Пэдуэй встал и умылся с мылом, купленным накануне вечером, — тогда он приятно удивился, что мыло уже вошло в обиход. Оно сильно смахивало на сгнивший тыквенный пирог, а внутри было мягкое и липкое из-за неполного гашения соды. Руки и лицо Мартина горели, будто он натер их мелкой шкуркой.
Затем Пэдуэй предпринял попытку побриться с помощью оливкового масла и лучшей бритвы, которую могло произвести шестое столетие. Процесс оказался таким болезненным, что Мартин задумался: а может, пусть природа берет свое?
Вот так переплет! И денег от силы на неделю... Знай он, что провалится в прошлое, непременно подготовился бы: захватил с собой энциклопедию, книги по металлургии, математике, медицине и так далее. И обязательно оружие с комплектом боеприпасов.
Но у Пэдуэя не было ни оружия, ни энциклопедии. У него вообще ничего не было — только то, что носит современный человек в карманах. Ну и голова на плечах. На нее вся надежда.
Необходимо найти такой способ использовать свои знания, который обеспечил бы ему приличную жизнь и при этом не доставил неприятностей. Нельзя, к примеру, просто взяться за постройку автомобиля — потребуется двести лет, чтобы произвести необходимые детали, а потом еще столько же, чтобы собрать их в единое целое. Не говоря уж о горючем.
Утро выдалось теплым, и Пэдуэй решил оставить жилетку и шляпу в комнате. Но потом бросил взгляд на дверь с примитивным замком, из которого торчал бронзовый ключ — достаточно большой, чтобы вручать его от имени городских властей заезжим знаменитостям. Мартин не сомневался, что при желании мог бы открыть этот замок лезвием ножа. Пришлось одежду брать с собой.
Завтракать он отправился в уже знакомую копону, украшенную огромной вывеской: «ВЕСТИ РЕЛИГИОЗНЫЕ СПОРЫ ЗАПРЕЩАЕТСЯ», и, перекусив, спросил у хозяина, как найти Томасуса-сирийца.
— Ступай по Длинной улице до арки Константина, потом по Новой улице до базилики Юлиана, потом поверни направо на Тосканскую...
Пэдуэй заставил хозяина повторить дважды и все равно потратил на поиски почти целое утро. Проходя мимо Ульпиевой библиотеки, он с трудом подавил в себе желание послать все к черту. Мартин любил библиотеки, обожал читать старинные манускрипты и вовсе не жаждал встречи со странным банкиром, в странной обстановке, по странному поводу... Более того, предстоящее дело нагоняло на него ужас. Но таков уж был Мартин Пэдуэй: его решимость проявлялась именно в момент наибольшего испуга. И он мрачно, целеустремленно зашагал дальше.
Томасус-сириец занимал убогий двухэтажный домик. Негр у двери — очевидно, раб — провел Пэдуэя в некое подобие гостиной. Вскоре появился и сам хозяин — лысый толстячок с катарактой на левом глазу. Банкир подобрал полы своей изрядно потрепанной тоги, сел и молвил:
— Ну-с, молодой человек?
— Я... — Пэдуэй сглотнул и торопливо выпалил: — Меня интересует ссуда.
— Большая?
— Точно пока не знаю. Я хотел бы начать новое дело и должен сперва прощупать рынок: цены, спрос и все остальное.
— Ты хочешь начать новое дело? В Риме? Гм-м-м... — Томасус потер ладони. — Что можешь дать в залог?
— Ничего.
— Ничего?
— Я предлагаю тебе рискнуть,
— Но... но любезный, неужели ты никого в городе не знаешь?
— Знаю только одного фермера-гота — Невитту, сына Гуммунда. Он меня сюда и послал.
— А, Невитта... Да, я с ним знаком. Он готов за тебя поручиться?
Пэдуэй задумался. Невитта, несмотря на свою душевную щедрость, не производил впечатление человека, щедрого на деньги.
— Нет, — признался Мартин. — Вряд ли.
Томасус закатил глаза к потолку.
— Ты слышишь, о Боже? Вваливается какой-то варвар, едва лепечущий по латыни, набирается смелости заявить, что у него нет ни ценностей в обеспечение, ни поручителя, и нагло просит у меня ссуду! Господи, да где это слыхано?
— Я постараюсь тебя убедить, — вставил Пэдуэй.
Томасус сокрушенно покачал головой и зацыкал зубом.
— Чего у тебя в избытке, так это самомнения, молодой человек. Как, говоришь, твое имя? — Пэдуэй повторил то, что сказал Невитте.
— Ладно, выкладывай свою идею.
— Ты правильно изволил заметить, — начал Мартин, надеясь, что говорит, должным образом сочетая почтение и чувство собственного достоинства, — я чужеземец и только накануне прибыл из Америки. Это очень далекая страна, и люди, разумеется, живут там совсем иначе, чем в Риме. Если ты поможешь мне в производстве некоторых предметов нашего обихода, которые здесь неизвестны...
— Боже! — вскричал Томасус, трагически воздев руки. — Ты слышишь, Боже! Он не хочет, чтобы я поддержал его в каком-нибудь благоразумном, серьезном деле, о нет! Он самонадеянно хочет развернуть производство каких-то новомодных штучек, о которых никто и слыхом не слыхивал!.. Совершенно исключено, Мартинус, я и думать об этом не стану. А что ты имел в виду?
— У нас есть напиток, который делают из вина, — бренди. Полагаю, он будет пользоваться здесь успехом.
— Какое-то варварское пойло? Нет, мне и в голову не придет рассматривать такое предложение! Хотя я согласен, Риму отчаянно не хватает многих товаров. С тех пор, как столицей объявили Равенну, в городскую казну перестали поступать государственные налоги. Рим неудачно расположен, он никому, в сущности, не нужен. Но где искать помощи? Никого не допросишься, Король Теодохад все время только стихи пишет. Тоже мне, поэт!..
Пэдуэй потихоньку начал вспоминать что-то из римской истории шестого века.
— Кстати о Теодохаде... Королева Амаласунта еще не убита?
— Как же! — Томасус бросил на Мартина подозрительный взгляд. — Убита. Прошлым летом.
Это означало, что Юстиниан, «римский» император Константинополя, вскоре предпримет успешную и роковую попытку вновь завоевать Италию для империи.
— Но почему ты задаешь такой странный вопрос? — продолжил Томасус.
— Можно... можно мне сесть? — пролепетал Пэдуэй и рухнул на скамью. Колени его дрожали. До сих пор происходящее казалось ему каким-то хитрым, нереальным маскарадом. Собственный вопрос об убийстве королевы Амаласунты, помог осознать наконец весь ужас, всю опасность существования в этом мире.
— И все же, чужеземец, почему ты задал такой странный вопрос?
— Странный? — невинно удивился Пэдуэй, сообразив, где допустил ошибку.
