давал негативные результаты: белковые растворы оставались прозрачными.
Мастрас теперь имел все основания расплыться в улыбке. Выпрыгнув из кузова последней машины, он позвонил в контору и доложил, что поставки продукции по школьному контракту можно возобновлять незамедлительно. Около миллиона учеников будут обедать сегодня мясом компании «Хавермор», и Стэнтон уже ничего не мог сделать, чтобы предотвратить это.
– Говорил же я вам, – торжествовал Мастрас, – что у нас всегда все чисто.
Стэнтону же оставалось только молиться, что они ничего не упустили из виду, и укорять себя за наивную надежду, что решение проблемы можно будет найти так быстро и просто. Производство побочной продукции было только одним из рискованных методов, придуманных людьми, чтобы использовать мясо, которое они сами и употребляли. Теперь необходимо было максимально расширить круг поисков источника болезни Джона Доу. И с каждым новым часом ожидать, что поступят сведения о других случаях недуга.
Когда Стэнтон тоже выпрыгнул из последнего грузовика, он заметил, что Мастрас уже покинул склады и медленно шел в сторону от них по дороге. При этом он пристально всматривался в нечто, замеченное им в отдалении. Стэнтон последовал за начальником цеха и вскоре сам отчетливо мог увидеть, что происходит. Поднимая огромные облака пыли, в их сторону неслись микроавтобусы с «тарелками» спутниковых антенн на крышах.
– Сучий потрох! – выругался Мастрас, выразительно оглядываясь на Стэнтона.
На всех парах к ним приближались съемочные группы телевизионных компаний.
На рассвете Стэнтон обсудил ситуацию со своим заместителем Аланом Дэвисом, блестящим английским экспертом, который уже несколько лет изучал «коровье бешенство» по обе стороны Атлантики.
– Только что закончил говорить с представителем министерства сельского хозяйства, – сказал Дэвис (они расположились в кабинете Стэнтона в прионовом институте). – Прионов не обнаружено пока ни в одной крупной партии мяса. Ничего подозрительного не найдено ни в книгах регистрации поголовья скота, ни в отчетах о рационах питания животных.
На Дэвисе были жилетка и брюки от костюма-тройки в тонкую полоску, а его длинные темно-русые волосы были так тщательно уложены, что напоминали парик. Он был единственным ученым-практиком из числа знакомых Стэнтона, который носил на работу костюм, – своеобразный способ постоянно напоминать американцам, насколько более цивилизованны их британские кузены.
– Я бы хотел просмотреть результаты их тестов сам, – сказал Стэнтон, потирая глаза. Он уже сейчас с трудом преодолевал утомление.
– Но они смогли проверить только крупные фермерские хозяйства, – отметил Дэвис со снисходительной усмешкой. – Чтобы прошерстить все мелкие фермы, им потребуется не меньше года. Я уже не говорю об овцах и свиньях. А ведь прямо сейчас какой-то беспечный идиот измельчает отравленные коровьи мозги – или что там еще он может перерабатывать – и отправляет в продажу по всей стране.
Отследить первоначальный источник было наиболее важной задачей медиков при столкновении с заболеванием, вызванным испорченными продуктами питания. Так выявлялись фермы, где выращивались овощи, зараженные кишечной палочкой, – хозяйства временно закрывали, а их продукцию срочно изымали из продажи. В случаях сальмонеллы точно так же поступали с производителями куриных яиц, отзывая все партии товара, уже отгруженные магазинам. От того, насколько оперативно вмешаются власти, порой зависело, ограничится ли число заболевших единицами или будет измеряться десятками тысяч.
Между тем команда Стэнтона не знала даже, на мясе каких животных сосредоточиться в первую очередь. Само собой, зная о «коровьем бешенстве», главными подозреваемыми поначалу сделали коров и занялись проверкой говядины. Но ведь прионы свиней были поразительно схожи с коровьими. А вызванная прионами эпидемия так называемой почесухи погубила сотни тысяч овец по всей Европе, и Стэнтон давно опасался, что следующей угрозой для людей может стать именно зараженная баранина.
