Радист группы «Бернгард» (псевдоним «Бруно Вендт») тоже всегда был под рукой, чтобы в любой момент выйти на связь с центром. Но оба решили пока потянуть время до прибытия Зорге.
В это же время в Соединенных Штатах коммунист Мияги Итоку, японец, уроженец острова Окинава, также получал последние инструкции. Мияги прибыл в США в 1919 году в разгар антияпонской пропаганды, такой зловредной, что она оставила глубокий незаживающий шрам в его душе. Он перебрался в Сан-Франциско, где открыл ресторан, чтобы выжить, и занялся живописью, чтобы жить. В 1926 году вместе со своими партнерами по ресторану он вступил в группу по изучению марксизма. А когда женился, они с женой столовались у фермера-японца, жене которого, миссис Китабаяси Йосисабуро, суждено было оказаться тем слабым звеном в цепи Зорге, которое и станет причиной его провала и ареста.
Будучи художником с радикальными взглядами, Мияги вскоре вступил в общество пролетарского искусства – одну из многочисленных групп коммунистического фронта, организованных компартией для японцев Западного побережья. И когда после серии правительственных облав в 1931 году была воссоздана японская секция американской компартии, Мияги вступил в нее. Его членству не исполнилось и года, когда два коммунистических агента передали ему просьбу поехать поработать на них в Токио. Мияги направили за получением исчерпывающих инструкций в Лос-Анджелес, к другому агенту, «Рою».
Мияги, однако, не очень хотелось оставлять жену или покидать Соединенные Штаты. Как многие уроженцы Окинавы, он не питал добрых чувств к остальным японцам, и потому месяц за месяцем тянул с выполнением порученного задания. Он-де слишком занят рисованием, оправдывался он.
Но в 1933 году Мияги неожиданно вызвали и без лишних слов велели ехать в Японию. Появилось конкретное задание, не терпящее отлагательств. Нерешительному кандидату в шпионы также сказали, что уедет он ненадолго, дали 200 долларов на расходы и еще одну долларовую купюру. В Токио, проинструктировали Мияги, он должен следить за определенными рекламными объявлениями в «Japan Advertiser», чтобы потом встретиться с человеком, который поместит там объявление. Этот «связник» покажет ему американский доллар, полностью идентичный тому, что дали Мияги. Распрощавшись с женой, Мияги направил свои стопы на Восток. Нет сомнения, что именно прибытие в Токио Рихарда Зорге и сделало поездку Мияги безотлагательной.
В декабре 1933 года, показывал Зорге в суде, «я позвонил в офис «Japan Advertiser» и, как меня проинструктировал американский связной, попросил дать объявление в «Japan Advertiser» и «Pan Pacific», его еженедельном приложении, о том, что я собираю укийю [13]и книги по искусству и хотел бы получить ответ от заинтересованных людей». Зорге помещал это объявление с 14 по 18 декабря под заголовком «Нужно: купить укийу». Он велел Бранко де Вукеличу «организовать встречу с нашим человеком». Двое встретились у рекламного агентства «Issue Sha» и сравнили долларовые купюры. После чего Вукелич представил Мияги и Зорге друг другу в картинной галерее Вено.
На первой встрече беседа магистра шпионажа и новобранца была ограничена немногими основными темами, но уже к пятой встрече, где-то в январе 1934 года, Зорге ясно дал понять, что задание Мияги – не коммунистическая пропаганда, а шпионаж.
«Прошло время, прежде чем я принял решение, присоединяться ли мне к организации Зорге или нет, – признавался Мияги после ареста. – Будь я в Соединенных Штатах, моя позиция была бы иной, но какую позицию должен занять японец, работая в Японии? И особенно, не противоречил ли я самому себе, если учесть, что я был заинтересован в расовой эмансипации?» Аргумент, с помощью которого удалось уговорить Мияги, был тот же, которым коммунисты успешно пользуются до сих пор. «Я принял решение участвовать… когда осознал историческую важность нашей миссии – ведь мы помогали избежать войны между Японией и Россией». Мияги согласился сотрудничать, «хотя я хорошо знал, что то, чем я занимался, было противозаконно и что в военное время я был бы повешен». Ну а когда война, наконец, разразилась, японцы-члены организации Зорге, принялись утешать себя тем, что их страна не воюют с Советским Союзом. И кроме того, рассуждали они, победа Советов послужила бы истинным интересам народа Японии. Это был своего рода косоглазый, однобокий силлогизм, которым почти в то же самое время пользовались и Элджер Хисс, и Генри Уодли, и другие советские агенты в Америке.
Мияги получил должность главного японского агента в организации Зорге, но едва ли подходил для столь высокого поста. Его связи в Японии были недавними и низкого уровня, и большую часть информации он черпал из «Official Gazzette» (Kampo), из газет и журналов, а то и просто из слухов. Военную информацию он брал из «Corporal Koshiro Yoshinobu». Зорге, правда, неплохо использовал Мияги в первые дни своего пребывания в Токио, когда ему необходим был человек, говоривший по-японски. Мияги был также полезен и в качестве связного для вербовки новых членов организации. Однако Зорге не потребовалось много времени, чтобы осознать, что ему нужен другой агент – с друзьями в высших правительственных сферах, в прессе, в деловых и светских кругах. Был лишь один человек, отвечающий этим требованиям – Ходзуми Одзаки.
В начале лета 1934 года незнакомец, назвавшийся «Минами Руичи», позвонил Одзаки в офис «Osaka Asahi» и сообщил, что старый друг Одзаки из Шанхая хотел бы встретиться с ним. Одзаки занервничал и поторопился закончить разговор, поскольку вокруг сидели другие работники редакции, и предложил Минами пообедать в китайском ресторане. И там Одзаки сообщили, что его старый шпионский начальник «Джонсон» прибыл в Японию и что встреча «Джонсона» (Зорге) и Одзаки назначена на следующее воскресенье в Оленьем парке.
Отойдя подальше от подслушивающих ушей, Зорге тепло приветствовал своего прежнего сотрудника и попросил его о помощи. Он объяснил, почему его направили в Токио, почему Советский Союз считает Японию страной первостепенной важности для себя и что вообще необходимо сделать. Одзаки без колебаний согласился вернуться в организацию.
Такова была организация Зорге в Токио – и сердцевина ее осталась неизменной даже после того, как в 1935 году Зорге побывал в Москве и получил новые инструкции. Команда Зорге – Одзаки была и остается одной из самых необычных комбинаций в истории шпионажа. У нее был двойник лишь в лице связки Уайтон Чамберс – Элджер Хисс, и между ними можно было бы провести прямую параллель. Хисс был чистокровный американец, как и Одзаки был чистокровным японцем. Оба – выходцы из хороших семей и являли собой образцы респектабельного среднего класса – того самого класса, который поставлял стране хороших государственных служащих и карьерных дипломатов. Зорге и Чамберс также происходили из хороших семей, но рано окунулись в гущу коммунистического движения, прошли все его грязные и богемные этапы, были активистами, равно как и теоретиками. И оба были жадными до книг и учения. И если бы эти две команды перетасовать, они могли бы удачнее разделиться на пары. Подобно Хиссу, Зорге так и остался убежденным и нераскаявшимся ленинистом в период ареста, следствия и суда. Тогда как Одзаки, подобно Чамберсу, начал, похоже, осознавать зло, которое он причинил. На пороге смерти он обрел свою душу. Но произошел ли этот перелом по его собственной воле – вопрос открытый, об этом можно только догадываться. Он был, конечно, более чувствительным, более тонким и впечатлительным, более искренним человеком в связке Зорге – Одзаки…
В период между 1932 и 1934 годами, когда Одзаки покинул Шанхай и вернулся в Токио и до его новой встречи с Зорге и вступлением в его организацию, он успел стать широко известным как талантливый журналист и специалист по китайским делам. Его статьи в «Chuo Koron» (Central Review) всеми воспринимались как «авторитетные». Втайне, под своим шанхайским псевдонимом «Сирокава Жиро» он переводил книгу Агнес Смедли «Дочь земли» на японский – мисс Смедли предоставила ему права на японские издания всех ее книг – и в конечном итоге опубликовал ее за свой счет. Под его собственным именем вышло пять книг о Китае. Последняя, опубликованная в 1941 году, называлась «Противостояние великих держав в Китае». Хотя Одзаки был страстно предан делу коммунизма, он умело скрывал свои истинные убеждения и так хорошо вел дела, что проницательная и дотошная японская полиция ни разу не заподозрила его.
Зорге захватил с собой в Японию не только свою опытность в методологии шпионажа, но и глубокий интерес к стране и ясное понимание, что лучший шпион не тот, кто самый хитрый, но тот, кто самый трудолюбивый. В период между 1932 и 1935 годами его миссия состояла не столько в том, чтобы добыть как можно больше секретной информации, сколько в том, чтобы узнать как можно больше о стране. И возможно, самые необычные страницы в его признании это те, где он описывает свои ранние занятия в Токио.
«В момент моего ареста полиция обнаружила у меня в доме около 800 – 1000 книг, что привело полицейских в сильное раздражение. Большая часть этих книг была на японском языке. Собирая свою библиотеку, я приобретал любые изданные на иностранных языках оригинальные японские работы, какие только мог достать, а также лучшие из написанных иностранцами книг о Японии и лучшие переводы основных японских работ. И все эти научные труды были систематически проштудированы.
Это была отправная точка для ответа на простой вопрос: как постичь современные японские экономические и политические проблемы. Я очень внимательно изучал аграрные вопросы, потом перешел к малой индустрии, крупной промышленности и, наконец, к тяжелой индустрии… После такого штудирования случайная политическая сцена может сказать сведущему в японской истории человеку намного больше, чем обычному чужестранцу… Кроме книг из моей домашней библиотеки я пользовался библиотекой германского посольства и личной библиотекой германского посла…
Но мое изучение Японии не ограничивалось лишь тем, что можно было почерпнуть из книг и журналов. Здесь, во-первых, я должен упомянуть о своих встречах с Одзаки и Мияги, на которых мы не ограничивались лишь обменом и простым обсуждением информации. Зачастую какие-то настоящие и безотлагательные проблемы заставляли обращаться к подобным феноменам в другой стране… или углубляться в японскую историю. И в этом отношении мои встречи с Одзаки не имели цены из-за его необычайно широких познаний в области японской и зарубежной истории и политики… Я приобрел ясное понимание исключительного положения японской армии в государстве, так же как и природы императорских советников или Генро [14], которые занимались толкованием законов… Более того, я никогда не сумел бы понять японское искусство без помощи Мияги. Наши встречи часто происходили на выставках и в музеях, и не было ничего необычного, если мы от интеллектуальных и политических обсуждений, под воздействием окружающей обстановки переходили к беседам о японском или китайском искусстве».
Этот Зорге мог написать, что «моим личным желанием и радостью было узнавать что-то новое о тех местах, где я оказывался … Я никогда не рассматривал такое изучение чисто как средство для работы. Живи я в мирных условиях и в условиях мирного политического развития, я, вероятно, стал бы ученым, но уж конечно же не шпионом…» Шпион, который пил и менял женщин, и бражничал со своими нацистскими «коллегами» в Токио, который со всей тщательностью и скрупулезностью своего германского и марксистского происхождения относился к задаче сбора информации для России, писал с почти ощутимым восторгом о своих научных занятиях. Он хотел прояснить для читателей, что был не просто «почтовым ящиком» или шифровальщиком в шпионской организации.
Страницы, которые больше связаны с его самообразованием, с его оценкой глубинных политических течений, чем с деталями шпионажа, самые живые в «Признании». Они показывают того Зорге, каким он мог бы стать, не порази его вирус коммунизма.
Он почти по-мальчишески гордится своей репутацией первоклассного журналиста-международника и не скрывает этого:
ГЛАВА 10
В это же время в Соединенных Штатах коммунист Мияги Итоку, японец, уроженец острова Окинава, также получал последние инструкции. Мияги прибыл в США в 1919 году в разгар антияпонской пропаганды, такой зловредной, что она оставила глубокий незаживающий шрам в его душе. Он перебрался в Сан-Франциско, где открыл ресторан, чтобы выжить, и занялся живописью, чтобы жить. В 1926 году вместе со своими партнерами по ресторану он вступил в группу по изучению марксизма. А когда женился, они с женой столовались у фермера-японца, жене которого, миссис Китабаяси Йосисабуро, суждено было оказаться тем слабым звеном в цепи Зорге, которое и станет причиной его провала и ареста.
Будучи художником с радикальными взглядами, Мияги вскоре вступил в общество пролетарского искусства – одну из многочисленных групп коммунистического фронта, организованных компартией для японцев Западного побережья. И когда после серии правительственных облав в 1931 году была воссоздана японская секция американской компартии, Мияги вступил в нее. Его членству не исполнилось и года, когда два коммунистических агента передали ему просьбу поехать поработать на них в Токио. Мияги направили за получением исчерпывающих инструкций в Лос-Анджелес, к другому агенту, «Рою».
Мияги, однако, не очень хотелось оставлять жену или покидать Соединенные Штаты. Как многие уроженцы Окинавы, он не питал добрых чувств к остальным японцам, и потому месяц за месяцем тянул с выполнением порученного задания. Он-де слишком занят рисованием, оправдывался он.
Но в 1933 году Мияги неожиданно вызвали и без лишних слов велели ехать в Японию. Появилось конкретное задание, не терпящее отлагательств. Нерешительному кандидату в шпионы также сказали, что уедет он ненадолго, дали 200 долларов на расходы и еще одну долларовую купюру. В Токио, проинструктировали Мияги, он должен следить за определенными рекламными объявлениями в «Japan Advertiser», чтобы потом встретиться с человеком, который поместит там объявление. Этот «связник» покажет ему американский доллар, полностью идентичный тому, что дали Мияги. Распрощавшись с женой, Мияги направил свои стопы на Восток. Нет сомнения, что именно прибытие в Токио Рихарда Зорге и сделало поездку Мияги безотлагательной.
В декабре 1933 года, показывал Зорге в суде, «я позвонил в офис «Japan Advertiser» и, как меня проинструктировал американский связной, попросил дать объявление в «Japan Advertiser» и «Pan Pacific», его еженедельном приложении, о том, что я собираю укийю [13]и книги по искусству и хотел бы получить ответ от заинтересованных людей». Зорге помещал это объявление с 14 по 18 декабря под заголовком «Нужно: купить укийу». Он велел Бранко де Вукеличу «организовать встречу с нашим человеком». Двое встретились у рекламного агентства «Issue Sha» и сравнили долларовые купюры. После чего Вукелич представил Мияги и Зорге друг другу в картинной галерее Вено.
На первой встрече беседа магистра шпионажа и новобранца была ограничена немногими основными темами, но уже к пятой встрече, где-то в январе 1934 года, Зорге ясно дал понять, что задание Мияги – не коммунистическая пропаганда, а шпионаж.
«Прошло время, прежде чем я принял решение, присоединяться ли мне к организации Зорге или нет, – признавался Мияги после ареста. – Будь я в Соединенных Штатах, моя позиция была бы иной, но какую позицию должен занять японец, работая в Японии? И особенно, не противоречил ли я самому себе, если учесть, что я был заинтересован в расовой эмансипации?» Аргумент, с помощью которого удалось уговорить Мияги, был тот же, которым коммунисты успешно пользуются до сих пор. «Я принял решение участвовать… когда осознал историческую важность нашей миссии – ведь мы помогали избежать войны между Японией и Россией». Мияги согласился сотрудничать, «хотя я хорошо знал, что то, чем я занимался, было противозаконно и что в военное время я был бы повешен». Ну а когда война, наконец, разразилась, японцы-члены организации Зорге, принялись утешать себя тем, что их страна не воюют с Советским Союзом. И кроме того, рассуждали они, победа Советов послужила бы истинным интересам народа Японии. Это был своего рода косоглазый, однобокий силлогизм, которым почти в то же самое время пользовались и Элджер Хисс, и Генри Уодли, и другие советские агенты в Америке.
Мияги получил должность главного японского агента в организации Зорге, но едва ли подходил для столь высокого поста. Его связи в Японии были недавними и низкого уровня, и большую часть информации он черпал из «Official Gazzette» (Kampo), из газет и журналов, а то и просто из слухов. Военную информацию он брал из «Corporal Koshiro Yoshinobu». Зорге, правда, неплохо использовал Мияги в первые дни своего пребывания в Токио, когда ему необходим был человек, говоривший по-японски. Мияги был также полезен и в качестве связного для вербовки новых членов организации. Однако Зорге не потребовалось много времени, чтобы осознать, что ему нужен другой агент – с друзьями в высших правительственных сферах, в прессе, в деловых и светских кругах. Был лишь один человек, отвечающий этим требованиям – Ходзуми Одзаки.
В начале лета 1934 года незнакомец, назвавшийся «Минами Руичи», позвонил Одзаки в офис «Osaka Asahi» и сообщил, что старый друг Одзаки из Шанхая хотел бы встретиться с ним. Одзаки занервничал и поторопился закончить разговор, поскольку вокруг сидели другие работники редакции, и предложил Минами пообедать в китайском ресторане. И там Одзаки сообщили, что его старый шпионский начальник «Джонсон» прибыл в Японию и что встреча «Джонсона» (Зорге) и Одзаки назначена на следующее воскресенье в Оленьем парке.
Отойдя подальше от подслушивающих ушей, Зорге тепло приветствовал своего прежнего сотрудника и попросил его о помощи. Он объяснил, почему его направили в Токио, почему Советский Союз считает Японию страной первостепенной важности для себя и что вообще необходимо сделать. Одзаки без колебаний согласился вернуться в организацию.
Такова была организация Зорге в Токио – и сердцевина ее осталась неизменной даже после того, как в 1935 году Зорге побывал в Москве и получил новые инструкции. Команда Зорге – Одзаки была и остается одной из самых необычных комбинаций в истории шпионажа. У нее был двойник лишь в лице связки Уайтон Чамберс – Элджер Хисс, и между ними можно было бы провести прямую параллель. Хисс был чистокровный американец, как и Одзаки был чистокровным японцем. Оба – выходцы из хороших семей и являли собой образцы респектабельного среднего класса – того самого класса, который поставлял стране хороших государственных служащих и карьерных дипломатов. Зорге и Чамберс также происходили из хороших семей, но рано окунулись в гущу коммунистического движения, прошли все его грязные и богемные этапы, были активистами, равно как и теоретиками. И оба были жадными до книг и учения. И если бы эти две команды перетасовать, они могли бы удачнее разделиться на пары. Подобно Хиссу, Зорге так и остался убежденным и нераскаявшимся ленинистом в период ареста, следствия и суда. Тогда как Одзаки, подобно Чамберсу, начал, похоже, осознавать зло, которое он причинил. На пороге смерти он обрел свою душу. Но произошел ли этот перелом по его собственной воле – вопрос открытый, об этом можно только догадываться. Он был, конечно, более чувствительным, более тонким и впечатлительным, более искренним человеком в связке Зорге – Одзаки…
В период между 1932 и 1934 годами, когда Одзаки покинул Шанхай и вернулся в Токио и до его новой встречи с Зорге и вступлением в его организацию, он успел стать широко известным как талантливый журналист и специалист по китайским делам. Его статьи в «Chuo Koron» (Central Review) всеми воспринимались как «авторитетные». Втайне, под своим шанхайским псевдонимом «Сирокава Жиро» он переводил книгу Агнес Смедли «Дочь земли» на японский – мисс Смедли предоставила ему права на японские издания всех ее книг – и в конечном итоге опубликовал ее за свой счет. Под его собственным именем вышло пять книг о Китае. Последняя, опубликованная в 1941 году, называлась «Противостояние великих держав в Китае». Хотя Одзаки был страстно предан делу коммунизма, он умело скрывал свои истинные убеждения и так хорошо вел дела, что проницательная и дотошная японская полиция ни разу не заподозрила его.
Зорге захватил с собой в Японию не только свою опытность в методологии шпионажа, но и глубокий интерес к стране и ясное понимание, что лучший шпион не тот, кто самый хитрый, но тот, кто самый трудолюбивый. В период между 1932 и 1935 годами его миссия состояла не столько в том, чтобы добыть как можно больше секретной информации, сколько в том, чтобы узнать как можно больше о стране. И возможно, самые необычные страницы в его признании это те, где он описывает свои ранние занятия в Токио.
«В момент моего ареста полиция обнаружила у меня в доме около 800 – 1000 книг, что привело полицейских в сильное раздражение. Большая часть этих книг была на японском языке. Собирая свою библиотеку, я приобретал любые изданные на иностранных языках оригинальные японские работы, какие только мог достать, а также лучшие из написанных иностранцами книг о Японии и лучшие переводы основных японских работ. И все эти научные труды были систематически проштудированы.
Это была отправная точка для ответа на простой вопрос: как постичь современные японские экономические и политические проблемы. Я очень внимательно изучал аграрные вопросы, потом перешел к малой индустрии, крупной промышленности и, наконец, к тяжелой индустрии… После такого штудирования случайная политическая сцена может сказать сведущему в японской истории человеку намного больше, чем обычному чужестранцу… Кроме книг из моей домашней библиотеки я пользовался библиотекой германского посольства и личной библиотекой германского посла…
Но мое изучение Японии не ограничивалось лишь тем, что можно было почерпнуть из книг и журналов. Здесь, во-первых, я должен упомянуть о своих встречах с Одзаки и Мияги, на которых мы не ограничивались лишь обменом и простым обсуждением информации. Зачастую какие-то настоящие и безотлагательные проблемы заставляли обращаться к подобным феноменам в другой стране… или углубляться в японскую историю. И в этом отношении мои встречи с Одзаки не имели цены из-за его необычайно широких познаний в области японской и зарубежной истории и политики… Я приобрел ясное понимание исключительного положения японской армии в государстве, так же как и природы императорских советников или Генро [14], которые занимались толкованием законов… Более того, я никогда не сумел бы понять японское искусство без помощи Мияги. Наши встречи часто происходили на выставках и в музеях, и не было ничего необычного, если мы от интеллектуальных и политических обсуждений, под воздействием окружающей обстановки переходили к беседам о японском или китайском искусстве».
Этот Зорге мог написать, что «моим личным желанием и радостью было узнавать что-то новое о тех местах, где я оказывался … Я никогда не рассматривал такое изучение чисто как средство для работы. Живи я в мирных условиях и в условиях мирного политического развития, я, вероятно, стал бы ученым, но уж конечно же не шпионом…» Шпион, который пил и менял женщин, и бражничал со своими нацистскими «коллегами» в Токио, который со всей тщательностью и скрупулезностью своего германского и марксистского происхождения относился к задаче сбора информации для России, писал с почти ощутимым восторгом о своих научных занятиях. Он хотел прояснить для читателей, что был не просто «почтовым ящиком» или шифровальщиком в шпионской организации.
Страницы, которые больше связаны с его самообразованием, с его оценкой глубинных политических течений, чем с деталями шпионажа, самые живые в «Признании». Они показывают того Зорге, каким он мог бы стать, не порази его вирус коммунизма.
Он почти по-мальчишески гордится своей репутацией первоклассного журналиста-международника и не скрывает этого:
«Мои исследования были также важны для меня как журналиста, поскольку без них мне было бы трудно подняться над уровнем заурядных немецких репортеров новостей, который был не особенно высок. Это дало мне возможность приобрести в Германии репутацию лучшего репортера в Японии. «Франкфуртер цайтунг», на которую я работал, часто хвалила меня на том основании, что мои статьи повышают ее международный престиж… Моя журналистская слава принесла мне бесчисленные просьбы о статьях со стороны различных германских периодических изданий, а «Франкфуртер цайтунг» и «Геополитика» (для которой Зорге иногда писал), настойчиво добивались от меня книги о Японии, которую они желали бы получить в самое ближайшее время».Зорге так никогда и не закончил этой книги. Он успел написать 300 страниц рукописи, когда японская полиция постучала к нему в дверь.
ГЛАВА 10
ТОКИЙСКИЙ ПРИКАЗ НА МАРШ
Инструкции, полученные Зорге в отношении его миссии в Токио, открывали для него широкое поле деятельности, но ставили весьма специфические цели. И самая важная среди них, признавался сам Зорге, «это самым внимательным образом наблюдать за изменением японской политики в отношении СССР… Но в то же время внимательно изучать вопрос, планирует или нет Япония напасть на СССР». Вопрос о неизбежности грядущего японского нападения стал для Советского Союза навязчивой идеей, так что «часто выражаемые мною мнения противоположного характера не всегда адекватно воспринимались и оценивались в Москве». Создается впечатление, что Маньчжуро-сибирская граница, подобно трамвайным рельсам, прошла в то время через Кремль.
Модернизация и наращивание мощи японской армии и военно-воздушных сил были для Японии первоочередными задачами. А это «влекло за собой добывание большого количества разведданных по широкому кругу военных вопросов, – писал Зорге, – потому что японские военные, чтобы оправдать свои растущие бюджетные запросы, не уставали указывать на Советский Союз как на главного врага Японии». И укрепление военных гарнизонов в Маньчжурии – лишь часть проблемы. Японская армия в Китае действительно могла бы быстро продвинуться на север, а потому от Зорге требовались едва ли не ежедневные отчеты о текущем состоянии японской военной машины, ее росте, степени механизации и вооружении.
На уровне внешней политики инструкции предписывали Зорге следить за развитием отношений между Восходящей Свастикой и Восходящим Солнцем, ибо в Москве не сомневались, что Япония и Германия и далее будут сотрудничать в любых антисоветских действиях, как дипломатических, так и военных. Однако до опрометчивого нарушения Германией пакта Гитлер – Сталин и ее вторжения в Россию в Кремле не принимали всерьез мнение Зорге, что японцы готовы выступить против западных держав. Русские всегда втайне боялись, что Япония может объединить силы с Англией и Соединенными Штатами для нападения на Советский Союз. И основывалось это подозрение не на сообщениях советских агентов – нет, просто именно так и поступил бы сам Сталин, управляй он Соединенными Штатами и Англией. Так что подозрения его были скорее основаны на принципах ленинизма, нежели на реализме.
Японская политика в отношении Китая также весьма интересовала Россию, особенно после военного вторжения Японии на материк, когда угроза миру во всем мире серьезно возросла. В некотором смысле китайский вопрос был лишь следствием интереса Советского Союза к Японии как к vis-a-vis Германии, Англии и Соединенных Штатов. Куда более важным для Москвы было знать о роли японской военщины в определении курса японской внешней политики. После 1931 года русские ясно осознали растущее влияние армии в Токио. Они поняли, что истинным желанием армии было схватиться с господствующей державой в Азии – а именно с Советским Союзом. И когда японские ВМС начали упрочивать свои позиции в правящей верхушке – что являлось прямым результатом японской потребности в нефти, резине и металлах, – Зорге занялся изучением мыслей и желаний морского командования. Это были те самые ВМС, которые в конце концов и взяли верх в Токио, в результате чего Япония двинула свои силы на юг, к европейским колониям и тихоокеанским рубежам Америки.
Проблема наращивания мощностей в японской тяжелой индустрии, как показателя роста военного потенциала страны, также привлекала внимание Зорге. В частности, русским хотелось бы знать, насколько и как именно маньчжурское марионеточное государство Манчжоу-Го вписалось в более крупную японскую индустриальную картину. Но изучение вопросов экспансии на материк было затруднительно для Зорге, поскольку сфера его деятельности была ограничена японской территорией.
В организации Зорге была выработана целая система мер обеспечения безопасности. Согласно донесениям разведки США она состояла из программы в 10 пунктов: (1) все члены организации должны иметь в качестве прикрытия какое-нибудь обычное занятие; (2) члены группы не должны иметь никаких дел ни с японскими коммунистами, ни с сочувствующими им; (3) при каждом радиосеансе связи шифровой код станции должен меняться; (4) радиопередатчик должен храниться в разобранном виде, упакованным в чемодан, и переноситься в другое место после каждого сеанса связи; (5) сообщения должны посылаться из разных мест, никогда из одного дома в течение долгого периода; (6) связь с «московскими людьми» [15]должна поддерживаться в обстановке высшей секретности, без упоминания каких-либо имен с обеих сторон; (7) каждый член организации должен иметь псевдоним. Настоящие имена никогда не должны были упоминаться по радио или в радиобеседах [16]; (8) названия мест должны быть изменены в шифре, так, «Висбаден» применялся для обозначения Владивостока, а «Мюнхен» – для Москвы; (9) все документы должны немедленно уничтожаться сразу после того, как они были использованы; (10) ни один русский, ни при каких обстоятельствах не может быть принят в члены группы.
Вдобавок к этому Одзаки разработал и свое собственное руководство относительно того, как должен действовать хорошо замаскированный шпион.
Более того, с персоналом германского посольства он продолжал поддерживать столь же близкие отношения, как и в первые годы своей шпионской деятельности. Его партбилета члена нацистской партии оказалось вполне достаточно, чтобы он стал вхож к германскому послу Герберту фон Дирксену. А это в свою очередь привело к близкой дружбе с полковником Эйгеном Оттом, помощником военного атташе, выросшего к тому времени, когда в Европе разразилась война, до уровня сотрудника дипломатического ранга. («Близкая» – это, вероятно, не совсем верное определение, ибо дружба с Оттом не помешала Зорге завести интригу с его женой.) Военный атташе, военно-морской атташе и шеф гестапо полковник Д. Мейзингер – все привыкли доверять Зорге и пользоваться его феноменальным знанием Японии. Лишь военно-морской атташе держался слегка отчужденно – но не по идеологическим причинам. Скорее, он просто был ревнивым мужем.
В течение всего периода обучения, черновой работы и «вживания» в страну, Зорге параллельно проверял свою систему связей и неторопливо вербовал новых членов. Связь – всегда самая деликатная и жизненно важная проблема любого шпионского аппарата, и в этом отношении организация Зорге была безнадежно слаба. «Бернгардт», радист, совершенно не годился для работы в Японии, и в 1935 году Зорге решает вернуться в Москву, чтобы наладить этот аспект деятельности своей группы, получить новые инструкции и прикоснуться к родной почве. А потому летом того же года он объявляет своим друзьям из германского посольства, что ему необходимо срочно возобновить контракт с «Франкфуртер цайтунг» и что он может сделать это только лично. Используя постоянный немецкий паспорт, Зорге добрался до Нью-Йорка, где другой советский агент позвонил ему в номер отеля и при встрече передал второй паспорт – уже с московской визой.
В 4-м Управлении был другой шеф – генерал Урицкий, давний друг Ленина, Сталина и Ворошилова. Зорге представил ему подробный отчет, который он подготовил, ответил на дотошные вопросы Урицкого и изложил свою просьбу дать ему нового радиста. Урицкий остался доволен работой Зорге и с пониманием отнесся к его просьбе. А потому, когда Зорге попросил для себя Макса Клаузена, своего старого шанхайского радиста, просьба была немедленно удовлетворена. Последовала встреча двух старых друзей, и Зорге остался весьма доволен тем, что отныне его главная проблема решена.
Для Клаузена же назначение в Токио оказалось спасением. Его вызвали в Москву из Шанхая в августе 1933 года. До советской столицы он добирался через Мукден, Харбин и Сибирь.
Несмотря на категорические инструкции 4-го Управления, он настоял, чтобы привезти с собой и свою гражданскую жену, Анну Валлениус. Она согласилась сопровождать его лишь потому, что ошибочно полагала, что ей будет позволено уехать в Германию. Но в их первый же вечер в Москве НКВД показало, как оно к ним относится: их паспорта и вещи неожиданно исчезли.
Очень недолго пребывал Клаузен в милости у 4-го Управления, щеголяя по городу в форме офицера Красной армии. После краткого шестинедельного отдыха он получил назначение в радиошколу предварительной подготовки. И тут на него обрушился удар: чистка коснулась и его. Клаузена выгнали из школы в качестве «наказания за низкую эффективность его работы в Китае» и сослали в небольшой городок на берегу Волги, где в течение двух лет он чинил обувь, пахал землю и принимал покаяние, посещая партийно-пропагандистские занятия. И вот теперь, согласно просьбе Зорге, Клаузен был вызван в Москву генералом Ворошиловым.
Макс был несказанно рад новому назначению.
«С детства, – говорил он в своих показаниях, – я не слышал о Японии ничего, кроме дурного… И потому радостно согласился отправиться туда, чтобы работать на Зорге». Выбор был не его, но Клаузен всей душой готов был отдаться работе. В сентябре 1935 года он попрощался с Анной, с которой встретился в Шанхае, и отбыл, снабженный тремя паспортами на три разных имени. Один паспорт был канадским, другой – итальянским, а третий – германским.
«В штаб-квартире (4-го Управления) имеются тысячи паспортов разных стран, – сообщал Клаузен, описывая свою поездку. – И все подлинные. Лишь имена и фотографии фальшивые. Перед отъездом я получил инструкции относительно использования паспортов и 1800 долларов в валюте США… В Стокгольме я приобрел сертификат моряка и отправился в Нью-Йорк на борту «Бостона». Прибыв на место, я восстановил свой собственный германский паспорт в германском консульстве и зарегистрировался в Линкольн-отеле, как мне и велено было сделать. Туда мне позвонил человек, который представился как «Джонс».
Клаузена спросили, нужны ли ему деньги. Он ответил отрицательно. 28 ноября он прибыл в Иокогаму на борту парохода «Татсута Мару». И хотя он сразу намеревался отправиться в Шанхай за Анной Валлениус, однако денег у него не хватило – в дороге он поиздержался. (Лишь восемь месяцев спустя он сможет приехать в Шанхай, жениться на Анне и вернуться с ней в Японию.)
Первым заданием Клаузена в Токио было встретиться с Зорге и снять для себя легальную квартиру. Место для встречи было заранее обговорено – вечер любого вторника в баре «Голубая лента», однако уже на следующий день после того, как Клаузен оказался в Токио, он совершенно случайно столкнулся с Зорге в немецком клубе. Оба сделали вид, что никогда раньше не встречались, и заново прошли через все формальности представления друг другу.
Модернизация и наращивание мощи японской армии и военно-воздушных сил были для Японии первоочередными задачами. А это «влекло за собой добывание большого количества разведданных по широкому кругу военных вопросов, – писал Зорге, – потому что японские военные, чтобы оправдать свои растущие бюджетные запросы, не уставали указывать на Советский Союз как на главного врага Японии». И укрепление военных гарнизонов в Маньчжурии – лишь часть проблемы. Японская армия в Китае действительно могла бы быстро продвинуться на север, а потому от Зорге требовались едва ли не ежедневные отчеты о текущем состоянии японской военной машины, ее росте, степени механизации и вооружении.
На уровне внешней политики инструкции предписывали Зорге следить за развитием отношений между Восходящей Свастикой и Восходящим Солнцем, ибо в Москве не сомневались, что Япония и Германия и далее будут сотрудничать в любых антисоветских действиях, как дипломатических, так и военных. Однако до опрометчивого нарушения Германией пакта Гитлер – Сталин и ее вторжения в Россию в Кремле не принимали всерьез мнение Зорге, что японцы готовы выступить против западных держав. Русские всегда втайне боялись, что Япония может объединить силы с Англией и Соединенными Штатами для нападения на Советский Союз. И основывалось это подозрение не на сообщениях советских агентов – нет, просто именно так и поступил бы сам Сталин, управляй он Соединенными Штатами и Англией. Так что подозрения его были скорее основаны на принципах ленинизма, нежели на реализме.
Японская политика в отношении Китая также весьма интересовала Россию, особенно после военного вторжения Японии на материк, когда угроза миру во всем мире серьезно возросла. В некотором смысле китайский вопрос был лишь следствием интереса Советского Союза к Японии как к vis-a-vis Германии, Англии и Соединенных Штатов. Куда более важным для Москвы было знать о роли японской военщины в определении курса японской внешней политики. После 1931 года русские ясно осознали растущее влияние армии в Токио. Они поняли, что истинным желанием армии было схватиться с господствующей державой в Азии – а именно с Советским Союзом. И когда японские ВМС начали упрочивать свои позиции в правящей верхушке – что являлось прямым результатом японской потребности в нефти, резине и металлах, – Зорге занялся изучением мыслей и желаний морского командования. Это были те самые ВМС, которые в конце концов и взяли верх в Токио, в результате чего Япония двинула свои силы на юг, к европейским колониям и тихоокеанским рубежам Америки.
Проблема наращивания мощностей в японской тяжелой индустрии, как показателя роста военного потенциала страны, также привлекала внимание Зорге. В частности, русским хотелось бы знать, насколько и как именно маньчжурское марионеточное государство Манчжоу-Го вписалось в более крупную японскую индустриальную картину. Но изучение вопросов экспансии на материк было затруднительно для Зорге, поскольку сфера его деятельности была ограничена японской территорией.
В организации Зорге была выработана целая система мер обеспечения безопасности. Согласно донесениям разведки США она состояла из программы в 10 пунктов: (1) все члены организации должны иметь в качестве прикрытия какое-нибудь обычное занятие; (2) члены группы не должны иметь никаких дел ни с японскими коммунистами, ни с сочувствующими им; (3) при каждом радиосеансе связи шифровой код станции должен меняться; (4) радиопередатчик должен храниться в разобранном виде, упакованным в чемодан, и переноситься в другое место после каждого сеанса связи; (5) сообщения должны посылаться из разных мест, никогда из одного дома в течение долгого периода; (6) связь с «московскими людьми» [15]должна поддерживаться в обстановке высшей секретности, без упоминания каких-либо имен с обеих сторон; (7) каждый член организации должен иметь псевдоним. Настоящие имена никогда не должны были упоминаться по радио или в радиобеседах [16]; (8) названия мест должны быть изменены в шифре, так, «Висбаден» применялся для обозначения Владивостока, а «Мюнхен» – для Москвы; (9) все документы должны немедленно уничтожаться сразу после того, как они были использованы; (10) ни один русский, ни при каких обстоятельствах не может быть принят в члены группы.
Вдобавок к этому Одзаки разработал и свое собственное руководство относительно того, как должен действовать хорошо замаскированный шпион.
«Никогда не производи впечатление человека, страстно желающего получить какую-либо информацию. Тот, кто занят важными делами, откажется беседовать с тобой, если заподозрит, что твой мотив – сбор информации. А если ты производишь впечатление человека, знающего больше, чем твой предполагаемый информатор, он даст тебе ее с улыбкой. Неформальные вечеринки – превосходное место для сбора новостей. И очень удобно быть специалистом в какой-либо области. Что касается меня, я был специалистом по китайским вопросам и ко мне часто обращались люди из разных кругов… Жизненно необходимы связи с влиятельными организациями… Более всего вы должны вызывать доверие к себе со стороны тех, кого используете в качестве информаторов, с тем, чтобы выкачивать из них необходимые сведения, не рискуя показаться неестественным… Ты не сможешь быть хорошим разведчиком, если сам не являешься хорошим источником информации. А этого можно достичь лишь в ходе непрерывного образования и приобретения богатого опыта».Все эти правила в равной степени относились как к Одзаки, так и к самому Зорге. Для немца Зорге первые годы в Японии были годами поворота к этому самому «непрерывному образованию», когда он становился «специалистом в какой-то области». В те годы он поставил перед собой задачу стать хорошо информированным оксиденталистом, специалистом по японской политике и истории. Он был в состоянии «получать массу информации от людей, приходивших задать мне вопрос» – а именно от служащих германского посольства в Токио, относившихся к нему с полным доверием.
Более того, с персоналом германского посольства он продолжал поддерживать столь же близкие отношения, как и в первые годы своей шпионской деятельности. Его партбилета члена нацистской партии оказалось вполне достаточно, чтобы он стал вхож к германскому послу Герберту фон Дирксену. А это в свою очередь привело к близкой дружбе с полковником Эйгеном Оттом, помощником военного атташе, выросшего к тому времени, когда в Европе разразилась война, до уровня сотрудника дипломатического ранга. («Близкая» – это, вероятно, не совсем верное определение, ибо дружба с Оттом не помешала Зорге завести интригу с его женой.) Военный атташе, военно-морской атташе и шеф гестапо полковник Д. Мейзингер – все привыкли доверять Зорге и пользоваться его феноменальным знанием Японии. Лишь военно-морской атташе держался слегка отчужденно – но не по идеологическим причинам. Скорее, он просто был ревнивым мужем.
В течение всего периода обучения, черновой работы и «вживания» в страну, Зорге параллельно проверял свою систему связей и неторопливо вербовал новых членов. Связь – всегда самая деликатная и жизненно важная проблема любого шпионского аппарата, и в этом отношении организация Зорге была безнадежно слаба. «Бернгардт», радист, совершенно не годился для работы в Японии, и в 1935 году Зорге решает вернуться в Москву, чтобы наладить этот аспект деятельности своей группы, получить новые инструкции и прикоснуться к родной почве. А потому летом того же года он объявляет своим друзьям из германского посольства, что ему необходимо срочно возобновить контракт с «Франкфуртер цайтунг» и что он может сделать это только лично. Используя постоянный немецкий паспорт, Зорге добрался до Нью-Йорка, где другой советский агент позвонил ему в номер отеля и при встрече передал второй паспорт – уже с московской визой.
В 4-м Управлении был другой шеф – генерал Урицкий, давний друг Ленина, Сталина и Ворошилова. Зорге представил ему подробный отчет, который он подготовил, ответил на дотошные вопросы Урицкого и изложил свою просьбу дать ему нового радиста. Урицкий остался доволен работой Зорге и с пониманием отнесся к его просьбе. А потому, когда Зорге попросил для себя Макса Клаузена, своего старого шанхайского радиста, просьба была немедленно удовлетворена. Последовала встреча двух старых друзей, и Зорге остался весьма доволен тем, что отныне его главная проблема решена.
Для Клаузена же назначение в Токио оказалось спасением. Его вызвали в Москву из Шанхая в августе 1933 года. До советской столицы он добирался через Мукден, Харбин и Сибирь.
Несмотря на категорические инструкции 4-го Управления, он настоял, чтобы привезти с собой и свою гражданскую жену, Анну Валлениус. Она согласилась сопровождать его лишь потому, что ошибочно полагала, что ей будет позволено уехать в Германию. Но в их первый же вечер в Москве НКВД показало, как оно к ним относится: их паспорта и вещи неожиданно исчезли.
Очень недолго пребывал Клаузен в милости у 4-го Управления, щеголяя по городу в форме офицера Красной армии. После краткого шестинедельного отдыха он получил назначение в радиошколу предварительной подготовки. И тут на него обрушился удар: чистка коснулась и его. Клаузена выгнали из школы в качестве «наказания за низкую эффективность его работы в Китае» и сослали в небольшой городок на берегу Волги, где в течение двух лет он чинил обувь, пахал землю и принимал покаяние, посещая партийно-пропагандистские занятия. И вот теперь, согласно просьбе Зорге, Клаузен был вызван в Москву генералом Ворошиловым.
Макс был несказанно рад новому назначению.
«С детства, – говорил он в своих показаниях, – я не слышал о Японии ничего, кроме дурного… И потому радостно согласился отправиться туда, чтобы работать на Зорге». Выбор был не его, но Клаузен всей душой готов был отдаться работе. В сентябре 1935 года он попрощался с Анной, с которой встретился в Шанхае, и отбыл, снабженный тремя паспортами на три разных имени. Один паспорт был канадским, другой – итальянским, а третий – германским.
«В штаб-квартире (4-го Управления) имеются тысячи паспортов разных стран, – сообщал Клаузен, описывая свою поездку. – И все подлинные. Лишь имена и фотографии фальшивые. Перед отъездом я получил инструкции относительно использования паспортов и 1800 долларов в валюте США… В Стокгольме я приобрел сертификат моряка и отправился в Нью-Йорк на борту «Бостона». Прибыв на место, я восстановил свой собственный германский паспорт в германском консульстве и зарегистрировался в Линкольн-отеле, как мне и велено было сделать. Туда мне позвонил человек, который представился как «Джонс».
Клаузена спросили, нужны ли ему деньги. Он ответил отрицательно. 28 ноября он прибыл в Иокогаму на борту парохода «Татсута Мару». И хотя он сразу намеревался отправиться в Шанхай за Анной Валлениус, однако денег у него не хватило – в дороге он поиздержался. (Лишь восемь месяцев спустя он сможет приехать в Шанхай, жениться на Анне и вернуться с ней в Японию.)
Первым заданием Клаузена в Токио было встретиться с Зорге и снять для себя легальную квартиру. Место для встречи было заранее обговорено – вечер любого вторника в баре «Голубая лента», однако уже на следующий день после того, как Клаузен оказался в Токио, он совершенно случайно столкнулся с Зорге в немецком клубе. Оба сделали вид, что никогда раньше не встречались, и заново прошли через все формальности представления друг другу.