Большие люди маленькой страны дрожат над своей пустыней. Только здесь, среди миражей*, они могут заниматься изготовлением золотых тельцов и выращиванием крокодилов. Где большой человек, там крокодил, а где крокодилы, там известно что. Такова специфика места, где я живу, - места, где любое действие контролируется крокодилами.
* "Мираж проявляется именно как мираж", - говорил Хосе Ортега-и-Гассет. Он много чего еще подобного наговорил (см примечание к мысли XXV).
Но хватит, хватит о трагическом! И у этой медали есть обратная сторона, на которой выбито "Sub specie aeternitatis"*. Перевернем медаль и спокойно уснем возле костра инквизиции, чтобы проснуться когда-нибудь в Божием Царстве.
* С точки зрения вечности (лат.)
МЫСЛЬ XIII
Жизнь - персидский ковер, узоры которого, переплетаясь, дают фантастическое представление о времени. Вот я иду, рассматривая и разгадывая его узоры, не в силах оторвать взор от узора момента, представляющегося непереносимо ужасным.
Но стоит поднять взгляд, стоит забросить его высоко-высоко, как синева и глубина Вечности наполняют и переполняют тебя счастьем и достоинством бессмертия.
"Я человек", - вспоминаю я, освобождая свою жизнь от временной Персии. Персии, ставшей безумным Ираном.
Если вспомнить, что ты человек, если освободиться от Ирана, если подняться над самим собой и пойти, протягивая душу Вечности*, то уже не ковер будет расстилаться под твоими стопами, а голубые и золотые небеса. Да разве я иду? Я плыву! Я лечу! Я парю! Прощай, мое время. Низовое время людей, добровольно ставших ковровщиками.
* Не той, "не нуждающейся ни в чем постороннем", вечности, из-за которой бедолага Ибн Баджа был отравлен марокканскими тюремщиками в 1138 году, а возглашаемой Мейстером Экхартом: "Что есть вечность? Свойство вечности то, что в ней бытие и юность одно и то же. Ибо вечность не была бы вечной, если б должна была вновь становиться, а не была бы всегда".
МЫСЛЬ XIV
Мне кажется, что им кажется, что мне кажется, что я существую в пятом лице*. Это может значить, что я вовсе не существую и потому захлебываюсь в потоке собственного сознания.
* Я, кажется, могу засвидетельствовать, что такая проблема действительно наблюдалась. Ни одна фотография Синокрота, а их существует как минимум девятнадцать, не была похожа одна на другую. Объясняется это или чрезмерной подвижностью его физиономии, или тем обстоятельством, что большая часть их была сделана фотографами-индуистами, у которых всегда имелись множественные отклонения на почве истинного количества лиц у четырехрукого Брахмы. Трехглазый Шива, как известно, уничтожил его пятое, самое прекрасное лицо, но поверить в это отличники фотографического производства до сих пор не могут.
МЫСЛЬ XV
Жил еще в нашей пустыне человек, который понятия ни о чем не имел. Другой хорошенько подумает и скажет, что это сказочный Абул-Хасан, спящий наяву, а я отвечу, что дело не в имени. Главное, как человек жил, живет и жить будет. Это главное. Что до понятий, то они меняются. Вчера, например, любой еврей был врагом, а сегодня он уже лучший друг и родственник. Вчера сионизм был понятием отрицательным, а сегодня никаких дурных ассоциаций уже не вызывает.
Жил, значит, человек в пустыне и был счастлив, пока не окружила его армия понятий. И так плотно она его окружила, так безжалостно взяла в кольцо, что он заговорил на дипломатическом языке понятий и сам стал только понятием*.
* Здесь автор явно пародирует догадку Спинозы: "Из того, что мы сравниваем вещи между собой, возникают некоторые понятия, которые, однако, вне вещей не представляют ничего, кроме модусов мышления. Это очевидно из того, что если бы мы захотели их рассматривать как вещи, находящиеся вне мышления, то ясное понятие, которое мы о них имеем, тотчас превратилось бы в смутное".
МЫСЛЬ XVI
По моему сну металась крыса, а я метался вслед за ней, стараясь производить как можно меньше шума. Я не боялся крысы, я стеснялся ее убить. Я стеснялся убить наглую крысу, вторгшуюся в мой сон* и заставившую меня искать выход из этого сна**. Из этого долгого сна, где я и крыса должны были стать жертвами Великого Пробуждения.
* Древнему китайцу, которому приснилась бабочка, повезло несравненно больше. Впрочем, в отличие от Чжуан-цзы, Синокрот не менялся с крысой ролями.
** Сенека просил милого Луцилия в таких случаях не особо удивляться: "Кто спит неглубоко и в дремоте видит какие-то образы, тот иногда во сне понимает, что спит.."
МЫСЛЬ XVII
Диалектика хороша лишь тем, что никто не понимает вполне ее предназначения. С аналогичным явлением сталкиваешься в культуре, которая сильна лишь тем, что ее тоже никто не понимает. Однако есть проблемы, призывающие к срочному объяснению и решению, несмотря на полное и всеобщее непонимание и разоружение. Решая одну проблему, забываешь о других. И только тем и живешь, забытый теми, для кого как бы уже и не живешь.
Вот я, не живущий, лежу себе на смертном одре, а вокруг меня столпились все кому не лень, чтобы сфотографироваться со мной, не живущим, на память. На вечную память.