Как только им удастся выяснить, как именно заболел Джон Доу, тогда и начнется огромная работа по ограничению угрозы. В наши дни переработка мяса и его использование приняли такие формы, что плоть, взятая всего от одного животного, может стать частью множества различного рода продукции и оказаться в магазинах по всему миру. Стэнтон как-то обнаружил, что мясо от одной коровы продавалось в вяленом виде в Коламбусе и одновременно пошло на гамбургеры в Дюссельдорфе.
– Мне нужно, чтобы как можно больше людей немедленно занялись проверкой всех местных больниц, – сказал он Дэвису.
Джон Доу оставался пока единственной известной жертвой, но прионовые заболевания настолько плохо поддавались диагностике, что Стэнтон был почти уверен в наличии других.
– Особое внимание пусть уделят пациентам с необъяснимой бессонницей. Как, впрочем, всем странным случаям. И нельзя упускать из виду психиатрические больницы. Пусть дадут списки всех, кого доставили с галлюцинациями и с отклонениями от нормы в поведении.
– Эта характеристика подходит практически любому жителю Лос-Анджелеса, – с грустной улыбкой заметил Дэвис, который подчеркивал свое отличие от жителей западного побережья США не только одеждой, но и непрестанными шутками по поводу их манер.
– Что-нибудь еще? – спросил Стэнтон.
– Чуть не забыл. Каванаг лично звонила.
Занимаясь расследованиями прионовых заболеваний по поручению Центра по контролю заболеваемости, Стэнтон находился в прямом подчинении заместителя директора ЦКЗ. Эмили Каванаг славилась своим почти сверхъестественным спокойствием, но это не значило, что она относилась ко всему легкомысленно и не понимала, какую опасность представляли прионовые инфекции. После того как Стэнтон продолбил всем в Атланте головы по поводу финансирования и введения специального мониторинга, он нажил там себе немало врагов. Каванаг принадлежала к числу немногих, кто остался его союзником.
– Мне осталось только узнать у тебя, как мы будем новую напасть называть, – сказал Дэвис.
– Пока пусть будет ВФБ, – ответил Стэнтон. – Вариант фатальной бессонницы. Но если ты найдешь мне ее источник, она получит наименование «болезни Дэвиса», обещаю.
Стэнтон прослушал более десятка голосовых сообщений, связанных с расследованием, прежде чем до него донесся голос Нины.
«Получила от тебя весточку, – наговорила она на его автоответчик, – и сразу заподозрила, что ты снова строишь козни, делая из меня вегетарианку, не иначе. Но не волнуйся, мясо так долго лежало в моем морозильнике, что я все равно собиралась его выкинуть. Думаю, я и твой мохнатый приятель как-нибудь протянем здесь на свежей рыбке. Перезвони, когда сможешь. И береги себя».
Стэнтон окинул взглядом своих подчиненных, склонившихся над микроскопами. По строжайшему распоряжению из штаб-квартиры ЦКЗ в Атланте никто из них не мог никому ни словом обмолвиться о вспышке заболевания, связанного с употреблением в пищу мяса. Каждый раз, как только пробегал самый смутный слух о возможном «коровьем бешенстве», среди обывателей начиналась паника, акции производителей мясопродуктов обрушивались на бирже, что приводило к миллиардным убыткам. А потому и Стэнтон в своем сообщении не рассказал Нине о случае с Джоном Доу. Просто намекнул, что ей лучше внять его совету и исключить мясное из своего рациона, о чем он с ней не раз беседовал прежде.
– Доктор Стэнтон! Взгляните, что у меня видно на предметном стекле! – воскликнула одна из его помощниц.
Он отключил телефон и поспешил пройти за защитный экран в противоположном конце лаборатории. Рядом с женщиной-экспертом Джиао Чен сидела Микаела Тэйн. Когда ее смена в Пресвитерианской больнице закончилась, Стэнтон сам пригласил ее к себе в институт, чтобы держать в курсе проводимых исследований. Когда обнаружение ФСБ у пациента можно будет предать огласке, ему хотелось, чтобы отдали должное той, кто первой заподозрила и диагностировала заболевание.
– Очертания идентичны ФСБ, – пояснила Чен, уступая начальнику место, – но прогрессия просто невероятная. Развитие идет намного быстрее обычного.
Стэнтон приник к окулярам самого мощного электронного микроскопа. Обычно прионы, подобно ДНК, имели форму спиралей, но сейчас он видел, как эти спирали раскрутились и сложились в нечто, похожее на мехи аккордеона.
