Страница:
– Зачем, начальник? Зачем?…
Маньковский жестом указал азербайджанцу на стул. Пришедший вместе с арестованным оперативник положил перед следователем какую-то бумагу и без приглашения сел на другой, стоявший возле двери.
Следователь пробежал по рукописным строкам принесенного «документа».
В нем содержалось то самое признание, записанное якобы со слов участника антигосударственного заговора и скрепленное его собственноручной подписью. В качестве последней следовало считать какую-то закорючку, напоминающую отдаленно одну из букв арабского алфавита. Маньковский поднял голову от «документа» и направил внимательный долгий взгляд на сидящего перед ним с поникшей головой, опущенными на колени потерявшими силу руками крестьянина. Знал ли тот, что своей закорючкой подписал себе смертный приговор?
– Вы говорите по-русски? – обратился, наконец, следователь к задержанному.
Азербайджанец поднял голову, повернулся в сторону Маньковского и тихо проговорил:
– Совсем мало, начальник…
Тогда Александр спросил оперуполномоченного:
– Вы принимали участие в задержании этого человека?
– Конечно, вместе с товарищем Потаповым и еще одним нашим – Рюминым.
– А переводчик, понятые были при этом?
– Чепуха все это, тут дело ясное – враг народа. У нас и доказательства имеются, – опер усмехнулся, – довольно убедительные. Работаем без брака.
– Насчет брака поговорим потом, а сейчас пригласите, пожалуйста, Потапова и переводчика.
– А как же этот? – опер кивнул в сторону азербайджанца.
– С этим я справлюсь.
Оперуполномоченный оценил взглядом статную фигуру следователя и удовлетворенный вышел в коридор.
Потапов не заставил себя ждать. Прихватил он с собой и местного чекиста, отлично знающего азербайджанский язык.
Первый вопрос начальника опергруппы был:
– Что-нибудь неясно?
– Многое, – коротко ответил Маньковский.
– Не понимаю, – протянул удивленно Потапов.
– Все ваши действия при задержании этого человека проведены с нарушениями закона. Надеюсь, мне не нужно перечислять, какими? Вы не первый год в наркомате…
– Но есть приказ наркома.
– Приказ наркома еще не закон.
– Ну, знаешь…
– Думаю, наши пререкания сейчас не к месту. Садитесь, Потапов. Проведем допрос подозреваемого, как того требует закон.
Маньковский достал из своей сумки пачку отпечатанных типографским способом бланков, положил один из них перед собой и обратился к переводчику:
– Объясните этому человеку, что отвечать на все вопросы он должен ясно, точно и, самое главное, правдиво. Желание скрыть какие-либо факты, обмануть следствие наказывается законом. Я жду от него только правды.
И началась привычная для Александра процедура. В присутствии переводчика задержанный почувствовал себя увереннее, страх постепенно покидал его поверженную в смятение душу, на почве родного языка речь обретала стройность. И все же слово порой опережало мысль. Человек сбивался, нередко повторял одно и то же, перескакивал от одного эпизода к другому. Чувствовалось, со всем жаром своего южного темперамента он пытается доказать следователю свою невиновность. Откуда было знать этому крестьянину, что не он должен что-либо доказывать, а, наоборот, ему. Что любые сомнения следователь обязан толковать в его пользу. Зато знал это Маньковский и потому упорно ставил вопросы, которые должны были или подтвердить, или опровергнуть то, что написано в признании. Азербайджанец отрицал все. С таким поведением подозреваемых Александр встречался часто, оно было присуще и уличенным во всем преступникам, и людям, впоследствии оправданным. Само по себе, с точки зрения следствия, оно означало лишь одно: нужны веские доказательства по каждому факту, а значит, нужно и время для кропотливой работы. Все это и высказал Маньковский Потапову. Тот вскипятился:
– Как – нет доказательств? А винтовка, спрятанная в саду, зарытая под алычой? Это что, не доказательство? Сейчас мы ее доставим. Маркарян! – Потапов обратился к переводчику. – Сбегай-ка к Ахмедову, возьми винтовку. Скажи, ту, что мы привезли с первого задержания. Он знает.
Винтовка английского образца была доставлена. Потапов удовлетворенно улыбался, дескать, моя взяла. Следователь взял оружие в руки и показал его задержанному:
– Эту винтовку нашли в вашем саду?
– В моем.
– Так она ваша?
– Нет, первый раз ее увидел…
– Как же вы объясните ее появление в вашем саду?
– Не знаю, начальник.
Маньковский внимательно рассмотрел оружие. Да, на его поверхности, особенно на металлических частях, виднелись крохотные комочки земли. Но… они были вкраплены в свежую смазку. Факт сам по себе мало что говорящий, но Александр вспомнил рассказ шофера Мусы об оружии, вывезенном из арсенала, и теперь он обретал уже иную окраску.
Кроме того, Потапов подтвердил, что при обыске понятых не было. А значит, винтовка не доказательство. В этот момент раздался звонок телефона. Голос уполномоченного звучал строго.
– Что ты там с этим первым задержанным долго возишься? Раскручивай веревочку – время не ждет.
Маньковский вздохнул:
– А мне как раз время и нужно. Нескладно все с этим арестом получилось…
– Это ты о чем? Не понимаю. Давай-ка быстро ко мне!..
Разговор с уполномоченным вышел бурным. Тот буквально был взбешен: так хорошо начатую операцию тормозит какой-то следователь. Доказательства ему требуются, точное соблюдение закона! Какого черта! Маньковский сказал, что дело по крестьянину-азербайджанцу начнет он сам, с нуля. Ему нужно время и помощники. Ну и дурак же! Где этому следователю знать, что все идет по плану, что в свое время Черный парень и его люди развезли и укрыли, где надо, английское оружие, что заранее составлены свидетельские показания на лиц, неугодных товарищу Багирову, что маховик операции раскрутился, остановить машину перемалывания человеческих судеб уже невозможно. А как быть с дураком? Убрать его надо, чтобы не портил обедню. И после согласования с наркомом в тот же день Маньковский был отозван в Баку.
4.
5.
6.
Маньковский жестом указал азербайджанцу на стул. Пришедший вместе с арестованным оперативник положил перед следователем какую-то бумагу и без приглашения сел на другой, стоявший возле двери.
Следователь пробежал по рукописным строкам принесенного «документа».