- Спасибо, что почтили мою память, - говорю я.
- Да чего уж там, традиции у нас такие, - перемигиваются все кому не лень.
И никому не интересно, что меня все это раздражает, выводит из себя и заставляет думать об иных традициях. Но провожающие меня в последний путь твердят, что это, мол, мои проблемы, а свои они будут решать по-своему. Я бы сейчас сказал, как они будут их решать, но кто посчитается с моим или русского писателя Венедикта мнением! Кому интересно, что думаем мы, лежа на смертном одре? Никто с нами, знающими диалектику культуры и культуру диалектики, никогда не считался*, фотографируя и отпевая нас по чуждому, то есть не католическому, обряду.
* Кроме, может быть, Сократа. Тот тоже, прихлебывая цикуту, хитро приговаривал: "Подвергай все сомнению".
- Царица Небесная! - только и можем выдохнуть мы.
Но недоброжелатели, торжествующие победу, сильно ошибаются. Страшно, можно сказать, ошибаются, навязывая свои заблуждения тем, кто, не вступая в пустые споры, кое в чем разобрался и давно уже смотрит в другую сторону. Там, в той прекрасной стороне, не поступают против воли человека. Последней воли человека, перешагнувшего через линию горизонта, как через какой-нибудь Рубикон.
МЫСЛЬ XVIII
Я приоткрыл глаз и исследовал им окрестности. Так я и знал: сорок разбойников поджидало меня на большой дороге, привычно затачивая свои страшные ножи. И все только потому, что я частично русский: по-видимому, той самой частью, которая нелюбима всеми, по-видимому, сердцем. А может, душой или языком.
Враги раскопали мою биографию, враги перерыли мое нищее белье и рукописи, враги объявили мне джихад*, как Соломону Рушди. Разум их не имеет стыдливости, поэтому поступки их чудовищны.
* Рвение (араб.). - каноническое предписание вести войну против иноверцев.
Они перегородили дорогу, ведущую в Рим, они вооружились чем попало, они, провозгласив себя новым поколением ревнителей традиций, поступают традиционно подло.
Что мне делать с фрагментами своей биографии и частичной русскостью? Что мне делать со своей ущербной душой и никому здесь не нужным языком? Идти в Рим. Все-таки идти тайными тропами в Рим, стряхивая с себя частичность и фрагментарность. Идти в Рим за своей сестрой Нищетой, вооружась humilitas*.
* Смирение (лат.). Пьер Абеляр определял смирение как то, благодаря чему мы отвлекаемся от тяги к тщеславию, чтобы не пытаться казаться выше, чем мы есть.
МЫСЛЬ XIX
Высота голоса птицы пронзила мое сердце. Чувства, столпившиеся в горле, заставили меня часто-часто задышать, а потом заплакать. Но плакал я про себя, и экономный мой плач слышал только ангел-хранитель, сидящий на краю кровати.
Ангел вздрогнул, сложил крылья и руки для молитвы, и я успокоился, улыбнувшись ему уже из сна.
И наступило счастье*.
* Вот так, назло Омару Хайяму, Паскалю и Шопенгауэру, в настоящем наступило счастье. А ведь они и мысли об этом допустить не могли, сомневались, стало быть, в наших жалких возможностях.
МЫСЛЬ XX
Дорога движется красной нитью в тексте мироздания.
Красная дорожная пыль ложится на листья и плоды смоковниц. Я думаю о ветре. Вот он поднимается из-за большого камня в застиранной чалме непогоды.
- У-у-у, - взвывает он, пряча от меня лицо, изрытое оспой.
За ветром появляется его младший брат дождь и обрушивает свои стрелы на мою незащищенную голову. О, я погибаю! Стройные колонны моих мыслей обращаются в бегство, заставляя остаток ума лихорадочно искать выход. Выход из положения, которое сами же и создали.
Как же мне спокойно оставаться в искусстве ненастья, когда вопрос "Быть или не быть?" сменился вопросом "С кем и с чем быть?".
Я легко делаю выбор* и остаюсь с остатком своего ума. Я еще могу им блеснуть и вспомнить, как чуден Нил при тихой погоде и как тиха египетская ночь, пока пыль снова не легла на листья смоковниц.
* Приведу здесь целиком абзац любимого Синокротом св. Бернарда Клервоского: "Следовательно, свобода выбора остается и после грехопадения, пусть даже склонная к страданию, но цельная. И то обстоятельство, что человек сам по себе не имеет достаточно сил, дабы сбросить с себя грех или страдание, еще не означает уничтожение свободы выбора, но только лишение остальных свобод. Ибо ни мудрость, ни мощь не входят в существо свободного выбора и никогда не входили; ему свойственно лишь желание: он делает тварь только желающей, но не делает ее ни мудрой, ни могучей. Поэтому правильно то, что человек теряет свободу выбора лишь тогда, когда он перестает быть водящим, но отнюдь не тогда, когда он перестает быть могущим или мудрым. Ибо где нет воли, нет и свободы. Я не говорю, что ее нет, если отсутствует желание добра, я говорю - если тварь не имеет желания вовсе. Ведь безусловно ясно, что свобода выбора пропадает там, где исчезает не только добро, как следствие воли, но и полностью сама воля. Ибо если человек не может хотеть только добра, то это значит, что у него отсутствует свобода, но не выбора, а суждения. Если же у него не будет силы не только хотеть, но и совершить добро, которое он хочет совершить, то у него будет отсутствовать свобода желания наслаждения, но не свобода выбора. Таким образом, поскольку свободный выбор следует за волей, то, если он исчезает, не может быть и его. Воля же одинаково упорствует как в благе, так и во зле. Поэтому, само собой разумеется, что и свободный выбор пребывает полностью как в добре, так и во зле. И как воля, даже претерпевая страдания, не перестает быть волей, но называется и в действительности является несчастной волей, подобно тому, как может быть и счастливая воля, - таким же образом и свободный выбор как таковой не может быть устранен или ограничен какой-либо необходимостью или препятствием".
