Страница:
– Произносится наоборот: Робка-Пробка. Но сейчас он шеф банды по прозвищу Робертина.
– Ну, Робертина тебя захватит. А куда он тебя денет? Кто ему какой выкуп за тебя даст? Позвонят родители или бабушка в милицию и…
– Робертина никакой милиции не боится, – голос воспитанной девочки Вероники стал гордым, а все разноцветные бантики на её голове приподнялись. – Его дед имеет огромные заслуги перед государством, и его, деда, нельзя даже нервировать. Посему Робертина никого не боится. В прошлом году, например, Робка-Пробка, случайно, правда, выбил из рогатки глаз одному пожилому человеку. И его, жесточайшего хулигана, в милицию даже не вызывали! Не перебивайте меня! – капризно прикрикнула она [5]. – Представляете, КТО мне угрожает?! Вот я и прошу вас стать моим избавителем! Вступить в неминуемую жестокую драку с бандитами и спасти меня! Ведь я лишена возможности даже посоветоваться с кем-нибудь. Я бандитами предупреждена. Либо спасайте меня, либо я покорно буду ждать своей у-у-у-у-ужасной участи…
Напряженно соображая, так напряженно, что заболело в висках, Вовик постарался проговорить самым решительным тоном, на какой только был способен:
– Зато я знаю, с кем мне посоветоваться. По-моему, Робка-Пробка вас всех просто обдуривает и запугивает. Вот тебе пример! С глазом-то! Это же мой знакомый Григорий Григорьевич, который сейчас у одной старушенции собаченцию караулит! Ему глаз-то Робка-Пробка выбил! И не попало этому хвастливому бандиту только потому, что Григорий Григорьевич его деда пожалел! А ты: даже в милицию Пробку-Робку не вызывали!
– Это совершенная правда?
– Ещё какая! Григорий Григорьевич мне сам сегодня рассказывал!
– О, это значительно меняет мое мнение о Робертине, – задумчиво и не без сожаления проговорила воспитанная девочка Вероника. – Если он такой беспардонный лжец и хвастун, то ему вообще верить опасно.
– А чего я тебе говорил?
– Но сопровождать меня всё равно необходимо. Я убеждена, что, если рядом со мной не будет мужественного человека, меня схватят!
– Сегодня ты можешь дома посидеть? – безнадёжным голосом спросил Вовик и деловито объяснил: – Понимаешь, занят я сегодня, честное слово. В тридцать третьей квартире караулит собаченцию Григорий Григорьевич, а старушенция не идёт и не идёт.
– А, это у Анастасии Георгиевны! Её собачка самая злобная и капризная во всём нашем микрорайоне. По всей вероятности, хозяйка её уехала к собачьему гипнотизёру по фамилии Шпунт. Я вчера для неё узнавала его адрес и телефон.
– Скажи-ка мне быстро номер телефона этого гипнотизёра и подожди меня здесь! – горячо попросил Вовик. – Я только сбегаю к Григорию Григорьевичу, а потом мы с тобой обо всём договоримся!
– Рада оказать вам любую услугу, – охотно согласилась воспитанная девочка Вероника, и Вовик помчался в тридцать третью квартиру, твердя про себя номер телефона.
Едва открыв двери, Вовик сообщил его и имя старушки Григорию Григорьевичу, объяснил, куда она уехала.
– Мы с Джульетточкой ни в каких гипнотизёрах не нуждаемся! – обрадовался тот, опуская на пол собаченцию, и тут же позвонил по телефону собачьему гипнотизёру по фамилии Шпунт. Разговор с ним возмутил Григория Григорьевича, и, рассказывая Вовику о нем, он то и дело вскакивал, пробегал по комнате, снова вскакивал и несколько успокоился лишь тогда, когда Джульетточка жалобно заскулила.
Оказалось, что Анастасия Георгиевна спит крепчайшим сном и уже невозможно определить, человечьим, или Джульетточкиным, ибо этот, с позволения сказать, гипнотизёр всё перепутал и сам ничего понять не может. Помочь ему в состоянии только сама собачка, которую и необходимо немедленно доставить к пострадавшей.
– Какой же он гипнотизёр?! – продолжал возмущаться Григорий Григорьевич, обращаясь к Джульетточке. – Он человека разбудить не может, а мы при помощи обыкновенной кастрюли вылечились!
– Собаченция вам оказалась дороже меня, – с очень горькой обидой сказал Вовик, а вспомнив воспитанную девочку Веронику, добавил: – Не смею вас задерживать. Простите, а когда же мы будем и будем ли мы вообще искать Иллариона Венедиктовича?
– Обижаться тебе нечего, – сердито отозвался Григорий Григорьевич, бережно беря тянувшуюся к нему Джульетточку на руки. – Во-первых, в историю с Анастасией Георгиевной мы попали именно из-за того, что искали твоего Иллариона Венедиктовича. Во-вторых, никого никогда и нигде нельзя оставлять в беде, если имеешь возможность помочь. В-третьих, завтра же с утра нам будет известен нужный адрес и телефон. Так что иди и спокойно занимайся своими делами. А завтра часиков в девять приходи ко мне. Сейчас напишу тебе адрес. Телефона у меня нет и уже, видимо, не будет.
По лестнице Вовик спускался не спеша: во дворе его ждала ещё более сложная забота – воспитанная девочка Вероника. Даже самому себе он не смог бы сказать ничего определённого: рад он знакомству с ней или сожалеет о нем. Если бы не этот Робка-Пробка с его бандой!..
И – неминуемая жестокая драка… Вовик-то в жизни дрался всего четыре раза, и все четыре раза ему здорово досталось: в двух случаях расквасили нос, в двух случаях поставили крупных размеров синяки, и оба под правым глазом. Так что ввязываться в драку, да ещё с несколькими бандитами, не было никакого смысла – только позориться перед воспитанной девочкой Вероникой.
Она встретила Вовика с таким скучающим видом, словно ни капельки его и не ждала. Он сразу же и очень-очень сильно обиделся, но сдержался и чуть ли не виноватым тоном сообщил:
– Завтра в девять утра я по важному делу должен встретиться с Григорием Григорьевичем. Ну, с тем самым… И не знаю, когда освобожусь.
– Неужели вы вообразили, что я вас стану упрашивать? – И все разноцветные бантики на голове воспитанной девочки Вероники удивленно, почти презрительно закачались.
– А ты что, надеялась… – начал было Вовик возмущенно, но тут же осекся и пробормотал: – Не виноват же я, что у меня с утра важное дело? Должен ведь я разыскать генерал-лейтенанта в отставке! От него моя судьба зависит, было бы тебе известно!
