Суммировав свои знания из истории этого периода и то, что удалось выведать, Пэдуэй составил довольно ясную картину событий. Теодохада с трона сбросили. Новый король, Виттигис, попытается организовать упорное сопротивление. Результат для Италии будет катастрофический, хуже, чем безоговорочная сдача. Безмозглый Виттигис не сможет победить войска Империи. И начнет военную кампанию с фатальной ошибки — уведет армию в Равенну, оставив Рим под защитой слабого гарнизона.
Но и Византия одержит победу лишь после долгих лет разрушительной войны, буквально стерев классическую цивилизацию с лица земли. Так что же делать?
Пэдуэй никому не отдавал предпочтения: ни готы, ни Империя не могли обеспечить спокойную жизнь. Его сердцу были близки либеральный капитализм или социалистическая демократия, но Мартин сомневался, что какая-либо из этих систем могла бы существовать в шестом веке.
Если готы были ленивы и невежественны, то греки были жадны и корыстны. Однако выбирать не приходилось. Итальянцы были слишком кротки, чтобы жить независимо, и Мартин прекрасно это осознавал.
В сущности, правление готов ничего дурного не принесло. Более того, они насаждали терпимость в людях, чьи представления о свободе сводились к свободе вешать, топить или сжигать членов всех сект, кроме своей собственной. Кроме того готы относились к теплому полуострову, как к райскому уголку, милому приюту, который должно оберегать и сохранять, Подобного просвещенного отношения трудно было ожидать от франкских Меровингов или ненасытных грабителей Юстиниана.
Значит, идеальное решение — быстрая победа готов. Как им помочь? Если бы король прислушался к его советам... Но с Виттигисом, упрямым и тупым как бык, каши не сваришь. Другое дело — старый, витающий в облаках Теодохад...
У Пэдуэя начал созревать план.
Когда вновь пришел Томасус, Мартин обратился к нему с просьбой:
— Мне нужны свечи и несколько фунтов серы, смешанной с оливковым маслом так, чтобы получилась густая вязкая масса. И сорок футов прочной веревки. Ты не поверишь, но идею мне подала наша сладострастная Джулия. Помнишь, как она вела себя, когда я окуривал дом?
— Послушай, Мартинус, сейчас ты по крайней мере в безопасности. Так зачем лезть на рожон с какими-то безумными планами бегства?
— Не сегодня-завтра совет готов завершиться. К тому времени мне надо быть на свободе.
— Послушайте его! Вы только послушайте! Думаете, он обращает внимание на советы своего лучшего друга? Нет! Он собирается удрать из лагеря, получить, скорее всего, стрелу в печенку, а потом активно заняться готской политикой! Вы слышали вообще что-нибудь подобное?! Мартинус, я надеюсь, ты не вбил себе в голову какую-нибудь дикую идею — например, стать королем готов? Потому что тебя не изберут. Для начала надо...
— Знаю, — ухмыльнулся Пэдуэй. — Надо принадлежать к благородному семейству Амалингов. Вот я и тороплюсь отсюда выбраться. Ты ведь хочешь спасти мое дело и вернуть свои займы, правда?
— Но каким чудом я пронесу то, что тебе требуется? Стражники следят очень внимательно.
— Серу принеси в коробочке на дне корзины с едой. Если они откроют ее, скажи, что это лекарство, прописанное доктором. Кстати, договорись заранее с Веккосом. А веревку... Придумал! Ступай к моему портному и купи такой же зеленый плащ, как у меня. Пусть вставит ее в подол. В лагере положишь свой плащ рядом с моим, и мы поменяемся.
— Мартинус, это чистое безумие! Меня наверняка схватят, и что тогда будет с моей семьей? Нет, лучше послушай моего совета. Я не могу рисковать невинными людьми. Когда надо прийти с веревкой и всем прочим?
— Вот, — объяснил Пэдуэй на ломаном готском. — Я вытягиваю кисть вперед и как бы сквозь нее смотрю на изображаемый предмет, большим пальцем отмечая на кисти его кажущуюся длину и высоту. Таким образом я соблюдаю правильные пропорции.
— Понятно, — сказал Эйюльф на отвратительной латыни: оба решили поупражняться в языках. — Однако если ты хочешь нарисовать очень маленькую картину — как она называется?.. Тогда замеры на кисти окажутся слишком большими, верно?
Эйюльф был вовсе не глуп для лагерного охранника.
На самом деле внимание Пэдуэя занимала отнюдь не гробница. Он исподтишка наблюдал за стражей и своим скудным имуществом. Все узники делали это — по понятным причинам. Но у Мартина был особый интерес. Он с нетерпением ждал, когда сработает его адская машинка, то есть когда свеча, спрятанная в корзине для еды, догорит до слоя серы. И время от времени украдкой бросал взгляды на покрытый лилиями пруд у реки.
Эйюльфу между тем надоело следить за изобразительным процессом. Он отошел в сторону, присел на стульчик, достал свой излюбленный инструмент, похожий на флейту, и начал выдавливать из него тихие жалобные звуки. Получалось очень похоже на тоскливый вой заблудившегося в бочке призрака. От подобной музыки у Пэдуэя неизменно ползли по спине мурашки, но он слишком ценил доброе отношение стражника, чтобы позволить себе протестовать.
Мартин работал и работал, а проклятая адская машинка все никак не подавала признаков жизни. Должно быть, свеча погасла — иначе она давно бы уже догорела. Или сера не зажглась. Скоро позовут на завтрак. Уйти со стены? Нельзя. Сказать, что не голоден? Подозрительно...
Жалобные звуки прекратились, и Эйюльф участливо спросил:
— Что с твоим ухом, Мартинус? Ты все время его трешь.
— Чешется, — ответил Пэдуэй. Не скажешь ведь, что теребить ухо — признак наивысшего душевного напряжения... Он упорно продолжал писать картину. Что ж, по крайней мере один результат неудавшаяся попытка к бегству даст наверняка: получится самое мерзкое изображение гробницы Гадриана, когда-либо вышедшее из-под руки художника-любителя.
По мере того как Пэдуэй терял надежду, нервы его успокаивались. Сера не зажглась. Ладно, завтра надо повторить...
Внизу, в лагере, кашлянул узник. Затем второй. Потом начали кашлять все. Донеслись обрывки разговоров: «Что за черт...», «Наверное, дубильни...», «Не может быть, они милях в двух...», «Чтоб мне провалиться, пахнет серой...», «Неужто дьявол решил нанести нам визит...»