В нем содержалось то самое признание, записанное якобы со слов участника антигосударственного заговора и скрепленное его собственноручной подписью. В качестве последней следовало считать какую-то закорючку, напоминающую отдаленно одну из букв арабского алфавита. Маньковский поднял голову от «документа» и направил внимательный долгий взгляд на сидящего перед ним с поникшей головой, опущенными на колени потерявшими силу руками крестьянина. Знал ли тот, что своей закорючкой подписал себе смертный приговор?
– Вы говорите по-русски? – обратился, наконец, следователь к задержанному.
Азербайджанец поднял голову, повернулся в сторону Маньковского и тихо проговорил:
– Совсем мало, начальник…
Тогда Александр спросил оперуполномоченного:
– Вы принимали участие в задержании этого человека?
– Конечно, вместе с товарищем Потаповым и еще одним нашим – Рюминым.
– А переводчик, понятые были при этом?
– Чепуха все это, тут дело ясное – враг народа. У нас и доказательства имеются, – опер усмехнулся, – довольно убедительные. Работаем без брака.
– Насчет брака поговорим потом, а сейчас пригласите, пожалуйста, Потапова и переводчика.
– А как же этот? – опер кивнул в сторону азербайджанца.
– С этим я справлюсь.
Оперуполномоченный оценил взглядом статную фигуру следователя и удовлетворенный вышел в коридор.
Потапов не заставил себя ждать. Прихватил он с собой и местного чекиста, отлично знающего азербайджанский язык.
Первый вопрос начальника опергруппы был:
– Что-нибудь неясно?
– Многое, – коротко ответил Маньковский.
– Не понимаю, – протянул удивленно Потапов.
– Все ваши действия при задержании этого человека проведены с нарушениями закона. Надеюсь, мне не нужно перечислять, какими? Вы не первый год в наркомате…
– Но есть приказ наркома.
– Приказ наркома еще не закон.
– Ну, знаешь…
– Думаю, наши пререкания сейчас не к месту. Садитесь, Потапов. Проведем допрос подозреваемого, как того требует закон.
Маньковский достал из своей сумки пачку отпечатанных типографским способом бланков, положил один из них перед собой и обратился к переводчику:
– Объясните этому человеку, что отвечать на все вопросы он должен ясно, точно и, самое главное, правдиво. Желание скрыть какие-либо факты, обмануть следствие наказывается законом. Я жду от него только правды.
И началась привычная для Александра процедура. В присутствии переводчика задержанный почувствовал себя увереннее, страх постепенно покидал его поверженную в смятение душу, на почве родного языка речь обретала стройность. И все же слово порой опережало мысль. Человек сбивался, нередко повторял одно и то же, перескакивал от одного эпизода к другому. Чувствовалось, со всем жаром своего южного темперамента он пытается доказать следователю свою невиновность. Откуда было знать этому крестьянину, что не он должен что-либо доказывать, а, наоборот, ему. Что любые сомнения следователь обязан толковать в его пользу. Зато знал это Маньковский и потому упорно ставил вопросы, которые должны были или подтвердить, или опровергнуть то, что написано в признании. Азербайджанец отрицал все. С таким поведением подозреваемых Александр встречался часто, оно было присуще и уличенным во всем преступникам, и людям, впоследствии оправданным. Само по себе, с точки зрения следствия, оно означало лишь одно: нужны веские доказательства по каждому факту, а значит, нужно и время для кропотливой работы. Все это и высказал Маньковский Потапову. Тот вскипятился:
– Как – нет доказательств? А винтовка, спрятанная в саду, зарытая под алычой? Это что, не доказательство? Сейчас мы ее доставим. Маркарян! – Потапов обратился к переводчику. – Сбегай-ка к Ахмедову, возьми винтовку. Скажи, ту, что мы привезли с первого задержания. Он знает.
Винтовка английского образца была доставлена. Потапов удовлетворенно улыбался, дескать, моя взяла. Следователь взял оружие в руки и показал его задержанному:
– Эту винтовку нашли в вашем саду?
– В моем.
– Так она ваша?
– Нет, первый раз ее увидел…
– Как же вы объясните ее появление в вашем саду?
– Не знаю, начальник.
Маньковский внимательно рассмотрел оружие. Да, на его поверхности, особенно на металлических частях, виднелись крохотные комочки земли. Но… они были вкраплены в свежую смазку. Факт сам по себе мало что говорящий, но Александр вспомнил рассказ шофера Мусы об оружии, вывезенном из арсенала, и теперь он обретал уже иную окраску.
Кроме того, Потапов подтвердил, что при обыске понятых не было. А значит, винтовка не доказательство. В этот момент раздался звонок телефона. Голос уполномоченного звучал строго.
– Что ты там с этим первым задержанным долго возишься? Раскручивай веревочку – время не ждет.
Маньковский вздохнул:
– А мне как раз время и нужно. Нескладно все с этим арестом получилось…
– Это ты о чем? Не понимаю. Давай-ка быстро ко мне!..
Разговор с уполномоченным вышел бурным. Тот буквально был взбешен: так хорошо начатую операцию тормозит какой-то следователь. Доказательства ему требуются, точное соблюдение закона! Какого черта! Маньковский сказал, что дело по крестьянину-азербайджанцу начнет он сам, с нуля. Ему нужно время и помощники. Ну и дурак же! Где этому следователю знать, что все идет по плану, что в свое время Черный парень и его люди развезли и укрыли, где надо, английское оружие, что заранее составлены свидетельские показания на лиц, неугодных товарищу Багирову, что маховик операции раскрутился, остановить машину перемалывания человеческих судеб уже невозможно. А как быть с дураком? Убрать его надо, чтобы не портил обедню. И после согласования с наркомом в тот же день Маньковский был отозван в Баку.
4.
– Э, милейший, считайте, что вы ничего не знаете о нашем го роде, – Ибрагимбеков, хозяин дома, где остановился Сатов, покачал головой. – Три-четыре дня в те недолгие командировки, когда приезжали к нам, разве они могли дать возможность узнать все прелести Шемахи. Кстати, по-нашему, по-азербайджански, город зовется – Шамахы, или, если хотите, Аш-Шамахиты, по-арабски. Да-да, и в арабском мире слава нашего города гремела. – Голос местного председателя коопторга, а в прошлом мелкого торговца, у которого Николай квартировал по рекомендации районного отдела НКВД, источал мед. Вязкие, приторные фразы текли бесконечной струей. Говоривший выдавливал их из себя, почти не прилагая усилий, как зубную пасту из мягкого тюбика.