Пусть ветер прячется за глинобитной стеной, скрывая свое пустое и черное лицо древнего мира. Мира, где не было Христа, а значит, и ничего быть не могло. Ничего не могло быть, покуда Господь не остановился у смоковницы, не стряхнул с нее красную пыль и не накормил апостолов, которым с самого начала было понятно с кем быть.
МЫСЛЬ XXI
Если государство не может позволить себе сумасшедшего в государственном масштабе, то это уже не государство, а пародия на него. Карикатура. Потому все должно быть официально определено: вот он, мол, наш главный помешанный, наша национальная гордость, без которой не видать нам проблеска мысли и вообще ничего не видать.
Стало быть, выбирается герой, так сказать "торговец доказательствами", и объявляется злодеем не в своем уме. И пусть он не сидит в подземной темнице, полной крыс и насекомых, а ходит себе по городу.
Все от него бегут, боясь заразиться безумием. Все бегут, изменяясь в лицах, а он продолжает корчить из себя философа или там религиозного мистика. При этом путает историю с географией и активно распространяет заразу. Так что абсолютно правильно поступает государство, не пытаясь оградить себя от чрезвычайно опасного, но одного-единственного субъекта. От буйного психа*, с которым ни армия, ни флот, ни конституция, ни High Court of Justice** ничего сделать не могут.
* То же, что "звериный человек", который на предложение Сведенборга доказать истину утверждения, что свет - это тьма, а тьма - это свет, ответил: "Нет ничего проще. Что есть свет и тьма, если не состояния глаза? Не превращается ли свет в тень, когда глаз отходит от яркого солнечного света или если пристально смотреть прямо на солнце? Каждый знает, что тогда состояние глаза меняется и свет кажется подобным тени; а в обратном случае, когда глаз возвращается в свое нормальное состояние, эта тень кажется светом. Не видит ли сова тьму ночи как ясный день, а дневной свет как тьму ночи? Ведь тогда она действительно видит само солнце как темный и тусклый шар. Если у человека были бы глаза совы, то что он назвал бы светом, а что тьмой? Так что же такое свет, как не состояние глаза? А если так, то не является ли свет тьмой, а тьма - светом? Итак, как одно, так и другое утверждение верно".
** Высший суд справедливости (англ.).
Но затем государство принимает новое решение и вводит в организмы всех лояльных граждан вакцину от безумия! Ведь они, несчастные граждане, в этом государстве родились, вкусили прелесть обучения и плоды труда; им здесь немного жить и долго умирать...
И теперь, когда дело сделано, вакцина привита, можно расслабиться и порассуждать в тесном кругу визирей, можно поговорить шепотом о том, что мысли нашего государственного идиота весьма оригинальны.
Правильные, прекрасные, гениальные мысли, которым никак не могут найти применения в этой тупой, уродливой, средневековой системе.
МЫСЛЬ XXII
Дорога в пламени. По ней только что промчался конь, высекая копытами искры. Надо идти за ним, говорю я себе, и шагаю по огненному пути. В одной руке у меня цветок жасмина, в другой свиток. А где же сабля? Сабля у гостя, задержавшегося на пороге моего пустого дома. Мой дом пуст, как стакан, в котором стояла веточка жасмина. Гость выпил воду из этого стакана и разбил его на мелкие осколки.
- Послушай! - сказал я ему. - Кто теперь соберет мою жизнь?
- Она сама*.
* Нечто похожее утверждал Мейстер Экхарт: "Если бы кто-нибудь тысячу лет вопрошал жизнь: зачем ты живешь? - и она бы ему вообще отвечала, она не сказала бы ничего иного, как: я живу затем, чтобы жить. И это оттого, что жизнь живет своей собственной глубиной, бьет из себя самой. Поэтому она живет без всякого "почему" и живит себя самое. И если бы кто-нибудь спросил правдивого человека, такого, который действует из своей собственной глубины: зачем ты делаешь свое дело? если бы он верно отвечал, он не сказал бы ничего иного, кроме того, что: я делаю, потому что делаю".