– Сколько времени прошло со времени получения исходного материала? – спросил Стэнтон.
– Всего два часа, – ответила Чен.
Прионы, которые привык наблюдать Стэнтон, достигали этой стадии в течение месяца или даже дольше. При «коровьем бешенстве» приходилось порой изучать, что потребляла жертва три-четыре года назад, чтобы выявить источник зараженного мяса. Но эти протеины трансформировались быстрее, чем все, которые ему доводилось видеть прежде. С такой скоростью развивались только вирусы.
– Если уровень агрессивности сохранится, – заметила Чен, – они полностью завладеют таламусом за считанные сутки. А еще через несколько дней наступит смерть мозга.
– Значит, заражение произошло совсем недавно, – констатировал Стэнтон.
Джиао Чен кивнула:
– Несомненно. В противном случае пациент уже был бы мертв.
Стэнтон пристально посмотрел на Дэвиса.
– Нам не остается ничего, кроме как попробовать применить антитела.
– Габриель!
– Какие антитела? – недоуменно спросила Тэйн.
Это был результат их самого последнего эксперимента в стремлении найти способ излечения, объяснил Стэнтон. Организм человека не мог сам создать защитные антитела против чужеродных прионов, потому что человеческая иммунная система ошибочно принимала их за нормальные прионы головного мозга. Тогда ученые института «отключили» нормальные прионы мозга мышей (побочным результатом чего и явилась необычайная храбрость грызунов при столкновении со змеями), а затем ввели им аномальные прионы. И тогда мышам удалось выработать антитела против посторонних прионов, которые можно было извлечь и теоретически использовать как лекарство. Проблема заключалась в том, что Стэнтон и его помощники еще ни разу не испытывали подобный метод на людях, хотя результаты опытов в чашке Петри показали большую вероятность успеха.
Но Дэвис выглядел встревоженным.
– Поверь, никому так не хочется послать чиновников ФДА куда подальше, чем мне. Но, Габриель, ты же не хочешь получить еще один иск?
– О каком иске речь? – спросила Тэйн.
– Я бы не стал сейчас вдаваться в подробности, – пробормотал Стэнтон.
– А по-моему, самое время вспомнить об этом! – Дэвис повернулся к Тэйн. – Он применил к носителю генетического прионного заболевания не прошедший процедуру одобрения метод лечения.
– Его семья сама попросила ввести пациенту новое лекарство, – вставила реплику Джиао, – но затем, когда это было сделано, а он не выжил, эти люди взяли свои слова обратно.
– Поистине, «возлюби близких больного своего», – покачала головой Тэйн. – Старая лицемерная клятва докторов.
В их разговор вмешался другой врач из команды Стэнтона – Кристиан. Обычно этот молодой человек во время работы почти не расставался с наушниками, часами слушая любимый рэп, но сейчас он отбросил их в сторону – наилучший показатель напряжения, царившего в лаборатории.
– Нам снова позвонили из полиции, – сказал он. – Они провели обыск в номере мотеля «Супер-8», где арестовали нашего Джона Доу. При осмотре найден счет из мексиканского ресторана. Он расположен прямо напротив гостиницы.
– Уже известно, кто поставляет туда мясо? – спросил Стэнтон.
– Крупная механизированная ферма в Сан-Хоакине. У них промышленные масштабы. Продают миллион фунтов говядины в год. Никаких нарушений за ними прежде не замечалось, но у них огромный процент поставок для производства побочных продуктов.
– А это что такое? – снова настал черед недоумевать Тэйн.
– Речь идет, например, о зубной пасте, которой вы пользуетесь. – Дэвис охотно взялся разъяснить самую странную из функций мясного бизнеса. – Или о жидкости для полоскания полости рта. И даже об игрушках для малолетних детей. Во все это входят добавки, изготовленные из мясных отходов, после того как животное пройдет через бойню.
– Именно вторичное использование мясных отходов, по всей вероятности, послужило истинной причиной эпидемии «коровьего бешенства», – продолжил за него Стэнтон. – Коровам скармливали остатки мозга ранее убитых коров.
– Своего рода насильственный каннибализм, – изумилась Тэйн.
Стэнтон снова повернулся к своему помощнику:
– Какой компании принадлежит ферма?
