Страница:
Давайте найдем мужество признать и такую истину, что ни одна женщина не может составить полное счастье мужчины. Если посмотреть на этот вопрос с точки зрения его наслаждения, вряд ли можно сказать, что она делает счастье его всесторонним, ибо он испытывает более приятные минуты в беседах с друзьями, а если обратимся к ее роли в качестве друга, и здесь мы обнаружим, что ее двуличность, ее лживость и раболепие, словом, ее низость, не могут поощрять дружеские чувства, ведь дружба требует открытости и равенства. Когда один из друзей подавляет другого, о дружбе не может быть и речи, превосходство одного пола над другим, фатальное для дружбы, обязательно присутствует там, где два друга принадлежат к разному полу. Таким образом, женщина непригодна ни в роли любовницы, ни в роли друга — она хороша лишь в качестве рабыни, в каком держат ее на Востоке; ее полезность не простирается за пределы физических удовольствий, которые она может доставить, после чего, как говаривал король Хлодвиг, от нее лучше всего избавиться и как можно скорее.
Нетрудно доказать, что любовь — не что иное, как национальное суеверие, что три четверти народов мира, которые обычно содержат своих самок взаперти, никогда не были жертвами этого безумия, но, обращаясь к истокам этого предрассудка, нам придется столкнуться с определенными трудностями, если мы захотим убедить себя, что это — разновидность болезни, и найти надежное средство исцеления от нее. Здесь прежде всего надо понять, что наша рыцарская галантность, которая самым нелепым образом возводит в предмет поклонения существо, сотворенное только для удовлетворения наших потребностей, проистекает из следующего исторического факта: когда-то, давным-давно, наши предки питали уважение к женщинам, обладавшим колдовскими способностями и даром предсказания и использовавшим эти способности на городских площадях и в храмах; позже суеверный страх превратил уважение в поклонение, стало быть, рыцарство родилось в утробе невежества и суеверия. Но это уважение не было, естественным чувством, и вы напрасно потратите время в поисках хоть чего-нибудь похожего в Природе. Неполноценность самок по сравнению с самцами — давно установленный факт, в женщине нет ничего, что может вызвать уважение, и любовь, порожденная слепым поклонением, также представляет собой суеверие; уважение к женщине больше и чаще проявляется там, где человеческое общество дальше отходит от Природы. Пока люди верны ее фундаментальным законам, они относятся к женщинам с крайним презрением; женщина становится божеством только тогда, когда эти законы попираются, потому что в этом случае люди не слышат голоса Природы и неизбежно приходят к такому состоянию, что слабый начинает властвовать там, где сильный деградирует. Когда царят женщины, правительство всегда впадает в слабоумие, только не приводите мне пример Турции; да, ее правительство сегодня слабое, но разве дело обстояло бы таким образом, если бы власть не перешла в руки обитательниц гарема? Турки разрушили Византийскую Империю в те времена, когда этот презренный пол был закован в цепи, когда на глазах своей армии Магомет II отрубил голову Ирине, заподозрив ее в том, что она оказывает на него слишком большое влияние [104]. Поклонение женщине, даже самое невинное, свидетельствует о ничтожестве и испорченности мужчин, оно немыслимо в моменты экстаза, тем более недопустимо в спокойном состоянии. Если какой-то предмет полезен для нас, это еще не причина, чтобы его обожествлять, иначе такие почести пришлось бы оказывать быку, ослу или, скажем, ночному горшку.
Короче говоря, то, что называется любовью, — это всего лишь желание получить удовольствие: пока это желание существует, поклонение бесполезно, а когда вы его удовлетворили, поклонение бессмысленно. Об этом же говорит и тот факт, что не уважение произошло от поклонения, а наоборот. Обратитесь к примерам, которые показывают, какое низкое положение занимали женщины в прошлом и занимают сегодня во многих странах, и вы увидите, если до сих пор сомневаетесь, что метафизическое чувство любви никоим образом не является врожденным для человека, что это — плод его ошибочного мышления и неправильного поведения и что предмет, вызывающий это всюду презираемое чувство, не обладает необходимыми для этого атрибутами.
Это презрение настолько велико у хорватов, которые больше известны географам под именем «ушкоков» или «морлаков» [105], что они называют своих жен таким грубым и вульгарным словом, каким обозначают скотину и которое я не буду здесь произносить, чтобы не оскорблять ваш слух. Они никогда не допускают их к себе в постель, женщины спят на голой земле и без жалоб и ропота исполняют все, что им приказывают; их жестоко избивают при малейшем признаке неповиновения. Их рабская доля остается неизменной с незапамятных времен и не улучшается, даже когда они рожают детей: роды часто происходят в чистом поле, матери забирают своих вылупившихся отпрысков, обмывают их в ближайшем ручье, приносят домой, и все начинается сызнова. Причем путешественники отмечают, что в этой стране дети намного здоровее и крепче, а женщины болеют реже, чем в других местах, — очевидно, Природа неохотно расстается со своими правами, которые стремятся отобрать у нее некоторые народы, подверженные деградации и ложной утонченности и унижающие наш пол, делая его равным противоположному, созданному Природой для нашего употребления.
В стране запорожских казаков женщины изгоняются из общества. Тех, что служат для деторождения, отсылают на острова, и по мере нужды мужчины приезжают туда и пользуются ими без всякого чувства и самым беспорядочным образом, не разбирая ни возраста, ни внешности, ни родства: отец бросает семя в чрево дочери, брат делает беременной сестру, словом, единственным законом служит принцип потребности.
Есть земли, где с женщинами во время менструации обращаются как с животными: их помещают за изгородь или в клетку и бросают им пищу с безопасного расстояния как тиграм или медведям. И можете ли вы себе представить, что эти народы способны испытывать такое чувство, как любовь к женщине?
В королевстве Лоанго [106]в Африке беременных женщин третируют еще более жестоко: их сторонятся словно чего-то нечистого и отвратительного, в самом деле, можно ли вообразить нечто более отталкивающее, нежели вид женщины, готовящейся стать матерью? Вообще, их надо показывать поклонникам в голом виде, с огромным животом, похожими на чудовищную карикатуру на человека.
После родов чернокожие обитатели другого африканского королевства, кажется, оно называется Баррей, прекращают всяческие сношения с женщиной на четыре года и более.
Женщины в Мадуре [107], обращаясь к мужьям, употребляют цветистые, иносказательные выражения, свидетельствующие о глубочайшем почтении к своим повелителям.
Римляне и кельты обладали правом на жизнь и смерть своих жен и часто убивали их. Это право предоставила нам Природа, пренебрегая им, мы нарушаем и попираем ее законы.
Такое положение до сих пор сохраняется по всей Африке: женщина чувствует себя на седьмом небе от счастья, когда муж обращает на нее внимание.
В княжестве Жуида [108]все женщины глубоко несчастны, все подвергаются жестокому обращению точно так же, как и наложницы в княжеском гареме, где распространены самоубийства, потому что властитель никогда не начинает развлекаться с женщиной, пока не заставит ее претерпеть самые жестокие муки и унижения.
Если мы заглянем в роскошные дворцы в Азии, мы увидим там гордых деспотов, чьи желания являются законом; они требуют от прекраснейших созданий таких мерзких услуг, которые невозможно себе представить, и таким образом низводят до самого униженного положения этих наглых богинь, возводимых на пьедестал в нашей стране.
Китайцы относятся к женщинам с надменным презрением и даже пользуются ими, преодолевая отвращение, не говоря уже о том, что не выносят их вида и присутствия.
Когда император Голконды [109]отправлялся на прогулку, дюжина самых высоких и сильных девушек из его гарема, взобравшись друг на друга, образовывали нечто вроде двугорбого верблюда, а четверо самых выносливых служили его ногами. Его Величество садился в седло и погонял их рысью. Можете сами представить, как вел себя монарх во дворце наслаждений, и каково было бы его изумление, если бы ему сказали, что эти создания, которые служат для того, чтобы подтирать ему зад, у нас в Европе являются объектами поклонения.
Жители Московии брезговали есть мясо животных, убитых женской рукой.
Да, будьте уверены, собратья, не для того Природа подарила нам разум и силу, чтобы мы сгнили в оковах столь низменного чувства, как любовь. Слабый и лживый пол предназначен для удовлетворения наших желаний, и мы совершенно забываем о предназначении женщин, когда предоставляем им самую даже малую независимость и позволяем им возвыситься над собой.
Мы иногда полагаем, будто нас делает счастливыми женская привязанность, но это чувство всегда показное, и оно постоянно меняется в зависимости от того, какую нужду испытывает в нас женщина и от степени страсти, которую мы в ней возбуждаем. Как только волосы наши начинают седеть или в наших денежных делах обнаруживается упадок, то есть, как только она не может в полной мере утолять свои плотские желания, свою алчность или гордыню, она немедленно бросает нас и зачастую делается нашим заклятым врагом. В любом случае у нас нет более жестоких недругов, чем женщины, даже те, кто искренне обожают нас. Если же мы обращаемся к ним, чтобы получить удовольствие, они начинают нас тиранить, если мы в чем-то обидим их, они тут же ищут случая отомстить, и всегда это кончается тем, что они приносят нам несчастье. Следовательно, из всех человеческих страстей любовь —> самая опасная, и надо принять все меры, чтобы защититься от нее.
Разве отчаяние любовника недостаточно свидетельствует о том, что любовь — есть безумие? Что только фатальная иллюзия заставила его наделить столькими прелестями существо, от которого он был без ума и которое превозносил до небес? Нет ни одного порока, который не превратился бы в добродетель, ни одного недостатка, который не обратился бы в красоту. Все, что есть в ней смешного, стало очарованием; но как только ураган страсти стихает, любовник, открыв глаза, может спокойно рассмотреть обожаемый предмет, и вот тогда он заливается краской стыда перед своей глупейшей ошибкой и зарекается впредь попадаться в эту западню.
От любви, уважаемые собратья, есть два верных средства: непостоянство и распутство. Приучая нас соответствующим образом относиться к ложным божествам, эти два свойства оказывают разрушительное действие на иллюзию и, в конце концов, сводят ее к нулю. Со временем человек перестает обожать то, что каждодневно видит перед собой, благодаря непостоянству и распутству, если они войдут в привычку, сердце человеческое постепенно утрачивает пагубную мягкость и становится невосприимчивым к любовному томлению, по мере пресыщения оно твердеет, ужесточается, и больной, в конце концов, выздоравливает. В самом деле, зачем мне тосковать у дверей этого коварного создания, которое если и впустит меня к себе, так только затем, чтобы окончательно испортить остатки хорошего настроения? Для чего терпеть такие муки, если, немного подумав, я вижу, что без всякого труда, за несколько франков, я могу купить не менее прекрасное тело? Надо постоянно иметь в виду, что женщина, страстно жаждущая заполучить нас в свои сети, обязательно скрывает в себе какие-нибудь недостатки, которые вызовут у нас отвращение, как только они обнаружатся. Стоит лишь употребить свое воображение и представить себе, какие дефекты прячутся под роскошными одеждами, и этот анализ поможет вам погасить родившееся чувство любви в самом зародыше. Если вы имеете дело с девушкой, от нее непременно исходит нездоровый запах, пусть не сразу, но это рано или поздно произойдет, так какой вам смысл, господа, дышать смрадом? Если она уже женщина, я допускаю, что какие-то другие отбросы ее тела могут ненадолго возбудить ваши желания, но что до нашей любви, уж это увольте! Не говоря уже о том, чтобы сделать из нее идола. Стоит только представить эту унавоженную почву, из которой вырастает бесчисленное потомство… Вообразите сокровище вашего сердца в тот момент, когда она рожает, посмотрите на этот бесформенный кусок плоти, грязный, мокрый, вылезающий из раскрытой настежь полости, в которой вы предполагаете найти блаженство. Разденьте этого идола своей души, разденьте его в любое другое время и скажите, неужели вы бредили вот этими мясистыми потными ляжками? Или этой зловонной бездонной ямой, чернеющей между ними? Тогда, может быть, вас приводит в экстаз этот клок спутанных волос, что самым нахальным образом торчит между этими ляжками… или эти дряблые куски плоти, свисающие до пупа? Неужели в одном из этих укромных местечек она скрывает свои прелести, достойные вашего обожания? Полноте! Вы же видите эти, похожие на губы, отростки из изношенной, цвета свиного сала плоти, прикрывающие мрачное отверстие, которое почти соединяется с другим, еще более отвратительным. Так неужели это и есть те чудесные предметы, которым вы намерены молиться и ради которых пресмыкаетесь как червь? Ах, вот как? Значит, я ошибаюсь? Значит, вас привлекают не они, и есть нечто, более благородное, что ослепляет ваш разум? Может быть, вас пленяет другое: предательский и коварный характер, мерзкие поступки, лживый и длинный язык, противный, визгливый голос, похожий на мяукание, а быть может, безграничное распутство или безмерная стыдливость, ведь женщина всю свою жизнь проводит на одном из этих противоположных полюсов; или безудержная страсть к клевете, злобность, упрямство, глупая непоследовательность, удручающая придирчивость и неприкрытая тупость? Вот каковы свойства, которые вы цените в женщине и которые бросают вас в дрожь [110]!
Я ничуть не преувеличиваю, господа, если даже все эти недостатки и не собраны в одной женщине, скажем, в той, которую вы обожаете, то уж наверняка многими из них она обладает; если они ускользают от вашего взгляда, то виной тому — ваша слепота, но они существуют; одежды или манеры могут скрыть то, что привело бы вас в ужас, если бы вы это увидели; дефект остается дефектом независимо от того, виден или пока еще не виден; поищите его хорошенько, прежде чем принимать решение, и вы его обнаружите непременно, а если вы не глупы, сударь мой, то обязательно поостережетесь и не бросите свое счастье и спокойствие на потребу существа, которое вы обязательно, неизбежно будете презирать, как только узнаете его получше.
Да, друзья мои, взгляните на сонм бедствий, которые сулит вам эта проклятая страсть, представьте ужасные болезни, жестокие страдания, материальные расходы, потерю сна, покоя, аппетита, здоровья, непременный отказ от всех других удовольствий; вообразите неисчислимые жертвы, которых она требует, извлеките уроки из моих примеров и поступите, как поступает осторожный кормчий, который сторонится рифов, усеянных обломками тысяч разбитых кораблей.
Скажите, разве так уж трудно обойтись без этих сомнительных удовольствий, когда окружающий вас мир полон других, не менее сладостных и вполне доступных? Протрите глаза, оглянитесь вокруг, и вы увидите, как прекрасна жизнь, если выбросить из нее все неприятное и сопряженное с заботами и треволнениями.
Возьмите, например, либертинаж — он даст вам еще большее наслаждение, а взамен потребует только одно: чтобы вы избавились от мертвящей метафизики, которая ничего не прибавляет к удовольствиям, но отнимает многое, чтобы вы наслаждались незамутненным счастьем. Подумайте сами, разве непременно надо любить женщину, чтобы пользоваться ею? Все собравшиеся здесь, надеюсь, понимают, что женщиной лучше наслаждаться, не любя ее, или, по крайней мере, можно питать к ней страсть, но не слишком увлекаться. Зачем портить себе удовольствие, впадая в меланхолию и сумасшествие? Неужели недостаточно провести с ней пять или шесть часов? Одна ночь или сто ночей, проведенных в объятиях любимой, — какая разница, ведь вы получите только одно из бесчисленного количества возможных удовольствий, разбросанных на вашем пути! Тысячи, миллионы свежих, прекрасных женщин ожидают вас, так неужели вы настолько глупы, чтобы ограничиться одной-единственной? Разве не приходилось вам с насмешкой взирать на неотесанного мужлана, который, попав на роскошный ужин, уткнулся в одно понравившееся ему блюдо, хотя стол ломится от разнообразнейших, яств? Разнообразие и перемены — вот что делает жизнь по-настоящему счастливой; и если каждый свежий предмет доставляет вам новое удовольствие, каким же надо быть идиотом, чтобы сделаться пленником единственной женщины, которая за всю свою жизнь может доставить только одно, пусть даже самое приятное удовольствие.
То, что я говорил о женщинах, друзья мои, можно отнести в той же мере и к мужчинам. Наши недостатки не менее серьезные, чем у них, и они так же несчастливы, как и мы, когда обрекают себя на унылую жизнь с одним мужчиной; всякая узда — безумие, всякая связь — покушение на физическую свободу, которая дана всем нам от рождения, чтобы мы могли наслаждаться ею здесь, на земле. Ведь пока женщина проводит время с самым распрекрасным мужчиной, вокруг нее крутятся сотни и тысячи других, которые, может быть, еще больше заслуживают ее внимания.
Попутно сделаю одно важное замечание; если женщина удовлетворяет мужчину, почему она должна иметь над ним власть? Как же тогда он сможет думать о своих собственных желаниях, если ему приходится быть рабом ее капризов и прихотей? Чтобы получить удовольствие, необходимо обладать превосходством: из двоих людей, лежащих в одной постели, тот, кто делится с другим, наслаждается меньше, чем мог бы, а тот, кто находится в подчиненном положении, не получает ничего. Поэтому надо отбросить идиотскую утонченность, которая заставляет нас находить очарование даже в страданиях; такие наслаждения можно назвать чисто умственными приступами радости, и они не имеют ничего общего с нашими естественными потребностями. Любовь к женщине напоминает любовь к Богу: в обоих случаях мы устремляемся в погоню за призраком. В первом случае мы желаем наслаждаться только духовным, отбрасывая в сторону телесное, плотское, а во втором облекаем в плоть чистейший дух, но и в том и в другом преклоняем колени перед фикцией.
Так давайте же наслаждаться по-настоящему, ибо в этом состоит закон Природы, и поскольку нельзя долго любить предмет удовольствия, не грех и поучиться у созданий, которых мы несправедливо называем низшими. Вам приходилось видеть, чтобы голубь или пес возвращались к своей подруге, кланялись, целовали ей лапу или коготок после того, как закончили сношаться с ней? Если в кобеле и вспыхивает любовь, то ее уместнее считать потребностью или нуждой и ничем иным; как только сука удовлетворит его, его отношение к ней резко меняется — становится безразличным, и это продолжается до тех пор, пока он вновь не почувствует желание, но и здесь его желание необязательно будет направлено на ту же самую суку — объектом внимания кобеля будет первая попавшаяся на глаза сука, а если возникнет ссора, вчерашняя фаворитка будет принесена в жертву сегодняшней. Как же ошибаются люди, отступая от такого поведения, которое ближе к Природе, чем наше! Оно находится в гармонии с ее извечными законами, и если Природа дала нам большую чувствительность, чем животным, она хотела сделать наши удовольствия более утонченными. Когда мы признаем, что человеческая самка есть существо более высокого порядка, нежели самка животного, мы оказываем ей плохую услугу, потому что боготворим ту из ее сущностей, которая на деле унижает ее. Я готов признать, что можно любить ее тело, как животное любит тело самки, но зачем обожать нечто, к телу никакого отношения не имеющее, ибо в этом «нечто» заключен механизм, который сводит на нет все остальное, и один этот механизм способен внушить нам отвращение к целому. Я имею в виду характер женщины, ее ворчливость, ее черную душу — словом, то, что подавляет всякое желание насладиться женским телом, и если вы хотите узнать, до какой степени разум мужчины может быть исковеркан метафизическим безумием, послушайте, что плетет опьяненный этим безумием человек, заявляя, что он жаждет не тело возлюбленной, а ее сердце, подумать только — ее сердце! Вещь, заглянув в которую, он содрогнется от ужаса. Это сумасбродство не имеет себе равных, но скажу больше: коль скоро красота является предметом соглашения, то есть вещью абсолютно условной, стало быть, любовь — всего-навсего чисто произвольное понятие, так как не существует общепринятых признаков красоты, которая и порождает любовь.
Таким образом, любовь есть ощущение, характеризующее потребности каких-то конкретных органов человека, это не более, чем физический импульс, с которым не имеет ничего общего утонченность чувств или невероятно сложная и нелепая система куртуазности. Скажем, я люблю блондинку за то, что она обладает атрибутами, которые соответствуют моим ощущениям, вы любите брюнетку по тем же самым причинам, и поскольку в обоих случаях материальный объект становится орудием утомления наших не менее материальных потребностей, как же можно применять утонченность и бескорыстие к этому предмету, который уместнее сравнить разве что со сточной трубой? Неужели вы видите в нем что-нибудь метафизическое? Тогда гордыня сыграла с вами злую шутку, и одного внимательного взгляда достаточно, чтобы рассеять эту иллюзию. Разве не назовете вы сумасшедшим того, кто со всей серьезностью утверждает, что он влюблен в сладкий запах цветка и совершенно равнодушен к самому цветку? Просто невероятно, до какого абсурда может дойти человек, ослепленный Первым попавшимся метафизическим миражом.
Однако здесь я предвижу возможное возражение, что, мол, поклонение женщине существует уже много столетий: еще древние греки и римляне обожествляли Любовь и ее прародительницу. На это я отвечу так: с ними могло случиться то же самое, что и с нами, ведь и в Греции и в Риме женщины считались предсказательницами. Стало быть — разумеется, это только мое предположение, — этот факт мог породить уважение к ним, а из уважения могло родиться поклонение; я уже объяснял, как это происходит. Тем не менее, что касается предметов поклонения, следует с большой осторожностью ссылаться на древних: народы, которые обожали фекалии под именем бога Стрекулиуса и содержимое отхожих мест под видом богини Клоацины, вполне могли боготворить и женщин, если их так привлекал запах этих двух классических божеств древности.
Когда же мы, наконец, будем благоразумны и научимся обращаться с этими смешными идолами так же, как поступали со своими японцы, когда им не удавалось получить от них удовлетворения своих желаний. Давайте же, по примеру этого мудрого восточного народа, будем молиться или, если угодно, делать вид, что молимся, до тех пор, пока наши молитвы не будут услышаны, и пока мы не получим того, что просим. Если нам будет отказано, мы накажем идола сотней ударов палкой, чтобы проучить его, чтобы впредь он не пренебрегал нашими желаниями; или, если вы предпочитаете, давайте поступать по примеру остяков [111], которые, рассердившись на своих богов, просто берут в руки хлыст и бьют их, а что еще делать с богом, который совершенно бесполезен, кроме как обратить его в прах? А в ожидании божьих милостей достаточно притворяться, будто веришь в него.
Любовь — это физическая потребность и ничем иным быть не может [112]. «Любовь, — пишет Вольтер, — это прихотливые узоры воображения, вышиваемые на холстине Природы». Цель любви, ее желания, словом, все, что с ней связано, имеет физическую природу, и пуще огня берегитесь женщины, которая претендует на большее. Разлука и изменчивость — вот самые верные средства от любви: мы забываем о человеке, как только перестаем его видеть, а новые удовольствия быстро стирают память о прежних; сожаления об утрате продолжаются недолго, разумеется, потеря уникальных в своем роде удовольствий может повлечь за собой более длительные сожаления, но им всегда можно найти замену на каждом углу, так что и здесь нет повода для слез.
Нетрудно доказать, что любовь — не что иное, как национальное суеверие, что три четверти народов мира, которые обычно содержат своих самок взаперти, никогда не были жертвами этого безумия, но, обращаясь к истокам этого предрассудка, нам придется столкнуться с определенными трудностями, если мы захотим убедить себя, что это — разновидность болезни, и найти надежное средство исцеления от нее. Здесь прежде всего надо понять, что наша рыцарская галантность, которая самым нелепым образом возводит в предмет поклонения существо, сотворенное только для удовлетворения наших потребностей, проистекает из следующего исторического факта: когда-то, давным-давно, наши предки питали уважение к женщинам, обладавшим колдовскими способностями и даром предсказания и использовавшим эти способности на городских площадях и в храмах; позже суеверный страх превратил уважение в поклонение, стало быть, рыцарство родилось в утробе невежества и суеверия. Но это уважение не было, естественным чувством, и вы напрасно потратите время в поисках хоть чего-нибудь похожего в Природе. Неполноценность самок по сравнению с самцами — давно установленный факт, в женщине нет ничего, что может вызвать уважение, и любовь, порожденная слепым поклонением, также представляет собой суеверие; уважение к женщине больше и чаще проявляется там, где человеческое общество дальше отходит от Природы. Пока люди верны ее фундаментальным законам, они относятся к женщинам с крайним презрением; женщина становится божеством только тогда, когда эти законы попираются, потому что в этом случае люди не слышат голоса Природы и неизбежно приходят к такому состоянию, что слабый начинает властвовать там, где сильный деградирует. Когда царят женщины, правительство всегда впадает в слабоумие, только не приводите мне пример Турции; да, ее правительство сегодня слабое, но разве дело обстояло бы таким образом, если бы власть не перешла в руки обитательниц гарема? Турки разрушили Византийскую Империю в те времена, когда этот презренный пол был закован в цепи, когда на глазах своей армии Магомет II отрубил голову Ирине, заподозрив ее в том, что она оказывает на него слишком большое влияние [104]. Поклонение женщине, даже самое невинное, свидетельствует о ничтожестве и испорченности мужчин, оно немыслимо в моменты экстаза, тем более недопустимо в спокойном состоянии. Если какой-то предмет полезен для нас, это еще не причина, чтобы его обожествлять, иначе такие почести пришлось бы оказывать быку, ослу или, скажем, ночному горшку.
Короче говоря, то, что называется любовью, — это всего лишь желание получить удовольствие: пока это желание существует, поклонение бесполезно, а когда вы его удовлетворили, поклонение бессмысленно. Об этом же говорит и тот факт, что не уважение произошло от поклонения, а наоборот. Обратитесь к примерам, которые показывают, какое низкое положение занимали женщины в прошлом и занимают сегодня во многих странах, и вы увидите, если до сих пор сомневаетесь, что метафизическое чувство любви никоим образом не является врожденным для человека, что это — плод его ошибочного мышления и неправильного поведения и что предмет, вызывающий это всюду презираемое чувство, не обладает необходимыми для этого атрибутами.
Это презрение настолько велико у хорватов, которые больше известны географам под именем «ушкоков» или «морлаков» [105], что они называют своих жен таким грубым и вульгарным словом, каким обозначают скотину и которое я не буду здесь произносить, чтобы не оскорблять ваш слух. Они никогда не допускают их к себе в постель, женщины спят на голой земле и без жалоб и ропота исполняют все, что им приказывают; их жестоко избивают при малейшем признаке неповиновения. Их рабская доля остается неизменной с незапамятных времен и не улучшается, даже когда они рожают детей: роды часто происходят в чистом поле, матери забирают своих вылупившихся отпрысков, обмывают их в ближайшем ручье, приносят домой, и все начинается сызнова. Причем путешественники отмечают, что в этой стране дети намного здоровее и крепче, а женщины болеют реже, чем в других местах, — очевидно, Природа неохотно расстается со своими правами, которые стремятся отобрать у нее некоторые народы, подверженные деградации и ложной утонченности и унижающие наш пол, делая его равным противоположному, созданному Природой для нашего употребления.
В стране запорожских казаков женщины изгоняются из общества. Тех, что служат для деторождения, отсылают на острова, и по мере нужды мужчины приезжают туда и пользуются ими без всякого чувства и самым беспорядочным образом, не разбирая ни возраста, ни внешности, ни родства: отец бросает семя в чрево дочери, брат делает беременной сестру, словом, единственным законом служит принцип потребности.
Есть земли, где с женщинами во время менструации обращаются как с животными: их помещают за изгородь или в клетку и бросают им пищу с безопасного расстояния как тиграм или медведям. И можете ли вы себе представить, что эти народы способны испытывать такое чувство, как любовь к женщине?
В королевстве Лоанго [106]в Африке беременных женщин третируют еще более жестоко: их сторонятся словно чего-то нечистого и отвратительного, в самом деле, можно ли вообразить нечто более отталкивающее, нежели вид женщины, готовящейся стать матерью? Вообще, их надо показывать поклонникам в голом виде, с огромным животом, похожими на чудовищную карикатуру на человека.
После родов чернокожие обитатели другого африканского королевства, кажется, оно называется Баррей, прекращают всяческие сношения с женщиной на четыре года и более.
Женщины в Мадуре [107], обращаясь к мужьям, употребляют цветистые, иносказательные выражения, свидетельствующие о глубочайшем почтении к своим повелителям.
Римляне и кельты обладали правом на жизнь и смерть своих жен и часто убивали их. Это право предоставила нам Природа, пренебрегая им, мы нарушаем и попираем ее законы.
Такое положение до сих пор сохраняется по всей Африке: женщина чувствует себя на седьмом небе от счастья, когда муж обращает на нее внимание.
В княжестве Жуида [108]все женщины глубоко несчастны, все подвергаются жестокому обращению точно так же, как и наложницы в княжеском гареме, где распространены самоубийства, потому что властитель никогда не начинает развлекаться с женщиной, пока не заставит ее претерпеть самые жестокие муки и унижения.
Если мы заглянем в роскошные дворцы в Азии, мы увидим там гордых деспотов, чьи желания являются законом; они требуют от прекраснейших созданий таких мерзких услуг, которые невозможно себе представить, и таким образом низводят до самого униженного положения этих наглых богинь, возводимых на пьедестал в нашей стране.
Китайцы относятся к женщинам с надменным презрением и даже пользуются ими, преодолевая отвращение, не говоря уже о том, что не выносят их вида и присутствия.
Когда император Голконды [109]отправлялся на прогулку, дюжина самых высоких и сильных девушек из его гарема, взобравшись друг на друга, образовывали нечто вроде двугорбого верблюда, а четверо самых выносливых служили его ногами. Его Величество садился в седло и погонял их рысью. Можете сами представить, как вел себя монарх во дворце наслаждений, и каково было бы его изумление, если бы ему сказали, что эти создания, которые служат для того, чтобы подтирать ему зад, у нас в Европе являются объектами поклонения.
Жители Московии брезговали есть мясо животных, убитых женской рукой.
Да, будьте уверены, собратья, не для того Природа подарила нам разум и силу, чтобы мы сгнили в оковах столь низменного чувства, как любовь. Слабый и лживый пол предназначен для удовлетворения наших желаний, и мы совершенно забываем о предназначении женщин, когда предоставляем им самую даже малую независимость и позволяем им возвыситься над собой.
Мы иногда полагаем, будто нас делает счастливыми женская привязанность, но это чувство всегда показное, и оно постоянно меняется в зависимости от того, какую нужду испытывает в нас женщина и от степени страсти, которую мы в ней возбуждаем. Как только волосы наши начинают седеть или в наших денежных делах обнаруживается упадок, то есть, как только она не может в полной мере утолять свои плотские желания, свою алчность или гордыню, она немедленно бросает нас и зачастую делается нашим заклятым врагом. В любом случае у нас нет более жестоких недругов, чем женщины, даже те, кто искренне обожают нас. Если же мы обращаемся к ним, чтобы получить удовольствие, они начинают нас тиранить, если мы в чем-то обидим их, они тут же ищут случая отомстить, и всегда это кончается тем, что они приносят нам несчастье. Следовательно, из всех человеческих страстей любовь —> самая опасная, и надо принять все меры, чтобы защититься от нее.
Разве отчаяние любовника недостаточно свидетельствует о том, что любовь — есть безумие? Что только фатальная иллюзия заставила его наделить столькими прелестями существо, от которого он был без ума и которое превозносил до небес? Нет ни одного порока, который не превратился бы в добродетель, ни одного недостатка, который не обратился бы в красоту. Все, что есть в ней смешного, стало очарованием; но как только ураган страсти стихает, любовник, открыв глаза, может спокойно рассмотреть обожаемый предмет, и вот тогда он заливается краской стыда перед своей глупейшей ошибкой и зарекается впредь попадаться в эту западню.
От любви, уважаемые собратья, есть два верных средства: непостоянство и распутство. Приучая нас соответствующим образом относиться к ложным божествам, эти два свойства оказывают разрушительное действие на иллюзию и, в конце концов, сводят ее к нулю. Со временем человек перестает обожать то, что каждодневно видит перед собой, благодаря непостоянству и распутству, если они войдут в привычку, сердце человеческое постепенно утрачивает пагубную мягкость и становится невосприимчивым к любовному томлению, по мере пресыщения оно твердеет, ужесточается, и больной, в конце концов, выздоравливает. В самом деле, зачем мне тосковать у дверей этого коварного создания, которое если и впустит меня к себе, так только затем, чтобы окончательно испортить остатки хорошего настроения? Для чего терпеть такие муки, если, немного подумав, я вижу, что без всякого труда, за несколько франков, я могу купить не менее прекрасное тело? Надо постоянно иметь в виду, что женщина, страстно жаждущая заполучить нас в свои сети, обязательно скрывает в себе какие-нибудь недостатки, которые вызовут у нас отвращение, как только они обнаружатся. Стоит лишь употребить свое воображение и представить себе, какие дефекты прячутся под роскошными одеждами, и этот анализ поможет вам погасить родившееся чувство любви в самом зародыше. Если вы имеете дело с девушкой, от нее непременно исходит нездоровый запах, пусть не сразу, но это рано или поздно произойдет, так какой вам смысл, господа, дышать смрадом? Если она уже женщина, я допускаю, что какие-то другие отбросы ее тела могут ненадолго возбудить ваши желания, но что до нашей любви, уж это увольте! Не говоря уже о том, чтобы сделать из нее идола. Стоит только представить эту унавоженную почву, из которой вырастает бесчисленное потомство… Вообразите сокровище вашего сердца в тот момент, когда она рожает, посмотрите на этот бесформенный кусок плоти, грязный, мокрый, вылезающий из раскрытой настежь полости, в которой вы предполагаете найти блаженство. Разденьте этого идола своей души, разденьте его в любое другое время и скажите, неужели вы бредили вот этими мясистыми потными ляжками? Или этой зловонной бездонной ямой, чернеющей между ними? Тогда, может быть, вас приводит в экстаз этот клок спутанных волос, что самым нахальным образом торчит между этими ляжками… или эти дряблые куски плоти, свисающие до пупа? Неужели в одном из этих укромных местечек она скрывает свои прелести, достойные вашего обожания? Полноте! Вы же видите эти, похожие на губы, отростки из изношенной, цвета свиного сала плоти, прикрывающие мрачное отверстие, которое почти соединяется с другим, еще более отвратительным. Так неужели это и есть те чудесные предметы, которым вы намерены молиться и ради которых пресмыкаетесь как червь? Ах, вот как? Значит, я ошибаюсь? Значит, вас привлекают не они, и есть нечто, более благородное, что ослепляет ваш разум? Может быть, вас пленяет другое: предательский и коварный характер, мерзкие поступки, лживый и длинный язык, противный, визгливый голос, похожий на мяукание, а быть может, безграничное распутство или безмерная стыдливость, ведь женщина всю свою жизнь проводит на одном из этих противоположных полюсов; или безудержная страсть к клевете, злобность, упрямство, глупая непоследовательность, удручающая придирчивость и неприкрытая тупость? Вот каковы свойства, которые вы цените в женщине и которые бросают вас в дрожь [110]!
Я ничуть не преувеличиваю, господа, если даже все эти недостатки и не собраны в одной женщине, скажем, в той, которую вы обожаете, то уж наверняка многими из них она обладает; если они ускользают от вашего взгляда, то виной тому — ваша слепота, но они существуют; одежды или манеры могут скрыть то, что привело бы вас в ужас, если бы вы это увидели; дефект остается дефектом независимо от того, виден или пока еще не виден; поищите его хорошенько, прежде чем принимать решение, и вы его обнаружите непременно, а если вы не глупы, сударь мой, то обязательно поостережетесь и не бросите свое счастье и спокойствие на потребу существа, которое вы обязательно, неизбежно будете презирать, как только узнаете его получше.
Да, друзья мои, взгляните на сонм бедствий, которые сулит вам эта проклятая страсть, представьте ужасные болезни, жестокие страдания, материальные расходы, потерю сна, покоя, аппетита, здоровья, непременный отказ от всех других удовольствий; вообразите неисчислимые жертвы, которых она требует, извлеките уроки из моих примеров и поступите, как поступает осторожный кормчий, который сторонится рифов, усеянных обломками тысяч разбитых кораблей.
Скажите, разве так уж трудно обойтись без этих сомнительных удовольствий, когда окружающий вас мир полон других, не менее сладостных и вполне доступных? Протрите глаза, оглянитесь вокруг, и вы увидите, как прекрасна жизнь, если выбросить из нее все неприятное и сопряженное с заботами и треволнениями.
Возьмите, например, либертинаж — он даст вам еще большее наслаждение, а взамен потребует только одно: чтобы вы избавились от мертвящей метафизики, которая ничего не прибавляет к удовольствиям, но отнимает многое, чтобы вы наслаждались незамутненным счастьем. Подумайте сами, разве непременно надо любить женщину, чтобы пользоваться ею? Все собравшиеся здесь, надеюсь, понимают, что женщиной лучше наслаждаться, не любя ее, или, по крайней мере, можно питать к ней страсть, но не слишком увлекаться. Зачем портить себе удовольствие, впадая в меланхолию и сумасшествие? Неужели недостаточно провести с ней пять или шесть часов? Одна ночь или сто ночей, проведенных в объятиях любимой, — какая разница, ведь вы получите только одно из бесчисленного количества возможных удовольствий, разбросанных на вашем пути! Тысячи, миллионы свежих, прекрасных женщин ожидают вас, так неужели вы настолько глупы, чтобы ограничиться одной-единственной? Разве не приходилось вам с насмешкой взирать на неотесанного мужлана, который, попав на роскошный ужин, уткнулся в одно понравившееся ему блюдо, хотя стол ломится от разнообразнейших, яств? Разнообразие и перемены — вот что делает жизнь по-настоящему счастливой; и если каждый свежий предмет доставляет вам новое удовольствие, каким же надо быть идиотом, чтобы сделаться пленником единственной женщины, которая за всю свою жизнь может доставить только одно, пусть даже самое приятное удовольствие.
То, что я говорил о женщинах, друзья мои, можно отнести в той же мере и к мужчинам. Наши недостатки не менее серьезные, чем у них, и они так же несчастливы, как и мы, когда обрекают себя на унылую жизнь с одним мужчиной; всякая узда — безумие, всякая связь — покушение на физическую свободу, которая дана всем нам от рождения, чтобы мы могли наслаждаться ею здесь, на земле. Ведь пока женщина проводит время с самым распрекрасным мужчиной, вокруг нее крутятся сотни и тысячи других, которые, может быть, еще больше заслуживают ее внимания.
Попутно сделаю одно важное замечание; если женщина удовлетворяет мужчину, почему она должна иметь над ним власть? Как же тогда он сможет думать о своих собственных желаниях, если ему приходится быть рабом ее капризов и прихотей? Чтобы получить удовольствие, необходимо обладать превосходством: из двоих людей, лежащих в одной постели, тот, кто делится с другим, наслаждается меньше, чем мог бы, а тот, кто находится в подчиненном положении, не получает ничего. Поэтому надо отбросить идиотскую утонченность, которая заставляет нас находить очарование даже в страданиях; такие наслаждения можно назвать чисто умственными приступами радости, и они не имеют ничего общего с нашими естественными потребностями. Любовь к женщине напоминает любовь к Богу: в обоих случаях мы устремляемся в погоню за призраком. В первом случае мы желаем наслаждаться только духовным, отбрасывая в сторону телесное, плотское, а во втором облекаем в плоть чистейший дух, но и в том и в другом преклоняем колени перед фикцией.
Так давайте же наслаждаться по-настоящему, ибо в этом состоит закон Природы, и поскольку нельзя долго любить предмет удовольствия, не грех и поучиться у созданий, которых мы несправедливо называем низшими. Вам приходилось видеть, чтобы голубь или пес возвращались к своей подруге, кланялись, целовали ей лапу или коготок после того, как закончили сношаться с ней? Если в кобеле и вспыхивает любовь, то ее уместнее считать потребностью или нуждой и ничем иным; как только сука удовлетворит его, его отношение к ней резко меняется — становится безразличным, и это продолжается до тех пор, пока он вновь не почувствует желание, но и здесь его желание необязательно будет направлено на ту же самую суку — объектом внимания кобеля будет первая попавшаяся на глаза сука, а если возникнет ссора, вчерашняя фаворитка будет принесена в жертву сегодняшней. Как же ошибаются люди, отступая от такого поведения, которое ближе к Природе, чем наше! Оно находится в гармонии с ее извечными законами, и если Природа дала нам большую чувствительность, чем животным, она хотела сделать наши удовольствия более утонченными. Когда мы признаем, что человеческая самка есть существо более высокого порядка, нежели самка животного, мы оказываем ей плохую услугу, потому что боготворим ту из ее сущностей, которая на деле унижает ее. Я готов признать, что можно любить ее тело, как животное любит тело самки, но зачем обожать нечто, к телу никакого отношения не имеющее, ибо в этом «нечто» заключен механизм, который сводит на нет все остальное, и один этот механизм способен внушить нам отвращение к целому. Я имею в виду характер женщины, ее ворчливость, ее черную душу — словом, то, что подавляет всякое желание насладиться женским телом, и если вы хотите узнать, до какой степени разум мужчины может быть исковеркан метафизическим безумием, послушайте, что плетет опьяненный этим безумием человек, заявляя, что он жаждет не тело возлюбленной, а ее сердце, подумать только — ее сердце! Вещь, заглянув в которую, он содрогнется от ужаса. Это сумасбродство не имеет себе равных, но скажу больше: коль скоро красота является предметом соглашения, то есть вещью абсолютно условной, стало быть, любовь — всего-навсего чисто произвольное понятие, так как не существует общепринятых признаков красоты, которая и порождает любовь.
Таким образом, любовь есть ощущение, характеризующее потребности каких-то конкретных органов человека, это не более, чем физический импульс, с которым не имеет ничего общего утонченность чувств или невероятно сложная и нелепая система куртуазности. Скажем, я люблю блондинку за то, что она обладает атрибутами, которые соответствуют моим ощущениям, вы любите брюнетку по тем же самым причинам, и поскольку в обоих случаях материальный объект становится орудием утомления наших не менее материальных потребностей, как же можно применять утонченность и бескорыстие к этому предмету, который уместнее сравнить разве что со сточной трубой? Неужели вы видите в нем что-нибудь метафизическое? Тогда гордыня сыграла с вами злую шутку, и одного внимательного взгляда достаточно, чтобы рассеять эту иллюзию. Разве не назовете вы сумасшедшим того, кто со всей серьезностью утверждает, что он влюблен в сладкий запах цветка и совершенно равнодушен к самому цветку? Просто невероятно, до какого абсурда может дойти человек, ослепленный Первым попавшимся метафизическим миражом.
Однако здесь я предвижу возможное возражение, что, мол, поклонение женщине существует уже много столетий: еще древние греки и римляне обожествляли Любовь и ее прародительницу. На это я отвечу так: с ними могло случиться то же самое, что и с нами, ведь и в Греции и в Риме женщины считались предсказательницами. Стало быть — разумеется, это только мое предположение, — этот факт мог породить уважение к ним, а из уважения могло родиться поклонение; я уже объяснял, как это происходит. Тем не менее, что касается предметов поклонения, следует с большой осторожностью ссылаться на древних: народы, которые обожали фекалии под именем бога Стрекулиуса и содержимое отхожих мест под видом богини Клоацины, вполне могли боготворить и женщин, если их так привлекал запах этих двух классических божеств древности.
Когда же мы, наконец, будем благоразумны и научимся обращаться с этими смешными идолами так же, как поступали со своими японцы, когда им не удавалось получить от них удовлетворения своих желаний. Давайте же, по примеру этого мудрого восточного народа, будем молиться или, если угодно, делать вид, что молимся, до тех пор, пока наши молитвы не будут услышаны, и пока мы не получим того, что просим. Если нам будет отказано, мы накажем идола сотней ударов палкой, чтобы проучить его, чтобы впредь он не пренебрегал нашими желаниями; или, если вы предпочитаете, давайте поступать по примеру остяков [111], которые, рассердившись на своих богов, просто берут в руки хлыст и бьют их, а что еще делать с богом, который совершенно бесполезен, кроме как обратить его в прах? А в ожидании божьих милостей достаточно притворяться, будто веришь в него.
Любовь — это физическая потребность и ничем иным быть не может [112]. «Любовь, — пишет Вольтер, — это прихотливые узоры воображения, вышиваемые на холстине Природы». Цель любви, ее желания, словом, все, что с ней связано, имеет физическую природу, и пуще огня берегитесь женщины, которая претендует на большее. Разлука и изменчивость — вот самые верные средства от любви: мы забываем о человеке, как только перестаем его видеть, а новые удовольствия быстро стирают память о прежних; сожаления об утрате продолжаются недолго, разумеется, потеря уникальных в своем роде удовольствий может повлечь за собой более длительные сожаления, но им всегда можно найти замену на каждом углу, так что и здесь нет повода для слез.