Так... а теперь так.. ещё вот так... И, наконец, я оскверню самого идола, которому я принесён в жертву! (Он кусает дырку её жопы. Круг развратников размыкается.)
Ну, а как ваши дела, друзья мои?
ЭЖЕНИ, (сплёвывая сперму и извергая её из жопы.) - Увы, дорогой наставник, видите, что со мной сделали ваши ученички! У меня спермы полный рот и жопа - она прёт со всех сторон.
ДОЛЬМАНСЕ, (резко.) - Стой! Я хочу чтобы ты излила мне в рот то, чем шевалье наполнил твой зад.
ЭЖЕНИ, (вставая в нужную позу.) - Какое сумасбродство!
ДОЛЬМАНСЕ. - Ах, нет ничего слаще малафьи вытекающей из глубин прекрасного зада... это пища богов. (Глотает.) Смотри, как чисто вылизал!
(Поворачивается к жопе Огюстэна и целует её.) Сударыни, разрешите мне уединиться с этим молодым человеком в соседней комнате.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - А разве вы не можете проделать с ним всё, что хотите, здесь?
ДОЛЬМАНСЕ, (тихим и таинственным голосом.) - Нет, есть вещи, которые обязательно следует скрывать.
ЭЖЕНИ. - Ах Боже мой, скажите хотя бы, что вы собираетесь там делать!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я его не выпущу, пока он не скажет.
ДОЛЬМАНСЕ. - Вы хотите это знать?
ЭЖЕНИ. - Безусловно!
ДОЛЬМАНСЕ, (увлекая Огюстэна.) - Ну, хорошо, сударыни, я намереваюсь...
нет, правда, я не могу этого сказать.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Разве есть такая мерзость, которую мы не достойны выслушать и совершить?
ШЕВАЛЬЕ. - Ну ладно, сестрица, я скажу вам. (Он шёпотом говорит что-то двум женщинам.)
ЭЖЕНИ, (с отвращением.) - Вы правы, это ужасно.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Отчего же? Я это и подозревала.
ДОЛЬМАНСЕ. - Вот видите. Я должен был умолчать об этой прихоти. Теперь вы понимаете, что надо быть одному, чтобы предаться подобным гнусностям.
ЭЖЕНИ. - Вы хотите, чтобы я пошла с вами? Я вас подрочу, пока вы будете развлекаться с Огюстэном.
ДОЛЬМАНСЕ. - Нет-нет, это дело чести, и оно должно происходить только между мужчинами. Женщина нам только помешает... Через минутку я буду к вашим услугам, милые сударыни. (Выходит вместе с Огюстэном.)
ДИАЛОГ ШЕСТОЙ
ГОСПОЖА де СЕНТ-АНЖ, ЭЖЕНИ, Шевалье
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Твой друг действительно великий развратник, братец.
ШЕВАЛЬЕ. - Значит, я не обманул, представляя его тебе как такового.
ЭЖЕНИ. - Я убеждена, что равного ему нет в мире... О, моя милая, он очарователен я так хочу видеться с ним почаще.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Стучат... Кто же это может быть? Я приказала никого не впускать... Должно быть, что-то срочное... Пойдите, шевалье, посмотрите, будьте добры.
ШЕВАЛЬЕ. - Лафлер принёс письмо. Он сказал, что помнил о вашем приказе, но дело показалось ему исключительно важным.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ах! Что же это? Письмо от вашего отца, Эжени!
ЭЖЕНИ. - От отца?!.. Мы погибли!..
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Давайте прочтём его, прежде чем расстраиваться.
(Читает.)
Можете ли вы себе представить, сударыня, что моя несносная супруга, обеспокоенная поездкой дочери к вам, незамедлительно отправляется в путь, чтобы забрать её домой? Она навообразила такое... что даже если всё это и правда, то по сути оно является весьма обыкновенным. Я прошу вас строго наказать её за наглость вчера я высек её за нечто подобное, но одного урока оказалось недостаточно. Так что, умоляю Вас на коленях: одурачьте её как следует, и поверьте - вы не услышите от меня жалоб, что бы вы ей ни сделали...
Эта шлюха уже давно доводит меня... поистине... Вы понимаете меня? Что вы ни сделаете, будет хорошо - это всё, что я могу вам сказать. Она приедет вскоре после получения вами этого письма, так что будьте готовы. Прощайте. Как бы мне хотелось быть среди вас. И прошу Вас, не возвращайте мне Эжени, пока она не пройдёт полный инструктаж. Я предоставляю Вам возможность собрать первый урожай, но знайте, что, в некотором смысле, вы трудитесь и на меня.
Вот видишь, Эжени: совершенно не о чем беспокоиться. Но надо сказать, что жёнушка, о которой идёт речь, весьма дерзкая особа.
ЭЖЕНИ. - Блядь! Ну, раз папа даёт нам все полномочия, надо принять эту тварь, как она того заслуживает.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Иди сюда, поцелуй меня, моё сердечко. Как я рада видеть тебя в подобном состоянии!.. Успокойся, я обещаю тебе, что мы её не пощадим. Ты ведь хотела жертву, Эжени? Вот тебе и жертва, дарованная как Природой, так и судьбой.
ЭЖЕНИ. - Мы насладимся этим подарком, моя дорогая. Клянусь, уж мы её попользуем.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Мне не терпится знать, как эту новость воспримет Дольмансе.
ДОЛЬМАНСЕ, входя вместе с Огюстэном. - Это замечательная новость, сударыни я находился поблизости и всё слышал. Госпожа де Мистиваль приезжает как нельзя кстати. Надеюсь, вы твёрдо решили исполнить все надежды её мужа?
ЭЖЕНИ, обращаясь к Дольмансе. - Исполнить? Превзойти все его ожидания, моя любовь... Пусть земля разверзнется подо мной, если я дрогну, на какие бы ужасы вы ни обрекли эту потаскуху!.. Друг мой, доверьте мне руководство всем этим делом...
ДОЛЬМАНСЕ. - Позвольте вашей подруге и мне взять руководство, а все остальные должны просто следовать нашим указаниям... До чего же наглое создание! Ничего подобного не встречал!..
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Бестактная дура! А не одеться ли нам поприличнее, чтобы её принять?
ДОЛЬМАНСЕ. - Напротив, с первого мгновения, как она войдёт, у неё не должно остаться никаких сомнений, как мы проводим время с её дочерью. Давайте лучше будем в полном беспорядке.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я слышу шум, это она!.. Смелее, Эжени, помни о наших принципах... О, господи - ну и восхитительная же будет сцена!..
ДИАЛОГ СЕДЬМОЙ И ПОСЛЕДНИЙ
ГОСПОЖА де СЕНТ-АНЖ, ЭЖЕНИ, Шевалье, ОГЮСТЭН, ДОЛЬМАНСЕ, ГОСПОЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ, госпоже де Сент-Анж. - Прошу извинить меня, мадам, за то, что я явилась к вам в дом без извещения о моём прибытии, но мне сказали, что здесь находится моя дочь, а в её возрасте ещё не позволительно путешествовать одной. Я прошу вас, мадам, быть настолько любезной, чтобы вернуть её мне и не гневаться на мою просьбу и поведение.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ваше поведение исключительно невежливо, сударыня.
Послушав вас, можно подумать, что дочь ваша в плохих руках.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Честное слово! Судя по состоянию, в каком я нахожу её и вас, мадам, и вашу компанию, я думаю что не слишком ошиблась, полагая, что она в нехорошем положении, будучи здесь.
ДОЛЬМАНСЕ. - Мадам, это весьма значительное вступление. Мне не известно, насколько близко вы знакомы с госпожой де Сент-Анж, но не скрою, что на её месте я бы приказал выбросить вас в окно.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Что вы имеете в виду - выбросить в окно? Учтите, сударь, я не из тех женщин, кого вышвыривают из окон. Я понятия не имею, кто вы, но по вашим речам и по вашему виду нетрудно догадаться о ваших нравах.
Эжени, следуйте за мной!
ЭЖЕНИ. - Прошу прощения, мадам, но я не могу удостоиться такой чести.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Что? Моя дочь сопротивляется мне!
ДОЛЬМАНСЕ. - Нет, это ещё хуже - я думаю, что вы, мадам, наблюдаете случай официального неповиновения. Поверьте, вам не следует этого терпеть. Не желаете ли, чтобы я послал за розгами, чтобы наказать этого упрямого ребёнка?
ЭЖЕНИ. - Я весьма опасаюсь, что если вы за ними пошлёте, то они будут употреблены скорее на мадам, чем на мне.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Нахальная тварь!
ДОЛЬМАНСЕ, приближаясь к госпоже де Мистиваль. - Полегче, моя сладкая, здесь не позволено никаких оскорблений. Мы все являемся защитниками Эжени, и вы можете пожалеть о своей резкости по отношению к ней.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Как! Моя дочь мне не повинуется, а я не могу заставить её уважать мои права на неё?!
ДОЛЬМАНСЕ. - О каких правах, собственно говоря, идёт речь, мадам? Вы льстите себе мыслью, что они законны? Думали ли вы о ней, когда господин де Мистиваль, или кто бы там ни был, напустил в ваше влагалище несколько капель малафьи, из которых образовалась Эжени? А? Смею думать, что нет. Так с какой стати вы сегодня имеете право требовать от неё признательности за то, что кончили, когда кто-то ёб вашу мерзкую пизду? Знайте, мадам: нет ничего более вымышленного, чем отцовские и материнские сантименты к своим детям, и детские - по отношению к своим родителям. Ничто не даёт оснований, ничто не поддерживает, ничто не порождает такие чувства, которые здесь приветствуются, а там - презираются, ибо есть страны, где родители убивают своих детей, а есть - где дети перерезают горло своим родителям. Если бы взаимная любовь была установлена Природой, то голос крови не был бы вымыслом, и тогда родители, никогда не видевшие своих детей, не знавшие об их существовании, узнавали бы своих сыновей, обожали бы их, а сыновья различали бы своих отцов, бросались бы им в объятия и относились бы к ним с почтением. Что же мы видим вместо этого? Взаимную закоренелую ненависть:
дети, которые, ещё не достигнув зрелого возраста, не могут терпеть своих отцов отцы, которые отсылают подальше своих детей, потому что никогда не могли выносить их рядом с собой. Посему эти так называемые инстинкты - абсурдная выдумка. Своекорыстие изобретает их, обычай предписывает, привычка поддерживает, но Природа вовсе не вкладывала их в наше сердце. Скажите мне, разве животные испытывают подобные чувства? Конечно же, нет. Вот почему именно с них надо брать пример, когда хотят познать Природу. О, отцы! Не тревожьтесь по поводу, так сказать, несправедливости, если ваши страсти и интересы влекут вас на создание этих существ, бытие которых вам неведомо, и которые возникли благодаря нескольким каплям вашей спермы. Вы им ничего не должны, вы живёте не для них, а для себя вы были бы глупцами, если бы вас заботил кто-то, кроме вас самих. А вы, дорогие дети, которые гораздо свободней - если только возможно быть гораздо свободней - от этого родительского почтения, в основе которого лежит иллюзия, вы тоже должны осознать, что ничем не обязаны людям, чья кровь произвела вас на свет. У них нет ни жалости, ни благодарности, ни любви - и пусть они дали вам жизнь, но у них нет никакого права требовать этих чувств от вас. Они трудятся только на себя пусть и устраиваются, как хотят. Величайшей глупостью было бы заботиться о них - никакие отношения не могут заставить вас делать это, никакой закон не указывает, ничто не предписывает. А ежели, случайно, вы услышите внутренний голос - обычай ли вдохновляет его звучание, или он начинает прорезаться под влиянием ваших моральных убеждений - глушите его без всяких сомнений и жалости. Все эти абсурдные сантименты, которые Природа всегда отвергает, а разум - отрицает, есть лишь результат местных нравов, плод географического курьёза, климата!
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Как! А мои заботы, которыми я её окружала! А образование, которое я ей дала!..
ДОЛЬМАНСЕ. - О! Что касается забот, то они - лишь результат условностей или тщеславия. Вы сделали только то, что предписывают обычаи страны, в которой вы живёте. Так что Эжени не обязана вам ничем. Что же касается образования, которое вы ей дали, то оно оказалось отвратительным, и поэтому мы должны были заменить ей все убеждения, что вы ей втемяшили. Ни одно из них не принесло бы ей счастья, нет ни единого, которое не оказалось бы нелепым или лживым! Вы говорили ей о Боге, будто он существует, о добродетели, будто она необходима, о религии, будто все религиозные культы не есть результат бессовестного обмана и бесконечной глупости вы говорили об Иисусе Христе, будто бы этот мошенник не был разбойником и мерзавцем. Вы внушали ей, что ебаться - грех, тогда как ебля - самое прекрасное в жизни. Вы хотели сделать её высокоморальной, тогда как счастье девушки неотделимо от разврата и безнравственности, тогда как, без сомнения, самая счастливая женщина - это та, что погружена в грязь и похоть, та, что больше всех презирает предрассудки и издевательски высмеивает своё доброе имя. Не пребывайте в заблуждении, сударыня, вы ничего не сделали для своей дочери, вы не выполнили по отношению к ней ни одного обязательства, что налагает Природа. Так что Эжени может отплатить вам только ненавистью.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Господи милостивый! Моя Эжени пропала, это ясно...
Эжени, моя любимая Эжени, в последний раз внемли мольбе той, что дала тебе жизнь. Это не приказ, это просьба. К несчастью, очевидно, что ты окружена здесь чудовищами. Беги этой опасности, идём со мной, на коленях прошу тебя!
(Она падает на колени.)
ДОЛЬМАНСЕ. - Какая трогательная сцена!.. К делу, Эжени, будьте с ней помягче.
ЭЖЕНИ, (полуголая, как, без сомнения, помнит читатель.) - Вот вам, дорогая матушка, моя задница... Она точно на уровне ваших губ, поцелуйте её, моя сладкая, пососите её. Это всё, что Эжени может для вас сделать...
Запомните это, Дольмансе - я всегда буду вести себя как ваша достойная ученица.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ, (с ужасом отталкивая Эжени.) - Чудовище! Я отрекаюсь от тебя, ты мне больше не дочь!
ЭЖЕНИ. - Добавьте к этому несколько проклятий, коль пожелаете, дорогая маменька, и тогда всё это станет ещё трогательней. Но мне-то будет по-прежнему безразлично.
ДОЛЬМАНСЕ. - Полегче, мадам, полегче. Это оскорбление. С нашей точки зрения, вы слишком грубо отпихнули Эжени, а я ведь уже вам сказал, что она находится под нашим покровительством. За преступлением должно последовать наказание. Будьте добры раздеться догола, дабы получить то, что вы заслужили вашей грубостью.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Мне раздеться?!..
ДОЛЬМАНСЕ. - Огюстэн, раз она сопротивляется, послужи мадам горничной.
(Огюстэн грубо берётся за дело. Госпожа де Мистиваль старается защититься.)
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ, (госпоже де Сент-Анж.) - О Боже, где я нахожусь?
Сударыня, вы отдаёте себе отчёт, что позволяете так обращаться со мной в вашем доме? Вы что, думаете, я не буду жаловаться?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я вовсе не уверена, что вам это удастся.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Господи, да меня здесь убьют!
ДОЛЬМАНСЕ. - Почему бы и нет?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Минуточку, господа. Прежде, чем тело этой красотки предстанет перед вашим взором, будет уместно предупредить вас о состоянии, в котором оно находится. Эжени только что шепнула мне на ушко, что вчера её муж чуть не сломал руку, хлестая её за какую-то мелкую провинность... и Эжени уверяет меня, что вы увидите жопу, которая выглядит как муаровая тафта.
ДОЛЬМАНСЕ, (едва госпожа де Мистиваль оказалась голой.) - Боже мой, это чистая правда. Мне кажется, что я никогда не видел такого истерзанного тела...
Но, господи Иисусе, у неё спереди не меньше следов, чем сзади! Однако... я тут вижу дивную жопу. (Он целует её и тискает.)
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Оставьте меня, оставьте, или я позову на помощь!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ, (подойдя к ней и схватив её за руку.) - Слушай, блядь, я тебе сейчас всё объясню!.. Ты - наша жертва, посланная твоим собственным мужем. Ты должна подчиниться судьбе, потому что ничто тебя не спасёт... Что тебя ждёт? Сама не знаю: может быть, тебя повесят, колесуют, четвертуют, вздёрнут на дыбу, сожгут заживо - выбор пыток зависит от твоей дочери, поскольку она будет распоряжаться твоей жизнью. Ты настрадаешься, блядь! Но прежде, чем мы прикончим тебя, ты пройдёшь через бесчисленное количество всевозможных унижений. И я предупреждаю, что кричать бесполезно - в этих стенах можно зарезать быка, и никто не услышит его мычания. Твои лошади и твои слуги уже отосланы. Так что повторяю, моя красотка, твой муж разрешил нам делать то, что мы делаем. Ты попала в ловушку только по своей глупости, и выбраться из неё невозможно.
ДОЛЬМАНСЕ. - Надеюсь, теперь мадам полностью успокоилась.
ЭЖЕНИ. - Слишком много чести, давать ей такие объяснения.
ДОЛЬМАНСЕ, (продолжая щупать и шлёпать её по ягодицам.) - Поистине, в лице госпожи де Сент-Анж вы имеете добрую подругу... Где теперь отыщешь такую искренность? Сколько прямоты в её тоне, когда она к вам обращается!..
Эжени, подойдите-ка сюда и выставьте свой зад рядом с материнским, я хочу сравнить ваши жопы. (Эжени повинуется.) Видит Бог, что ваша прекрасна, моя дорогая, но и жопа мамаши ещё совсем недурна... пока... через пару минут я позабавлюсь, ебя вас обеих... Огюстэн, подержи-ка мадам.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Господи помилуй, это же насилие!
ДОЛЬМАНСЕ, (продолжая выполнять задуманное и начиная выжопливать мамашу.) - Вовсе нет, нет ничего проще!.. Глядите, вы его едва почувствовали!..
Ясно, что ваш муж частенько ходил этой дорожкой. Твой черёд, Эжени... Да, не сравнить... Ну, вот, я доволен, мне просто хотелось размяться, чтобы войти в форму... ну а теперь установим нужный порядок. Прежде всего, сударыни, вы, Сент-Анж и вы, Эжени, извольте вооружиться искусственными хуями, чтобы по очереди всаживать их ей изо всех сил то в пизду, то в жопу. Шевалье, Огюстэн и я, действуя нашими собственными членами, будем сменять вас в нужный момент. Начну я, и как вы можете догадаться, я опять засвидетельствую почтение её жопе. В течение наших игр, постепенно, каждый волен решить для себя, какой пытке он хочет её подвергнуть, но имейте в виду, что её страдания должны нарастать постепенно, чтобы не убить её раньше времени... Огюстэн, милый мой мальчик, выеби и тем утешь меня ведь я обязан ебать в жопу эту старую корову.
Эжени, позвольте мне целовать ваш прекрасный зад, пока я ебу вашу мамочку, а вы, мадам, приблизьте ваш, чтобы я мог его потискать... по-сократовски.
Когда ебёшь в жопу, ты должен быть окружён стеной из жоп.
ЭЖЕНИ. - А что вы собираетесь делать с этой сукой, друг мой, когда вы начнёте изливать сперму?
ДОЛЬМАНСЕ, всё это время играя хлыстом. - Самое естественное, что может быть: вырывать из ляжек щипцами волосы и куски мяса.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ, понимая, какие страшные муки её ожидают, - Чудовище!
Преступник! Он изуродует меня!.. О, Боже милостивый!
ДОЛЬМАНСЕ. - Не взывайте к нему, голубушка, он останется глух к вашим мольбам, как и к мольбам прочих: никогда это всемогущее существо не ввязывалось в дело, суть которого - просто жопа.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - О, как мне больно!
ДОЛЬМАНСЕ. - Как удивительна несовместимость человеческих проявлений!..
Ты страдаешь, моя возлюбленная, ты плачешь, а я вот кончаю... о, блядища!
Я бы тебя придушил, если бы я не хотел оставить это удовольствие для других. Она твоя, Сент-Анж. (Госпожа Сент-Анж ебёт её искусственным членом в жопу и в пизду и также наносит ей несколько ударов кулаком. Затем шевалье шествует по обеим дорожкам и, кончая, влепляет ей пощёчины. Следующим приступает Огюстэн, он действует подобным же образом, а в конце щиплет её и бьёт кулаком. Пока происходит эта битва, снаряд Дольмансе перелетает из жопы одного участника в жопу другого, и Дольмансе поддерживает всеобщее возбуждение своими речами.) Ну-ка, прекрасная Эжени, поебите свою мать, прежде всего в пизду.
ЭЖЕНИ. - Идите, милая матушка, я буду вашим мужем. Этот вроде побольше, чем у вашего супруга, не так ли? Ничего, он влезет... О, мамочка, дорогая, ты плачь, кричи, громко кричи, когда тебя ебёт дочка!.. А вы, Дольмансе, ебите меня в жопу!.. Ну, вот, я одновременно совершаю кровосмешение, адюльтер и содомию - я, девушка, потерявшая невинность только сегодня. Вот это прогресс, друзья мои!.. С какой скоростью я продвигаюсь по тернистой тропе порока!.. Да, я погибшая девушка!.. Ты, кажется, кончаешь, матушка... Дольмансе, посмотрите на её глаза, она кончает, не правда ли?.. Ах, блядь, я научу тебя, как развратничать!..
Ну, сука, а как тебе это нравится? (Она сжимает, щиплет, скручивает груди матери.) О, еби меня Дольмансе... еби, мой дружок... я умираю! (Кончая, Эжени обрушивает на груди и бока матери десять-двенадцать сильных ударов.)
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ, (близкая к обмороку.) - Пощадите меня, молю вас...
мне... мне плохо... я теряю сознание... (Госпожа де Сент-Анж хочет ей помочь, но Дольмансе останавливает её.)
ДОЛЬМАНСЕ. - Погодите, оставьте её, нет ничего сладострастнее, чем любоваться женщиной в обмороке. Мы похлещем её, и это приведёт её в сознание... Эжени, ложитесь на тело вашей жертвы... я хочу убедиться в несгибаемости вашей воли. Шевалье, поебите её на теле матери, лежащей в беспамятстве, и пусть Эжени дрочит нас - Огюстэна и меня - одновременно, обеими руками. А вы, Сент-Анж, дрочите её, пока её ебут.
ШЕВАЛЬЕ. - Вообще говоря, Дольмансе, то, что вы заставляете нас делать - ужасно. Мы надругаемся не только над Природой и небесами, но и над святыми законами человечности.
ДОЛЬМАНСЕ. - Ничто меня так не веселит, как тяжёлые приступы добродетели у шевалье. Но, из всего, что мы делаем, в чём, чёрт побери, он усматривает какое-либо надругательство над Природой, небесами и над человечеством? Друг мой, именно Природа наделяет распутников убеждениями, которые они претворяют в жизнь. Я уже тысячу раз говорил вам, что для идеального поддержания равновесия Природа нуждается то в пороках, то в добродетелях и внушает то одно желание, то другое, согласно своим надобностям, так что мы вовсе не делаем зла, уступая этим желаниям, какими бы они ни были. А что касается небес, мой дорогой шевалье, прошу вас, не надо их страшиться: есть единственный двигатель в этом мире, и этот двигатель - Природа. Чудеса, а вернее, физические явления этой матери человеческого рода по-разному толковались людьми и обожествлялись ими, принимая тысячи образов, один причудливее другого. Обманщики и пройдохи злоупотребляли легковерием ближних и потворствовали их нелепым грёзам. Вот что шевалье именует небесами и над чем он боится надругаться!.. Он также считает, что мы надругаемся над законами человечности, позволяя себе сегодня эти мелочи и глупости. Заруби себе на носу, мой трусливый простачок: то, что дураки называют человечностью, есть не что иное, как слабость, порождённая страхом и эгоизмом. Эта фальшивая добродетель порабощает только немощных людей, и она неведома тем, чей характер сформирован стоицизмом, храбростью и философией. За дело, шевалье, за дело и не бойся ничего. Даже если мы истолчём эту блядь в порошок, в этом не будет никакого преступления. Человеку невозможно совершить преступление. Когда Природа внушает человеку неотвратимое желание совершить злодеяние, она предусмотрительно делает для него невозможными те действия, которые могли бы помешать её работе или противоречить её воле. Будь же уверен, мой друг, что всё остальное вполне допустимо, ибо она не настолько глупа, чтобы позволить нам причинить ей неудобство или вносить беспорядок в её деятельность. Мы - слепые орудия её желаний, и если бы она пожелала уничтожить мир в огне, то единственным преступлением было бы оказывать ей сопротивление. Все преступники на земле - не что иное, как послушные исполнители её капризов... Итак, Эжени, ложитесь.
Но что я вижу?.. Она бледнеет!
ЭЖЕНИ, ложась на свою мать. - Бледнею? Я? Господи, вовсе нет! Скоро вы увидете, что совсем наоборот! (Ложится в нужную позу. Госпожа де Мистиваль по-прежнему в обмороке. Когда шевалье спускает, группа распадается.)
ДОЛЬМАНСЕ. - Как? Эта сука ещё не очнулась! Розги! Я говорю, принесите розги!.. Огюстэн, сбегай-ка и сорви мне в саду несколько веток терновника.
(Ожидая, он хлещет её по лицу.) Честное слово, я боюсь, что она сдохла:
ничего не помогает.
ЭЖЕНИ, (с раздражением.) - Сдохла?! Так что, выходит, я должна буду носить чёрное летом? А мне пошили такие прелестные платья!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ах ты, маленькое чудовище! (Она разражается смехом.)
ДОЛЬМАНСЕ, (беря терновник у вернувшегося Огюстэна.) - Посмотрим, принесёт ли результаты это последнее средство. Эжени, сосите мне хуй, пока я стараюсь вернуть вам вашу мать. А ты, Огюстэн, верни мне удары, которые я буду расточать этой даме. Я не буду возражать, шевалье, если вы будете ебать в жопу свою сестричку, причём расположитесь так, чтобы я мог целовать ваши ягодицы, пока я тут орудую.
ШЕВАЛЬЕ. - Что ж, давайте подчинимся ему, раз нет возможности убедить этого мерзавца, что всё, что он заставляет нас делать - ужасно. (Выстраивается мизансцена. По мере того, как секут госпожу де Мистиваль, она приходит в себя.)
ДОЛЬМАНСЕ. - Ну, видите эффективность моего лекарства? Я же говорил, что оно надёжное.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ, (открывая глаза.) - О Боже! Зачем вы меня вызвали из могилы? Зачем вы возвращаете меня к ужасам жизни?
ДОЛЬМАНСЕ, (продолжая её хлестать.) - Да потому, дорогая маменька, что мы ещё не обо всём поговорили. Разве вы не должны выслушать приговор? Разве он не должен быть приведён в исполнение?.. Давайте-ка расположимся вокруг нашей жертвы, пусть она стоит на коленях в центре круга и пусть она в трепете слушает то, что мы ей объявим. Госпожа де Сент-Анж, не соблаговолите ли начать. (Нижеследующие речи произносятся в то время как действующие лица продолжают свои занятия.)
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я приговариваю её к повешению.
ШЕВАЛЬЕ. - Разрезать, как в Китае, на восемьдесят тысяч кусочков.
ОГЮСТЭН. - А я бы её просто заживо сломал надвое.
ЭЖЕНИ. - Тело моей красивенькой матушки нашпигую серными фитилями и подожгу их один за другим. (Круг размыкается.)
ДОЛЬМАНСЕ, (хладнокровно.) - Хорошо, друзья мои. Будучи вашим руководителем и наставником, я смягчу приговор. Но отличие, которое обнаружится между моим приговором и тем, что требовали вы, будет заключаться в том, что ваши приговоры напоминают злые шутки, тогда как мой будет больше похож на плутовство. Я привёл слугу, который ждёт у дома. У него восхитительный член, подобного которому не найти в Природе. Однако из него сочится болезнь, ибо его пожирает одна из наиболее ужасных форм сифилиса, где-либо виданных. Я позову его, и мы устроим совокупление - он впрыснет свой яд в два естественных канала, которые украшают эту милую и любезную даму. В результате этого, в течение всего воздействия этой жестокой болезни, блядь будет помнить, что нельзя беспокоить дочь, когда та ебётся. (Все аплодируют. Вводят слугу, Дольмансе обращается к нему.) Ляпьерр, выеби эту женщину. Она в прекрасном здравии, и это развлечение, быть может, излечит тебя. По меньшей мере, это может стать прецедентом чудесного излечения.
Ну, а как ваши дела, друзья мои?
ЭЖЕНИ, (сплёвывая сперму и извергая её из жопы.) - Увы, дорогой наставник, видите, что со мной сделали ваши ученички! У меня спермы полный рот и жопа - она прёт со всех сторон.
ДОЛЬМАНСЕ, (резко.) - Стой! Я хочу чтобы ты излила мне в рот то, чем шевалье наполнил твой зад.
ЭЖЕНИ, (вставая в нужную позу.) - Какое сумасбродство!
ДОЛЬМАНСЕ. - Ах, нет ничего слаще малафьи вытекающей из глубин прекрасного зада... это пища богов. (Глотает.) Смотри, как чисто вылизал!
(Поворачивается к жопе Огюстэна и целует её.) Сударыни, разрешите мне уединиться с этим молодым человеком в соседней комнате.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - А разве вы не можете проделать с ним всё, что хотите, здесь?
ДОЛЬМАНСЕ, (тихим и таинственным голосом.) - Нет, есть вещи, которые обязательно следует скрывать.
ЭЖЕНИ. - Ах Боже мой, скажите хотя бы, что вы собираетесь там делать!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я его не выпущу, пока он не скажет.
ДОЛЬМАНСЕ. - Вы хотите это знать?
ЭЖЕНИ. - Безусловно!
ДОЛЬМАНСЕ, (увлекая Огюстэна.) - Ну, хорошо, сударыни, я намереваюсь...
нет, правда, я не могу этого сказать.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Разве есть такая мерзость, которую мы не достойны выслушать и совершить?
ШЕВАЛЬЕ. - Ну ладно, сестрица, я скажу вам. (Он шёпотом говорит что-то двум женщинам.)
ЭЖЕНИ, (с отвращением.) - Вы правы, это ужасно.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Отчего же? Я это и подозревала.
ДОЛЬМАНСЕ. - Вот видите. Я должен был умолчать об этой прихоти. Теперь вы понимаете, что надо быть одному, чтобы предаться подобным гнусностям.
ЭЖЕНИ. - Вы хотите, чтобы я пошла с вами? Я вас подрочу, пока вы будете развлекаться с Огюстэном.
ДОЛЬМАНСЕ. - Нет-нет, это дело чести, и оно должно происходить только между мужчинами. Женщина нам только помешает... Через минутку я буду к вашим услугам, милые сударыни. (Выходит вместе с Огюстэном.)
ДИАЛОГ ШЕСТОЙ
ГОСПОЖА де СЕНТ-АНЖ, ЭЖЕНИ, Шевалье
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Твой друг действительно великий развратник, братец.
ШЕВАЛЬЕ. - Значит, я не обманул, представляя его тебе как такового.
ЭЖЕНИ. - Я убеждена, что равного ему нет в мире... О, моя милая, он очарователен я так хочу видеться с ним почаще.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Стучат... Кто же это может быть? Я приказала никого не впускать... Должно быть, что-то срочное... Пойдите, шевалье, посмотрите, будьте добры.
ШЕВАЛЬЕ. - Лафлер принёс письмо. Он сказал, что помнил о вашем приказе, но дело показалось ему исключительно важным.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ах! Что же это? Письмо от вашего отца, Эжени!
ЭЖЕНИ. - От отца?!.. Мы погибли!..
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Давайте прочтём его, прежде чем расстраиваться.
(Читает.)
Можете ли вы себе представить, сударыня, что моя несносная супруга, обеспокоенная поездкой дочери к вам, незамедлительно отправляется в путь, чтобы забрать её домой? Она навообразила такое... что даже если всё это и правда, то по сути оно является весьма обыкновенным. Я прошу вас строго наказать её за наглость вчера я высек её за нечто подобное, но одного урока оказалось недостаточно. Так что, умоляю Вас на коленях: одурачьте её как следует, и поверьте - вы не услышите от меня жалоб, что бы вы ей ни сделали...
Эта шлюха уже давно доводит меня... поистине... Вы понимаете меня? Что вы ни сделаете, будет хорошо - это всё, что я могу вам сказать. Она приедет вскоре после получения вами этого письма, так что будьте готовы. Прощайте. Как бы мне хотелось быть среди вас. И прошу Вас, не возвращайте мне Эжени, пока она не пройдёт полный инструктаж. Я предоставляю Вам возможность собрать первый урожай, но знайте, что, в некотором смысле, вы трудитесь и на меня.
Вот видишь, Эжени: совершенно не о чем беспокоиться. Но надо сказать, что жёнушка, о которой идёт речь, весьма дерзкая особа.
ЭЖЕНИ. - Блядь! Ну, раз папа даёт нам все полномочия, надо принять эту тварь, как она того заслуживает.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Иди сюда, поцелуй меня, моё сердечко. Как я рада видеть тебя в подобном состоянии!.. Успокойся, я обещаю тебе, что мы её не пощадим. Ты ведь хотела жертву, Эжени? Вот тебе и жертва, дарованная как Природой, так и судьбой.
ЭЖЕНИ. - Мы насладимся этим подарком, моя дорогая. Клянусь, уж мы её попользуем.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Мне не терпится знать, как эту новость воспримет Дольмансе.
ДОЛЬМАНСЕ, входя вместе с Огюстэном. - Это замечательная новость, сударыни я находился поблизости и всё слышал. Госпожа де Мистиваль приезжает как нельзя кстати. Надеюсь, вы твёрдо решили исполнить все надежды её мужа?
ЭЖЕНИ, обращаясь к Дольмансе. - Исполнить? Превзойти все его ожидания, моя любовь... Пусть земля разверзнется подо мной, если я дрогну, на какие бы ужасы вы ни обрекли эту потаскуху!.. Друг мой, доверьте мне руководство всем этим делом...
ДОЛЬМАНСЕ. - Позвольте вашей подруге и мне взять руководство, а все остальные должны просто следовать нашим указаниям... До чего же наглое создание! Ничего подобного не встречал!..
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Бестактная дура! А не одеться ли нам поприличнее, чтобы её принять?
ДОЛЬМАНСЕ. - Напротив, с первого мгновения, как она войдёт, у неё не должно остаться никаких сомнений, как мы проводим время с её дочерью. Давайте лучше будем в полном беспорядке.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я слышу шум, это она!.. Смелее, Эжени, помни о наших принципах... О, господи - ну и восхитительная же будет сцена!..
ДИАЛОГ СЕДЬМОЙ И ПОСЛЕДНИЙ
ГОСПОЖА де СЕНТ-АНЖ, ЭЖЕНИ, Шевалье, ОГЮСТЭН, ДОЛЬМАНСЕ, ГОСПОЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ, госпоже де Сент-Анж. - Прошу извинить меня, мадам, за то, что я явилась к вам в дом без извещения о моём прибытии, но мне сказали, что здесь находится моя дочь, а в её возрасте ещё не позволительно путешествовать одной. Я прошу вас, мадам, быть настолько любезной, чтобы вернуть её мне и не гневаться на мою просьбу и поведение.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ваше поведение исключительно невежливо, сударыня.
Послушав вас, можно подумать, что дочь ваша в плохих руках.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Честное слово! Судя по состоянию, в каком я нахожу её и вас, мадам, и вашу компанию, я думаю что не слишком ошиблась, полагая, что она в нехорошем положении, будучи здесь.
ДОЛЬМАНСЕ. - Мадам, это весьма значительное вступление. Мне не известно, насколько близко вы знакомы с госпожой де Сент-Анж, но не скрою, что на её месте я бы приказал выбросить вас в окно.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Что вы имеете в виду - выбросить в окно? Учтите, сударь, я не из тех женщин, кого вышвыривают из окон. Я понятия не имею, кто вы, но по вашим речам и по вашему виду нетрудно догадаться о ваших нравах.
Эжени, следуйте за мной!
ЭЖЕНИ. - Прошу прощения, мадам, но я не могу удостоиться такой чести.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Что? Моя дочь сопротивляется мне!
ДОЛЬМАНСЕ. - Нет, это ещё хуже - я думаю, что вы, мадам, наблюдаете случай официального неповиновения. Поверьте, вам не следует этого терпеть. Не желаете ли, чтобы я послал за розгами, чтобы наказать этого упрямого ребёнка?
ЭЖЕНИ. - Я весьма опасаюсь, что если вы за ними пошлёте, то они будут употреблены скорее на мадам, чем на мне.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Нахальная тварь!
ДОЛЬМАНСЕ, приближаясь к госпоже де Мистиваль. - Полегче, моя сладкая, здесь не позволено никаких оскорблений. Мы все являемся защитниками Эжени, и вы можете пожалеть о своей резкости по отношению к ней.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Как! Моя дочь мне не повинуется, а я не могу заставить её уважать мои права на неё?!
ДОЛЬМАНСЕ. - О каких правах, собственно говоря, идёт речь, мадам? Вы льстите себе мыслью, что они законны? Думали ли вы о ней, когда господин де Мистиваль, или кто бы там ни был, напустил в ваше влагалище несколько капель малафьи, из которых образовалась Эжени? А? Смею думать, что нет. Так с какой стати вы сегодня имеете право требовать от неё признательности за то, что кончили, когда кто-то ёб вашу мерзкую пизду? Знайте, мадам: нет ничего более вымышленного, чем отцовские и материнские сантименты к своим детям, и детские - по отношению к своим родителям. Ничто не даёт оснований, ничто не поддерживает, ничто не порождает такие чувства, которые здесь приветствуются, а там - презираются, ибо есть страны, где родители убивают своих детей, а есть - где дети перерезают горло своим родителям. Если бы взаимная любовь была установлена Природой, то голос крови не был бы вымыслом, и тогда родители, никогда не видевшие своих детей, не знавшие об их существовании, узнавали бы своих сыновей, обожали бы их, а сыновья различали бы своих отцов, бросались бы им в объятия и относились бы к ним с почтением. Что же мы видим вместо этого? Взаимную закоренелую ненависть:
дети, которые, ещё не достигнув зрелого возраста, не могут терпеть своих отцов отцы, которые отсылают подальше своих детей, потому что никогда не могли выносить их рядом с собой. Посему эти так называемые инстинкты - абсурдная выдумка. Своекорыстие изобретает их, обычай предписывает, привычка поддерживает, но Природа вовсе не вкладывала их в наше сердце. Скажите мне, разве животные испытывают подобные чувства? Конечно же, нет. Вот почему именно с них надо брать пример, когда хотят познать Природу. О, отцы! Не тревожьтесь по поводу, так сказать, несправедливости, если ваши страсти и интересы влекут вас на создание этих существ, бытие которых вам неведомо, и которые возникли благодаря нескольким каплям вашей спермы. Вы им ничего не должны, вы живёте не для них, а для себя вы были бы глупцами, если бы вас заботил кто-то, кроме вас самих. А вы, дорогие дети, которые гораздо свободней - если только возможно быть гораздо свободней - от этого родительского почтения, в основе которого лежит иллюзия, вы тоже должны осознать, что ничем не обязаны людям, чья кровь произвела вас на свет. У них нет ни жалости, ни благодарности, ни любви - и пусть они дали вам жизнь, но у них нет никакого права требовать этих чувств от вас. Они трудятся только на себя пусть и устраиваются, как хотят. Величайшей глупостью было бы заботиться о них - никакие отношения не могут заставить вас делать это, никакой закон не указывает, ничто не предписывает. А ежели, случайно, вы услышите внутренний голос - обычай ли вдохновляет его звучание, или он начинает прорезаться под влиянием ваших моральных убеждений - глушите его без всяких сомнений и жалости. Все эти абсурдные сантименты, которые Природа всегда отвергает, а разум - отрицает, есть лишь результат местных нравов, плод географического курьёза, климата!
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Как! А мои заботы, которыми я её окружала! А образование, которое я ей дала!..
ДОЛЬМАНСЕ. - О! Что касается забот, то они - лишь результат условностей или тщеславия. Вы сделали только то, что предписывают обычаи страны, в которой вы живёте. Так что Эжени не обязана вам ничем. Что же касается образования, которое вы ей дали, то оно оказалось отвратительным, и поэтому мы должны были заменить ей все убеждения, что вы ей втемяшили. Ни одно из них не принесло бы ей счастья, нет ни единого, которое не оказалось бы нелепым или лживым! Вы говорили ей о Боге, будто он существует, о добродетели, будто она необходима, о религии, будто все религиозные культы не есть результат бессовестного обмана и бесконечной глупости вы говорили об Иисусе Христе, будто бы этот мошенник не был разбойником и мерзавцем. Вы внушали ей, что ебаться - грех, тогда как ебля - самое прекрасное в жизни. Вы хотели сделать её высокоморальной, тогда как счастье девушки неотделимо от разврата и безнравственности, тогда как, без сомнения, самая счастливая женщина - это та, что погружена в грязь и похоть, та, что больше всех презирает предрассудки и издевательски высмеивает своё доброе имя. Не пребывайте в заблуждении, сударыня, вы ничего не сделали для своей дочери, вы не выполнили по отношению к ней ни одного обязательства, что налагает Природа. Так что Эжени может отплатить вам только ненавистью.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Господи милостивый! Моя Эжени пропала, это ясно...
Эжени, моя любимая Эжени, в последний раз внемли мольбе той, что дала тебе жизнь. Это не приказ, это просьба. К несчастью, очевидно, что ты окружена здесь чудовищами. Беги этой опасности, идём со мной, на коленях прошу тебя!
(Она падает на колени.)
ДОЛЬМАНСЕ. - Какая трогательная сцена!.. К делу, Эжени, будьте с ней помягче.
ЭЖЕНИ, (полуголая, как, без сомнения, помнит читатель.) - Вот вам, дорогая матушка, моя задница... Она точно на уровне ваших губ, поцелуйте её, моя сладкая, пососите её. Это всё, что Эжени может для вас сделать...
Запомните это, Дольмансе - я всегда буду вести себя как ваша достойная ученица.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ, (с ужасом отталкивая Эжени.) - Чудовище! Я отрекаюсь от тебя, ты мне больше не дочь!
ЭЖЕНИ. - Добавьте к этому несколько проклятий, коль пожелаете, дорогая маменька, и тогда всё это станет ещё трогательней. Но мне-то будет по-прежнему безразлично.
ДОЛЬМАНСЕ. - Полегче, мадам, полегче. Это оскорбление. С нашей точки зрения, вы слишком грубо отпихнули Эжени, а я ведь уже вам сказал, что она находится под нашим покровительством. За преступлением должно последовать наказание. Будьте добры раздеться догола, дабы получить то, что вы заслужили вашей грубостью.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Мне раздеться?!..
ДОЛЬМАНСЕ. - Огюстэн, раз она сопротивляется, послужи мадам горничной.
(Огюстэн грубо берётся за дело. Госпожа де Мистиваль старается защититься.)
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ, (госпоже де Сент-Анж.) - О Боже, где я нахожусь?
Сударыня, вы отдаёте себе отчёт, что позволяете так обращаться со мной в вашем доме? Вы что, думаете, я не буду жаловаться?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я вовсе не уверена, что вам это удастся.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Господи, да меня здесь убьют!
ДОЛЬМАНСЕ. - Почему бы и нет?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Минуточку, господа. Прежде, чем тело этой красотки предстанет перед вашим взором, будет уместно предупредить вас о состоянии, в котором оно находится. Эжени только что шепнула мне на ушко, что вчера её муж чуть не сломал руку, хлестая её за какую-то мелкую провинность... и Эжени уверяет меня, что вы увидите жопу, которая выглядит как муаровая тафта.
ДОЛЬМАНСЕ, (едва госпожа де Мистиваль оказалась голой.) - Боже мой, это чистая правда. Мне кажется, что я никогда не видел такого истерзанного тела...
Но, господи Иисусе, у неё спереди не меньше следов, чем сзади! Однако... я тут вижу дивную жопу. (Он целует её и тискает.)
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Оставьте меня, оставьте, или я позову на помощь!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ, (подойдя к ней и схватив её за руку.) - Слушай, блядь, я тебе сейчас всё объясню!.. Ты - наша жертва, посланная твоим собственным мужем. Ты должна подчиниться судьбе, потому что ничто тебя не спасёт... Что тебя ждёт? Сама не знаю: может быть, тебя повесят, колесуют, четвертуют, вздёрнут на дыбу, сожгут заживо - выбор пыток зависит от твоей дочери, поскольку она будет распоряжаться твоей жизнью. Ты настрадаешься, блядь! Но прежде, чем мы прикончим тебя, ты пройдёшь через бесчисленное количество всевозможных унижений. И я предупреждаю, что кричать бесполезно - в этих стенах можно зарезать быка, и никто не услышит его мычания. Твои лошади и твои слуги уже отосланы. Так что повторяю, моя красотка, твой муж разрешил нам делать то, что мы делаем. Ты попала в ловушку только по своей глупости, и выбраться из неё невозможно.
ДОЛЬМАНСЕ. - Надеюсь, теперь мадам полностью успокоилась.
ЭЖЕНИ. - Слишком много чести, давать ей такие объяснения.
ДОЛЬМАНСЕ, (продолжая щупать и шлёпать её по ягодицам.) - Поистине, в лице госпожи де Сент-Анж вы имеете добрую подругу... Где теперь отыщешь такую искренность? Сколько прямоты в её тоне, когда она к вам обращается!..
Эжени, подойдите-ка сюда и выставьте свой зад рядом с материнским, я хочу сравнить ваши жопы. (Эжени повинуется.) Видит Бог, что ваша прекрасна, моя дорогая, но и жопа мамаши ещё совсем недурна... пока... через пару минут я позабавлюсь, ебя вас обеих... Огюстэн, подержи-ка мадам.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - Господи помилуй, это же насилие!
ДОЛЬМАНСЕ, (продолжая выполнять задуманное и начиная выжопливать мамашу.) - Вовсе нет, нет ничего проще!.. Глядите, вы его едва почувствовали!..
Ясно, что ваш муж частенько ходил этой дорожкой. Твой черёд, Эжени... Да, не сравнить... Ну, вот, я доволен, мне просто хотелось размяться, чтобы войти в форму... ну а теперь установим нужный порядок. Прежде всего, сударыни, вы, Сент-Анж и вы, Эжени, извольте вооружиться искусственными хуями, чтобы по очереди всаживать их ей изо всех сил то в пизду, то в жопу. Шевалье, Огюстэн и я, действуя нашими собственными членами, будем сменять вас в нужный момент. Начну я, и как вы можете догадаться, я опять засвидетельствую почтение её жопе. В течение наших игр, постепенно, каждый волен решить для себя, какой пытке он хочет её подвергнуть, но имейте в виду, что её страдания должны нарастать постепенно, чтобы не убить её раньше времени... Огюстэн, милый мой мальчик, выеби и тем утешь меня ведь я обязан ебать в жопу эту старую корову.
Эжени, позвольте мне целовать ваш прекрасный зад, пока я ебу вашу мамочку, а вы, мадам, приблизьте ваш, чтобы я мог его потискать... по-сократовски.
Когда ебёшь в жопу, ты должен быть окружён стеной из жоп.
ЭЖЕНИ. - А что вы собираетесь делать с этой сукой, друг мой, когда вы начнёте изливать сперму?
ДОЛЬМАНСЕ, всё это время играя хлыстом. - Самое естественное, что может быть: вырывать из ляжек щипцами волосы и куски мяса.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ, понимая, какие страшные муки её ожидают, - Чудовище!
Преступник! Он изуродует меня!.. О, Боже милостивый!
ДОЛЬМАНСЕ. - Не взывайте к нему, голубушка, он останется глух к вашим мольбам, как и к мольбам прочих: никогда это всемогущее существо не ввязывалось в дело, суть которого - просто жопа.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ. - О, как мне больно!
ДОЛЬМАНСЕ. - Как удивительна несовместимость человеческих проявлений!..
Ты страдаешь, моя возлюбленная, ты плачешь, а я вот кончаю... о, блядища!
Я бы тебя придушил, если бы я не хотел оставить это удовольствие для других. Она твоя, Сент-Анж. (Госпожа Сент-Анж ебёт её искусственным членом в жопу и в пизду и также наносит ей несколько ударов кулаком. Затем шевалье шествует по обеим дорожкам и, кончая, влепляет ей пощёчины. Следующим приступает Огюстэн, он действует подобным же образом, а в конце щиплет её и бьёт кулаком. Пока происходит эта битва, снаряд Дольмансе перелетает из жопы одного участника в жопу другого, и Дольмансе поддерживает всеобщее возбуждение своими речами.) Ну-ка, прекрасная Эжени, поебите свою мать, прежде всего в пизду.
ЭЖЕНИ. - Идите, милая матушка, я буду вашим мужем. Этот вроде побольше, чем у вашего супруга, не так ли? Ничего, он влезет... О, мамочка, дорогая, ты плачь, кричи, громко кричи, когда тебя ебёт дочка!.. А вы, Дольмансе, ебите меня в жопу!.. Ну, вот, я одновременно совершаю кровосмешение, адюльтер и содомию - я, девушка, потерявшая невинность только сегодня. Вот это прогресс, друзья мои!.. С какой скоростью я продвигаюсь по тернистой тропе порока!.. Да, я погибшая девушка!.. Ты, кажется, кончаешь, матушка... Дольмансе, посмотрите на её глаза, она кончает, не правда ли?.. Ах, блядь, я научу тебя, как развратничать!..
Ну, сука, а как тебе это нравится? (Она сжимает, щиплет, скручивает груди матери.) О, еби меня Дольмансе... еби, мой дружок... я умираю! (Кончая, Эжени обрушивает на груди и бока матери десять-двенадцать сильных ударов.)
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ, (близкая к обмороку.) - Пощадите меня, молю вас...
мне... мне плохо... я теряю сознание... (Госпожа де Сент-Анж хочет ей помочь, но Дольмансе останавливает её.)
ДОЛЬМАНСЕ. - Погодите, оставьте её, нет ничего сладострастнее, чем любоваться женщиной в обмороке. Мы похлещем её, и это приведёт её в сознание... Эжени, ложитесь на тело вашей жертвы... я хочу убедиться в несгибаемости вашей воли. Шевалье, поебите её на теле матери, лежащей в беспамятстве, и пусть Эжени дрочит нас - Огюстэна и меня - одновременно, обеими руками. А вы, Сент-Анж, дрочите её, пока её ебут.
ШЕВАЛЬЕ. - Вообще говоря, Дольмансе, то, что вы заставляете нас делать - ужасно. Мы надругаемся не только над Природой и небесами, но и над святыми законами человечности.
ДОЛЬМАНСЕ. - Ничто меня так не веселит, как тяжёлые приступы добродетели у шевалье. Но, из всего, что мы делаем, в чём, чёрт побери, он усматривает какое-либо надругательство над Природой, небесами и над человечеством? Друг мой, именно Природа наделяет распутников убеждениями, которые они претворяют в жизнь. Я уже тысячу раз говорил вам, что для идеального поддержания равновесия Природа нуждается то в пороках, то в добродетелях и внушает то одно желание, то другое, согласно своим надобностям, так что мы вовсе не делаем зла, уступая этим желаниям, какими бы они ни были. А что касается небес, мой дорогой шевалье, прошу вас, не надо их страшиться: есть единственный двигатель в этом мире, и этот двигатель - Природа. Чудеса, а вернее, физические явления этой матери человеческого рода по-разному толковались людьми и обожествлялись ими, принимая тысячи образов, один причудливее другого. Обманщики и пройдохи злоупотребляли легковерием ближних и потворствовали их нелепым грёзам. Вот что шевалье именует небесами и над чем он боится надругаться!.. Он также считает, что мы надругаемся над законами человечности, позволяя себе сегодня эти мелочи и глупости. Заруби себе на носу, мой трусливый простачок: то, что дураки называют человечностью, есть не что иное, как слабость, порождённая страхом и эгоизмом. Эта фальшивая добродетель порабощает только немощных людей, и она неведома тем, чей характер сформирован стоицизмом, храбростью и философией. За дело, шевалье, за дело и не бойся ничего. Даже если мы истолчём эту блядь в порошок, в этом не будет никакого преступления. Человеку невозможно совершить преступление. Когда Природа внушает человеку неотвратимое желание совершить злодеяние, она предусмотрительно делает для него невозможными те действия, которые могли бы помешать её работе или противоречить её воле. Будь же уверен, мой друг, что всё остальное вполне допустимо, ибо она не настолько глупа, чтобы позволить нам причинить ей неудобство или вносить беспорядок в её деятельность. Мы - слепые орудия её желаний, и если бы она пожелала уничтожить мир в огне, то единственным преступлением было бы оказывать ей сопротивление. Все преступники на земле - не что иное, как послушные исполнители её капризов... Итак, Эжени, ложитесь.
Но что я вижу?.. Она бледнеет!
ЭЖЕНИ, ложась на свою мать. - Бледнею? Я? Господи, вовсе нет! Скоро вы увидете, что совсем наоборот! (Ложится в нужную позу. Госпожа де Мистиваль по-прежнему в обмороке. Когда шевалье спускает, группа распадается.)
ДОЛЬМАНСЕ. - Как? Эта сука ещё не очнулась! Розги! Я говорю, принесите розги!.. Огюстэн, сбегай-ка и сорви мне в саду несколько веток терновника.
(Ожидая, он хлещет её по лицу.) Честное слово, я боюсь, что она сдохла:
ничего не помогает.
ЭЖЕНИ, (с раздражением.) - Сдохла?! Так что, выходит, я должна буду носить чёрное летом? А мне пошили такие прелестные платья!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ах ты, маленькое чудовище! (Она разражается смехом.)
ДОЛЬМАНСЕ, (беря терновник у вернувшегося Огюстэна.) - Посмотрим, принесёт ли результаты это последнее средство. Эжени, сосите мне хуй, пока я стараюсь вернуть вам вашу мать. А ты, Огюстэн, верни мне удары, которые я буду расточать этой даме. Я не буду возражать, шевалье, если вы будете ебать в жопу свою сестричку, причём расположитесь так, чтобы я мог целовать ваши ягодицы, пока я тут орудую.
ШЕВАЛЬЕ. - Что ж, давайте подчинимся ему, раз нет возможности убедить этого мерзавца, что всё, что он заставляет нас делать - ужасно. (Выстраивается мизансцена. По мере того, как секут госпожу де Мистиваль, она приходит в себя.)
ДОЛЬМАНСЕ. - Ну, видите эффективность моего лекарства? Я же говорил, что оно надёжное.
Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ, (открывая глаза.) - О Боже! Зачем вы меня вызвали из могилы? Зачем вы возвращаете меня к ужасам жизни?
ДОЛЬМАНСЕ, (продолжая её хлестать.) - Да потому, дорогая маменька, что мы ещё не обо всём поговорили. Разве вы не должны выслушать приговор? Разве он не должен быть приведён в исполнение?.. Давайте-ка расположимся вокруг нашей жертвы, пусть она стоит на коленях в центре круга и пусть она в трепете слушает то, что мы ей объявим. Госпожа де Сент-Анж, не соблаговолите ли начать. (Нижеследующие речи произносятся в то время как действующие лица продолжают свои занятия.)
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я приговариваю её к повешению.
ШЕВАЛЬЕ. - Разрезать, как в Китае, на восемьдесят тысяч кусочков.
ОГЮСТЭН. - А я бы её просто заживо сломал надвое.
ЭЖЕНИ. - Тело моей красивенькой матушки нашпигую серными фитилями и подожгу их один за другим. (Круг размыкается.)
ДОЛЬМАНСЕ, (хладнокровно.) - Хорошо, друзья мои. Будучи вашим руководителем и наставником, я смягчу приговор. Но отличие, которое обнаружится между моим приговором и тем, что требовали вы, будет заключаться в том, что ваши приговоры напоминают злые шутки, тогда как мой будет больше похож на плутовство. Я привёл слугу, который ждёт у дома. У него восхитительный член, подобного которому не найти в Природе. Однако из него сочится болезнь, ибо его пожирает одна из наиболее ужасных форм сифилиса, где-либо виданных. Я позову его, и мы устроим совокупление - он впрыснет свой яд в два естественных канала, которые украшают эту милую и любезную даму. В результате этого, в течение всего воздействия этой жестокой болезни, блядь будет помнить, что нельзя беспокоить дочь, когда та ебётся. (Все аплодируют. Вводят слугу, Дольмансе обращается к нему.) Ляпьерр, выеби эту женщину. Она в прекрасном здравии, и это развлечение, быть может, излечит тебя. По меньшей мере, это может стать прецедентом чудесного излечения.