МЫСЛЬ XXIII
Не отвлекайте меня, потому что я опаздываю. Не останавливайте меня, иначе я не успею на воскресную службу, и Святая Месса начнется без меня. Мне надо исповедоваться, а вы выставляете полицейские кордоны. Мне необходимо причаститься, а вы подсылаете наемных убийц с ятаганами, которые всегда рады прикончить верующего на пороге Рая. Засунули бы лучше свои кровожадные морды в "Эликсир Счастья"!*
* Замечательное творение Абу Хамида аль-Газали. Вот весьма поучительный отрывок из него: "...если в бодрствующем состоянии кто-то будет упражняться в очищении своего Сердца от плотских желаний, агрессивности и плохих и недостойных нравов этого мира, сядет в пустом месте, поднимет глаза, освободится от чувств, обратит свое Сердце к Царствию Божиему и будет постоянно говорить: "Аллах! Аллах! (Боже! Боже!)", но только Сердцем, а не вслух, до тех пор, пока он не забудет и о себе, и обо всем этом мире, вообще обо всем забудет, кроме Всевышнего Бога, вот когда так случится, дверца в его Сердце откроется, хотя он и не спит. Тогда он увидит наяву то, что другие видят во сне, увидит он души ангелов в прекрасном виде, увидит пророков и сможет найти в них пользу и получить их помощь и покажут ему Божие Царство земли и небес. И тот, кому открылся этот путь, увидит великие дела, не имеющие предела и границ, и это то, о чем сказал пророк, да благословит Бог и да приветствует: "Показали мне землю, и увидел и запад ее, и восток".
Пресвятая Богородица, помоги мне пройти через толпу головорезов! Господи, помилуй меня, грешного! Святой архангел Михаил, защити меня от козней дьявольских! Пусть я, ненавидимый миром, стану невидимым! Разреши мне, Бог и Господь мой, миновать эту войну и оказаться в церкви! Позволь мне, Иисус Сладчайший, смочить пальцы в чаше со святой водой и начертить крест на своем лбу. Твой крест, о Господи! Заступись за меня, Царица Небесная, не дай умереть без покаяния!
МЫСЛЬ XXIV
- Саббах альхир*, - сказал мне халиф-атропофаг, - то есть иди сюда, я тебя съем!
* Доброе утро (араб.).
- Да я весь желчью пропитан, - промямлил я, - у тебя от моей недостойной плоти может быть несварение желудка.
- Йялла*, лучше добровольно иди, - сказал антропофаг, - добровольцев я очень уважаю.
* Быстрей, живей (араб.).
- И плоскостопие у меня, - уточнил я. - Какой из меня доброволец?
- От твоего плоскостопия, шармут*, мне ни холодно ни жарко, пробурчал, подумав, халиф.
* Дурак, ублюдок (араб.).
- А как насчет лишая, оспы, чумы, проказы? - разошелся я.
- Это в общем-то не имеет значения, - помрачнел он.
- А недавно я принял католичество!*
* Католичество - сфера, где все блаженные - одно. Оно же - собрание людей, которые верят, что есть еще на земле создания, не разуверившиеся до конца.
- Кул кхара!* Уведите от меня этого психопата, а иначе я сам себя съем! - завопил антропофаг, закатывая глаза.
* Заткнись! (араб.)
И многочисленные доброжелатели увели меня, сокрушенно качая головами.
МЫСЛЬ XXV
Внимание рассеивается, как звезды на небе. Внимание рассеивается на звезды. Без всякого внимания пишу повествование, которое держится на честном слове. Кому-то я дал честное слово написать это невнимательное повествование. Но кому?* Ведь вокруг ни одна душа не внемлет звездам, сосредоточив весь свой интерес на невозможных для меня вещах. Не на звездах. А если я отвлеку внимание от звезд, они выпадут из своих родовых гнезд и разобьются. И усатые мусорщики побегут запихивать их осколки в грязные мешки. Вот что случится, если я сосредоточу внимание на другом. Никто из занятых собственным временем и не заметит, что звезд не стало. Никто, кроме маленьких детей, которым страшно засыпать, не видя на небе ничего прекрасного.
* Может быть, Ортега-и-Гассету, правда, его не слишком интересовали звезды. "Внимание - это вид основной деятельности Я, который направляет и регулирует его остальные действия. Недостаточно, например, для осуществления нами акта видения и слушания чего-либо, чтобы оно находилось перед нами. Те, кто живет близ водопада, перестают слышать его, и из всего, что складывается в видимый сейчас образ этого театра, мы замечаем лишь часть его. Какую? Ту, на которой мы сосредоточиваемся, на которую обращаем внимание. Видеть означает смотреть, или искать глазами, слышать - слушать, или напрягать слух. Следовательно, говорю я, природа, внешний мир требует внимания человека с неотступной настоятельностью, все время ставя перед ним проблемы выживания и самозащиты... Обратиться к себе самому означало бы отвлечься от происходящего вокруг, а подобное отвлечение могло бы стоить животному жизни. Природа в своей первобытной естественности жестока: она не терпит невнимательности. Нужно иметь сотню глаз, беспрестанно окликать "стой! кто идет?", быстро получать сведения о постоянно меняющихся обстоятельствах, чтобы ответить на них соответствующими действиями. Внимание к природе - это жизнь в действии. Животное в чистом виде - это человек действия в чистом виде".
МЫСЛЬ XXVI
Поскольку я последний в своем роде, поскольку род мой последний, поскольку лучше быть последним, поскольку я не посредник и не посредственность, поскольку я знаю, что значение имеет только Бог и человек в Боге, поскольку я это понял всем сердцем своим, всей душой своей, всем разумением своим и всей своей крепостью, до сих пор не сдавшейся врагу, то я с радостью остаюсь последним и готов стать самым последним и даже самым-самым наипоследнейшим (если отыщется предпоследний), чтобы воскликнуть "Это я, Господи!" и оказаться в Божием Царстве*.