В лагере поднялась суматоха, стали сбегаться охранники. Кто-то обнаружил источник удушливого запаха и ударил по корзине ногой. Тут же все вокруг покрылось желтой кашей, по которой танцевали голубоватые языки пламени; в воздух поднялись клубы синего дыма. Стража на стене, включая Эйюльфа, побежала к лестнице и торопливо спустилась вниз.
Пэдуэй спланировал все так тщательно, что мог действовать, почти не задумываясь. На маленькой жаровне стояли два горшочка растопленного воска, уже затонированного. Мартин окунул руки в обжигающе горячую жидкость и обмазал лицо и бороду темно-зеленым месивом, а на мгновенно застывшую маску нанес три большие окружности желтым воском из другого горшочка.
Затем прогулочным шагом подошел к краю стены, присел на корточки, чтобы скрыться от взглядов тех, кто был в лагере, вытащил из подола плаща веревку и накинул ее петлей на выступ стены. Убедившись, что солдаты у реки ничего не видят, Пэдуэй спустился, медленно перебирая руками, и сдернул веревку.
Солнечный луч сверкнул на запястье, и Мартин в сердцах выругался. Часы неминуемо испортятся от долгого пребывания в воде; надо было отдать их Томасусу. Он вытащил камень в основании стены, завернул часы в носовой платок, запихнул их в отверстие и положил камень на место. Чистое безумие — тратить драгоценные секунды. Но характер не переделаешь...
Пэдуэй сбежал по склону к пруду, медленно сел в темную воду, как человек, забирающийся в чересчур горячую ванну, и осторожно растянулся на спине среди желтых лилий так, что только глаза и нос были выше воды. Теперь оставалось надеяться лишь на зеленый плащ и экзотический камуфляж.
Долго ждать не пришлось. Послышались крики, свистки, топот тяжелых солдатских башмаков по периметру стены.
— Вот дьявольское отродье! Будто испарился!..
— Он где-то прячется! Ищите, ищите! Пускайте конницу!
Пэдуэй лежал не шевелясь, пока стражники осматривали основание стены и тыкали мечами в кусты, где и мыши было не укрыться. Он лежал не шевелясь, пока маленькая рыбка со сводящей с ума настойчивостью исследовала его левое ухо. Он лежал не шевелясь, пока конный гот не проскакал через пруд буквально на расстоянии вытянутой руки. Он лежал не шевелясь весь долгий день, пока звуки поисков и погони постепенно не стихли.
— Я пришел сюда несколько часов назад, хотел одолжить лошадь. Твои люди сказали, что ты на совете, но к ночи должен вернуться. С тех пор жду.
Мартин коротко поведал о своем пленении и бегстве.
Гот взревел:
— Ха! Ха! Значит ты весь день провалялся в пруду прямо под носом у стражи, ха-ха-ха, раскрасив физиономию, как распроклятый цветок?! Ха! Ха! Ничего смешнее в жизни не слышал! — Невитта спешился. — Проходи в дом и расскажи поподробнее... Э, да ты и в самом деле похож на лягушку, старина! — Потом добавил, уже серьезно: — Хотелось бы верить тебе, Мартинус. Ты хороший парень, даром что чужеземец. Но откуда мне знать, что Лиудерис неправ? В тебе действительно есть что-то странное. Говорят, ты способен предвидеть будущее, но скрываешь это. И от машин твоих попахивает колдовством...
— Скажу честно, — задумчиво произнес Пэдуэй, — порой я действительно могу чуть-чуть заглянуть в будущее. Сатана тут ни при чем — таким уж я родился. То есть иногда я вижу, что будет, если дать людям делать то, что они собираются делать. Можно использовать мое знание и вмешаться в ход событий. Тогда будущее изменится.
Вот сейчас, например, я знаю точно, что Виттигис войну проиграет. Причем так, что хуже и быть не может — после многих лет кровопролития, которые совершенно разорят Италию. Не его в том вина — уж такой он есть. Но меньше всего я хочу видеть эту страну нищей и в руинах; полетят к черту многие мои планы. Поэтому я предлагаю вмешаться и изменить ход событий.
Невитта нахмурился.
— Значит, ты хочешь ускорить поражение готов? Я не могу согласиться на такое...
— Нет, я хочу выиграть для вас войну. По крайней мере постараюсь.
ГЛАВА 9
ГЛАВА 10
Но и Византия одержит победу лишь после долгих лет разрушительной войны, буквально стерев классическую цивилизацию с лица земли. Так что же делать?
Пэдуэй никому не отдавал предпочтения: ни готы, ни Империя не могли обеспечить спокойную жизнь. Его сердцу были близки либеральный капитализм или социалистическая демократия, но Мартин сомневался, что какая-либо из этих систем могла бы существовать в шестом веке.
Если готы были ленивы и невежественны, то греки были жадны и корыстны. Однако выбирать не приходилось. Итальянцы были слишком кротки, чтобы жить независимо, и Мартин прекрасно это осознавал.
В сущности, правление готов ничего дурного не принесло. Более того, они насаждали терпимость в людях, чьи представления о свободе сводились к свободе вешать, топить или сжигать членов всех сект, кроме своей собственной. Кроме того готы относились к теплому полуострову, как к райскому уголку, милому приюту, который должно оберегать и сохранять, Подобного просвещенного отношения трудно было ожидать от франкских Меровингов или ненасытных грабителей Юстиниана.
Значит, идеальное решение — быстрая победа готов. Как им помочь? Если бы король прислушался к его советам... Но с Виттигисом, упрямым и тупым как бык, каши не сваришь. Другое дело — старый, витающий в облаках Теодохад...
У Пэдуэя начал созревать план.
Когда вновь пришел Томасус, Мартин обратился к нему с просьбой:
— Мне нужны свечи и несколько фунтов серы, смешанной с оливковым маслом так, чтобы получилась густая вязкая масса. И сорок футов прочной веревки. Ты не поверишь, но идею мне подала наша сладострастная Джулия. Помнишь, как она вела себя, когда я окуривал дом?
— Послушай, Мартинус, сейчас ты по крайней мере в безопасности. Так зачем лезть на рожон с какими-то безумными планами бегства?
— Не сегодня-завтра совет готов завершиться. К тому времени мне надо быть на свободе.
— Послушайте его! Вы только послушайте! Думаете, он обращает внимание на советы своего лучшего друга? Нет! Он собирается удрать из лагеря, получить, скорее всего, стрелу в печенку, а потом активно заняться готской политикой! Вы слышали вообще что-нибудь подобное?! Мартинус, я надеюсь, ты не вбил себе в голову какую-нибудь дикую идею — например, стать королем готов? Потому что тебя не изберут. Для начала надо...
— Знаю, — ухмыльнулся Пэдуэй. — Надо принадлежать к благородному семейству Амалингов. Вот я и тороплюсь отсюда выбраться. Ты ведь хочешь спасти мое дело и вернуть свои займы, правда?