— Ты спросил, не убита ли она еще. Словно наперед знал ее судьбу. Ты прорицатель?
Пэдуэй вспомнил совет Невитты глядять в оба. Да, Томасусу палец в рот не клади!
— Не совсем... — Он пожал плечами. — Я еще прежде слышал, будто бы между двумя готскими правителями пробежала кошка, и Теодохад не прочь избавиться от соперницы. Ну... мне просто интересно, чем это кончилось, вот и все.
— Удивительная были женщина, — произнес сириец. — И недурна собой, даже в сорок лет. Ее утопили в собственной ванне. Лично я думаю, что нашего слюнтяя подзуживала его жена, Гуделинда. У самого Теодохада духу бы не хватило.
— Может, она ревновала, — словно оправдываясь, предположил Мартин. — Так как насчет изготовления этого, как ты выразился, варварского пойла?..
— Что? Вот упрямец! Совершенно исключено. В Риме надо вести дело очень деликатно — не то что в каком-нибудь новом городе. Вот в Константинополе... — Томасус вздохнул. — Где легко разбогатеть — так это на востоке. Но я не хотел бы там жить. Благодаря стараниям Юстиниана у еретиков, как он их называет, там слишком много хлопот. Между прочим, какой ты веры?
— А ты? Хотя мне, разумеется, все равно.
— Я несторианин.
— Что ж, — осторожно произнес Пэдуэй, — а я принадлежу к конгрегационалистам, — Это было весьма далеко от истины, но Мартин полагал, что агностицизм вряд ли популярен в помешавшемся на религии древнем Риме. — Практически то же несторианство... Так вот, о производстве бренди...
— Не может быть и речи, молодой человек! Просто немыслимо! Что тебе нужно для начала?
— Большой медный котел и медная трубка, а также вино как исходный материал. Ну и помощников — быстрее дело пойдет.
— Нет, риск слишком велик. Извини.
— Послушай, Томасус, а если я покажу тебе, как вдвое сократить время на ведение банковских книг?
— Ты что, математический гений?
— Нет, но у меня есть система, и я могу обучить твоих людей.
Томасус закрыл глаза, словно левантинский Будда.
— Ну, если тебе нужно не больше пятидесяти солидов...
— Бизнес — всегда риск, ты же знаешь.
— В том-то и беда... Хорошо, согласен. Если твоя система действительно так хороша.
— Под какой процент? — спросил Мартин.
— Как обычно. Три процента.
Пэдуэй был поражен. Потом он осведомился:
— Три процента... за какой срок?
— В месяц, разумеется.
— Слишком много!
— А чего же ты хочешь?
— У меня на родине шесть процентов годовых — это уже немало.
— Чтобы я ссудил деньги под такой процент?! Ты слышишь, Господи? Тебе бы жить среди диких саксов... Но ты мне нравишься. Для тебя — двадцать пять процентов в год.
— Все равно много. Я мог бы подумать о семи с половиной.
— Разбой!.. Меньше двадцати и речи быть не может.
— Нет. В крайнем случае девять.
— Увы, мы не договоримся. А жаль — с тобой интересно иметь дело. Пятнадцать.
— Исключено, Томасус. Девять с половиной.
— О Господи, ты слышал?! Он хочет меня разорить!.. Уходи, Мартинус, ты зря тратишь время, Больше никаких уступок с моей стороны. Двенадцать с половиной.
— Десять.
— Да понимаешь ли ты латынь?! Все, молодой человек, до свиданья, приятно было познакомиться. — Когда Пэдуэй встал, банкир шумно втянул сквозь зубы воздух, будто его смертельно ранили, и проскрежетал: — Одиннадцать.
— Десять с половиной.
— Сделай одолжение, открой, пожалуйста, рот... Нет, ты все-таки человек. Я думал, может, у тебя акульи челюсти. Или клыки... Ну, ладно. Щедрость и доброта меня когда-нибудь погубят. А теперь давай посмотрим твою счетную систему.
Часом позже три раздраженных писаря сидели напротив Пэдуэя и смотрели на него — один с удивлением, другой с настороженностью, а третий с неприкрытой ненавистью, Мартин только что закончил операцию деления с арабскими цифрами, в то время как служащие, используя римские, едва начали бесконечный процесс «проб и ошибок», которого требовала их система. Пэдуэй перевел свой ответ снова в римские цифры, записал их и показал Томасусу.
— Прошу. Пусть кто-нибудь проверит: перемножит делитель на частное. А их возню можно прекращать — всю ночь просидят.
Служащий средних лет, тот, кто глядел на Мартина с явной враждебностью, списал цифры и мрачно стал проверять. В конце концов закончив, он отшвырнул перо.
— Этот человек — колдун! Он проводит все вычисления в уме, а свои глупые пометки делает, чтобы нас запутать.
— Вовсе нет, — возразил Пэдуэй любезно. — Я могу научить тому же и вас.
— Чтобы я брал уроки у длинноштанного варвара?! Да я... — Но тут его оборвал Томасус, приказав без пререканий делать, что велено. — Я свободный римский гражданин, — ощерился служащий, — и двадцать лет веду конторские книги. Если тебе нужен холуй для этой дьявольской системы, купи какого-нибудь трусливого раба-грека! С меня достаточно!
— Посмотри, что ты натворил! — жалобно вскричал Томасус, когда служащий схватил свой плащ и с шумом выскочил за дверь. — Теперь мне придется нанимать другого, а при нынешнем дефиците работников...
— Ничего, — успокоил Пэдуэй. — Двое оставшихся, освоив американскую арифметику, легко управятся за троих. И это еще не все. У нас есть так называемая двойная бухгалтерия, которая позволяет в любое время знать свое финансовое положение, гарантирует от ошибок...
— Ты слышишь, Господи? Он хочет перевернуть все банковское дело!.. Пожалуйста, не торопись, Мартинус, иначе ты сведешь меня с ума! Дам я тебе ссуду, куплю оборудование, только не вываливай на меня все свои новейшие методы сразу! — Томасус передохнул и продолжил уже более сдержанно: — Что это за браслет, на который ты иногда поглядываешь?
Пэдуэй показал свое запястье.
— Своего рода солнечные часы, только переносные.
— Часы? Гм-м... Попахивает магией. А ты в самом деле не колдун? — Он нервно рассмеялся.
— Нет-нет, — заверил Пэдуэй. — Это простое механическое устройство, вроде... вроде солнечных часов.
— Ах, вот как, понимаю... Но зачем стрелочка, показывающая шестидесятые доли часа? Кому в здравом уме понадобится знать время с такой точностью?
— На моей родине это считается полезным.
— Что ж, другие края, другие нравы... А может, ты дашь сейчас моим ребятам урок этой самой американской арифметики? Покажешь нам, что она и впрямь так хороша, как ты утверждаешь?