* Хотя Ангелус Силезиус, перефразируя Евангелие от св. Луки (Лк 17,21), и пугал, что если в самом тебе Рая нет, то никогда туда не войти и "речные потоки" будут продолжать "веселить Град Божий" без тебя.
* "Мираж проявляется именно как мираж", - говорил Хосе Ортега-и-Гассет. Он много чего еще подобного наговорил (см примечание к мысли XXV).
Но хватит, хватит о трагическом! И у этой медали есть обратная сторона, на которой выбито "Sub specie aeternitatis"*. Перевернем медаль и спокойно уснем возле костра инквизиции, чтобы проснуться когда-нибудь в Божием Царстве.
* С точки зрения вечности (лат.)
МЫСЛЬ XIII
Жизнь - персидский ковер, узоры которого, переплетаясь, дают фантастическое представление о времени. Вот я иду, рассматривая и разгадывая его узоры, не в силах оторвать взор от узора момента, представляющегося непереносимо ужасным.
Но стоит поднять взгляд, стоит забросить его высоко-высоко, как синева и глубина Вечности наполняют и переполняют тебя счастьем и достоинством бессмертия.
"Я человек", - вспоминаю я, освобождая свою жизнь от временной Персии. Персии, ставшей безумным Ираном.
Если вспомнить, что ты человек, если освободиться от Ирана, если подняться над самим собой и пойти, протягивая душу Вечности*, то уже не ковер будет расстилаться под твоими стопами, а голубые и золотые небеса. Да разве я иду? Я плыву! Я лечу! Я парю! Прощай, мое время. Низовое время людей, добровольно ставших ковровщиками.
* Не той, "не нуждающейся ни в чем постороннем", вечности, из-за которой бедолага Ибн Баджа был отравлен марокканскими тюремщиками в 1138 году, а возглашаемой Мейстером Экхартом: "Что есть вечность? Свойство вечности то, что в ней бытие и юность одно и то же. Ибо вечность не была бы вечной, если б должна была вновь становиться, а не была бы всегда".
МЫСЛЬ XIV
Мне кажется, что им кажется, что мне кажется, что я существую в пятом лице*. Это может значить, что я вовсе не существую и потому захлебываюсь в потоке собственного сознания.
* Я, кажется, могу засвидетельствовать, что такая проблема действительно наблюдалась. Ни одна фотография Синокрота, а их существует как минимум девятнадцать, не была похожа одна на другую. Объясняется это или чрезмерной подвижностью его физиономии, или тем обстоятельством, что большая часть их была сделана фотографами-индуистами, у которых всегда имелись множественные отклонения на почве истинного количества лиц у четырехрукого Брахмы. Трехглазый Шива, как известно, уничтожил его пятое, самое прекрасное лицо, но поверить в это отличники фотографического производства до сих пор не могут.
МЫСЛЬ XV
Жил еще в нашей пустыне человек, который понятия ни о чем не имел. Другой хорошенько подумает и скажет, что это сказочный Абул-Хасан, спящий наяву, а я отвечу, что дело не в имени. Главное, как человек жил, живет и жить будет. Это главное. Что до понятий, то они меняются. Вчера, например, любой еврей был врагом, а сегодня он уже лучший друг и родственник. Вчера сионизм был понятием отрицательным, а сегодня никаких дурных ассоциаций уже не вызывает.
Жил, значит, человек в пустыне и был счастлив, пока не окружила его армия понятий. И так плотно она его окружила, так безжалостно взяла в кольцо, что он заговорил на дипломатическом языке понятий и сам стал только понятием*.
* Здесь автор явно пародирует догадку Спинозы: "Из того, что мы сравниваем вещи между собой, возникают некоторые понятия, которые, однако, вне вещей не представляют ничего, кроме модусов мышления. Это очевидно из того, что если бы мы захотели их рассматривать как вещи, находящиеся вне мышления, то ясное понятие, которое мы о них имеем, тотчас превратилось бы в смутное".
МЫСЛЬ XVI
По моему сну металась крыса, а я метался вслед за ней, стараясь производить как можно меньше шума. Я не боялся крысы, я стеснялся ее убить. Я стеснялся убить наглую крысу, вторгшуюся в мой сон* и заставившую меня искать выход из этого сна**. Из этого долгого сна, где я и крыса должны были стать жертвами Великого Пробуждения.
* Древнему китайцу, которому приснилась бабочка, повезло несравненно больше. Впрочем, в отличие от Чжуан-цзы, Синокрот не менялся с крысой ролями.
** Сенека просил милого Луцилия в таких случаях не особо удивляться: "Кто спит неглубоко и в дремоте видит какие-то образы, тот иногда во сне понимает, что спит.."
МЫСЛЬ XVII
Диалектика хороша лишь тем, что никто не понимает вполне ее предназначения. С аналогичным явлением сталкиваешься в культуре, которая сильна лишь тем, что ее тоже никто не понимает. Однако есть проблемы, призывающие к срочному объяснению и решению, несмотря на полное и всеобщее непонимание и разоружение. Решая одну проблему, забываешь о других. И только тем и живешь, забытый теми, для кого как бы уже и не живешь.
Вот я, не живущий, лежу себе на смертном одре, а вокруг меня столпились все кому не лень, чтобы сфотографироваться со мной, не живущим, на память. На вечную память.
- Спасибо, что почтили мою память, - говорю я.
- Да чего уж там, традиции у нас такие, - перемигиваются все кому не лень.
И никому не интересно, что меня все это раздражает, выводит из себя и заставляет думать об иных традициях. Но провожающие меня в последний путь твердят, что это, мол, мои проблемы, а свои они будут решать по-своему. Я бы сейчас сказал, как они будут их решать, но кто посчитается с моим или русского писателя Венедикта мнением! Кому интересно, что думаем мы, лежа на смертном одре? Никто с нами, знающими диалектику культуры и культуру диалектики, никогда не считался*, фотографируя и отпевая нас по чуждому, то есть не католическому, обряду.
* Кроме, может быть, Сократа. Тот тоже, прихлебывая цикуту, хитро приговаривал: "Подвергай все сомнению".
- Царица Небесная! - только и можем выдохнуть мы.
Но недоброжелатели, торжествующие победу, сильно ошибаются. Страшно, можно сказать, ошибаются, навязывая свои заблуждения тем, кто, не вступая в пустые споры, кое в чем разобрался и давно уже смотрит в другую сторону. Там, в той прекрасной стороне, не поступают против воли человека. Последней воли человека, перешагнувшего через линию горизонта, как через какой-нибудь Рубикон.
МЫСЛЬ XVIII
Я приоткрыл глаз и исследовал им окрестности. Так я и знал: сорок разбойников поджидало меня на большой дороге, привычно затачивая свои страшные ножи. И все только потому, что я частично русский: по-видимому, той самой частью, которая нелюбима всеми, по-видимому, сердцем. А может, душой или языком.
Враги раскопали мою биографию, враги перерыли мое нищее белье и рукописи, враги объявили мне джихад*, как Соломону Рушди. Разум их не имеет стыдливости, поэтому поступки их чудовищны.
* Рвение (араб.). - каноническое предписание вести войну против иноверцев.
Они перегородили дорогу, ведущую в Рим, они вооружились чем попало, они, провозгласив себя новым поколением ревнителей традиций, поступают традиционно подло.
Что мне делать с фрагментами своей биографии и частичной русскостью? Что мне делать со своей ущербной душой и никому здесь не нужным языком? Идти в Рим. Все-таки идти тайными тропами в Рим, стряхивая с себя частичность и фрагментарность. Идти в Рим за своей сестрой Нищетой, вооружась humilitas*.
* Смирение (лат.). Пьер Абеляр определял смирение как то, благодаря чему мы отвлекаемся от тяги к тщеславию, чтобы не пытаться казаться выше, чем мы есть.
МЫСЛЬ XIX
Высота голоса птицы пронзила мое сердце. Чувства, столпившиеся в горле, заставили меня часто-часто задышать, а потом заплакать. Но плакал я про себя, и экономный мой плач слышал только ангел-хранитель, сидящий на краю кровати.
Ангел вздрогнул, сложил крылья и руки для молитвы, и я успокоился, улыбнувшись ему уже из сна.
И наступило счастье*.
* Вот так, назло Омару Хайяму, Паскалю и Шопенгауэру, в настоящем наступило счастье. А ведь они и мысли об этом допустить не могли, сомневались, стало быть, в наших жалких возможностях.
МЫСЛЬ XX
Дорога движется красной нитью в тексте мироздания.
Красная дорожная пыль ложится на листья и плоды смоковниц. Я думаю о ветре. Вот он поднимается из-за большого камня в застиранной чалме непогоды.
- У-у-у, - взвывает он, пряча от меня лицо, изрытое оспой.
За ветром появляется его младший брат дождь и обрушивает свои стрелы на мою незащищенную голову. О, я погибаю! Стройные колонны моих мыслей обращаются в бегство, заставляя остаток ума лихорадочно искать выход. Выход из положения, которое сами же и создали.
Как же мне спокойно оставаться в искусстве ненастья, когда вопрос "Быть или не быть?" сменился вопросом "С кем и с чем быть?".
Я легко делаю выбор* и остаюсь с остатком своего ума. Я еще могу им блеснуть и вспомнить, как чуден Нил при тихой погоде и как тиха египетская ночь, пока пыль снова не легла на листья смоковниц.
* Приведу здесь целиком абзац любимого Синокротом св. Бернарда Клервоского: "Следовательно, свобода выбора остается и после грехопадения, пусть даже склонная к страданию, но цельная. И то обстоятельство, что человек сам по себе не имеет достаточно сил, дабы сбросить с себя грех или страдание, еще не означает уничтожение свободы выбора, но только лишение остальных свобод. Ибо ни мудрость, ни мощь не входят в существо свободного выбора и никогда не входили; ему свойственно лишь желание: он делает тварь только желающей, но не делает ее ни мудрой, ни могучей. Поэтому правильно то, что человек теряет свободу выбора лишь тогда, когда он перестает быть водящим, но отнюдь не тогда, когда он перестает быть могущим или мудрым. Ибо где нет воли, нет и свободы. Я не говорю, что ее нет, если отсутствует желание добра, я говорю - если тварь не имеет желания вовсе. Ведь безусловно ясно, что свобода выбора пропадает там, где исчезает не только добро, как следствие воли, но и полностью сама воля. Ибо если человек не может хотеть только добра, то это значит, что у него отсутствует свобода, но не выбора, а суждения. Если же у него не будет силы не только хотеть, но и совершить добро, которое он хочет совершить, то у него будет отсутствовать свобода желания наслаждения, но не свобода выбора. Таким образом, поскольку свободный выбор следует за волей, то, если он исчезает, не может быть и его. Воля же одинаково упорствует как в благе, так и во зле. Поэтому, само собой разумеется, что и свободный выбор пребывает полностью как в добре, так и во зле. И как воля, даже претерпевая страдания, не перестает быть волей, но называется и в действительности является несчастной волей, подобно тому, как может быть и счастливая воля, - таким же образом и свободный выбор как таковой не может быть устранен или ограничен какой-либо необходимостью или препятствием".
