Страница:
И так эти несколько слов на всех подействовали, что тут же началась давка, а затем появились жертвы и плач на реках вавилонских. Земля содрогнулась, и все вместе со всем провалилось в тартарары, и хорошо еще, что озвереев успели эвакуировать, выдав им противогазы на случай бактериологической войны и Второго пришествия. На случай пришествия Христа, Который явится во славе, чтобы не обмануть наших эсхатологических ожиданий и воскресить всех из мертвых, включая конечно же и озвереев, в противогазах и без противогазов.
2
Прямо на меня полз червяк, кокетничая всеми частями своего доморощенного тела, и я полюбил червяка и сказал ему следующее:
- Если ты червяк, то с тебя и взятки гладки, а если ты Вася Скобкин, то отвечаешь буквально за все. За каждого червяка отвечаешь!
И расхотелось мне быть Васей, а захотелось немедленно стать червяком, чтобы ни за что не отвечать. Но Овидия рядом не было, так что метаморфозы не случилось. Никого вообще рядом не было, потому как все к этому времени отступили от меня подальше и делали вид, что Васи Скобкина давным-давно в природе не существует.
А я между тем был и даже не раздавил червяка грубой подошвой своего башмака, поскольку верил, что и меня не задавят обстоятельства, если я не превращусь в убийцу. Хотя все знают, что Озверятник такое место, где убийцы поощряются. Озверейские премьер-министры, например, все до одного были убийцами и, соответственно, никогда не оказывались в финансовой пустыне.
- С действительностью надо считаться, на то она и действительность, сказал я червяку, ползущему по моей финансовой пустыне. - Но это не по мне!
Так я отдал свое тело червяку, душу - Богу и пал на поле последней, перед Страшным Судом, брани. Поле это можно отыскать еще и сейчас в тридцати километрах от озверейской столицы.
3
В Озверятнике, если вам так хочется знать, навалом культурных озвереев, и я даже могу подсказать, как их узнать. Ничего мне эта подсказка стоить не будет, потому как я сам недавно узнал, что культурные озвереи сушат волосы естественным путем, а все остальные пользуются для сушки волос утюгами. Гладят они свои мокрые шевелюры утюгами, причем обязательно чугунными, а так как чугун в Озверятнике не производят, то античные утюги, на поиски которых брошены все озверейские археологи, пользуются колоссальным спросом и стоят бешеных денег.
Некоторые иностранцы наловчились прямо контейнеры с утюгами ввозить в Озверятник и продавать их темным слоям населения, обеспечивая себе лучезарное иностранное будущее. Но это я так, для справки; это я для тех, кто Озверятник только собирается посетить и мало что знает. Впрочем, фундаментальных знаний приобретать я иностранным гражданам не советую, а не то обалдеют от напряжения мозговых извилин и загрустят на досуге. Пусть лучше активизируют свою деятельность, собирая по деревням чугунные утюги и прочие железяки, которые очень даже могут пригодиться для предполагаемого посещения Озверятника. Еще я могу им посоветовать, чтобы они обратили самое пристальное внимание на каминные щипцы и лошадиные подковы.
Деды и прадеды очень многих иностранцев любили по молодости гнуть подковы и завязывать каминные щипцы в узел. Короче, баловались с железом, чтобы создать побольше металлолома. Они, можно сказать, предвидели, что их странам вскоре понадобится металлолом для вооружения и последующего разоружения. И так много этого железа с тех пор валяется по разным углам, что до сих пор его продолжают находить.
А так как надобность в металлоломе не отпала только в Озверятнике, то множество озверейских множеств занято здесь разгибанием и развязыванием иностранного железа. Множество множеств, опираясь на каминные щипцы, медленно распрямляется, чтобы занять, курчавясь своими невыглаженными волосами, устойчивое положение среди прочих народов. И это, считаю я, важная культурная инициатива. Вероятно, наиважнейшая, поскольку с реальной высоты своего роста мир может увидеться озвереям совсем иным.
4
Раньше человек из своей головы шары вынимал. И шары эти были самого разнообразного свойства и вида, от каменных до воздушных. Каков человек, такой, можно сказать, и шар. Иногда вся жизнь человека уходила на то, чтобы заполучить шар, допустим, из жадеита. Такой шар говорил о том, что индивидуум имел твердый характер, независимо от его отношения к Востоку. Шары попроще, вроде мраморных, давались легче, но тоже требовали определенных усилий. Шар из горного хрусталя убеждал окружающих в кристальной честности хозяина, а из лазурита или малахита - в богатстве воображения. Гранитные шары до сих пор украшают некоторые столбы, радуя потомков, чьи предки делали все основательно и лбы зря не морщили. Обладатели же воздушных шаров вообще не имели морщин, а просто выдували шар и улетали тотчас на Луну и другие планеты. Некоторым оригиналам и артистам требовалась, правда, целая связка воздушных шаров, но до звезды эрцгерцога Карла они все равно не долетали, а оказывались на каком-нибудь дырявом облаке, чтобы в самое неподходящее время свалиться на чью-нибудь голову. Такие, следовательно, были раньше люди.
Что касается нынешних времен, то из головы теперь человеку вынуть абсолютно нечего, хотя генная память подсказывает ему, что вынуть что-нибудь обязательно нужно. Вот он вместо шаров и вынимает факсы из головы. Даже намека на артистизм нет на сморщенном челе озверея, сопровождающего каждое свое движение выкриком "факс ю". Ничего тут не поделаешь, да и не нужно, поскольку таковы озвереи и их факсы.
Вот будь у озвереев евреи, они наверняка вели бы себя иначе, вынимая из головы только самые полезные и драгоценные шары. Но озвереи неправильно повели себя с евреями, сильно оскорбив последних утверждением, что вполне обойдутся без них. Таким образом, Озверятник остался без шаров и без евреев, срочно перебравшихся на другие территории и живущих теперь под новыми знаменами. Некого стало обвинять в хитроумно сплетаемых заговорах! И судопроизводство в Озверятнике заглохло, потому что не осталось там ни Дрейфуса, ни Бейлиса.
И вот жить в Озверятнике стало совсем скучно. Так скучно, что когда мне на голову свалился один еврей, с карманами, полными шаров, то я о нем властям даже не заикнулся. И теперь у меня самая большая в мире коллекция шаров, которые я, со своим замечательным евреем, храню в надежном месте, подхихикивая и двигая ушами от непрерывного удовольствия.