— Но каким чудом я пронесу то, что тебе требуется? Стражники следят очень внимательно.
— Серу принеси в коробочке на дне корзины с едой. Если они откроют ее, скажи, что это лекарство, прописанное доктором. Кстати, договорись заранее с Веккосом. А веревку... Придумал! Ступай к моему портному и купи такой же зеленый плащ, как у меня. Пусть вставит ее в подол. В лагере положишь свой плащ рядом с моим, и мы поменяемся.
— Мартинус, это чистое безумие! Меня наверняка схватят, и что тогда будет с моей семьей? Нет, лучше послушай моего совета. Я не могу рисковать невинными людьми. Когда надо прийти с веревкой и всем прочим?
* * *
Ранним солнечным утром Пэдуэй сидел на аврелианской стене и усиленно делал вид, что любуется гробницей Гадриана у реки. Специально приставленный стражник, некий Эйюльф, заглядывал ему через плечо. Мартин ценил интерес Эйюльфа, но его страшно раздражала длинная борода гота. Трудно подобрать верный оттенок краски, если по спине елозит что-то колючее и жесткое.— Вот, — объяснил Пэдуэй на ломаном готском. — Я вытягиваю кисть вперед и как бы сквозь нее смотрю на изображаемый предмет, большим пальцем отмечая на кисти его кажущуюся длину и высоту. Таким образом я соблюдаю правильные пропорции.
— Понятно, — сказал Эйюльф на отвратительной латыни: оба решили поупражняться в языках. — Однако если ты хочешь нарисовать очень маленькую картину — как она называется?.. Тогда замеры на кисти окажутся слишком большими, верно?
Эйюльф был вовсе не глуп для лагерного охранника.
На самом деле внимание Пэдуэя занимала отнюдь не гробница. Он исподтишка наблюдал за стражей и своим скудным имуществом. Все узники делали это — по понятным причинам. Но у Мартина был особый интерес. Он с нетерпением ждал, когда сработает его адская машинка, то есть когда свеча, спрятанная в корзине для еды, догорит до слоя серы. И время от времени украдкой бросал взгляды на покрытый лилиями пруд у реки.
Эйюльфу между тем надоело следить за изобразительным процессом. Он отошел в сторону, присел на стульчик, достал свой излюбленный инструмент, похожий на флейту, и начал выдавливать из него тихие жалобные звуки. Получалось очень похоже на тоскливый вой заблудившегося в бочке призрака. От подобной музыки у Пэдуэя неизменно ползли по спине мурашки, но он слишком ценил доброе отношение стражника, чтобы позволить себе протестовать.
Мартин работал и работал, а проклятая адская машинка все никак не подавала признаков жизни. Должно быть, свеча погасла — иначе она давно бы уже догорела. Или сера не зажглась. Скоро позовут на завтрак. Уйти со стены? Нельзя. Сказать, что не голоден? Подозрительно...
Жалобные звуки прекратились, и Эйюльф участливо спросил:
— Что с твоим ухом, Мартинус? Ты все время его трешь.
— Чешется, — ответил Пэдуэй. Не скажешь ведь, что теребить ухо — признак наивысшего душевного напряжения... Он упорно продолжал писать картину. Что ж, по крайней мере один результат неудавшаяся попытка к бегству даст наверняка: получится самое мерзкое изображение гробницы Гадриана, когда-либо вышедшее из-под руки художника-любителя.
По мере того как Пэдуэй терял надежду, нервы его успокаивались. Сера не зажглась. Ладно, завтра надо повторить...
Внизу, в лагере, кашлянул узник. Затем второй. Потом начали кашлять все. Донеслись обрывки разговоров: «Что за черт...», «Наверное, дубильни...», «Не может быть, они милях в двух...», «Чтоб мне провалиться, пахнет серой...», «Неужто дьявол решил нанести нам визит...»
В лагере поднялась суматоха, стали сбегаться охранники. Кто-то обнаружил источник удушливого запаха и ударил по корзине ногой. Тут же все вокруг покрылось желтой кашей, по которой танцевали голубоватые языки пламени; в воздух поднялись клубы синего дыма. Стража на стене, включая Эйюльфа, побежала к лестнице и торопливо спустилась вниз.
Пэдуэй спланировал все так тщательно, что мог действовать, почти не задумываясь. На маленькой жаровне стояли два горшочка растопленного воска, уже затонированного. Мартин окунул руки в обжигающе горячую жидкость и обмазал лицо и бороду темно-зеленым месивом, а на мгновенно застывшую маску нанес три большие окружности желтым воском из другого горшочка.
Затем прогулочным шагом подошел к краю стены, присел на корточки, чтобы скрыться от взглядов тех, кто был в лагере, вытащил из подола плаща веревку и накинул ее петлей на выступ стены. Убедившись, что солдаты у реки ничего не видят, Пэдуэй спустился, медленно перебирая руками, и сдернул веревку.
Солнечный луч сверкнул на запястье, и Мартин в сердцах выругался. Часы неминуемо испортятся от долгого пребывания в воде; надо было отдать их Томасусу. Он вытащил камень в основании стены, завернул часы в носовой платок, запихнул их в отверстие и положил камень на место. Чистое безумие — тратить драгоценные секунды. Но характер не переделаешь...
Пэдуэй сбежал по склону к пруду, медленно сел в темную воду, как человек, забирающийся в чересчур горячую ванну, и осторожно растянулся на спине среди желтых лилий так, что только глаза и нос были выше воды. Теперь оставалось надеяться лишь на зеленый плащ и экзотический камуфляж.
Долго ждать не пришлось. Послышались крики, свистки, топот тяжелых солдатских башмаков по периметру стены.
— Вот дьявольское отродье! Будто испарился!..
— Он где-то прячется! Ищите, ищите! Пускайте конницу!
Пэдуэй лежал не шевелясь, пока стражники осматривали основание стены и тыкали мечами в кусты, где и мыши было не укрыться. Он лежал не шевелясь, пока маленькая рыбка со сводящей с ума настойчивостью исследовала его левое ухо. Он лежал не шевелясь, пока конный гот не проскакал через пруд буквально на расстоянии вытянутой руки. Он лежал не шевелясь весь долгий день, пока звуки поисков и погони постепенно не стихли.
* * *
Невитта, сын Гуммунда, был понятно изумлен, когда из темных зарослей рядом с поместьем неожиданно возник человек и окликнул его по имени. Германн, как всегда ехавший следом, обнажил меч, однако таинственный незнакомец, назвавший себя Пэдуэем, объяснил:— Я пришел сюда несколько часов назад, хотел одолжить лошадь. Твои люди сказали, что ты на совете, но к ночи должен вернуться. С тех пор жду.
Мартин коротко поведал о своем пленении и бегстве.
Гот взревел:
— Ха! Ха! Значит ты весь день провалялся в пруду прямо под носом у стражи, ха-ха-ха, раскрасив физиономию, как распроклятый цветок?! Ха! Ха! Ничего смешнее в жизни не слышал! — Невитта спешился. — Проходи в дом и расскажи поподробнее... Э, да ты и в самом деле похож на лягушку, старина! — Потом добавил, уже серьезно: — Хотелось бы верить тебе, Мартинус. Ты хороший парень, даром что чужеземец. Но откуда мне знать, что Лиудерис неправ? В тебе действительно есть что-то странное. Говорят, ты способен предвидеть будущее, но скрываешь это. И от машин твоих попахивает колдовством...
— Скажу честно, — задумчиво произнес Пэдуэй, — порой я действительно могу чуть-чуть заглянуть в будущее. Сатана тут ни при чем — таким уж я родился. То есть иногда я вижу, что будет, если дать людям делать то, что они собираются делать. Можно использовать мое знание и вмешаться в ход событий. Тогда будущее изменится.
Вот сейчас, например, я знаю точно, что Виттигис войну проиграет. Причем так, что хуже и быть не может — после многих лет кровопролития, которые совершенно разорят Италию. Не его в том вина — уж такой он есть. Но меньше всего я хочу видеть эту страну нищей и в руинах; полетят к черту многие мои планы. Поэтому я предлагаю вмешаться и изменить ход событий.
Невитта нахмурился.
— Значит, ты хочешь ускорить поражение готов? Я не могу согласиться на такое...
— Нет, я хочу выиграть для вас войну. По крайней мере постараюсь.
ГЛАВА 9
Если Прокопий не ошибался, а память Пэдуэя не подводила, Теодохад, в панике бросившись в Равенну, в течение ближайших суток должен был проехать по Фламиниевой дороге.
Добравшись до окрестностей Нернии, дальше ехать навстречу королю Мартин не смел. Здесь Фламиниевая дорога раздваивалась, а исторические источники не указывали, какую дорогу выбрал бывший король: старую или новую. Поэтому Пэдуэй и Германы устроились поудобнее на обочине и пустили своих лошадей пастись на травке. Мартин смотрел на компаньона с горьким неодобрением. Германн перебрал пива в копоне и теперь на все просьбы Пэдуэя наблюдать за дорогой лишь идиотски улыбался и повторял «Ja, ja!», пока не заснул мертвым сном.
Пэдуэй нервно расхаживал в тени деревьев, слушал храп Германна и пытался думать. Он не спал со вчерашнего дня, а этот наглый ублюдок спокойненько себе дрыхнет. Наверное, следовало бы вздремнуть пару часов у Невитты — но тогда его и из пушки не разбудили бы. В животе бурчало, аппетита никакого; а во всем этом чертовом древнем мире не найдешь даже чашки кофе, чтобы облегчить будто свинцом налитые веки.
Что если Теодохад не появится? Что если он выбрал окружной путь, по Саларианской дороге? Или уже проехал?.. Раз за разом Пэдуэй вздрагивал, увидев облако пыли, но из пыли показывался лишь какой-нибудь крестьянин с телегой, одинокий торговец на муле или полуголый мальчишка, погоняющий стадо коз.
Может ли он, Пэдуэй, изменить планы Теодохада настолько чтобы история пошла иным путем? Собственное влияние представлялось Мартину кругами на воде. От одного только факта знакомства с ним жизнь таких людей, как Томасус и Фритарик, уже сильно переменилась.
Но Теодохад видел его только дважды, и ничего особенного при этом не происходило. Пространственно-временная линия Теодохада если и претерпела какие-нибудь искажения, то лишь самые незначительные. Что касается других высокопоставленных готов... Конечно, они могли читать его газету. Хотя вряд ли — с их-то любовью к учению...
Пэдуэй взглянул на запястье и вспомнил, что часы спрятаны в потайной нише аврелианской стены. Хорошо бы их достать когда-нибудь — если они к тому времени не сломаются.
Новое облако пыли на дороге — наверняка очередная проклятая корова. Но нет, это всадник, да еще скачущий во весь опор. Должно быть, какой-нибудь жирный торговец... Потом Пэдуэй узнал Теодохада и отчаянно завопил:
— Германн!
— Аакхххх, — невозмутимо храпел Германн. Мартин подбежал к нему и ударил гота башмаком. Германн сказал: — Ааааакхх!.. Аакххх, аакххх.
Экс-король был уже совсем близко. Пэдуэй вскочил на лошадь и выехал на дорогу с поднятыми руками.
— Стой! Теодохад, мой господин!
Теодохад одновременно пришпорил коня и натянул поводья, явно терзаемый сомнениями: то ли остановиться, то ли гнать что есть духу. Для коня это, наверное, явилось последней каплей. Он захрипел, опустил голову и взвился на дыбы.
Голубые воды Неры сверкнули на миг в просвете между Теодохадом и его скакуном. Потом король с глухим ударом упал на седло и вцепился в гриву. Его лицо, искаженное ужасом, было покрыто пылью.
Пэдуэй подъехал ближе и успокаивающе сказал:
— Не волнуйся, мой господин, это я.
— Кто... кто... Что? А, издатель. Как тебя?.. Нет, не говори, сам помню. Почему ты останавливаешь меня? Я должен добраться до Равенны. В Равенне...
— Тебе не добраться до Равенны живым.
— Ты что такое говоришь?! Что имеешь в виду? Тоже хочешь убить меня?
— Вовсе нет. Но как, возможно, ты слышал, господин, я порой могу заглянуть в будущее.
— О Боже... Что там... что там, в будущем? Только не надо говорить, что меня убьют! Пожалуйста, не надо этого говорить, бесподобный Мартинус! Я не хочу умирать. Если меня оставят в живых, я никогда никого больше не побеспокою. Никогда-никогда!
Маленький седобородый человечек едва лепетал от страха.
— Если ты помолчишь минутку, я скажу тебе, что можно сделать. Помнишь, как за вознаграждение ты мошеннически лишил знатного гота красивой наследницы, обещанной ему в жены?
— О Господи, ты имеешь в виду Оптариса, сына Винитара, да? Только не говори «мошеннически», превосходный Мартинус. Я просто... э, употребил свое влияние... Ну, так что?
— Виттигис поручил Оптарису разыскать тебя и убить. Теперь он днем и ночью идет по твоему следу. Перед Равенной этот Оптарис догонит тебя, стащит с лошади и перережет тебе горло, вот так — ккхххх!
Пэдуэй схватился рукой за свое собственное горло, задрал подбородок и провел пальцем по кадыку.
Теодохад закрыл лицо руками.
— Что же делать? Что делать? В Равенне у меня друзья...
— Это ты так думаешь. Я знаю лучше.
— Неужели нет никакого выхода? Значит, Оптарису суждено убить меня, несмотря ни на что? Может, мне спрятаться?
— Пожалуй. Но если ты продолжишь путь в Равенну, мое пророчество сбудется.
— Тогда решено, я спрячусь.
— Надо только разбудить этого парня. — Пэдуэй указал на Германна.
— Зачем тратить время? Бросим его здесь!
— Он работает на моего друга и должен был заботиться обо мне. Однако вышло наоборот.
Они спешились, и Мартин возобновил попытки привести в чувство Германна. Теодохад же сидел на траве и стенал:
— Вопиющая несправедливость! А ведь я был таким хорошим королем...
— Конечно, — едко заметил Пэдуэй. — Если не считать того, что ты нарушил свою клятву Амаласунте не лезть в государственные дела, а потом организовал ее убийство.
— Ты не понимаешь, великолепнейший Мартинус. Она приказала умертвить нашего благородного патриота, графа Тулума, а также друзей ее собственного сына Аталарика...
— ...И если не считать того, что ты вмешался — опять же, за вознаграждение — в папские выборы. Кроме того, ты пытался продать Италию Юстиниану — за виллу близ Константинополя и ежегодную ренту...
— Что?! Откуда тебе известно... Я хотел сказать — это гнусная ложь!
— Мне многое известно. К примеру: ты преступно пренебрег обороной Италии, бросил гарнизон Неаполя...
— Нет-нет-нет, говорю тебе, ты не понимаешь! Ненавижу все эти военные премудрости. Я не солдат, я ученый. Пусть решают мои генералы! Ведь это разумно, разве не так?
— Насколько показали события — нет.
— О Боже, никто меня не понимает, — простонал Теодохад. — Хорошо, я скажу тебе, Мартинус, почему я не помог гарнизону. Потому что знал, что это бесполезно. Мне посоветовали обратиться к великому магу, Иеконии из Неаполя, известному своими пророчествами. Да все знают, что евреи могут заглядывать в будущее... Он взял тридцать барашков и разместил их в трех загонах, по десять в каждом. Один загон назывался «готы», второй — «итальянцы», третий — «византийцы». А потом несколько недель морил барашков голодом. Выяснилось, что «готы» все сдохли, у «итальянцев» повыпала шерсть, а «византийцы» остались целы. Ясно — готам не победить. Зачем же напрасно проливать кровь?
— Чушь, — сказал Пэдуэй. — Я вижу будущее куда лучше, чем этот толстый мошенник. Так что если хочешь жить, слушайся меня.
— Э-э?.. Нет, Мартинус, пусть я уже не король, но принадлежу к знатному роду, и ты не имеешь права командовать...
— Как угодно. — Пэдуэй поднялся и зашагал к лошади. — Сейчас проеду немного по дороге, встречу Оптариса и подскажу ему, где тебя найти.
— Не надо! Я согласен! Я все буду делать — только не дай этому ужасному человеку поймать меня!
— Ну ладно. Если будешь слушаться, я, быть может, даже верну тебе трон. Однако на этот раз править будешь чисто номинально, усвоил?
Глаза Теодохада загорелись хитрым огоньком. Потом вмиг остекленели.
— Вот он! Оптарис, убийца!
Пэдуэй обернулся. И правда, по дороге скакал огромный бородатый гот. Хорошенькое дельце, подумал Мартин. Так много времени ушло на уговоры, что преследователь их нагнал!
Теодохад был безоружен. У Пэдуэя тоже ничего подходящего не было, кроме маленького ножика для мяса. И вообще человеку, выросшему в мире пушек и пулеметов, трудно относиться к мечу как к серьезному оружию, а тем более обзавестись им и научиться пользоваться, Мартин осознал свою ошибку, когда увидел сверкнувший клинок Оптариса. Гот наклонился в седле вперед и направил коня прямо на них.
Теодохад от ужаса замер, чуть трясясь и издавая слабые мяукающие звуки. Из последних сил он облизал пересохшие губы и взвыл:
— Armaio! Пощады!
Оптарис ухмыльнулся в бороду и занес правую руку.
В последнее мгновение Пэдуэй прыгнул на бывшего короля, повалил его в дорожную пыль и тут же вскочил на ноги, пока Оптарис останавливал коня. Теодохад тоже поднялся и с неожиданной прытью устремился к лесу. Оптарис, с яростным криком спрыгнув с лошади, понесся следом. Тем временем Пэдуэй сообразил, что не мешало бы вооружиться. Он склонился над Германном, который начал просыпаться, вытащил из его ножен меч и побежал наперерез Оптарису.
Это было-излишним. Бородатый гот сам повернулся к нему, решив сначала покончить с более настырным противником.
Только теперь Мартин понял, в какой угодил переплет. Он имел самое смутное представление об искусстве фехтования и, разумеется, совсем не имел навыков. Тяжелый неудобный меч скользил в потной ладони. Оптарис подбежал, сверкая белками глаз, оценил сложение и стойку Пэдуэя и приготовился рубануть сплеча.
Мартин парировал удар скорсе инстинктивно. Клинки со звоном встретились, и одолженный у Германна меч, кувыркаясь, полетел в сторону, Оптарис молниеносно рубанул снова, но лишь со свистом рассек воздух. Если фехтовальщик Пэдуэй был никакой, то с ногами у него все было в порядке. Он кинулся к мечу, схватил ею и бросился бежать что есть мочи. Оптарис, громко топоча, пыхтел сзади. В колледже Мартин недурно бегал спринтерские дистанции; если бы удалось вымотать этого тяжелого бородатого гота... Шлеп! Пэдуэй споткнулся и упал лицом в грязь.
Каким-то чудом ему удалось довольно быстро вскочить, однако драгоценные секунды были потеряны. Оптарис рванулся вперед и высоко занес меч. В последней отчаянной попытке защититься Пэдуэй сделал выпад в открытую грудь врага, надеясь скорее не подпустить его, нежели всерьез ранить.
Оптарис, надо отметить, был опытным бойцом. Но в его время бились только лезвием меча, колющие удары были неизвестны. Поэтому немудрено, что рвущийся к противнику гот со всего размаха насадил себя на выставленное острие. Оптарис захрипел, пытаясь вздохнуть, выдернул из груди меч и повалился наземь; изо рта хлынула кровь. Потом он выгнулся, вздрогнул всем телом и затих.
Когда подоспели Теодохад и Германн, наперебой поздравляя Пэдуэя с победой, тот блевал, тяжело привалившись к дереву. Здравый смысл не давал Мартину мучить себя угрызениями совести, но все же... Ради спасения никчемного Теодохада он убил, вполне возможно, достойного человека, имевшего все основания справедливо ненавидеть бывшего короля и не сделавшего ему, Пэдуэю, ничего дурного. Если б только у него было время объяснить Оптарису... Впрочем, рассуждать об этом далее было бессмысленно. Бородатый гот так же мертв, как любой клиент Джона-Египтянина. Надо думать о живых.
— Тебе придется переменить внешность, — обратился Пэдуэй к Теодохаду. — Оптарис не единственный, кто хочет с тобой поквитаться. В первую очередь сбрей бороду.
— Отрезать ему нос, — предложил Германн. — Тогда никто его не узнает.
— О-о! — вскричал Теодохад, схватившись за указанный орган. — Ты ведь не изуродуешь меня, добрейший, благороднейший Мартинус?!
— Посмотрим на твое поведение... Одежда тоже чересчур хороша. Германн, ты можешь купить в Нернии то, что итальянский крестьянин надевает по воскресеньям в церковь?
— Ja, ja.
— Как?! — Теодохад всплеснул руками. — Я не буду носить столь нелепый наряд! Отпрыск рода Амалингов...
Пэдуэй, прищурившись, посмотрел на него и пощупал лезвие меча.
— Значит, господин, ты все же предпочитаешь лишиться носа? Нет? Я так и думал. Дай Германну несколько солидов. Не тревожься: мы сделаем из тебя зажиточного крестьянина.
Добравшись до окрестностей Нернии, дальше ехать навстречу королю Мартин не смел. Здесь Фламиниевая дорога раздваивалась, а исторические источники не указывали, какую дорогу выбрал бывший король: старую или новую. Поэтому Пэдуэй и Германы устроились поудобнее на обочине и пустили своих лошадей пастись на травке. Мартин смотрел на компаньона с горьким неодобрением. Германн перебрал пива в копоне и теперь на все просьбы Пэдуэя наблюдать за дорогой лишь идиотски улыбался и повторял «Ja, ja!», пока не заснул мертвым сном.
Пэдуэй нервно расхаживал в тени деревьев, слушал храп Германна и пытался думать. Он не спал со вчерашнего дня, а этот наглый ублюдок спокойненько себе дрыхнет. Наверное, следовало бы вздремнуть пару часов у Невитты — но тогда его и из пушки не разбудили бы. В животе бурчало, аппетита никакого; а во всем этом чертовом древнем мире не найдешь даже чашки кофе, чтобы облегчить будто свинцом налитые веки.
Что если Теодохад не появится? Что если он выбрал окружной путь, по Саларианской дороге? Или уже проехал?.. Раз за разом Пэдуэй вздрагивал, увидев облако пыли, но из пыли показывался лишь какой-нибудь крестьянин с телегой, одинокий торговец на муле или полуголый мальчишка, погоняющий стадо коз.
Может ли он, Пэдуэй, изменить планы Теодохада настолько чтобы история пошла иным путем? Собственное влияние представлялось Мартину кругами на воде. От одного только факта знакомства с ним жизнь таких людей, как Томасус и Фритарик, уже сильно переменилась.
Но Теодохад видел его только дважды, и ничего особенного при этом не происходило. Пространственно-временная линия Теодохада если и претерпела какие-нибудь искажения, то лишь самые незначительные. Что касается других высокопоставленных готов... Конечно, они могли читать его газету. Хотя вряд ли — с их-то любовью к учению...
Пэдуэй взглянул на запястье и вспомнил, что часы спрятаны в потайной нише аврелианской стены. Хорошо бы их достать когда-нибудь — если они к тому времени не сломаются.
Новое облако пыли на дороге — наверняка очередная проклятая корова. Но нет, это всадник, да еще скачущий во весь опор. Должно быть, какой-нибудь жирный торговец... Потом Пэдуэй узнал Теодохада и отчаянно завопил:
— Германн!
— Аакхххх, — невозмутимо храпел Германн. Мартин подбежал к нему и ударил гота башмаком. Германн сказал: — Ааааакхх!.. Аакххх, аакххх.
Экс-король был уже совсем близко. Пэдуэй вскочил на лошадь и выехал на дорогу с поднятыми руками.
— Стой! Теодохад, мой господин!
Теодохад одновременно пришпорил коня и натянул поводья, явно терзаемый сомнениями: то ли остановиться, то ли гнать что есть духу. Для коня это, наверное, явилось последней каплей. Он захрипел, опустил голову и взвился на дыбы.
Голубые воды Неры сверкнули на миг в просвете между Теодохадом и его скакуном. Потом король с глухим ударом упал на седло и вцепился в гриву. Его лицо, искаженное ужасом, было покрыто пылью.
Пэдуэй подъехал ближе и успокаивающе сказал:
— Не волнуйся, мой господин, это я.
— Кто... кто... Что? А, издатель. Как тебя?.. Нет, не говори, сам помню. Почему ты останавливаешь меня? Я должен добраться до Равенны. В Равенне...
— Тебе не добраться до Равенны живым.
— Ты что такое говоришь?! Что имеешь в виду? Тоже хочешь убить меня?
— Вовсе нет. Но как, возможно, ты слышал, господин, я порой могу заглянуть в будущее.
— О Боже... Что там... что там, в будущем? Только не надо говорить, что меня убьют! Пожалуйста, не надо этого говорить, бесподобный Мартинус! Я не хочу умирать. Если меня оставят в живых, я никогда никого больше не побеспокою. Никогда-никогда!
Маленький седобородый человечек едва лепетал от страха.
— Если ты помолчишь минутку, я скажу тебе, что можно сделать. Помнишь, как за вознаграждение ты мошеннически лишил знатного гота красивой наследницы, обещанной ему в жены?
— О Господи, ты имеешь в виду Оптариса, сына Винитара, да? Только не говори «мошеннически», превосходный Мартинус. Я просто... э, употребил свое влияние... Ну, так что?
— Виттигис поручил Оптарису разыскать тебя и убить. Теперь он днем и ночью идет по твоему следу. Перед Равенной этот Оптарис догонит тебя, стащит с лошади и перережет тебе горло, вот так — ккхххх!
Пэдуэй схватился рукой за свое собственное горло, задрал подбородок и провел пальцем по кадыку.
Теодохад закрыл лицо руками.
— Что же делать? Что делать? В Равенне у меня друзья...