– «Хавермор фармз».
Стэнтон поневоле чуть не подпрыгнул в кресле.
– Так эта мексиканская забегаловка закупает мясо у «Хавермор»?
– Почему вы так взволновались? – спросила Тэйн. – Вам знакомо это название?
– Еще как знакомо! – Стэнтон схватился за трубку телефона. – Они поставляют все мясные продукты по договору с объединенным школьным советом Лос-Анджелеса и его окрестностей.
Головное предприятие «Хавермор фармз» приютилось в долине между горами Сан-Эмигдио так, чтобы ветры не доносили специфические запахи ни до одного населенного пункта в округе. В утреннем транспортном потоке Стэнтону и Дэвису пришлось потратить час, чтобы попасть туда. Если в течение ближайших двух часов ученым не удастся доказать, что мутировавшие прионы содержатся именно в этом мясе, ничто уже не сможет помешать примерно миллиону школьников Лос-Анджелеса употребить его в обед.
Машина врачей мчалась мимо огромных загонов, в которых теснились тысячи голов крупного рогатого скота. Но Стэнтона в первую очередь интересовали только что отправленные на бойню животные, диета которых базировалась в основном на силосе, но никто не делал секрета из того, что для прибавки в весе им подмешивали в корм белковые добавки, изготовленные из собственных же отходов. Потенциально именно в них могла заключаться прионовая угроза.
Ученые настояли, чтобы их сразу же провели на место изготовления протеиновых кормовых брикетов, где возникновение проблемы было наиболее вероятным. Там Стэнтон и Дэвис последовали за начальником цеха по фамилии Мастрас вдоль ленты конвейера, на которой лежали головы и конечности забитых свиней, коров, лошадей и даже усыпленных кошек и собак. Мужчины в банданах, защитных очках и масках перекрикивались друг с другом по-испански, управляя бульдозерами, которые спихивали полностью освежеванные скелеты в огромную яму, где останки коров смешивались со свиными головами, костями и шерстью. Только ватки со специальной мазью, которые выдали посетителям предусмотрительные хозяева, помогали им терпеть невыносимую иначе вонь.
– Нам нечего скрывать от инспекторов, – сказал Мастрас, – и потому мы всегда открыты для проверок и готовы выдать любые документы. Еще никогда у нас не выявляли никаких нарушений.
– Вы имеете в виду, что та мизерная часть вашей продукции, которую тестируют в департаменте сельского хозяйства, всегда выдерживает проверку, только и всего, – заметил Дэвис.
– Но вы ведь понимаете, в каком дерьме мы окажемся, если только станет известно, что вы в чем-то нас подозреваете! – Мастрасу приходилось кричать, чтобы его голос не заглушили двигатели бульдозеров. – И даже не важно, справедливы ваши подозрения или нет.
У начальника цеха были рыжие волосы и одутловатое лицо, и у Стэнтона он вызывал инстинктивную антипатию.
– Мы ничего не сообщим публике, если не найдем источника заболевания, – заверил Дэвис. – Кстати, ЦКЗ тоже не заинтересован в огласке.
Тем временем Стэнтон быстро, на глаз, подсчитал количество скелетов коров, которыми был буквально завален цех.
– Здесь материала намного больше, чем может поступать с одной только вашей бойни, – заключил он. – Вы закупаете отходы у других ферм?
– Да, приобретаем кое-что, – признал Мастрас. – Но не думайте, мы не получаем просроченное мясо в пакетах из супермаркетов. Никогда не пускаем в переработку трупы животных с ошейниками против насекомых. Их предварительно снимают, потому что иначе мы не примем останки. На этом настаивает наше руководство, которое стремится к высочайшим стандартам в работе.
– Или, скорее, не хочет иметь проблем с законом, – скептически усмехнулся Дэвис.
Они дошли до того места, где из грузовиков сваливали останки различных животных на конвейерные ленты. Они расходились в разных направлениях и уносили на себе порой совершенно не поддающиеся опознанию части туш, окровавленные шкуры, горы костей, сломанные челюсти и прочее. Дэвис занялся лентой для останков свиней, а Стэнтон сосредоточился на коровах.