PIANO CONCERTO № 3 IN С MAJOR, OP. 26
Несколько слов по поводу значат в общем-то столько же, сколько несколько слов без повода. Только слова без повода произносятся по любому поводу, за ними, нужно отметить, в карман не лезут, а вот для определенного повода даже несколько слов найти бывает очень и очень сложно. И такое впечатление, что слова дезертируют, оставляя твое главнокомандование с противником наедине. Повод, стало быть, или противник есть, а слов нету, что свидетельствует о серьезности повода. Ведь чем он серьезнее, тем меньше слов. А уж если полная тишина окружает повод, то он дан не для нескольких слов, сказанных по любому поводу, а для обширного, как инфаркт, повествования. Но бывает и так, что не по любому поводу обнаруживаются слова, потому как нужен не только повод, а вся, так сказать, жизнь, в этот повод обращенная.
Вот она стоит, эта самая, обращенная в повод, жизнь в виде соляного столба, а Содом и Гоморра, расположившиеся позади нее с большим комфортом, ведут свой сладко-кислый разговор.
- У тебя все в порядке? - спрашивает Содом.
- Все о'кей! - отвечает Гоморра.
- Я люблю тебя, Гоморра, - восклицает С.
- И я тебя, Содом! - ответствует Г.
И еще они говорят хором:
- Не делай ничего, о чем бы ты мог пожалеть
Или это другие говорят? А может, другие говорят следующее:
- Считай, что ты уже покойник!
Меня же никто из них, увлеченных собственными словами, слушать не хочет. И приходится мне обращаться на тот свет. А куда еще, извольте заметить, обращаться бедному человеку, если все порядочные люди давно уже там? Потому и я, помыкавшись по свету и всюду натыкаясь на Содомы и Гоморры, потерял способность говорить на нормальном языке и перешел, по совету одного великого итальянца, на свист. Зато я понятен ветру в поле, зато я понятен небожителям, для которых жизнь перестала быть источником страха и страдания.
WINTER BONFIRE, OP. 122
Когда мой "Прокофьев" был закончен, я понял, что недостает завершающего аккорда, поскольку без него окончание не кажется столь убедительным, как с этим самым аккордом. Так я сам себя поставил в щекотливое положение, из которого долго не мог выбраться, беспомощно взвизгивая и расчесывая наиболее уязвимые места повествования.
Уже "Прокофьев" приобрел цвет слез, а я все не решался его потерять, все ждал какого-нибудь вмешательства извне. Тогда, наконец, извне появился один знакомый по сновидениям, любимый человек и сказал, виновато улыбаясь:
- Мы со Скобкиным не хотим больше думать. И на этом прерываем свою повесть.
И мы прервали.
27 февраля 1999
Вифлеем
Малик Джамал СИНОКРОТ
В МИРЕ СТРАШНЫХ МЫСЛЕЙ
Но как полюбить братьев, как полюбить людей?
Я бежал взглянуть на цвет моей безвыходности, на несправедливо частный ее оттенок...
Из русских писателей XIX-XX веков
Рукопись этого произведения была найдена у старьевщика-палестинца у Дамасских ворот Старого города, что в Восточном Иерусалиме, исправлена, переведена на почти современный русский язык и прокомментирована Василием Скобкиным в 1998 году
МЫСЛЬ I
Кто-то чиркнул спичкой в сумеречной пустоте моего сознания, изгнав оттуда Будду с Шестым Патриархом*, и осветил его пыльную захолустность**.
* Свидетелей юношеского увлечения Синокрота
** Какой-то доброхот и сновидец по сей день уверяет легковерных, что стоит им попасть во сне в захолустье, как наутро они узнают о предательстве лучших друзей, а то и всего мира.
МЫСЛЬ II
Голос местного пророка, не побитого камнями*, сообщил нечто противное моему сознанию. Сознание затуманилось, и я принялся обтирать его лицевой стороной собственной жизни, которая тут же потускнела и потеряла свой парадный вид. Спасая честь, так сказать, парадного мундира, я вывернулся наизнанку. Теперь нервы у меня как аксельбанты, и каждый придурок норовит их потрогать. Зачем это делается, мне не понять, но моего понимания и не требуется. От меня требуется лишь терпение, железная дисциплина, отзывчивость и уважение** ко всем придуркам на свете.
* По-видимому, имеется в виду Хассан ибн-Саббах - основатель секты асассинов, который декламировал своим смертникам, перед тем как отправить их на очередное задание, что-то вроде байроновского "Сосчитай те часы радости, которые ты имел в жизни, сосчитай те дни, в которые ты был свободен от тревоги, и пойми, что какова бы ни была твоя жизнь, лучше было бы тебе не жить".
** Синокрот так и не научился различать хорошее и дурное в уважении, презрении, самоудовлетворенности, смирении, самомнении и самоуничижении. Не пришел ему вовремя на помощь Спиноза, который-то хорошо знал, что "уважение и презрение имеют значение лишь относительно чего-либо великого или малого в сравнении с известным нам, находится ли это великое и малое в нас или вне нас".
- Взгляните на дом свой, хозяева жизни! - говорю я придуркам. - И грязно у вас, и темно, и мерзко, как у какого-нибудь бедуина. И ругаете вы обидными словами лиц проеврейской национальности. И маршируете Фронтом освобождения Пустыни за пророками, ни разу не побитыми камнями. Маршируйте, конечно, если вам приспичило, но не говорите при этом "мы" и не запрещайте высокий штиль. Высокий штиль, который русский писатель Ломоносов* придумал, на звезды, а не на ваши чумазые рожи, глядя.
И я, как Ломоносов, хочу взирать на небо, высматривая между спутниками-шпионами самые яркие и натуральные звезды, чтобы не думать больше о мелком и низком времени.
* Ломоносов Михайло Васильевич (1711-1765), русский просветитель и поэт, родившийся в Холмогорах. В декабре 1730г. ушел с рыбным обозом в Москву и не вернулся. Открылась там ему "бездна звезд полна", вот и не вернулся. Согласно Ломоносову, каждый литературный жанр должен писаться в определенном "штиле": "высокий штиль" "потребен" для героических поэм, од и "прозаичных речей о важных материях", средний - для стихотворных посланий, элегий, сатир и описательной прозы, низкий - для комедий, эпиграмм, песен и "писаний обыкновенных дел".
МЫСЛЬ III
Со стороны матери одно, со стороны отца другое, а что со стороны себя? Со стороны себя, если не иметь в виду мать с отцом, неопределенность*. Взять, к примеру, время. Разве я живу настоящим, как другие? Или прошедшим? Иногда мне кажется, что я вообще не живу, что меня просто оттеснили в глубь пустыни, где многим существование представляется невозможным. Или это пустыня сознания?**
* Происхождение Синокрота туманно, как и знакомство его палестинского отца, уроженца Иерихона, с его же матерью - учительницей русского языка из Одессы. Одно время он пытался доказать свое родство с рамальскими молочниками и кондитерами, но у него ничего не вышло.