— Это ты так думаешь. Я знаю лучше.
— Неужели нет никакого выхода? Значит, Оптарису суждено убить меня, несмотря ни на что? Может, мне спрятаться?
— Пожалуй. Но если ты продолжишь путь в Равенну, мое пророчество сбудется.
— Тогда решено, я спрячусь.
— Надо только разбудить этого парня. — Пэдуэй указал на Германна.
— Зачем тратить время? Бросим его здесь!
— Он работает на моего друга и должен был заботиться обо мне. Однако вышло наоборот.
Они спешились, и Мартин возобновил попытки привести в чувство Германна. Теодохад же сидел на траве и стенал:
— Вопиющая несправедливость! А ведь я был таким хорошим королем...
— Конечно, — едко заметил Пэдуэй. — Если не считать того, что ты нарушил свою клятву Амаласунте не лезть в государственные дела, а потом организовал ее убийство.
— Ты не понимаешь, великолепнейший Мартинус. Она приказала умертвить нашего благородного патриота, графа Тулума, а также друзей ее собственного сына Аталарика...
— ...И если не считать того, что ты вмешался — опять же, за вознаграждение — в папские выборы. Кроме того, ты пытался продать Италию Юстиниану — за виллу близ Константинополя и ежегодную ренту...
— Что?! Откуда тебе известно... Я хотел сказать — это гнусная ложь!
— Мне многое известно. К примеру: ты преступно пренебрег обороной Италии, бросил гарнизон Неаполя...
— Нет-нет-нет, говорю тебе, ты не понимаешь! Ненавижу все эти военные премудрости. Я не солдат, я ученый. Пусть решают мои генералы! Ведь это разумно, разве не так?
— Насколько показали события — нет.
— О Боже, никто меня не понимает, — простонал Теодохад. — Хорошо, я скажу тебе, Мартинус, почему я не помог гарнизону. Потому что знал, что это бесполезно. Мне посоветовали обратиться к великому магу, Иеконии из Неаполя, известному своими пророчествами. Да все знают, что евреи могут заглядывать в будущее... Он взял тридцать барашков и разместил их в трех загонах, по десять в каждом. Один загон назывался «готы», второй — «итальянцы», третий — «византийцы». А потом несколько недель морил барашков голодом. Выяснилось, что «готы» все сдохли, у «итальянцев» повыпала шерсть, а «византийцы» остались целы. Ясно — готам не победить. Зачем же напрасно проливать кровь?
— Чушь, — сказал Пэдуэй. — Я вижу будущее куда лучше, чем этот толстый мошенник. Так что если хочешь жить, слушайся меня.
— Э-э?.. Нет, Мартинус, пусть я уже не король, но принадлежу к знатному роду, и ты не имеешь права командовать...
— Как угодно. — Пэдуэй поднялся и зашагал к лошади. — Сейчас проеду немного по дороге, встречу Оптариса и подскажу ему, где тебя найти.
— Не надо! Я согласен! Я все буду делать — только не дай этому ужасному человеку поймать меня!
— Ну ладно. Если будешь слушаться, я, быть может, даже верну тебе трон. Однако на этот раз править будешь чисто номинально, усвоил?
Глаза Теодохада загорелись хитрым огоньком. Потом вмиг остекленели.
— Вот он! Оптарис, убийца!
Пэдуэй обернулся. И правда, по дороге скакал огромный бородатый гот. Хорошенькое дельце, подумал Мартин. Так много времени ушло на уговоры, что преследователь их нагнал!
Теодохад был безоружен. У Пэдуэя тоже ничего подходящего не было, кроме маленького ножика для мяса. И вообще человеку, выросшему в мире пушек и пулеметов, трудно относиться к мечу как к серьезному оружию, а тем более обзавестись им и научиться пользоваться, Мартин осознал свою ошибку, когда увидел сверкнувший клинок Оптариса. Гот наклонился в седле вперед и направил коня прямо на них.
Теодохад от ужаса замер, чуть трясясь и издавая слабые мяукающие звуки. Из последних сил он облизал пересохшие губы и взвыл:
— Armaio! Пощады!
Оптарис ухмыльнулся в бороду и занес правую руку.
В последнее мгновение Пэдуэй прыгнул на бывшего короля, повалил его в дорожную пыль и тут же вскочил на ноги, пока Оптарис останавливал коня. Теодохад тоже поднялся и с неожиданной прытью устремился к лесу. Оптарис, с яростным криком спрыгнув с лошади, понесся следом. Тем временем Пэдуэй сообразил, что не мешало бы вооружиться. Он склонился над Германном, который начал просыпаться, вытащил из его ножен меч и побежал наперерез Оптарису.
Это было-излишним. Бородатый гот сам повернулся к нему, решив сначала покончить с более настырным противником.
Только теперь Мартин понял, в какой угодил переплет. Он имел самое смутное представление об искусстве фехтования и, разумеется, совсем не имел навыков. Тяжелый неудобный меч скользил в потной ладони. Оптарис подбежал, сверкая белками глаз, оценил сложение и стойку Пэдуэя и приготовился рубануть сплеча.
Мартин парировал удар скорсе инстинктивно. Клинки со звоном встретились, и одолженный у Германна меч, кувыркаясь, полетел в сторону, Оптарис молниеносно рубанул снова, но лишь со свистом рассек воздух. Если фехтовальщик Пэдуэй был никакой, то с ногами у него все было в порядке. Он кинулся к мечу, схватил ею и бросился бежать что есть мочи. Оптарис, громко топоча, пыхтел сзади. В колледже Мартин недурно бегал спринтерские дистанции; если бы удалось вымотать этого тяжелого бородатого гота... Шлеп! Пэдуэй споткнулся и упал лицом в грязь.
Каким-то чудом ему удалось довольно быстро вскочить, однако драгоценные секунды были потеряны. Оптарис рванулся вперед и высоко занес меч. В последней отчаянной попытке защититься Пэдуэй сделал выпад в открытую грудь врага, надеясь скорее не подпустить его, нежели всерьез ранить.
Оптарис, надо отметить, был опытным бойцом. Но в его время бились только лезвием меча, колющие удары были неизвестны. Поэтому немудрено, что рвущийся к противнику гот со всего размаха насадил себя на выставленное острие. Оптарис захрипел, пытаясь вздохнуть, выдернул из груди меч и повалился наземь; изо рта хлынула кровь. Потом он выгнулся, вздрогнул всем телом и затих.