– Так вот, любезнейший, – хотел было продолжить Ибрагимбеков, но его голос заглушил шум резко затормозившего автомобиля.
Сатова словно пружина подбросила. Ни слова не сказав хозяину и оставив его в недоумении от такого невежества, младший лейтенант рванулся во двор. И уже несколько секунд спустя усаживался в кабину грузовика.
– Трогай, ямщик! К отделу! – лихо скомандовал он водителю.
– Так туда ехать нет необходимости, – охладил его шофер.
– Как так? – лихость Николая сменилась недоумением.
– Вот вам пакет, там, как мне передал начальник, все четко обозначено: куда ехать и зачем.
Сатов торопливо разорвал конверт, вынул аккуратно сложенный лист бумаги и принялся за чтение. По мере чтения выражение его лица резко менялось. Наконец до Сатова дошел смысл написанного. В лаконичном приказе уполномоченного наркомата предписывалось немедленно произвести обыск и арестовать председателя райисполкома Ибрагимова. Указывался точный адрес. Внизу подпись. И все…
Никакого разъяснения, никакого документа на право осуществления крайних процессуальных действий, какими является как обыск, так и арест. От него попросту требовали задержать и доставить в тюрьму известного всей республике революционера, главу местной Советской власти, которого привык видеть в президиумах, чьи портреты красовались на демонстрациях здесь, в Шемахе, и в Баку.
В жизни каждого человека наступает момент выбора. Связан он бывает с самыми различными обстоятельствами, поставленными целями. Чаще всего – это житейские ситуации, поиски приложения своих сил, решение каких-либо прикладных задач. Но нередко мы сталкиваемся с выбором высшего порядка, нравственным, когда решение требует пристального взора внутрь самого себя, когда все зависит от того, что заложено в тебе, в чем суть твоя, какие истины ты проповедуешь, во имя чего живешь. Главная опора такого выбора – жизненная позиция, главный компас – совесть. Там, в кабине грузовика, стрелка этого чуткого прибора металась в груди молодого оперуполномоченного, как будто попал он в зону магнитной аномалии.
Бьется совесть, подсказывает: «Дай команду водителю ехать в управление, к уполномоченному, откажись выполнять противозаконный приказ, совершить произвол». А что-то другое, что лежит ближе к желудку и трепыхается трусливо, нашептывает слова Зобина: «Действуй решительно, без сентиментов. Помни – перед тобой хитрый враг».
Будь что будет: или грудь в крестах, или голова в кустах! – так рассудил в конце концов самолюбивый боксер и продиктовал шоферу адрес. У того, как несколько минут назад у Сатова, вопросительно вскинулись брови, но рассуждать водитель не привык и потому просто снял машину с тормоза и нажал газ.
Так началась операция, существенно повлиявшая на дальнейшую судьбу молодого человека, захлопнувшего дверцу душной кабины грузовика. С первым оборотом автомобильного колеса он пересек черту, разделявшую служение закону от беззакония. Сатов выбрал последнее. Именно тогда, в августе тридцать седьмого, он ступил на путь попрания права и человеческого достоинства. Многое потеряет на этом пути, даже имя свое, получив взамен кличку Боксер. А пока, переполненный гордостью за столь лестное доверие, – иначе уже и не расценивал арест такой крупной персоны без согласования с прокуратурой, – Сатов торопил шофера:
– Жми, Мурадян, жми|
Ибрагимов жил на окраине города. И двор его знал здесь каждый: уж очень приметным был ориентир – могучий иберийский дуб. Местные жители, среди которых Ибрагимов пользовался бесспорным авторитетом, частенько с завидной доброжелательностью говаривали:
– Наш раис (председатель) может спать спокойно, такой богатырь его охраняет.
Под тенью дуба остановилась машина опергруппы. Сотрудники НКВД быстро, без суеты покинули кузов. Вышел из кабины и Сатов. Бросив оценивающий взгляд на ворота, ажурно выполненные в духе национального орнамента из металлических прутьев, оперуполномоченный подумал: «Придется вышибать». Однако ошибся. Подошедший к калитке сотрудник легким толчком открыл ее. Не встретил непрошеных гостей и привычный в этих краях лай собаки. Вокруг царила тишина, вполне естественная для этого раннего часа. Должно быть, сон еще властвовал в доме. Но за витражом веранды Сатов заметил два лица – мужское и женское, прильнувшие к стеклу. Издали трудно было разобрать, кто это. Скорее всего, хозяева. Действительно, в ту ночь ни Ибрагимов, ни его жена не спали. Уже с вечера начались в городе аресты.
Председатель ждал прихода незваных гостей.
Вот они идут, крадучись, по его двору… Крепко сбитый коренастый молодой человек в форме рванул дверь веранды на себя и энергично шагнул к хозяевам,
– Ваша фамилия? – обратился он к мужчине.
– Мне бы хотелось выяснить… – начал было Ибрагимов.
Но человек в форме резко оборвал его:
– Позвольте нам выяснять, ваше дело – отвечать на вопросы.
– Но…
– Какие могут быть «но», прошу вас назвать свою фамилию.
– Ибрагимов, председатель исполкома Шемахинского райсовета.
Сатов обратился к женщине, которая в состоянии, близком к обмороку, стояла, тесно прижавшись к мужу.
– Вы подтверждаете, что этот человек – Ибрагимов?
Женщина кивнула.
– Так вот, Ибрагимов, вы арестованы как руководитель повстанческой вредительской организации.
Чуть слышно вскрикнув, женщина рухнула на пол. Ибрагимов подхватил ее под руки и, пытаясь поднять, прокричал:
– Да помогите же мне!
– Романов, – скомандовал Сатов, – займитесь женщиной, вынесите ее во двор, на воздух. А тебя, недобитый контрик, – это уже относилось к Ибрагимову, – прошу пройти в комнату. – Младший лейтенант подтолкнул председателя в спину. – Там и поговорим…
– Я протестую! – твердо произнес Ибрагимов, едва они прошли в гостиную. – Прошу предъявить ордер на арест.
Сатов предполагал такой ход развития и потому вместо ответа поднес к лицу Ибрагимова свой могучий кулак.
– Вот мой ордер!