Воспитанная девочка Вероника понимающе взглянула на него, тихо и сочувственно улыбнулась, сказала:
– Я вовсе не намерена мешать вам. Располагайте временем по своему усмотрению. Надеюсь, вы не забудете моей просьбы. Меня вы можете найти завтра в шестнадцатой квартире. Желаю вам всего наилучшего.
– Я тебе тоже, – пролепетал Вовик, и хорошо, что воспитанная девочка Вероника, уходившая медленно и гордо, не видела, как он из краснощёкого превратился в краснолицего, красношеего и красноухого. Он даже не заметил, как мимо прошёл с Джульетточкой на руках Григорий Григорьевич, а тот не заметил мальчишки, потому что беспрестанно обменивался с собачкой многозначительными взглядами.
А Вовик, низко опустив тяжелую от множества несчастных и тревожных мыслей голову, с некоторым удивлением, но равнодушно отмечал, как от разных переживаний непривычно колотится сердце, однако больше всего поражался тому, что не может никак подняться со скамьи – до того у него ослабли ноги. Подумать только: он не ел целый день! Это он-то с его замечательнейшим аппетитом, с его-то умением и опытом сытно и вкусно поесть!
Он попытался вспомнить события прошедшего дня, и ничего не получалось: всё у него в голове, тяжелой от множества несчастных и тревожных мыслей, преептуалось. То ему представлялось, что он с Григорием Григорьевичем весь день разыскивал воспитанную, вся голова в разноцветных бантиках, девочку Веронику, то поражался неожиданно возникшей дружбе Иллариона Венедиктовича с Джульетточкой, то не мог сообразить, как спасти Анастасию Георгиевну от Робки-Пробки, который собирался похитить её и требовать выкупа от собачьего гипнотизёра по фамилии Шпунт…
Но поразительнее всего было то, что Вовик и не хотел есть, что его и не тянуло домой. Ему ничего не хотелось. Вернее, сидеть бы вот так, бессильно вытянув совершенно ослабевшие ноги и не поднимая головы, тяжелой, как вы помните, уважаемые читатели, от множества несчастных и тревожных мыслей, и подошла бы к нему – вся голова в разноцветных бантиках – воспитанная девочка Вероника и спросила бы своим странным, необычным языком:
– Простите, не могли бы вы уделить мне, несмотря на вашу большую занятость, хотя бы немножечко времени и, если я этого достойна, чуточку внимания?
И когда Вовик ответил бы небрежно, очень устало, что пожалуйста, так уж и быть, уделю вам и время, и внимание, потому что именно так поступают истинные рыцари, которых сейчас днём с прожектором не найдешь, она сказала бы со слезами в голосе и в голубых глазах:
– Знаете, в кинотеатре «Кристалл» идёт очень замечательный фильм о любви. Не могли бы вы доставить мне истинно огромное удовольствие и великодушно пригласить меня…
– Ни за какие коврижки! – ответил бы он с презрением, даже и не взглянув на неё. – Иди смотреть про любовь со своим Пробкой-Робкой!
И Вовик не встал, а вскочил и яростно зашагал прочь от этого дома, где в шестнадцатой квартире живет, вся голова в разноцветных бантиках, воспитанная девочка Вероника, до которой ему нет никакого дела и видеть которую он больше не намерен, потому что даже думать о ней ему почти… ну, честно говоря, не очень приятно.
Пошарив по карманам, Вовик не обнаружил ни одного абонемента ни на один из видов городского транспорта и ни одной копеечки! Он тщательно вывернул карманы – пусто… Да что же это за денек такой выдался?!?! И не обида, не растерянность, а самая настоящая злоба полностью овладела Вовиком, и ещё он ощутил наисильнейшую потребность кому-то за что-то немедленно и очень страшно отомстить! Вот сейчас бы ему встретиться с робки-пробкиной бандой! Он бы им…
Топать домой пешком! В такую-то даль!! Голодному!!! Несчастному!!!! Обиженному!!!!! Вот назло всем сядет он в один из видов городского транспорта, кроме такси, конечно, и поедет зайцем!!!!!! И пусть его задержит Григорий Григорьевич со своей собаченцией!!!!!!! А если Илларион Венедиктович снова вздумает спасти Вовика, то он, микроскопический государственный преступник, откажется от защиты!!!!!!!! Пусть его лучше в милицию заберут, пусть в тюрьму посадят, вот тогда, может быть, эта, вся голова в разноцветных бантиках, и поймёт, кого она навсегда потеряла…
И топал Вовик, еле-еле-еле-еле переставляя обессиленные ноги, готовый на всю улицу разрыдаться от жалости к самому себе.
Теперь мы, уважаемые читатели, можем со спокойной совестью оставить Вовика, пусть себе топает, переживает и даже страдает: это ему только на пользу. От переживаний и страданий, от топанья пешком он, как говорится, не умрёт, зато похудеть может.
Мы же вернёмся к двум действующим лицам нашего повествования, которых давно покинули и с которыми давно пора встретиться, тем более, что в последний раз мы видели их за границей, а сейчас они уже дома, в родной стране.
Иван Варфоломеевич ещё в самолете, когда объявили, что воздушный корабль Аэрофлота взял курс на Родину, со сжавшимся от счастья сердцем подумал: вот ему награда и утешение за всю его одинокую жизнь, за все несчастья и беды, горечи и неудачи, поражения и разочарования, которых немало выпало на его долю… Последние годы жизни он проживёт рядом с родным единственным сыном… вот он здесь, тут, откинулся в кресле и держит родного отца за слабую руку своей сильной рукой…
– Скоро будем дома, Серёженька… скоро, скоро!
– Спасибо, папа.
Через некоторое время Иван Варфоломеевич заметил, что мысленно торопит не только самолет, но уже и машину, которая встретит их с Серёжей в аэропорту, чтобы как можно скорее оказаться дома. Он представил себе эту счастливейшую картину: вот Серёжа суетится с ним на кухне, готовя ужин, вот они садятся за стол и говорят, говорят, говорят до поздней ночи… Ведь сын впервые будет дома с отцом! Отец впервые будет дома с родным единственным сыном!
– Успокойся, папа, – погладив его слабую руку своей сильной рукой, шепнул Серёжа. – Всё идёт отлично. Ведь скоро мы будем до-ма… понимаешь?
– Понимаю… до-ма, – отозвался Иван Варфоломеевич так умиротворенно, словно этим одним движением руки и этими двумя словами сын погасил все терзания и мучения отца. – Знаешь, Серёжа, я возьму у соседей картошки, что-то найдется в холодильнике, да и магазины у нас рядом…
– Ты сам ходишь в магазин?! – вырвалось у Серёжи. – У тебя нет прислуги?