— Ладно. — Пэдуэй взял дощечку, нацарапал на воске цифры от 1 до 9 и растолковал их значение. — Теперь подходим к самому главному. — Он начертил кружок. — Этот знак обозначает «ничто».
Младший писарь поскреб затылок.
— Ты хочешь сказать, что этот символ не имеет значения? Какой же от него прок?
— Я не говорил, что он не имеет значения. Он обозначает «ноль» — остаток при вычитании, к примеру, двух от двух.
Старший писарь скептично хмыкнул.
— Не вижу смысла. Какая польза от символа, обозначающего то, чего не существует?
— Но слово-то для этого есть! И оно ведь нужно!
— Положим, — согласился старший писарь. — Но мы не используем «ничего» в наших вычислениях. Где это слыхано, чтобы ссуду давали под ноль процентов? Или брали в аренду дом на ноль недель?
— Может быть, — ухмыльнулся младший, — уважаемый господин подскажет нам, как получить доход от нулевой торговли...
— Чем меньше будете меня перебивать, тем раньше я закончу объяснение! — рявкнул Пэдуэй. — Скоро вы поймете смысл знака «ноль».
На основные правила сложения ушел час. Потом Мартин объявил служащим, что на сегодня достаточно — пусть практикуются самостоятельно. На самом деле он просто выдохся. По натуре Пэдуэй говорил очень быстро, и необходимость продираться через латынь слог за слогом доводила его до безумия.
— Весьма изобретательно, Мартинус, — льстиво сказал банкир.
— А теперь всерьез о ссуде. Ты, конечно, не думаешь, что мы сойдемся на такой смехотворно низкой цифре, как десять с половиной процентов...
— Еще как думаю! Мы же условились!
— Ну, Мартинус! Я говорил, после того, как мои служащие освоят американскую систему, я рассмотрю возможность ссуды под такой процент. А до тех пор разбрасываться деньга...
Пэдуэй вскочил как ужаленный.
— Ты... ты тот, кто обманывает... О, как по латыни жулик? Если ты немедленно...
— Не горячись, мой юный друг. В конце концов, мои мальчики уже все поняли, теперь они справятся сами. Так что можешь...
— Ладно, пускай справляются сами. А я найду другого банкира и обучу его служащих полностью: вычитание, умножение, деле...
— Опомнись! — возопил Томасус. — Нельзя же разносить секрет по всему Риму! Это несправедливо по отношению ко мне!
— Нельзя?! Посмотрим! Да я на этом обучении еще и заработаю! Если ты думаешь...
— Мартинус, Мартинус! Давай не будем принимать поспешных решений! Вспомни, что говорил Христос о долготерпении. Я сделаю тебе особую уступку, так как ты начинаешь новое дело...
Пэдуэй получил ссуду под десять с половиной процентов. И, скрепя сердце, дал слово не раскрывать секрета до ее погашения.
Медный котел Мартин купил в лавке старьевщика — по крайней мере, так он назвал про себя это заведение. Однако никто никогда не слышал о медных трубках. После того, как они с Томасусом обошли всех скобяных торговцев в городе, Пэдуэй занялся медниками. Те тоже слыхом не слыхивали о медных трубках. Правда, некоторые вызвались изготовить желанный предмет на заказ — по астрономическим ценам.
— Мартинус! — взмолился банкир. — Мы прошагали миль пять, мои бедные ноги не выдерживают! Не сгодится ли тебе свинец? Его у нас сколько хочешь!
— Сгодился бы, если бы не одно «но», — сказал Пэдуэй. — Мы отравим всех своих клиентов. А это может создать нам дурную репутацию.
— Так или иначе, дело не двигается!
Пэдуэй задумался под пристальными взглядами Томасуса и Аякса, раба-негра, который нес котел.
— Найти бы сноровистого подручного... Как у вас нанимают работников?
— Никак, — отрезал Томасус. — Совершенно случайно. Можно купить раба — но у тебя не хватит денег, а я не пойду на такое рискованное вложение. К тому же потребуется опытный надсмотрщик, чтобы заставить раба работать по-настоящему.
— А может, повесим у тебя над дверью вывеску: есть, мол, вакансия для мастерового.
— Что?! — воскликнул банкир. — Ты слышишь, Господи? Сперва он выманивает у меня деньги, а теперь хочет обезобразить мой дом! Неужто нет предела...
— Не надо так волноваться, Томасус. Вывеска будет небольшой и очень красивой. Я нарисую ее сам. Ты же заинтересован в успехе моего предприятия?
— Ничего не выйдет. Опоганить жилище, унизить себя физическим трудом... И все равно большинство работников не умеют читать. Нет-нет-нет, даже не заговаривай об этом! А какого размера должна быть вывеска?
Вечером Пэдуэй едва добрался до постели. Пути назад, в родное время, не было. Никогда больше ему не изведать прелестей «Американского журнала археологии», Микки Мауса, теплого ватерклозета, разговора на простом, богатом, выразительном английском языке...
Пэдуэй нашел работника на третий день после знакомства с Томасусом — смуглого хвастливого и нахального маленького сицилийца по имени Ганнибал Сципио.
Тем временем он снял полуразвалившийся дом на Квиринале, перенес туда весь свой нехитрый скарб и купил тогу, чтобы носить поверх брюк и не так бросаться в глаза. Взрослые редко обращали на него внимание в этом разношерстном городе, зато детишки преследовали Мартина буквально по пятам, с громкими криками бегая за ним по улицам. Он потребовал, однако, вшить в тогу просторные карманы — несмотря на протесты оскорбленного портного, не желавшего портить добротную элегантную одежду дьявольскими нововведениями.
Пэдуэй обстругал деревяшку и показал Ганнибалу Сципио, как обмотать ее полосками меди. Ганнибал немедленно заявил, что знает о пайке абсолютно все. Но, когда Пэдуэй попробовал согнуть трубку для дистиллятора, швы сразу полопались. После этого самоуверенности у Ганнибала чуть поубавилось — на некоторое время...
Пэдуэй с тревогой ждал великого дня первого выхода дистиллята. Согласно теории Танкреди на древе времени должна образоваться новая ветвь. Но вдруг профессор ошибается? Вдруг какие-то действия Пэдуэя столь разительно изменят курс истории, что само его рождение в 1908 году станет невозможным, и Мартин попросту исчезнет?
— Разве не нужно прочитать заклинание или что-нибудь в этом духе? — спросил Томасус-сириец.
— Нет, — отрезал Пэдуэй. — Я уже трижды говорил, что волшебство тут ни при чем.
Впрочем, в душе он понимал ростовщика: ночной поход в старый полуразвалившийся дом, загадочная громоздкая аппаратура, неверный свет масляных ламп, опасливо замершие Ганнибал Сципио и Аякс... Негр, страшно оскалив зубы и выпучив глаза, смотрел на перегонную установку так, будто ожидал, что из нее вот-вот полезут демоны.