Председатель от неожиданности отпрянул назад и оказался возле письменного стола. Пытаясь удержать равновесие, протянул к нему руку, но в тот же момент ощутил на ней тяжелую ладонь.
– Не баловать! – это произнес оставшийся в гостиной вместе с Сатовым оперативник.
– Правильно, Ткаченко, – подхватил Сатов, – небось к ящику с оружием тянулся.
– Какое оружие? – возмутился Ибрагимов. – И вообще, я хочу позвонить…
– Позвонить? Пожалуйста…
Председатель снял трубку, но она молчала. Видя растерянного хозяина, младший лейтенант улыбнулся: он знал, что в подобной ситуации телефон заблаговременно отключается.
– Не будем терять времени, Ибрагимов, укажите, где спрятано оружие, сдайте добровольно документы, относящиеся к деятельности вашей организации.
– Бред какой-то. Какая может быть организация, какое оружие?..
В этот момент Ткаченко выдвинул ящик стола, пошарил там и с нескрываемой радостью достал оттуда миниатюрный браунинг.
– А це шо таке?
Ибрагимов повернулся в сторону оперативника и, увидев в его руке пистолет, обреченно произнес:
– Конечно, оружие. Именное, подарок Кирова. И патронов к нему нет. Храню на память.
Лицо Сатова побагровело. Он зло произнес:
– Я же тебя предупреждал: делай все добровольно. А ты обманывать вздумал? Вот сейчас перетряхнем твой дом…
Председатель безнадежно махнул рукой – делайте, что хотите.
Выдвинули все ящики письменного стола, внимательно просмотрели каждую бумажку, удостоверились, нет ли где тайника. Затем принялись за книжные шкафы. Здесь работы предстояло не на один час – хозяин любил книги. Зашелестели страницы, затрещали корешки переплетов. Привычные шумы, будничное по тем временам занятие этих облеченных властью людей. Сатов изучал записные книжки, полученные от сотрудников: фамилии, адреса, телефоны могут о многом сказать. Подыскивая место, где бы расположиться поудобнее, он обратил внимание на небольшой круглый столик, стоявший у окна. Подумал: то, что надо. Благо и стул рядом. Подошел к нему и увидел лежавший на столе серый конверт. На нем лишь одно слово: «Ибрагимову».
Конверт оказался нераспечатанным. Это несколько смутило младшего лейтенанта и он обратился к председателю:
– Что за письмо?
Председатель поднял голову:
– Не имею представления, его принес вчера поздно вечером неизвестный человек.
– Почему же вы не ознакомились с ним?
– Не до него было, работал над материалами предстоящего заседания исполкома.
– Довольно странно: чужой человек приносит вам, считай ночью, послание неизвестно от кого, а вы даже не соизволили его прочесть.
– Я уже сказал, не до того было.
– Ну, а мне до того… – С этими словами Сатов разорвал конверт, вынул сложенный вдвое листок из ученической тетради, торопливо развернул его. Мелкий машинописный текст заставил учащенно забиться сердце.
«Ждем тебя в условленном месте. Б. приезжает сегодня. К акту все готово».
Вот она, улика! Вот он – тот самый террористический акт, о котором его предупреждали в наркомате! Значит, прав Зобин! Осиное гнездо здесь.
Зажав плотно в ладонь левой руки бумажку, Сатов двинулся к председателю. Тот, заметив на лице младшего лейтенанта судорогу неукротимой злости, вдавил свое хрупкое тело в кресло так, что его почти не стало видно. От внимания Сатова это не ускользнуло, и он рявкнул:
– Встать!
Председатель неожиданно для себя, помимо своей воли, тотчас распрямился и с негодованием крикнул:
– Перестаньте орать на меня. Я – хозяин в этом доме.
– Хозяев народ вымел из страны еще в семнадцатом году. А ты, сволочь, – враг народа.
– Как вы смеете!»
– Смею! На – читай! – и оперуполномоченный сунул под нос Ибрагимову злополучную бумагу.
Дрожащими от чрезвычайного нервного напряжения руками председатель принял ее, пробежал глазами текст.
– Это провокация…
– Провокация? Так ведь ты сам, гад, признался, что письмо принесли именно тебе.
– Правильно, принесли, но я даже не вскрывал его. Подумайте сами, если бы мне предназначалось послание, я бы немедленно ознакомился с ним, а не ждал сотрудников НКВД. Не лежало бы письмо всю ночь на столике, на самом видном месте…
Сатов перебил говорящего:
– Дело в том, что его принесли тебе сегодня, как раз перед нами, и наш неожиданный приезд помешал тебе вскрыть конверт…
– Это все чепуха!
– И то, что человек приходил, тоже чепуха?
– Приходил. Но я его не знаю, первый раз видел.
– Врешь! – снова на крик сорвался Сатов. – Назови фамилию и адрес человека, приходившего с письмом.
– Не знаю никакой фамилии, – упорствовал Ибрагимов, – и требую немедленно прекратить весь этот кошмар. – Он передохнул и твердо закончил: – Доставьте меня к прокурору. С вами разговаривать не имею ни малейшего желания.
– К прокурору, сволочь? А может быть, сразу в Москву?! – волна сумасшедшей ярости, нараставшая в Сатове по мере того, как крепло упорство председателя, выплеснулась наружу. – Контра проклятая! Мерзость! Вот тебе прокурор! – С этими словами он нанес Ибрагимову свой мощный коронный удар.
– Так вот, любезнейший, – хотел было продолжить Ибрагимбеков, но его голос заглушил шум резко затормозившего автомобиля.
Сатова словно пружина подбросила. Ни слова не сказав хозяину и оставив его в недоумении от такого невежества, младший лейтенант рванулся во двор. И уже несколько секунд спустя усаживался в кабину грузовика.
– Трогай, ямщик! К отделу! – лихо скомандовал он водителю.
– Так туда ехать нет необходимости, – охладил его шофер.
– Как так? – лихость Николая сменилась недоумением.
– Вот вам пакет, там, как мне передал начальник, все четко обозначено: куда ехать и зачем.
Сатов торопливо разорвал конверт, вынул аккуратно сложенный лист бумаги и принялся за чтение. По мере чтения выражение его лица резко менялось. Наконец до Сатова дошел смысл написанного. В лаконичном приказе уполномоченного наркомата предписывалось немедленно произвести обыск и арестовать председателя райисполкома Ибрагимова. Указывался точный адрес. Внизу подпись. И все…
Никакого разъяснения, никакого документа на право осуществления крайних процессуальных действий, какими является как обыск, так и арест. От него попросту требовали задержать и доставить в тюрьму известного всей республике революционера, главу местной Советской власти, которого привык видеть в президиумах, чьи портреты красовались на демонстрациях здесь, в Шемахе, и в Баку.
В жизни каждого человека наступает момент выбора. Связан он бывает с самыми различными обстоятельствами, поставленными целями. Чаще всего – это житейские ситуации, поиски приложения своих сил, решение каких-либо прикладных задач. Но нередко мы сталкиваемся с выбором высшего порядка, нравственным, когда решение требует пристального взора внутрь самого себя, когда все зависит от того, что заложено в тебе, в чем суть твоя, какие истины ты проповедуешь, во имя чего живешь. Главная опора такого выбора – жизненная позиция, главный компас – совесть. Там, в кабине грузовика, стрелка этого чуткого прибора металась в груди молодого оперуполномоченного, как будто попал он в зону магнитной аномалии.
Бьется совесть, подсказывает: «Дай команду водителю ехать в управление, к уполномоченному, откажись выполнять противозаконный приказ, совершить произвол». А что-то другое, что лежит ближе к желудку и трепыхается трусливо, нашептывает слова Зобина: «Действуй решительно, без сентиментов. Помни – перед тобой хитрый враг».
Будь что будет: или грудь в крестах, или голова в кустах! – так рассудил в конце концов самолюбивый боксер и продиктовал шоферу адрес. У того, как несколько минут назад у Сатова, вопросительно вскинулись брови, но рассуждать водитель не привык и потому просто снял машину с тормоза и нажал газ.
Так началась операция, существенно повлиявшая на дальнейшую судьбу молодого человека, захлопнувшего дверцу душной кабины грузовика. С первым оборотом автомобильного колеса он пересек черту, разделявшую служение закону от беззакония. Сатов выбрал последнее. Именно тогда, в августе тридцать седьмого, он ступил на путь попрания права и человеческого достоинства. Многое потеряет на этом пути, даже имя свое, получив взамен кличку Боксер. А пока, переполненный гордостью за столь лестное доверие, – иначе уже и не расценивал арест такой крупной персоны без согласования с прокуратурой, – Сатов торопил шофера:
– Жми, Мурадян, жми|
Ибрагимов жил на окраине города. И двор его знал здесь каждый: уж очень приметным был ориентир – могучий иберийский дуб. Местные жители, среди которых Ибрагимов пользовался бесспорным авторитетом, частенько с завидной доброжелательностью говаривали:
– Наш раис (председатель) может спать спокойно, такой богатырь его охраняет.
Под тенью дуба остановилась машина опергруппы. Сотрудники НКВД быстро, без суеты покинули кузов. Вышел из кабины и Сатов. Бросив оценивающий взгляд на ворота, ажурно выполненные в духе национального орнамента из металлических прутьев, оперуполномоченный подумал: «Придется вышибать». Однако ошибся. Подошедший к калитке сотрудник легким толчком открыл ее. Не встретил непрошеных гостей и привычный в этих краях лай собаки. Вокруг царила тишина, вполне естественная для этого раннего часа. Должно быть, сон еще властвовал в доме. Но за витражом веранды Сатов заметил два лица – мужское и женское, прильнувшие к стеклу. Издали трудно было разобрать, кто это. Скорее всего, хозяева. Действительно, в ту ночь ни Ибрагимов, ни его жена не спали. Уже с вечера начались в городе аресты.
Председатель ждал прихода незваных гостей.
Вот они идут, крадучись, по его двору… Крепко сбитый коренастый молодой человек в форме рванул дверь веранды на себя и энергично шагнул к хозяевам,
– Ваша фамилия? – обратился он к мужчине.
– Мне бы хотелось выяснить… – начал было Ибрагимов.
Но человек в форме резко оборвал его:
– Позвольте нам выяснять, ваше дело – отвечать на вопросы.
– Но…
– Какие могут быть «но», прошу вас назвать свою фамилию.
– Ибрагимов, председатель исполкома Шемахинского райсовета.
Сатов обратился к женщине, которая в состоянии, близком к обмороку, стояла, тесно прижавшись к мужу.
– Вы подтверждаете, что этот человек – Ибрагимов?
Женщина кивнула.
– Так вот, Ибрагимов, вы арестованы как руководитель повстанческой вредительской организации.
Чуть слышно вскрикнув, женщина рухнула на пол. Ибрагимов подхватил ее под руки и, пытаясь поднять, прокричал:
– Да помогите же мне!
– Романов, – скомандовал Сатов, – займитесь женщиной, вынесите ее во двор, на воздух. А тебя, недобитый контрик, – это уже относилось к Ибрагимову, – прошу пройти в комнату. – Младший лейтенант подтолкнул председателя в спину. – Там и поговорим…
– Я протестую! – твердо произнес Ибрагимов, едва они прошли в гостиную. – Прошу предъявить ордер на арест.
Сатов предполагал такой ход развития и потому вместо ответа поднес к лицу Ибрагимова свой могучий кулак.
– Вот мой ордер!
Председатель от неожиданности отпрянул назад и оказался возле письменного стола. Пытаясь удержать равновесие, протянул к нему руку, но в тот же момент ощутил на ней тяжелую ладонь.
– Не баловать! – это произнес оставшийся в гостиной вместе с Сатовым оперативник.
– Правильно, Ткаченко, – подхватил Сатов, – небось к ящику с оружием тянулся.
– Какое оружие? – возмутился Ибрагимов. – И вообще, я хочу позвонить…
– Позвонить? Пожалуйста…
Председатель снял трубку, но она молчала. Видя растерянного хозяина, младший лейтенант улыбнулся: он знал, что в подобной ситуации телефон заблаговременно отключается.
– Не будем терять времени, Ибрагимов, укажите, где спрятано оружие, сдайте добровольно документы, относящиеся к деятельности вашей организации.
– Бред какой-то. Какая может быть организация, какое оружие?..
В этот момент Ткаченко выдвинул ящик стола, пошарил там и с нескрываемой радостью достал оттуда миниатюрный браунинг.
– А це шо таке?
Ибрагимов повернулся в сторону оперативника и, увидев в его руке пистолет, обреченно произнес:
– Конечно, оружие. Именное, подарок Кирова. И патронов к нему нет. Храню на память.
Лицо Сатова побагровело. Он зло произнес:
– Я же тебя предупреждал: делай все добровольно. А ты обманывать вздумал? Вот сейчас перетряхнем твой дом…
Председатель безнадежно махнул рукой – делайте, что хотите.
Выдвинули все ящики письменного стола, внимательно просмотрели каждую бумажку, удостоверились, нет ли где тайника. Затем принялись за книжные шкафы. Здесь работы предстояло не на один час – хозяин любил книги. Зашелестели страницы, затрещали корешки переплетов. Привычные шумы, будничное по тем временам занятие этих облеченных властью людей. Сатов изучал записные книжки, полученные от сотрудников: фамилии, адреса, телефоны могут о многом сказать. Подыскивая место, где бы расположиться поудобнее, он обратил внимание на небольшой круглый столик, стоявший у окна. Подумал: то, что надо. Благо и стул рядом. Подошел к нему и увидел лежавший на столе серый конверт. На нем лишь одно слово: «Ибрагимову».
Конверт оказался нераспечатанным. Это несколько смутило младшего лейтенанта и он обратился к председателю:
– Что за письмо?
Председатель поднял голову:
– Не имею представления, его принес вчера поздно вечером неизвестный человек.
– Почему же вы не ознакомились с ним?
– Не до него было, работал над материалами предстоящего заседания исполкома.
– Довольно странно: чужой человек приносит вам, считай ночью, послание неизвестно от кого, а вы даже не соизволили его прочесть.
– Я уже сказал, не до того было.
– Ну, а мне до того… – С этими словами Сатов разорвал конверт, вынул сложенный вдвое листок из ученической тетради, торопливо развернул его. Мелкий машинописный текст заставил учащенно забиться сердце.
«Ждем тебя в условленном месте. Б. приезжает сегодня. К акту все готово».
Вот она, улика! Вот он – тот самый террористический акт, о котором его предупреждали в наркомате! Значит, прав Зобин! Осиное гнездо здесь.
Зажав плотно в ладонь левой руки бумажку, Сатов двинулся к председателю. Тот, заметив на лице младшего лейтенанта судорогу неукротимой злости, вдавил свое хрупкое тело в кресло так, что его почти не стало видно. От внимания Сатова это не ускользнуло, и он рявкнул:
– Встать!
Председатель неожиданно для себя, помимо своей воли, тотчас распрямился и с негодованием крикнул:
– Перестаньте орать на меня. Я – хозяин в этом доме.
– Хозяев народ вымел из страны еще в семнадцатом году. А ты, сволочь, – враг народа.
– Как вы смеете!»
– Смею! На – читай! – и оперуполномоченный сунул под нос Ибрагимову злополучную бумагу.
Дрожащими от чрезвычайного нервного напряжения руками председатель принял ее, пробежал глазами текст.
– Это провокация…
– Провокация? Так ведь ты сам, гад, признался, что письмо принесли именно тебе.
– Правильно, принесли, но я даже не вскрывал его. Подумайте сами, если бы мне предназначалось послание, я бы немедленно ознакомился с ним, а не ждал сотрудников НКВД. Не лежало бы письмо всю ночь на столике, на самом видном месте…
Сатов перебил говорящего:
– Дело в том, что его принесли тебе сегодня, как раз перед нами, и наш неожиданный приезд помешал тебе вскрыть конверт…
– Это все чепуха!
– И то, что человек приходил, тоже чепуха?
– Приходил. Но я его не знаю, первый раз видел.
– Врешь! – снова на крик сорвался Сатов. – Назови фамилию и адрес человека, приходившего с письмом.
– Не знаю никакой фамилии, – упорствовал Ибрагимов, – и требую немедленно прекратить весь этот кошмар. – Он передохнул и твердо закончил: – Доставьте меня к прокурору. С вами разговаривать не имею ни малейшего желания.
– К прокурору, сволочь? А может быть, сразу в Москву?! – волна сумасшедшей ярости, нараставшая в Сатове по мере того, как крепло упорство председателя, выплеснулась наружу. – Контра проклятая! Мерзость! Вот тебе прокурор! – С этими словами он нанес Ибрагимову свой мощный коронный удар.
5.
По улице Кирова, жестко продуваемой крепчающим с приближением осени каспийским ветерком, шли навстречу друг другу симпатичная пара и молодой мужчина в форме НКВД.
На пересечении с улицей 28 апреля, как раз возле кинотеатра «Низами», построенного четыре года назад в конструктивистском стиле, они встретились. И приятно удивились. Первым протянул руку Маньковский:
– Здравствуйте, Николай. Позвольте представить мою супругу. Зовут ее – Татьяна.
Сатов, кинув быстрый оценивающий взгляд на молодую женщину, приветливо улыбнулся:
– Рад познакомиться. А я – Николай, но люблю, когда просто Коля.
– Коля так Коля, – согласилась Татьяна и в этот момент лукавые искорки вспыхнули в ее больших синих глазах. – а вам не кажется, ребята, что не случайно судьба столкнула нас именно в этом месте?
Мужчины удивленно переглянулись.
– Сразу вижу, ничего вам не кажется. Эх вы, фантазии у вас ни на грош, а еще – чекисты. Скажите-ка, сколько выходных было у вас в этом году?
– У меня, вроде, четыре, – первым ответил Александр.
– С тобой все ясно, – перебила жена. – Ты всегда под рукой, а вот как с выходными у нашего холостяка?
– Тоже не густо. Пожалуй, сегодняшний – второй.
– Вот такая арифметика! – Татьяна покачала головой. – Никуда не годится. И хуже всего, что и в свободные дни сидим мы, как сычи, по домам, все книжки умные читаем или версии свои бесконечные строим. Так ведь, товарищи?
Мужчины согласно кивнули.
– И вот наконец-то решили мы прогуляться по городу. Надеюсь, Коля не на службу спешил? Нет? Вот и замечательно. Значит, идем по городу и встречаемся…
– У кинотеатра, – докончил фразу Александр.
– А там идет «Волга-Волга», – прибавил Николай.
– Вот и замечательно. Поняли наконец, что судьба столкнула нас, чтобы мы совершили коллективный поход в «Низами». Кто против?
Таких не нашлось, и троица направилась к кассам. Однако здесь ее ожидал неприятный сюрприз – короткая надпись: «Билеты проданы» и солидная толпа желающих попасть на фильм. Заметив враз вытянувшиеся физиономии мужа и его коллеги, Татьяна решила взять инициативу на себя.
– Ждите, ребята, есть у меня здесь свой человек, раньше у нас в райкоме комсомола работал. Может быть, уговорю дать контрамарки на приставные места для «рыцарей революции». – Сказала и упорхнула к служебному входу.
А у Маньковского что-то испортилось настроение после слов: «рыцари революции». Это заметил Сатов, но понял по-своему.
– Ты что это потускнел? Или не хочешь посидеть, посмеяться?
– Не в этом дело. Как тебе объяснить, неладное что-то у нас на службе творится. Но не здесь об этом говорить.
– Так давай отойдем в сторонку, тем более уже и к папироске потянуло. Кстати, у тебя «Беломор» есть? Я лишь «Звездочку» успел купить.
– Папирос у меня нет. – Маньковский пристально посмотрел на пышущее здоровьем и оптимизмом лицо Сатова, подумал: у этого человека нет проблем и добавил: – А поговорим как-нибудь в другой раз. Заходи к нам в гости, побеседуем.
– В другой так в другой. Только мне кажется, все у нас как надо, как заведено. Правда, полосами: то белая, то черная. Вот послушай. Недавно в Шемахе подумалось, что накрыла меня черная туча. Брал я одного террориста. Вроде бы и улики нашли и кое-какие показания на него имелись, а он уперся, все отрицает. Пришлось слегка прижать…
– Каким же образом? – поинтересовался Маньковский. Сатов замялся было, но затем, решив, что перед ним все же свой человек из одного ведомства, объяснил:
– Врезал правой по уху. Запсиховал, не сдержался.
Маньковского передернуло: он вспомнил боксерский удар Сатова, представил поверженного «террориста» и произнес укоризненно:
– Как же ты мог?
– Смог, и весь сказ. Самому противно стало. Но ведь враг же, гад ползучий.
– М-да, – Маньковский уклонился от оценки поступка сослуживца. Сатов расценил его молчание как приглашение к продолжению рассказа.
– Одним словом, переживаний в тот день хватило. Но что более всего удивило, когда доложил уполномоченному о случившемся, он меня не то чтобы отругал, похвалил даже. За решительность действий. И, как он выразился, «за принципиальную позицию по отношению к врагу». Вот ведь какая петрушка. И это еще не все. Не успел я вернуться из командировки в Баку, как меня вызвал Зобин. И представь, зачитал мне приказ о зачислении следователем в ваш отдел.
– Следователем? – удивленно произнес Маньковский. – А у тебя что, юридическое образование?
– Какое к черту образование, я десятилетку и то по вечерам заканчивал. И курсы не проходил. Об этом я прямо сказал Зобину. А он знаешь, что мне ответил? Образование юридическое, дескать, ерунда. Вся юриспруденция на буржуазном базисе строилась. Для следователя НКВД главное – политическое чутье и классовая ненависть. Так прямо и врезал.
– У тебя, надо понимать, все это имеется? – Маньковский начал заводиться.
И неизвестно, по какому бы руслу пошел дальше разговор, если бы не появилась радостная Татьяна. В ее высоко поднятой руке трепыхали на ветру билеты.
На пересечении с улицей 28 апреля, как раз возле кинотеатра «Низами», построенного четыре года назад в конструктивистском стиле, они встретились. И приятно удивились. Первым протянул руку Маньковский:
– Здравствуйте, Николай. Позвольте представить мою супругу. Зовут ее – Татьяна.
Сатов, кинув быстрый оценивающий взгляд на молодую женщину, приветливо улыбнулся:
– Рад познакомиться. А я – Николай, но люблю, когда просто Коля.
– Коля так Коля, – согласилась Татьяна и в этот момент лукавые искорки вспыхнули в ее больших синих глазах. – а вам не кажется, ребята, что не случайно судьба столкнула нас именно в этом месте?
Мужчины удивленно переглянулись.
– Сразу вижу, ничего вам не кажется. Эх вы, фантазии у вас ни на грош, а еще – чекисты. Скажите-ка, сколько выходных было у вас в этом году?
– У меня, вроде, четыре, – первым ответил Александр.
– С тобой все ясно, – перебила жена. – Ты всегда под рукой, а вот как с выходными у нашего холостяка?
– Тоже не густо. Пожалуй, сегодняшний – второй.
– Вот такая арифметика! – Татьяна покачала головой. – Никуда не годится. И хуже всего, что и в свободные дни сидим мы, как сычи, по домам, все книжки умные читаем или версии свои бесконечные строим. Так ведь, товарищи?
Мужчины согласно кивнули.
– И вот наконец-то решили мы прогуляться по городу. Надеюсь, Коля не на службу спешил? Нет? Вот и замечательно. Значит, идем по городу и встречаемся…
– У кинотеатра, – докончил фразу Александр.
– А там идет «Волга-Волга», – прибавил Николай.
– Вот и замечательно. Поняли наконец, что судьба столкнула нас, чтобы мы совершили коллективный поход в «Низами». Кто против?
Таких не нашлось, и троица направилась к кассам. Однако здесь ее ожидал неприятный сюрприз – короткая надпись: «Билеты проданы» и солидная толпа желающих попасть на фильм. Заметив враз вытянувшиеся физиономии мужа и его коллеги, Татьяна решила взять инициативу на себя.
– Ждите, ребята, есть у меня здесь свой человек, раньше у нас в райкоме комсомола работал. Может быть, уговорю дать контрамарки на приставные места для «рыцарей революции». – Сказала и упорхнула к служебному входу.
А у Маньковского что-то испортилось настроение после слов: «рыцари революции». Это заметил Сатов, но понял по-своему.
– Ты что это потускнел? Или не хочешь посидеть, посмеяться?
– Не в этом дело. Как тебе объяснить, неладное что-то у нас на службе творится. Но не здесь об этом говорить.
– Так давай отойдем в сторонку, тем более уже и к папироске потянуло. Кстати, у тебя «Беломор» есть? Я лишь «Звездочку» успел купить.
– Папирос у меня нет. – Маньковский пристально посмотрел на пышущее здоровьем и оптимизмом лицо Сатова, подумал: у этого человека нет проблем и добавил: – А поговорим как-нибудь в другой раз. Заходи к нам в гости, побеседуем.
– В другой так в другой. Только мне кажется, все у нас как надо, как заведено. Правда, полосами: то белая, то черная. Вот послушай. Недавно в Шемахе подумалось, что накрыла меня черная туча. Брал я одного террориста. Вроде бы и улики нашли и кое-какие показания на него имелись, а он уперся, все отрицает. Пришлось слегка прижать…
– Каким же образом? – поинтересовался Маньковский. Сатов замялся было, но затем, решив, что перед ним все же свой человек из одного ведомства, объяснил:
– Врезал правой по уху. Запсиховал, не сдержался.
Маньковского передернуло: он вспомнил боксерский удар Сатова, представил поверженного «террориста» и произнес укоризненно:
– Как же ты мог?
– Смог, и весь сказ. Самому противно стало. Но ведь враг же, гад ползучий.
– М-да, – Маньковский уклонился от оценки поступка сослуживца. Сатов расценил его молчание как приглашение к продолжению рассказа.
– Одним словом, переживаний в тот день хватило. Но что более всего удивило, когда доложил уполномоченному о случившемся, он меня не то чтобы отругал, похвалил даже. За решительность действий. И, как он выразился, «за принципиальную позицию по отношению к врагу». Вот ведь какая петрушка. И это еще не все. Не успел я вернуться из командировки в Баку, как меня вызвал Зобин. И представь, зачитал мне приказ о зачислении следователем в ваш отдел.
– Следователем? – удивленно произнес Маньковский. – А у тебя что, юридическое образование?
– Какое к черту образование, я десятилетку и то по вечерам заканчивал. И курсы не проходил. Об этом я прямо сказал Зобину. А он знаешь, что мне ответил? Образование юридическое, дескать, ерунда. Вся юриспруденция на буржуазном базисе строилась. Для следователя НКВД главное – политическое чутье и классовая ненависть. Так прямо и врезал.
– У тебя, надо понимать, все это имеется? – Маньковский начал заводиться.
И неизвестно, по какому бы руслу пошел дальше разговор, если бы не появилась радостная Татьяна. В ее высоко поднятой руке трепыхали на ветру билеты.
6.
Сатов в ожидании вызова в полном обмундировании лежал на кровати поверх одеяла. В дверь комнаты вот уже в который раз заглянула озабоченная мать:
– Николенька, ты бы разделся да вздремнул чуток.
– Не могу, мама, за мной вот-вот должны приехать.
И только успел это сказать, как раздался звонок. Сатов энергично вскочил и, слегка отстранив мать от двери, бросился в прихожую. Успел лишь крикнуть:
– Буду, видимо, утром…
Перескакивая через ступеньки знакомой уже лестницы наркомата, Сатов спешил на третий этаж, к Зобину. Одна мысль беспокоила в этот момент младшего лейтенанта: каким-то будет первое дело? Но до хозяина – еще метров двадцать коридора, а по нему навстречу Сатову двигалась довольно странная группа: двое дюжих молодцов-сотрудников тащили тело какого-то человека. Руки его, подхваченные за предплечья конвоирами, висели, как плети, ноги волочились по ковровой дорожке. Вся эта кажущаяся нелепой в столь чинно-строгом заведении процессия преграждала путь торопившемуся следователю. Тем более, что она вдруг остановилась возле огромного, почти в человеческий рост, портрета Вождя. Тот, который казался безжизненным, невероятным усилием воли вырвался из рук тюремщиков и кинулся на колени перед картиной. Вскинул голову и пересохшими, окровавленными губами зашептал:
– Дорогой товарищ Сталин, не виноват я, ни в чем не виноват. Как перед богом клянусь: верен я партии и вам. Честно служил народному делу… – Человек закашлялся. Конвоиры застыли, не решаясь оторвать арестованного от беседы с Вождем – вдруг не так будут истолкованы их действия. Воспользовавшись их замешательством, стоящий на коленях узник спешил высказаться. Хрипом вырывалось у него из груди. – Клевета все, бред… Не могу я больше, не могу… Спаси меня или убей… Не виновен я, не виновен…
Завороженный этим жутким зрелищем, Сатов подошел поближе и узнал того, кто стоял перед портретом. Дрожь пробежала по спине: ведь это же Геокчиев, старый чекист, с ним ходил он против банд, хлеб-соль делил, спал под одной шинелью.
– Геокчиев? – невольно вырвалось у следователя.
– Николенька, ты бы разделся да вздремнул чуток.
– Не могу, мама, за мной вот-вот должны приехать.
И только успел это сказать, как раздался звонок. Сатов энергично вскочил и, слегка отстранив мать от двери, бросился в прихожую. Успел лишь крикнуть:
– Буду, видимо, утром…
Перескакивая через ступеньки знакомой уже лестницы наркомата, Сатов спешил на третий этаж, к Зобину. Одна мысль беспокоила в этот момент младшего лейтенанта: каким-то будет первое дело? Но до хозяина – еще метров двадцать коридора, а по нему навстречу Сатову двигалась довольно странная группа: двое дюжих молодцов-сотрудников тащили тело какого-то человека. Руки его, подхваченные за предплечья конвоирами, висели, как плети, ноги волочились по ковровой дорожке. Вся эта кажущаяся нелепой в столь чинно-строгом заведении процессия преграждала путь торопившемуся следователю. Тем более, что она вдруг остановилась возле огромного, почти в человеческий рост, портрета Вождя. Тот, который казался безжизненным, невероятным усилием воли вырвался из рук тюремщиков и кинулся на колени перед картиной. Вскинул голову и пересохшими, окровавленными губами зашептал:
– Дорогой товарищ Сталин, не виноват я, ни в чем не виноват. Как перед богом клянусь: верен я партии и вам. Честно служил народному делу… – Человек закашлялся. Конвоиры застыли, не решаясь оторвать арестованного от беседы с Вождем – вдруг не так будут истолкованы их действия. Воспользовавшись их замешательством, стоящий на коленях узник спешил высказаться. Хрипом вырывалось у него из груди. – Клевета все, бред… Не могу я больше, не могу… Спаси меня или убей… Не виновен я, не виновен…
Завороженный этим жутким зрелищем, Сатов подошел поближе и узнал того, кто стоял перед портретом. Дрожь пробежала по спине: ведь это же Геокчиев, старый чекист, с ним ходил он против банд, хлеб-соль делил, спал под одной шинелью.
– Геокчиев? – невольно вырвалось у следователя.