– А зачем мне она? – удивился Иван Варфоломеевич. – Два раза в неделю, а иногда и чаще, ко мне приходит старушка, прибирает квартиру, что-нибудь мне готовит вкусненького, а по магазинам, и особенно на рынок, я люблю ходить сам. Для меня это отдых. Кстати, а почему ты до сих пор не женат?
– Знаешь, папа, я вёл такой одинокий образ жизни, что даже друзей у меня фактически не было, – печально ответил Серёжа [6]. – Смешно, но когда у меня имелась возможность, я обязательно заводил маленькую собачку, как правило, злую, капризную, и, как ребёнка, воспитывал ее… Много читал, до изнеможения занимался спортом. И понятия не имел, что такое семья, домашний уют. И мечтать о нём я начал только тогда, когда стал думать о тебе, о родине… Но вот почему не женился ТЫ?
– Даже и в голову, подобное ни разу не приходило, – откровенно признался Иван Варфоломеевич. – Сначала война, потом много лет неугасимой надежды, что все вы живы… верил в чудо много-много лет… Особенно почему-то верилось, что жив именно ты. И – работа. Я трудился, не сочти за хвастовство, просто самозабвенно. Поэтому кое-что и удалось… Скоро, скоро уже, Серёженька!
Когда объявили, что самолет идёт на посадку, Серёжа зашептал:
– У меня к тебе одна просьба, папа. Не удивляйся, пожалуйста, и уж, конечно, не обижайся, если я первое время не буду на каждом шагу восхищаться, восторгаться, радоваться. Знаешь, профессиональная привычка скрывать свои чувства. Я не сразу отвыкну от себя того, каким я был там, откуда мы с тобой, к счастью, улетели. Ты понял меня?
Кивнув несколько раз, Иван Варфоломеевич подумал: «Кто же ещё поймёт тебя, мой мальчик? Кроме меня, отца? Я даже предчувствую, готов к тому, что не всё у нас с тобой сразу пойдет гладко. Ведь мы из разных миров, из разных государств. Для тебя, милый, многое будет сначала не только непонятным, но и неприемлемым. Но рядом буду я, и всё образуется, всё будет хорошо… замечательно всё будет!»
Иван Варфоломеевич настолько сам успокоил себя, что мысли его неожиданно обратились к эликсиру грандиозус наоборотус, который поможет создать в самом недалеком будущем зверюшек-игрушек. Эликсир в голове у него и в записной книжке, можно сказать, готов. Осталось провести некоторое количество опытов, и можно ознакомить научный мир с любопытнейшим, скромно выражаясь, открытием. И как не благодарить судьбу, что сын станет свидетелем такой победы отца!
Хотя Иван Варфоломеевич не просил встречать его, в аэропорту собралась большая группа сотрудников лаборатории.
Серёжа с удивлением взглянул на отца, тот в недоумении пожал плечами, но всё тут же объяснилось: за время отсутствия руководителя проведен удачнейший опыт, и у сотрудников не было терпения откладывать столь радостную новость хотя бы до завтра.
– Дорогие коллеги! – ответил растроганный Иван Варфоломеевич. – Благодарю вас за новость, но и я кое-что привез. Завтра у нас праздник! А теперь позвольте поделиться с вами моей отцовской радостью. Знакомьтесь – мой сын Серёжа. И пока – никаких вопросов. Вы только подумайте: рядом со мной, вот он, мой сын! Сергей Иванович Мотылёчек! Прошу любить и жаловать!
И когда, казалось, поздравлениям так и не будет конца, Сергей Иванович жестом попросил всех молчать и, видимо, с трудом сдерживая волнение, проговорил:
– Мы с папой сердечно благодарим вас за встречу и поздравления. А мне позвольте…
«Он медленно опустился на колени и долгим поцелуем приник к траве на родной земле», – как потом рассказывал Иван Варфоломеевич, а сейчас он с восторгом и умилением думал: «Не сдержался, мальчик, не выдержал, милый! Забыл свою профессиональную привычку – не выдавать чувств. Да разве можно сдержать любовь к родине?!»
Дома, едва осмотрев квартиру, Серёжа заметил:
– Для большого ученого ты живешь слишком уж скромно. У нас… прости, папа, там ты бы имел по крайней мере особняк.
– Там… – с горечью повторил Иван Варфоломеевич. – А здесь зачем мне особняк? В нём лучше разместить детский садик. У нас их до сих пор недостаточно. Ты, Серёженька, сначала приглядись ко всему, старайся постепенно всё понять, ко мне почаще обращайся.
– Во всяком случае, я буду с тобой предельно откровенен, – сказал Серёжа. – Итак, первый вечер мы проводим вдвоём.
Но всё получилось не так, как было задумано. Не успел Серёжа принять ванну, как к ним повалили с поздравлениями чуть ли не из каждой квартиры. Они остались вдвоём только поздним-поздним вечером.
– Милые, добрые, деликатные люди, – с уважением отметил Серёжа. – Никто не приставал с расспросами, а я так боялся этого.
– Тебе бояться ничего не надо, – посоветовал Иван Варфоломеевич. – Главное, не надо торопиться с выводами. Вот я закончу опыты, ты закончишь свои дела, и мы ненадолго махнем куда-нибудь.
– Давай, папа, сначала закончим дела, а потом будем думать об отдыхе. Значит, могу я завести собачушку?.
– Да хоть кроликов разводи!
– Ну, а дома у нас, папа, надеюсь, появятся зверюшки-игрушки раньше, чем у других? – Серёжа рассмеялся. – Или это будет секретное производство?
Иван Варфоломеевич пожал плечами:
– Это не мое дело. Да и засекречивать тут нечего. Я уже говорил тебе, Серёженька, что я счастлив, имея возможность посвятить свою жизнь любимому делу. Пойми, что вот-вот осуществится моя да-а-а-авнишняя мечта, и я доставлю детям необыкновенную радость.
– Желаю тебе успеха, папа. Я принесу чай.
Увлажненными глазами смотрел Иван Варфоломеевич вслед Серёже, а когда тот вернулся, сказал:
– Я счастлив, что ты будешь свидетелем завершения моих трудов… Вкусная заварка… А когда мы будем думать о твоей работе?
– Ты же сам советовал мне не торопиться. Подумаю.
Сладко, широко и громко зевнув, Иван Варфоломеевич удивленно и виновато произнес:
– Прости. Вдруг страшно захотелось спать. Ни с того ни с сего. Я никогда так рано…
– Дорога, папа. И переживаний было достаточно. Я и то…
– Придётся лечь, – полувопросительно сказал Иван Варфоломеевич и зевнул ещё слаще, ещё шире и ещё громче. – Видимо, это радость обессилила меня. Прости, Серёженька, я лягу. А собирался…
– Я тоже, папа, посижу ещё совсем немного.
Но, уложив отца в постель, Серёжа действительно долго не сидел, а прошёл в кабинет и принялся внимательно его осматривать.
И я пока не знаю, уважаемые читатели, что же происходило: то ли сын интересовался, в какой обстановке жил без него отец, то ли агент иностранной разведки приступил к выполнению задания?
А нам с вами перед завершением этой главы предстоит вернуться на несколько часов назад и посмотреть, что же происходит в квартире собачьего гипнотизёра по фамилии Шпунт, где крепко-накрепко заснула Анастасия Георгиевна.
Хозяин, маленький, юркий, раздражительный, сквернохарактерный, сам чем-то, извините, напоминал своих пациенток. Он беспрестанно вертелся на стуле, торопливо семенил по комнате и многословно, бестолково рассказывал Григорию Григорьевичу, нежно прижавшему к груди испуганную Джульетточку, о том, что произошло с Анастасией Георгиевной, а почему с ней это произошло, он и понятия не имел. В ответ же он услышал суровый голос:
– Подсудное дело, гражданин. Если вы сейчас же не разбудите пострадавшую, я вызываю «скорую помощь» и в любом случае сообщаю о вашей халтурной деятельности в милицию. Вы отличаетесь либо нижайшей квалификацией, либо профессиональной непригодностью вообще!
– Не пугайте меня! – взмолился собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт. – У меня и так повышенная нервозность! Не вам судить о моей квалификации, а репутация моя безупречна! Мне принадлежит важнейшее научное открытие! Я первым доказал, что комнатные животные дуреют, в основном, от телевизора! Многочасовых торчаний у голубого экрана их маленькие нервные системочки не выносят! Давайте собачушку, идём смотреть старушку! Я заговорил стихами – не к добру! И рифма-то какая, так и просится на ум: не к добру – помру! Ох, как я взвинчен, как я взвинчен!
– Развинчу! – грозно пообещал Григорий Григорьевич, и они прошли в кабинет, где он внимательно рассмотрел лицо спавшей на кушетке Анастасии Георгиевны, так же внимательно прислушался к её дыханию и удивленно констатировал: – Прекрасный сон!
– Сон-то прекрасный, – уныло согласился собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт. – Но случилось что-то непонятное. Вы в курсе того, как устроен человеческий мозг? Вот у неё что-то с ним.
– Устройство человеческого мозга я примерно знаю, – грозно заверил Григорий Григорьевич. – А вот с устройством человеческой совести вы в курсе? Она у вас в лечении не нуждается! Потому что начисто отсутствует!
– Клевета!!! Сейчас я снова взвинчусь!!!
– Ррррразвинчу!!! Почему на всех видах городского транспорта зайцем ездите?
– Я и в такси бесплатно езжу! – гордо воскликнул собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт. – Я внушаю шоферам, что они будто бы берут у меня деньги, а иногда я даже и сдачу получаю! Это, к вашему сведению, называется научными опытами! Я тренируюсь!
– Отвечать будете за свои тренировки! Жульничеством это называется, к вашему сведению!
– Но вас-то я ни разу не обманывал!
– Потому что не удавалось!
– Давайте собачушку, начнем будить старушку!
– Джульетточки я вам не доверю, – отчеканил Григорий Григорьевич. – Где у вас телефон? Я вызываю ноль-три, будете препятствовать – вызову ноль-два!
– Но без собачушки мне не разбудить старушки! Кстати, а почему она такая скромная?
– Потому что я её сегодня вылечил, – с оттенком гордости сообщил Григорий Григорьевич.
– Не может быть! Я единственный в городе излечиваю этих четвероногих психопаточек!.. Ну, а как вам удалось?
– Кастрюлей. Обыкновенной кастрюлей зеленого цвета.
– Не морочьте мне голову! Мне необходимо, чтобы собачушка затявкала!
– Джульетточка, Джульетточка! – ласково позвал Григорий Григорьевич. – Потявкай, пожалуйста! Ну! Тяв, тяв!
Собачка подумала и выполнила просьбу своего убийцы-спасителя.
– Не так! Не так! – недовольно прокричал собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт. – Злобно надо тявкать, злобно! – Он встал на четвереньки, попрыгал и потявкал, встал и устало произнес: – Примерно так.
С удивлением смотря на него, Джульетточка затем вопросительно взглянула на Григория Григорьевича. Тот кивнул, и Джульетточка, как прежде, разразилась злобным, пронзительным тявканьем.
Анастасия Георгиевна, не открывая глаз, попробовала тихо и неуверенно ответить ей, но медленно открыла глаза, долго смотрела в потолок, видимо, пытаясь что-то вспомнить, прошептала:
– Мне показалось, что я слышала голосочек Джульетточки. Где она? А я где?
Помогая ей сесть, Григорий Григорьевич невозмутимейшим тоном объяснил:
– Вот ваша очаровательная Джульетточка, излеченная мною при помощи кастрюли от всех нервных недугов, а также злобности и прочего нехорошего. Вы находитесь в квартире бессовестного человека, который ездит бесплатно на всех видах городского транспорта, в том числе и на такси. Заяц-дармоезд-гипнотизёр. А ещё выдаёт себя за собачьего гипнотизёра по фамилии Шпунт. Всё у него ненастоящее, я так полагаю.
– Позвольте, позвольте, но хотя бы фамилия-то у меня всё-таки настоящая!
– Очень сомневаюсь, – уверенно произнес Григорий Григорьевич, помогая Анастасии Георгиевне встать.
Со временем, уважаемые читатели, вам предстоит убедиться, что он во всём был прав.
Глава под номером СЕМЬ и под названием
Вам, верно, приходилось замечать, уважаемые читатели, что иногда, а может, и довольно часто, случайности в жизни человека играют достаточно огромную роль.
И в нашем повествовании, особенно в данной главе, будет несколько случайностей, и некоторые из них самым коренным образом изменят ход событий или ускорят его.
Вот, казалось бы, какую можно найти связь между малосольными огурчиками и возвращением генерал-лейтенанта в отставке Иллариона Венедиктовича Самойлова в детство?
А случилось именно так. Кроме необыкновенной любви к мороженому Илларион Венедиктович испытывал ещё одну гастрономическую страсть – он обожал малосольные огурчики. Он приготовлял их сам, то есть сам выбирал их на рынке, долго и придирчиво выбирал, затем с такой же тщательностью выбирал разные специи – чеснок, укроп, смородиновый лист. А дома начиналось священнодействие. Сначала приготовлялся рассол, в него каждый огурчик укладывался отдельно, вымытый, осмотренный со всех сторон и обласканный…
– Ну, Робертина тебя захватит. А куда он тебя денет? Кто ему какой выкуп за тебя даст? Позвонят родители или бабушка в милицию и…
– Робертина никакой милиции не боится, – голос воспитанной девочки Вероники стал гордым, а все разноцветные бантики на её голове приподнялись. – Его дед имеет огромные заслуги перед государством, и его, деда, нельзя даже нервировать. Посему Робертина никого не боится. В прошлом году, например, Робка-Пробка, случайно, правда, выбил из рогатки глаз одному пожилому человеку. И его, жесточайшего хулигана, в милицию даже не вызывали! Не перебивайте меня! – капризно прикрикнула она [5]. – Представляете, КТО мне угрожает?! Вот я и прошу вас стать моим избавителем! Вступить в неминуемую жестокую драку с бандитами и спасти меня! Ведь я лишена возможности даже посоветоваться с кем-нибудь. Я бандитами предупреждена. Либо спасайте меня, либо я покорно буду ждать своей у-у-у-у-ужасной участи…
Напряженно соображая, так напряженно, что заболело в висках, Вовик постарался проговорить самым решительным тоном, на какой только был способен:
– Зато я знаю, с кем мне посоветоваться. По-моему, Робка-Пробка вас всех просто обдуривает и запугивает. Вот тебе пример! С глазом-то! Это же мой знакомый Григорий Григорьевич, который сейчас у одной старушенции собаченцию караулит! Ему глаз-то Робка-Пробка выбил! И не попало этому хвастливому бандиту только потому, что Григорий Григорьевич его деда пожалел! А ты: даже в милицию Пробку-Робку не вызывали!
– Это совершенная правда?
– Ещё какая! Григорий Григорьевич мне сам сегодня рассказывал!
– О, это значительно меняет мое мнение о Робертине, – задумчиво и не без сожаления проговорила воспитанная девочка Вероника. – Если он такой беспардонный лжец и хвастун, то ему вообще верить опасно.
– А чего я тебе говорил?
– Но сопровождать меня всё равно необходимо. Я убеждена, что, если рядом со мной не будет мужественного человека, меня схватят!
– Сегодня ты можешь дома посидеть? – безнадёжным голосом спросил Вовик и деловито объяснил: – Понимаешь, занят я сегодня, честное слово. В тридцать третьей квартире караулит собаченцию Григорий Григорьевич, а старушенция не идёт и не идёт.
– А, это у Анастасии Георгиевны! Её собачка самая злобная и капризная во всём нашем микрорайоне. По всей вероятности, хозяйка её уехала к собачьему гипнотизёру по фамилии Шпунт. Я вчера для неё узнавала его адрес и телефон.
– Скажи-ка мне быстро номер телефона этого гипнотизёра и подожди меня здесь! – горячо попросил Вовик. – Я только сбегаю к Григорию Григорьевичу, а потом мы с тобой обо всём договоримся!
– Рада оказать вам любую услугу, – охотно согласилась воспитанная девочка Вероника, и Вовик помчался в тридцать третью квартиру, твердя про себя номер телефона.
Едва открыв двери, Вовик сообщил его и имя старушки Григорию Григорьевичу, объяснил, куда она уехала.
– Мы с Джульетточкой ни в каких гипнотизёрах не нуждаемся! – обрадовался тот, опуская на пол собаченцию, и тут же позвонил по телефону собачьему гипнотизёру по фамилии Шпунт. Разговор с ним возмутил Григория Григорьевича, и, рассказывая Вовику о нем, он то и дело вскакивал, пробегал по комнате, снова вскакивал и несколько успокоился лишь тогда, когда Джульетточка жалобно заскулила.
Оказалось, что Анастасия Георгиевна спит крепчайшим сном и уже невозможно определить, человечьим, или Джульетточкиным, ибо этот, с позволения сказать, гипнотизёр всё перепутал и сам ничего понять не может. Помочь ему в состоянии только сама собачка, которую и необходимо немедленно доставить к пострадавшей.
– Какой же он гипнотизёр?! – продолжал возмущаться Григорий Григорьевич, обращаясь к Джульетточке. – Он человека разбудить не может, а мы при помощи обыкновенной кастрюли вылечились!
– Собаченция вам оказалась дороже меня, – с очень горькой обидой сказал Вовик, а вспомнив воспитанную девочку Веронику, добавил: – Не смею вас задерживать. Простите, а когда же мы будем и будем ли мы вообще искать Иллариона Венедиктовича?
– Обижаться тебе нечего, – сердито отозвался Григорий Григорьевич, бережно беря тянувшуюся к нему Джульетточку на руки. – Во-первых, в историю с Анастасией Георгиевной мы попали именно из-за того, что искали твоего Иллариона Венедиктовича. Во-вторых, никого никогда и нигде нельзя оставлять в беде, если имеешь возможность помочь. В-третьих, завтра же с утра нам будет известен нужный адрес и телефон. Так что иди и спокойно занимайся своими делами. А завтра часиков в девять приходи ко мне. Сейчас напишу тебе адрес. Телефона у меня нет и уже, видимо, не будет.
По лестнице Вовик спускался не спеша: во дворе его ждала ещё более сложная забота – воспитанная девочка Вероника. Даже самому себе он не смог бы сказать ничего определённого: рад он знакомству с ней или сожалеет о нем. Если бы не этот Робка-Пробка с его бандой!..
И – неминуемая жестокая драка… Вовик-то в жизни дрался всего четыре раза, и все четыре раза ему здорово досталось: в двух случаях расквасили нос, в двух случаях поставили крупных размеров синяки, и оба под правым глазом. Так что ввязываться в драку, да ещё с несколькими бандитами, не было никакого смысла – только позориться перед воспитанной девочкой Вероникой.
Она встретила Вовика с таким скучающим видом, словно ни капельки его и не ждала. Он сразу же и очень-очень сильно обиделся, но сдержался и чуть ли не виноватым тоном сообщил:
– Завтра в девять утра я по важному делу должен встретиться с Григорием Григорьевичем. Ну, с тем самым… И не знаю, когда освобожусь.
– Неужели вы вообразили, что я вас стану упрашивать? – И все разноцветные бантики на голове воспитанной девочки Вероники удивленно, почти презрительно закачались.
– А ты что, надеялась… – начал было Вовик возмущенно, но тут же осекся и пробормотал: – Не виноват же я, что у меня с утра важное дело? Должен ведь я разыскать генерал-лейтенанта в отставке! От него моя судьба зависит, было бы тебе известно!
Воспитанная девочка Вероника понимающе взглянула на него, тихо и сочувственно улыбнулась, сказала:
– Я вовсе не намерена мешать вам. Располагайте временем по своему усмотрению. Надеюсь, вы не забудете моей просьбы. Меня вы можете найти завтра в шестнадцатой квартире. Желаю вам всего наилучшего.
– Я тебе тоже, – пролепетал Вовик, и хорошо, что воспитанная девочка Вероника, уходившая медленно и гордо, не видела, как он из краснощёкого превратился в краснолицего, красношеего и красноухого. Он даже не заметил, как мимо прошёл с Джульетточкой на руках Григорий Григорьевич, а тот не заметил мальчишки, потому что беспрестанно обменивался с собачкой многозначительными взглядами.
А Вовик, низко опустив тяжелую от множества несчастных и тревожных мыслей голову, с некоторым удивлением, но равнодушно отмечал, как от разных переживаний непривычно колотится сердце, однако больше всего поражался тому, что не может никак подняться со скамьи – до того у него ослабли ноги. Подумать только: он не ел целый день! Это он-то с его замечательнейшим аппетитом, с его-то умением и опытом сытно и вкусно поесть!
Он попытался вспомнить события прошедшего дня, и ничего не получалось: всё у него в голове, тяжелой от множества несчастных и тревожных мыслей, преептуалось. То ему представлялось, что он с Григорием Григорьевичем весь день разыскивал воспитанную, вся голова в разноцветных бантиках, девочку Веронику, то поражался неожиданно возникшей дружбе Иллариона Венедиктовича с Джульетточкой, то не мог сообразить, как спасти Анастасию Георгиевну от Робки-Пробки, который собирался похитить её и требовать выкупа от собачьего гипнотизёра по фамилии Шпунт…
Но поразительнее всего было то, что Вовик и не хотел есть, что его и не тянуло домой. Ему ничего не хотелось. Вернее, сидеть бы вот так, бессильно вытянув совершенно ослабевшие ноги и не поднимая головы, тяжелой, как вы помните, уважаемые читатели, от множества несчастных и тревожных мыслей, и подошла бы к нему – вся голова в разноцветных бантиках – воспитанная девочка Вероника и спросила бы своим странным, необычным языком:
– Простите, не могли бы вы уделить мне, несмотря на вашу большую занятость, хотя бы немножечко времени и, если я этого достойна, чуточку внимания?
И когда Вовик ответил бы небрежно, очень устало, что пожалуйста, так уж и быть, уделю вам и время, и внимание, потому что именно так поступают истинные рыцари, которых сейчас днём с прожектором не найдешь, она сказала бы со слезами в голосе и в голубых глазах:
– Знаете, в кинотеатре «Кристалл» идёт очень замечательный фильм о любви. Не могли бы вы доставить мне истинно огромное удовольствие и великодушно пригласить меня…
– Ни за какие коврижки! – ответил бы он с презрением, даже и не взглянув на неё. – Иди смотреть про любовь со своим Пробкой-Робкой!
И Вовик не встал, а вскочил и яростно зашагал прочь от этого дома, где в шестнадцатой квартире живет, вся голова в разноцветных бантиках, воспитанная девочка Вероника, до которой ему нет никакого дела и видеть которую он больше не намерен, потому что даже думать о ней ему почти… ну, честно говоря, не очень приятно.
Пошарив по карманам, Вовик не обнаружил ни одного абонемента ни на один из видов городского транспорта и ни одной копеечки! Он тщательно вывернул карманы – пусто… Да что же это за денек такой выдался?!?! И не обида, не растерянность, а самая настоящая злоба полностью овладела Вовиком, и ещё он ощутил наисильнейшую потребность кому-то за что-то немедленно и очень страшно отомстить! Вот сейчас бы ему встретиться с робки-пробкиной бандой! Он бы им…
Топать домой пешком! В такую-то даль!! Голодному!!! Несчастному!!!! Обиженному!!!!! Вот назло всем сядет он в один из видов городского транспорта, кроме такси, конечно, и поедет зайцем!!!!!! И пусть его задержит Григорий Григорьевич со своей собаченцией!!!!!!! А если Илларион Венедиктович снова вздумает спасти Вовика, то он, микроскопический государственный преступник, откажется от защиты!!!!!!!! Пусть его лучше в милицию заберут, пусть в тюрьму посадят, вот тогда, может быть, эта, вся голова в разноцветных бантиках, и поймёт, кого она навсегда потеряла…
И топал Вовик, еле-еле-еле-еле переставляя обессиленные ноги, готовый на всю улицу разрыдаться от жалости к самому себе.
Теперь мы, уважаемые читатели, можем со спокойной совестью оставить Вовика, пусть себе топает, переживает и даже страдает: это ему только на пользу. От переживаний и страданий, от топанья пешком он, как говорится, не умрёт, зато похудеть может.
Мы же вернёмся к двум действующим лицам нашего повествования, которых давно покинули и с которыми давно пора встретиться, тем более, что в последний раз мы видели их за границей, а сейчас они уже дома, в родной стране.
Иван Варфоломеевич ещё в самолете, когда объявили, что воздушный корабль Аэрофлота взял курс на Родину, со сжавшимся от счастья сердцем подумал: вот ему награда и утешение за всю его одинокую жизнь, за все несчастья и беды, горечи и неудачи, поражения и разочарования, которых немало выпало на его долю… Последние годы жизни он проживёт рядом с родным единственным сыном… вот он здесь, тут, откинулся в кресле и держит родного отца за слабую руку своей сильной рукой…
– Скоро будем дома, Серёженька… скоро, скоро!
– Спасибо, папа.
Через некоторое время Иван Варфоломеевич заметил, что мысленно торопит не только самолет, но уже и машину, которая встретит их с Серёжей в аэропорту, чтобы как можно скорее оказаться дома. Он представил себе эту счастливейшую картину: вот Серёжа суетится с ним на кухне, готовя ужин, вот они садятся за стол и говорят, говорят, говорят до поздней ночи… Ведь сын впервые будет дома с отцом! Отец впервые будет дома с родным единственным сыном!
– Успокойся, папа, – погладив его слабую руку своей сильной рукой, шепнул Серёжа. – Всё идёт отлично. Ведь скоро мы будем до-ма… понимаешь?
– Понимаю… до-ма, – отозвался Иван Варфоломеевич так умиротворенно, словно этим одним движением руки и этими двумя словами сын погасил все терзания и мучения отца. – Знаешь, Серёжа, я возьму у соседей картошки, что-то найдется в холодильнике, да и магазины у нас рядом…
– Ты сам ходишь в магазин?! – вырвалось у Серёжи. – У тебя нет прислуги?
– А зачем мне она? – удивился Иван Варфоломеевич. – Два раза в неделю, а иногда и чаще, ко мне приходит старушка, прибирает квартиру, что-нибудь мне готовит вкусненького, а по магазинам, и особенно на рынок, я люблю ходить сам. Для меня это отдых. Кстати, а почему ты до сих пор не женат?
– Знаешь, папа, я вёл такой одинокий образ жизни, что даже друзей у меня фактически не было, – печально ответил Серёжа [6]. – Смешно, но когда у меня имелась возможность, я обязательно заводил маленькую собачку, как правило, злую, капризную, и, как ребёнка, воспитывал ее… Много читал, до изнеможения занимался спортом. И понятия не имел, что такое семья, домашний уют. И мечтать о нём я начал только тогда, когда стал думать о тебе, о родине… Но вот почему не женился ТЫ?
– Даже и в голову, подобное ни разу не приходило, – откровенно признался Иван Варфоломеевич. – Сначала война, потом много лет неугасимой надежды, что все вы живы… верил в чудо много-много лет… Особенно почему-то верилось, что жив именно ты. И – работа. Я трудился, не сочти за хвастовство, просто самозабвенно. Поэтому кое-что и удалось… Скоро, скоро уже, Серёженька!
Когда объявили, что самолет идёт на посадку, Серёжа зашептал:
– У меня к тебе одна просьба, папа. Не удивляйся, пожалуйста, и уж, конечно, не обижайся, если я первое время не буду на каждом шагу восхищаться, восторгаться, радоваться. Знаешь, профессиональная привычка скрывать свои чувства. Я не сразу отвыкну от себя того, каким я был там, откуда мы с тобой, к счастью, улетели. Ты понял меня?
Кивнув несколько раз, Иван Варфоломеевич подумал: «Кто же ещё поймёт тебя, мой мальчик? Кроме меня, отца? Я даже предчувствую, готов к тому, что не всё у нас с тобой сразу пойдет гладко. Ведь мы из разных миров, из разных государств. Для тебя, милый, многое будет сначала не только непонятным, но и неприемлемым. Но рядом буду я, и всё образуется, всё будет хорошо… замечательно всё будет!»
Иван Варфоломеевич настолько сам успокоил себя, что мысли его неожиданно обратились к эликсиру грандиозус наоборотус, который поможет создать в самом недалеком будущем зверюшек-игрушек. Эликсир в голове у него и в записной книжке, можно сказать, готов. Осталось провести некоторое количество опытов, и можно ознакомить научный мир с любопытнейшим, скромно выражаясь, открытием. И как не благодарить судьбу, что сын станет свидетелем такой победы отца!
Хотя Иван Варфоломеевич не просил встречать его, в аэропорту собралась большая группа сотрудников лаборатории.
Серёжа с удивлением взглянул на отца, тот в недоумении пожал плечами, но всё тут же объяснилось: за время отсутствия руководителя проведен удачнейший опыт, и у сотрудников не было терпения откладывать столь радостную новость хотя бы до завтра.
– Дорогие коллеги! – ответил растроганный Иван Варфоломеевич. – Благодарю вас за новость, но и я кое-что привез. Завтра у нас праздник! А теперь позвольте поделиться с вами моей отцовской радостью. Знакомьтесь – мой сын Серёжа. И пока – никаких вопросов. Вы только подумайте: рядом со мной, вот он, мой сын! Сергей Иванович Мотылёчек! Прошу любить и жаловать!
И когда, казалось, поздравлениям так и не будет конца, Сергей Иванович жестом попросил всех молчать и, видимо, с трудом сдерживая волнение, проговорил:
– Мы с папой сердечно благодарим вас за встречу и поздравления. А мне позвольте…
«Он медленно опустился на колени и долгим поцелуем приник к траве на родной земле», – как потом рассказывал Иван Варфоломеевич, а сейчас он с восторгом и умилением думал: «Не сдержался, мальчик, не выдержал, милый! Забыл свою профессиональную привычку – не выдавать чувств. Да разве можно сдержать любовь к родине?!»
Дома, едва осмотрев квартиру, Серёжа заметил:
– Для большого ученого ты живешь слишком уж скромно. У нас… прости, папа, там ты бы имел по крайней мере особняк.
– Там… – с горечью повторил Иван Варфоломеевич. – А здесь зачем мне особняк? В нём лучше разместить детский садик. У нас их до сих пор недостаточно. Ты, Серёженька, сначала приглядись ко всему, старайся постепенно всё понять, ко мне почаще обращайся.
– Во всяком случае, я буду с тобой предельно откровенен, – сказал Серёжа. – Итак, первый вечер мы проводим вдвоём.
Но всё получилось не так, как было задумано. Не успел Серёжа принять ванну, как к ним повалили с поздравлениями чуть ли не из каждой квартиры. Они остались вдвоём только поздним-поздним вечером.
– Милые, добрые, деликатные люди, – с уважением отметил Серёжа. – Никто не приставал с расспросами, а я так боялся этого.
– Тебе бояться ничего не надо, – посоветовал Иван Варфоломеевич. – Главное, не надо торопиться с выводами. Вот я закончу опыты, ты закончишь свои дела, и мы ненадолго махнем куда-нибудь.
– Давай, папа, сначала закончим дела, а потом будем думать об отдыхе. Значит, могу я завести собачушку?.
– Да хоть кроликов разводи!
– Ну, а дома у нас, папа, надеюсь, появятся зверюшки-игрушки раньше, чем у других? – Серёжа рассмеялся. – Или это будет секретное производство?
Иван Варфоломеевич пожал плечами:
– Это не мое дело. Да и засекречивать тут нечего. Я уже говорил тебе, Серёженька, что я счастлив, имея возможность посвятить свою жизнь любимому делу. Пойми, что вот-вот осуществится моя да-а-а-авнишняя мечта, и я доставлю детям необыкновенную радость.
– Желаю тебе успеха, папа. Я принесу чай.
Увлажненными глазами смотрел Иван Варфоломеевич вслед Серёже, а когда тот вернулся, сказал:
– Я счастлив, что ты будешь свидетелем завершения моих трудов… Вкусная заварка… А когда мы будем думать о твоей работе?
– Ты же сам советовал мне не торопиться. Подумаю.
Сладко, широко и громко зевнув, Иван Варфоломеевич удивленно и виновато произнес:
– Прости. Вдруг страшно захотелось спать. Ни с того ни с сего. Я никогда так рано…
– Дорога, папа. И переживаний было достаточно. Я и то…
– Придётся лечь, – полувопросительно сказал Иван Варфоломеевич и зевнул ещё слаще, ещё шире и ещё громче. – Видимо, это радость обессилила меня. Прости, Серёженька, я лягу. А собирался…
– Я тоже, папа, посижу ещё совсем немного.
Но, уложив отца в постель, Серёжа действительно долго не сидел, а прошёл в кабинет и принялся внимательно его осматривать.
И я пока не знаю, уважаемые читатели, что же происходило: то ли сын интересовался, в какой обстановке жил без него отец, то ли агент иностранной разведки приступил к выполнению задания?
А нам с вами перед завершением этой главы предстоит вернуться на несколько часов назад и посмотреть, что же происходит в квартире собачьего гипнотизёра по фамилии Шпунт, где крепко-накрепко заснула Анастасия Георгиевна.
Хозяин, маленький, юркий, раздражительный, сквернохарактерный, сам чем-то, извините, напоминал своих пациенток. Он беспрестанно вертелся на стуле, торопливо семенил по комнате и многословно, бестолково рассказывал Григорию Григорьевичу, нежно прижавшему к груди испуганную Джульетточку, о том, что произошло с Анастасией Георгиевной, а почему с ней это произошло, он и понятия не имел. В ответ же он услышал суровый голос:
– Подсудное дело, гражданин. Если вы сейчас же не разбудите пострадавшую, я вызываю «скорую помощь» и в любом случае сообщаю о вашей халтурной деятельности в милицию. Вы отличаетесь либо нижайшей квалификацией, либо профессиональной непригодностью вообще!
– Не пугайте меня! – взмолился собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт. – У меня и так повышенная нервозность! Не вам судить о моей квалификации, а репутация моя безупречна! Мне принадлежит важнейшее научное открытие! Я первым доказал, что комнатные животные дуреют, в основном, от телевизора! Многочасовых торчаний у голубого экрана их маленькие нервные системочки не выносят! Давайте собачушку, идём смотреть старушку! Я заговорил стихами – не к добру! И рифма-то какая, так и просится на ум: не к добру – помру! Ох, как я взвинчен, как я взвинчен!
– Развинчу! – грозно пообещал Григорий Григорьевич, и они прошли в кабинет, где он внимательно рассмотрел лицо спавшей на кушетке Анастасии Георгиевны, так же внимательно прислушался к её дыханию и удивленно констатировал: – Прекрасный сон!
– Сон-то прекрасный, – уныло согласился собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт. – Но случилось что-то непонятное. Вы в курсе того, как устроен человеческий мозг? Вот у неё что-то с ним.
– Устройство человеческого мозга я примерно знаю, – грозно заверил Григорий Григорьевич. – А вот с устройством человеческой совести вы в курсе? Она у вас в лечении не нуждается! Потому что начисто отсутствует!
– Клевета!!! Сейчас я снова взвинчусь!!!
– Ррррразвинчу!!! Почему на всех видах городского транспорта зайцем ездите?
– Я и в такси бесплатно езжу! – гордо воскликнул собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт. – Я внушаю шоферам, что они будто бы берут у меня деньги, а иногда я даже и сдачу получаю! Это, к вашему сведению, называется научными опытами! Я тренируюсь!
– Отвечать будете за свои тренировки! Жульничеством это называется, к вашему сведению!
– Но вас-то я ни разу не обманывал!
– Потому что не удавалось!
– Давайте собачушку, начнем будить старушку!
– Джульетточки я вам не доверю, – отчеканил Григорий Григорьевич. – Где у вас телефон? Я вызываю ноль-три, будете препятствовать – вызову ноль-два!
– Но без собачушки мне не разбудить старушки! Кстати, а почему она такая скромная?
– Потому что я её сегодня вылечил, – с оттенком гордости сообщил Григорий Григорьевич.
– Не может быть! Я единственный в городе излечиваю этих четвероногих психопаточек!.. Ну, а как вам удалось?
– Кастрюлей. Обыкновенной кастрюлей зеленого цвета.
– Не морочьте мне голову! Мне необходимо, чтобы собачушка затявкала!
– Джульетточка, Джульетточка! – ласково позвал Григорий Григорьевич. – Потявкай, пожалуйста! Ну! Тяв, тяв!
Собачка подумала и выполнила просьбу своего убийцы-спасителя.
– Не так! Не так! – недовольно прокричал собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт. – Злобно надо тявкать, злобно! – Он встал на четвереньки, попрыгал и потявкал, встал и устало произнес: – Примерно так.
С удивлением смотря на него, Джульетточка затем вопросительно взглянула на Григория Григорьевича. Тот кивнул, и Джульетточка, как прежде, разразилась злобным, пронзительным тявканьем.
Анастасия Георгиевна, не открывая глаз, попробовала тихо и неуверенно ответить ей, но медленно открыла глаза, долго смотрела в потолок, видимо, пытаясь что-то вспомнить, прошептала:
– Мне показалось, что я слышала голосочек Джульетточки. Где она? А я где?
Помогая ей сесть, Григорий Григорьевич невозмутимейшим тоном объяснил:
– Вот ваша очаровательная Джульетточка, излеченная мною при помощи кастрюли от всех нервных недугов, а также злобности и прочего нехорошего. Вы находитесь в квартире бессовестного человека, который ездит бесплатно на всех видах городского транспорта, в том числе и на такси. Заяц-дармоезд-гипнотизёр. А ещё выдаёт себя за собачьего гипнотизёра по фамилии Шпунт. Всё у него ненастоящее, я так полагаю.
– Позвольте, позвольте, но хотя бы фамилия-то у меня всё-таки настоящая!
– Очень сомневаюсь, – уверенно произнес Григорий Григорьевич, помогая Анастасии Георгиевне встать.
Со временем, уважаемые читатели, вам предстоит убедиться, что он во всём был прав.
Глава под номером СЕМЬ и под названием
«Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство,
или
Роль случайностей в жизни человека»
И в нашем повествовании, особенно в данной главе, будет несколько случайностей, и некоторые из них самым коренным образом изменят ход событий или ускорят его.
Вот, казалось бы, какую можно найти связь между малосольными огурчиками и возвращением генерал-лейтенанта в отставке Иллариона Венедиктовича Самойлова в детство?
А случилось именно так. Кроме необыкновенной любви к мороженому Илларион Венедиктович испытывал ещё одну гастрономическую страсть – он обожал малосольные огурчики. Он приготовлял их сам, то есть сам выбирал их на рынке, долго и придирчиво выбирал, затем с такой же тщательностью выбирал разные специи – чеснок, укроп, смородиновый лист. А дома начиналось священнодействие. Сначала приготовлялся рассол, в него каждый огурчик укладывался отдельно, вымытый, осмотренный со всех сторон и обласканный…