— Не быстро дело идет, а? — промолвил Томасус, нервно потирая мясистые ладони. Его поблескивающий здоровый глаз не отрывался от трубки, из которой капала желтоватая жидкость.
— Пожалуй, достаточно. — Пэдуэй велел Ганнибалу снять котелок и перелить содержимое приемной емкости в бутылку. Потом плеснул из бутылки в маленькую чашку, принюхался и сделал глоток. Да, отнюдь не высший класс, но определенно бренди.
— Будешь? — предложил он ростовщику.
— Сперва пусть выпьет Аякс,
Аякс попятился, вытянув перед собой руки.
— Хозяин, умоляю...
Негр выглядел таким испуганным, что Томасус не настаивал.
— Ганнибал, а ты? Капельку!
— Нет, спасибо. Я бы с удовольствием, но у меня слабый желудок — от всякого пустяка расстройство. Если мы закончили, может, пойдем домой? Признаюсь, меня тянет ко сну.
Ганнибал театрально зевнул. Пэдуэй отвернулся от него и сделал еще один глоток.
— Ну, — рискнул Томасус, — если ты уверен, что мне это не повредит, я, пожалуй, попробую.
Он пригубил из чашки и закашлялся.
— Боже всемогущий, Мартинус, из чего сделаны твои внутренности?! Это же сущий огонь! — Но когда кашель успокоился, на его лице появилось блаженное выражение. — Зато по телу тепло разливается! — с наивной радостью отметил банкир и одним глотком осушил чашку.
— Эй, потише, — посоветовал Пэдуэй. — Это не вино.
— За меня не беспокойся. Я никогда не пьянею.
Пэдуэй налил ему еще и сел.
— Объясните мне одну вещь, в которой я никак не могу разобраться. У меня на родине отсчет лет ведут с рождества Христова. А когда я приехал, мне сказали, что сейчас идет тысяча двести восемьдесят восьмой год со дня основания Города. За сколько же лет до рождения Христа был основан Рим? Я запамятовал.
Томасус снова приложился к чашке и задумался.
— За семьсот пятьдесят четыре... нет, за семьсот пятьдесят три. Значит, сейчас пятьсот тридцать пятый год со дня рождения нашего Господа. Это по церковной системе. Готы называют его вторым годом правления Теодохада, а византийцы первым годом консульства Флавия Велизария. Или каким-то годом юстинианской империи... Да, запутаться немудрено. — Сириец зажмурился и сделал еще один глоток. — Замечательный напиток! Тебя ждет успех, Мартинус.
— Спасибо. Надеюсь.
— Да, замечательный... Конечно, успех! Как же иначе? Большой успех. Ты слышишь меня, Господи? Проследи, чтобы моего друга Мартинуса ждал большой успех... Я вмиг распознаю человека, которого ждет успех. Годами их подбирал. Поэтому и мои дела идут успешно. Успех, успех. Выпьем за успех. Блестящий успех. Знаешь, Мартинус, а давай пойдем куда-нибудь! Грех пить за успех в такой развалюхе. Есть тут одно уютное местечко с музыкой... Сколько у нас еще бренди? Отлично, бери всю бутылку.
«Уютное местечко» оказалось в театральном районе, на северном склоне Капитолийского холма. Музыку обеспечивала молодая женщина, жалобно дергавшая за струны арфы и тянувшая песни на калабрийском диалекте, который денежные клиенты находили очень забавным.
— Давай выпьем за... — Томасус в тридцатый раз начал говорить «успех», но вдруг замолчал и посерьезнел. — Знаешь, Мартинус, придется купить этого паршивого вина, иначе нас отсюда вышвырнут. Твой божественный напиток можно смешивать с вином? — Заметив выражение лица Пэдуэя, банкир поспешно добавил: — Не волнуйся, дружище, — за мой счет! Могу я хоть раз отдохнуть?! Все недосуг — семья, работа... — Томасус подмигнул и щелкнул пальцами, подзывая официанта. Выполнив необходимую процедуру, он извинился: — Одну секунду, Мартинус, я вижу человека, который должен мне крупную сумму денег. Сейчас приду. — И, пошатываясь, направился в другой конец помещения.
К Пэдуэю неожиданно обратился мужчина за соседним столиком:
— Что это ты пьешь со своим одноглазым стариком?
— Так, чужеземное вино, бренди называется.
— Ага, значит, ты издалека? Я сразу понял, по твоему акценту. — Собеседник Мартина, с густыми и очень черными бровями, задумчиво наморщил лоб. — Знаю, ты из Персии.
— Не совсем, — сказал Пэдуэй. — Моя родина еще дальше.
— В самом деле? И как тебе Рим?
— Я просто в восторге, — ответил Пэдуэй.
— Ты еще ничего не видел, — снисходительно заметил бровастый. — То ли дело до прихода готов! — Он таинственно понизил голос: — Ничего, последнее слово будет за нами!
— А тебе готы не нравятся?
— Конечно, после таких-то гонений!
— Гонений? — удивился Пэдуэй.
— Религиозных, — пояснил собеседник. — Долго мы их не потерпим.
— Я думал, готы позволяют всем свободно исповедовать свою веру.
— То-то и оно! И мы, ортодоксы, вынуждены покорно сносить, как на наших глазах всякие ариане, несториане и монофизиты спокойно совершают свои грязные обряды, будто они хозяева в этой стране! Если это не гонения, то как же это, по-твоему, называется?!
— То есть, по-вашему, вы подвергаетесь религиозным преследованиям, потому что еретики им не подвергаются?
— Ну конечно, разве не ясно? Мы не потерпим... Между прочим, чужеземец, а ты-то какой веры придерживаешься?
— Я конгрегационалист, — ответил Пэдуэй. — У меня на родине так зовутся ортодоксы.
— Гм-м-м. Ничего, мы еще сделаем из тебя настоящего католика. Пока ты не из числа несториан...
— Это кто тут смеет чернить несториан? — К столику незаметно вернулся Томасус. — Мы единственные, кто логически верно понимают природу Сына — как человека, в коем Отец...
— Чушь! — рявкнул бровастый. — Бредни доморощенных теологов! Лишь наши взгляды истинны, ибо двойственная природа Сына многократно подтверждена...
— Все вы безумцы! — вмешался высокий мужчина с песочными волосами, голубыми печальными глазами и гортанным акцентом. — Мы, ариане, люди благоразумные и терпимые. Но если желаете знать истинную природу Сына...
— Ты гот? — перебил бровастый.
— Нет, вандал, ссыльный из Африки. Я вам растолкую. — Светловолосый растопырил пятерню. — Либо Сын был человеком, либо Он был Богом, либо кем-то посредине. Ну, совершенно ясно, что Он не был человеком. Однако Бог только один, значит Он не был и Богом. Следовательно...