** В четырнадцатой песне "Ада" Данте посетило сходное чувство:
Вся даль была сплошной песок сыпучий,
Как тот, который попирал Катон,
Из края в край пройдя равниной жгучей
О Божья месть, как тяжко устрашен
Быть должен тот, кто прочитает ныне,
На что мой взгляд был въяве устремлен!
Я видел толпы голых душ в пустыне:
Все плакали, в терзанье вековом,
Но разной обреченные судьбине.
Кто был повержен навзничь, вверх лицом,
Кто, съежившись, сидел на почве пыльной,
А кто сновал без устали кругом.
Там, в невозможной пустыне, стоит песчаный стол, за которым я сижу и пишу пальмовой веткой. Справа от моего стола занозой в глазу торчит кривая мечеть с кривым полумесяцем, откуда несутся хриплые приказы. Чтобы зайти в мечеть, надо вымыть ноги. Но вода - мираж и ноги я мою песком, хотя в мечеть все равно не захожу. У меня другая дорога - та, что ведет в Рим. По этой дороге и бреду я, взвалив на плечи всю сыпучую неопределенность своего существования*. И кажется мне, что рядом со мною идет ангел-хранитель, а впереди развевается плащ святого апостола Павла.
*** До Синокрота это успел проделать только Камоно Темэй в своих "Записках отшельника".
Плащ, за край которого можно схватиться, чтобы не упасть, а не алгебраическое преобразование, в результате которого ничего кроме не получится.
МЫСЛЬ IV
Я провел линию, и она стала горизонтом*. А может, это граница моего терпения?**
* Поскольку Истинный Горизонт - плоскость, проходящая через глаз наблюдателя и перпендикулярная к отвесной линии в точке наблюдения.
** "...испытание вашей веры производит терпение, терпение же должно иметь совершенное действие, чтобы вы были совершенны во всей полноте, без всякого недостатка" (Иак 1,3-4).
МЫСЛЬ V
И чем дальше я отходил от своего отечества, тем сильнее оно, безысходное, занимало мое воображение, пока не воспалило его совсем. А зрение! Никакого труда не составляло мне теперь разглядеть грубого раба, наглого ростовщика, гордого похитителя верблюдов и всех остальных мясников. И с таким восторгом и приязнью я всматривался почти что в каждого своими прекрасными глазами, что один глаз у меня вытек совсем, а другой готов был вот-вот вытечь.
В начале пути я еще вдыхал, раздувая свои арабские ноздри, дым мангалов и заводов по изготовлению мангалов, крематориев и костров инквизиции, и мне, не скрою, был сладок и приятен он - дым моей родины. А уже дальше пошли чужие дымы, дымы чужих шашлычных и чужих костров инквизиции, и они были мне отвратительны.
И чужие барышники с чужими мухтарами* не вызывали у меня сердцебиения и тяжелого дыхания. И взирал я на них равнодушно. Что мне до ихних принцесс, думал я, когда у меня своя хабибти** имеется? Да и не отмечал я никакой разницы между их раввинами*** и нашими муфтиями****.
* Начальник (араб.).
** Любимая (араб.).
*** Духовный наставник (евр.).
**** Служитель культа, авторитет в вопросах мусульманской религии и права (араб.).
А теперь, когда случилось сделать мне остановку все в той же пустыне, я случайно узнал в газетном киоске, что наступил конец света*. И подавился я сигаретным дымом, и слезы устремились из моих тусклых глаз, чтобы затопить все километры, отделяющие меня от родины.
* Это действительно было уже печатно доказано одним придурком "с точки зрения научного анализа".
МЫСЛЬ VI
Почему так волнуются листья на этих деревьях? Потому что ветер*. А почему я волнуюсь? Потому что привык**. Никто уже ни от чего не волнуется, так что это только моя прерогатива. Во-первых, я волнуюсь, оттого что листва может перестать волноваться, во-вторых, я волнуюсь, оттого что ветер может перестать дуть, а в-третьих, я волнуюсь, оттого что жизнь может прекратиться. Прекратится внезапно жизнь, и тогда что? *** Тогда и ветер напрасен.
* Федор Тютчев, на что был хладнокровный поэт, а ведь тоже переживал: "О чем ты воешь ветр ночной?.."
** Кроме того, волнение, если оно вполне душевное, смягчает ответственность за содеянное в любом уголовном законодательстве, кроме, может, турецкого.
*** Ну, на этот вопрос Чаадаев давно ответил, кажется, еще до того, как его поместили под "медико-полицейский надзор" с приказанием "не сметь ничего писать": "Жизнь то и дело ускользает от нас, затем она возвращается, но было бы неверным утверждать, что мы живем непрерывно. Жизнь разумная прерывается всякий раз, когда теряется сознание. Чем больше таких минут забвения, тем меньше жизни сознательной, а если нет ничего, кроме таких минут, это и есть смерть. Чтобы умереть, таким образом, не нужно уходить из этой жизни, а другой смерти, конечно, нет. Смерть в жизни - только и есть смерть". И в другом месте: "Христианское бессмертие - это жизнь без смерти, а вовсе не жизнь после смерти".
МЫСЛЬ VII
Мимо меня провели изменника родины*.
* Это весьма странная глава, поскольку, будучи "вольным сыном эфира", Синокрот никогда не испытывал "шевеления отрадного мечтанья" в отношении какой-либо отчизны. При этом он любил к месту и не к месту цитировать Шекспира и даже однажды принял участие в любительской постановке "Ричарда II" на западном берегу реки Иордан:
Нет, Болингброк! Пусть, если я изменник,
Из книги жизни вычеркнут меня...
Прощай, мой государь! Передо мной
Открыт весь мир, закрыт лишь край родной!
"Друг, ставший врагом, - сказал я ему, - зачем ты сделал это? Почему ты поступил так, как не хотят поступать другие? Зачем ты вылез из подполья, вышел из строя, взорвал любимый бассейн халифа*, унизил главного визиря**, вынужденного приговорить тебя к смертной казни? А друзья! О них ты подумал? Каково им умолять палача поменяться ролями, чтобы самим намылить веревку и выбить ящик из-под твоих ног?.. Ты идешь, уже не оставляя за собой тени. Ты идешь мимо меня, а я иду мимо себя. Я иду на казнь".
Мимо тебя провели изменника родины.
* Правитель (араб.).
** Министр (араб.).
МЫСЛЬ VIII
За семью морями живет моя голубка во дворце. Мне трудно представить, сколько во дворце башен, фонтанов, темниц и колодцев, но я вижу каждый золотой волос на голове моей возлюбленной. Ее золотой волос вьется через семь морей. Солью все моря в один медный таз, стану Синдбадом-Мореходом и поплыву по красным, по желтым, по белым, по черным и прочим водам, изъясняясь со встречными мореплавателями двустишиями и песнями. Или напишу долгую, как путь из Дамаска в Сибирь, где живут Йаджудж и Маджудж*, поэму, чтобы ее отверг новый Махмуд Газневи...**
* То же, что Гог и Магог; у мусульман народы, живущие на далеком Севере (вероятнее всего, русские) и угрожающие миру.
** Султан Махмуд Газневи, отвергнувший преподнесенную ему Фирдоуси поэму "Шахнаме".
Как закончить то, что едва начато? Где-то там, за семью морями живет Изольда, изменившая Тристану. И Улисс бороздит очередной Карибский бассейн, где в каждом заливе Свиней его поджидают полицейские сирены. А поэму мою султан давно присвоил, проиллюстрировал своими непристойностями и разослал всем муэдзинам мира, чтобы они выкрикивали ее с минаретов все тридцать дней Рамадана*.
* Девятый месяц мусульманского года; отмечается 30-дневным постом.
Вот она, моя украденная жизнь, плывет по воздуху, словно золотой волос. Моя поэма, сотканная из мечтаний о голубке, тоскующей за семью морями в Долине Безразличия*.
* Одной из семи долин Алишера Навои:
Семь морей там и капле единой покорны,
Семь небес - словно мака иссохшие зерна.
МЫСЛЬ IX
Пришел Толкователь толкований*, чтобы столковаться со мной.
* Синокрот еще в православном монастыре рассказывал мне о мистической встрече с Артемидором из Далниса, жившим во II веке от Р. X. Артемидор был профессиональным прорицателем и толкователем сновидений, а его "Oneirocntica" ("Толкование снов") - полное собрание сведений о сновидениях, бытовавших у греков в пору Артемидора, и наблюдений самого толкователя.
- О, - спросил я его, - как ты можешь истолковать мою жизнь, если каждый день я начинаю ее заново?
- Каждое утро, - сказал я ему, - новая жизнь* блестит в зрачках роз и в клювах птиц. Блестит каждое слово апостола. И этот свет, Толкователь толкований, всем своим блеском уже все истолковал. Давным-давно истолковал, а ты продолжаешь оставаться темным, хотя это утро, и эти розы, и эти птицы лишили тьму всяких прав. Тьма бежала, а ты принял ее в свою душу; и не осталось в твоей душе места ни для слов апостола апостолов, ни для света и блеска небес. Так возьми то, за чем ты пришел, и уходи, человек противоположного ума.
И он ушел, очистив мой дом от ненужных и древних вещей.
* Так же говорит и Св Писание: "Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения" (Рим 6,5).
МЫСЛЬ X
Я ведь тоже могу написать длинный рассказ. Затянувшийся, как мое одиночество. Но легче, боюсь, вам от этого не станет. Не станет вам легче, поскольку вы не захотите делить одиночество со мною, а, напротив, станете читать рассказ, скрежеща зубами. И чем длиннее будет рассказ, тем больше зубовного скрежета обрушится на мой утонченный слух несостоявшегося Хафиза*. А потом последует ругань, а уже за бранью - рукоприкладство и членовредительство. Вы так привыкли, вас так воспитали, и ничего другого представить вы не можете.
* Псевдоним Шамседдина Мохаммеда. "Хафизами" называли в Средней Азии сказителей и людей, знающих наизусть Коран. Поэтическая деятельность при дворе халифа не обеспечила Хафиза ничем, кроме душевных невзгод.
Так что не буду писать я длинный рассказ, а напишу короткий. Короткий, как жизнь, рассказ, чтобы смысл его не успел вызвать гнев и вообще ничего не успел вызвать, кроме легкой дурноты. Дурнота - это не тошнота, с ней проще простого справиться, надкусив лимон. Мне с дурнотой справляться не надо, у меня одиночество, а вот вам стоит как следует поразмыслить, прежде чем танцевать лезгинку и монархию реставрировать. Реставрировать-то вы ее реставрируете, а дальше что? Дальше, скажете вы, нас не касается. Но ведь врете, очень даже касается, потому как если вам рассказ не нравится, так что уж о халифе говорить. Вы его обязательно расстреляете, скрежеща зубами, и повернете реки вспять, а вслед за реками и в моем рассказе начнете наводить революционный порядок. Придете с автоматами Калашникова, сожжете мою "александрийскую" библиотеку, разобьете вдребезги мои музыкальные инструменты, растащите мою коллекцию фиговых листков, выставите мое одиночество* на всеобщее посмешище и поругание, а меня в двадцать четыре часа вышлите из моей пустыни. И что я успею сделать за эти двадцать четыре часа? Ни прошлого, ни настоящего собрать я не успею, а вылечу из собственной страны голым соколом, если только вылететь смогу; если только не возникнет у вас маниакального желания приучить меня к охоте.
* О разных формах и ступенях одиночества много писал Николай Бердяев, но, насколько мне известно, Синокрот его не читал.
Но я охотиться с вами не стану, даю слово восточной чести*, так что бросьте портить мое имущество, а садитесь лучше пить арабский кофе с вареньем. С клубничным вареньем, которое так любят русские философы.
* Тут к месту две взаимоисключающие пословицы: русская - "Что за честь, коли нечего есть" и восточная - "Честь - это тот алмаз, который делает нищего равным султану".
МЫСЛЬ XI
Скажите, если вы еще не разучились говорить. А если разучились, то все равно скажите: не знаете ли вы такого места, где можно сложить оружие?*
* По-видимому, Синокрот имел в виду следующий пассаж из эссе Клая С. Льюиса: "Падший человек - это не просто несовершенное существо, которое надо исправить и улучшить; это мятежник, который должен сложить оружие. Сложить оружие, сдаться, попросить прощения, признать, что мы отклонились от правильного пути, начать заново - вот единственный выход из нашей пропасти. Именно это признание, безоговорочную капитуляцию, полный ход назад называют христиане покаянием".
МЫСЛЬ XII
Я не противник всего, я противник всего как у всех. Собираю вязанки общих слов и скармливаю их костру. В пустыню* можно прийти с любого конца света, а вот выход - мираж. Когда тебе кажется, что он найден, перекрестись и ложись спать возле костра: во сне куда-нибудь выйдешь.
* Пустыня - это место встречи евреев с Богом, пустыня - это место, где "пали кости" спутника Моисея и где воспиталось новое поколение тех, кто поспешил вслед за Иисусом Навином вступить на Землю Обетованную (Евр 3,8-17). Пустыня - это место, где молился, постился и был искушаем Сын Божий (Мф 4,1-10). Пустыня - место, где скитались "те, кого весь мир был не достоин", то есть праведники и святые (Евр 11,38). Наконец, это место, где совершались чудеса: Господь накормил 5 тысяч алчущих пятью хлебами и двумя рыбами (Ин 6,31 и Мф 14, 14-21).
2
Прямо на меня полз червяк, кокетничая всеми частями своего доморощенного тела, и я полюбил червяка и сказал ему следующее:
- Если ты червяк, то с тебя и взятки гладки, а если ты Вася Скобкин, то отвечаешь буквально за все. За каждого червяка отвечаешь!
И расхотелось мне быть Васей, а захотелось немедленно стать червяком, чтобы ни за что не отвечать. Но Овидия рядом не было, так что метаморфозы не случилось. Никого вообще рядом не было, потому как все к этому времени отступили от меня подальше и делали вид, что Васи Скобкина давным-давно в природе не существует.
А я между тем был и даже не раздавил червяка грубой подошвой своего башмака, поскольку верил, что и меня не задавят обстоятельства, если я не превращусь в убийцу. Хотя все знают, что Озверятник такое место, где убийцы поощряются. Озверейские премьер-министры, например, все до одного были убийцами и, соответственно, никогда не оказывались в финансовой пустыне.
- С действительностью надо считаться, на то она и действительность, сказал я червяку, ползущему по моей финансовой пустыне. - Но это не по мне!
Так я отдал свое тело червяку, душу - Богу и пал на поле последней, перед Страшным Судом, брани. Поле это можно отыскать еще и сейчас в тридцати километрах от озверейской столицы.
3
В Озверятнике, если вам так хочется знать, навалом культурных озвереев, и я даже могу подсказать, как их узнать. Ничего мне эта подсказка стоить не будет, потому как я сам недавно узнал, что культурные озвереи сушат волосы естественным путем, а все остальные пользуются для сушки волос утюгами. Гладят они свои мокрые шевелюры утюгами, причем обязательно чугунными, а так как чугун в Озверятнике не производят, то античные утюги, на поиски которых брошены все озверейские археологи, пользуются колоссальным спросом и стоят бешеных денег.
Некоторые иностранцы наловчились прямо контейнеры с утюгами ввозить в Озверятник и продавать их темным слоям населения, обеспечивая себе лучезарное иностранное будущее. Но это я так, для справки; это я для тех, кто Озверятник только собирается посетить и мало что знает. Впрочем, фундаментальных знаний приобретать я иностранным гражданам не советую, а не то обалдеют от напряжения мозговых извилин и загрустят на досуге. Пусть лучше активизируют свою деятельность, собирая по деревням чугунные утюги и прочие железяки, которые очень даже могут пригодиться для предполагаемого посещения Озверятника. Еще я могу им посоветовать, чтобы они обратили самое пристальное внимание на каминные щипцы и лошадиные подковы.
Деды и прадеды очень многих иностранцев любили по молодости гнуть подковы и завязывать каминные щипцы в узел. Короче, баловались с железом, чтобы создать побольше металлолома. Они, можно сказать, предвидели, что их странам вскоре понадобится металлолом для вооружения и последующего разоружения. И так много этого железа с тех пор валяется по разным углам, что до сих пор его продолжают находить.
А так как надобность в металлоломе не отпала только в Озверятнике, то множество озверейских множеств занято здесь разгибанием и развязыванием иностранного железа. Множество множеств, опираясь на каминные щипцы, медленно распрямляется, чтобы занять, курчавясь своими невыглаженными волосами, устойчивое положение среди прочих народов. И это, считаю я, важная культурная инициатива. Вероятно, наиважнейшая, поскольку с реальной высоты своего роста мир может увидеться озвереям совсем иным.
4
Раньше человек из своей головы шары вынимал. И шары эти были самого разнообразного свойства и вида, от каменных до воздушных. Каков человек, такой, можно сказать, и шар. Иногда вся жизнь человека уходила на то, чтобы заполучить шар, допустим, из жадеита. Такой шар говорил о том, что индивидуум имел твердый характер, независимо от его отношения к Востоку. Шары попроще, вроде мраморных, давались легче, но тоже требовали определенных усилий. Шар из горного хрусталя убеждал окружающих в кристальной честности хозяина, а из лазурита или малахита - в богатстве воображения. Гранитные шары до сих пор украшают некоторые столбы, радуя потомков, чьи предки делали все основательно и лбы зря не морщили. Обладатели же воздушных шаров вообще не имели морщин, а просто выдували шар и улетали тотчас на Луну и другие планеты. Некоторым оригиналам и артистам требовалась, правда, целая связка воздушных шаров, но до звезды эрцгерцога Карла они все равно не долетали, а оказывались на каком-нибудь дырявом облаке, чтобы в самое неподходящее время свалиться на чью-нибудь голову. Такие, следовательно, были раньше люди.
Что касается нынешних времен, то из головы теперь человеку вынуть абсолютно нечего, хотя генная память подсказывает ему, что вынуть что-нибудь обязательно нужно. Вот он вместо шаров и вынимает факсы из головы. Даже намека на артистизм нет на сморщенном челе озверея, сопровождающего каждое свое движение выкриком "факс ю". Ничего тут не поделаешь, да и не нужно, поскольку таковы озвереи и их факсы.
Вот будь у озвереев евреи, они наверняка вели бы себя иначе, вынимая из головы только самые полезные и драгоценные шары. Но озвереи неправильно повели себя с евреями, сильно оскорбив последних утверждением, что вполне обойдутся без них. Таким образом, Озверятник остался без шаров и без евреев, срочно перебравшихся на другие территории и живущих теперь под новыми знаменами. Некого стало обвинять в хитроумно сплетаемых заговорах! И судопроизводство в Озверятнике заглохло, потому что не осталось там ни Дрейфуса, ни Бейлиса.
И вот жить в Озверятнике стало совсем скучно. Так скучно, что когда мне на голову свалился один еврей, с карманами, полными шаров, то я о нем властям даже не заикнулся. И теперь у меня самая большая в мире коллекция шаров, которые я, со своим замечательным евреем, храню в надежном месте, подхихикивая и двигая ушами от непрерывного удовольствия.
PIANO CONCERTO № 3 IN С MAJOR, OP. 26
Несколько слов по поводу значат в общем-то столько же, сколько несколько слов без повода. Только слова без повода произносятся по любому поводу, за ними, нужно отметить, в карман не лезут, а вот для определенного повода даже несколько слов найти бывает очень и очень сложно. И такое впечатление, что слова дезертируют, оставляя твое главнокомандование с противником наедине. Повод, стало быть, или противник есть, а слов нету, что свидетельствует о серьезности повода. Ведь чем он серьезнее, тем меньше слов. А уж если полная тишина окружает повод, то он дан не для нескольких слов, сказанных по любому поводу, а для обширного, как инфаркт, повествования. Но бывает и так, что не по любому поводу обнаруживаются слова, потому как нужен не только повод, а вся, так сказать, жизнь, в этот повод обращенная.
Вот она стоит, эта самая, обращенная в повод, жизнь в виде соляного столба, а Содом и Гоморра, расположившиеся позади нее с большим комфортом, ведут свой сладко-кислый разговор.
- У тебя все в порядке? - спрашивает Содом.
- Все о'кей! - отвечает Гоморра.
- Я люблю тебя, Гоморра, - восклицает С.
- И я тебя, Содом! - ответствует Г.
И еще они говорят хором:
- Не делай ничего, о чем бы ты мог пожалеть
Или это другие говорят? А может, другие говорят следующее:
- Считай, что ты уже покойник!
Меня же никто из них, увлеченных собственными словами, слушать не хочет. И приходится мне обращаться на тот свет. А куда еще, извольте заметить, обращаться бедному человеку, если все порядочные люди давно уже там? Потому и я, помыкавшись по свету и всюду натыкаясь на Содомы и Гоморры, потерял способность говорить на нормальном языке и перешел, по совету одного великого итальянца, на свист. Зато я понятен ветру в поле, зато я понятен небожителям, для которых жизнь перестала быть источником страха и страдания.
WINTER BONFIRE, OP. 122
Когда мой "Прокофьев" был закончен, я понял, что недостает завершающего аккорда, поскольку без него окончание не кажется столь убедительным, как с этим самым аккордом. Так я сам себя поставил в щекотливое положение, из которого долго не мог выбраться, беспомощно взвизгивая и расчесывая наиболее уязвимые места повествования.
Уже "Прокофьев" приобрел цвет слез, а я все не решался его потерять, все ждал какого-нибудь вмешательства извне. Тогда, наконец, извне появился один знакомый по сновидениям, любимый человек и сказал, виновато улыбаясь:
- Мы со Скобкиным не хотим больше думать. И на этом прерываем свою повесть.
И мы прервали.
27 февраля 1999
Вифлеем
Малик Джамал СИНОКРОТ
В МИРЕ СТРАШНЫХ МЫСЛЕЙ
Но как полюбить братьев, как полюбить людей?
Я бежал взглянуть на цвет моей безвыходности, на несправедливо частный ее оттенок...
Из русских писателей XIX-XX веков
Рукопись этого произведения была найдена у старьевщика-палестинца у Дамасских ворот Старого города, что в Восточном Иерусалиме, исправлена, переведена на почти современный русский язык и прокомментирована Василием Скобкиным в 1998 году
МЫСЛЬ I
Кто-то чиркнул спичкой в сумеречной пустоте моего сознания, изгнав оттуда Будду с Шестым Патриархом*, и осветил его пыльную захолустность**.
* Свидетелей юношеского увлечения Синокрота
** Какой-то доброхот и сновидец по сей день уверяет легковерных, что стоит им попасть во сне в захолустье, как наутро они узнают о предательстве лучших друзей, а то и всего мира.
МЫСЛЬ II
Голос местного пророка, не побитого камнями*, сообщил нечто противное моему сознанию. Сознание затуманилось, и я принялся обтирать его лицевой стороной собственной жизни, которая тут же потускнела и потеряла свой парадный вид. Спасая честь, так сказать, парадного мундира, я вывернулся наизнанку. Теперь нервы у меня как аксельбанты, и каждый придурок норовит их потрогать. Зачем это делается, мне не понять, но моего понимания и не требуется. От меня требуется лишь терпение, железная дисциплина, отзывчивость и уважение** ко всем придуркам на свете.
* По-видимому, имеется в виду Хассан ибн-Саббах - основатель секты асассинов, который декламировал своим смертникам, перед тем как отправить их на очередное задание, что-то вроде байроновского "Сосчитай те часы радости, которые ты имел в жизни, сосчитай те дни, в которые ты был свободен от тревоги, и пойми, что какова бы ни была твоя жизнь, лучше было бы тебе не жить".
** Синокрот так и не научился различать хорошее и дурное в уважении, презрении, самоудовлетворенности, смирении, самомнении и самоуничижении. Не пришел ему вовремя на помощь Спиноза, который-то хорошо знал, что "уважение и презрение имеют значение лишь относительно чего-либо великого или малого в сравнении с известным нам, находится ли это великое и малое в нас или вне нас".
- Взгляните на дом свой, хозяева жизни! - говорю я придуркам. - И грязно у вас, и темно, и мерзко, как у какого-нибудь бедуина. И ругаете вы обидными словами лиц проеврейской национальности. И маршируете Фронтом освобождения Пустыни за пророками, ни разу не побитыми камнями. Маршируйте, конечно, если вам приспичило, но не говорите при этом "мы" и не запрещайте высокий штиль. Высокий штиль, который русский писатель Ломоносов* придумал, на звезды, а не на ваши чумазые рожи, глядя.
И я, как Ломоносов, хочу взирать на небо, высматривая между спутниками-шпионами самые яркие и натуральные звезды, чтобы не думать больше о мелком и низком времени.
* Ломоносов Михайло Васильевич (1711-1765), русский просветитель и поэт, родившийся в Холмогорах. В декабре 1730г. ушел с рыбным обозом в Москву и не вернулся. Открылась там ему "бездна звезд полна", вот и не вернулся. Согласно Ломоносову, каждый литературный жанр должен писаться в определенном "штиле": "высокий штиль" "потребен" для героических поэм, од и "прозаичных речей о важных материях", средний - для стихотворных посланий, элегий, сатир и описательной прозы, низкий - для комедий, эпиграмм, песен и "писаний обыкновенных дел".
МЫСЛЬ III
Со стороны матери одно, со стороны отца другое, а что со стороны себя? Со стороны себя, если не иметь в виду мать с отцом, неопределенность*. Взять, к примеру, время. Разве я живу настоящим, как другие? Или прошедшим? Иногда мне кажется, что я вообще не живу, что меня просто оттеснили в глубь пустыни, где многим существование представляется невозможным. Или это пустыня сознания?**
* Происхождение Синокрота туманно, как и знакомство его палестинского отца, уроженца Иерихона, с его же матерью - учительницей русского языка из Одессы. Одно время он пытался доказать свое родство с рамальскими молочниками и кондитерами, но у него ничего не вышло.
** В четырнадцатой песне "Ада" Данте посетило сходное чувство:
Вся даль была сплошной песок сыпучий,
Как тот, который попирал Катон,
Из края в край пройдя равниной жгучей
О Божья месть, как тяжко устрашен
Быть должен тот, кто прочитает ныне,
На что мой взгляд был въяве устремлен!
Я видел толпы голых душ в пустыне:
Все плакали, в терзанье вековом,
Но разной обреченные судьбине.
Кто был повержен навзничь, вверх лицом,
Кто, съежившись, сидел на почве пыльной,
А кто сновал без устали кругом.
Там, в невозможной пустыне, стоит песчаный стол, за которым я сижу и пишу пальмовой веткой. Справа от моего стола занозой в глазу торчит кривая мечеть с кривым полумесяцем, откуда несутся хриплые приказы. Чтобы зайти в мечеть, надо вымыть ноги. Но вода - мираж и ноги я мою песком, хотя в мечеть все равно не захожу. У меня другая дорога - та, что ведет в Рим. По этой дороге и бреду я, взвалив на плечи всю сыпучую неопределенность своего существования*. И кажется мне, что рядом со мною идет ангел-хранитель, а впереди развевается плащ святого апостола Павла.
*** До Синокрота это успел проделать только Камоно Темэй в своих "Записках отшельника".
Плащ, за край которого можно схватиться, чтобы не упасть, а не алгебраическое преобразование, в результате которого ничего кроме не получится.
МЫСЛЬ IV
Я провел линию, и она стала горизонтом*. А может, это граница моего терпения?**
* Поскольку Истинный Горизонт - плоскость, проходящая через глаз наблюдателя и перпендикулярная к отвесной линии в точке наблюдения.
** "...испытание вашей веры производит терпение, терпение же должно иметь совершенное действие, чтобы вы были совершенны во всей полноте, без всякого недостатка" (Иак 1,3-4).
МЫСЛЬ V
И чем дальше я отходил от своего отечества, тем сильнее оно, безысходное, занимало мое воображение, пока не воспалило его совсем. А зрение! Никакого труда не составляло мне теперь разглядеть грубого раба, наглого ростовщика, гордого похитителя верблюдов и всех остальных мясников. И с таким восторгом и приязнью я всматривался почти что в каждого своими прекрасными глазами, что один глаз у меня вытек совсем, а другой готов был вот-вот вытечь.
В начале пути я еще вдыхал, раздувая свои арабские ноздри, дым мангалов и заводов по изготовлению мангалов, крематориев и костров инквизиции, и мне, не скрою, был сладок и приятен он - дым моей родины. А уже дальше пошли чужие дымы, дымы чужих шашлычных и чужих костров инквизиции, и они были мне отвратительны.
И чужие барышники с чужими мухтарами* не вызывали у меня сердцебиения и тяжелого дыхания. И взирал я на них равнодушно. Что мне до ихних принцесс, думал я, когда у меня своя хабибти** имеется? Да и не отмечал я никакой разницы между их раввинами*** и нашими муфтиями****.
* Начальник (араб.).
** Любимая (араб.).
*** Духовный наставник (евр.).
**** Служитель культа, авторитет в вопросах мусульманской религии и права (араб.).
А теперь, когда случилось сделать мне остановку все в той же пустыне, я случайно узнал в газетном киоске, что наступил конец света*. И подавился я сигаретным дымом, и слезы устремились из моих тусклых глаз, чтобы затопить все километры, отделяющие меня от родины.
* Это действительно было уже печатно доказано одним придурком "с точки зрения научного анализа".
МЫСЛЬ VI
Почему так волнуются листья на этих деревьях? Потому что ветер*. А почему я волнуюсь? Потому что привык**. Никто уже ни от чего не волнуется, так что это только моя прерогатива. Во-первых, я волнуюсь, оттого что листва может перестать волноваться, во-вторых, я волнуюсь, оттого что ветер может перестать дуть, а в-третьих, я волнуюсь, оттого что жизнь может прекратиться. Прекратится внезапно жизнь, и тогда что? *** Тогда и ветер напрасен.
* Федор Тютчев, на что был хладнокровный поэт, а ведь тоже переживал: "О чем ты воешь ветр ночной?.."
** Кроме того, волнение, если оно вполне душевное, смягчает ответственность за содеянное в любом уголовном законодательстве, кроме, может, турецкого.
*** Ну, на этот вопрос Чаадаев давно ответил, кажется, еще до того, как его поместили под "медико-полицейский надзор" с приказанием "не сметь ничего писать": "Жизнь то и дело ускользает от нас, затем она возвращается, но было бы неверным утверждать, что мы живем непрерывно. Жизнь разумная прерывается всякий раз, когда теряется сознание. Чем больше таких минут забвения, тем меньше жизни сознательной, а если нет ничего, кроме таких минут, это и есть смерть. Чтобы умереть, таким образом, не нужно уходить из этой жизни, а другой смерти, конечно, нет. Смерть в жизни - только и есть смерть". И в другом месте: "Христианское бессмертие - это жизнь без смерти, а вовсе не жизнь после смерти".
МЫСЛЬ VII
Мимо меня провели изменника родины*.
* Это весьма странная глава, поскольку, будучи "вольным сыном эфира", Синокрот никогда не испытывал "шевеления отрадного мечтанья" в отношении какой-либо отчизны. При этом он любил к месту и не к месту цитировать Шекспира и даже однажды принял участие в любительской постановке "Ричарда II" на западном берегу реки Иордан:
Нет, Болингброк! Пусть, если я изменник,
Из книги жизни вычеркнут меня...
Прощай, мой государь! Передо мной
Открыт весь мир, закрыт лишь край родной!
"Друг, ставший врагом, - сказал я ему, - зачем ты сделал это? Почему ты поступил так, как не хотят поступать другие? Зачем ты вылез из подполья, вышел из строя, взорвал любимый бассейн халифа*, унизил главного визиря**, вынужденного приговорить тебя к смертной казни? А друзья! О них ты подумал? Каково им умолять палача поменяться ролями, чтобы самим намылить веревку и выбить ящик из-под твоих ног?.. Ты идешь, уже не оставляя за собой тени. Ты идешь мимо меня, а я иду мимо себя. Я иду на казнь".
Мимо тебя провели изменника родины.
* Правитель (араб.).
** Министр (араб.).
МЫСЛЬ VIII
За семью морями живет моя голубка во дворце. Мне трудно представить, сколько во дворце башен, фонтанов, темниц и колодцев, но я вижу каждый золотой волос на голове моей возлюбленной. Ее золотой волос вьется через семь морей. Солью все моря в один медный таз, стану Синдбадом-Мореходом и поплыву по красным, по желтым, по белым, по черным и прочим водам, изъясняясь со встречными мореплавателями двустишиями и песнями. Или напишу долгую, как путь из Дамаска в Сибирь, где живут Йаджудж и Маджудж*, поэму, чтобы ее отверг новый Махмуд Газневи...**
* То же, что Гог и Магог; у мусульман народы, живущие на далеком Севере (вероятнее всего, русские) и угрожающие миру.
** Султан Махмуд Газневи, отвергнувший преподнесенную ему Фирдоуси поэму "Шахнаме".
Как закончить то, что едва начато? Где-то там, за семью морями живет Изольда, изменившая Тристану. И Улисс бороздит очередной Карибский бассейн, где в каждом заливе Свиней его поджидают полицейские сирены. А поэму мою султан давно присвоил, проиллюстрировал своими непристойностями и разослал всем муэдзинам мира, чтобы они выкрикивали ее с минаретов все тридцать дней Рамадана*.
* Девятый месяц мусульманского года; отмечается 30-дневным постом.
Вот она, моя украденная жизнь, плывет по воздуху, словно золотой волос. Моя поэма, сотканная из мечтаний о голубке, тоскующей за семью морями в Долине Безразличия*.
* Одной из семи долин Алишера Навои:
Семь морей там и капле единой покорны,
Семь небес - словно мака иссохшие зерна.
МЫСЛЬ IX
Пришел Толкователь толкований*, чтобы столковаться со мной.
* Синокрот еще в православном монастыре рассказывал мне о мистической встрече с Артемидором из Далниса, жившим во II веке от Р. X. Артемидор был профессиональным прорицателем и толкователем сновидений, а его "Oneirocntica" ("Толкование снов") - полное собрание сведений о сновидениях, бытовавших у греков в пору Артемидора, и наблюдений самого толкователя.
- О, - спросил я его, - как ты можешь истолковать мою жизнь, если каждый день я начинаю ее заново?
- Каждое утро, - сказал я ему, - новая жизнь* блестит в зрачках роз и в клювах птиц. Блестит каждое слово апостола. И этот свет, Толкователь толкований, всем своим блеском уже все истолковал. Давным-давно истолковал, а ты продолжаешь оставаться темным, хотя это утро, и эти розы, и эти птицы лишили тьму всяких прав. Тьма бежала, а ты принял ее в свою душу; и не осталось в твоей душе места ни для слов апостола апостолов, ни для света и блеска небес. Так возьми то, за чем ты пришел, и уходи, человек противоположного ума.
И он ушел, очистив мой дом от ненужных и древних вещей.
* Так же говорит и Св Писание: "Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения" (Рим 6,5).
МЫСЛЬ X
Я ведь тоже могу написать длинный рассказ. Затянувшийся, как мое одиночество. Но легче, боюсь, вам от этого не станет. Не станет вам легче, поскольку вы не захотите делить одиночество со мною, а, напротив, станете читать рассказ, скрежеща зубами. И чем длиннее будет рассказ, тем больше зубовного скрежета обрушится на мой утонченный слух несостоявшегося Хафиза*. А потом последует ругань, а уже за бранью - рукоприкладство и членовредительство. Вы так привыкли, вас так воспитали, и ничего другого представить вы не можете.
* Псевдоним Шамседдина Мохаммеда. "Хафизами" называли в Средней Азии сказителей и людей, знающих наизусть Коран. Поэтическая деятельность при дворе халифа не обеспечила Хафиза ничем, кроме душевных невзгод.
Так что не буду писать я длинный рассказ, а напишу короткий. Короткий, как жизнь, рассказ, чтобы смысл его не успел вызвать гнев и вообще ничего не успел вызвать, кроме легкой дурноты. Дурнота - это не тошнота, с ней проще простого справиться, надкусив лимон. Мне с дурнотой справляться не надо, у меня одиночество, а вот вам стоит как следует поразмыслить, прежде чем танцевать лезгинку и монархию реставрировать. Реставрировать-то вы ее реставрируете, а дальше что? Дальше, скажете вы, нас не касается. Но ведь врете, очень даже касается, потому как если вам рассказ не нравится, так что уж о халифе говорить. Вы его обязательно расстреляете, скрежеща зубами, и повернете реки вспять, а вслед за реками и в моем рассказе начнете наводить революционный порядок. Придете с автоматами Калашникова, сожжете мою "александрийскую" библиотеку, разобьете вдребезги мои музыкальные инструменты, растащите мою коллекцию фиговых листков, выставите мое одиночество* на всеобщее посмешище и поругание, а меня в двадцать четыре часа вышлите из моей пустыни. И что я успею сделать за эти двадцать четыре часа? Ни прошлого, ни настоящего собрать я не успею, а вылечу из собственной страны голым соколом, если только вылететь смогу; если только не возникнет у вас маниакального желания приучить меня к охоте.
* О разных формах и ступенях одиночества много писал Николай Бердяев, но, насколько мне известно, Синокрот его не читал.
Но я охотиться с вами не стану, даю слово восточной чести*, так что бросьте портить мое имущество, а садитесь лучше пить арабский кофе с вареньем. С клубничным вареньем, которое так любят русские философы.
* Тут к месту две взаимоисключающие пословицы: русская - "Что за честь, коли нечего есть" и восточная - "Честь - это тот алмаз, который делает нищего равным султану".
МЫСЛЬ XI
Скажите, если вы еще не разучились говорить. А если разучились, то все равно скажите: не знаете ли вы такого места, где можно сложить оружие?*
* По-видимому, Синокрот имел в виду следующий пассаж из эссе Клая С. Льюиса: "Падший человек - это не просто несовершенное существо, которое надо исправить и улучшить; это мятежник, который должен сложить оружие. Сложить оружие, сдаться, попросить прощения, признать, что мы отклонились от правильного пути, начать заново - вот единственный выход из нашей пропасти. Именно это признание, безоговорочную капитуляцию, полный ход назад называют христиане покаянием".
МЫСЛЬ XII
Я не противник всего, я противник всего как у всех. Собираю вязанки общих слов и скармливаю их костру. В пустыню* можно прийти с любого конца света, а вот выход - мираж. Когда тебе кажется, что он найден, перекрестись и ложись спать возле костра: во сне куда-нибудь выйдешь.
* Пустыня - это место встречи евреев с Богом, пустыня - это место, где "пали кости" спутника Моисея и где воспиталось новое поколение тех, кто поспешил вслед за Иисусом Навином вступить на Землю Обетованную (Евр 3,8-17). Пустыня - это место, где молился, постился и был искушаем Сын Божий (Мф 4,1-10). Пустыня - место, где скитались "те, кого весь мир был не достоин", то есть праведники и святые (Евр 11,38). Наконец, это место, где совершались чудеса: Господь накормил 5 тысяч алчущих пятью хлебами и двумя рыбами (Ин 6,31 и Мф 14, 14-21).