Пусть ветер прячется за глинобитной стеной, скрывая свое пустое и черное лицо древнего мира. Мира, где не было Христа, а значит, и ничего быть не могло. Ничего не могло быть, покуда Господь не остановился у смоковницы, не стряхнул с нее красную пыль и не накормил апостолов, которым с самого начала было понятно с кем быть.
МЫСЛЬ XXI
Если государство не может позволить себе сумасшедшего в государственном масштабе, то это уже не государство, а пародия на него. Карикатура. Потому все должно быть официально определено: вот он, мол, наш главный помешанный, наша национальная гордость, без которой не видать нам проблеска мысли и вообще ничего не видать.
Стало быть, выбирается герой, так сказать "торговец доказательствами", и объявляется злодеем не в своем уме. И пусть он не сидит в подземной темнице, полной крыс и насекомых, а ходит себе по городу.
Все от него бегут, боясь заразиться безумием. Все бегут, изменяясь в лицах, а он продолжает корчить из себя философа или там религиозного мистика. При этом путает историю с географией и активно распространяет заразу. Так что абсолютно правильно поступает государство, не пытаясь оградить себя от чрезвычайно опасного, но одного-единственного субъекта. От буйного психа*, с которым ни армия, ни флот, ни конституция, ни High Court of Justice** ничего сделать не могут.
* То же, что "звериный человек", который на предложение Сведенборга доказать истину утверждения, что свет - это тьма, а тьма - это свет, ответил: "Нет ничего проще. Что есть свет и тьма, если не состояния глаза? Не превращается ли свет в тень, когда глаз отходит от яркого солнечного света или если пристально смотреть прямо на солнце? Каждый знает, что тогда состояние глаза меняется и свет кажется подобным тени; а в обратном случае, когда глаз возвращается в свое нормальное состояние, эта тень кажется светом. Не видит ли сова тьму ночи как ясный день, а дневной свет как тьму ночи? Ведь тогда она действительно видит само солнце как темный и тусклый шар. Если у человека были бы глаза совы, то что он назвал бы светом, а что тьмой? Так что же такое свет, как не состояние глаза? А если так, то не является ли свет тьмой, а тьма - светом? Итак, как одно, так и другое утверждение верно".
** Высший суд справедливости (англ.).
Но затем государство принимает новое решение и вводит в организмы всех лояльных граждан вакцину от безумия! Ведь они, несчастные граждане, в этом государстве родились, вкусили прелесть обучения и плоды труда; им здесь немного жить и долго умирать...
И теперь, когда дело сделано, вакцина привита, можно расслабиться и порассуждать в тесном кругу визирей, можно поговорить шепотом о том, что мысли нашего государственного идиота весьма оригинальны.
Правильные, прекрасные, гениальные мысли, которым никак не могут найти применения в этой тупой, уродливой, средневековой системе.
МЫСЛЬ XXII
Дорога в пламени. По ней только что промчался конь, высекая копытами искры. Надо идти за ним, говорю я себе, и шагаю по огненному пути. В одной руке у меня цветок жасмина, в другой свиток. А где же сабля? Сабля у гостя, задержавшегося на пороге моего пустого дома. Мой дом пуст, как стакан, в котором стояла веточка жасмина. Гость выпил воду из этого стакана и разбил его на мелкие осколки.
- Послушай! - сказал я ему. - Кто теперь соберет мою жизнь?
- Она сама*.
* Нечто похожее утверждал Мейстер Экхарт: "Если бы кто-нибудь тысячу лет вопрошал жизнь: зачем ты живешь? - и она бы ему вообще отвечала, она не сказала бы ничего иного, как: я живу затем, чтобы жить. И это оттого, что жизнь живет своей собственной глубиной, бьет из себя самой. Поэтому она живет без всякого "почему" и живит себя самое. И если бы кто-нибудь спросил правдивого человека, такого, который действует из своей собственной глубины: зачем ты делаешь свое дело? если бы он верно отвечал, он не сказал бы ничего иного, кроме того, что: я делаю, потому что делаю".
МЫСЛЬ XXIII
Не отвлекайте меня, потому что я опаздываю. Не останавливайте меня, иначе я не успею на воскресную службу, и Святая Месса начнется без меня. Мне надо исповедоваться, а вы выставляете полицейские кордоны. Мне необходимо причаститься, а вы подсылаете наемных убийц с ятаганами, которые всегда рады прикончить верующего на пороге Рая. Засунули бы лучше свои кровожадные морды в "Эликсир Счастья"!*
* Замечательное творение Абу Хамида аль-Газали. Вот весьма поучительный отрывок из него: "...если в бодрствующем состоянии кто-то будет упражняться в очищении своего Сердца от плотских желаний, агрессивности и плохих и недостойных нравов этого мира, сядет в пустом месте, поднимет глаза, освободится от чувств, обратит свое Сердце к Царствию Божиему и будет постоянно говорить: "Аллах! Аллах! (Боже! Боже!)", но только Сердцем, а не вслух, до тех пор, пока он не забудет и о себе, и обо всем этом мире, вообще обо всем забудет, кроме Всевышнего Бога, вот когда так случится, дверца в его Сердце откроется, хотя он и не спит. Тогда он увидит наяву то, что другие видят во сне, увидит он души ангелов в прекрасном виде, увидит пророков и сможет найти в них пользу и получить их помощь и покажут ему Божие Царство земли и небес. И тот, кому открылся этот путь, увидит великие дела, не имеющие предела и границ, и это то, о чем сказал пророк, да благословит Бог и да приветствует: "Показали мне землю, и увидел и запад ее, и восток".
Пресвятая Богородица, помоги мне пройти через толпу головорезов! Господи, помилуй меня, грешного! Святой архангел Михаил, защити меня от козней дьявольских! Пусть я, ненавидимый миром, стану невидимым! Разреши мне, Бог и Господь мой, миновать эту войну и оказаться в церкви! Позволь мне, Иисус Сладчайший, смочить пальцы в чаше со святой водой и начертить крест на своем лбу. Твой крест, о Господи! Заступись за меня, Царица Небесная, не дай умереть без покаяния!
МЫСЛЬ XXIV
- Саббах альхир*, - сказал мне халиф-атропофаг, - то есть иди сюда, я тебя съем!
* Доброе утро (араб.).
- Да я весь желчью пропитан, - промямлил я, - у тебя от моей недостойной плоти может быть несварение желудка.
- Йялла*, лучше добровольно иди, - сказал антропофаг, - добровольцев я очень уважаю.
* Быстрей, живей (араб.).
- И плоскостопие у меня, - уточнил я. - Какой из меня доброволец?
- От твоего плоскостопия, шармут*, мне ни холодно ни жарко, пробурчал, подумав, халиф.
* Дурак, ублюдок (араб.).
- А как насчет лишая, оспы, чумы, проказы? - разошелся я.
- Это в общем-то не имеет значения, - помрачнел он.
- А недавно я принял католичество!*
* Католичество - сфера, где все блаженные - одно. Оно же - собрание людей, которые верят, что есть еще на земле создания, не разуверившиеся до конца.
- Кул кхара!* Уведите от меня этого психопата, а иначе я сам себя съем! - завопил антропофаг, закатывая глаза.
* Заткнись! (араб.)
И многочисленные доброжелатели увели меня, сокрушенно качая головами.
МЫСЛЬ XXV
Внимание рассеивается, как звезды на небе. Внимание рассеивается на звезды. Без всякого внимания пишу повествование, которое держится на честном слове. Кому-то я дал честное слово написать это невнимательное повествование. Но кому?* Ведь вокруг ни одна душа не внемлет звездам, сосредоточив весь свой интерес на невозможных для меня вещах. Не на звездах. А если я отвлеку внимание от звезд, они выпадут из своих родовых гнезд и разобьются. И усатые мусорщики побегут запихивать их осколки в грязные мешки. Вот что случится, если я сосредоточу внимание на другом. Никто из занятых собственным временем и не заметит, что звезд не стало. Никто, кроме маленьких детей, которым страшно засыпать, не видя на небе ничего прекрасного.
* Может быть, Ортега-и-Гассету, правда, его не слишком интересовали звезды. "Внимание - это вид основной деятельности Я, который направляет и регулирует его остальные действия. Недостаточно, например, для осуществления нами акта видения и слушания чего-либо, чтобы оно находилось перед нами. Те, кто живет близ водопада, перестают слышать его, и из всего, что складывается в видимый сейчас образ этого театра, мы замечаем лишь часть его. Какую? Ту, на которой мы сосредоточиваемся, на которую обращаем внимание. Видеть означает смотреть, или искать глазами, слышать - слушать, или напрягать слух. Следовательно, говорю я, природа, внешний мир требует внимания человека с неотступной настоятельностью, все время ставя перед ним проблемы выживания и самозащиты... Обратиться к себе самому означало бы отвлечься от происходящего вокруг, а подобное отвлечение могло бы стоить животному жизни. Природа в своей первобытной естественности жестока: она не терпит невнимательности. Нужно иметь сотню глаз, беспрестанно окликать "стой! кто идет?", быстро получать сведения о постоянно меняющихся обстоятельствах, чтобы ответить на них соответствующими действиями. Внимание к природе - это жизнь в действии. Животное в чистом виде - это человек действия в чистом виде".
МЫСЛЬ XXVI
Поскольку я последний в своем роде, поскольку род мой последний, поскольку лучше быть последним, поскольку я не посредник и не посредственность, поскольку я знаю, что значение имеет только Бог и человек в Боге, поскольку я это понял всем сердцем своим, всей душой своей, всем разумением своим и всей своей крепостью, до сих пор не сдавшейся врагу, то я с радостью остаюсь последним и готов стать самым последним и даже самым-самым наипоследнейшим (если отыщется предпоследний), чтобы воскликнуть "Это я, Господи!" и оказаться в Божием Царстве*.
* Хотя Ангелус Силезиус, перефразируя Евангелие от св. Луки (Лк 17,21), и пугал, что если в самом тебе Рая нет, то никогда туда не войти и "речные потоки" будут продолжать "веселить Град Божий" без тебя.