Затем события стали развиваться так быстро, что Пэдуэй не мог за ними уследить. Бровастый вскочил и как одержимый что-то нечленораздельно заорал, внятно произнося лишь термин «вонючие еретики». Светловолосый не остался в долгу, и вскоре кричали уже со всех концов помещения:
Затем Пэдуэй предпринял попытку побриться с помощью оливкового масла и лучшей бритвы, которую могло произвести шестое столетие. Процесс оказался таким болезненным, что Мартин задумался: а может, пусть природа берет свое?
Вот так переплет! И денег от силы на неделю... Знай он, что провалится в прошлое, непременно подготовился бы: захватил с собой энциклопедию, книги по металлургии, математике, медицине и так далее. И обязательно оружие с комплектом боеприпасов.
Но у Пэдуэя не было ни оружия, ни энциклопедии. У него вообще ничего не было — только то, что носит современный человек в карманах. Ну и голова на плечах. На нее вся надежда.
Необходимо найти такой способ использовать свои знания, который обеспечил бы ему приличную жизнь и при этом не доставил неприятностей. Нельзя, к примеру, просто взяться за постройку автомобиля — потребуется двести лет, чтобы произвести необходимые детали, а потом еще столько же, чтобы собрать их в единое целое. Не говоря уж о горючем.
Утро выдалось теплым, и Пэдуэй решил оставить жилетку и шляпу в комнате. Но потом бросил взгляд на дверь с примитивным замком, из которого торчал бронзовый ключ — достаточно большой, чтобы вручать его от имени городских властей заезжим знаменитостям. Мартин не сомневался, что при желании мог бы открыть этот замок лезвием ножа. Пришлось одежду брать с собой.
Завтракать он отправился в уже знакомую копону, украшенную огромной вывеской: «ВЕСТИ РЕЛИГИОЗНЫЕ СПОРЫ ЗАПРЕЩАЕТСЯ», и, перекусив, спросил у хозяина, как найти Томасуса-сирийца.
— Ступай по Длинной улице до арки Константина, потом по Новой улице до базилики Юлиана, потом поверни направо на Тосканскую...
Пэдуэй заставил хозяина повторить дважды и все равно потратил на поиски почти целое утро. Проходя мимо Ульпиевой библиотеки, он с трудом подавил в себе желание послать все к черту. Мартин любил библиотеки, обожал читать старинные манускрипты и вовсе не жаждал встречи со странным банкиром, в странной обстановке, по странному поводу... Более того, предстоящее дело нагоняло на него ужас. Но таков уж был Мартин Пэдуэй: его решимость проявлялась именно в момент наибольшего испуга. И он мрачно, целеустремленно зашагал дальше.
Томасус-сириец занимал убогий двухэтажный домик. Негр у двери — очевидно, раб — провел Пэдуэя в некое подобие гостиной. Вскоре появился и сам хозяин — лысый толстячок с катарактой на левом глазу. Банкир подобрал полы своей изрядно потрепанной тоги, сел и молвил:
— Ну-с, молодой человек?
— Я... — Пэдуэй сглотнул и торопливо выпалил: — Меня интересует ссуда.
— Большая?
— Точно пока не знаю. Я хотел бы начать новое дело и должен сперва прощупать рынок: цены, спрос и все остальное.
— Ты хочешь начать новое дело? В Риме? Гм-м-м... — Томасус потер ладони. — Что можешь дать в залог?
— Ничего.
— Ничего?
— Я предлагаю тебе рискнуть,
— Но... но любезный, неужели ты никого в городе не знаешь?
— Знаю только одного фермера-гота — Невитту, сына Гуммунда. Он меня сюда и послал.
— А, Невитта... Да, я с ним знаком. Он готов за тебя поручиться?
Пэдуэй задумался. Невитта, несмотря на свою душевную щедрость, не производил впечатление человека, щедрого на деньги.
— Нет, — признался Мартин. — Вряд ли.
Томасус закатил глаза к потолку.
— Ты слышишь, о Боже? Вваливается какой-то варвар, едва лепечущий по латыни, набирается смелости заявить, что у него нет ни ценностей в обеспечение, ни поручителя, и нагло просит у меня ссуду! Господи, да где это слыхано?
— Я постараюсь тебя убедить, — вставил Пэдуэй.
Томасус сокрушенно покачал головой и зацыкал зубом.
— Чего у тебя в избытке, так это самомнения, молодой человек. Как, говоришь, твое имя? — Пэдуэй повторил то, что сказал Невитте.
— Ладно, выкладывай свою идею.
— Ты правильно изволил заметить, — начал Мартин, надеясь, что говорит, должным образом сочетая почтение и чувство собственного достоинства, — я чужеземец и только накануне прибыл из Америки. Это очень далекая страна, и люди, разумеется, живут там совсем иначе, чем в Риме. Если ты поможешь мне в производстве некоторых предметов нашего обихода, которые здесь неизвестны...
— Боже! — вскричал Томасус, трагически воздев руки. — Ты слышишь, Боже! Он не хочет, чтобы я поддержал его в каком-нибудь благоразумном, серьезном деле, о нет! Он самонадеянно хочет развернуть производство каких-то новомодных штучек, о которых никто и слыхом не слыхивал!.. Совершенно исключено, Мартинус, я и думать об этом не стану. А что ты имел в виду?
— У нас есть напиток, который делают из вина, — бренди. Полагаю, он будет пользоваться здесь успехом.
— Какое-то варварское пойло? Нет, мне и в голову не придет рассматривать такое предложение! Хотя я согласен, Риму отчаянно не хватает многих товаров. С тех пор, как столицей объявили Равенну, в городскую казну перестали поступать государственные налоги. Рим неудачно расположен, он никому, в сущности, не нужен. Но где искать помощи? Никого не допросишься, Король Теодохад все время только стихи пишет. Тоже мне, поэт!..
Пэдуэй потихоньку начал вспоминать что-то из римской истории шестого века.
— Кстати о Теодохаде... Королева Амаласунта еще не убита?
— Как же! — Томасус бросил на Мартина подозрительный взгляд. — Убита. Прошлым летом.
Это означало, что Юстиниан, «римский» император Константинополя, вскоре предпримет успешную и роковую попытку вновь завоевать Италию для империи.
— Но почему ты задаешь такой странный вопрос? — продолжил Томасус.
— Можно... можно мне сесть? — пролепетал Пэдуэй и рухнул на скамью. Колени его дрожали. До сих пор происходящее казалось ему каким-то хитрым, нереальным маскарадом. Собственный вопрос об убийстве королевы Амаласунты, помог осознать наконец весь ужас, всю опасность существования в этом мире.
— И все же, чужеземец, почему ты задал такой странный вопрос?
— Странный? — невинно удивился Пэдуэй, сообразив, где допустил ошибку.
— Ты спросил, не убита ли она еще. Словно наперед знал ее судьбу. Ты прорицатель?
Пэдуэй вспомнил совет Невитты глядять в оба. Да, Томасусу палец в рот не клади!