Используя хирургические щипцы и нож фирмы «Экс-Акто», Дэвис срезал образцы и тут же бросал их в сосуд для оперативного иммуноферментного анализа и проверки на энзимы – тест, который он лично разработал несколько лет назад в разгар борьбы с «коровьим бешенством». Стэнтон же укладывал кусочки плоти забитых животных на пластиковую пластину с двадцатью различными углублениями, каждое из которых было заполнено чистым белковым раствором. Попав в такую среду, любые подвергшиеся мутации прионы сразу же окрасили бы жидкость в темно-зеленый цвет.
За десять минут он подверг проверке дюжину образцов с конвейера, но растворы не показали никакой реакции. Стэнтон настоял на продолжении тестирования, но результаты оставались такими же.
– У меня тоже ничего, – сказал Дэвис, подходя к нему и разводя руками. – Быть может, этот штамм устойчив к иммунному анализу.
Стэнтон снова обратился к начальнику цеха:
– Покажите нам ваши грузовики.
У погрузочных площадок складских помещений они проработали каждый квадратный сантиметр кузовов машин, которые использовались для доставки останков животных с бойни: соскребали материал с покрытых кровью полов и бортов всех двадцати двух грузовиков и подвергали тем же тестам.
Но анализ за анализом давал негативные результаты: белковые растворы оставались прозрачными.
Мастрас теперь имел все основания расплыться в улыбке. Выпрыгнув из кузова последней машины, он позвонил в контору и доложил, что поставки продукции по школьному контракту можно возобновлять незамедлительно. Около миллиона учеников будут обедать сегодня мясом компании «Хавермор», и Стэнтон уже ничего не мог сделать, чтобы предотвратить это.
– Говорил же я вам, – торжествовал Мастрас, – что у нас всегда все чисто.
Стэнтону же оставалось только молиться, что они ничего не упустили из виду, и укорять себя за наивную надежду, что решение проблемы можно будет найти так быстро и просто. Производство побочной продукции было только одним из рискованных методов, придуманных людьми, чтобы использовать мясо, которое они сами и употребляли. Теперь необходимо было максимально расширить круг поисков источника болезни Джона Доу. И с каждым новым часом ожидать, что поступят сведения о других случаях недуга.
Когда Стэнтон тоже выпрыгнул из последнего грузовика, он заметил, что Мастрас уже покинул склады и медленно шел в сторону от них по дороге. При этом он пристально всматривался в нечто, замеченное им в отдалении. Стэнтон последовал за начальником цеха и вскоре сам отчетливо мог увидеть, что происходит. Поднимая огромные облака пыли, в их сторону неслись микроавтобусы с «тарелками» спутниковых антенн на крышах.
– Сучий потрох! – выругался Мастрас, выразительно оглядываясь на Стэнтона.
На всех парах к ним приближались съемочные группы телевизионных компаний.
6
Толпа репортеров, собравшаяся при входе в Пресвитерианскую больницу, привела Чель, которая и так уже нервничала, в еще большее смятение. Врач, с которым она разговаривала по телефону, заверил ее, что дело сугубо конфиденциальное, а это устраивало ее как нельзя больше. О причинах, заставивших ее приехать в больницу, она сама предпочла бы не распространяться. Чем меньше внимания привлечет ее визит, тем лучше. Но теперь не оставалось сомнений: пресса почуяла сенсацию, и почти все пространство перед больницей было заполнено газетчиками, фотографами и людьми с телекамерами.
Чель даже некоторое время не выходила из машины, взвешивая вероятность, что присутствие здесь прессы каким-то образом связано с интересовавшим ее вопросом. Стоит ей войти внутрь и обнаружить связь между больным, о котором ей рассказали, и новой рукописью, крупных неприятностей избежать уже не удастся. Но не войти значило не получить объяснения загадки, почему больной абориген упорно твердил на языке майя слово, означавшее «кодекс», на следующий день после того, как Гутьеррес явился к ней и принес, вероятно, один из самых важных письменных документов в истории человечества. И как это часто с ней случалось, любопытство пересилило страх.
Но уже через десять минут, когда она рядом с доктором Тэйн стояла в палате на шестом этаже, от любопытства не осталось и следа. Они склонились над постелью пациента, наблюдая невыносимые страдания этого мужчины, который обильно потел и явно испытывал мучительную боль. Как он попал сюда, Чель, разумеется, понятия не имела, но умереть в чужом краю, вдали от семьи и родного дома – такой судьбы врагу не пожелаешь.
– Нам необходимо выяснить, как его зовут, каким образом он здесь оказался, давно ли в США и долго ли уже болеет, – объясняла Тэйн. – И получить любую другую информацию, которой он с вами поделится. Каждая мелочь может оказаться важной.
Чель снова посмотрела на пациента.
– Чаки’й, и ячи… – с трудом пробормотал он на к’виче.
– Мы можем дать ему немного воды? – спросила Чель.
Тэйн указала на стоявшую у изголовья постели капельницу:
– Его организм и без того насквозь сейчас пропитан жидкостью.
– Но он говорит, что хочет пить.
Доктор взяла с тумбочки Джона Доу графин, наполнила его водой из крана над раковиной, а потом перелила часть содержимого в чашку. Он вцепился в нее обеими руками и мгновенно опорожнил.
– К нему не опасно подходить близко? – спросила Чель.
– Так его болезнь не передается, – заверила ее Тэйн. – Она переносится с испорченным мясом. А маски мы надели потому, что боимся заразить чем-нибудь его самого, ведь его организм слишком ослаблен, чтобы защищаться.
Чель поправила завязки на своей маске и подошла еще ближе. Первый вывод напрашивался сам собой: этот человек не был торговцем, потому что майя, продававшие сувениры туристам вдоль дорог в Гватемале, быстро начинали говорить по-испански. На нем отсутствовали татуировки и пирсинг, что выдавало бы в нем шамана или жреца. Но вот руки его покрывали жесткие мозоли, а на больших пальцах кожа даже потрескалась от костяшек до самых ногтей. Это указывало на привычку орудовать мачете. Аборигены, конечно же, использовали этот инструмент для расчистки полей под посевы, но он же служил мародерам, чтобы прокладывать в джунглях тропы к неизвестным и затерянным руинам.
Неужели перед ней лежал сейчас человек, который первым обнаружил рукопись?
– Хорошо, давайте начнем с его имени, – сказала Тэйн.
– Как называют твою семью, брат? – спросила Чель. – Моя фамилия – Ману. При рождении мне дали имя Чель. Как зовут тебя?
– Рапапем Волси, – хрипло прошептал он.
Рапапем означало «полет». Волси же была вполне распространенная фамилия.
Судя по произношению гласных, Чель посчитала, что родом он откуда-то с юга Петена.
– Моя семья жила прежде в Эль Петене, – сказала она. – А твоя?
Волси не ответил. Чель задала этот же вопрос в разных формах, но больной отмалчивался.
– Спросите, когда он прибыл в США? – торопила Тэйн.
Чель перевела и на этот раз получила четкий ответ:
– Шесть солнц тому назад.
Тэйн выглядела удивленной.
– Так он здесь всего шесть дней?
Чель вновь обратилась к Волси:
– Ты пересек мексиканскую границу?
Пациент заворочался на постели, но ничего не сказал. А потом закрыл глаза и снова повторил:
– Вуе!
– А это что означает? – оживилась Тэйн. – Он все время повторяет это свое «вуе». Я уже просмотрела все возможные источники, но нигде не нашла ничего похожего.
– Вы слышите слово немного неверно, – объяснила Чель. – На самом деле оно произносится как «вуй».
– Такой вариант я не проверяла. Каково же его значение?
– На языке к’виче, которым пользуется мой народ, это сокращение для «Попул Ву» – нашего священного эпоса. – Чель заранее продумала эту версию. – Он понимает, что тяжело болен, и, вероятно, хотел бы, чтобы сакральная книга облегчила его страдания.
– Стало быть, он хочет, чтобы мы достали ему экземпляр этой книги?
Чель открыла свою сумку, извлекла из нее потрепанную копию «Попул Ву» и положила на тумбочку при кровати.
Чель даже некоторое время не выходила из машины, взвешивая вероятность, что присутствие здесь прессы каким-то образом связано с интересовавшим ее вопросом. Стоит ей войти внутрь и обнаружить связь между больным, о котором ей рассказали, и новой рукописью, крупных неприятностей избежать уже не удастся. Но не войти значило не получить объяснения загадки, почему больной абориген упорно твердил на языке майя слово, означавшее «кодекс», на следующий день после того, как Гутьеррес явился к ней и принес, вероятно, один из самых важных письменных документов в истории человечества. И как это часто с ней случалось, любопытство пересилило страх.
Но уже через десять минут, когда она рядом с доктором Тэйн стояла в палате на шестом этаже, от любопытства не осталось и следа. Они склонились над постелью пациента, наблюдая невыносимые страдания этого мужчины, который обильно потел и явно испытывал мучительную боль. Как он попал сюда, Чель, разумеется, понятия не имела, но умереть в чужом краю, вдали от семьи и родного дома – такой судьбы врагу не пожелаешь.
– Нам необходимо выяснить, как его зовут, каким образом он здесь оказался, давно ли в США и долго ли уже болеет, – объясняла Тэйн. – И получить любую другую информацию, которой он с вами поделится. Каждая мелочь может оказаться важной.
Чель снова посмотрела на пациента.
– Чаки’й, и ячи… – с трудом пробормотал он на к’виче.
– Мы можем дать ему немного воды? – спросила Чель.
Тэйн указала на стоявшую у изголовья постели капельницу:
– Его организм и без того насквозь сейчас пропитан жидкостью.
– Но он говорит, что хочет пить.
Доктор взяла с тумбочки Джона Доу графин, наполнила его водой из крана над раковиной, а потом перелила часть содержимого в чашку. Он вцепился в нее обеими руками и мгновенно опорожнил.
– К нему не опасно подходить близко? – спросила Чель.
– Так его болезнь не передается, – заверила ее Тэйн. – Она переносится с испорченным мясом. А маски мы надели потому, что боимся заразить чем-нибудь его самого, ведь его организм слишком ослаблен, чтобы защищаться.
Чель поправила завязки на своей маске и подошла еще ближе. Первый вывод напрашивался сам собой: этот человек не был торговцем, потому что майя, продававшие сувениры туристам вдоль дорог в Гватемале, быстро начинали говорить по-испански. На нем отсутствовали татуировки и пирсинг, что выдавало бы в нем шамана или жреца. Но вот руки его покрывали жесткие мозоли, а на больших пальцах кожа даже потрескалась от костяшек до самых ногтей. Это указывало на привычку орудовать мачете. Аборигены, конечно же, использовали этот инструмент для расчистки полей под посевы, но он же служил мародерам, чтобы прокладывать в джунглях тропы к неизвестным и затерянным руинам.
Неужели перед ней лежал сейчас человек, который первым обнаружил рукопись?
– Хорошо, давайте начнем с его имени, – сказала Тэйн.
– Как называют твою семью, брат? – спросила Чель. – Моя фамилия – Ману. При рождении мне дали имя Чель. Как зовут тебя?
– Рапапем Волси, – хрипло прошептал он.
Рапапем означало «полет». Волси же была вполне распространенная фамилия.
Судя по произношению гласных, Чель посчитала, что родом он откуда-то с юга Петена.
– Моя семья жила прежде в Эль Петене, – сказала она. – А твоя?
Волси не ответил. Чель задала этот же вопрос в разных формах, но больной отмалчивался.
– Спросите, когда он прибыл в США? – торопила Тэйн.
Чель перевела и на этот раз получила четкий ответ:
– Шесть солнц тому назад.
Тэйн выглядела удивленной.
– Так он здесь всего шесть дней?
Чель вновь обратилась к Волси:
– Ты пересек мексиканскую границу?
Пациент заворочался на постели, но ничего не сказал. А потом закрыл глаза и снова повторил:
– Вуе!
– А это что означает? – оживилась Тэйн. – Он все время повторяет это свое «вуе». Я уже просмотрела все возможные источники, но нигде не нашла ничего похожего.
– Вы слышите слово немного неверно, – объяснила Чель. – На самом деле оно произносится как «вуй».
– Такой вариант я не проверяла. Каково же его значение?
– На языке к’виче, которым пользуется мой народ, это сокращение для «Попул Ву» – нашего священного эпоса. – Чель заранее продумала эту версию. – Он понимает, что тяжело болен, и, вероятно, хотел бы, чтобы сакральная книга облегчила его страдания.
– Стало быть, он хочет, чтобы мы достали ему экземпляр этой книги?
Чель открыла свою сумку, извлекла из нее потрепанную копию «Попул Ву» и положила на тумбочку при кровати.