Делафер Арман
Проще не бывает

   Арман Делафер
   Проще не бывает
   "Если бы я тонула, то не стала бы делать никаких попыток выплыть: глупо спорить с судьбой".
   Именно эту фразу она сказала ему однажды ночью, а он, как обычно, пропустил все мимо ушей. Впрочем, она и не рассчитывала привлечь его внимание: она вообще сказала, не подумав, так - размышления вслух, поток сознания. Но сама эту фразу почему-то не забыла.
   И теперь вот вспомнила. Теперь, когда она лежала в той же кровати одна, обессилевшая и опухшая от слез. Вспомнила, потому что не испытывала ни малейшего желания что-то исправить, что-то объяснить, договорить, кого-то вернуть или вернуться самой. Если честно, она не испытывала никаких физических страданий: только слезы лились как бы сами по себе. И это состояние было хуже любой агонии, в том числе, и той, через которую проходит утопающий.
   Собственно говоря, вся её жизнь была пронизана этой идеей: пусть будет то, чему суждено исполниться. Она никогда не делала никаких попыток что-то изменить или куда-то повернуть - просто плыла по течению. Или опускалась на дно... как это было сейчас.
   Когда все кончилось, она даже не удивилась. Более того, ощутила какое-то извращенное чувство удовлетворения оттого, что осталась одна бросили. Жизнь продолжалась и без него, просто температура опустилась почти до точки замерзания. Она ложилась в нетопленом доме в холодную постель и ела прямо из банок холодные консервы. Новорожденной пока хватало молока, остальное её совершенно не заботило.
   Второй её ребенок родился как-то вдруг, неожиданно, правда, она всегда путалась в сроках и датах, да и за своим женским календарем не следила. Зачем? Все равно то, что должно случиться, то и произойдет, вне зависимости от каких-то цифр и букв. Так что ей оставалось только поддерживать в себе его жизнь и ждать начала схваток. И все это - на руинах некогда счастливого брака. Счастливого?
   Ей не хватило силы духа даже на то, чтобы позвонить родителям и сказать им: муж от меня ушел, я одна. Да, это не было правдой, но она привыкла лгать. Она бродила по холодной, пустой, нелепо спроектированной квартире, смотрела невидящими глазами на бесконечный дождь за окном (ох, уж эта парижская зима!) и машинально отмечала, как слой пыли на мебели становится все толще и толще.
   Время от времени ей приходило в голову, что одинокая женщина, бывшая жена, должна испытывать какие-то совершенно другие чувства: боль, гнев, тоску, страдание. Она ничего не чувствовала, только иногда испытывала тревогу, но это была обычная тревога одинокого человека в пустом доме.
   Господи, да она просто дорожила своим одиночеством, нянчилась с ним, лелеяла его. Она не хотела никого видеть, перестала ходить в местные лавки, где могла встретить знакомые лица, старалась делать покупки вечерами в больших магазинах самообслуживания. Даже когда начались схватки, она не сразу смогла заставить себя позвонить акушерке - та нарушила бы эту ауру безмолвия и отстраненности от жизни.
   Вообще-то она могла бы справиться и сама. Она читала где-то историю о женщине, беременной женщине, которая оказалась совершенно одна в какой-то убогой хижине на Аляске, самостоятельно родила вполне нормального ребенка, выжила сама и выходила свое дитя. Так чем она хуже этой женщины? Но здравый смысл все-таки переселил жажду одиночества: она позвонила сначала акушерке, а потом своей кузине Люси. Но эти два звонка совершенно вымотали её, и она даже не нашла в себе сил встать и открыть дверь. К счастью, она почти всегда оставалось незапертой...
   Ребенок родился глубокой ночью. За окном падали тяжелые хлопья снега. Акушерка сокрушалась о том, что в спальне сыро и холодно, потом зажгла газовый камин и два рефлектора - и в комнате стало невыносимо душно. Жанна полусидела в кровати с новорожденной дочерью на руках и ждала. Она ждала, когда придет Люси и отпустит уже ненужную акушерку, дремавшую в углу возле камина. Ждала и бездумно смотрела на снег за окном, ощущая, как из неё продолжает сочиться кровь.
   - Нужно будет протереть пол, - нарушила молчание акушерка. - Около кровати остались следы крови.
   Жанна вздрогнула: она и забыла об этом. Как удачно вышло, что ребенок рождается с кровью и в крови. Ничего, скоро это пятно высохнет и поблекнет, а вместе с ним исчезнут и уже ненужные тревоги. Все проходит, все стирается, испаряется...
   Стены спальни были темно-синими, цвета ночного неба, решетка камина раскалилась докрасна и светилась в полумраке. И вдруг Жанна подумала, что счастлива. Именно подумала об этом чувстве, а не ощутила его. Как будто её ожидание не прекратилось, а перешло на какой-то иной, спокойный и радостный уровень, на котором все проблемы решаются сами собой и нет места ни тоске, ни слезам.
   Наконец, на улице послышался звук мотора: приехала Люси.
   - Вот и моя кузина, - сказала Жанна.
   Это была её первая не вымученная фраза за долгие недели.
   - Тогда я пошла, - с облегчением сказала акушерка. - Зайду утром, часов в десять.
   - Прекрасно, - прошептала Жанна, обессилено откидываясь на подушки.
   Она слышала смутные голоса в холле внизу и поняла, что Люси приехала со своим мужем Жаком. Собственно, этого и следовало ожидать: одна она ни за что бы не решилась преодолеть ночью несколько темных кварталов, пусть даже и на машине. Они бесконечно долго возились на кухне, что-то отодвигали, о чем-то перешептывались. Жанне даже показалось, что снова хлопнула входная дверь, и она подумала, что Жак уехал. От этой мысли ей почему-то стало грустно, но в этот момент дверь в спальню наконец открылась.
   - Ну, как ты? - спросила Люси, входя в комнату с целой грудой свертков в руках. - Прости, что мы задержались, но Жак сегодня так задержался со своими делами...
   - Все в порядке, - слабо улыбнулась Жанна. - Спасибо, что приехали. Жак не очень ворчал, что тебе придется возиться со мной?
   - Конечно, нет, - пожала плечами Люси. - Ты же знаешь, он всегда делает так, как я прошу.
   Это было правдой: радостная готовность Жака исполнять желания и даже прихоти жены всегда была поводом для шуток всех их знакомых и друзей. Хотя внешний вид Жака отнюдь не располагал к шуткам: огромный и мрачный мужчина мог скорее внушить чувство страха. Но этот суровый исполин безропотно нес свои брачные цепи и даже, кажется, находил в этом определенное удовольствие. Внешность так часто бывает обманчива!
   Люси тем временем скинула пальто прямо на кресло и, приговаривая что-то насчет чудовищной жары в комнате, начала распаковывать свои бесчисленные свертки. Жанна поняла, что там - вещи маленького сына Люси: кофточки, носочки, чепчики...
   - Посмотри, какая прелесть! - сказала Люси, разворачивая крохотное вязаное пальтишко из кремовой шерсти с голубыми пуговками. - Как я рада, что его снова кто-то сможет носить!
   Жанна устало улыбнулась в ответ и положила пальтишко рядом с собой. Люси тем временем, по-видимому, набралась смелости, чтобы задать вертевшийся у неё на языке вопрос:
   - А что Марк? Будем ему звонить?
   - Зачем? - пожала плечами Жанна, ощущая какое-то смутное раздражение, смешанное с беспокойством.
   Вряд ли она могла сказать, что именно вызвало это чувство. В ближайшие несколько дней она могла вообще ни о чем не беспокоиться, а там видно будет. К тому же, зная Люси, можно было быть абсолютно уверенной в том, что она никогда больше не произнесет имени Марка, бывшего мужа Жанны, ушедшего, забытого, вычеркнутого из памяти и из жизни.
   Внизу снова послышался какой-то шум, Жанне даже показалось, что Жак с кем-то разговаривает, а потом щелкнул замок входной двери. Акушерка зачем-то вернулась? Ведь не может же это быть...
   В этот момент появился Жак, который нес бутылку шампанского. Он - что было для него совсем нехарактерно, - посмотрел Жанне прямо в глаза и тихо произнес:
   - Это подарок. Если хочешь, можем выпить за твое здоровье.
   - Спасибо, - улыбнулась Жанна. - Акушерка возвращалась, да?
   - Да, она забыла зонт, а на улице настоящая метель. Открыть шампанское?
   Жанна кивнула, и Люси отправилась за бокалами. Пробка выскочила с легким хлопком, малышка зашевелилась и застонала во сне, а Жанна почувствовала, что сама сейчас заплачет. Она склонилась над ребенком, чтобы скрыть эти внезапно подступившие слезы. В этот момент вернулась Люси, и Жан ловко разлил по бокалам искрящийся напиток.
   - За тебя, - сказал он. - И за новую жизнь.
   Холодный, суховатый привкус шампанского не понравился Жанне и она слабо покачала головой в ответ на предложение Жака выпить еще:
   - О, нет, мне достаточно, пейте сами.
   За новую жизнь... На смену одной жизни приходит другая, и так до бесконечности. Так какая разница, когда уходить из этого мира, а когда в него приходить? И начало, и конец предопределены кем-то всеведующим.
   Жак и Люси молча допили шампанское. Они вообще мало разговаривали друг с другом, а Жанна слишком устала, чтобы поддерживать светскую беседу. Снег за окном продолжал падать, она закрыла глаза и подумала: наверное, это и есть абсолютное счастье, когда ничего не хочется, даже думать, когда нет ни желаний, ни страдания, ни предчувствий...
   Жанна глубоко вздохнула и почти мгновенно уснула.
   Она проснулась от голодного плача ребенка, когда было уже совсем светло. Жанна взяла дочурку на руки, начала кормить её и только тут заметила, что Люси спит в кресле, приоткрыв рот и слегка посапывая. Люси выглядела старше своих двадцати восьми лет, и Жанне это почему-то стало неприятно, как если бы она вдруг увидела со стороны самое себя. Хотя ничего странного. Разница в возрасте у неё с Люси была всего две недели.
   Жанна в который уж раз подумала, что их матери проявили удивительную выдержку и рассудительность, сознательно посвящая свою жизнь будущим детям. Для поколения Жанны и Люси это было чем-то странным, глупым, даже пошлым, если угодно.
   Впрочем, сама Жанна отличалась скорее равнодушием к вопросам предохранения, и крохотный ребенок у её груди был живым свидетельством этого равнодушия. Девочка сосала с той же легкостью, с какой появилась на свет, избавляя мать от лишних страданий, тем более, что Жанна была очень хрупкого телосложения и должна была бы сильно мучиться во время родов. Этого не произошло. Более того, и молока оказалось вполне достаточно, что тоже можно было считать очередным чудом.
   Люси внезапно проснулась, провела рукой по лицу, как бы возвращая ему привычные дневные очертания, и спросила:
   - Ну, как ты?
   - Прекрасно, - отозвалась Жанна. - С ребенком тоже все в порядке. Удивительно умная малышка, она так старательно завтракает...
   - А не рано ещё её кормить? - спросила Люси, приглаживая свои короткие каштановые волосы.
   - Нормально. Она была такая голодная.
   - Ты, должно быть, тоже умираешь от голода. Пойду приготовлю чай. Господи, здесь так жарко, что хочется раздеться догола!
   - Не поможет, - заметила Жанна. - Моя постель совершенно промокла от пота, я просто плаваю в ней. Акушерка забыла вчера сменить простыни.
   - Главное, что все остальное прошло хорошо, - заметила Люси с вопросительным оттенком.
   Жанна кивнула и на некоторое время замолчала. Потом спросила:
   - Во сколько ушел Жак?
   - Около трех. Он бы остался, но с утра у него какие-то дела. Ничего, я побуду здесь до вечера, а потом он за мной приедет.
   Жанна не стала спрашивать, удобно ли это, хотя приличия и требовали от неё именно этого вопроса.
   - Так я заварю чай? - снова спросила Люси. - Или ты хочешь кофе?
   - Все равно.
   - Хочешь чего-нибудь поесть? Может быть, тост?
   - Ничего не нужно. Мне больно...
   - Нужно принять таблетку, - безапелляционно заявила Люси и отправилась ставить чайник.
   Когда пришла акушерка, то первым делом стала взвешивать ребенка: накануне она забыла это сделать. Девочка смешно барахталась в полотняном мешке, прикрепленном к безмену, но у Жанны это зрелище вызвало неприятные ассоциации с котятами, которых собираются утопить, и она была рада, что все быстро закончилось.
   - Сегодня я была ещё у одной роженицы, - сообщила акушерка. - Эта мамаша решила окрестить свою девочку Белоснежкой, снег-то все падает и падает. А ребенок у неё - черный.
   Она залилась смехом, но Жанна, как ни старалась, не смогла выдавить из себя даже намека на улыбку.
   - А как вы назовете вашу крошку? - поинтересовалась акушерка.
   - Не знаю. Может быть, Виолой.
   - Очень мило!
   - Нет, наверное, Бьянкой. Да, именно так. Скажите, а мне уже можно вставать?
   Акушерка посмотрела на неё и хитро прищурилась.
   - Вы у себя дома, мадам, не так ли? Так вот, я должна вам сказать, что нужно оставаться в постели не меньше суток, но ведь я сейчас уйду, правда?
   - Не забудьте зонт, чтобы не пришлось возвращаться, как вчера, стараясь быть любезной, произнесла Жанна.
   Акушерка посмотрела на неё широко раскрытыми глазами.
   - Зонт, мадам? Я никогда не ношу зонт зимой.
   Когда акушерка ушла, Жанна вылезла из постели, подошла к окну и увидела выбеленные снегом крыши Парижа и сказочно красивое дерево возле своего дома. Такие деревья она видела лишь однажды, в Альпах, и в ней слабо шевельнулось то ощущение красоты и чистоты, которое она испытала тогда. Шевельнулось и заглохло. Там, в Альпах, рядом со снегом были цветы и зелень, а здесь - серые городские стены.
   Она подумала, что нужно было бы спуститься на кухню и проверить, все ли там в порядке, но тут же почувствовала огромную усталость и непреодолимое отвращение. Да и присутствие Люси её смущало.
   Жанна снова забралась в постель и провела там в полудреме весь день. Люси работала. Она редактировала какую-то книгу, и Жанна иногда просыпалась от звука переворачиваемой страницы, а потом снова засыпала. Но когда начало темнеть, она почувствовала некоторые угрызения совести.
   - Тебе, наверное, пора домой? - виновато спросила она. - Я уже почти в порядке.
   - Скоро поеду, - отозвалась Люси. - Как только приедет Жак, чтобы сменить меня тут...
   - Не надо! - сказала Жанна резче, чем ей хотелось бы. - Со мной все будет хорошо. Пусть он просто отвезет тебя домой.
   - Но должен же здесь кто-то побыть первое время, - нерешительно возразила Люси. - Ведь ещё и суток не прошло...
   - Жаку это вряд ли понравится.
   - Еще как понравится! - отрезала Люси, которая всегда становилась очень категоричной, если дело касалось её супруга. - Возьмет с собой какую-нибудь книгу, только и всего.
   - А про себя будет ругать меня, - упрямо сказала Жанна. - Я это почувствую и тоже начну нервничать. Лучше мне остаться одной.
   - Всем время от времени нужно побыть в одиночестве, - философски заметила Люси, собирая свою работу. - Но есть моменты - рождение, смерть, болезнь, - когда это неразумно.
   - Никогда не стремилась быть разумной! - отпарировала Жанна.
   - Ты слишком уж носишься со своим одиночеством, - сказала Люси. - Ты им просто испорчена. И подумать только...
   Она не договорила и поторопилась выйти из комнаты, поскольку сама испугалась такого интимного замечания со своей стороны. За двадцать с лишним лет дружбы с Жанной она ни разу ещё не позволила себе ничего подобного. Но с другой стороны, никогда они ещё не оказывались в таких обстоятельствах, как на этот раз.
   В пять часов вечера приехал Жак и привез коробку с салатом из кулинарии.
   - А вот и наш ужин, - сообщил он Жанне.
   - Прекрасно, - отозвалась та, ненавидя себя за неумение по-настоящему выразить благодарность.
   Точнее, за то, что испытывала замешательство и неловкость из-за того, что её одиночество нарушено, а она вынуждена играть роль беспомощного инвалида и от кого-то зависеть. Впрочем, и Жак явно чувствовал себя не в своей тарелке. Жанна внезапно испытала чувство острой паники и была рада, что Люси и Жак вышли из комнаты: в одиночестве ей было значительно легче справиться с собой и своими нервами.
   Потом она покормила дочку, убаюкала её и лежала, наблюдая, как часовая стрелка медленно ползет по циферблату. Еще несколько часов - и можно будет провалиться в благословенный сон...
   - Я больна, - прошептала Жанна, стараясь прогнать тревогу. - Это просто такая болезнь. Мне все почудилось...
   Но она прекрасно знала, что никакой болезни тут не было.
   - У тебя все в порядке? - спросил её Жак, возникая в двери спальни.
   - Конечно, - вымученно улыбнулась она. - Что со мной может случиться? К тому же я уже совсем оправилась...
   - Люди не должны быть одни, - заметил Жак, прислонясь к притолоке. Это неправильно. Я здесь для того, чтобы поддержать тебя.
   - Можно подумать, тебе больше нечего делать, - язвительно заметила Жанна.
   Но Жак не захотел с ней спорить, просто отрицательно покачал головой. Тут пришла акушерка, не та, которая была утром, а другая, её помощница. Она приняла Жака за мужа Жанны, отца новорожденной, и обращалась к нему соответственно, а он и не думал её поправлять. Возможно, ему просто было лень распутывать этот клубок недоразумений. Жанна подумала, что такой человек, в принципе, может даже жениться на ком угодно, лишь бы не вступать в лишние дискуссии и выяснение отношений.
   Когда акушерка ушла, а ребенок заснул, Жанна открыла книгу и попыталась сосредоточиться на чтении. И тут же услышала шаги Жака: он поднимался наверх. Жанна внутренне вся сжалась - именно этого она больше всего и боялась: вынужденного общения, но заставила себя слегка улыбнуться. Жак принес с собой бутылку виски и сифон с содовой водой, и на сей раз не остановился в дверях, а сел в большое кресло возле кровати.
   - Можно посидеть с тобой?
   - Конечно, - ответила Жанна с вымученной улыбкой. - Только я хотела бы почитать...
   - Нет проблем. Люблю смотреть на читающих людей. Выпьем?
   - Боюсь, мне не стоит.
   - Ну и ладно.
   Она упрямо не поднимала глаз от книги, но через несколько минут Жак снова нарушил молчание:
   - Внизу холодно, поэтому я пришел сюда.
   - Да, все отопительные приборы перенесли сюда, чтобы малышка не замерзла. Но можно переставить электрический камин в гостиную. Здесь и без того жарко.
   - Очень жарко. Но мне это нравится.
   - Ну, так оставайтесь.
   Жак и не думал уходить. Когда минут через десять она украдкой посмотрела на него, то увидела, что он сидит в кресле с таким видом, будто занят чем-то необыкновенно важным. Получалось это вполне убедительно.
   - Пойду приготовлю ужин, - вдруг заявил Жак.
   Жанна кивнула:
   - Очень мило с твоей стороны. А я, пожалуй, пойду в ванную.
   - А ходить тебе не трудно?
   - Вовсе нет, - отозвалась она, запахивая халат. - Еще немного побаливает, но это пустяки.
   - Я могу тебя отнести.
   - Право, не стоит.
   - Ну, я мог бы поддержать тебя, для страховки. Я просто обязан это сделать.
   Жанна выскользнула из кровати и тут же увидела яркое пятно крови на простыне. Она быстро прикрыла его покрывалом, машинально отметив, что следы крови на полу стали уже почти неразличимы.
   - Дать тебе тапочки? - спросил Жак.
   Она посмотрела на свои ноги: узкие, белые ступни на голубом ковре, и покачала головой:
   - Не стоит.
   Он провел её по коридору до ванны и попросил:
   - Не запирай дверь. Мало ли что может случиться...
   - Не буду, - согласилась Жанна.
   Она с наслаждением умылась, почистила зубы и подумала, как прекрасно будет завтра принять ванну. Она хорошо помнила, то наслаждение, которое испытала, принимая ванну после первых родов. Теплая вода, обволакивающая снова ставшее стройным тело, плоский живот, запах ароматической соли...
   И как хорошо, что внизу нет отопления. Пройдет ещё несколько дней, она останется совсем одна, и тогда... Внезапно ей пришло в голову, что можно было бы попросить Жака помочь ей. Почему-то ей показалось, что он справиться с этой деликатной миссией так же равнодушно и непринужденно, как с заваркой чая. Почему бы и нет? Ведь не выдаст же он её, в самом деле. А если выдаст? И потом ведь придется прикасаться к... Ну, к этому...
   Тогда, в больнице, санитарка, которая помогала ей принять ванну, сказала:
   - Наверное, мечтаете сделать прическу? Все матери стремятся посетить парикмахерскую, как только выйдут отсюда.
   Жанна тогда вежливо улыбнулась, а про себя подумала, что за всю жизнь была в парикмахерской не больше пяти раз. Ей трудно было понять женщин, для которых прическа - самое главное дело после рождения ребенка. Сама она не любила прикосновение чужих рук к своим волосам, она вообще не любила чужих прикосновений. Не любила чужих...
   Почему она такая? Почему не способна испытывать чувства, свойственные всем нормальным женщинам? Жанна посмотрела на себя в зеркало: обычное лицо обычной женщины. Что же в ней не так?
   Причесавшись, Жанна почувствовала себя совсем хорошо и даже перестала испытывать чувство вины перед Жаком за то, что ему приходится тратить на неё столько времени. Ну, проведет он рядом с ней вечер - ничего страшного не случится. Потерпит, с ума уж точно не сойдет, особенно с бутылкой виски под рукой. Это была редкая, блаженная минута душевного равновесия.
   Когда она вернулась в спальню, поднос с ужином уже стоял возле кровати, а ребенок мирно спал в колыбельке возле окна. Жанна вдруг почувствовала зверский аппетит и, усевшись поудобнее в кровати, поднесла ко рту первый кусок, как вдруг страшная боль буквально пронзила её, и она невольно застонала.
   - Что случилось? - вскочил с кресла Жак.
   - Пустяки, просто немного заболело...
   - Люси после родов чувствовала себя просто отвратительно.
   - Это неправильно, - заметила Жанна, снова принимаясь за еду. Пережить такие муки во время родов, да ещё потом мучиться. Хотя первый ребенок достался мне очень легко, словно я показала какой-то фокус...
   - Такие фокусы многие показывают, - заметил Жак, как-то странно оживившись.
   Какое-то время они оба молча ели, потом она испытала неловкость и включила радио. Читали стихи.
   - Кстати, недавно передавали твое стихотворение, - заметил Жак.
   - Правда? - переспросила она, не веря своим ушам.
   Значит, она кому-то хоть немного интересна? Значит, Жак вспомнил о ней, когда услышал по радио её стихи, вспомнил, чем она занималась и до сих пор иногда занимается. А ведь ей казалось, что он не помнит даже её имени, настолько мало она его интересует.
   - Правда, - абсолютно серьезно подтвердил он. - Стихотворение про аэропорт...
   - Про аэровокзал, - машинально поправила она его, поддавшись своей мании быть точной в мельчайших деталях.
   - Ну да, конечно! Но я не люблю такие места. Когда я сажусь в самолет, то просто умираю от страха.
   - Это старое стихотворение. Сейчас я уже не пишу.
   - Разве? - равнодушно спросил он, и она почувствовала себя в своей тарелке.
   Никто никому не нужен, никто никому не интересен. Так и должно быть. Ужин они закончили в молчании, и Жанна снова взялась за книгу. Терпение её постепенно начало иссякать: Жак по-прежнему сидел в кресле, абсолютно ничего не делая и глядя на огонь в газовом камине. А ведь Люси говорила, что он захватит с собой какую-то работу. Наверное, письма, которые надо написать, или чеки, или счета, которые необходимо проверить. Да мало ли чем может заняться деловой мужчина!
   К счастью, в гостиной зазвонил телефон, и Жак вышел из спальни. По его тону Жанна поняла, что он разговаривает с её матерью. Когда Жак вернулся, это подтвердила его ироничная улыбка.
   - Я сказал, что с тобой все в порядке, - сообщил он.
   - Спасибо, - отозвалась она, чувствуя, что они становятся как бы сообщниками, заговорщиками, что он стал как-то ближе к ней.
   Это напугало её, она зарылась как можно глубже в постель, подчеркивая свою хрупкость, болезненность, беспомощность. Но постель была скомканной и влажной, Жанне стало неприятно и тут Жак произнес, словно читая её мысли:
   - Хочешь, я перестелю тебе постель?
   - Это было бы неплохо, - прошептала чуть слышно Жанна, - но тебе не стоит это делать.
   - Почему?
   - Она ужасна... Отвратительна...Кровь... Не хочу, чтобы ты это видел.
   - Я видел в своей жизни много вещей похуже, - усмехнулся Жак. - И я совершенно не боюсь крови. Особенно чужой.
   Но Жанна затрясла головой, выражая свой категорический протест. И тут же почувствовала себя значительно лучше, потому что не должна была притворяться, а могла быть естественной. В этот момент в дверь внизу постучали: звонок давным-давно вышел из строя.
   Это была Люси. Жак ушел, Жанна покормила ребенка и с наслаждением вытянулась в постели, которую поправила кузина. Люси на сей раз провела ночь не в кресле, а в кроватке Лори. Наутро Жанна почувствовала, что соскучилась по сыну и попросила Люси позвонить матери, чтобы та привезла ребенка. Но мать согласилась сделать это только к концу недели, а Жанна уже устала от эмоций, поэтому не стала настаивать на своем. Честно говоря, меньше всего на свете ей сейчас хотелось видеть собственную мать.
   Люси провела у Жанны большую часть дня: ходила в магазин за продуктами и в прачечную - отдать в стирку пеленки. Денег с собой она не взяла, у неё вообще практически никогда не было денег, и Жанна дала ей несколько купюр из толстой пачки, лежавшей в комоде. Она не любила и не умела тратить деньги, но они у неё всегда были, а Люси, наоборот, деньги любила, но вечно сидела без гроша в кармане.
   Задержалась она и на вечер, а Жанна испытала странное облегчение от того, что рядом с ней была двоюродная сестра, а не малознакомый, в сущности, мужчина. Она даже хотела откровенно поговорить с Люси, но что-то удержало её буквально в последнюю секунду.
   На утро следующего дня Жанна настолько окрепла, что смогла спуститься вместе с Люси вниз, на кухню. Та поразила её затхлостью и запущенностью, хотя ничего особенно в ней не изменилось: те же пятна были на кухонном столе ещё месяц тому назад, пол был так же усыпан крошками, вот разве что пыли на полках стало больше. И пахло на кухне пылью, да ещё чуть-чуть подгоревшим хлебом.