— Не совсем... — Он пожал плечами. — Я еще прежде слышал, будто бы между двумя готскими правителями пробежала кошка, и Теодохад не прочь избавиться от соперницы. Ну... мне просто интересно, чем это кончилось, вот и все.
— Удивительная были женщина, — произнес сириец. — И недурна собой, даже в сорок лет. Ее утопили в собственной ванне. Лично я думаю, что нашего слюнтяя подзуживала его жена, Гуделинда. У самого Теодохада духу бы не хватило.
— Может, она ревновала, — словно оправдываясь, предположил Мартин. — Так как насчет изготовления этого, как ты выразился, варварского пойла?..
— Что? Вот упрямец! Совершенно исключено. В Риме надо вести дело очень деликатно — не то что в каком-нибудь новом городе. Вот в Константинополе... — Томасус вздохнул. — Где легко разбогатеть — так это на востоке. Но я не хотел бы там жить. Благодаря стараниям Юстиниана у еретиков, как он их называет, там слишком много хлопот. Между прочим, какой ты веры?
— А ты? Хотя мне, разумеется, все равно.
— Я несторианин.
— Что ж, — осторожно произнес Пэдуэй, — а я принадлежу к конгрегационалистам, — Это было весьма далеко от истины, но Мартин полагал, что агностицизм вряд ли популярен в помешавшемся на религии древнем Риме. — Практически то же несторианство... Так вот, о производстве бренди...
— Не может быть и речи, молодой человек! Просто немыслимо! Что тебе нужно для начала?
— Большой медный котел и медная трубка, а также вино как исходный материал. Ну и помощников — быстрее дело пойдет.
— Нет, риск слишком велик. Извини.
— Послушай, Томасус, а если я покажу тебе, как вдвое сократить время на ведение банковских книг?
— Ты что, математический гений?
— Нет, но у меня есть система, и я могу обучить твоих людей.
Томасус закрыл глаза, словно левантинский Будда.
— Ну, если тебе нужно не больше пятидесяти солидов...
— Бизнес — всегда риск, ты же знаешь.
— В том-то и беда... Хорошо, согласен. Если твоя система действительно так хороша.
— Под какой процент? — спросил Мартин.
— Как обычно. Три процента.
Пэдуэй был поражен. Потом он осведомился:
— Три процента... за какой срок?
— В месяц, разумеется.
— Слишком много!
— А чего же ты хочешь?
— У меня на родине шесть процентов годовых — это уже немало.
— Чтобы я ссудил деньги под такой процент?! Ты слышишь, Господи? Тебе бы жить среди диких саксов... Но ты мне нравишься. Для тебя — двадцать пять процентов в год.
— Все равно много. Я мог бы подумать о семи с половиной.
— Разбой!.. Меньше двадцати и речи быть не может.
— Нет. В крайнем случае девять.
— Увы, мы не договоримся. А жаль — с тобой интересно иметь дело. Пятнадцать.
— Исключено, Томасус. Девять с половиной.
— О Господи, ты слышал?! Он хочет меня разорить!.. Уходи, Мартинус, ты зря тратишь время, Больше никаких уступок с моей стороны. Двенадцать с половиной.
— Десять.
— Да понимаешь ли ты латынь?! Все, молодой человек, до свиданья, приятно было познакомиться. — Когда Пэдуэй встал, банкир шумно втянул сквозь зубы воздух, будто его смертельно ранили, и проскрежетал: — Одиннадцать.
— Десять с половиной.
— Сделай одолжение, открой, пожалуйста, рот... Нет, ты все-таки человек. Я думал, может, у тебя акульи челюсти. Или клыки... Ну, ладно. Щедрость и доброта меня когда-нибудь погубят. А теперь давай посмотрим твою счетную систему.
Часом позже три раздраженных писаря сидели напротив Пэдуэя и смотрели на него — один с удивлением, другой с настороженностью, а третий с неприкрытой ненавистью, Мартин только что закончил операцию деления с арабскими цифрами, в то время как служащие, используя римские, едва начали бесконечный процесс «проб и ошибок», которого требовала их система. Пэдуэй перевел свой ответ снова в римские цифры, записал их и показал Томасусу.
— Прошу. Пусть кто-нибудь проверит: перемножит делитель на частное. А их возню можно прекращать — всю ночь просидят.
Служащий средних лет, тот, кто глядел на Мартина с явной враждебностью, списал цифры и мрачно стал проверять. В конце концов закончив, он отшвырнул перо.
— Этот человек — колдун! Он проводит все вычисления в уме, а свои глупые пометки делает, чтобы нас запутать.
— Вовсе нет, — возразил Пэдуэй любезно. — Я могу научить тому же и вас.
— Чтобы я брал уроки у длинноштанного варвара?! Да я... — Но тут его оборвал Томасус, приказав без пререканий делать, что велено. — Я свободный римский гражданин, — ощерился служащий, — и двадцать лет веду конторские книги. Если тебе нужен холуй для этой дьявольской системы, купи какого-нибудь трусливого раба-грека! С меня достаточно!
— Посмотри, что ты натворил! — жалобно вскричал Томасус, когда служащий схватил свой плащ и с шумом выскочил за дверь. — Теперь мне придется нанимать другого, а при нынешнем дефиците работников...
— Ничего, — успокоил Пэдуэй. — Двое оставшихся, освоив американскую арифметику, легко управятся за троих. И это еще не все. У нас есть так называемая двойная бухгалтерия, которая позволяет в любое время знать свое финансовое положение, гарантирует от ошибок...
— Ты слышишь, Господи? Он хочет перевернуть все банковское дело!.. Пожалуйста, не торопись, Мартинус, иначе ты сведешь меня с ума! Дам я тебе ссуду, куплю оборудование, только не вываливай на меня все свои новейшие методы сразу! — Томасус передохнул и продолжил уже более сдержанно: — Что это за браслет, на который ты иногда поглядываешь?
Пэдуэй показал свое запястье.
— Своего рода солнечные часы, только переносные.
— Часы? Гм-м... Попахивает магией. А ты в самом деле не колдун? — Он нервно рассмеялся.
— Нет-нет, — заверил Пэдуэй. — Это простое механическое устройство, вроде... вроде солнечных часов.
— Ах, вот как, понимаю... Но зачем стрелочка, показывающая шестидесятые доли часа? Кому в здравом уме понадобится знать время с такой точностью?
— На моей родине это считается полезным.
— Что ж, другие края, другие нравы... А может, ты дашь сейчас моим ребятам урок этой самой американской арифметики? Покажешь нам, что она и впрямь так хороша, как ты утверждаешь?
— Ладно. — Пэдуэй взял дощечку, нацарапал на воске цифры от 1 до 9 и растолковал их значение. — Теперь подходим к самому главному. — Он начертил кружок. — Этот знак обозначает «ничто».
Младший писарь поскреб затылок.
— Ты хочешь сказать, что этот символ не имеет значения? Какой же от него прок?
— Я не говорил, что он не имеет значения. Он обозначает «ноль» — остаток при вычитании, к примеру, двух от двух.
Старший писарь скептично хмыкнул.
— Не вижу смысла. Какая польза от символа, обозначающего то, чего не существует?
— Но слово-то для этого есть! И оно ведь нужно!
— Положим, — согласился старший писарь. — Но мы не используем «ничего» в наших вычислениях. Где это слыхано, чтобы ссуду давали под ноль процентов? Или брали в аренду дом на ноль недель?
— Может быть, — ухмыльнулся младший, — уважаемый господин подскажет нам, как получить доход от нулевой торговли...
— Чем меньше будете меня перебивать, тем раньше я закончу объяснение! — рявкнул Пэдуэй. — Скоро вы поймете смысл знака «ноль».
На основные правила сложения ушел час. Потом Мартин объявил служащим, что на сегодня достаточно — пусть практикуются самостоятельно. На самом деле он просто выдохся. По натуре Пэдуэй говорил очень быстро, и необходимость продираться через латынь слог за слогом доводила его до безумия.
— Весьма изобретательно, Мартинус, — льстиво сказал банкир.
— А теперь всерьез о ссуде. Ты, конечно, не думаешь, что мы сойдемся на такой смехотворно низкой цифре, как десять с половиной процентов...
— Еще как думаю! Мы же условились!
— Ну, Мартинус! Я говорил, после того, как мои служащие освоят американскую систему, я рассмотрю возможность ссуды под такой процент. А до тех пор разбрасываться деньга...
Пэдуэй вскочил как ужаленный.
— Ты... ты тот, кто обманывает... О, как по латыни жулик? Если ты немедленно...
— Не горячись, мой юный друг. В конце концов, мои мальчики уже все поняли, теперь они справятся сами. Так что можешь...
— Ладно, пускай справляются сами. А я найду другого банкира и обучу его служащих полностью: вычитание, умножение, деле...
— Опомнись! — возопил Томасус. — Нельзя же разносить секрет по всему Риму! Это несправедливо по отношению ко мне!
— Нельзя?! Посмотрим! Да я на этом обучении еще и заработаю! Если ты думаешь...
— Мартинус, Мартинус! Давай не будем принимать поспешных решений! Вспомни, что говорил Христос о долготерпении. Я сделаю тебе особую уступку, так как ты начинаешь новое дело...
Пэдуэй получил ссуду под десять с половиной процентов. И, скрепя сердце, дал слово не раскрывать секрета до ее погашения.
Медный котел Мартин купил в лавке старьевщика — по крайней мере, так он назвал про себя это заведение. Однако никто никогда не слышал о медных трубках. После того, как они с Томасусом обошли всех скобяных торговцев в городе, Пэдуэй занялся медниками. Те тоже слыхом не слыхивали о медных трубках. Правда, некоторые вызвались изготовить желанный предмет на заказ — по астрономическим ценам.
— Мартинус! — взмолился банкир. — Мы прошагали миль пять, мои бедные ноги не выдерживают! Не сгодится ли тебе свинец? Его у нас сколько хочешь!
— Сгодился бы, если бы не одно «но», — сказал Пэдуэй. — Мы отравим всех своих клиентов. А это может создать нам дурную репутацию.
— Так или иначе, дело не двигается!
Пэдуэй задумался под пристальными взглядами Томасуса и Аякса, раба-негра, который нес котел.
— Найти бы сноровистого подручного... Как у вас нанимают работников?
— Никак, — отрезал Томасус. — Совершенно случайно. Можно купить раба — но у тебя не хватит денег, а я не пойду на такое рискованное вложение. К тому же потребуется опытный надсмотрщик, чтобы заставить раба работать по-настоящему.
— А может, повесим у тебя над дверью вывеску: есть, мол, вакансия для мастерового.
— Что?! — воскликнул банкир. — Ты слышишь, Господи? Сперва он выманивает у меня деньги, а теперь хочет обезобразить мой дом! Неужто нет предела...
— Не надо так волноваться, Томасус. Вывеска будет небольшой и очень красивой. Я нарисую ее сам. Ты же заинтересован в успехе моего предприятия?
— Ничего не выйдет. Опоганить жилище, унизить себя физическим трудом... И все равно большинство работников не умеют читать. Нет-нет-нет, даже не заговаривай об этом! А какого размера должна быть вывеска?
Вечером Пэдуэй едва добрался до постели. Пути назад, в родное время, не было. Никогда больше ему не изведать прелестей «Американского журнала археологии», Микки Мауса, теплого ватерклозета, разговора на простом, богатом, выразительном английском языке...
Пэдуэй нашел работника на третий день после знакомства с Томасусом — смуглого хвастливого и нахального маленького сицилийца по имени Ганнибал Сципио.
Тем временем он снял полуразвалившийся дом на Квиринале, перенес туда весь свой нехитрый скарб и купил тогу, чтобы носить поверх брюк и не так бросаться в глаза. Взрослые редко обращали на него внимание в этом разношерстном городе, зато детишки преследовали Мартина буквально по пятам, с громкими криками бегая за ним по улицам. Он потребовал, однако, вшить в тогу просторные карманы — несмотря на протесты оскорбленного портного, не желавшего портить добротную элегантную одежду дьявольскими нововведениями.
Пэдуэй обстругал деревяшку и показал Ганнибалу Сципио, как обмотать ее полосками меди. Ганнибал немедленно заявил, что знает о пайке абсолютно все. Но, когда Пэдуэй попробовал согнуть трубку для дистиллятора, швы сразу полопались. После этого самоуверенности у Ганнибала чуть поубавилось — на некоторое время...
Пэдуэй с тревогой ждал великого дня первого выхода дистиллята. Согласно теории Танкреди на древе времени должна образоваться новая ветвь. Но вдруг профессор ошибается? Вдруг какие-то действия Пэдуэя столь разительно изменят курс истории, что само его рождение в 1908 году станет невозможным, и Мартин попросту исчезнет?
— Разве не нужно прочитать заклинание или что-нибудь в этом духе? — спросил Томасус-сириец.
— Нет, — отрезал Пэдуэй. — Я уже трижды говорил, что волшебство тут ни при чем.
Впрочем, в душе он понимал ростовщика: ночной поход в старый полуразвалившийся дом, загадочная громоздкая аппаратура, неверный свет масляных ламп, опасливо замершие Ганнибал Сципио и Аякс... Негр, страшно оскалив зубы и выпучив глаза, смотрел на перегонную установку так, будто ожидал, что из нее вот-вот полезут демоны.
— Не быстро дело идет, а? — промолвил Томасус, нервно потирая мясистые ладони. Его поблескивающий здоровый глаз не отрывался от трубки, из которой капала желтоватая жидкость.
— Пожалуй, достаточно. — Пэдуэй велел Ганнибалу снять котелок и перелить содержимое приемной емкости в бутылку. Потом плеснул из бутылки в маленькую чашку, принюхался и сделал глоток. Да, отнюдь не высший класс, но определенно бренди.
— Будешь? — предложил он ростовщику.
— Сперва пусть выпьет Аякс,
Аякс попятился, вытянув перед собой руки.
— Хозяин, умоляю...
Негр выглядел таким испуганным, что Томасус не настаивал.
— Ганнибал, а ты? Капельку!
— Нет, спасибо. Я бы с удовольствием, но у меня слабый желудок — от всякого пустяка расстройство. Если мы закончили, может, пойдем домой? Признаюсь, меня тянет ко сну.
Ганнибал театрально зевнул. Пэдуэй отвернулся от него и сделал еще один глоток.
— Ну, — рискнул Томасус, — если ты уверен, что мне это не повредит, я, пожалуй, попробую.
Он пригубил из чашки и закашлялся.
— Боже всемогущий, Мартинус, из чего сделаны твои внутренности?! Это же сущий огонь! — Но когда кашель успокоился, на его лице появилось блаженное выражение. — Зато по телу тепло разливается! — с наивной радостью отметил банкир и одним глотком осушил чашку.
— Эй, потише, — посоветовал Пэдуэй. — Это не вино.
— За меня не беспокойся. Я никогда не пьянею.
Пэдуэй налил ему еще и сел.
— Объясните мне одну вещь, в которой я никак не могу разобраться. У меня на родине отсчет лет ведут с рождества Христова. А когда я приехал, мне сказали, что сейчас идет тысяча двести восемьдесят восьмой год со дня основания Города. За сколько же лет до рождения Христа был основан Рим? Я запамятовал.
Томасус снова приложился к чашке и задумался.
— За семьсот пятьдесят четыре... нет, за семьсот пятьдесят три. Значит, сейчас пятьсот тридцать пятый год со дня рождения нашего Господа. Это по церковной системе. Готы называют его вторым годом правления Теодохада, а византийцы первым годом консульства Флавия Велизария. Или каким-то годом юстинианской империи... Да, запутаться немудрено. — Сириец зажмурился и сделал еще один глоток. — Замечательный напиток! Тебя ждет успех, Мартинус.
— Спасибо. Надеюсь.
— Да, замечательный... Конечно, успех! Как же иначе? Большой успех. Ты слышишь меня, Господи? Проследи, чтобы моего друга Мартинуса ждал большой успех... Я вмиг распознаю человека, которого ждет успех. Годами их подбирал. Поэтому и мои дела идут успешно. Успех, успех. Выпьем за успех. Блестящий успех. Знаешь, Мартинус, а давай пойдем куда-нибудь! Грех пить за успех в такой развалюхе. Есть тут одно уютное местечко с музыкой... Сколько у нас еще бренди? Отлично, бери всю бутылку.
«Уютное местечко» оказалось в театральном районе, на северном склоне Капитолийского холма. Музыку обеспечивала молодая женщина, жалобно дергавшая за струны арфы и тянувшая песни на калабрийском диалекте, который денежные клиенты находили очень забавным.
— Давай выпьем за... — Томасус в тридцатый раз начал говорить «успех», но вдруг замолчал и посерьезнел. — Знаешь, Мартинус, придется купить этого паршивого вина, иначе нас отсюда вышвырнут. Твой божественный напиток можно смешивать с вином? — Заметив выражение лица Пэдуэя, банкир поспешно добавил: — Не волнуйся, дружище, — за мой счет! Могу я хоть раз отдохнуть?! Все недосуг — семья, работа... — Томасус подмигнул и щелкнул пальцами, подзывая официанта. Выполнив необходимую процедуру, он извинился: — Одну секунду, Мартинус, я вижу человека, который должен мне крупную сумму денег. Сейчас приду. — И, пошатываясь, направился в другой конец помещения.
К Пэдуэю неожиданно обратился мужчина за соседним столиком:
— Что это ты пьешь со своим одноглазым стариком?
— Так, чужеземное вино, бренди называется.
— Ага, значит, ты издалека? Я сразу понял, по твоему акценту. — Собеседник Мартина, с густыми и очень черными бровями, задумчиво наморщил лоб. — Знаю, ты из Персии.
— Не совсем, — сказал Пэдуэй. — Моя родина еще дальше.
— В самом деле? И как тебе Рим?
— Я просто в восторге, — ответил Пэдуэй.
— Ты еще ничего не видел, — снисходительно заметил бровастый. — То ли дело до прихода готов! — Он таинственно понизил голос: — Ничего, последнее слово будет за нами!
— А тебе готы не нравятся?
— Конечно, после таких-то гонений!
— Гонений? — удивился Пэдуэй.
— Религиозных, — пояснил собеседник. — Долго мы их не потерпим.
— Я думал, готы позволяют всем свободно исповедовать свою веру.
— То-то и оно! И мы, ортодоксы, вынуждены покорно сносить, как на наших глазах всякие ариане, несториане и монофизиты спокойно совершают свои грязные обряды, будто они хозяева в этой стране! Если это не гонения, то как же это, по-твоему, называется?!
— То есть, по-вашему, вы подвергаетесь религиозным преследованиям, потому что еретики им не подвергаются?
— Ну конечно, разве не ясно? Мы не потерпим... Между прочим, чужеземец, а ты-то какой веры придерживаешься?
— Я конгрегационалист, — ответил Пэдуэй. — У меня на родине так зовутся ортодоксы.
— Гм-м-м. Ничего, мы еще сделаем из тебя настоящего католика. Пока ты не из числа несториан...
— Это кто тут смеет чернить несториан? — К столику незаметно вернулся Томасус. — Мы единственные, кто логически верно понимают природу Сына — как человека, в коем Отец...
— Чушь! — рявкнул бровастый. — Бредни доморощенных теологов! Лишь наши взгляды истинны, ибо двойственная природа Сына многократно подтверждена...
— Все вы безумцы! — вмешался высокий мужчина с песочными волосами, голубыми печальными глазами и гортанным акцентом. — Мы, ариане, люди благоразумные и терпимые. Но если желаете знать истинную природу Сына...
— Ты гот? — перебил бровастый.
— Нет, вандал, ссыльный из Африки. Я вам растолкую. — Светловолосый растопырил пятерню. — Либо Сын был человеком, либо Он был Богом, либо кем-то посредине. Ну, совершенно ясно, что Он не был человеком. Однако Бог только один, значит Он не был и Богом. Следовательно...
Затем события стали развиваться так быстро, что Пэдуэй не мог за ними уследить. Бровастый вскочил и как одержимый что-то нечленораздельно заорал, внятно произнося лишь термин «вонючие еретики». Светловолосый не остался в долгу, и вскоре кричали уже со всех концов помещения: