Страница:
В самолете, расположившись в кресле, я обнаружил, по соседству пограничницу: широко разинув рот, и, зажав между колен бутылку с портвейном, она спала сном праведника.
Я положил для себя ничему не удивляться, и когда, уже перед посадкой, бортпроводница растолкала меня и объяснила, что все мои знакомые сошли на Фолклендских островах, ангажированные во время перекура в хвостовом отсеке какими-то дикими типами, я только кисло улыбнулся в ответ.
В аэропорту JFK меня никто не встретил. Покрутившись немного, я присел на лавку, чтобы отдохнуть и собраться с мыслями. Обратного билета не было, денег, я пошарил по карманам, тоже, курить нечего, весь багаж — маленький целлофановый пакетик, в котором лежал русско-английский разговорник. "Т-а-к. Говорить кое-как смогу, вот только с кем? И о чем?" Я пристальнее оглядел публику. Все как один были в полотняных по колено шортах и просторных ярких майках. Стопроцентные улыбки. Кому они улыбаются? — я нахмурился. Над самой головой на стене неожиданно зазвенел телефон. Мужчина в зауженных по-женски шортах кинулся к нему, и, слушая кого-то на другом конце, надолго остановил на мне взгляд, а потом, оторвавшись на секунду от разговора, осторожно спросил: "Are you from Russia? Are you Alekzandrа?" "За кого он, черт возьми, меня принимает?" — я потянулся к трубке, но он вцепился в нее: "На съезд лесбияночек не желаете? У наших глаза от зависти вылезут" (вольный перевод). И отошел в сторонку, закурил тайно, пряча окурок в ладони. Я схватил трубку: "Привет Шурочка! — веселый голос с одесским акцентом, — проспали, понимаешь. Доберешься один? Бери тачку и на 42-ю, у тебя адрес есть, Ритка звонила, давай до встречи! Прихвати по дороге что-нибудь". Я повесил трубку и посмотрел на американца.
— Так что там, насчет съезда? Лесбияночки, говоришь?
— Да, да, именно, — радостно откликнулся он, — подвезу куда надо.
Выскочив из каменного мешка, машина понеслась на север по великолепному шоссе вдоль огромных рекламных щитов. Солнце стояло в зените, на небе ни облачка, притомившиеся от зноя деревья, не шелохнулись. Ничто не омрачало картины — окрестности великого города такими мне и представлялись. роскошные лимузины, словно "груженые шелком корабли", плыли рядом. Тонированные стекла не пропускали посторонних глаз… Мы были одни в безбрежном море металла, асфальта и испарений. Я увидел его — величественный страстный злой каменный зверь восстал впереди.
— Может, cначала ко мне, отоспишься, вечером партия, завтра выступление? Времени в обрез. Одеться надо бы, а то ты… не того, извини, конечно…, - американец заговорил без акцента на чистейшем русском языке, — диссертацию защищал по Набокову, пришлось выучиться.
— Это другое дело, — я оживился, — к тебе, так к тебе.
— Красивое у тебя имя, последнюю русскую царицу так звали, Александра… а мужики-то у вас есть приличные? — он тряхнул длинными белыми волосами, cтянутыми на затылке тугой резинкой в хвост.
Я внимательно посмотрел на него. — Мужиками не интересуюсь… другое дело — бабы… — Понятно, это я к слову… — он притормозил около обшарпанного дома напротив автобусного терминала в центре города, и я шагнул на американскую землю — в самое сердце ее, в Нью-Йорк.
— Слушай, без стакана не разобраться. — Сию минуту, — Стив метнулся к бару и вернулся с двумя хрустальными стаканами темно-бурой жидкости.
— У меня понимаешь, режим…, - пустился я в объяснения, но он, не дослушав, опрокинул в себя содержимое и схватил ртом воздух.
— Как там? По стаканчику вечером?
— А сейчас что?
— В Москве утро, или ты уже перестроился?
— Не совсем, придется на первых порах и по-московски и по- вашему жить… — я отхлебнул из стакана, да так и замер. Передо мной стояла хорошенькая барышня и протягивала дорогой темно-синий костюм.
— Это вам на завтра, вернете на следующее утро, — залопотала она, Стив бросился переводить, по ходу рассказывая: из богатых, немка, на тебя глаз положила.
— Точно, говорю тебе, — яростно зашептал он, — да ты в этом костюме их всех на лопатки уложишь!…
— Дорогие подруги! — громко заговорила одетая с головы до ног во все черное приземистая женщина лет 40, - Элизабет отстоит наши интересы — она поклялась в этом. Элизабет, это так?
Худющая плоская тетка в немыслимых очках взяла микрофон.
— Я ваши деньги ни на что другое не потрачу, чистая правда. Выиграю — и после этого делайте со мной что хотите! Муниципальный уровень — это только начало, но мы доберемся до президентского кресла и тогда… я верну все до копейки, включая проценты… более того…
— Вот видите, — черная выхватила у нее микрофон, — наши деньги не пропадут, все равно что в сберегательном банке…
— В президентском кресле какие проценты нам назначите? — серьезно заговорила немочка, прикрывая меня дорогим костюмом.
— Против сегодняшних одиннадцати, с первого же дня — двенадцать, — тощая замолчала. На секунду замолчали все, а потом, словно по команде, полезли в сумочки.
Через пять минут на подносике в дверях образовалась большая куча денег. Тощая присела рядом и гладила на коленях каждую бумажку.
Домой нас повезла немочка в какой-то маленькой европейской машине, около подъезда протянула сквозь дверцу костюм, очаровательно улыбнулась мне. А потом, склонив голову к рулю, сняла туфли.
— Возьми их тоже, подойдут, — и, нажав на газ босыми ногами, тихо, словно сомнамбулическая рыбка, уплыла к набережной Гудзона. Туфли все еще пахли ее изнеженным душистым телом, как обещание, как радостный сон.
Русские лесбиянки страдают, — так начал я свою патетическую речь на следующий вечер в Карнеги Холл, куда нас со Стивом доставил красивый черный лимузин, присланный ровно в 6.30 по местному времени и вспугнувший уличных торговцев наркотиками настойчивым резким гудком, — помогите нам, у нас нет ничего, видите этот костюм? Он не мой, мне дала его добрая душа на один день, в чем я окажусь завтра? А? — Я посмотрел с укором в притихший зал. Улыбок, как ни бывало, — Отвечайте, в чем? — Стив толкнул меня в бок, — русские лесбиянки тысячами замерзают на улицах, — без перехода продолжил я, — вы знаете, какие у нас зимы? Лесбиянок навалом и не чета вам, они рыщут по всей стране и мрут… как мухи, потому что вы забыли их. Не верите? Поезжайте и убедитесь. Что вы молчите? Нечего сказать? Знаю, всем помочь трудно, но одной-то, которая перед вами, которая специально приехала рассказать вам, которая сама… — я не договорил. Зал взорвался аплодисментами, он бушевал минут пять. На сцену выбежал негр, представился мэром (это же надо! я не поверил ему), долго тряс руку. Со всех сторон полезли лесбиянки, каждая норовила дотронуться хотя бы пальчиком. В конце, подошла, передвигаясь с трудом, толстая и очень пожилая женщина.
— Я самая знаменитая лесбиянка в мире, — медленно заговорила она, потрясывая головой, — разрешите танец?
И не успел я оглянуться, как она ловко схватила меня и прижала к огромному животу. Наверху заиграл оркестр, вспыхнули софиты и все расступились. Она вела, больно ступая на ноги.
— 500 баксов наличными… выпьешь стакан залпом? — накрашенными губами прилипла к уху.
— Нет проблем.
— Считай, баксы у тебя в кармане, я такое только в кино видела! — и ласково потерлась об меня носом, из которого торчали короткие жесткие волосы.
На сцене черная лесбиянка кричала:
— …Мандела точно не поможет, он слишком долго сидел в тюрьме и насмотрелся там такого… у него представление о нас не в нашу пользу…
Но ее никто не слушал, все с завистью смотрели на меня и мою пожилую спутницу.
"Что я ей скажу? Зачем согласился на встречу тотчас? Сразу поймет, что ждал ее звонка?" — думал я, шагая вверх по 5 авеню в сторону Центрального Парка. Со всех сторон меня окружали фешенебельные магазины: Valentino и Lagerfelр, Tiffani и Donna Karan, Christian Dior и Revlon, Marco Polo и Guchi. Я отворачивался от манекенов в богатых витринах — их магическое присутствие усиливало мою неуверенность. Что я знал о жизни обитателей этого квартала? Почти ничего. Допустим, кожа у них белого цвета, магазины построены ими и для них, ланч они проводят вместе в закрытых ресторанах. Но какова их экзистенция, душат ли их кошмары, бегут ли они среди ночи, спасаясь от себя, прыгают от радости и плачут ли как дети, зовут ли Бога в свидетели, что говорят любимым? Кстати, о последних. Весь день я старательно записывал за Стивом выражения, которыми можно блеснуть в постели. Поэтому, когда позвонила немка, мне оставалось только сделать ручкой моему американскому дружку и рвануть на встречу…
— Александра! Я только что посмотрела телевизор! Твоя речь была очень nice! И Сильвия… ты с ней танцевала, правда она nice? — кричала немка из кухни.
— Nice, — поддерживал я разговор, озираясь по сторонам. В комнате было много цветов, они украшали все углы, топорщились на подоконике, свисали в красивых вазах с потолка, теснились в горшочках на полках вдоль стен, отражались в огромном, во весь рост, зеркале.
— Идем на балкон, — немка проплыла мимо с подносом, — мы решили подарить тебе этот костюм, он nice, правда?
— Угу, — я проследовал за ней и вышел в благоухающий ухоженный сад, раскинувшийся на крыше дома.
— Сильвия говорила в интервью, ты выиграла у нее 500 долларов, правда? Это большие деньги, ты положила их в банк?
— Дорогая, — мне осточертела ее болтовня, — ты принимала сегодня ванную?
Немка обиженно поджала губки и ничего не ответила. Я смотрел на ее ротик и думал, как дам ей пососать, чуть-чуть, самый кончик, чтобы не обидеть. Я уже видел розовый язычок между зубок и зажмуренные от смущения рыжие реснички. Я сунул руку в карман, прихлопнул ладонью член, распаляясь все больше и больше.
— На, выпей, — нарушила она, наконец, молчание, — сама приготовила.
Горячий черный коктейль без помех проскочил в желудок и там остановился. Как говорят в России: "куй железо, пока горячо", — воскликнул я по-русски и притянул ее на колени.
Но она вырвалась, вскочила на ноги, поправила волосы…
— Я сама позову тебя, — и скрылась внутрь.
— Александра, — раздалось минут через пять, — иди же! — я вошел в комнату, погруженную в абсолютную темноту, постоял немного, обвыкся и двинулся вправо, на голос, нащупал ручку двери, повернул. Немка лежала в спальной, обнаженная, при слабом свете маленькой лампочки. Я, как был в костюме, кинулся на нее, прижал всем телом к кровати, на ходу рывками расстегивая брюки. Она заерзала подо мной, широко раздвинув ноги. Лицо такое близкое… розовый язычок между зубок… зажмуренные рыжие реснички. Сейчас, сейчас. Что сейчас? Я лихорадочно шарил рукой в паху, покрываясь потом. Встал на колени и посмотрел — члена не было! — Ни хуя себе! — подскочил к зеркалу — не было! Не было — ни-че-го! Я помертвел.
— Да вот же он! — немка нетерпеливо приподнялась на локте и вытащила член из-под подушки, — правда, nice?
Я присел на краешек кровати, осторожно взял двумя пальцами то, что она подала, поднес к лицу, понюхал, член был не мой… Она вырвала его и запихала между ног.
— Давай сверху, ну же, O! My G-а-а-р!!! — заерзала с членом в руках, а потом, вытянувшись в струну, закричала так, что я чуть не слетел с кровати…
— Александра, — спокойно заговорила она через минуту, — ты расстроилась? Я подарю тебе его. Очень полезно массировать матку, я каждый день массирую, хочешь, тебе помассирую?
Я отказался: — Тебе никто не нужен рядом?
— О чем ты? Времени нет, для тебя специально выкроила, а ты ведешь себя как тургеневская барышня, собственно, я себе русских такими и представляла, ну пойдем.
Мы вышли на улицу.
— Гляди-ка, — обрадовалась она около Линкольн Центра, — Онегина дают, ваш театр на гастролях, хочешь послушать? Хрустальный горный тенор за стеной грустно пел: "..я лучше, кажется, был…". Я покачал головой и поднял руку, чтобы поймать такси. Немка чмокнула меня на прощание в щеку, сунула пластиковый пакетик — уже в машине, я нащупал в нем уставший мягкий член.
Едва я подъехал к дому, местная шлюха, что ошивалась здесь ежедневно после 10, подошла ко мне.
— Стив ушел в Вольт, велел тебе туда же ехать.
Но я уже отпустил машину, к тому же в Вольте бесплатно поили только по воскресеньям. Поэтому решил прогуляться. Вечер был тихим и душным. Близилась полночь, район возле терминала только пробуждался к действу. Зажглись красивые яркие буквы, предлагая тысячу чувственных удовольствий. Ночные кинотеатры распахнули двери для посетителей — сиди хоть до утра и дрочи на здоровье — никто слова не скажет. Знакомая шлюшка и ее товарки забили место между припаркованными на ночь автомашинами — глотали сперму всего за пять долларов. Желающих хоть отбавляй! Что происходило здесь днем? Ничего особенного — блоки кишели самым разнообразным людом, роскошные автомобили с диким ревом рвались на север и юг, запад и восток, с грохотом открывались жалюзи простеньких забегаловок, поглощая проголодавшуюся за ночь публику.
"Конечно, — думал я, — немка сильно подгадила мне. И что за удовольствие дискредитировать бедных русских девушек? Сейчас понесет по всей округе, пойди останови ее, с ее английским!".
Я удалялся от восьмой в сторону Парк Авеню, но, дойдя до Бродвея, передумал и повернул обратно, к дому.
— Ты дурак, что не пошел в Вольт, — заорал Стив издалека, — там сегодня групповая дрочиловка была.
Он был смертельно пьян: держась одной рукой за угол дома, другой направлял мочу в воздушную решетку метро на тротуаре. Он так уверенно схватился за свой член, что я, нащупав пластиковый пакетик в кармане брюк, искренне позавидовал ему. Я подошел и пригладил его длинные светлые волосы, провел рукой по спине: под рубашкой, заткнутая за ремень, торчала бутылка смирновской.
— Ну что, по стаканчику? — сделал большой глоток из горлышка, беленькая спокойно проскочила в желудок и там остановилась…
— К-а-к-о-й, никогда такого не видела, — шлюшка присела на корточки передо мной, расстегнула брюки, отбросила в сторону презерватив и прильнула к члену, лизнула, а потом с силой захватила губами, сжала, задвигала ими. Я стоял между машин в окружении ее подруг и в восторге смотрел вниз, на член, выплывающий, словно крейсер, из ее огромного рта, утопающий в нем вновь и вновь.
— Ах! Что за жизнь! — завопил я, — смотрите, она сосет, а он не падает, не падает!
Наконец, она остановилась и прижалась всем телом к моим коленям. — Доллары спрячь, сама с радостью заплатила бы.
Стив все еще стоял, пошатываясь, напротив решетки. Я бросился к нему и обнял, путаясь в светлых длинных волосах. Не выпуская члена из рук, пристроился рядом и зажурчал в теплую черную трубу.
— Какой задел, какой задел на будущее, — орал Стив, потирая ладони, — ты обеспечен на всю жизнь! Ну и Сильвия, нашла-таки отпечатки немецких пальчиков на члене! Молодец! Сколько немка пообещала тебе?
Мы спустились в метро.
— Сейчас узнаем.
Немка назначила встречу в Бруклине. Поезд вырвался из под земли и помчался по мосту, оставляя позади Манхэттен. Я увидел в окне статую Свободы зеленого цвета, омываемую грязными водами Гудзона, и стеклянные билдинги Уолл Стрита — самую умышленную часть города.
Она бросилась к нам, едва мы показались из подземки и начала вопить. Вот как это выглядело в переводе Стива.
— Ах ты, засранка, сука, падла!
Стив решительно оборвал ее и направился в ближайшее кафе. Мы заказали по стаканчику, немка без слов присоединилась к нам и, приняв на грудь, внезапно успокоилась, а через несколько минут и вовсе расплакалась.
— Ты же знаешь, я люблю тебя, — первый раз об этом слышал, — увидела тогда в костюме, и подумала, дам ей пять тысяч кэшем и все тут, пусть меня увольняют откуда хотят, и срать я хотела на Сильвию, все равно она скоро умрет. Кто тогда будет главной лесбиянкой? — она уставилась на меня, — ты, ты и будешь! — схватила салфетку и промокнула реснички, — Но сейчас уезжай, награда сама найдет тебя, попомни мои слова! Уезжай — я должна проверить свои чувства… и тогда… хоть сто сильвий будет на пути, хоть весь Уолл Стрит встанет на уши… — она зарыдала в голос, — я взял у нее салфетку и еще раз промокнул реснички.
— На посошок, — немка взметнула вверх полный стакан, мы еле догнали ее на половине…
— Ничего, что на поезде? — поддерживая немку обеими руками, извинялся Стив, — на самолет билеты проданы, может к лучшему — отоспишься.
И полез целоваться.
На часах было 3.15. Поезд медленно тронулся с места, я запрыгнул в вагон.
— Слушай, — вдруг закричал Стив и, прислонив немку к тележке, побежал рядом со мной, разметав длинные светлые волосы по ветру, — а ты че приезжал-то?
Но я ничего не ответил. Да и что я мог сказать? Откуда я знал, что за сила поднимает меня среди ночи, выгоняет на улицу и гонит дальше сквозь череду дней, сумерек и рассветов. Что я ищу? И что не нахожу? Куда плыву, не встречая никого? Что хочет душа моя? Что ищет она и не находит?
Стив начал отставать, вот он со всего размаху остановился на краю перрона и, пытаясь удержать равновесие, встал на цыпочки и вытянул руки в сторону, будто птица. Еще мгновение и он воспарил ввысь.
Только я пристроился у окна, чтобы наблюдать американские, португальские, испанские и прочие пейзажи, дверь в купе с шумом отворилась — на пороге стояла пограничница. Она широко улыбалась мне, как старому знакомому.
— Давненько поджидаю, ты что, прячешься от меня? Ну, давай раскошеливайся, ты мой должник — путь долгий впереди, всю жизнь можно прожить, глядя друг на друга, — бесцеремонно залезла ко мне в карман, вынула доллары и сунула внутрь мундира.
— Где ты их берешь?
— Деньги к деньгам, дорогая.
— Скажи уж честно — бутылка к бутылке, я, кстати, тогда всего стаканчик и отпила, — она достала пол бутылки портвейна, — с нее, как говорится, и начнем… вот стерва, чертовски приятно на желудок ложится.
— Попробуй это, — я выдернул из-под ремня смирновку, — нужно экспериментировать, как Ван Гог — красочка на красочку, глядишь — в историю впишемся.
И пьянка понеслась…
Узкая походная койка едва вместила нас. Я всю мебель переставила точно по меридиану. Какой на хуй, Глоба! Ты после этого каждую ночь являться мне стал, стоишь вот здесь, — она ткнула пальцем в дверь, — шатаешься… и я знаю, там север.
Я целовал ее спелые губы, смотрел в глаза цвета асфальта, подозревал в тысяче измен, орал и бил смертным боем, пока, наконец, она не схватила меня как ребенка и не укачала в колыбели своего тела.
— Врешь, — заорала Анька, как только проснулась, вынула бумажку из разреза платья на груди, — ты адрес даже не брал!
— Зачем адрес? Ритку в Америке все знают.
— Тебя, наверное, тоже?
— Да нет, я ж по делам ездил, на конференциях пропадал.
— Тебе хоть слово-то давали?
— Конечно.
— Ну, и на каком языке ты с ними говорил?
— Есть такой язык, им в каждой палатке торгуют!
— Быть того не может! Ну-ка покажи, что Ритке привез.
Я вынул из кармана пакет и протянул ей. Она, увидев член, обомлела и полезла опять за бумажкой сверять.
— Все точно, ну Ритка, дает! — примерилась пальцами, — А ты-то, тоже хорош! Что о нас подумают? — Хуя приличного днем с огнем не сыскать?!
— Че правду-то хоронить?
— Стой, а что это здесь? — она приблизила член к лицу,
Я тоже склонился — на самом кончике мелким торопливым почерком на немецком языке было написано: "Самой, самой, заглавной лесбиянке в мире".
— Это Ритка-то лесбиянка? Ой, держите меня, помираю, — Анька упала ко мне на грудь и затряслась от хохота, икая и повизгивая на поворотах. Я гладил длинные светлые волосы, стянутые на затылке тугой резинкой в хвост, и от души смеялся вместе с ней.
Москва, октябрь 1998 г.
ВРЕМЯ ЖИТЬ
Эта история могла пройти незамеченной, как сотни других, не застревая в памяти, если бы не одно обстоятельство. Все, с кем я встречался впоследствии, признавали: однажды, прикоснувшись к ней, опасались, что все повторится снова. Это тягостное чувство не то чтобы пугало, скорее настораживало.
Все началось в Новогоднюю ночь в заброшенной квартире выселенного дома в центре города. Ближе к утру, нечаянно проснувшись, красавчик и предмет всеобщего поклонения, искусно вобравший черты блистательных героев и презренных тайных грез, Юрочка Дашков, схватился за стакан и неожиданно провозгласил.
— За эротические фантазии!
Все замерли.
— Charmant, — Машка стряхнула пепел в тарелку. Юрочка спокойно запил свой тост, словно адресовал его исключительно себе, и в ту же минуту, затуманившись глазами, повалился на прежнее место спать.
— Прекрасная тема для Нового года! — заволновалась Лора (она славилась мужем, который ради продления восторга не гнушался ничем: спокойно накачивал водой вену из ближайшей лужи), — примечательно, что Юрочка именно сейчас встрепенулся, словно почуяв неладное в наших пьяных рядах! Нет, мамасики, как хотите, без него нам тяжело пришлось бы.
— Давайте выпьем, — медленно и артистично растягивая слова, предложил молоденький Сашка Буркин, новый человек в компании. Несколько дней назад, в пивной, нечаянно оказавшись за одним столиком, Юрочка уговорил его на интенсивную внутреннюю жизнь. После чего Сашка прекратил любое общение с внешним миром и полностью переключился на Машку. По его мнению, она явилась точной копией его тайных мечтаний, безупречной проекцией ледяных вершин собственного крылатого бытия. "Глядеть на нее, — уговаривал он себя, — все равно, что себя созерцать, только изнутри, когда еще такая возможность представится?" И он вовсю пользовался этой возможностью, не сводя с Машки глаз.
Честно говоря, смотреть было не на что. Внешность так себе: хотя: Тридцатилетняя Машка представляла редкий тип совершенно самостоятельной женщины. Она удачливо избежала проторенной материнской тропы, ускользнула от семейной жизни, системных и прочих вето и объявилась в столице держательницей огромной, заброшенной квартиры. Для начала вытравила тараканов и сгоняла на Тишинку: купила бесподобное, шелковое платье, узенькие туфли и длинный мундштук. Приобретя, таким образом, вполне салонный прикид, открыла двери квартиры для посещений. Первым и единственным гостем был Юрочка. Едва глянув на хозяйку, он пронесся по комнатам и определил рисоваться здесь почаще, дабы "покурить чего поприличней", да, "засунув в уши эти чертовы штуки", раскачиваясь, слушать музыку зимними вечерами. На прощание поблагодарил хозяйку за "глубокий тонированный контральто", на следующий день явился вновь, и вновь, и вновь, через месяц уже не Машка, а он распахивал двери «салона» своим гостям, а еще через некоторое время он, не вставая с дивана, громко кричал: "Входите, не заперто!".
Магическую притягательность этой квартиры трудно было переоценить: все, кто хотя бы раз побывал здесь, вскоре приходили опять. Торопились ли на работу, возвращались ли откуда, или просто прогуливались за продуктами, непременно заходили сюда хотя бы на пять минут. Квартира буквально кишела самыми разномастными людьми. Я тоже любил бывать здесь и проводил свободное время в разговорах с Юрочкой, или Лорой, или с кем другим. Свободного времени у меня хватало.
Вот и в тот день в квартире был аншлаг, отмечали Новый год, но когда прозвучал захватывающий тост, за столом нас осталось только пятеро.
— Давайте выпьем, — настаивал Сашка.
— Ничто так не сближает людей, как их эротические фантазии, — влепила вдруг Машка и стряхнула пепел на пол, — давайте сближаться.
— У меня предложение, — взвилась Лорка, — по очереди рассказать, как было в первый раз, а потом о фантазиях: а лучше всего их до Юрочки оставить.
И, не слушая никого, боясь возражений, заторопилась дальше.
— Мне было 16, и мне нравился взрослый мужчина. Богемный тип и был, как говорится, нарасхват. Я сама решила ему отдаться, потому что он меня особенно и не домогался. Короче, в тот день готовилась, как никогда. Мылась, вертелась перед зеркалом и рассматривала письку, будто прощалась с ней навсегда. Надела лучшее мамино белье, в лифчик положила немного ватки: Грудь у меня была маленькая, а в лифчике я себе понравилась:
Сейчас Лорка представляла бесформенную массу, состоящую из сисек, жопы и живота, и я, сосредоточенно слушая ее, не мог взять в толк, куда же все подевалось. Она тем временем продолжала.
— Я заявилась к нему поздно вечером и с порога объявила зачем. Он был поддатый и с радостью принял предложение. Сказал, чтобы я немедленно раздевалась, а то сейчас причапают друзья. Но тут же стянул с меня джинсы и начал вставлять член. Голову мою он как-то неловко повернул набок, и я ничего не видела. Член долго не вставлялся, он начал громко материться. Я все боялась за ватку в лифчике, но на сиськи он даже внимания не обратил. Я так и оставалась в свитере. Я все еще ждала горячих поцелуев да признаний, но он сказал, что уже кончил, и все, по его мнению, прошло хорошо. Почти сразу пришли два его друга. Он попросил доверять ему и не ломать из себя целку. Его друзья тут же разделись. У одного член был немного кривой в синих прожилках, но стоял каменно. (Это место Лорка особенно выделила) Я, наконец-то, все разглядела и потрогала пальчиком. У второго — короткий, толстый и красный. Стоял плохо и все падал. Он тут же засунул его мне в рот. Я понятия не имела, правильно ли я сосу. Этот второй все хохотал и гладил меня по голове. Наконец, его член полностью встал у меня во рту, и он кончил. Я не знала, что делать и все проглотила. Тот, у которого все это время стоял, терся об мою письку, но не вставлял. Член кайфово скользил между ног. Потом пили всю ночь. Было весело. Писька сначала очень болела, но к утру боль утихла. Я подумала, вот она, жизнь, начинается!
Я положил для себя ничему не удивляться, и когда, уже перед посадкой, бортпроводница растолкала меня и объяснила, что все мои знакомые сошли на Фолклендских островах, ангажированные во время перекура в хвостовом отсеке какими-то дикими типами, я только кисло улыбнулся в ответ.
В аэропорту JFK меня никто не встретил. Покрутившись немного, я присел на лавку, чтобы отдохнуть и собраться с мыслями. Обратного билета не было, денег, я пошарил по карманам, тоже, курить нечего, весь багаж — маленький целлофановый пакетик, в котором лежал русско-английский разговорник. "Т-а-к. Говорить кое-как смогу, вот только с кем? И о чем?" Я пристальнее оглядел публику. Все как один были в полотняных по колено шортах и просторных ярких майках. Стопроцентные улыбки. Кому они улыбаются? — я нахмурился. Над самой головой на стене неожиданно зазвенел телефон. Мужчина в зауженных по-женски шортах кинулся к нему, и, слушая кого-то на другом конце, надолго остановил на мне взгляд, а потом, оторвавшись на секунду от разговора, осторожно спросил: "Are you from Russia? Are you Alekzandrа?" "За кого он, черт возьми, меня принимает?" — я потянулся к трубке, но он вцепился в нее: "На съезд лесбияночек не желаете? У наших глаза от зависти вылезут" (вольный перевод). И отошел в сторонку, закурил тайно, пряча окурок в ладони. Я схватил трубку: "Привет Шурочка! — веселый голос с одесским акцентом, — проспали, понимаешь. Доберешься один? Бери тачку и на 42-ю, у тебя адрес есть, Ритка звонила, давай до встречи! Прихвати по дороге что-нибудь". Я повесил трубку и посмотрел на американца.
— Так что там, насчет съезда? Лесбияночки, говоришь?
— Да, да, именно, — радостно откликнулся он, — подвезу куда надо.
Выскочив из каменного мешка, машина понеслась на север по великолепному шоссе вдоль огромных рекламных щитов. Солнце стояло в зените, на небе ни облачка, притомившиеся от зноя деревья, не шелохнулись. Ничто не омрачало картины — окрестности великого города такими мне и представлялись. роскошные лимузины, словно "груженые шелком корабли", плыли рядом. Тонированные стекла не пропускали посторонних глаз… Мы были одни в безбрежном море металла, асфальта и испарений. Я увидел его — величественный страстный злой каменный зверь восстал впереди.
— Может, cначала ко мне, отоспишься, вечером партия, завтра выступление? Времени в обрез. Одеться надо бы, а то ты… не того, извини, конечно…, - американец заговорил без акцента на чистейшем русском языке, — диссертацию защищал по Набокову, пришлось выучиться.
— Это другое дело, — я оживился, — к тебе, так к тебе.
— Красивое у тебя имя, последнюю русскую царицу так звали, Александра… а мужики-то у вас есть приличные? — он тряхнул длинными белыми волосами, cтянутыми на затылке тугой резинкой в хвост.
Я внимательно посмотрел на него. — Мужиками не интересуюсь… другое дело — бабы… — Понятно, это я к слову… — он притормозил около обшарпанного дома напротив автобусного терминала в центре города, и я шагнул на американскую землю — в самое сердце ее, в Нью-Йорк.
— Слушай, без стакана не разобраться. — Сию минуту, — Стив метнулся к бару и вернулся с двумя хрустальными стаканами темно-бурой жидкости.
— У меня понимаешь, режим…, - пустился я в объяснения, но он, не дослушав, опрокинул в себя содержимое и схватил ртом воздух.
— Как там? По стаканчику вечером?
— А сейчас что?
— В Москве утро, или ты уже перестроился?
— Не совсем, придется на первых порах и по-московски и по- вашему жить… — я отхлебнул из стакана, да так и замер. Передо мной стояла хорошенькая барышня и протягивала дорогой темно-синий костюм.
— Это вам на завтра, вернете на следующее утро, — залопотала она, Стив бросился переводить, по ходу рассказывая: из богатых, немка, на тебя глаз положила.
— Точно, говорю тебе, — яростно зашептал он, — да ты в этом костюме их всех на лопатки уложишь!…
— Дорогие подруги! — громко заговорила одетая с головы до ног во все черное приземистая женщина лет 40, - Элизабет отстоит наши интересы — она поклялась в этом. Элизабет, это так?
Худющая плоская тетка в немыслимых очках взяла микрофон.
— Я ваши деньги ни на что другое не потрачу, чистая правда. Выиграю — и после этого делайте со мной что хотите! Муниципальный уровень — это только начало, но мы доберемся до президентского кресла и тогда… я верну все до копейки, включая проценты… более того…
— Вот видите, — черная выхватила у нее микрофон, — наши деньги не пропадут, все равно что в сберегательном банке…
— В президентском кресле какие проценты нам назначите? — серьезно заговорила немочка, прикрывая меня дорогим костюмом.
— Против сегодняшних одиннадцати, с первого же дня — двенадцать, — тощая замолчала. На секунду замолчали все, а потом, словно по команде, полезли в сумочки.
Через пять минут на подносике в дверях образовалась большая куча денег. Тощая присела рядом и гладила на коленях каждую бумажку.
Домой нас повезла немочка в какой-то маленькой европейской машине, около подъезда протянула сквозь дверцу костюм, очаровательно улыбнулась мне. А потом, склонив голову к рулю, сняла туфли.
— Возьми их тоже, подойдут, — и, нажав на газ босыми ногами, тихо, словно сомнамбулическая рыбка, уплыла к набережной Гудзона. Туфли все еще пахли ее изнеженным душистым телом, как обещание, как радостный сон.
Русские лесбиянки страдают, — так начал я свою патетическую речь на следующий вечер в Карнеги Холл, куда нас со Стивом доставил красивый черный лимузин, присланный ровно в 6.30 по местному времени и вспугнувший уличных торговцев наркотиками настойчивым резким гудком, — помогите нам, у нас нет ничего, видите этот костюм? Он не мой, мне дала его добрая душа на один день, в чем я окажусь завтра? А? — Я посмотрел с укором в притихший зал. Улыбок, как ни бывало, — Отвечайте, в чем? — Стив толкнул меня в бок, — русские лесбиянки тысячами замерзают на улицах, — без перехода продолжил я, — вы знаете, какие у нас зимы? Лесбиянок навалом и не чета вам, они рыщут по всей стране и мрут… как мухи, потому что вы забыли их. Не верите? Поезжайте и убедитесь. Что вы молчите? Нечего сказать? Знаю, всем помочь трудно, но одной-то, которая перед вами, которая специально приехала рассказать вам, которая сама… — я не договорил. Зал взорвался аплодисментами, он бушевал минут пять. На сцену выбежал негр, представился мэром (это же надо! я не поверил ему), долго тряс руку. Со всех сторон полезли лесбиянки, каждая норовила дотронуться хотя бы пальчиком. В конце, подошла, передвигаясь с трудом, толстая и очень пожилая женщина.
— Я самая знаменитая лесбиянка в мире, — медленно заговорила она, потрясывая головой, — разрешите танец?
И не успел я оглянуться, как она ловко схватила меня и прижала к огромному животу. Наверху заиграл оркестр, вспыхнули софиты и все расступились. Она вела, больно ступая на ноги.
— 500 баксов наличными… выпьешь стакан залпом? — накрашенными губами прилипла к уху.
— Нет проблем.
— Считай, баксы у тебя в кармане, я такое только в кино видела! — и ласково потерлась об меня носом, из которого торчали короткие жесткие волосы.
На сцене черная лесбиянка кричала:
— …Мандела точно не поможет, он слишком долго сидел в тюрьме и насмотрелся там такого… у него представление о нас не в нашу пользу…
Но ее никто не слушал, все с завистью смотрели на меня и мою пожилую спутницу.
"Что я ей скажу? Зачем согласился на встречу тотчас? Сразу поймет, что ждал ее звонка?" — думал я, шагая вверх по 5 авеню в сторону Центрального Парка. Со всех сторон меня окружали фешенебельные магазины: Valentino и Lagerfelр, Tiffani и Donna Karan, Christian Dior и Revlon, Marco Polo и Guchi. Я отворачивался от манекенов в богатых витринах — их магическое присутствие усиливало мою неуверенность. Что я знал о жизни обитателей этого квартала? Почти ничего. Допустим, кожа у них белого цвета, магазины построены ими и для них, ланч они проводят вместе в закрытых ресторанах. Но какова их экзистенция, душат ли их кошмары, бегут ли они среди ночи, спасаясь от себя, прыгают от радости и плачут ли как дети, зовут ли Бога в свидетели, что говорят любимым? Кстати, о последних. Весь день я старательно записывал за Стивом выражения, которыми можно блеснуть в постели. Поэтому, когда позвонила немка, мне оставалось только сделать ручкой моему американскому дружку и рвануть на встречу…
— Александра! Я только что посмотрела телевизор! Твоя речь была очень nice! И Сильвия… ты с ней танцевала, правда она nice? — кричала немка из кухни.
— Nice, — поддерживал я разговор, озираясь по сторонам. В комнате было много цветов, они украшали все углы, топорщились на подоконике, свисали в красивых вазах с потолка, теснились в горшочках на полках вдоль стен, отражались в огромном, во весь рост, зеркале.
— Идем на балкон, — немка проплыла мимо с подносом, — мы решили подарить тебе этот костюм, он nice, правда?
— Угу, — я проследовал за ней и вышел в благоухающий ухоженный сад, раскинувшийся на крыше дома.
— Сильвия говорила в интервью, ты выиграла у нее 500 долларов, правда? Это большие деньги, ты положила их в банк?
— Дорогая, — мне осточертела ее болтовня, — ты принимала сегодня ванную?
Немка обиженно поджала губки и ничего не ответила. Я смотрел на ее ротик и думал, как дам ей пососать, чуть-чуть, самый кончик, чтобы не обидеть. Я уже видел розовый язычок между зубок и зажмуренные от смущения рыжие реснички. Я сунул руку в карман, прихлопнул ладонью член, распаляясь все больше и больше.
— На, выпей, — нарушила она, наконец, молчание, — сама приготовила.
Горячий черный коктейль без помех проскочил в желудок и там остановился. Как говорят в России: "куй железо, пока горячо", — воскликнул я по-русски и притянул ее на колени.
Но она вырвалась, вскочила на ноги, поправила волосы…
— Я сама позову тебя, — и скрылась внутрь.
— Александра, — раздалось минут через пять, — иди же! — я вошел в комнату, погруженную в абсолютную темноту, постоял немного, обвыкся и двинулся вправо, на голос, нащупал ручку двери, повернул. Немка лежала в спальной, обнаженная, при слабом свете маленькой лампочки. Я, как был в костюме, кинулся на нее, прижал всем телом к кровати, на ходу рывками расстегивая брюки. Она заерзала подо мной, широко раздвинув ноги. Лицо такое близкое… розовый язычок между зубок… зажмуренные рыжие реснички. Сейчас, сейчас. Что сейчас? Я лихорадочно шарил рукой в паху, покрываясь потом. Встал на колени и посмотрел — члена не было! — Ни хуя себе! — подскочил к зеркалу — не было! Не было — ни-че-го! Я помертвел.
— Да вот же он! — немка нетерпеливо приподнялась на локте и вытащила член из-под подушки, — правда, nice?
Я присел на краешек кровати, осторожно взял двумя пальцами то, что она подала, поднес к лицу, понюхал, член был не мой… Она вырвала его и запихала между ног.
— Давай сверху, ну же, O! My G-а-а-р!!! — заерзала с членом в руках, а потом, вытянувшись в струну, закричала так, что я чуть не слетел с кровати…
— Александра, — спокойно заговорила она через минуту, — ты расстроилась? Я подарю тебе его. Очень полезно массировать матку, я каждый день массирую, хочешь, тебе помассирую?
Я отказался: — Тебе никто не нужен рядом?
— О чем ты? Времени нет, для тебя специально выкроила, а ты ведешь себя как тургеневская барышня, собственно, я себе русских такими и представляла, ну пойдем.
Мы вышли на улицу.
— Гляди-ка, — обрадовалась она около Линкольн Центра, — Онегина дают, ваш театр на гастролях, хочешь послушать? Хрустальный горный тенор за стеной грустно пел: "..я лучше, кажется, был…". Я покачал головой и поднял руку, чтобы поймать такси. Немка чмокнула меня на прощание в щеку, сунула пластиковый пакетик — уже в машине, я нащупал в нем уставший мягкий член.
Едва я подъехал к дому, местная шлюха, что ошивалась здесь ежедневно после 10, подошла ко мне.
— Стив ушел в Вольт, велел тебе туда же ехать.
Но я уже отпустил машину, к тому же в Вольте бесплатно поили только по воскресеньям. Поэтому решил прогуляться. Вечер был тихим и душным. Близилась полночь, район возле терминала только пробуждался к действу. Зажглись красивые яркие буквы, предлагая тысячу чувственных удовольствий. Ночные кинотеатры распахнули двери для посетителей — сиди хоть до утра и дрочи на здоровье — никто слова не скажет. Знакомая шлюшка и ее товарки забили место между припаркованными на ночь автомашинами — глотали сперму всего за пять долларов. Желающих хоть отбавляй! Что происходило здесь днем? Ничего особенного — блоки кишели самым разнообразным людом, роскошные автомобили с диким ревом рвались на север и юг, запад и восток, с грохотом открывались жалюзи простеньких забегаловок, поглощая проголодавшуюся за ночь публику.
"Конечно, — думал я, — немка сильно подгадила мне. И что за удовольствие дискредитировать бедных русских девушек? Сейчас понесет по всей округе, пойди останови ее, с ее английским!".
Я удалялся от восьмой в сторону Парк Авеню, но, дойдя до Бродвея, передумал и повернул обратно, к дому.
— Ты дурак, что не пошел в Вольт, — заорал Стив издалека, — там сегодня групповая дрочиловка была.
Он был смертельно пьян: держась одной рукой за угол дома, другой направлял мочу в воздушную решетку метро на тротуаре. Он так уверенно схватился за свой член, что я, нащупав пластиковый пакетик в кармане брюк, искренне позавидовал ему. Я подошел и пригладил его длинные светлые волосы, провел рукой по спине: под рубашкой, заткнутая за ремень, торчала бутылка смирновской.
— Ну что, по стаканчику? — сделал большой глоток из горлышка, беленькая спокойно проскочила в желудок и там остановилась…
— К-а-к-о-й, никогда такого не видела, — шлюшка присела на корточки передо мной, расстегнула брюки, отбросила в сторону презерватив и прильнула к члену, лизнула, а потом с силой захватила губами, сжала, задвигала ими. Я стоял между машин в окружении ее подруг и в восторге смотрел вниз, на член, выплывающий, словно крейсер, из ее огромного рта, утопающий в нем вновь и вновь.
— Ах! Что за жизнь! — завопил я, — смотрите, она сосет, а он не падает, не падает!
Наконец, она остановилась и прижалась всем телом к моим коленям. — Доллары спрячь, сама с радостью заплатила бы.
Стив все еще стоял, пошатываясь, напротив решетки. Я бросился к нему и обнял, путаясь в светлых длинных волосах. Не выпуская члена из рук, пристроился рядом и зажурчал в теплую черную трубу.
— Какой задел, какой задел на будущее, — орал Стив, потирая ладони, — ты обеспечен на всю жизнь! Ну и Сильвия, нашла-таки отпечатки немецких пальчиков на члене! Молодец! Сколько немка пообещала тебе?
Мы спустились в метро.
— Сейчас узнаем.
Немка назначила встречу в Бруклине. Поезд вырвался из под земли и помчался по мосту, оставляя позади Манхэттен. Я увидел в окне статую Свободы зеленого цвета, омываемую грязными водами Гудзона, и стеклянные билдинги Уолл Стрита — самую умышленную часть города.
Она бросилась к нам, едва мы показались из подземки и начала вопить. Вот как это выглядело в переводе Стива.
— Ах ты, засранка, сука, падла!
Стив решительно оборвал ее и направился в ближайшее кафе. Мы заказали по стаканчику, немка без слов присоединилась к нам и, приняв на грудь, внезапно успокоилась, а через несколько минут и вовсе расплакалась.
— Ты же знаешь, я люблю тебя, — первый раз об этом слышал, — увидела тогда в костюме, и подумала, дам ей пять тысяч кэшем и все тут, пусть меня увольняют откуда хотят, и срать я хотела на Сильвию, все равно она скоро умрет. Кто тогда будет главной лесбиянкой? — она уставилась на меня, — ты, ты и будешь! — схватила салфетку и промокнула реснички, — Но сейчас уезжай, награда сама найдет тебя, попомни мои слова! Уезжай — я должна проверить свои чувства… и тогда… хоть сто сильвий будет на пути, хоть весь Уолл Стрит встанет на уши… — она зарыдала в голос, — я взял у нее салфетку и еще раз промокнул реснички.
— На посошок, — немка взметнула вверх полный стакан, мы еле догнали ее на половине…
— Ничего, что на поезде? — поддерживая немку обеими руками, извинялся Стив, — на самолет билеты проданы, может к лучшему — отоспишься.
И полез целоваться.
На часах было 3.15. Поезд медленно тронулся с места, я запрыгнул в вагон.
— Слушай, — вдруг закричал Стив и, прислонив немку к тележке, побежал рядом со мной, разметав длинные светлые волосы по ветру, — а ты че приезжал-то?
Но я ничего не ответил. Да и что я мог сказать? Откуда я знал, что за сила поднимает меня среди ночи, выгоняет на улицу и гонит дальше сквозь череду дней, сумерек и рассветов. Что я ищу? И что не нахожу? Куда плыву, не встречая никого? Что хочет душа моя? Что ищет она и не находит?
Стив начал отставать, вот он со всего размаху остановился на краю перрона и, пытаясь удержать равновесие, встал на цыпочки и вытянул руки в сторону, будто птица. Еще мгновение и он воспарил ввысь.
Только я пристроился у окна, чтобы наблюдать американские, португальские, испанские и прочие пейзажи, дверь в купе с шумом отворилась — на пороге стояла пограничница. Она широко улыбалась мне, как старому знакомому.
— Давненько поджидаю, ты что, прячешься от меня? Ну, давай раскошеливайся, ты мой должник — путь долгий впереди, всю жизнь можно прожить, глядя друг на друга, — бесцеремонно залезла ко мне в карман, вынула доллары и сунула внутрь мундира.
— Где ты их берешь?
— Деньги к деньгам, дорогая.
— Скажи уж честно — бутылка к бутылке, я, кстати, тогда всего стаканчик и отпила, — она достала пол бутылки портвейна, — с нее, как говорится, и начнем… вот стерва, чертовски приятно на желудок ложится.
— Попробуй это, — я выдернул из-под ремня смирновку, — нужно экспериментировать, как Ван Гог — красочка на красочку, глядишь — в историю впишемся.
И пьянка понеслась…
Узкая походная койка едва вместила нас. Я всю мебель переставила точно по меридиану. Какой на хуй, Глоба! Ты после этого каждую ночь являться мне стал, стоишь вот здесь, — она ткнула пальцем в дверь, — шатаешься… и я знаю, там север.
Я целовал ее спелые губы, смотрел в глаза цвета асфальта, подозревал в тысяче измен, орал и бил смертным боем, пока, наконец, она не схватила меня как ребенка и не укачала в колыбели своего тела.
— Врешь, — заорала Анька, как только проснулась, вынула бумажку из разреза платья на груди, — ты адрес даже не брал!
— Зачем адрес? Ритку в Америке все знают.
— Тебя, наверное, тоже?
— Да нет, я ж по делам ездил, на конференциях пропадал.
— Тебе хоть слово-то давали?
— Конечно.
— Ну, и на каком языке ты с ними говорил?
— Есть такой язык, им в каждой палатке торгуют!
— Быть того не может! Ну-ка покажи, что Ритке привез.
Я вынул из кармана пакет и протянул ей. Она, увидев член, обомлела и полезла опять за бумажкой сверять.
— Все точно, ну Ритка, дает! — примерилась пальцами, — А ты-то, тоже хорош! Что о нас подумают? — Хуя приличного днем с огнем не сыскать?!
— Че правду-то хоронить?
— Стой, а что это здесь? — она приблизила член к лицу,
Я тоже склонился — на самом кончике мелким торопливым почерком на немецком языке было написано: "Самой, самой, заглавной лесбиянке в мире".
— Это Ритка-то лесбиянка? Ой, держите меня, помираю, — Анька упала ко мне на грудь и затряслась от хохота, икая и повизгивая на поворотах. Я гладил длинные светлые волосы, стянутые на затылке тугой резинкой в хвост, и от души смеялся вместе с ней.
Москва, октябрь 1998 г.
ВРЕМЯ ЖИТЬ
Жизнь — это всегда эротическая жизнь
Данте
Эта история могла пройти незамеченной, как сотни других, не застревая в памяти, если бы не одно обстоятельство. Все, с кем я встречался впоследствии, признавали: однажды, прикоснувшись к ней, опасались, что все повторится снова. Это тягостное чувство не то чтобы пугало, скорее настораживало.
Все началось в Новогоднюю ночь в заброшенной квартире выселенного дома в центре города. Ближе к утру, нечаянно проснувшись, красавчик и предмет всеобщего поклонения, искусно вобравший черты блистательных героев и презренных тайных грез, Юрочка Дашков, схватился за стакан и неожиданно провозгласил.
— За эротические фантазии!
Все замерли.
— Charmant, — Машка стряхнула пепел в тарелку. Юрочка спокойно запил свой тост, словно адресовал его исключительно себе, и в ту же минуту, затуманившись глазами, повалился на прежнее место спать.
— Прекрасная тема для Нового года! — заволновалась Лора (она славилась мужем, который ради продления восторга не гнушался ничем: спокойно накачивал водой вену из ближайшей лужи), — примечательно, что Юрочка именно сейчас встрепенулся, словно почуяв неладное в наших пьяных рядах! Нет, мамасики, как хотите, без него нам тяжело пришлось бы.
— Давайте выпьем, — медленно и артистично растягивая слова, предложил молоденький Сашка Буркин, новый человек в компании. Несколько дней назад, в пивной, нечаянно оказавшись за одним столиком, Юрочка уговорил его на интенсивную внутреннюю жизнь. После чего Сашка прекратил любое общение с внешним миром и полностью переключился на Машку. По его мнению, она явилась точной копией его тайных мечтаний, безупречной проекцией ледяных вершин собственного крылатого бытия. "Глядеть на нее, — уговаривал он себя, — все равно, что себя созерцать, только изнутри, когда еще такая возможность представится?" И он вовсю пользовался этой возможностью, не сводя с Машки глаз.
Честно говоря, смотреть было не на что. Внешность так себе: хотя: Тридцатилетняя Машка представляла редкий тип совершенно самостоятельной женщины. Она удачливо избежала проторенной материнской тропы, ускользнула от семейной жизни, системных и прочих вето и объявилась в столице держательницей огромной, заброшенной квартиры. Для начала вытравила тараканов и сгоняла на Тишинку: купила бесподобное, шелковое платье, узенькие туфли и длинный мундштук. Приобретя, таким образом, вполне салонный прикид, открыла двери квартиры для посещений. Первым и единственным гостем был Юрочка. Едва глянув на хозяйку, он пронесся по комнатам и определил рисоваться здесь почаще, дабы "покурить чего поприличней", да, "засунув в уши эти чертовы штуки", раскачиваясь, слушать музыку зимними вечерами. На прощание поблагодарил хозяйку за "глубокий тонированный контральто", на следующий день явился вновь, и вновь, и вновь, через месяц уже не Машка, а он распахивал двери «салона» своим гостям, а еще через некоторое время он, не вставая с дивана, громко кричал: "Входите, не заперто!".
Магическую притягательность этой квартиры трудно было переоценить: все, кто хотя бы раз побывал здесь, вскоре приходили опять. Торопились ли на работу, возвращались ли откуда, или просто прогуливались за продуктами, непременно заходили сюда хотя бы на пять минут. Квартира буквально кишела самыми разномастными людьми. Я тоже любил бывать здесь и проводил свободное время в разговорах с Юрочкой, или Лорой, или с кем другим. Свободного времени у меня хватало.
Вот и в тот день в квартире был аншлаг, отмечали Новый год, но когда прозвучал захватывающий тост, за столом нас осталось только пятеро.
— Давайте выпьем, — настаивал Сашка.
— Ничто так не сближает людей, как их эротические фантазии, — влепила вдруг Машка и стряхнула пепел на пол, — давайте сближаться.
— У меня предложение, — взвилась Лорка, — по очереди рассказать, как было в первый раз, а потом о фантазиях: а лучше всего их до Юрочки оставить.
И, не слушая никого, боясь возражений, заторопилась дальше.
— Мне было 16, и мне нравился взрослый мужчина. Богемный тип и был, как говорится, нарасхват. Я сама решила ему отдаться, потому что он меня особенно и не домогался. Короче, в тот день готовилась, как никогда. Мылась, вертелась перед зеркалом и рассматривала письку, будто прощалась с ней навсегда. Надела лучшее мамино белье, в лифчик положила немного ватки: Грудь у меня была маленькая, а в лифчике я себе понравилась:
Сейчас Лорка представляла бесформенную массу, состоящую из сисек, жопы и живота, и я, сосредоточенно слушая ее, не мог взять в толк, куда же все подевалось. Она тем временем продолжала.
— Я заявилась к нему поздно вечером и с порога объявила зачем. Он был поддатый и с радостью принял предложение. Сказал, чтобы я немедленно раздевалась, а то сейчас причапают друзья. Но тут же стянул с меня джинсы и начал вставлять член. Голову мою он как-то неловко повернул набок, и я ничего не видела. Член долго не вставлялся, он начал громко материться. Я все боялась за ватку в лифчике, но на сиськи он даже внимания не обратил. Я так и оставалась в свитере. Я все еще ждала горячих поцелуев да признаний, но он сказал, что уже кончил, и все, по его мнению, прошло хорошо. Почти сразу пришли два его друга. Он попросил доверять ему и не ломать из себя целку. Его друзья тут же разделись. У одного член был немного кривой в синих прожилках, но стоял каменно. (Это место Лорка особенно выделила) Я, наконец-то, все разглядела и потрогала пальчиком. У второго — короткий, толстый и красный. Стоял плохо и все падал. Он тут же засунул его мне в рот. Я понятия не имела, правильно ли я сосу. Этот второй все хохотал и гладил меня по голове. Наконец, его член полностью встал у меня во рту, и он кончил. Я не знала, что делать и все проглотила. Тот, у которого все это время стоял, терся об мою письку, но не вставлял. Член кайфово скользил между ног. Потом пили всю ночь. Было весело. Писька сначала очень болела, но к утру боль утихла. Я подумала, вот она, жизнь, начинается!