Когда подоспели Теодохад и Германн, наперебой поздравляя Пэдуэя с победой, тот блевал, тяжело привалившись к дереву. Здравый смысл не давал Мартину мучить себя угрызениями совести, но все же... Ради спасения никчемного Теодохада он убил, вполне возможно, достойного человека, имевшего все основания справедливо ненавидеть бывшего короля и не сделавшего ему, Пэдуэю, ничего дурного. Если б только у него было время объяснить Оптарису... Впрочем, рассуждать об этом далее было бессмысленно. Бородатый гот так же мертв, как любой клиент Джона-Египтянина. Надо думать о живых.
— Тебе придется переменить внешность, — обратился Пэдуэй к Теодохаду. — Оптарис не единственный, кто хочет с тобой поквитаться. В первую очередь сбрей бороду.
— Отрезать ему нос, — предложил Германн. — Тогда никто его не узнает.
— О-о! — вскричал Теодохад, схватившись за указанный орган. — Ты ведь не изуродуешь меня, добрейший, благороднейший Мартинус?!
— Посмотрим на твое поведение... Одежда тоже чересчур хороша. Германн, ты можешь купить в Нернии то, что итальянский крестьянин надевает по воскресеньям в церковь?
— Ja, ja.
— Как?! — Теодохад всплеснул руками. — Я не буду носить столь нелепый наряд! Отпрыск рода Амалингов...
Пэдуэй, прищурившись, посмотрел на него и пощупал лезвие меча.
— Значит, господин, ты все же предпочитаешь лишиться носа? Нет? Я так и думал. Дай Германну несколько солидов. Не тревожься: мы сделаем из тебя зажиточного крестьянина.
ГЛАВА 10
Лиудерис, сын Оскара, начальник римском гарнизона, мрачно глядел из окна своего кабинета на затянутое тучами сентябрьское небо. Мир слишком часто переворачивался вверх тормашками по мнению этой простой верной души. Сперва свергают с престола Теодохада и выбирают королем Виттигиса. Затем Виттигис принимает странное решение, что лучший способ одолеть коварного Велизария — бежать в Равенну, оставив Рим под защитой слабого гарнизона.
Теперь выясняется, что войска боятся оборонять город от греков; еще хуже то, что Сильверий, обвинив Виттигиса в ереси, ведет переговоры с Велизарием, обещая бескровную сдачу Рима.
Но все это пустяки по сравнению с тем потрясением, которое Лиудерис пережил, когда два посетителя, явившиеся на прием, оказались Мартином Пэдуэем и экс-королем Теодохадом. Последний был почему-то гладко выбрит и одет в лохмотья.
Наконец Лиудерис обрел дар речи и грозно сказал:
— Вы!
— Да, мы, — согласился Пэдуэй. — Полагаю, ты знаком с Теодохадом, властителем остготов и итальянцев. И, смею надеяться, еще помнишь меня — между прочим, нового квестора.
— Но... у нас другой король! За ваши головы назначена награда!
— Пустяки, — снисходительно улыбнулся Пэдуэй. — Совет немного поспешил. Мы обьясним...
— Где вы были? Как ты сумел удрать из лагеря? И что вы делаете здесь?!
— Прошу тебя, давай по порядку, превосходнейший Лиудерис. Первое: мы были во Флоренции, собирали силы для военной кампании. Второе...
— Какой кампании?
— Второе: мне ведомы пути, недоступные простому смертному. Третье: мы здесь для того, чтобы повести твои войска против греков и разгромить их.
— Вы оба безумцы! Я отдам вас под стражу...
— Ну, ну, выслушай же нас до конца. Тебе известно о моем... э-э, даре предвидеть последствия некоторых решений?
— М-м, до меня доходили кое-какие слухи. Но если ты рассчитываешь хитрыми речами...
— Именно. Сейчас король поведает тебе о том, как я предсказал неминуемое покушение Оптариса на его жизнь и как использовал свое знание, дабы расстроить планы мстительного гота. Могу предьявить и другие доказательства своего дара. К примеру, скажу, что помощи из Равенны ты не дождешься. Что Велизарий подойдет к Риму в ноябре. Что папа убедит твой гарнизон покинуть город до прихода врага. И что ты останешься на посту, но будешь схвачен и увезен в Константинополь.
Лиудерис шумно выдохнул.
— Ты в заговоре с дьяволом? Я ни единой душе не говорил о своем намерении оставаться здесь до конца, и все же тебе об этом известно!
Потребовался час, чтобы Лиудерис, обуреваемый сомнениями, наконец спросил:
Теперь выясняется, что войска боятся оборонять город от греков; еще хуже то, что Сильверий, обвинив Виттигиса в ереси, ведет переговоры с Велизарием, обещая бескровную сдачу Рима.
Но все это пустяки по сравнению с тем потрясением, которое Лиудерис пережил, когда два посетителя, явившиеся на прием, оказались Мартином Пэдуэем и экс-королем Теодохадом. Последний был почему-то гладко выбрит и одет в лохмотья.
Наконец Лиудерис обрел дар речи и грозно сказал:
— Вы!
— Да, мы, — согласился Пэдуэй. — Полагаю, ты знаком с Теодохадом, властителем остготов и итальянцев. И, смею надеяться, еще помнишь меня — между прочим, нового квестора.
— Но... у нас другой король! За ваши головы назначена награда!
— Пустяки, — снисходительно улыбнулся Пэдуэй. — Совет немного поспешил. Мы обьясним...
— Где вы были? Как ты сумел удрать из лагеря? И что вы делаете здесь?!
— Прошу тебя, давай по порядку, превосходнейший Лиудерис. Первое: мы были во Флоренции, собирали силы для военной кампании. Второе...
— Какой кампании?
— Второе: мне ведомы пути, недоступные простому смертному. Третье: мы здесь для того, чтобы повести твои войска против греков и разгромить их.
— Вы оба безумцы! Я отдам вас под стражу...
— Ну, ну, выслушай же нас до конца. Тебе известно о моем... э-э, даре предвидеть последствия некоторых решений?
— М-м, до меня доходили кое-какие слухи. Но если ты рассчитываешь хитрыми речами...
— Именно. Сейчас король поведает тебе о том, как я предсказал неминуемое покушение Оптариса на его жизнь и как использовал свое знание, дабы расстроить планы мстительного гота. Могу предьявить и другие доказательства своего дара. К примеру, скажу, что помощи из Равенны ты не дождешься. Что Велизарий подойдет к Риму в ноябре. Что папа убедит твой гарнизон покинуть город до прихода врага. И что ты останешься на посту, но будешь схвачен и увезен в Константинополь.
Лиудерис шумно выдохнул.
— Ты в заговоре с дьяволом? Я ни единой душе не говорил о своем намерении оставаться здесь до конца, и все же тебе об этом известно!
Потребовался час, чтобы Лиудерис, обуреваемый сомнениями, наконец спросил: